Тетрадь по завещанию. повесть гл. 10-12

Сергей Вершинин

Форма: Повесть
Жанр: Эротическая проза
Объём: 29625 знаков с пробелами
Раздел: "Тетрадь по завещанию. Повесть."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Где любовь, там и мистика.

Глава десятая

Пока я принимал душ, размышляя от чего мой «красавчик» проявил юношеское нетерпение, столь недостойное мужа моих лет, Тина нашла в шкафу новое трусы, поскольку чистых у меня не бывает и, приоткрыв двери в ванную, просунула с ними руку. Потянулась к вешалке, но не дотянулась.
— Зайди, да повесь, — проговорил я, как раз, занимаясь гигиеной члена, обхаживая его мылом, словно матрос рынду песком.
— Я с этой стороны, на ручке, оставлю, — ответила она.
Рука Тины с мужскими семейными трусами исчезла, дверь закрылась.
— Ну, как хочешь... — проговорил я с опозданием. — А долго он длиться?
— Кто? — спросила она, стоя за дверью.
— Ну, этот, — ознакомительный, с ограничениями!
— Завтрак надо готовить... — ушла она от ответа.
Я поднял своего «красавчика» к животу, вихоткой, скинул с головки крайнюю плоть и произнес:
— В неопределенном будущем. Так что давай, держи себя, не расслабляйся. В свою очередь обещаю, не тревожить тебя сексуальными фантазиями, хотя последнее вряд ли у меня получится...
Неожиданно, ко мне пришла мысль, вопросом: попка ли Тины, что ёрзала на мне, когда я читал тетрадь, строками сверху вниз, привела к мокрому пятну на трусах или рука Алисы? В голове снова прошли чередой события того страшного утра в госпитале. Мы еще живы, я это точно знал.
— Ты чего бормочешь? — спросила Тина за дверью.
— Подслушивала?
— Нет! Я просто шла мимо, услышала, не расслышала, спросила. Ты еще долго?
— Почти выхожу...
— Оденься на кухне... я буду в комнате. Ладно?
— Ладно...
Я вышел из ванной мокрый, оба банных полотенца приватизировала Тина. Снял с дверной ручки трусы, одел, прошлепал босяком по чистому полу на кухню.
Там, маленьким банкетом, был накрыт стол. Продовольствие из пакета Вилки было превращено в блюда быстрого приготовления и красиво разложено, в виде нарезок и канопе, по тарелкам — четырем, больше у меня не было.
Кажется, моя берлога стала эволюционировать и если дальше такими же темпами, то скоро она превратится в уютное гнездышко влюбленных, для высиживания потомства. Мне стало интересно, что Тина сотворила с комнатой? Эдем?
Заглянул. Она стояла возле зеркала, приложила к грудям ладони с растопыренными пальцами, отодвинула немного...
— Третий... — тихо произнесла.
— Что — третий? — спросил я.
В комнате было идеально прибрано, как не было с момента покупки этой квартиры мной, но Тина была куда более увлекательным объектом созерцания чистоты, невинности, лучиком света в берлоге бабника, циника и эгоиста. Вот и Вилке даже не позвонил, не попросил прошения, ни сказал спасибо за продукты...
Тина обернулось, резко убрала руки с грудей.
— Я не оделась, можно?
— Можно. Так, что или кто третий? Учти, я геометрию со школы ненавижу, треугольники разные, углы равнобедренные...
— Размер третий! У женщин это — вот! — Тина снова приложила к груди ладони и оттопырила. — А у мужчин? Что значит третий?
— Скорее не что, а сколько...
— И сколько?
— Пошли чай пить...
— Пошли. Я всё уже приготовила. Тарелок у тебя мало, нужно купить, и чашки — еле отмыла...
Тина забыла про «размер», она щебетала и щебетала, о том, что надо переделать, переставить, прикупить — срочно...
— А где тетрадь? — перебил я, ее далеко идущие планы.
— В комнату унесла... — словно споткнулась она и обдала меня жаром зеленых глаз.
— Ладно, давай поедим...
Тина налила мне горячего янтарного взвара. Пододвинула ближе тарелку с канапе.
— Это тот, что ты мне в кисете дала?
— Другой... Он тебя немного успокоит, а то новых трусов у тебя тоже больше нет.
Она улыбнулась и села напротив.
— Кушай...
— Кажется, твой кисет, я потерял... — ответил я, приступая к трапезе. Забыл, где-то...
— И ничего, и не забыл! Уронил. Пол мыла, нашла.
Напиток янтарного цвета разбудил во мне волчий аппетит, я съел почти всё, остальное Тина. Выгнала меня из кухни, скидывая пустые тарелки в раковину. Сытый и вальяжный, я завалился на сексодром с тетрадью. Дошел до места, где ветеран описывал, как они с Алисой стояли, прижавшись к стене...
«Я чувствовал крепкое девичье тело своим, — писал он, — и от этого все больше и больше говорил о Родине, что партия и комсомол поднимут на борьбу с фашистским захватчиком весь советский народ. «Победа будет за нами!»...
Что за хрень! Не мог он, так говорить в первые дни войны! Будь даже сдвинутым на лозунгах партработником, а не летчиком, молодым здоровым парнем, всем организмом чувствуя девичью плоть и понимая, что до смерти им несколько патрон, оставшихся в ТТ.
— Помыла! Ты чего опять бурчишь?
Тина перелезла через меня, легла на сексодроме поперек, — головой мне на трусы, и согнула одну ножку в колене.
— Да вот, читаю июльские тезисы старшего лейтенанта ВВС РККА пред комсомолкой Алисой Сполоховой... Бред!
— Ты чего хотел? — Тина посмотрела на меня, смешливым взглядом и пальчиком, лаская мне живот. — Чтобы Дед написал, как он Алисе под юбку полез?!
— А ты откуда знаешь?
— Знала... Когда дар имела. Теперь потеряла. Но и сейчас, иногда, ко мне приходят не мои воспоминания.
— Получается — тетрадь снова бесполезна!
— Почему? Про госпиталь написано же! Между прочем, мой прадед был настоящим! Может, он и не позволил себе того, что позволил ты?
— И зря! Алиса именно этого хотела от твоего настоящего деда-прадеда, а не комсомольского собрания!
— Ты что?! Дед герой, а ты бабник. — Тина высунула кончик языка и сморщилась. — Вечером, перед налетом, в госпитале овсяной кашей кормили?
— Да, на ужин!
— Верно, Мать Земля говорит: Человек соврет, Огнь — никогда!
— Опять Огнь!
— Сперма... В овсяную кашу с изюмом пол чайной ложки молотого мускатного ореха добавляют, — Тина приподняла голову. — Твоя, та, что утром к моей попе престала — мускатом пахла. Ты, а не Дед в госпитале с Алисой! Тут обмана быть не может.
Тина села на сексодроме спиной ко мне, скинула полотенца с головы. Высохшие волосы русым водопадом упали меж нами.
— Мне нужно уснуть! Я хочу знать — живы ли мы еще?! Завари мне что-нибудь, ты же травница.
Тина повернулась ко мне. Ее зеленые глаза смотрели на меня одновременно и с ревностью и печалью.
— А если — да? Погибли! То, ты больше никогда не вернешься ко мне! Тебя найдут мертвым в своей квартире, завтра, послезавтра... А я уйду навсегда... Как Дед.
— Мать Земля сказала, что сроку мне до вешнего Юрьева дня. Если меня уже нет, сгорю постепенно. Вешний Юрьев день — это когда?
— Шестого мая... — задумчиво ответила Тина. Выгнулась кошкой, нырнула руками под вторую подушку, что лежала рядом с моей головой. Достала кисет. Посмотрела на веревку Рода.
— Нет... Цепочка жизней от Праматери цела.
— И что это означает?
— Ты жив. И здесь, и там...
— Тогда мне нужно отправляется туда, Тин.
— Нет!.. Прямо туда нельзя. Смерть!
Она легла рядом, обняла меня, уткнулась мне в подмышку.
— Есть другой путь! Я потеряла дар, но я знаю женщину, которая его имеет и поможет...
— Еще одна чародейка?
— Да, вроде. Ты ее знаешь... Она снимала тебя с дерева, там, в брянском лесу. Я не хотела тебе говорить... Ты с ней переспишь...
— Откуда ты знаешь?
— Ну, я же родилась! Она моя прабабка, у нее от Деда дочь, которая и была моей бабушкой.
— Получается, если в лесу буду я, — не дед, то ты моя правнучка!
— Да... — выдохнула Тина и спрятала от меня лицо в мою подмышку.
— Этого ты испугалась, а не размера, вовсе?
— И размера тоже... Я не обманываю тебя! У меня никого не было и пока, я еще правнучка Деда, а не твоя.
— Так может, мне не спать с протобой и все?
— Нет! Тогда исчезну я. Тебе придется. Если ты заменишь Деда.
— Других вариантов нет? — спросил я, беря тетрадь.
— Других нет... — Тина вздохнула и села на секодроме. — Сполоха закрутила, завертела Правь с Явью и срока, нам распутать, от Красной горки до Красной горки — вешнего Юрьева дня. Обидел военврача Сполохову чем-то Дед. А чем? Не знаю! Так что и Алиса умереть не должна, перевоплотится в Сполоху. Смерть её на заре, это помни...
— Ты словно со мной прощаешься, Тин.
— Как почувствую, что ты мне прадед — уйду не прощаясь.
— Вот же, задача — незадача! И переспать нельзя, и не переспать тоже! Но, ты пока не уходи, Тин. Перестраивай берлогу мою, как хочешь, только не уходи!
Тина улыбнулась.
— Пока мы не родичи, можно, я гляну?
— На что?
Тина резко стянула с меня трусы и восхищенно ойкнула.
— Там, на сене, ты без них... Я сейчас...
Она соскочила с сексодрома. Её русые, не заплетенные в косу волосы засияли в отсветах апрельского солнца в окно. Убежала и вернулась. На голове золотой обруч с височными кольцами, сама обнажена и возбуждена до сосков торчком. Я залюбовался ее телом, красивым, юным. Только сейчас я заметил, что на левой груди у нее маленькая золотистая родинка.
— Не смущай взглядом, — проговорила Тина. — И так мокренькая там... Полдень. Тебе пора.
Она перекинула ногу через меня, села на живот, чуть подмяв попой самый кончик моего «красавчика». Янтарный взвар не дал ему проявить полную силу, он лишь толкнул Тину, за что и был придавлен. Огладив мое лицо ладонями, Тина зашептала какие-то слова, нас словно подняло, закружило над реками, полями, лесами, выше, выше... вынесло в космос и вернуло...
На меня смотрели зеленые глаза Тины, в них ветром бушевали дубравы и гнулся ковыль в полях...
— Проснулся! Так долго спал, что я уж думала, не помер ли?! Подходила, дыхание слушала, да снова уходила. Сон сила, сон полезен. Приподнимись-ка, я тебя покормлю, а то руки-то в тряпицах. Болят?
— Нет...
Огляделся. Деревянный бревенчатый сруб, печь-каменка и я, раненый летчик старший лейтенант ВВС РККА, совершенно голый на топчане, по пояс закидан сеном...

Глава одиннадцатая

Женщина или девушка передо мной? Разве можно было понять, если она сидела в длиннополой юбке, льняной кофте, на рукавах и по вороту, расшитой узорьем красной нити, волосы прибраны под расписанный растительным орнаментом платок, концами назад.
«Если в цветастом, — то молодка или девушка», — порылся я в своих знаниях, словно в интернете. На секунду, мне почудилось, что в её черных зрачках мелькнула Тина — лежала на сексодроме обнаженной, свернувшись в положение эмбриона.
Я приподнялся, осмотрел перевязанные руки.
— Прямо курсы санработника, — проговорил, определяя, мой голос или ветерана? Мой. Это уже был не сон.
— Про курсы, какие сказал — не знаю, а варежки кукле Костроме с измальства плести умела, — ответила она с прищуром. — Вот и тебе сплела, — из тряпиц. Чтобы не расчесывал подживки.
— Подживки?
— Заживает, чешется — знаю...
— Ой, хвастаешься!
— И ничего, и нет! Больно надо! Ты кушать будешь? Остыло уже!
Она поднесла к подбородку глиняную мису и сунула мне в рот деревянной ложкой кашу.
На мой округлившийся взгляд проговорила:
— Ужель не остудла?!
— Горох!
— Гороховая, а что? С маслицем же! Тебе добавила, сами с Матрёной на воде поели.
— Не ем я горох!
— Ты посмотри, какой барин с неба, да прямо к нам! Ешь, давай!
Она снова зачерпнула полную ложку и поднесла к моему рту.
— Ну-ка, открывай! Тебе правиться надобно. Коршун, поди, не один на нашу Мать Землю налетел?
— Не один... — я проглотил еще ложку каши. — Боюсь, после такой еды, я вам тут воздух испорчу.
— Ой, испортит он! Не мужик чёль? Ты не стесняйся, проявляй силу богатырскую. Не бойся, носа не поворочу. Хоть мужиком пахнуть будет.
— А что, мужиков нет?!
— Вдвоем с Матрёной, мы на заимке. В скиту, мало, но мужики были, да Дед, как «коршуны» летать над нами стали, велел скит покинуть, разбрестись по заимкам с хозяйством. Мы сюда, а остальные — кто, где...
— Одного бы хоть с собой взяли. Тяжело без мужских рук?
— Привыкши...
— А немцы?
— А что, немцы?
— Если придут...
— Откуда ж им придти?! Если и царская власть, и ваша, советов, — нас искали, да не нашли. Свои не нашли! А немец — пришлый ворог, ему к нам дороги Мать Земля ни за что не покажет.
— По-твоему выходит, мы вороги местные?
— И ничего, и не по-моему! Так Дед говорит. Старые книги.
— Чего ж с дерева меня сняли?
— Ты, давай, кашу ешь и не спрашивай того, на что, я, глупая баба, ответа не знаю.
Скормив мне всю мису, она перекинула угол большого платка на перед и нежно, словно и они обгорели, вытерла мне губы.
— Ничего больше не хочешь? — тихо спросила она, зашумев дубравами в зеленых глазах.
— А чего?
Она слегка покраснела, но пересилила себя.
— Того, что после еды бывает! До ямы отвести?
— А... нет. Пока, нет.
— Если что, не стесняйся.
— А одежда моя, где?
— Матрёна забрала. Выстирала, заштопала, одела тебя и снова забрала...
— Зачем?
— Так ты же в горячке до лесу подался! Не помнишь?
— Нет...
— Приспичило тебе, ты и сбежал. Нашла тебя... Точно ничего не помнишь?
— Говорю же, нет! — решил я стоять на своем.
— Не помнишь, и не надо. Матрёне, я то же ничего не рассказала. Стало быть, и не было... Кое-как, тебя обратно на топчан принесли, Матрёна снова и раздела... Чтоб не бегал.
— Ничего не помню, — закрыл я глаза, но чуть оставил, — только твою руку, ладонь, как пробралась под одеяло.
Она покраснела.
— То ж для нужды. Жар у тебя высокий был, уснуть бы! А тут он столбеет! Ты же обещал забыть!
— Разве такое забудешь...
— Не вгоняй в огонь! Итак, глаза не знаю куда деть.
— Сними платок...
— Чего ж мне перед тобой простоволосой сидеть? Все равно, что голой! В бане чёль?
— А у вас только в бане красоту показывают?
— Жёнка мужняя. Что ж своему не показаться, не зарусалить!
— А девушки...
— То грех! Да и коль надо — иди вечерком к реке да смотри, как девушки, после купанья, косы расчесывают.
— Разве сказать мне, парню, такое не грех?
— Казать грех! А коль увидит, и не грех! Издавна, так повелось. Еще бабушка мне рассказывала, как с дедом в смотрины игралась. Сядет русалкой-Вилой у реки. Волосы расплетет, распушит, а он мимо, под корягой, проплывает. Бабушка вроде и не видит, сама, показывает места свои мягкие да потаенные. На Покров того года дед к бабке сватов заслал, свадьбу и сыграли. А если не покажешься, кто ж тебя сосватает!
— А ты к реке ходишь?
— Хожу, — она опустила взор. — Как же бабе без воды?! А коль волос спутаться — беда, жди мора на скот. Хожу, да только коряг мимо не плывет, неоткуда женихам взяться.
— С такими руками, мне еще долго тебя у реки не увидеть.
— А хочется?!
— Да...
— Ладно. Мой грех будет! Смотри, да только — им не столбей.
Она скинула платок, на левое плечо упала и скатилась на грудь русая коса. Я сразу узнал Тину, тот же с хитринкой взгляд, брови в разлет, высокий лоб.
Глаза Тины заиграли рассветами и закатами... Она заправила за ухо, выбившийся локон, спросила:
— Нравлюсь, соколик, аль нет?
— Нравишься...
Тина посмотрела на сено, которым я был закрыт по пояс. Словно росток из травинок пробивался головкой член.
— Ярило неугомонный!
— Так нравишься же,
— Алевтиной зови. Вижу, не слепая!
— Можно, просто — Тина?
— Тина? — она подумала. — Что ж, зови Тиной.
— А я Антон. Антошка.
— Антошкой, сыночка кличут! А я тебе не мать! Невеста?
— Если так, я не против.
— Обговорились...
Тина поцеловала меня в губы три раза и произнесла:
— Не девица, не жёнка, — сосватана бабёнка! Соколик, я верная, не скверная, в работе горяча, в любви охотча. Возьмешь за себя, не пожалеешь. Всё умею — и пою и сею. А как жгу! Да караваи пеку!..
— Будет, Тин... Беру...
Она припала к моей груди, стараясь надышаться мной.
— Соврала я тебе, соколик. Нет у нас в скиту молодых мужиков. Последний, — мой отец к моей матери посватался.
— Перестань, я тебя сразу полюбил, как только на дереве увидел.
— Правда?! — она вскинула на меня зеленые глаза со слезинками на ресницах, улыбнулась.
— Да...
— И я... Только не думай, что с голоду кинулась! Мать Землю просила: дай мне обласкаться с тобой, когда ты еще в небе с «коршуном» бился. Выполнила она мою просьбу, приняла тебя и мне прямо с Огнем Ярилы отдала.
— Опять Огнь?
— Ярилы-затейника сила! Плохо, когда она из мужчины уходит. Стесняешься ты, а нужно гордиться, хвалить Ярилу за соки Рода, что он в избытке тебя наделил.
Я лежал и думал: как мне теперь быть? С одной стороны я сюда и послан — заменить прадеда Тины. А с другой? Я навсегда потеряю Тину, отдавшись Тине, но прабабке той, что сейчас на сексодроме свернулась эмбрионом и ждет своего ухода от меня, навсегда.
Они обе были красивы и любили, но одна знала меня, как бабника, циника и эгоиста и все равно любила. В глазах другой, я был летчик, совершивший на ее глазах подвиг. Она любила его — старшего лейтенанта, — не меня.
— Невеста, что жёнка, — проговорила Тина, бросив краткий взгляд на мой прорастающий из сена член. — Не может отказать любому.
— В чем?
— В чем попросишь...
— А Матрёна?
— Ушла силки на мелкого зверя проверить.
— Тин, я хочу тебя приласкать, но руки...
Я испугался. Испугался, как мальчишка, сейчас все произойдет, и я никогда не увижу Тину, которая так смешно взвизгнула, когда нашла презерватив.
— Дай мне свой Огнь испить! — сказала Алевтина, в её глазах зашумели дубравы, поднялась буря, залетали перекати-поле.
Она разметала на мне сено и припала к члену губами... Завертелось всё, закружилось...
Раскидав руки, я лежал на сексодроме, Тина сидела у меня меж ног и, словно по леденцу, кончиком языка бегала по члену.
— Разгадала нас прабабка! Человек соврет, Огнь никогда. Назад тебя ко мне отправила.
— А как же теперь ты?
— Я же с тобой. Вот, целую... — она обхватила головку члена губами, вбирая до паха. Быстро высвободилась, поперхнувшись.
Вытерла ладошками набежавшие слезы.
— Это тебе за верность мне, — снова облизала, — Кончай, давай!
— Тин, кажется, я влюбился...
— Я тоже. Догадываешься в кого?
— В бабника, циника и эгоиста.
Она приподняла голову, прищурилась и чмокнула член. Он дернулся, сперма ударила ей прямо в нос. Тина быстро спрятала его во рту, вылизала. Снова приподняла голову и засмеялась.
— Горохом отдает!..
У меня крутило в животе и когда, она стала пробираться к моим губам, лаская его грудями, не удержался.
— Тин, я...
Она захватила мои оправдания поцелуем.
— Ну, внучёк! Салютом бабку встретил...
— Алевтина?!
Тина уткнулась мне в подмышку, спряталась.
— Я, на кухне сидела. Что дело молодое обрывать...
Она стояла ровесницей Тины, в наряде из кофты и длиннополой юбке, на голове платок, концами назад.
— И чего вы тут с моей правнучкой Тинкой удумали?.. Рассказывайте всё, не тая и по порядку...

Глава двенадцатая

Они были словно сестры-близняшки, наверное, даже больше. У меня сложилось впечатление — смотрю эротическое фото в разделе «Одетая и раздетая». Тина и Алевтина только этим и отличались. Алевтина осмотрела комнату, внимательно, картину «Бегущая впереди солнца», вышла в коридор открыла дверь в туалет.
— Батюшки! — всплеснула руками. — И нужник, прямо у кровати!
— Тин, а как к ней обращаться? — спросил я. — У меня опыта общения с тещами не нет, а тут прототеща, да еще почти одних лет с моей девушкой.
Тина хмыкнула.
— Не знаю... Зови Алевтиной...
— Где мои трусы?!
Тина перебросила обнаженное тело через меня, нырнула головой под сексодром. Ее попа аппетитно возвышалась ягодицами над опавшим членом — не удержался, хлопнул.
Тина вынырнула и брызнула на меня зеленью глаз.
— Сам сейчас полезешь! Не одни, все-таки!..
Снова нырнула, постепенно сползая по члену укромным местом.
— Ай! Антошка! Перестань...
— Он сам...
Тина дала задний ход, прижала его животом, подмяла грудями, держа в руках мои трусы...
— Одевай!..
Я скинул ноги с сексодрома, спрятал «красавчика» в семейники и отправился на кухню. Одернулся назад за поддержкой.
— Иди, я сейчас. Рубашку твою надену?
— Давай... — шепнул я и, коридором, миновал двери в ванную, попавшимся котом.
Алевтина сидела у стола, листала тетрадь, я прошел к окну расположился напротив. Она вкинула на меня смешливый взор. Если бы не шум дубрав, игреца ветра на залитых солнцем полях, — единственного, что её отличало от Тины.
— Ну, здравствуй, Антон... Как тебя по-батюшки-то?
— Просто, Антон, сейчас, отчество как-то не принято...
— Не принято отца поминать?! Ладно, не с выволочкой я к вам, с помощью...
В комнате что-то упало. Тина взвизгнула.
— Полка... — объяснил я. — В шифоньере. Она на одном штырьке держится — все руки не доходят. Тина не знает, уронила.
Алевтина посмотрела на меня, укоризненно, но сказать ничего не успела. На кухню залетела Тина в моей новой синей рубашке, с полосами от упаковочной укладки и иголочкой на воротнике. Поставила мне на колено ногу, полы разъехались, стало видно, что она без трусиков.
— Больно... — жалобно, мяукнула она, — прямо в голень!
— Целуй ушиб-то, соколик, чего сидишь? — проговорила Алевтина, перелистывая тетрадь.
Я поцеловал. Вынул из воротничка иголку и из-под него картонку. Тина снова муркнула и села мне на колени, поерзала, обняла. Посмотрела на Алевтину — моё!
— А как вы догадались, что я это не дед? — спросил, чтобы как-то сгладить столь интимное прижимание ко мне Тины.
— Да просто, нет в тебе того, что в нем имелось. Это я сразу почувствовала. Огнь я и не пробовала. Не мои губы тебя обласкали, соколик...
— Мои, мои, мои... — затараторила Тина, — мой, мой, мой! Он сделал выбор!
— Чего ж вы удумали? Я враг своей правнучке?! Без меня решили Правь и Явь распутать!
— Алевтин, не ругайся! — остановила ее Тина. — Другой дороги не было... Не нашла я...
— То-то, что не нашла! А дар, мой тебе переданный, потеряла!
— Потеряла, — выдохнула Тина.
— Меня хотела спасти, я виноват! — защитил я Тину.
— Ты, заступничек, свое по заслуге обретешь! Сейчас о Тине речь.
— В общем, было так... — не успокоился я.
Вкратце, я рассказал Алевтине, всё, что со мной произошло за последние дни, включая сны. Про Алису Сполохову, военврача третьего ранга, умолчав только интимное, — не посчитал нужным, или испугался ее зеленых глаз, в которых с каждым моих словом «вечерело», «непогодилось». Одного я точно не боялся, что упекут в дурку. Когда перед тобой сидит, молодая полная соков женщина, которой уже должно быть больше ста лет, а на коленях у тебя ее точная копия, ерзает голенькой писичкой по семейным трусам, и ты понимаешь, что влюбился по-уши — дурка не страшна.
— Вот, пожалуй, и всё... — закончил я.
— Тетрадь, Дед, вам, зачем оставил? Завещал?! — проговорила Алевтина.
Мы с Тиной, дружно, пожали плечами...
— Это, как раз, и не понятно... — ответил я, — Сначала мы ее неправильно читали — я читал, слева на право. Потом, вроде, правильно — сверху вниз, на манер китайского письма, но всё равно ничего не ясно.
— Неправильно, ни в первый, ни во второй разы!
— По диагонали, что ли нужно?! — не выдержал я и превысил голос.
— Думать нужно, соколик! А не лезть сразу к прабабке под подол!
— Я и... — пыл мой угас.
— То, что написано слева направо — то Дед! А что сверху вниз, — то, ты, соколик! И в госпитале моего любого никогда не было! Теперь, понятно?!
Я подтянул к себе тетрадь, Тина тоже в нее заглянула. Уронил голову на ладонь.
— Ё-моё! Так это я Алисе говорил: «Победа будет за нами!».
— Ты, соколик! — подтвердила Алевтина. — А кто же еще? Девка-красная к тебе всем передом, а ты — навалимся дружно, как ухнем!
— Какой ты стал у меня примерный! — шепнула Тина, украв у меня поцелуй.
— Обиделась Алиса, с этой обидой и погибла, — добавила Алевтина, вздохнув. — На заре, как солнышко поднималось. Ушла Сполохой.
— Она же мне, так и сказала: «Ты же не хотел этого! Помнишь?».
— Когда? — спросила Тина.
— Не важно...
— Важно, соколик, — надавила Алевтина. — Выкладывай, не тая!
— Приходила она ко мне, на днях, под видом проститутки.
— Так это её красные трусы я выкинула? — Тина соскочила с моих колен и зло перекинула волосы на спину.
— Это же до тебя было! Тин!
— Тинка! Сядь! — урезонила ее Алевтина. — А ты, соколик, рассказывай...
— Да чего говорить... Пришла, взяла деньги за услугу и... Было, Тин, было... А как распознал я ее, так и исчезла. Да, взвар! Перед этим, я твои корешки из кисета заварил и выпил, — про Вилку промолчал, итак вокруг меня одни женщины. — Так, Сполоха, вся жаром наполнилась, бокал понюхала и исчезла...
— Огнем заполнилась... — уточнила Алевтина.
— Ты кончил в нее, да? — Тина просто взбесилась, заметалась по кухне, ее русые волосы засверкали маленькими искорками, или показалось, солнечный отсвет из окна. — Скажи, ты кончил в нее?!
— Я был в презервативе...
— Огнь ничего не удержит, — проговорила Алевтина. — Если бы не взвар... Тинка, сядь! Есть еще надежда...
— Уууу! — она ушла в комнату. Послышалось ее кряхтение...
— Тинка, оставь в покое картину! — бросила Алевтина. — Всё равно не оторвешь от стены... Пока Правь и Явь не распутаешь...
— Что, всё так плохо? — понуро спросил я.
— Плохо, но не всё! — ответила Алевтина. — Бросил ты семя свое в мертвое лоно, соколик. Если бы не взвар Тины, даже и не знаю...
Она замолчала.
— Я же думал, обычная проститутка...
— Сказала бы я тебе, соколик!.. Да Тину жалко...
— Думаете, простит?
— Простит, она любит тебя... Тинка, иди сюда!
Тина выскочила из комнаты в шортиках и топике, в прихожую. Нервно скинула с вешалки плащ... Я соскочил со стула, остановить, но Алевтина меня придержала.
— Уже собралась? — спросила ее, не оборачиваясь в прихожую. — А любый пусть сгорает к Юрьеву дню! Или он не люб тебе?
Тина накинула плащ, но вместо того чтобы выбежать из входной двери на площадку, вернулась на кухню, размазывая по щекам слезы.
— Люб! Ненавижу...
— Сказано же — до тебя было! Дед, вон, мне только после войны и покаялся, что с какой-то Лидкой, шашни крутил, пока с неба прямо ко мне в руки не упал. А как упал, так и пропал в зеленых глазах моих. А ты что? Или глазки у тебя не мои? Тело...
— Всё равно, ненавижу! — Тина обдала меня зеленью своих влажных глаз, шмыгнула носом.
— Утри сопли-то! Мужику, казать их лишком не к чему... Он итак бел стоит... Садитесь, дети, хоть рядком, хоть друг на дружку, главное слушайте внимательно и ничего не пропускайте...
Тина села рядом, не снимая плаща.
— Ехать вам нужно, — проговорила Алевтина.
— Куда ехать? — спросил я.
— Туда и ехать. В Брянские леса, где партизанская слава. В деревню «Большая Курлыка». Названа она так, потому что журавлей много в тех местах, когда-то было, теперь, ни птиц, ни людей там нет. Как немцы спалили — журавли на другое место улетели, да и деревня, так и не восстановилась. Уж и название мало кто помнит. Ехать будите не спрошайте кого — не скажет.
— А как же найдем? — шмыгнула носом Тина
— Обруч с височными кольцами, что я, по смерть свою, тебе передала, не растеряла?
— Нет...
— Принеси...
Тина убежала. Я даже не знаю куда! В квартире обруча точно не было.
— По смерть? — спросил я.
— Так нет меня, соколик! Почитай уж, как двадцать годков нет. Мать Тины, тогда непраздной ходила, вот я через живот ее, правнучке силу свою и передала. А как родится, сказала, чтоб дочке обруч отдали, да назвали Алевтиной.
— Не вериться, вы такая молодая красивая предо мной сидите.
— Там, все, кто своими грехами не раздавлен — молод и красив, соколик. На вот, образ мой, зажми в ладонь-то. Тине его, до срока, не кажи...
Алевтина дала мне оберег — маленькая серебреная пластина, на ней была изображена старенькая бабушка, каких в России много, в сарафане, цветастом платке с рысью на руках. Она подмигнула мне и осталась только рысь, готовая к прыжку.
— А срок когда?
— А вот, как снова появлюсь на обереге, тогда и срок! Тине женщиной стать... Ты, соколик, цепочку-то, через буйну-голову перекинь, да на шею надень...
Я разжал ладонь, на стол, распускаясь, упала серебряная цепочка. Надел, оберег исчез.
— Там он, не тушуйся. Невиден, только. Теперь, я за тебя и за Тину спокойна, до вешнего Юрьева дня... Коль Правь с Явью не распутаете.
— А когда?..
— Ой, не терпелив ты, соколик! Не от меня, то зависит! От Тины. Как пожелает, так оберег тебя и оповестит. А если раньше вздумаешь, против воли ее! Горе тебе, соколик! Задушит тебя оберег...
— Стало быть, монахом жить до гибели? Спасибо, удружили!
— Монахом? Кто ж вам ласкаться-то мешает? Да, и не знаю я! Может, она тебя к завтрему захочет впустить... Вы помиритесь сначала.
Я хотел спросить, что Алевтина понимает под словом «ласкаться», со времени ее молодости, это понятие изменилось, расширилось. А, может, и нет — это мы, сегодня, так думаем, но... Она приложила палец к своим губам...
На кухню зашла Тина. Обнажена, волосы распущены и расчесаны на две стороны, прикрывают груди. Золотой обруч с височными кольцами, словно корона на голове.
— Ах, и краса! — вплеснул руками Алевтина.
— Дар только потеряла, — потупилась Тина.
— Ничего, вернешь дар. Там, в деревне и вернешь... Как до брянских лесов доедете, ты разоблачись, как сейчас, волосы расчеши, — обряд знаешь?
Она кивнула.
— Обруч накинь. Крестец покажется...
— Крестец? — встрял я.
— Перекресток! Не мешай... — отмахнулась от меня Тина.
— Так вот, — продолжила Алевтина, — Как крестец покажется, вставай на него, лицом вперед. Какое ушко височным кольцом запечет, туда и поверчивайте.
— А если прямо? — спросила Тина.
— До той деревни, прямой дороги давно уж нет. Покружите, пока к месту прибудете. Встретит вас старая женщина. Она одна там, дом ее на окраине. Тебя Тина, она сразу узнает, по образу моему и подобию, ну и тебя, соколик, стало быть, через правнучку мою признает. Дальше, все вопросы к ней...
— Ты уходишь? — спросила Тина.
— Пора. Вместе езжайте, не по отдельности! А ты, соколик, помни что сказала. Ну, прощайте, дети мои, не деритесь... Дочь вам и сына...
Алевтина помахала нам рукой и исчезла...
— Ушла... — грустно проговорила Тина.
Я обнял ее. Она прильнула, но вспомнив, что злая на меня, оттолкнула.
— О чем вы без меня говорили?..
— Что ты меня любишь...
— Прям, так и люблю?! Люблю... И ничего, и не значит! Отойди!..
— Ты же не уйдешь?
Она вздохнула, поправила на грудях русые, водопадом, волосы, прикрыла зеленые глаза ресницами, ответила:
— Нет, конечно...

© Сергей Вершинин, 2012
Дата публикации: 15.09.2012 10:59:51
Просмотров: 2587

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.