Русская литература.

Никита Янев

Форма: Очерк
Жанр: Публицистика
Объём: 8518 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

И Гена Янев, такой, как такая интерактивная игра про я, они регистрируются, и в остатке у них всегда покер, что они нянька и индиго.

Праздник, который всегда с тобой или серебряная свадьба.

Мне хотелось бы помочь им, я им должен. Она его слушалась. Праздник это целое. Он всегда, а не на праздник. Ребёнок – и когда аборт не сделали, и когда ЧП в 5 классе, и когда хоронит родителей.

Я хотел бы с ними плыть на острове и ловить рыбу, но видно не заслужил. Аквалангисты подплывают к крючку и любуются. Или ещё не выслужил. Или идёшь по острову по лесной дороге по тайге и тундре и всё вспоминаешь: Кали-югу, Трета-югу, Двапара-югу, Сатья-югу, как трансляция и ретрансляция.

А впрочем, всё это есть, поэтому она его слушалась, как праздник, который всегда с тобой, целое, ребёнок, минутка, пук и яркость. Не потому что мужество или не мужество, а потому что - единственное сочетание, как оригинальные марки национальных вин: водка, саке, виски, и т.д.

Это не ребус, я про парок: Марью Родину, Майку Пупкову, Орфееву Эвридику; пару: Мария и Никита; праздник, который всегда с тобой.

Поэтому, кстати, не работает жанр. Целое – единственное: изо всех частей. Нужно, во-первых, угадать совпадение ещё в юности. Ну, это, допустим. Если от папы и мамы.

От болгарского папы, ренессансный, нетраченый, как вино и наркотик, а от русской мамы, экклезиастический, надорванный, как жизнь после всего, после людоедства, после мученичества.

То ты сам – апокалиптический, как зона и нигилисты. Хочет быть любимым, но не может полюбить. Поэтому всю жизнь понимал судьбу века и сторонился, как интеллигенция.

Во-вторых, если тебе поверит хоть одна часть целого, что это не кое-что, а всё: легче особо не станет про все остальные части, но у тебя появится шанс про жанр. Только это не тот жанр, что показать и отмазаться, это тот жанр, что часть – целое.

И дальше: третья серия, самая главная. Если выдержал: папу и маму, парок, пару, часть и целое, 25 + 25, то плывёшь на острове и свистишь, как соловей, про жанр.

А не просто прогоняешь трансляцию и ретрансляцию про Кали-югу, Трета-югу, Двапара-югу, Сатья-югу в крови судьбы ДНК. А потом не то что спасёшь всех на войне, но можно сказать и так.

Целое, прогнанное через часть, становится: лекарство, как пенициллин и антибиотик, что всякая часть – целое, как жанр, и целИт, как целочка.

Вот вдохновение старости, благодатное, как батюшка. Проходишь и любуешься, как аквалангисты и крючок, как дедушка советской армии.

На Соловках дождь и сумерки – самая счастливая пора года. На самом деле ещё в юности заразился этой простудой, ты всех видишь, а тебя никто, все у тебя на ладони, и ты тоже, жанр.

Орфеева Эвридика в чепце с двустволкой без патронов, охота запрещена, археологический памятник и национальный заповедник.

Майка Пупкова на крашеном велосипеде с классом. И какая мне разница, что это всё неправда, если всё это правда, как жанр.

Марья Родина – патриарх острова, в смысле, батюшка. Гена Седуксеныч Солнцев, Гриша Индрыч Самуилыч, Димедролыч, Финлепсиныч, Соловьёв, Вера Верная в одном лице: алкаш, ремесленник, начальник, автор, экскурсовод, великая мать.

Как шизофрения и паранойя, что всю жизнь не мог полюбить, а потом полюбил, когда тебя все полюбили, как жанр: часть – целое.

Сейчас 2 жанра только работают в журналистике и социальности: комментарий и юбилей, как состав разрозненных частей.

Все ходят с мобильниками, и фотографируют, и рассказывают, никому, неизвестно кому, второму себе, огромному, невлуенному, что жизнь происходит во время жизни, а не то что: луё-моё.

Это жанр, огромный, как 3 часть общежития и теогонии: Ветхий Завет, Новый Завет, новое царство. И никто не заметил за трагедией и фуфлом, кроме Гены Янева.

А Гена Янев не сынок: с папой и мамой, женщинами-парками, одной парой, жанром, 50 лет вёл наживку, как аквалангисты и крючок. Спина рыбы, остров, рыба и рыбак. Тоже мне ребус.

Русская литература.

Ну, вообще, это наивно, ссылаться на повод или на юбилей, чтобы жить, но когда нет мужества и авторитета целого, симулируются связи с профанированным целым.

Сложно в таком сослагательном наклонении: как бы могло произойти единственно, если бы не так, как произошло. Но в этом и весь жанр. Так родилась русская литература и любая другая тоже. Сначала появился задник, эпос, потом хоры, трагедия, потом сцена, психика героя.

У Гоголя только один герой – автор с сарказмом и патетикой. Лермонтов обобщает до героя нашего времени романтическое двойничество героя. Достоевский из романического реализма делает психику героя с эпосом и трагедией.

Это когда никогда не совпадают часть и целое, так рождается связь, симулированная, профанированная, гипертрофированная, как сарказм и патетика, но живая.

Только когда она теряется у Чехова, смеющегося над безвкусицей Достоевского, становится видно, что потеряли. Как когда в затмении луна заслоняет солнце.

Солнечная корона – не метафора жизни, вычитание из жизни смерти, какой-то засушенный испуг вместо светила.

Тут надо говорить не о 3 веках всякого национального воплощенья: ренессанс, апокалипсис, экклезиаст. И даже не о 3 мгновеньях всякой минутки: перед концом света, во время конца света, после конца света.

А о няньке-Толстом. Ренессанс прёт на все стороны, как Великую Российскую империю, как бабу на сносях, беременную шестернёй.

«Входит Лев Толстой в пижаме, всюду – Ясная Поляна». «Выходит Лев Толстой с ночным горшком, смотрите, что я тут понаделал».

Апокалипсис, надорванный, как зомби, между патетикой и сарказмом мечется. «Займёмтесь икотой».

Экклезиаст, как Жутин и Шириновский, с их пофигизмом, по херу и по херу, что по херу. Только так становятся видны Толстой и Пушкин, Толстой, как нянька, всё начинается сначала.

В «Войне и мире» только один отрицательный герой – Наполеон, фрик, «дрожание моей левой ляжки есть великий признак», профанирующий вдохновение части в целое.

Даже тщеславцы, сластолюбцы, сладострасцы Курагины вызывают сострадание, что слабы в этой своей гордыне.

Князь Василий, плачущий, «как страшна смерть». Анатоль, рыдающий с отхваченной ногой. Элен, великолепная самка, жалка, «снимите это», на очки Пьера.

Пушкин, с его набросками поступков во всех жанрах: элегии, трактаты, романы, драмы, словно вечный индиго: после всего опять всё начинается, всё хорошо, все хорошие, ничаво, малай, как Платон Каратаев в шали.

На самом деле, должны замереть, нечитатель, что империя колется, как зеркало троллей. Обыватель понимает свою выгоду местническую, как пиво на футболе. Если 1 : 0 и тянут кота за яйца наши – герои. Если 0 : 1 и тянут кота за яйца ихние – п***ры.

На Соловках молдаване, малороссы, саамы, татары, гагаузы, москвичи и несколько архангелогородцев испытывают ностальгию по Советскому Союзу и друг друга шпыняют, что православные и неправославные.

А дети Ренессансной Мадонны, Постсуицидальной Реанимации, Саама, Ирокеза, Платона Каратаева, Тихона Щербатого, Фата Морганы: Гены Яневы-2,3,4 и Лены Яневы жизнь исповедают, причащают, отпевают, воскрешают, как батюшки, выгонка и эффект сотой обезьяны.

И Гена Янев, такой, как баба Поля в деревне Бельково, ох, грехи наши тяжкие, всех жалко: тех, кого избивают перед строем, чмошных, тех, кто избивают перед строем, сержантов, тех, для кого избивают перед строем, строй.

Как нянька-Толстой, что после всего опять всё началося, и индиго-Пушкин, про наброски поступков. Как Марья Родина и Майка Пупкова, как воспитанье в школе, что их все бросили: институты, родичи, ренессанс, апокалипсис, экклезиаст.

И осталась одна минутка: перед концом света, во время конца света, после конца света, как приступ эпилепсии, вялотекущей онкологии, аневризмы аорты, суицида, как исповедь, причастье, отпеванье, воскресенье.

И он, такой, кряхтит, ну ладно. «Некому берёзу заломати» «кто тут, к примеру, в цари крайний»? «Предупреждать же надо, что ты благославлёная».

Глаза, глаза, глаза, уста, которых нет, как Андрей Болконский под небом Аустерлица, что плохого может случица? Играет пьесу никому, как сцена. И лялька смеётся, «такой смешной дедушка».

А как же: рынки сбыта, нефтедоллары, органы, сексуальное рабство? А это проверка на гнилость, поверил или не поверил, как подросток в школе, «тварь ли я дрожащая или право имею»?

То ли мания величия, то ли комплекс неполноценности, колбасит по-взрослому, как Родиона Романовича Раскольникова аналогичного.

И Гена Янев, такой, как такая интерактивная игра про я, они регистрируются, и в остатке у них всегда покер, что они нянька и индиго.

Глаза, глаза, глаза, уста, которых нет, и исповедь, причастье, отпеванье, воскресенье.

Сентябрь 2014.

© Никита Янев, 2014
Дата публикации: 05.12.2014 13:19:19
Просмотров: 2086

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.