Визави с глазами зверя
Николай Юрлов
|
Форма: Эссе
Жанр: Литературная критика Объём: 11913 знаков с пробелами Раздел: "Окололитературное" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Сердитые заметки о «Мысленном волке» и тёмных сторонах души человеческой В упорной борьбе на многобуквенном пространстве, страшно нелюбимом нынешним читателем, я одолел-таки «Мысленного волка» — новый роман Алексея Варламова, написанный языком гладким, стерильным, как и должно быть у филолога. Хотел сказать «рафинированного», но есть на пятистах страницах текста бранный неформат (правда, в процитированном отрывке и написанный через многоточие)… Самое первое ощущение: это всё же вторичная литература. Многое ведь осталось у писателя в столе от его почти серийной «ЖЗЛ»: о Распутине, Пришвине, Булгакове, Грине, Алексее Толстом... Куда всё девать? Конечно, в новый роман, который автор определил как «личную попытку высказаться о Серебряном веке». Не пропадать же добру… Намерение Варламова объяснимо: из прошлого русской смуты отправить нам SOS, закодировать сигналы в особой метафоре. Мысленный волк — это те дурные идеи, которые влезли нашим предкам в голову с подачи Запада, что и привело к известным социальным катаклизмам на просторах Российской империи. Но меня не покидает ощущение, что по частоте употребления образ мысленного волка не столько приём, сколько тенденция, которая никогда не делает честь художественной литературе. Возможно, что и модная тенденция: кинематографическая Гай Германика сочинила для «Смысловых галлюцинаций» текст популярного хита, он тоже называется «Мысленный волк». Теперь об этом несусветном звере наслышаны и поклонники рок-группы: «Что бы ни делала ты — хвостом заметая следы, мысленный волк бежит рядом». Того и гляди, даму тоже увенчают лаврами — присудили же прозаику студенческого «Букера» за его «Мысленного волка», впервые увидевшего свет в либеральном журнале «Октябрь». Говорят, сам Хотиненко, который с клыкастым зверем уже имел контакты, тоже «запал» на мистических персонажей, и теперь срочно готовится сценарий в надежде, что новый фильм будет намного круче сериала «По ту сторону волков». Строго по Фрейду Так что же это за чудище такое, насколько оно страшно и реально ли хоть как-то с ним справиться? Нет, убеждает автор, убить мысленного волка невозможно: даже очень опытный охотник, каким является писатель Легкобытов, не может его сразить — при попадании в него винтовочной пули зверь тут же превращается в … туманное облако. Не в «штанах», конечно (Серебряный же век!), — облако отравляющего газа, от чего массово гибнет на позициях русская пехота. А коварный германец успехам своего оружия не нарадуется и совершает стремительные прорывы, неудержимо выдвигаясь в глубину восточных пространств. И всё же, несмотря на присутствие батальных сцен, тематика Первой мировой в романе настолько условна, что будет большой натяжкой относить его к разряду историко-художественной литературы. Представляю, как Фрейд хитро улыбается и разглаживает лопаточку аккуратной бородки: а ведь русский писатель и доктор филологии, собственно говоря, наш человек! Твердит про красивый образ прелестного зверя, с помощью которого якобы и пала наследница Византии, тогда как всё гораздо проще: речь в произведении о проблемах подсознания. И трудно ведь поспорить-то с психоаналитическим Зигмундом. Именно подсознательное двигает поступками Легкобытова: он слишком долго пребывал в девственниках. О такой пикантной подробности надо бы молчать, пасторально уткнувшись в крестьянский подол Пелагеюшки, которая и обучила тонкостям супружеской жизни засидевшегося в мальчиках невенчанного мужа. Но Павел Матвеевич выкладывает всю подноготную механику Комиссарову и его супруге Вере Константиновне, а через некоторое время собирается овладеть молодой женой приятеля. И это ещё не всё: обманным путём увозит на лодке вниз по реке дочку Комиссарова — петербургскую нимфетку, в представлениях Легкобытова, тоже претендующую на роль музы. Вот вам и гендерная тема, освобождённая от института цензуры и очень привлекающая читателя. Если называть вещи своими именами, налицо переход полового влечения в другое начало: сублимация, так сказать, чтобы уж строго по Фрейду. — Вы и представить себе не можете, что испытывает мужчина, с которым первый раз это происходит почти в тридцать лет, — откровенничает перед дачными соседями Легкобытов и явно набивает себе цену в глазах приглянувшейся ему нимфы. — Так скапливаются в болотах солнечные лучи, а потом возгорают, и уже ничто не может их потушить… Сибирский «стреноженный странник» как Удерживающий После признаний подобного рода, после частых дум бездетной Веры Константиновны о том, придут к ней «крови» или минует её наконец-то «чаша сия», мне показались не совсем уместными слова святителя и молитвенника нашего Иоанна Златоуста, переросшие в публицистическое эссе на страницах романа: «Да не на мнозе удаляйся от общения Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду». Современный смысл старославянской фразы: «Даже не сильно удалившись от общения с Богом, я буду поражён греховными помыслами». Для чего эти слова в романе? Лишний повод подчеркнуть, что автору присуждалась Патриаршая премия и ему не чужда христианская проблематика? Древний Вавилон, как известно, рухнул от содомских грехов, но сравнение библейской трагедии со страшной бедой, постигшей Россию в начале прошлого века, не даст ответа на главный вопрос: что же случилось с великой державой, которая буквально «слиняла в два дня» в либеральном Феврале? Можно, конечно, всё валить на тёмные стороны души человеческой, только это слишком поверхностный взгляд на события отечественной истории и явно предвзятое отношение к народу-богоносцу, каким его видел, к примеру, Фёдор Достоевский. Самое интересное, что автор «Мысленного волка» всё же приближается к истине, убедительно выписывая образ харизматичного сибирского мужика Григория Распутина. В романе это «стреноженный странник», юродствующий во Христе главным образом по одной причине: искажённого толкования его настоящей роли при дворе. А ведь Григорий — это Удерживающий: бережёт цесаревича Алексея от смертельного наследственного недуга, государя Николая Александровича — от угрозы губительной для империи войны. Распутин, оклеветанный врагами династии ещё при жизни, выступает в качестве пуповины, соединяющей власть с чернью, её чаяния ему известны лучше всех. Разорви эту связь, и всё в стране начнёт валиться… Но при чтении романа становится ясно, что автор слишком уж по-интеллигентски воспринял старца, точно испугался своего открытия и спрятался за всесильную вроде бы химеру мысленного волка. Распутин только оттягивает неизбежность революции, хотя случиться ей в России всё же суждено — всякие идеи произрастают лишь на удобренной, унавоженной почве. И дело тут не в критике существующего строя, карикатурах и прочей революционной пропаганде, а в представлениях простого народа о добре и зле, правде и лжи, справедливости и о её попрании сильными мира сего. Россия к 1917 году, как это ни покажется странным, была слишком православной державой, чтобы без сомнений довериться украденному из Евангелия большевистскому лозунгу: «Кто был никем, тот станет всем…» Прорубить «дыру в будущее» Самый слабый персонаж романа — деревенский паренёк Алёша, который убегает на фронт с «зауером» отчима Легкобытова: он хочет честно дослужиться до первого офицерского чина. Для чего пасынку понадобилось такое самоутверждение, не совсем понятно. Если он намерен подняться на социальную ступеньку рядом с Улей, тогда как объяснить то грубое, даже отталкивающее его поведение при встрече в Петрограде с далеко не безразличной девушкой? Похоже, что Алёша становится лишним в романе, поскольку не вписывается в авторскую схему и, естественно, не видит мысленного волка. Человек из низов, он до прелестного зверя просто не дорос. А ведь такие люди, как Алёша, станут исполнителями новой политической воли, автономно от поэта Кручёных начнут прорубать «дыру в будущее», только идеологи коммунизма назовут это «долгоиграющее» мероприятие более пафосно, нежели эпатажный футурист. Если роман уводит читателя в мир навязчивых химер, это произведение вряд ли может нести в себе подлинно художественную оценку такого явления, как Серебряный век. Что это было? Культура последнего русского взлёта или закономерно наступившего упадка, состояние странное, сравнимое разве что с есенинским пейзажем «неуютной жидкой лунности» — часом прихода страшного зверя? В литературных персонажах «Мысленного волка» постоянно угадывается кто-то из именитых: философ Розанов (Р-ов), знаток природы Пришвин (Легкобытов), фрейлина Вырубова (хромоногая Аннушка). Но, к примеру, Павел Матвеевич Легкобытов показан в романе просто недобрым человеком и таким сладострастником, чуть ли не Свидригайловым начала прошлого столетия, что дневники реального писателя Пришвина читать после авторских экзерсисов почему-то не очень хочется. Не медвежья ли это услуга писателя современному читателю? Варламов явно переборщил, создавая также образ и главной героини Ули Комиссаровой, «лесной козочки», прыгающей по холмам, что взметнулись над деревней Высокие Горбунки. Невинная детская душа принесена в жертву мысленному волку, а зверь то и дело является во сне и наяву, сверкая в чарующем лунном свете огнями магических глазищ. Значит, быть греху! Не рано ли? Или же девочка, которая очень долго не может ходить, с рождения отдана на заклание? Роман точно специально нафарширован мерзкими типами с ярко выраженными признаками содомии. В лазарете Царского Села, где с началом германской войны служит сестрой милосердия Вера Константиновна, к ней воспылала лесбийской любовью искусная медичка, «очень странное существо женского пола, которое говорило о себе исключительно в мужском роде: «Я пошёл», «Я сделал», «Я сказал». У существа был княжеский титул, оно просило называть себя Сергеем». Разумеется, всё здесь по логике сюжета, построенного на известной «утончённости» представителей Серебряного века: не отдалась в нужное время Легкобытову — так ведь свято место пусто не бывает. Теперь вот, будь ласкова, дели ложе с мужланкой из высшего общества… «Крепитесь и будьте упрямы…» Получается, что и героев-то в период самой оклеветанной в России войны совсем не было — одни извращенцы. Их не жаль осуждать, что и делает борец за счастье народное Дядя Том, поддерживающий силы «то ли кофе, то ли морфином»: — Не захотели отцы воевать — дети за них кровь прольют. Так устроена история. Не какой-то матёрый интернационалист, а вылитый гипнотизёр Вольф Мессинг с польскими корнями! Всё на четверть века вперёд этот попаданец предсказал, даже бесноватого фюрера на обозримом горизонте старушки Европы разглядел… Что ж, легко в наши дни совершать литературные круизы во времени, попадать из настоящего в известное прошлое и проделывать при этом различные манипуляции, приписывая героям экстрасенсорные способности, чем большевики лишь теоретически могли обладать. А если уж завершать разговор о Серебряном веке и выносить ему приговор, хотелось бы отметить следующее: настоящие герои среди людей, рождённых в лихолетье, конечно же, были, никуда они не делись. Тот же гренадерский капитан Зощенко, кавалер пяти императорских орденов. Достойным финалом его литературного творчества стала «Повесть о разуме», где он, дитя своего времени, исследовал природу подсознательных человеческих страхов и доказал на собственном опыте, что нашими чувствами можно и нужно управлять. В лучшем произведении, угодившем у отъявленных материалистов под запрет, Михаил Зощенко был невольно созвучен с великим Гоголем, который призывал: «Крепитесь и будьте упрямы, и во всё это время молитесь Богу, чтобы укрепил вас». Достойный ответ всем химерам Серебряного века: если следовать Варламову, они только и помышляли, чтобы найти очередную жертву и пожрать кого-то из персонажей времён русской смуты. Пусть это останется на совести автора как спорное литературное открытие, главное ведь заключается в том, чтобы другие страшные звери из области подсознания до нас, грешных, не добрались. Николай ЮРЛОВ, КРАСНОЯРСК © Николай Юрлов, 2016 Дата публикации: 21.11.2016 11:06:26 Просмотров: 1992 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|