Крысолов

Марк Андронников

Форма: Роман
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 368981 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

1
Он появился словно ниоткуда. Его поношенная, но ладно скроенная одежда была густо покрыта дорожной пылью. Видно, уже не один день провёл в пути. Все его нехитрые пожитки, накопленные за время странствия, уместил в себе исхудалый холщовый мешок, небрежно наброшенный на левое плечо. На правом плече он нёс длинную, тщательно отшлифованную палку, с которой свисали мерно постукивающие при каждом шаге продолговатые дощечки с приделанными к ним пружинными механизмами и туго перетянутые веревкой свертки. По этим предметам можно было без особого труда угадать род его занятий. Да и сам он внешне до крайности напоминал тех, за кем охотился. Худой, но не тощий, а скорее жилистый. Небритый, словно шерстью заросший жёсткой щетиной. Заострённые черты лица подчёркивал хищный и плутоватый оскал губ. Взгляд его быстрых, пристальных, несмотря на прищур, глаз поблескивал периодически злым огоньком. И довершала портрет свойственная грызунам резкость движений, чередуемая со столь же неожиданным замиранием.
Это был крысолов. В своей профессии он обладал уже достаточно большим опытом и вполне мог бы быть назван мастером, если бы кому-либо взбрело в голову смотреть на его труд как на ремесло. Разумеется, не в силу природной склонности и не ради лучшей доли, он подался в крысоловы. Особых богатств этим не наживёшь, уважения не добьёшься. Наоборот, с большей вероятностью будешь беден и презираем. Но вся его жизнь и так была сплошной чередой трудностей и унижений. Так не всё ли равно на каком уровне помойной ямы обретаться?
Рано лишившись родного очага, он с юности вынужден был скитаться в поисках работы. Утрата дома была для него не слишком большой потерей. Семью свою он почти никогда не вспоминал. По сути семьи у него не было. Родители больше ссорились между собой и ругались на детей, чем воспитывали их. Нередки были и побои. Крысолов сполна изведал тяжесть руки своего отца, тумаки которого служили довеском к затрещинам матери, что тоже не могла отказать себе в удовольствии приложиться к его затылку. Не сбежать оттуда было невозможно, что он и сделал в возрасте четырнадцати лет и никогда ещё не пожалел об этом. Конечно, одному быть тоже не сладко. Немного радости приносят голодание и тяжёлая работа. Как всякому человеку, ему хотелось иной раз заботы и нежности к себе, но как реалисту и прагматику гораздо реже, чем многим другим. Он умел быть грубым, в том числе и к самому себе. Вследствие этого, его душа словно коркой обросла равнодушием. У него не было близких друзей, не осталось родных. Лишь немногие люди в целом свете знали его имя — а звали его непривычно-звучно для такого бродяги Казимиром. Мать наивно рассчитывала, что благородное имя привнесёт удачу в жизнь её сына, к судьбе которого она всё же питала некоторое участие. Надежда не оправдала себя. Для успеха нужна более твёрдая почва. Так он и жил, странствуя из города в города, перебиваясь в пути случайными заработками.
Не имея никаких конкретных планов, просто следуя направлению дороги, случайно забрёл в местечко под названием Говорог. Как и в его собственной судьбе, причудливое наименование не отражалось на реальном содержании. Говорог был чем-то средним между селом и глухим провинциальным городком. Многие домишки были по-деревенски огорожены изгородями, кое-где из-за забора торчали плодоносные деревья и доносилось квохтанье куриц, хотя в центре попадались вполне приличные на вид каменные здания в два, а то и три этажа. Имелось несколько улиц, более-менее прямых и длинных. Были также, неотъемлемая отличительная черта любого города — тюрьма и эффектно смотрящаяся на общем фоне мэрия, которую однако, как позже стало известно, жители чаще называли «крысятником» — чиновники таким образом становились «крысами» (сходство усиливалось тем, что сюртуки они носили серого цвета). Существовал даже весьма сносный приют для нищих. Было и своё производство — мануфактура по изготовлению изделий из глины, переживавшая, правда, не самые лучшие времена. В общем и целом, обычный, ничем не примечательный городишко.
Однако, несмотря на всю эту внешнюю заурядность, кое-что делало Говорог в своём роде уникальным местом. Конечно, не какие-нибудь особенные и неподражаемые красоты — их тут и в помине не было, и не яркая, насыщенная событиями история — её он тоже был лишён. Уникальным Говорог делал его статус, который так и не был формально определён. Когда-то это была деревня, о чём свидетельствовали многочисленные деревянные хаты и коровьи лепёшки, с равным успехом встречающиеся на «городских» окраинах, пока однажды некий владетельный сеньор — по одним данным герцог, а по другим всего лишь барон, от большой энергии или по прихоти, не решил превратить это захолустье в достойный зависти или хотя бы не вызывающий отвращения город. Он навёз строителей, привлёк местное население, пригласил известного архитектора, который, правда, успел спроектировать лишь городскую арку, ныне торчащую посреди центральной площади, здание ратуши (теперь это была мэрия) и тюрьму (как же без неё?), после чего, разругавшись со своим заказчиком, обладавшим не только деятельной натурой, но и бурным нравом, уехал прочь. Остальные дома заметно уступали в изящности главным градообразующим зданиям — строили их менее известные и не столь талантливые мастера. Исключение составлял особняк, настоящий дворец с колонами и фигурной лепниной на фасаде, принадлежавший местному богачу, чьему жилищу, впрочем, и положено выделяться среди прочих. Герцог, он же барон, так и не успел достроить свой «город», ибо погиб на войне, героически отбиваясь от своры противников, как говорили одни, или, по заверениям других, скончался от золотухи, сидя на горшке, но так же стоически держась. А, может, попросту переключился на что-то другое — он же был сумасброд, а у таких людей не бывает проблем с идеями, им сложнее сосредоточиться, чем вдохновиться. Так и остался с тех пор Говорог не то городом, не то деревней. Городом, по улицам которого разгуливают коровы. Городом, где легче наступить в коровью лепёшку, чем встретить культурного человека. Или всё-таки был деревней, но с выложенными камнями мостовыми. Деревней, где есть свои мэрия и тюрьма.
Но будь то город или даже самая глухая деревушка, для крысолова всегда должна найтись работа. В качестве разведки Казимир прогулялся по центральной улочке. Оценил наиболее богатые на вид дома. Только два здания безусловно подходили под такое определение. Мэрия и примостившийся на самой границе городской черты дворец. Своими размерами, высотой и внешним видом они словно соревновались между собой за право доминировать над окрестностями.
Дабы не работать вслепую, сначала необходимо собрать справки. Лучшего места для этого, чем трактир нет. Туда стекаются все слухи, сплетни и новости. Наличных капиталов как раз хватало на пару кружек пива. К тому же с дороги не помешало бы подкрепиться.
Пиво было прохладное и в меру горькое, к тому же стоило дешевле, чем ожидалось. К нему взял хлеба с салом. С удовольствием цедя прохладный напиток, Казимир огляделся по сторонам. В трактире, помимо хозяина — полного добряка с грустными глазами, были: старый пропойца, неведомо кому рассказывающий историю, столь монотонно, словно сам устал от неё; и ещё двое работяг, горячо обсуждавших приплод у коров — мол, если лето выдалось холодное, то среди телят будет больше бычков. Хозяин казался единственным, от кого можно добиться информации, с кем просто можно повести диалог. Разговорить его не составило сложности.
— Красивый у вас город, — соврал Казимир.
— Да-а, и это вы его ещё зимой не видели, — с охотой отозвался трактирщик, — когда снежком припорошит. Всё беленькое. Очень красиво, — видно, он был любитель поболтать. С завсегдатаями ему не удавалось реализовать свою потребность в общении. Большинство из них были либо пьянчуги, либо грубияны.
Не дождавшись следующего замечания, трактирщик продолжил.
— Весной, конечно, как растает, похуже. Слякоть, грязь, сами понимаете.
Казимир сочувственно покряхтел.
— Зато осени, осени у нас просто замечательные. Если без дождя, конечно. А то, как зарядит, так целыми неделями дома сидишь, носа не кажешь. Дожди — это только этим хорошо, — он угрюмо кивнул в сторону работяг. Те не обратили никакого внимания на обидную ремарку, занятые спором. Один настаивал, что если в начале февраля снег идёт хлопьями, то «лета не будет». Второй возражал, что ранние холода осенью к тёплой зиме, а тёплая зима, в свою очередь, означает, что всё лето пойдёт коту под хвост (он, правда, выразился несколько грубее).
— Так что очень вам повезло, что погода нынче выдалась на славу. Любуйся, не хочу.
Казимир изобразил на своём лице восхищение.
— Вы что же к нам надолго?
— Как с работой повезёт.
— А-а, ну это действительно как повезёт. До сбора урожая ещё далеко, так что вряд ли вас кто к себе наймёт. Да к тому же у нас тут это не принято. Сами привыкли по хозяйству справляться. Вам одна дорога — на мануфактуру. Хотя, сомневаюсь, что вас возьмут. Они там сами головы ломают, как бы прокормить тех, кто уже занят... Такие дела. Не в самое удачное время вы пришли.
— Я, знаете ли, крысолов, и рассчитывал найти что-нибудь по своему ремеслу.
— Неужели? Это ж как вы вовремя. У нас прям беда с этими крысами. Лет десять назад один умелец повывел их как-то. Славная голова.
«Вот гад», — промелькнула у крысолова гневная мысль.
— Да что-то он запил, да так и спился совсем. Бедняга.
«Туда ему и дорога», — злорадно усмехнулся Казимир.
— Теперь же никак мы с ними сладить не можем. Уж у всех у нас кошки, почитай, есть. Да что толку? Днём ещё они их сторонятся. По ночам же просто ужас. Нашествия устраивают. Ко мне постоянно, сволочи, лазают, запасы подъедают.
Трактирщик разговорился. Поведал о своих горестях и заботах. Пожаловался на тёмных жителей, что всем темам предпочитают обсуждение погоды. Посетовал на новый разорительный налог, придуманный «крысами» — чиновниками. Говорил он много. А то, что Казимир чаще, в основном, молчал или же отделывался односложными фразами, только ему нравилось. Не часто у него бывали собеседники, способные слушать. Кое-какие полезные сведения крысолов смог выудить из этого длинного монолога. В частности, что только одна семья может считаться по-настоящему богатой. Это им принадлежал тот впечатляющий особняк. Разузнал о самых влиятельных и уважаемых личностях города — трактирщик упорно именовал Говорог «городом». Было много и пустопорожнего — так трактирщик считал школу и устроение народных гуляний достаточным доказательством наличия культурной жизни. Рассказав всё что только можно о немногочисленных достопримечательностях, он снова продолжил жаловаться.
Казимир даже устал слушать. Откровенно зевал и лениво бродил взглядом по углам. Его в данную минуту более занимали собственные сапоги. Он прикидывал, сколько ещё они могут выдержать и во сколько должен будет обойтись их ремонт. Трактирщик заметно выдыхался. Пересказ истории Говорога не требовал много времени, описание его достопримечательностей и подавно. Горячий спор между «работягами» вопреки ожиданиям не перерос в драку. Прими-рились на том, что во всём виновата мэрия. Казимир внимательно разглядывал сапоги, пересчитывая трещинки, две из которых грозили перерасти в полноценные дырки. Поняв, что более уже ему ничего не выжать, по крайней мере ничего путного, он спешно допил пиво, расплатился и вышел, тепло распрощавшись с владельцем трактира — как-никак человек тот был неплохой, даже уступил бесплатно несколько сухарей. Когда крысолов проходил мимо «работяг», они замолчали и удивлённо уставились на него, по-видимому, только сейчас заметив присутствие чужака.
2
Осеннее солнце светило по-прежнему ярко, но грело заметно слабее. Скоро должна была остро встать проблема ночлега. На промёрзшей и сырой земле не поспишь, шалаш спасает от дождя, но не от холода. Хотя всё обстояло не так уж плохо. В городе были обеспеченные люди и были крысы — идеальное для него сочетание. Дожёвывая даровой сухарь, Казимир размышлял, куда лучше заглянуть. Мэрия? «Крысятник». Он мысленно усмехнулся этой иронии.
По сравнению с убогостью окраинных домишек мэрия смотрелась шикарно, заставляя забыть, что это провинциальный городишко. Она ещё издали бросалась в глаза благодаря своим внушительным объёмам, которые, впрочем, были несоразмерны наполнению — рассчитанные на десятки людей залы оставались полупустыми. При этом царила нехарактерная для провинции суета, хотя внутри находилось всего несколько человек: и посетителей, простоватых и грубоватых, было меньше, чем чиновников. Суетились, естественно, чиновники. Мужики стояли в стороне. То ли ждали приёма, то ли обсуждали его.
Казимир подошёл к столу, за которым увлечённо скрипел пером по бумаге служащий. Кашлянул.
Чиновник, на мгновение подняв глаза, скороговоркой произнёс:
— Жалобы, прошения, заявления кладите на стол. — после чего опять зарылся в документы.
Казимир покашлял ещё. Он ожидал повторения сакраментальной фразы.
Но чиновник, не смотря, бросил:
— Что у вас? По какому вопросу?
— Я — крысолов. Подумал, может, пригодятся мои услуги, — Казимир от этого официоза чувствовал себя неуверенно.
Чиновник взглянул на него впрямую.
— Так вы, истребитель грызунов?
Крысолова впервые именовали столь пафосно. Немного польщённый, он кивнул.
— Я слышал, у вас много крыс. Ну так вот...
Договорить ему не дали.
Чиновник затараторил:
— Погодите. Здесь подождите. Это вы очень удачно пришли. Подождите, я сейчас доложу господину мэру. Подождите. Я быстро. — он даже ухватил крысолова за руку, словно боялся, что тот улезнёт, пока его не будет рядом.
Казимиру не пришлось долго ждать. Скоро его ввели в приёмную мэра. В это время оттуда как раз выходил посетитель, пятясь задом, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях. Чуть не столкнувшись с крысоловом, человек на всякий случай поклонился и ему.
Мэр, как и подобает начальнику, имел внушительное брюхо, мясистые щёки и толстую воловью шею. Невзирая на захолустность Говорога, одет он был неплохо, с изяществом и совсем непровинциальным шиком. Не зная кто это, его можно было без труда узнать. Такие люди умеют внушать почтение окружающим. Чиновник незаметно вынырнул, но появился другой. По всей видимости, более важный. Шепнув что-то мэру, он встал сбоку от него, оценивающе разглядывая Казимира. Молчание затягивалось, и только мэр был вправе его нарушить. Но он, казалось, не замечал крысолова, смотрел куда-то в сторону.
— Так вы, крысолов? — наконец спросил он.
Казимир по опыту знал, что чем меньше говоришь, тем лучше. Тебя невольно начинают уважать, принимая за профессионала, предпочитающего разговору дело.
— Это очень хорошо. Вы нам очень нужны. И очень вовремя. Правда, Маленчик?
Второй чиновник, которого и звали Маленчиком (непонятно только что это было имя или фамилия), кивнул.
— Очень вовремя. Нам эти серые паразиты поперёк горла, можно сказать, встали. И самое страшное, никак с ними не можем справиться. Что только против них ни применяли, но никаких результатов. Надо как можно быстрее их извести. В самые кратчайшие сроки. Вы ведь можете с этим справиться?
Казимир открыл было рот. Но его опередили.
— Время. Важнее всего время. Чем быстрее, тем лучше. Иначе, нам всё это обернётся не самым лучшим образом. Деньги не имеют значения... если, конечно, ваши запросы будут в рамках приемлемого.
Мэр говорил безостановочно.
— Вас устраивают условия? Два месяца — достаточный срок для очищения всего города? Ну или хотя бы центра. Чтобы были хоть какие-нибудь ощутимые результаты.
Казимир прищурился, делая вид, что глубоко задумался.
— Так сразу сказать нельзя. Всё зависит...
— Если вас беспокоит плата, то можете не сомневаться. При условии соблюдения вами работы в установленные сроки. Вы получите всё, что захотите... Конечно, в пределах разумного.
Казимир успел только пожать плечами, как его вновь перебили.
— Ну вот и славно. Значит, всё решено. Мы обеспечим вас всем необходимым: кровом, питанием. Маленчик, проследи. Поручаю тебе господина крысолова. Подыщи ему какую-нибудь каморку поприличней.
Молчаливый чиновник кивнул.
— Ну всё. Больше задерживать вас не буду. Жду результатов. И помните: чем быстрее вы включитесь в работу, тем лучше.
Напоследок мэр смерил Казимира проникновенным взглядом, стараясь, должно быть, вселить в него свою обеспокоенность или пытаясь понять, насколько он проникся их заботами. Аудиенция была окончена. Несмотря на то, что мэр и слова не дал никому сказать, он был, похоже, человеком демократичным. К крысолову обращался на «вы».
Маленчик, вопреки первому впечатлению, оказался большим болтуном. Провожая Казимира, засыпал его вопросами. Интересуясь всем: от мнения его о красотах города до кулинарных предпочтений. Отвечая односложно, Казимир не расставался с маской простачка — его излюбленной маской в общении с другими людьми, особенно с теми, кто стоял выше на социальной лестнице и от кого он зависел.
Его, в общем, не волновало, почему нужно торопиться. Не переживал и о том, сможет ли справиться. На время работы он будет обеспечен всем необходимым, а, поскольку потребности у него скромные, можно будет даже в кои то веки пожить в достатке. Хотя надлежало озаботиться более отдалённым будущим. Уже было понятно, что не стоит рассчитывать на особо щедрое денежное вознаграждение от мэра. После дважды повторенных «рамок» и «пределов». Значит, нужны будут и другие заказчики. Благодаря специфике своей работы он мог совмещать службу нескольким хозяевам.
Казимир шёл молча, не втягиваясь в беседу. Разговаривать не хотелось, да он и не привык к этому. Когда по работе большую часть времени проводишь в тёмных сырых подвалах и на продуваемых пыльных чердаках в компании грызунов и мокриц, поневоле станешь угрюмым и замкнутым. Хотя его замкнутость всё же имела несколько другие причины. На самом деле то была сосредоточенность размышляющего о жизни человека и даже кое-что в ней понимающего. Он не только в крысах разбирался, но и в людях. Работа на самом «дне» и частое взаимодействие с его обитателями подарили ему бесценную возможность наилучшим образом изучить человеческое общество, систему отношений между людьми, их моральные принципы и понять, чего на самом деле стоят все эти принципы. Он хорошо знал людей, в равной степени испытывая отвращение как к верхам, погрязшим в самодовольстве и напрасной расточительности, так и к низам, с их безмерной апатией и беспросветной тупостью. Неоднократно он имел возможность видеть изнанку роскоши — не раз ему доводилось избавлять лучшие дома от поселившихся там паразитов. В каком-то смысле он был, как бы странно это ни звучало, чистоплотнее многих богачей, несмотря на то, что ему приходилось работать в грязи и не иметь возможности сменить рубаху, в то время, как иные ходили в шёлковых сорочках и спали на белоснежных простынях. Он хорошо знал, что по ночам из-под этих великолепных простыней вылезали клопы, и что часто редкие диковинные фрукты, подаваемые на золотых блюдах, были подглоданы мышами, что в бочках со столетним вином нередко оказывались крысиные трупы, что под дорогой одеждой на теле могли красоваться маленькие пятнышки, следы блошиных укусов. Видел холёную, изнеженную плоть, поражённую многочисленными болезнями. Сам Казимир болел редко. Его постель была не в пример чище, пусть и спал временами на земле, и уж точно была лишена назойливых насекомых, предпочитающих селиться в жилищах. Тело его закалилось. Долгие переходы не утомляли ног. Периодическое голодание не вредило желудку. Он был вынослив, жилист, что в конечном итоге заменяло ему силу. Он знал о мире, может быть, побольше иных учёных мужей, корпящих над трактатами и фолиантами, загромождающих свои головы сложными теориями. Уж точно лучше них осознавал всю условность человеческих критериев и представлений. Прекрасно видел, насколько тонка и эфемерна грань между положительным и отрицательным в жизни, как легко эти, казалось бы, чётко разграниченные крайности перетекают друг в друга. Жизнь сама научила его этому, подарила ясность восприятия. При этом он не сделался желчным человеконенавистником, просто терпеть не мог чужой бестолковости и тем более глупости. А кроме них он пока что ничего не видел.
К крысам он относился значительно лучше чем к людям. Хоть их истребление было делом его жизни, не испытывал к ним ненависти или неприязни. Напротив, отчасти даже уважал. За хитрость, интуицию и организованность, примеров чему видел бесчисленное множество. Как вид крысы вполне заслуживали уважения к себе. Ведь, что ни говори, человечество, почти всю историю своего сознательного существования ожесточённо борясь с ними, так и не добилось хоть сколько-нибудь ощутимых результатов. Уж он то, как опытный крысолов, твёрдо знал, что истребить крыс невозможно. Использовалось всё: любого вида отравляющие вещества, разной степени хитроумности ловушки, специально выдрессированные собаки и кошки, порой даже заклинания и магические талисманы. Но ничто не помогало. Крысы не исчезали из людских жилищ, ставших и их домом. Любая победа над ними была лишь кратковременным перерывом в череде поражений. На каждую сотню убитых крысиные мамаши рожали тысячи. При такой плодовитости, грызуны рано или поздно могли и должны были заполонить собою весь мир. Их могущество росло параллельно с успехами Человека. От подобных мыслей крысолов только злорадно ухмылялся. Крысы и люди, на его взгляд, были под стать друг другу. Будучи профессионально погружённым в тему, он понимал, что работа его по большому счёту практически бессмысленна. Куда больше потерь грызуны несли от эпидемий, периодически косящих их ряды.
Задумавшись о своём, Казимир слушал в пол уха трепотню Маленчика. Но всё-таки слушал. Неблагоразумно было слепо отбрасывать его знание Говорога. О том, какое жилище ему предоставят, не очень переживал. В сущности, это было безразлично. Главное, чтобы было четыре стены и хоть какая-нибудь крыша. Его, частенько спавшего под открытым небом, удовлетворил бы любой сарай. Важнее пристанища был вопрос пропитания. Голодный желудок — серьёзная помеха в работе.
Маленчик меж тем успел в подробностях рассказать о приросте численности жителей Говорога, обстоятельно, с статистическими выкладками, главную заслугу в этом он видел в деятельности мэрии. Спустя ещё какое-то количество схожей информации объяснилась спешка. Предстояли выборы. Мэр Гросс уже второй срок властвовал в городе и ему очень хотелось сохранить своё место. Обилие крыс, бросающееся в глаза, могло стать непреодолимой преградой. С другой стороны, избавив город от них, он мог приобрести себе дополнительной популярности. Вся опасность этой проблемы заключалась в том, что она была на виду. Любые другие неполадки и нарушения можно было прикрыть, проигнорировать и оправдать. С крысами ни в этом, ни в каком ином смысле справиться городские власти были не в силах, что бросало на них тень. Так же Казимир подчеркнул для себя, что главным противником на предстоящих выборах у Гросса будет начальник полиции, который, ещё не объявляя открыто о своём участии, уже начал вербовать себе сторонников, коих находилось немало. Как второе по значимости лицо в городе он без труда обретал союзников. Это противоборство грозило обернуться нешуточной войной.
После этого Маленчик вновь поведал легенду создания Говорога. В его устах она обросла новыми красочными подробностями. Герцог у него превратился чуть ли не в «принца крови» и «близкого родственника короля по линии тётки», чьей именно тётки, короля или герцога, не уточнялось. Так же будто бы ещё до основания города «герцог-принц» разбил и изгнал из этих мест неприятельскую армию. Что за неприятели тоже не очень то было ясно. Их Маленчик описывал чуть ли не как диких кочевников, невесть откуда взявшихся. Битва была на редкость кровавой. Ни одна из сторон не желала уступать. В продолжении рассказа герцог из «близкого родственника короля» вырос в его брата, а после и вовсе стал «истинным наследником трона», которого коварный узурпатор услал на усмирение забредших кочевников, надеясь, втайне, что тот погибнет в схватке с кровожадным и опасным врагом. Но прославленному герцогу, гордому создателю Говорога, чьё имя почему-то не сохранилось в истории, удалось всё-таки на голову разбить противника, правда, получив при этом ощутимые потери армии и серьёзные ранения телу. Казимиру было с чем сравнить этот вариант. Трактирщик ранее уже просветил его о главном городском мифе. История Маленчика, несмотря на всю неправдоподобность излагаемых фактов, понравилась больше. В ней чувствовался полёт фантазии, пусть и противоречившей действительности. Видимо, вообще склонный к некой мечтательности чиновник сообщил другую, трогающую душу и совсем уж нереальную легенду. Что герцогу будто бы после одержанной победы явился единорог, который сказал (!), что своей победой он обязан не собственным отваге и полководческому таланту, безусловно им проявленным, а ему, мифическому волшебному существу, и что лучшей благодарностью за оказанную помощь будет заложить на этом месте город. Отсюда и произошло его название. В чём заключалась помощь единорога осталось за рамками, как и многие другие подробности. Маленчик не прибегал к деталям, считая факты не самой важной частью истории. Далее впечатлённый встречей герцог, не успев ещё залечить своих ран, начал грандиозную стройку. По его приказу нагнали крестьян, натаскали камней, существенно проредили лес. Поставили арку, возвели главные здания. Однако новая война нарушила планы. Пришлось срочно идти на помощь венценосному брату. Оставшиеся крестьяне и часть приближённых герцога достраивали город уже по-своему. Без изысков.
— Там, на следующей своей войне и погиб наш храбрый, великодушный, благородный герцог. В неравной схватке (а как же ещё?). Говорят (кто говорит, опять-таки было непонятно), что его тело было несколько раз проткнуто копьём, из него торчали стрелы и ещё его трижды ранили мечом. Вокруг же павшего героя лежало более десяти сражённых врагов. Не легко дался им наш герой.
Чрезмерная красочность уже стала утомлять Казимира.
—... а его изменник-брат вскорости умер от неизвестной загадочной болезни. И ни один из придворных лекарей не мог понять, что с ним. Проклятие единорога отомстило ему.
Довольный собой Маленчик повернулся к Казимиру. Тот притворился восхищённым, для чего, кивая головой, протянул с растяжкой:
— Да-а...
Маленчик с самодовольной гордостью причмокнул, словно это он был тогда рядом с герцогом, лично участвуя во всех сражениях и руководя стройкой.
С невероятных и, видимо, никогда не происходивших в реальности подвигов он перешёл на рутинные городские дела, в которых выпукло проявлялась его роль. Трудно представить, как проходили бы совещания и составлялись документы без его бдительного ока. Слушать о этих проблемах, бесконечно для него далёких, Казимиру было невмоготу, потому он поспешил перевести этот бесконечный монолог в диалог, рассказав о своих профессиональных трудностях. Маленчик ничего в этом не смыслил и, кроме пары неопределённых комментариев, ничего не мог выдать.
Оставшийся путь они проделали в молчании.
— Ну вот мы и пришли. Теперь это будет вашим домом.
Казимир огляделся. На пустыре, кроме ветхого сарайчика, других построек не было. Видимо, ему и подразумевалось стать «домом». Будь крысолов поразборчивее, он бы указал на бросавшиеся в глаза недостатки. Здание, если жалкую сараюху можно отнести к этой категории, явно не планировалось как жилое. Судя по его состоянию, возрастом оно могло поспорить с мэрией. Стены как нарезанный сыр изобиловали щелями, в самую большую можно было просунуть руку. Будь крысолов привередлив, он мог бы и отказаться. Но привередливым он не был.
3
Лёжа на соломенном тюфяке, заложив руки за голову, Казимир сквозь дыру в крыше разглядывал плывущие по небу облака. В форме каждого он пытался угадать какой-нибудь образ. Но получались одни бесформенные подушки. Хотя полуразвалившаяся хибара или, скорее уж, хибаристая развалина, в которой его поселили, была бесконечно далека от таких понятий как уют и удобство, он был доволен. Ему много и не требовалось. Сено под спину и какая-никакая крыша над головой дарили иллюзию домашнего очага, позволяли расслабиться. Если значительную часть жизни проводишь в дороге, когда потолок тебе заменяют ветки деревьев, а подстилку трава, то, что ты прикрыт хоть частично от ветра и дождя, уже помогает чувствовать себя на седьмом небе. Много ли надо бродяге?
Казимир сладко зевнул, с не меньшим удовольствием, как следует, потянулся. Повернулся на бок. Блаженное состояние полудрёмы овладевало им. Размышляя о удачно складывающейся ситуации, он потихоньку засыпал. Даже уже начал видеть первый сон, когда его самым беспощадным образом разбудил посторонний шум. Быстро открыв глаза, ещё какое-то время приходил в себя, собираясь с мыслями и соображая, где находится. Звук повторился. Это стучали в дверь. Настолько тихо и деликатно, словно шуршали.
Казимир откашлялся. Нацепил сапоги, почёсываясь и вынимая на ходу колоски из волос, открыл дверь. Его взору предстало подобострастное лицо Маленчика. Казимир, поприветствовав его сдержанным наклоном головы, посторонился, чтобы чиновник смог войти.
— А я к вам, — Маленчик расплылся в радостной улыбке, как будто с другом здоровался. Затем, внимательно оглядев крысолова, добавил снисходительно. — Извините, я, видимо, потревожил ваш покой.
— Нет, нет. Что вы? Очень хорошо, что зашли, — поспешил разуверить его Казимир. Неизвестно, откуда появившаяся в нём вежливость удивила его самого. Злился на себя, но ничего не мог поделать. Даже захотелось ответить более приветливо, потому что и сказанное показалось недостаточно тактичным. Мучила нарастающая неестественность, усугублявшаяся обоюдным молчанием. Не зная, что делать, опёрся о стену с максимальной непринуждённостью, на какую только был способен. Получилось не очень то. Был уверен, что выглядит нелепо. С трудом откашлялся, приложив кулак ко рту. Опять вышло искусственно. Если бы мог покраснеть, то покраснел бы. Откуда вообще эта дурацкая нервозность? Может быть, некоторый уют, вновь вернувшийся в его жизнь, нарушил прочную броню, напомнил что-то давно забытое из детства. Нашёлся тем, что скривился в ироничной улыбке, ироничной к самому себе.
— Как вы устроились? — издалека начал чиновник. Казимиру хотелось было рассказать, что он давно уже ночует под открытым небом, что уже несколько месяцев в пути, что более-менее прилично поел только здесь, в Говороге. К счастью для себя, не стал делать этого.
— На первое время сойдёт, потом подыщем вам что-нибудь получше.
«Первое время» резануло слух. Словно всё за него уже решили.
— Мне всё сойдёт, если не заставите спать на улице.
Маленчик рассмеялся этим словам как удачной шутке. Смех был очень уж бурным, но всё же естественным. Тут же перешёл к серьёзности, к стопроцентной официальности. Реакции у него мгновенно сменяли друг друга.
— Господин крысолов, у меня к вам будет дело, — Маленчик щенячьи заглянул в лицо Казимиру, надеясь оценить степень его расположенности и участия. Последний надежд не оправдал. Его скульптурная гримаса отталкивала любые проявления человечности.
Не увидев ожидаемого, Маленчик замялся.
— Вернее не дело, предложение, может быть, даже просьба... Хотя сейчас, пожалуй, и не время. Лучше потом, когда вы получше вникните в наши дела и заботы. Когда поймёте, что действительно происходит в городе. — последнюю фразу особенно подчеркнул.
— А пока устраивайтесь, отдыхайте. Набирайтесь сил. Не буду вас отвлекать. Успеется ещё.
Неожиданный его приход оставил Казимира в полном недоумении. Несмотря на всю сумбурность речи чиновника, снова и снова разбирал её, копаясь в каждой фразе, в каждом слове ища скрытый смысл, которого, очень может статься, что и не было. Вопросов родилось немало. Что могло ему понадобиться? О каком деле он говорил? Он приходил как чиновник мэрии или лично от себя? Может быть, Маленчик каким-то образом связывает свою карьеру не только с истреблением крыс, но и самим крысоловом? Хочет выслужиться? Что ему надо было? Что хотел сказать? И почему передумал говорить об этом сейчас?

Казимир ворочался с бока на бок. И виной тому была не одна лишь колкая солома, атакующая спину со всех углов. Сон не шёл к нему. Тяжело было просто даже держать глаза закрытыми. Поэтому последовавший стук в дверь не помешал, а скорее помог. Оторваться от изматывающих размышлений. Казимир не встал, а почти что взлетел.
Стучавший тоже выглядел по-чиновничьи, но сильно отличался и от Маленчика, и от всех прочих служащих мэрии. Лицо более мужественное и суровое. Осанка горделивее, чем даже у самого мэра. Да и одежда отличалась. Не серая, а тёмно-синяя, почти чёрная. Не полу-гражданский сюртук, а настоящая форма.
Гость, не тратя времени на приветствие или представление, мельком глянул на Казимира, как бы отмечая сам факт его существования, и строго спросил.
— Вы — крысолов?
И, не дожидаясь ответа, вовсе не давая крысолову возможности ответить, приказал следовать за собой. Отлична у него была и манера поведения. Ему не нужны были ответы. Согласие Казимира не предполагалось, его мнением не интересовались. Точно указывали, что надо делать. Ничего не оставалось, как подчиниться.
Двигался неизвестный так же решительно и прямолинейно, как говорил. Встречающиеся по пути лужи и ямы предпочитал перепрыгивать, а не обходить. Казимир едва поспевал за ним. Превозмогая помимо воли возникшую робость, поинтересовался, куда они идут, вернее, куда его ведут.
— К начальнику полиции господину Лаптэку, — не поворачивая головы, отчеканил провожатый.
По тому как это было сказано, особенно с каким нажимом было произнесено имя, крысолов понял, что дальнейшие вопросы излишни. Хотел было спросить, кто он сам будет такой. Но воздержался. Уж слишком серьёзным, грозным казался этот человек. Больше он не сказал ни слова, не оглядывался вовсе. Дорогу указывала лишь его тёмно-синяя спина, маячившая впереди.
Казимиру не доставало никакого удовольствия смотреть по сторонам. Всё же он отметил, что прохожие старательно не смотрят на полицейского, но при этом умудряются почтительно сворачивать с его пути.
Полицейское управление располагалось рядом с тюрьмой. Очень удобно. Видимо, правосудие в Говороге осуществлялось довольно скоро. Участок и внешним, и внутренним видом заметно, и в худшую сторону, отличался от мэрии. Сразу было понятно, кто играет в городе первую роль.
Казимира ввели в полутёмный, пахнущий сыростью коридор, в конце которого располагался кабинет. Иным здесь было и обращение. Не приглашали войти, а просто подталкивали в спину.
За массивным столом, кстати, точной копией мэрского, сидел лысоватый полный мужчина, и лицом, и фигурой напоминавший Гросса. Главноначальствующий полицейский поднял глаза на крысолова, окинув его тяжёлым пронизывающим насквозь взглядом.
— Я — начальник полиции города Говорога, — весомо, выделяя каждое слово, чтобы оно тяжким непосильным грузом давило на волю, произнёс Лаптэк. Несмотря на явную наклонность к грубости, некая характерная лукавинка не покидала его глаз. Можно сказать, что они взяли на себя всю заботу о выражении чувств. Мимика практически отсутствовала, только глаза оставались живыми, остро на всё реагирующими.
Находясь на самом низу общественной лестницы, Казимир не пристрастился к чинопочитанию и слабо разбирался в служебных хитросплетениях. Тем не менее он сразу сообразил, что Лаптэк потребует к себе иного подхода. Одной простоватостью его не возьмёшь.
— Вы — крысолов, которого нанял Гросс, — он не спрашивал, а скорее констатировал.
— Да, господин Лаптэк.
— Так... Крысолов... Угу, — Лаптэк враздумьи нахмурил кустистые брови, — в город вас вызвал Гросс? — не говорил, а буквально прорыкивал слова.
— Нет, господин Лаптэк, — Казимир предпочёл принятую у военных манеру, — Я прибыл в город в поисках работы. Оказалось, что мои услуги могут пригодиться.
— Самостоятельно, значит? — опять не понять было, вопрос это или утверждение.
— Да, господин Лаптэк, — на всякий случай, Казимир предпочёл ответить.
— Так не бывает, — убеждённо прокомментировал полицейский.
Крысолов сдержался, чтобы не хмыкнуть.
— Хотя это не суть важно. Он нанял вас, чтобы вы очистили город от крыс. И дал вам на это два месяца.
— Точные сроки мы не оговаривали. Он говорил, что надо как можно быстрее, что...
— У него есть всего два месяца, — перебил Лаптэк, — впрочем, для вас это не важно. А важно для вас должно быть, чтобы вы в первую очередь выполнили то, что прикажу вам я, а затем уж... распоряжение теперешнего мэра. Вам понятно? — каждым словом он как сваи вбивал в голову Казимиру. Будто не только каждое его слово, но и каждая буква по отдельности важна и значима.
— Награда, — Лаптэк попытался осклабить свою каменную физиономию в улыбку, — будет достойной, если, конечно, сделаете всё в точности так, как того от вас ожидают. НО в противном случае, если вдруг вы не справитесь или не захотите, чего, надеюсь, не произойдёт, то в этом случае... последствия не заставят себя ждать. И последствия эти будут весьма неприятны для вас, можете не сомневаться.
Казимир прямо шкурой чувствовал, что этот человек умеет претворять свои угрозы в жизнь.
— Мой помощник Брумо введёт вас в курс дела. Брумо!
Стоявший безмолвной тенью Брумо оживился. Взяв Казимира под локоть, повёл его к выходу.
— Итак, вы слышали, что сказал господин Лаптэк?
— Слышал. Но мало что понял, — честно признался Казимир.
— Ничего сложного нет, — Брумо осознанно или неосознанно повторял манеру говорить своего начальника, выделяя отдельные слова. — Вы получили заказ на работу от мэра, выполнить которую должны в самые кратчайшие сроки. Господин Лаптэк также делает вам заказ, но только он хочет, чтобы его заказ был для вас важнее и чтобы его интересы для вас стояли на первом месте. Даже... даже если придётся пожертвовать ради этого интересами мэра. — Брумо сделал глубокий вдох. После стольких, несвойственных для него сложных оборотов речи, ему надо было отдышаться. — Естественно, за это вас ждёт хорошее вознаграждение. Ничего сложного.
— Действительно, ничего сложного. Вот только я до сих пор так и не понял, что вообще от меня нужно господину Лаптэку.
— Гросс уже давно стоит поперёк дороги нашему начальнику. Если Гроссу нужно, чтобы вы как можно быстрее уничтожили крыс, то у господина Лаптэка другие цели. Вам понятно?
Крысолов кивнул.
— Вы можете работать на Гросса, но не относитесь к своим обязанностям слишком ответственно. Лучше даже относитесь к ним безответственно. Вам понятно?.. Просто следуйте указаниям господина Лаптэка и никогда не забывайте, кто он такой.
Всё было яснее некуда. Лаптэк желал поражения Гроссу, и этим его устремления не ограничивались. Он сам метил на его место и был поистине одержим этой идеей. В гонке за властью Лаптэк ставил на кон всё: не только возможное повышение, но и свою карьеру. Перед началом выборной гонки он намеревался торжественно выйти в отставку, чтобы «в новой должности продолжать служить на благо горожан». Крысы были и его оружием, но уже против Гросса. Это явный признак упадка, который Лаптэк планировал использовать по полной. Ранее-де он боролся с отбросами общества в лице пьяниц, бродяг и воров, теперь брался за очищение города в целом. А что лучше, чем массы крыс на улицах, могло доказать, что город нуждается в очищении? Появление крысолова для него было и кстати, и некстати. Некстати, потому что конкурент мог использовать его для своего успеха. Кстати, потому что, исхитрившись, он сам мог воспользоваться тем, на кого Гросс возлагал надежды.
4
Казимир был подавлен новыми возможностями, что открывались перед ним. Один день пробыл в городе, и сразу выпала работа. Причём минимум на два месяца. Мэр Гросс хочет, чтобы он сделал всё как можно эффективнее и быстрее. Начальник полиции Лаптэк хочет, чтобы он работал из рук вон плохо. Вдобавок к этому, похоже, и Маленчик имел какие-то свои цели. Каждый предлагал достойную плату, но ни один пока так ничего и не дал. Хотя бы есть крыша над головой. Это уже не так мало. Перед ним лежало два пути. От мэра ожидало вознаграждение, в меру щедрое. От Лаптэка возмездие, безмерно суровое. Конечно, можно бы как-нибудь услужить обоим, то есть убедить каждого в том, что служит ему. Рискованно, но зато какие перспективы... И потом есть же ещё семья богачей... Цели. Стоило наведаться к ним. Уж там, наверняка, можно разжиться монетой. К тому же, хоть Гросс и гарантировал довольствие, в желудке уже второй день по-прежнему было пусто, и всё явственнее возникал мираж голодного вечера.
Не став тянуть, Казимир направился в гости к Цели. Что и говорить, их дом, особенно по меркам Говорога, безусловно мог претендовать на звание местной достопримечательности. Три этажа. Мраморные колоны. Правда, уже выцветшие, обшарпанные, наполовину обвитые диким виноградом, но всё же впечатляющие. Перед входом две скульптуры ангелов, тоже довольно пострадавшие от времени.
Позвонив в дверной колокольчик, Казимир не сразу дождался, пока к нему вышел привратник. Торжественный и надменный, он свысока оглядел крысолова. Всего с ног до головы. Но так и не удостоил вопросом, просто стоял и ждал. Казимир понял, что, по всей видимости, обязанность представиться он должен взять на себя.
— Я — крысолов. Спросите у хозяев, быть может, им могут потребоваться мои услуги.
Привратник ещё раз оглядел его. Хмыкнул. Ответил еле слышно, через силу.
— Господина Цели сейчас нет. И в это время он не бывает дома. Пойду спрошу у госпожи.
Дверь захлопнулась, и Казимир остался предоставлен сам себе. От нечего делать он внимательнее присмотрелся к ангелам. У одного не хватало носа, у другого кусочка крыла. Покалупал израненное крыло, царапнул лицо безносому. Отчего-то вдруг захотелось разломать, расколашматить этих чёртовых ангелов. Обломать их крылья, расколоть головы, разбить на куски. Уж слишком не к месту они здесь смотрелись. На фоне грязно-серых домишек и серой уличной грязи ангелы стояли как насмешка над реальностью. Слишком бросалась их полуистреблённая временем, но всё же неистребимая красота. Хотелось разрушить или этих ангелов, или снести ко всем чертям всё окружающее. Первое было более вероятным. Крысолов перебирал в уме всевозможные способы уничтожения фигур. Когда дошёл до того, что осколки следовало бы облить чёрной краской, вернулся привратник. Снова смерил высокомерным взглядом.
— Проходите.
С брезгливостью отодвинулся в сторону, избегая малейшей возможности соприкосновения. Казимира это нисколько на задевало, но, чтобы позлить, в ответ он посмотрел с не меньшим презрением и, задрав нос ещё выше, чем это делал привратник, вошёл, вернее протиснулся, нарочно задев того плечом.
Внутреннее убранство имело более презентабельный вид, чем наружная отделка. Типичная обстановка богатого дома. С соответствующим уровнем роскошности. Казимир не особо засматривался по сторонам. Он не покупался на манки, вроде картин, золочённых канделябров и прочих побрякушек. В его жизни их богатство ничего не изменит. Так, к чему пустое любопытство? Тем более если впереди ожидают всё те же тёмные и сырые подвалы.
Миновав превосходящую размерами его сарай прихожую, попали в заставленную диванчиками гостиную.
Госпожа Цели приняла его, полулёжа на кушетке. Ещё молодая, но с явными признаками какой-то изматывающей болезни. Более худая, нежели стройная. Она имела привычку щуриться, от чего по краям глаз у неё уже начинали проступать тоненькие как нити паутины морщинки. По первому впечатлению сложно было сказать, красива она или нет. Неизбывная тоска или грусть накладывали отпечаток на её облик. Черты лица как будто не имели ничего, на чём можно было бы остановить взгляд, хотя и отличались правильностью и утончённостью. Глаза безусловно составляли главное её достоинство. Бездонные, тёмно-карие они смогли бы воспламенить и самого хладнокровного, стоило только сменить выражение с равнодушного. Губы, скорее тонкие, чем полные, смогли бы обратиться в магнит для мужчин, если бы их обладательница чуть оживляла свою мимику улыбкой. Ну а спадающие водопадом жгуче-чёрные волосы, наверняка, переполняли завистью сердца многих прелестниц, только владевшая этой роскошью не ценила то, что имела, и потому избегала парикмахерских ухищрений и картинных взмахов головой, безошибочно воздействующих на мужчин. Что-то в ней было, какая-то изюминка, но она сама не давала ей развиться в полноценную привлекательность, по-видимому, вообще питая безразличие ко всему внешнему.
Выражение, с каким она взглянула на Казимира, было не так высокомерно, как у привратника. Даже не высокомерна была, а просто не замечала. Лишь скользнула дремотными уставшими глазами.
— Марк, спросите, чего он хочет?
Привратник повторил вопрос.
— Я — опытный крысолов (чуть не ввернул, что потомственный). В городе, как я слышал, есть проблемы с крысами. Вот я и подумал, возможно, госпоже могут потребоваться мои услуги.
— Все решения по хозяйству принимает господин Цели. Когда он вернётся, я переговорю с ним. Скорее всего он согласится взять вас на работу. Приходите завтра утром, — говорила она тихо, как-то сдавленно. Чтобы расслышать её, надо было замереть и затаить дыхание.
Наступило молчание. Глубоко вздохнув, госпожа Цели отвернулась и уже не смотрела на Казимира.
— Можете идти, — шепнул на ухо привратник.
Сам не зная зачем, Казимир поклонился. Очевидно, это было ни к чему — на него и не смотрели вовсе. Ни устрашающему начальнику полиции, ни внушительному Гроссу он не кланялся. А тут... Подействовала, должно быть, атмосфера неприступности, какой-то неподдельной величественности.
Казимир вернулся в свою хибару, не солоно хлебавши. Денег как не было, так и не прибавилось. Последние свои гроши он проел в трактире. Заглушать голод пришлось сном. Ничего иного не оставалось. Вот только сны получились бессвязные и тяжёлые. Тело отыгралось на рассудке.
5
Утром, как и было намечено, отправился к Цели. Хозяина опять не было дома. Его супруга, Шильда Цели, встретила так же церемонно, не вставая с кушетки и как будто вовсе не поменяв положения. Томно приказала привратнику обойти вместе с крысоловом дом.
Подвал оправдал все подозрения. По углам мелькали серые тени.
— Крысы — беда нашего города, — не поворачивая головы, ни к кому конкретно не обращаясь, заметил привратник.
Казимир покуда ограничился разведкой. До серьёзной основательной травли было ещё далеко.
После этого заглянул в мэрию. А потом в участок и тюрьму. Лаптэк не хотел, чтобы крысы покидали Говорог, но при этом в зданиях его ведомства их не должно было быть. Посему день выдался насыщенный. Надлежало посетить всех трёх заказчиков, трёх хозяев города и всех трёх уверить (через их доверенных лиц, естественно), что работа на каждого из них является для Казимира наиглавнейшим делом. Наиболее разумным в создавшемся положении было продлить эту ситуацию как можно дольше, оттянуть время, чтобы получше всё рассчитать. Нужно каждой из трёх сторон дать понять, что именно для неё травля ведётся «всерьёз», в то время как для двух других спустя рукава или вообще создаётся лишь видимость. То есть по сути для всех трёх создавать эту самую видимость. Немыслимо было на всех них работать ответственно. Именно как опытный мастер в поставленных условиях он вынужден был понижать свой профессиональный уровень. Люди думали, что травля крыс — это что-то простое, примитивное. Насыпь яды, крыса сама придёт, съест и подохнет в каком-нибудь уголку. Сама по себе без малейших усилий с твоей стороны. Со стороны так и казалось. Но, сколь бы смертоносен ни был яд, крыс так не вывести. Многие полагали, что борьба с крысами столь примитивное дело, что перепоручали её другим животным, собакам, кошкам и даже хищным птицам. А, если не помогало — чаще всего так и получалось, шли на какие-нибудь ухищрения. Ставили капканы, раскладывали отраву. Раз в одной деревушке Казимир стал свидетелем довольно остроумного, на деревенский манер, способа. В амбаре, облюбованном грызунами, расстилали покрывало, к его кончикам привязывали верёвки и протягивали их над потолочной балкой. На ночь рассыпали зерна и ждали, пока крысы соберутся. Затем дёргали за верёвки, захватывая всю крысиную стаю в подобие мешка. Это годилось для маленького деревенского амбарчика и для деревенских, не обладающих достаточным опытом крыс. Городских так не переловишь, даже если вообразить гигантское покрывало с горами пахучей аппетитной пищи.
У Казимира был разработан свой метод. Более верный и надёжный, чем кошки, капканы и тем более мешок. Сперва, как и на рыбной ловле, он прикармливал — безопасной, даровой пищей. Кормил несколько дней. Потом добавлял яду в небольших пропорциях, чтобы сдохли две, три — не больше. Потом возвращался к обычной еде, чтобы не вспугнуть. Кормил и снова добавлял яда, увеличив дозу. После этого снова подкармливал некоторое время. И здесь Казимир шёл на более тонкий шаг — это был его стратегический маневр — он ничего не давал крысам в течение нескольких дней, заставляя их изголодаться, соскучиться по прежней привольной, сытной жизни. После этого уже со спокойной совестью травил основательно, большими порциями еды с большими дозами яда. Крысы съедали всё и начинали дохнуть. Сообразить они ничего не успевали. Крысы осторожны, но не настолько умны. Они привыкают получать в безопасных условиях вкусную пищу и уже не могут от этого отказаться. Привычка переходит в инстинкт. Казимир усыплял их бдительность тем, что менял пищу, рассчитывал и время травли, и дозы, так чтобы сразу никто не умирал. Два, три трупа не вызывали у них подозрений. Смерть они видят постоянно, иногда в голодные времена даже поедают друг друга. Склонность к каннибализму также срабатывала против них. Избежавшие отравления поедали отравившихся, получая тем самым свою порцию яда, правда, более слабую, уже не смертельную. Ослабевшие, отупевшие они становились лёгкой добычей. Так или иначе, напрямую или косвенно, от яда умирали почти все. Крысята подыхали либо, попив молока от обожравшейся отравой мамаши — им много для смерти не требовалось, либо от голода, не дождавшись кормления. Ещё их могли сожрать более старшие сородичи. Ни одна взрослая крыса не может отказаться от нежной трепещущей плоти крысёнка. Далее, выждав некоторое время, крысолов приступал к собиранию плодов. В прямом смысле. Он собирал трупы, добивал ещё живых, съевших недостаточно яда. Добивал выползавших в поисках пищи оголодавших крысят, миновавших и ядовитого молока, и чужих зубов. К тому же Казимир знал верно, не раз убеждаясь в правоте этого, всегда, абсолютно всегда пара, тройка грызунов выживала. И эти были самыми осторожными, самыми сильными. Они не ели ни отравы, ни отравившихся. Они могли дать начало новой стае и, расплодившись, обратить все усилия и старания в ничто. Их обязательно надо было убить. По старинке, можно сказать, в честном противостоянии. Для этих целей у него и была увесистая палка.
В этом и заключался метод Казимира. Его талант состоял в том, чтобы рассчитать время и место травли, не только дозы яда, но и вид пищи, потому что у крыс в зависимости от места жительства были свои вкусы и предпочтения.
С таким подходом на один средних размеров амбар или склад у него уходило от двух недель до месяца. Так что он сам затруднялся определить, сколько времени потребовали бы на себя мэрия с сырым непролазным подвалом и десятками входов-выходов; участок и тюрьма, с совместной, извилистой как лабиринт канализацией, в которой крысы находились под более надёжной защитой, чем заключённые за решёткой, и дом Цели, который давал приют не только своим непосредственным хозяевам. Очистить весь город, все его очаги не то, что за два месяца, но и за год было нельзя. Казимир об этом по понятным причинам умалчивал. Гросс и Лаптэк требовали от него, чтобы он одновременно выполнил два взаимоисключающих друг друга дела, что невозможно в принципе. Выберешь одного, разозлишь другого, возможно, что и кого-нибудь третьего. Лишь на время работ он будет под защитой. А после... Сам себе хозяин, птица вольная или скорее мушка, которую можно раздавить и не заметив этого. Грозен Лаптэк. Влиятелен Гросс. Могущественен Цели. Работать с отдачей сразу на трёх одновременно, он не мог. Не хватит ни сил, ни времени. А работа в полсилы с показной результативностью сулила утроенную выгоду. Гросс хотел очистить город от крыс, что само по себе маловыполнимо. Лаптэк требовал, чтобы Каземир всё делал из рук вон плохо. Вечно занятой Иоахим Цели мог потребовать очистить и принадлежащую ему огромную мануфактуру — главный источник его богатства, что для него было бы более чем естественно, но для крысолова стало бы физически невыполнимой задачей, учитывая её гигантские размеры. Все три пути шли пока параллельно друг другу, что позволяло Казимиру их совмещать. Рано или поздно они неизбежно разойдутся. Задача в том, чтобы оттянуть этот предстоящий момент как можно дальше. Хотя окончательный предел уже был очерчен. Два месяца. Со всеми тремя надо быть смиренным, услужливым, но без заискивания и раболепства — это может натолкнуть на подозрения. Он должен казаться простым, исполнительным работягой, профессионалом, в изображении чего за годы практики притворства весьма поднаторел. От него ждали результатов. Добиться видимости этого можно с помощью большого количества крысиных трупов, которые хотя бы будут служить щитом против обвинений. Никто не сможет сказать, что он ничего не делает. Вдобавок ко всем этим сложностям была ещё едва различимая на общем фоне тропинка в виде Маленчика, наличие скрытых целей у которого становилось тем яснее, чем больше он старался это затуманить. Чиновник, по всей видимости, хотел обеспечить себя на случай поражения Гросса, хотел услужить двум господам одновременно, для чего намеревался заручиться поддержкой крысолова, вхожего в стан противника. Но Казимир, служивший трём господам, не мог обеспечить такой поддержки, ибо это означало бы заиметь себе ещё и четвёртого, пусть не идущего ни в какое сравнение с другими, незначительного, но всё-таки господина. Нет, Казимир на это пойти не мог. Поэтому по-прежнему на все намёки отвечал бесстрастным, ни к чему не обязывающим непониманием. Выбранная им позиция, конечно, была не лучшим выходом из положения, но единственно доступным. Что ему ещё было делать?
Крысолов и у Гросса, и у Лаптэка, везде говорил о сложности задания, о том, что быстро его не сделать и везде обещал, что приложит все силы. Одним словом, он врал.
Бесконечно это продолжаться не могло. Затягивание удавки почувствовал, когда Маленчик, обычно многословный, кратко и сухо, скорее напоминая сдержанного Брумо, заметил однажды, что Гросс обеспокоен, что он уже не так уверен в крысолове и испытывает немалые сомнения относительно самой возможности выполнения им своих обязанностей. Говоря это, Маленчик тщетно заглядывал крысолову в глаза, следил за его мимикой, силясь обнаружить в нём какую-нибудь определённость, выяснить его позицию. Это было невозможно хотя бы потому, что у того не было никакой позиции. Казимир как марионетка кивал, успокаивал, обнадёживал, заверял в своей опытности, говорил, что старается, что рано ждать результатов и пр., и пр. Использовал обычные отговорки, которым верили, особенно после предъявления крысиных трупов. Такое свидетельство было не оспорить. Не только работа, вся жизнь его опиралась на крыс. Если их не останется совсем, ему перестанут платить. Но и не убивать их он не мог. Надо было очень осторожно, практически ювелирно соблюдать баланс. Баланс между видимым засильем крыс и их кажущимся отсутствием. В принципе это от него и требовалось, как от крысолова.
Чтобы убедить дотошного чиновника в своей добросовестности и лояльности, Казимир пригласил его пройтись по подвалу. Самому взглянуть на рассредоточенные по стратегически важным точкам приманки, на капканы, которые не столько были рассчитаны на истребление грызунов, сколько служили успокаивающим средством для людей. Маленчик благоразумно отказался. Пообещал донести все эти факты до своего начальника. Уверил крысолова, что лично ему и в голову не приходило подвергать сомнению профессионализм столь преуспевшего в своей отрасли работника. В крысолове как мастере своего дела он, похоже, действительно не сомневался. Но вот верил ли он в его лояльность?
6
Они были абсолютно разные, разные во всём. Представляли из себя чуть не две противоположности, отличные и внутренне, и внешне. Один сутуловатый, худощавый, привыкший к скрытности. Другой похожий на медведя, прямой, грубоватый, но при том и искренний. Казимир сам не понимал, как они сошлись. И тем не менее это произошло. Кузнец Милута и крысолов не просто сблизились, они подружились.
Уже который вечер они просиживали в трактире. За выпивкой и закуской Милута как обычно перемывал косточки горожанам.
— Все крысы. Все. Чиновники уж те в особенности. Вся мэрия их сплошной крысятник. Это я тебе говорю, — гремел с противоположной стороны стола кузнец.
— А ведь когда-то Говорог был другим. Совсем другим. Уж я то помню. Дело наше процветало. Мне, поверишь нет, насчёт подковки и не совались. Прутья фигурные отливал для изгородей. Раньше я и не помню, чтобы кастрюли латать ко мне обращались, — Милута расправил свою мощную грудь. — «Кузнец» звучало гордо. Нас уважали. А теперь? Разве это дело? Всё мануфактура, да мануфактура. Завалили своими плошками и мисками. А жить разве лучше стало? А? Ты мне скажи. Нет, Говорог уже не тот. Что и говорить, жизнь на подъёме была. Ну а сейчас что? Что это? Куда они город ведут?
Захмелевший Казимир сочувственно кивал, уже не отслеживая смысл говорившегося, но из солидарности реагируя на интонации.
— К чёрту всё. Выпьем.
Это крысолов уловил отчётливо.
— Выпьем, — он протянул кружку и, чокнувшись кузнецом, проглотил почти столько же, сколько и тот. Выносливость у Казимира была выработана не только в отношении переходов и голодания, но и в выпивке. Пить он умел, что отчасти помогло ему сойтись с кузнецом. А ещё, и это, разумеется, в большей степени, сблизило их то, что крысолов по роду профессии и происхождения был как бы сам по себе и в стороне от остальных. Так же держал себя Милута. Несмотря на все различия, общие точки у них были.
— Ну что, пойдём.
— Пошли.
Поспорив о том, кому платить, и договорившись, чтобы каждый выдал половину требуемой суммы, они вышли на свежий воздух. По сложившейся традиции Милута стал настойчиво зазывать Казимира к себе, чтобы там «освоить ещё кувшинчик», а то и не один. Крысолов не возражал. Хотя он ненавидел всю суету, связанную с хождением в гости: фальшивую радость хозяев, подчёркнутую предупредительность гостя. Терпеть не мог этого обязательного этикета. Но, поскольку к Милуте они заявлялись обычно после трактира, то к тому времени сил сопротивляться у крысолова уже не было. При столь обильных возлияниях они оба редко допивались до бесчувственного состояния. Чаще всего Казимир мог сам добраться до своей «конуры». Не имея постоянного крова, он избегал использовать слово «дом», поэтому своё жилище именовал «конурой», «хибарой» или «норой».
Жизнь крысолова вошла в стабильную колею. Днём он лазал в погребах и подвалах. Вечером выпивал с кузнецом в трактире. Бывало, ужинали у того дома. Говорливая жена кузнеца, шумно накрывая им на стол, вседа приправляла яичницу с салом какой-нибудь сплетней. Иногда компанию им составлял сын кузнеца, Десяка. Вылитая копия отца. Такой же широкоплечий, он не уступал ему в силе и росте. В свои семнадцать Десяка выглядел на добрых двадцать пять. Только был ещё более молчалив, чем отец. От него вообще не было слышно ни единого слова. Приветствуя, он ограничивался кивком, довольно дружелюбным, хоть и не лишённым мрачности.
У себя Милута развивал те же темы, о которых говорил в трактире. Только в более умеренных выражениях, сдерживаемый присутствием жены. Казимир больше слушал, чем говорил. И, несмотря на дружбу, возникшую между ними, избегал делиться своими проблемами и сокровенными мыслями. Кузнец с его мужицким умом и прямолинейной принципиальностью был не помощник в таких делах. Здесь нужен был тактик и дипломат. Казимиру предстояло пройти по лезвию бритвы, жонглируя по пути горящими факелами. Примерно такой сложности задача стояла перед ним. Ему надо было найти выход из безвыходного положения. Из разных возможностей предпочесть одну и защититься от других, которые на замедлят стать опасными. Пока, какой вариант ни рассматривай, все сулили гибель. Пожалуй, стоило сойтись с Маленчиком. Он был тот ещё темнило. Но зато сведущ во всех тайных делах Гросса и, видимо, не его одного. Выяснив, что за игру он ведёт, его можно будет как-нибудь использовать. Что тоже было задачей не из лёгких. Маленчик — фигура сложная. Если он приоткрывал карты, то тут же пасовал. Предлагал что-то в самых туманных и общих выражениях и сразу же от этого отказывался. Делал шаг вперёд и отступал назад. Петлял и юлил. И всё-таки его надо было раскрыть. Для того, чтобы понять какую опасность он представляет, надо было выяснить, чего он хочет.

Повод для посещения мэрии крысолову не требовался. Явившись пораньше, перехватил Маленчика в момент перехода из кабинета в кабинет, напомнил ему о последней их встрече. Чиновничку как будто трудновато было припомнить этот эпизод. Ему явно не нравилось публичное подтверждение того факта, что в свободное от работы время он видится с крысоловом, пусть и в связи исключительно с рабочими вопросами. Это могла быть щепетильность «важного человека» (каковым Маленчик, вне всякого сомнения, себя полагал), испытываемая по отношению к человеку «более низкому» (каковым Маленчик считал крысолова), но и к этому определённо наличествующему чувству могло быть примешано что-то ещё. Полунамёками, в полутонах он советовал оставить эту тему. Соблюдая политес и сохраняя на лице непринуждённую улыбку, но искоса пару молний взглядом всё-таки метнул. Казимир очень осторожно, как богомол, подкрадывающийся к добыче, начинал свой заход. Он не боялся демонстрировать панибратство. Во-первых, чиновник сам начал. Во-вторых, здесь в мэрии, среди своих коллег, в близости к своему начальнику, Маленчик был особенно слаб и податлив. Или опять же выглядел таким.
— Это ещё когда вы мне передали, что господин мэр изволит быть недовольным мной, хотя я, готов поклясться, прилагаю все силы, чтобы ему услужить.
Маленчик сморщил лоб. Скорее от недовольства, чем из-за попытки высветить этот фрагмент в памяти.
— Я, разумеется, понимаю, что виной тому скорые выборы. Это из-за них всё, — Казимир от дипломата вновь переходил к простаку.
— Да, да. Очень важные события грядут. Очень важные. Для всего города. Для всех нас. Возможно, последуют ощутимые изменения, — Маленчик повторил свои формулы, — Вы должны понимать и я, не сомневаюсь, что вы это осознаёте, да вы сами только что это подтвердили, господин Гросс, наш мэр, имеет оправдание для своего... нетерпения. Как вы сами выразились, это всё из-за выборов. Господина мэра можно понять. Это всех нас касается. Вы не должны таить обиды на господина мэра, — будто ему могло быть дело до чувств какого-то крысолова.
— Что вы. Никаких обид. Я всё прекрасно понимаю. Всё, — Казимир особенно нажал на последнее слово.
— Ну вот и славно. Я в этом и не сомневался.
Это была битва двух лицемерий.
— Но и господин мэр должен понимать, надеюсь вы это до него донесёте, что, когда столько крыс, от меня нельзя требовать мгновенного результата, — простак снова стал дипломатом.
— О, он это понимает и, можете мне верить, при каждом удобном случае я ему это повторяю. В вас лично никто, ни господин мэр, ни я, не сомневается. Мы в вас верим и рассчитываем на вас, — последнюю фразу Маленчик произнёс с особым выражением, не вкладывая при этом какой-то смысл, а только намечая его.
— Ну вот и хорошо. А то не люблю, когда меня неправильно понимают.
— О, не беспокойтесь, мы отлично всё понимаем.
— И я тоже понимаю. — Крысолов ответил намёком на намёк, сарказмом на сарказм. Однако, чтобы брошенную им фразу не сочли за вызов или оскорбление, он вывернулся простоватым пояснением. — Я понимаю, что господину мэру плохо придётся на выборах, когда столько крыс кругом. Здесь что ни говори, а глаза то людям не завяжешь. Очень он от этого зависит.
Маленчик промолчал. Согласие грозило критикой начальства, чего он себе не позволял.
Казимир воспринял это за проявленную слабость и поднажал:
— Гросс очень рассчитывает на то, что удастся с крысами сладить. Можно сказать, это его главный козырь.
— Это правда. Господин мэр очень рассчитывает на успешный исход борьбы с крысами, очень рассчитывает на вас.
— Ведь действительно, это как козырь его. Мол, победил крыс. А если не получится, то выйдет, что его карта бита.
Маленчик отвёл глаза, словно ему неприятно было слушать о самой возможности поражения Гросса. Думал ли он так в самом деле, было абсолютно невозможно вычислить.
— Плохо будет, если не удастся с крысами справиться. Плохо не только для него, но и для вас. Ведь правда?
— Ужасно. Поэтому вы и должны постараться, приложить все ваши силы. — Маленчик запальчиво заглядывал крысолову в глаза.
— Я стараюсь и, думаю, справлюсь. И не с таким справлялся, — Казимир пустился не только на беззастенчивую ложь, но и на беззастенчивое хвастовство, — Но если б не мог справиться, для его противников это было бы настоящим подарком. Большая им удача была бы. Вот бы они обрадовались. — грубым и прямым намёком крысолов таранил своего противника. Яснее выразиться было уже нельзя.
Маленчик, вопреки своим привычкам, не отозвался ни трагическим возгласом, ни пафосной тирадой. Он не поддержал тона, но и не возражал. Не говорил ни да, ни нет. Даже никак не отреагировал: не мотнул головой, не поморщился. Только глядел куда-то в сторону. Магнетизировал стену.
— Да-а, если не справлюсь, — завёл снова свою волынку Казимир.
— Надеюсь, вы справитесь, — глухо и официально ухнул Маленчик.
На этом диалог окончился. Чиновнику надо было уходить. Да и крысолову неприлично было столь долго болтаться без дела, когда он в подвале меньше времени проводил. Не добившись выраженного эффекта от своей атаки, Казимир всё же был удовлетворён. Крючок заброшен или, если уж использовать рыболовный жаргон, совершена была даже пока только прикормка. Но главное — внимание добычи привлечено. Этот первый шаг в ловле очень важен. Им определяется исход. Казимир не боялся, что Маленчик вздумает передать содержание этого довольно предосудительного диалога мэру. Он не сомневался, что это осталось и останется между ними двумя.
7
Когда у Казимира впервые за неделю выдался свободный вечер, он решил употребить его на сон. Безуспешно. Заявилась Гвэн, одна из служанок Цели. Хохотушка и ветреница, как и её закадычная подружка Ильза.
— Госпожа велела передать вам. Также наказывала проверить, как вы поживаете, всё ли у вас, — не удержалась, хихикнула — ей повод для смеха не требовался, — в порядке.
Казимир принял кувшин молока, остывший, но ещё свежий хлеб с хрустящей коркой, ножку цыплёнка и кусок сыра. «Царские харчи» по сравнению с тем скудным довольствием, что выдавали от мэрии.
Наблюдая за ним, служанка расплылась в улыбке, готовая в любое мгновение прыснуть со смеху.
— Передай своей госпоже глубокий поклон от меня.
— Передам. Не сомневайтесь.
— Хорошо, когда кто-то о тебе заботится.
Здесь она уже не выдержала. Данное замечание отдалённо и косвенно напоминало о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, на что у совсем ещё молоденькой девушки существовала лишь одна реакция.
— Послушай, Ильза...
— Я — Гвэн. — Обиженно надула губки. Но тут же сменила выражение. Она из тех, что не умеют сердиться и таить обиду. Такие девушки хихикают, если их начинают домогаться. Отводят стыдливо глаза, но слушают во все уши, если им делают непристойные намёки. Таких служанок более всего любят женатые господа. Они сговорчивы, понимающи и, что самое главное, ни на что не претендуют. Казимир специально перепутал имя. Захотелось подпортить ей настроение, хотя бы на короткое время. Посмотреть, способна ли она быть серьёзной.
— Гвэн, как там твой господин?
— Господин?
Удивлённо округлились и без того большие, вечно удивлённые глазки.
— А что с ним? Господин всё по делам мотается. Госпожа тоже всё как обычно. Утром вышивает, днём занимается музыкой, по вечерам читает. А вот к нам однажды, — захлёбываясь и сбиваясь от нетерпения, рассказала, как к ним в непогоду залез нищий. — И госпожа, нет чтобы велеть прогнать его, приказала накормить и дать ему тёплой одежды. Вот ведь. Она всегда так.
Насколько успел Казимир узнать, Шильда Цели жила замкнуто. Помогала бедным. По её инициативе в городе построили ещё один приют для нищих, которых с каждым годом становилось всё больше. Её муж был первейшим богачом Говорога, и половина, а, скорее, что и больше, всех доходных мест так или иначе принадлежала ему. Он был третьей силой, с которой ни действующий мэр, ни его заклятый противник не могли не считаться.
Казимир никогда не начинал разговора просто так, чтобы поболтать.
— А как твой господин относится к мэру?
— Это к нынешнему-то?
«Ого, неужели даже слуги уже прикидывают другие расклады?»
— Говорят, недолюбливают они друг дружку... — Казимир ни о чём таком не слышал. Просто ткнул наугад.
— А чего им любиться? Чай, не муж с женой. И потом у нашего господина много поводов накопилось, чтобы не любить его.
— Да?
— Ой, а вы знаете...
Гвэн постоянно уносило на посторонние темы. Надо было подталкивать её в нужном направлении. Говорушке не терпелось поведать все городские слухи и легенды новоприбывшему, ещё незнакомому с ними человеку. Хочешь-не хочешь, Казимиру пришлось выслушать и про случившееся прошлой весной наводнение и про таинственное убийство три года назад, и про пьяницу Тралька, который, откуда только ни падал, а ещё ни разу ощутимо не разбился. Кое-что из этого крысолову уже рассказывали. Сплетнями он не интересовался. Но слушал внимательно. Ему через эту девушку выпал ценный шанс узнать, как обстоят дела в доме самого богатого и, очень может статься, что самого влиятельного человека в городе. Мэра могут сменить. Но Иоахим Цели останется тем, что он есть. Не у привратника же ему обо всё этом спрашивать. А то, что болтали о Цели посторонние, на девяносто девять процентов было абсолютной чепухой.
— Раньше они с мэром большие приятели были. Тогда наш ещё только поднимался. Такое строительство развёл, — по её интонации можно было подумать, что она придаёт этому негативный оттенок — словно «грязь развёл», — какую мануфактурищу отгрохал. Весь город на открытии был. Тогда мэр и наш хозяин ещё друзьями были. Полгорода, почитай, на него работает. А потом что-то у них разошлось. И дела стали хуже идти. Хотели было ещё одну мануфактуру построить, но так её и не запустили. Наш тогда так разозлился.
«Это интересно».
— Они и здороваться перестали. Только кивнут. А рук на подают. Хотя раньше каждую неделю Гросс у нас бывал.
«Ещё интереснее».
— С чего это они так?
— А кто их знает?
— А с Лаптэком ваш как ладит?
— Да никак.
— В смысле?
— Они всегда не переносили друг друга. Всегда.
Всё явственнее становилось, что Цели — это третья сила, ни в чём не уступающая двум другим. Можно было предположить, что оба будущих кандидата ему равно не выгодны. И, если Цели пока не вёл свою игру, то явно не прочь был её начать. Но чего он добивался? Выжидал, пока эти двое, сцепившись в смертельной схватке, сами не решат, кому быть наверху и тогда по итогам драки сделать ставку на определившегося победителя? Настолько ли он просто скроен, чтобы доверять судьбе и не попытаться подправить её? Уж кем-кем, а простаком, Цели точно не был. Его участие в грызне могло носить косвенный характер, но никак не пассивный. Безучастным наблюдателем он быть не мог. От успеха той или иной стороны зависел успех его предприятий. Главный вопрос заключался в том, кто для него наиболее выгоден или наименее вреден. С Гроссом уже имелся опыт тесного взаимодействия, окончившийся, правда, полуоткрытым противоборством. Однако новой метле Лаптэку, если ему повезёт ею стать, не помешали бы новые прутья, хотя бы для презентабельного внешнего вида, и взять их он мог только у Цели.
8
Со временем у Казимира установились более тесные отношения с обитателями особняка Цели. Служанки, Ильза и Гвэн, обе всегда ему искренно радовались, от души смеялись его шуткам. Да и привратник как будто начинал глядеть дружелюбнее. Стал подчёркнуто внимателен, а прежде вовсе не замечал. Казимир получил допуск, принадлежность к ближнему кругу. Он стал вхож, пусть и на правах слуги.
Однажды ему даже удалось, как следует, присмотреться к госпоже Цели. Пока она прогуливалась по саду, через окошко в подвале Казимир имел возможность незамеченным наблюдать за нею. Свободная от стесняющей её обстановки и постоянного внимания, Шильда преобразилась. Здесь и, видимо, только здесь ей позволено было быть собой. Ещё зелёные, не опавшие деревца словно никли к ней склонёнными ветвями. Из массы пышущих яркими красками цветов её привлёк один, уже начинающий увядать. Она бережно дотронулась до его полуиссохших скрученных лепестков с тою нежной осторожностью, с какой мать гладит по щёчке только что заснувшего ребёнка. Она сама была таким же хрупким, нежным цветком, гибнущим от грубого прикосновения. Казимир залюбовался ею и загрустил от её безмерной тоски. До этого Шильда Цели, «госпожа», казалась чем-то вроде бесценной, но и бесполезной вазы. Теперь он смог наконец по-настоящему оценить её красоту. А она была действительно красива. И не внешне, не только внешне, но в первую очередь внутренне. Её лучистые глаза просто сияли неисчерпаемыми добротой и любовью. В первую встречу она не произвела на него впечатления, потому что он не мог видеть этих бесподобных глаз из-за полуприкрытых век, что убавляло взгляду выразительности и ясности. Шильда была поистине прекрасна, олицетворяя собой идеал, который не может затронуть грязь жизни. Такая изящная и хрупкая, что инстинктивно хотелось оберегать её. Сама того не сознавая, она раскрылась ему.
Казимир вспоминал, что о ней говорилось, что рассказывали те же Ильза и Гвэн. Насколько всё это было мелко. Где им всем понять её? Собственные слуги не знали её. Не от безделья и не ради популярности она благотворительствовала. Вышивала для сирот одежду, кормила нищих. Казимир начал понимать её. Чистая прекрасная душа. Такими женщинами можно и нужно восхищаться, но в личной жизни, к сожалению, почем-то они часто оказываются несчастны. Вряд ли и её брак был исключением. Тем более с погрязшим в делах мужем. Ему, крысолову, пропахшему ядами, неделями не меняющему одежду, вечно полуголодному, стало жаль её. Несмотря на зачерствевшую душу и окаменелое сердце он почувствовал что-то. Был почти растроган. Он понял, что не от высокомерия она держалась отстранёно, но вследствие чрезмерной душевной тонкости и деликатности. Ей органически было чуждо высокомерие. Не могла переносить грубости, потому ни с кем в Говороге не общалась. Отдаление её от окружающих носило в корне другой характер, чем этому приписывали недоброжелатели. Она отдалялась, как отдаляется умная мать, отпускающая дитя во взрослую жизни. Не осуждая, но любуясь и жалея. Пусть говорожцы жили иначе, чем она, Шильда от этого не переставала менее любить их.
После этого Казимир старался как можно чаще бывать у них. Используя всяческие уловки, выгадывал возможность снова увидеть её. Хоть мельком, хоть отдалённо. Приходя и уходя, он вслушивался, надеясь уловить её тихий, как шелест ветерка, голос.
Если госпожу Цели редко, но всё же видел, то с её супругом крысолов ещё ни разу не встречался. Ни один человек в Говороге не был так занят, как Иоахим Цели. Он не знал ни минуты покоя. Вставал рано, наскоро завтракал, давал прислуге задания на день и отправлялся на свою любимую мануфактуру. Осматривал цеха, обсуждал с помощниками текущие дела, потом шёл в контору, по пути навещая свои лавки и осведомляясь их состоянием. В конторе рассматривал накопившиеся документы, читал поступившую корреспонденцию. Обедал там же. Затем, минуя пропущенные накануне лавки, опять попадал на мануфактуру. Ужинал дома уже поздно вечером. Всё его свободное время, вся жизнь была подчинена мануфактуре.
Производство с сотнями работников не могло функционировать само по себе. Требовалось постоянное неотступное внимание. В любой отрасли, в любом цеху, за любым станком могла произойти неполадка. Сбой одной мельчайшей части грозил остановкой всей работы. Конечно, лично Цели не мог вникать во все детали и непосредственно наблюдать за всем. У него были десятки помощников, надзирающих за остальными. Их он держал в постоянном, неослабевающем напряжении, чтобы они в свою очередь подгоняли остальных. Фактически Цели заразил сотни людей той болезнью, что имел сам. Он не мог усидеть на месте, вечно искал и находил себе занятия — и другие вынуждены были следовать его ритму. Хоть одних он приближал к себе и поднимал до своего уровня, близок ему никто не был. Он с безразличной лёгкостью расставался с управляющими, если те не оправдывали его ожиданий. Приставив к механизмам людей Цели и их превращал в такие же механизмы, послушно — то есть слепо, следующие его воле.
И такого человека Казимир должен был облапошить. Он мог только представлять будущую встречу. Воображаемый Иоахим Цели был неумолим и беспощаден. Внешним своим обликом оправдывая безотчётный страх, что испытывали к нему все слуги. Постоянно ими повторялось: «Глядите, господин Цели увидит...»; «Что подумает господин Цели?»; «Это не понравится господину Цели...» и т. д. Каждый раз мысленный Цели всё увеличивал свой рост, вовсе становился великаном. Держа крохотного Казимира на своей гигантской ладони, он вопрошал громоподобным голосом, задавал страшные, не имеющие ответа вопросы. Почему крысы до сих пор не выведены? Почему он так часто бывает в доме? И пр. Казалось, достаточно будет одного его любопытного взгляда, чтобы раздавить своей тяжестью. Казимир начал трепетать при мысли, что им рано или поздно доведётся встретиться лично. Лаптэк и Гросс угрожали его здоровью и благосостоянию, Цели властвовал над его душой. И от того был страшнее. К этому примешивалось и давно не испытываемое чувство неловкости и стыда за столь нежное отношение к его супруге. Возможно, сказывалось влияние Шильды Цели, падал отблеск её света. Не верилось, что у такой замечательной женщины может быть обычный, заурядный муж. Её качества Казимир невольно распространял на господина Цели, в какой-то мере и на её прислугу, на весь дом. Все они как будто были овеяны ею. Как жители столицы, где даже нищие имеют аристократические замашки.
Как же велико было удивление, почти разочарование, когда увидел таки самого Цели живьём. Произошло это как всякое явление чуда, нежданно и негаданно. Казимир как раз заканчивал работу, по привычке пошёл на кухню, где ему обычно оставляли что-нибудь поесть. Там они и встретились. Казимир чуть было не принял Цели за какого-нибудь приказчика. Но человек для подчинённого держался слишком важно, и одежда, хоть и не роскошная, была из добротной дорогой ткани. На пальце сиял огромный перстень. Ничего примечательного в его облике не было. Самая обыкновенная, невыдающаяся внешность. Так это и есть тот самый господин Цели, которого все боятся? Ужели госпожа Цели могла увлечься им? Чем ему удалось пленить её? Деньгами? Она никак не производила впечатление женщины, способной увлечься подобными вещами. Конечно, он выделялся из серой массы говорожцев. Целеустремлённый, волевой. Может быть, было что-то ещё? Что-то, известное только ей. Какая-то сторона души, которой он открывался только для неё?
Цели буравил глазами. Впрочем, Казимир мог преувеличить тяжесть этого взгляда. Вопросы, задаваемые жёстко, не выходили за пределы конкретно-деловых интересов. Выборов вообще не касался. Ни слова о Гроссе и Лаптэке. Можно подумать, что его они вовсе не заботили. Спрашивал в принципе то же, что и все. Сколько времени? Насколько успешно? От дома перешёл к мануфактуре, своему любимому детищу. Видел ли её крысолов? Удивился, узнав, что нет.
Казимир отвечал неопределённо, но кратко. Цели кивал и соглашался. Столкновение с великаном прошло безболезненно.
9
В дверях хибары возникла широченная фигура Десяки. Он умудрился позвать Казимира в гости без использования ненавистных ему слов. Крысолов точно отгадывал его жесты, читал мимику. За него озвучивал вопросы и отвечал на них.
— Отец в гости зовёт?
Кивок.
— Как он?
Пожатие плеч.
— Как всегда, значит.
Снова кивок.
— Чем он сейчас занят?
Грустная улыбка означала, что пьёт.
Казимир настолько сроднился с кузнецом, что и членов его семьи воспринимал уже как близких людей. Смиряясь со всеми их недостатками. Вообще он со многим стал смиряться в последнее время.
Кузнец, несмотря на однобокую, как правило негативную, оценку, которую он всем давал, служил всё-таки неплохим поставщиком фактов. Он был посвящён во все тёмные дела не более остальных — знал то же, что и другие, но благодаря его природной лаконичности информацию из него легче было выудить. С прочими приходилось выслушивать много постороннего, что Казимиру уже порядком стало надоедать.
Жена кузнеца также, кажется, попривыкла к частым визитам крысолова. Настолько, что уже перестала замечать его.
— Ну что там у тебя? — только после того, как опрокинул ещё одну кружку, спросил Милута.
Казимир рассказал как мог и что мог. Никаких перспектив он не видел. И даже сомнительно было, что они вообще могли появиться в его ситуации. Сложные отношения с хозяевами были любимой темой его жалоб в подпитии.
— Что с них взять?.. — кузнец по обыкновению принялся ругать верхи говорожского общества. Вот только о Цели он говорил как-то обтекаемо.
Казимир не мог не заинтересоваться.
— Что ты думаешь о Цели?
— О котором? Они все хороши.
«Хороши» могло означать всё что угодно. Даже и то, что он действительно считает их хорошими.
— О Иоахиме. «Дельце».
— Большой человек.
Опять сложно было уловить, с иронией или уважением говорит кузнец.
— Ты думаешь, мэр тут управляет? Нет, конечно, в мэрии он самый главный. Это я не спорю. Но в городе... Весь город под Цели. Он — это и есть Говорог. Это я тебе говорю. Всё, что бы ни делалось, всё через него, через «Дельца». Всё держит.
— А Гросс?
— Что Гросс? Гросс... Он может только одобрить или запретить. То, что делает Цели. Теперь-то, понятное дело, только палки ему вставляет в колёса.
Казимир пытался разъяснить для себя все стороны того нешуточного противостояния, которое перед ним вырисовывалось всё чётче и чётче. В эпицентр этой борьбы, между прочим, и его втягивали.
— Хоть его тоже понять можно. Вроде, как мэр, а ни черта не решает. Уж слишком велик стал Цели.
— А Лаптэк?
— Лаптэк — сила. Это тебе не Гросс. Он болтать не будет.
— Если он станет мэром?
Кузнец фыркнул.
— По-твоему он не сможет?
— Он может. Но кто ему позволит? Гросс просто так сидеть не будет. Да и Цели тоже.
— Он, говорят, терпеть не может Лаптэка.
— Ему что Гросс, что Лаптэк. Оба костью в горле.
— Но кто для него хуже? — Казимир пытался нащупать хоть что-нибудь полезное для себя, — Ведь они с мэром до этого ладили. Всегда сумеют найти общий язык.
— Да уж. Это сейчас у них спокойно. Выборы ещё не начались. А как начнутся, вот тогда и сцепятся. И если Гроссу удастся остаться, он постарается отовсюду вытеснить Цели.
— Хватит ли у него сил на это?
— Хватит. На это хватит. Смотри, развал какой кругом. Не так давно ещё столько строек было, и ничего не закончили. А почему? Да потому что Гросс влезать стал. У него армия крючкотворов. «Крысятник» за ним. Всегда найдут, к чему придраться. Нарочно Цели разоряет. Они как кошка с собакой грызутся. Цели открывает дело. Гросс тут же его ему закрывает. Только мануфактура ещё и держится.
— Если эти двое как кошка с собакой, то кто тогда Лаптэк? Медведь?
— Медведь неповоротливый. А Лаптэк не таков.
— Не сказал бы, что Лаптэк таким уж пронырой кажется.
— Вот именно. Он всё время только кажется. А каков он на самом деле, никто не знает. Никто. Я тебе говорю. У него сила. И он это твёрдо знает. Его не собьёшь. Гросс его с должности согнать не может. Кем Лаптэка заменишь? Брумо, что ли? Да Брумо лучше повесится, чем против своего начальника пойдёт. А вот Гросса Лаптэк подковырнуть вполне может. Да, думаю, за этим дело не станет.
— Как думаешь, сколько у него шансов на победу?
— Кто знает? Ведь Цели ещё есть.
— А что между ними?
— Цели и Лаптэк? Говорят, вышла давно у них ссора. Вроде как, оба по Шильде сохли. Уж Лаптэк каким бревном кажется. А зажёгся. Даже как будто стихи писал... Говорят так.
— Лаптэк?!
— Ну это, может, и россказни. Но факт, что Шильду он любил и, наверное, до сих пор ещё любит. Да-а... Первая невеста у нас была. Только жениха ей под стать не было. Так что Лаптэк и Цели из принципа одного друг на друга пойдут. Если один из них к власти придёт, для другого это конец.
— Почему Цели сам в мэры не идёт?
— Кто ему даст? Он же не говорожец. Не местный. Приблуда... Чёрт его знает, откуда. А вон как поднялся.
— Вместе с Гроссом? С его помощью?
— Они раньше неразлучны были. Во всём друг за дружку стояли.
Туман отступал. Потихоньку вырисовывалась паутина связей и отношений. Обнаружилась и определённая системность, логичность. Кузнец многое открыл.
— Что же Цели опять с Гроссом не объединится против Лаптэка? — в раздумьи задал Казимир вопрос более для самого себя. Милута не мог ему ответить, но тем не менее всё же взялся.
— Чёрт их разберёт! Гроссу надоело под Цели быть. Он лучше сам потонет, но и его с собой прихватит. А, думается, есть за что. Уж слишком быстро «делец» поднялся. Ты обо всём этом лучше у Маленчика спроси. Тем более каждый день его, небось, видишь.
Совет хороший. Казимир и сам подумывал повторить заход на Маленчика. Но как? Как вывести его на нужную тему? Как ухватить этого увёртливого, словно угорь, человека? Чем его пронять? Он, явно, чего-то добивается. Но чего? Хочет ли он выяснить, к какой стороне принадлежит крысолов? Но для чего? Из преданности Гроссу или Маленчик роет под начальника яму? Хочет ли он через Казимира прощупать Лаптэка, чтобы в случае чего не промахнуться? Хочет ли Маленчик сменить хозяина или, наоборот, действует по тайному поручению мэра? Гросс не производит впечатления наивного увальня, которого так уж легко можно было бы обмануть. Может быть, это его тайная игра? Какая из этих комбинаций была более вероятна? Что такое этот Маленчик? Сложно было его раскусить. Обнаружить в нём хоть какую-нибудь определённость. С внешней стороны он казался надёжным помощником Гроссу. С другой же создавалось впечатление, что ищет связи с его противником или даже противниками. Или он уже успел втереться к Цели? Вот интересный вопрос. Надо бы распросить его слуг. Может, даже привратника. Он как раз стал приветливее. В случае с Маленчиком надо быть вдвойне, втройне осторожным. Следует получше подготовиться к разговору с ним. Наметить вопросы и подготовить варианты ответов, чтобы самому не сесть в лужу и как-нибудь посадить туда этого хитрюгу. Пока Маленчик оставался самой таинственной фигурой на шахматной доске Говорога. Но он определённо был нужен Казимиру, и Казимир был нужен ему. Мог бы он стать союзником? Сначала, конечно, надо выяснить, за кого он. Если кто-то влиятельный ведёт через него свою тайную игру, то этот кто-то вполне может получить ощутимый перевес или по крайней мере опередить своих врагов на один шаг, что тоже не мало. Бывают моменты, что как раз одного шага и не хватает, чтобы добраться до цели.
За всеми этими размышлениями Казимир уже не слышал, что говорил кузнец, который от выборов успел благополучно перейти на тему перековки лошадей. В кузнечном деле также наблюдался застой. Перебои в работе. Уменьшение заказов приводило к разорению кузниц. В основном, Милута занимался теперь латанием посуды, подковами. Но никакой тонкой, изящной работы, которую любил. Он был искусный мастер. Не раз он хвастался перед Казимиром своими поделками. Чугунными фигурками людей и животных. Последние, надо признаться, удавались ему лучше. Люди выходили непропорциональными, с несуразно вытянутыми туловищами и слишком короткими конечностями. Зато звери получались превосходно, выше всяких похвал. Прежде кузнеца ценили. Даже Цели пару раз обращался к нему. Но теперь доставалась лишь грубая примитивная работа. Из-за чего он всё чаще напивался. На этот раз Казимир не поддержал его. На каждый выпитый кузнецом стакан он делал самое большое пару глотков. Ему предстояло о многом подумать. И голова ему нужна была ясная.
«Дома», в своей халупе, он ещё долго ставил себе вопросы и не находил на них ответы. «Значит...», — хотел сделать хоть какой-нибудь вывод, но не мог. Ничего это для него не значило. Постепенно с утратой уверенности в своём теле и отступлением сознания уносился от трудностей и жизненных тягот к сладким грёзам, что дарует человеку сон. Казимир заснул. То ли от излишка выпитого, то ли, наоборот, от его недостатка сон получился странный. Запутанный, но не лишённый логики. В трактире, где они вряд ли когда-нибудь бывали, собрались за одним столом все главные герои его дум. Гросс, Лаптэк и Цели. Троица выглядела дружной весёлой компанией. Поминутно чокались пивными кружками и с большой любовью глядели друг на друга. Все они наперебой в чём-то признавались. По пробуждении слова их забылись. Там, во сне это, естественно, казалось важным. Но скорее всего было бредом. Казимир витал над происходящим посторонним наблюдателем. Никак не участвуя, он тем не менее чувствовал, что всё крутится вокруг него. Будто бы на праздник собрались люди, но одного важного гостя не хватает. Этого отсутствия пока не успели заметить, но уже поняли, что пришли не все. Так и Казимира давила мысль, что рано или поздно его заметят. Приходили и уходили малознакомые люди. Что-то говорили. В памяти отложилось только нечёткое впечатление. Фрагменты и детали стёрлись. Проснулся он с тяжёлой головой. Возможно, этим и объяснялся мутный беспокойный сон. «Уж лучше бы напился, — корил себя Каземир, — Недобор хуже перебора».
10
Казимир не выполнил ни один из планов, что наметил себе на предстоящий день. Словно в наказание за излишнюю осмотрительность, проявленную накануне, разразилась сильная головная боль. Здорово мутило, а от характерных запахов, которые неизбежно окружали его в работе, становилось ещё хуже. День таким образом выдался тяжкий. Он толком и не позавтракал. Хотя теперь кормили его исправно: и регулярно, и сытно. Всё время что-нибудь приносили служанки Цели. Гросс через Маленчика обязал семью крестьян, жившую по соседству, обеспечивать крысолова едой. От Лаптэка уже через Брумо было дано разрешение брать у торговцев на рынке необходимые продукты. Потом ещё был кузнец, у которого Казимир гостил чуть не каждый день. Словом настоящее раздолье. Ему, привыкшему голодать, и не нужно было такое изобилие. Но запасов не делал. Разве только завялил немного мяса и насушил сухарей из хлеба. Ему даже выдали небольшую сумму. Хватало на частые посещения трактира, но, правда, не настолько, чтобы особо разгуляться там.
С каждым днём Казимир всё более привыкал к своему положению. Он почти ощущал себя говорожцем. Незаметно, исподволь, но от этого не менее ощутимо, город подмял его под себя, поглотил. Развалина, где его поселили, становилась чем-то родным, самым настоящим «домом». Ему нравилось бывать у Цели, устраивало и тамошнее обращение. Утрированную важность и демонстративную холодность привратника Казимир воспринимал лишь кажущимися качествами. Сквозь его подчёркнутые манеры он умудрялся разглядеть тёплое и душевное отношение к себе. Ему было комфортно там. С удовольствием перешучивался со служанками. Благо, рассмешить их не составляло труда. Девушки веселились охотно. Но в первую очередь туда его манила возможность снова полюбоваться на госпожу Цели.
Маленчик перестал его раздражать. Прежний Казимир, каким он, кстати, был всего неделю назад, не узнал бы теперешнего Казимира. Он гораздо снисходительнее глядел на других людей. Смиряясь с тем, что обычно приводило его в раздражение. Он стал лучше ко всем относиться и от того ему стало казаться, что с ним многие стали обходительнее, чего в действительности, возможно, и не было. И, как ни беспокоила вся та путаница, в которую его затягивали, не находя из неё надёжного выхода, он всё менее ломал над этим голову, не думая о том, что будет завтра. С таким подходом время летело для него незаметно, а все проблемы теряли своё значение. Все угрозы он принимал равнодушно. Зная наверняка, что несмотря ни на что, будет сыт, в тепле и, если появится желание, пьян. По крайней мере до выборов. Ну а что будет дальше... Придёт время, и он начнёт об этом думать. Маленчик опять на что-то осторожно намекает, подкапывает? Плевать на него. Суровый Брумо поторапливает с результатами или с их отсутствием. Ну и что? Гросс теряет терпение? Да и пусть. К чёрту их всех. Вдобавок Цели начинает давить на него? Туда же его, куда и других. Их много, а он, крысолов, один. И он им всем нужен. Ему же не нужен никто. Почти никто. По крайней мере никто из них.
Убедив себя в этом, он действительно стал в это верить. Верить в свою исключительную необходимость и несокрушимость собственной позиции. Благополучно забыв, насколько на самом деле зыбко его положение и от каких мелочей зависит его жизнь. Если бы в системе его ценностей была такая категория, как счастье, то он мог бы сказать о себе, что на данный момент счастлив. Гарантированная сытость, жильё, кое-какие, но всё же деньги, друзья. Предел мечтаний любого бродяги. Ему как будто нечего было больше желать. Однако, как этого ни хотелось, окончательно расслабиться и забыться всё-таки не удавалось. Спокойно и легко он засыпал только, если хорошо до этого выпивал. Думы, притаившись в закоулках сознания, ждали ночного часа, чтобы накинуться на разум. Хоть опять же в силу опьянения у них редко получалось полностью овладеть им. Захмелевший ум спокойно выскальзывал из любых дилемм. Впрочем, такие тишь и благодать были всё равно что вакуум внутри смерча.
Гроза не помедлила разразиться. Началось с Гросса. Как в принципе и должно было быть. Ведь хронологически он первым занял место в говорожском этапе жизни крысолова. И по безжалостным законам справедливости ему безусловно принадлежало право на негодование.
Мэр вызвал к себе Казимира и с ходу, едва только он вошёл в кабинет, обдал потоком самых обидных (на его уровне) слов.
— Проходимец! Мерзавец! Негодяй!
Казимира это нисколько не задело. Его и почище прикладывали, а то, что кричат, ему и такое обращение было не в тягость.
— Какого... — Гросс на мгновение задумался, подыскивая слова получше и погрубее. На своей должности он совсем отвык ругаться, инстинктивно стремясь всех располагать к себе, — чёрта?! Почему до сих пор не видно никакого результата? Ладно, я понимаю, что очистить весь город — сложная задача. Это мне понятно. Но мэрия... Уж с мэрией вы должны были справиться!
От возмущения он ещё больше раздулся. Напоминая красный воздушный шар, который каким-то образом смогли запихнуть в тесный для него сюртук.
— Я сам позавчера... Маленчик, это ведь позавчера было?
Маленчик кивнул.
— Позавчера я видел здесь двух крыс! Крысы здесь! Одна большая, а другая поменьше. Облезлые такие... — зачем-то поспешил добавить более подробное их описание.
— Что это такое?! А?! Неужели даже с этим вы не можете разобраться?!
Несмотря на «негодяя» и «мерзавца» он по-прежнему обращался к крысолову на «вы». Сложно было избавиться от корректности, сделавшейся уже второй натурой.
Казимир, выработавший в себе невосприимчивость камня, стоял чурбаном. Не выказывая ни страха, ни обиды. Принимал всё, никак не отзываясь.
Потихоньку мэр, выплеснув эмоции, успокаивался, переходя на умеренный тон. Скоро разговаривал уже совсем спокойно.
— Господин крысолов, потрудитесь сказать конкретнее, когда именно вы сможете полностью, ещё раз повторяю, полностью очистить хотя бы одно здание мэрии. Хотя бы мэрию, — он уже чуть ли не просил.
Всё это время Казимир не шелохнулся, не дёрнул ни единым лицевым мускулом. Все волны гнева разбились о его невозмутимость. Был и другой плюс такой непроницаемости. Что бы ни затевал Маленчик, если он что-то затевал, какую бы игру ни вёл и на какую бы сторону ни работал, это производило на него нужное впечатление. Казимир и секунды не сомневался, что гнев Гросса был умело раздут его помощником — месть за давешний провокационный разговор. Тем более нельзя дать ему почувствовать удовольствия от нанесения укола. Даже если Маленчик без упущений передал всё Гроссу, во что верилось с трудом, крысолов мог оправдать свои неуспехи собственной нерадивостью. Не случайно он всегда старался казаться попроще, побестолковее. Так работать легче — не наседают с задачами, не требуют слишком многого. Абсолютное молчание было верным шагом. Мэр затих и как будто немного сдулся.
Маленчик пожирал глазами равнодушную физиономию крысолова, но тот своей мимикой ничего не выражал. Расчёт был на то, что хитроумный чиновник, ничего не угадав, просто вынужден будет совершить ход первым и открыться.
При этом Казимир осознавал, что мог переоценить эффективность своей тактики. За всё время Маленчик ещё ни разу не сделал ни одного уверенного, решительного жеста — такого, чтобы нельзя было потом в случае чего отступить. Не отреагировал ни на один самый отдалённый намёк. Всё в нём, казалось, говорило, что нет и не может быть у него собственной позиции. Однако Казимир инстинктом чувствовал, что это лишь умело поддерживаемая видимость. В людях он ещё ни разу не ошибался.
Гросс наводил на себя важности и значимости, но был легко читаем, во многом прост. Лаптэк грубый, если не сказать жестокий, но и его действия можно было предугадать. Предсказуемость делала их обоих управляемыми. Даже Цели, тёртый и не раскусываемый калач, всё-таки поддавался анализу. Но вот Маленчик, малозначимый и ничтожный, оставался совершенно неразгаданным. И это делало его потенциально опасным.
— Что вы молчите, господин крысолов? Скажите уже что-нибудь. — не утерпел Гросс. Более всего ему ненавистно было молчание. В этом таилась непредсказуемость и отсутствие системности, с чем он всей своей деятельностью, всей жизнью последовательно боролся. Хоть какая-нибудь конкретность и определённость. Пусть и с негативным оттенком. Это всё равно будет знание, оформленное и чёткое.
Крысолов, пожертвовав своей простотой, которую столь долго и столь последовательно вырабатывал, пространно объяснил, что на данный момент, в связи с размерами города и особенностями его архитектуры, как профессионал не может ничего гарантировать, хотя это отнюдь ещё не означает, что нет никаких перспектив. Вовсе нет, опять же как профессионал он питает обоснованные надежды на благоприятный исход. Периодически этаким болванчиком выводил фразы, вроде: «Крысы ж такие твари живучие, сложно с ними сладить».
Мэр плохо понимал простой язык. С горожанами он контактировал обычно через своих помощников. А если до него кого-либо и допускали, то посетителя предварительно снабжали подробными инструкциями, о чём и в какой форме говорить. Надо принять во внимание ещё и то, что Говорог — городок провинциальный, где поневоле на своё начальство глядят как на небожителя. Так что и при живом диалоге без посторонних Гросс по сути никогда по-человечески не общался со своими избирателями.
Чтобы быть понятным, но при этом ничего не донести, Казимир говорил долго. Никогда он ещё столь путано и многословно не объяснялся с хозяевами. Ему более-менее удалось убедить Гросса, вселить в него уверенность. Совершенно избежав определённости, на которой тот настаивал. Он выражался очень ловко, уворачиваясь как от напрасного обнадёживания, так и от ненужного нагнетания негативными красками. Одиночки, предпочитающие размышление болтовне, умеют красиво говорить по необходимости и только по ней одной. Казимир мог бы собой гордиться, если бы ценил такое качество как красноречие. Он выкрутился. Нигде, ни один из узлов его паутины, не дрогнул. Его нельзя было подловить.
Речь своей целью имела не только успокоение Гросса, но и должна была воздействовать на Маленчика, мысли и чувства которого по-прежнему не угадывались. Это был посланный сигнал.
11
Вторым, что закономерно, очередь негодовать пришла Лаптэку. Он и раньше уже поругивался на крысолова. И не «мерзавцем» каким-нибудь величал, а похуже. Впрочем, Казимир проглатывал это с не меньшим равнодушием. Однако теперь главный полицейский разошёлся. Брумо, стоявший подле него, был сдержан, как цепной пёс, ждущий команды, чтобы броситься.
Здесь тактика живого камня не срабатывала. Лаптэк рвал и метал. От переизбытка чувств стучал по столу и топал ногами. Казимир ожидал уже физической расправы. С полицейских станется. И ничего им не будет, ведь они и следят за такими вещами.
— Что стоишь, молчишь?!
Лаптэк негодовал и всё, что бы ни сказал и ни сделал Казимир, всё служило раздражающим поводом. Поэтому, чтобы излишне не распалять его гнев, крысолов молча проглатывал выдаваемую ему пилюлю. Хотя и его молчание также порядком действовало на нервы.
Как ни кричал, как ни брызгал слюной Лаптэк, он всё же не двигался с места и не отдавал соответствующих приказов. Так что за физическое здоровье Казимир мог быть спокоен. Хоть внутренняя его уравновешенность была нарушена. Ему, что называется, «дали по мозгам». Выждав затишья, беспомощно оправдывался. Этот тон более подходил. Лаптэк исповедовал силу и подавлял в других малейшие её проявления. От того столь сильно ненавидел Гросса. Мэр имел над ним явное старшинство. Он обладал правом, хоть и избегал им пользоваться, приказывать Лаптэку, и тот должен был слушаться его и демонстрировать свою подчинённость. Ему приходилось отчитываться перед ним, как перед своим начальником, что доводило его до белого каления. Противостояние Гросса и Лаптэка было уже не столько конкуренцией, сколько борьбой до полного, морального и карьерного, уничтожения противника. Ни один из них не собирался уступать. Но ненависти у Лаптэка было побольше, что придавало ему в его упорности больше шансов на победу. Как будто... Для личной вражды с Цели, помимо влюблённости в его жену, если таковая и была, если шэф полиции вообще способен к столь нежным чувствам, побудительной причиной было независимое положение Дельца. Прямо, грубо физически, как привык и любил делать, Лаптэк не мог повлиять на своего противника. И это тоже было для него мукой. Чужие сила и независимость выводили его из себя. Выказать собственную слабость перед ним, обнаружить зависимость от него, значит, расположить его к себе. Дать понять ему, что твоя позиция несоизмеримо ниже и не может ни в коей степени конкурировать с ним. Это и делал Казимир. Поднапустил жалости, робости. Никаких дипломатических вывертов. Это не Гросс.
— Что ты там затеваешь? Что решил всерьёз крыс вывести?! Мразь! Ублюдок! Решил Гроссу на руку сыграть?
Обвинение было серьёзное и меткое. Казимиру стало не по себе. Хотя, если бы Лаптэк всерьёз верил в возможность этого, разговор был бы иным и проходил бы в совсем других условиях. С его стороны это было просто не имеющей цели колкостью, лишь бы придраться.
Казимир вполне резонно и справедливо заметил, что крысы как были, так никуда и не делись. В этом никакого обмана не было.
— Понимаешь, что крыс много должно быть, чтобы в глаза бросалось.
Лаптэк немного смягчился. Впрочем, то была только передышка перед следующим раскатом. В чём Казимир тут же убедился.
— Что же мне надо делать? — неосторожно бросил он.
— А мне наплевать! Это твоя работа. Тебе виднее должно быть. Я что ли за тебя должен пути искать?! Смотри... Ты — ведь бродяга. Знаешь, как мы здесь с такими поступаем? У нас в городе не только одна мэрия есть, где ты околачиваешься, но ещё и тюрьма, где ты с успехом можешь оказаться. Всегда найдётся до чего докопаться, в чём обвинить. Всегда, — веско и внушительно прибавил Лаптэк.
— Я ж и так стараюсь. Мэр мне всю плешь проел. Я стараюсь, честное слово.
— Плохо стараешься. Все должны видеть, что Гросс даже с крысами не может справиться. Все должны это видеть, понимаешь? Гляди, парень, — он был не настолько уж старше крысолова, чтобы называть того «парнем», с его стороны это был ещё один способ принизить, — я могу вознаградить, а могу и покарать. От тебя зависит характер и степень как одного, так и другого.
Лаптэк покипел, покипел и, пригрозив, отпустил с миром. Во внушительном его предупреждении уже содержался прямой намёк на то самое воздействие, которого так опасался Казимир. И это не Гросс. Тут не просто слова были.
После столь напряжённой беседы, после всех угроз и волнений Казимир просто не мог не напиться. Видя в этом единственный способ сбросить груз неприятных впечатлений. Только это ему и оставалось. Но при этом жаловаться кузнецу не спешил. Его помощь и советы ничего, кроме вреда, не могли принести.
Казимир целенаправленно и методично опрокидывал стакан за стаканом. За соседним столом опять обсуждались прогнозы погоды и приплод, на этот раз у свиней. Выпитое пока не развязывало крысолову язык. Пил молча. Кузнец, видя своего товарища очевидно удручённым чем-то, посочувствовал. Попытался даже развеселить шуткой. Рассказчик из него был хуже некуда. Он путался. В середину вставил эпизод из другой истории, концовку же вообще забыл. То, как рассказывалось это, само по себе, независимо от содержания анекдота, было довольно забавно. Но Каземир не мог пересилить себя. Даже из вежливости не мог улыбнуться.
В итоге кузнецу пришлось дотащить пьяного крысолова в хибару, так что утро последний встретил у себя дома, не понимая, как там оказался.
Следующим на очереди стоял Цели. В его недовольстве причин сомневаться не было. В доме по сути ничего не сделано — разве мог Казимир сам добровольно лишить себя повода являться туда, к Ней? А на мануфактуре он даже ещё не появлялся. Огромные размеры ужасали его. Очистка её безразмерных складов должна была отнять всё его время, все силы и тем самым отвлечь от других заказов, от которых ему никак нельзя было отвлекаться. Этот «прогон» обещал быть наихудшим. И потому что с Цели надо быть изворотливее и осторожнее, чем с другими; и потому что позиция его потенциального визави была много сложнее. С другой стороны, каковую Казимир, правда, не рассматривал, хозяин дома имел полное право быть недовольным. Работа не выполнена и неизвестно, когда это произойдёт. Сколько дней уже крысолов приходит, а результатов пока никаких. Казимир это понимал, хотя не разделял такого отношения, чужую точку зрения, сколь бы адекватна и справедлива та ни была, он всегда оценивал скептически.
В место, приносившее столько тайной радости, он пришёл как заклание. Не идти он не мог. Не в силу взятых обязательств, но по причине внутренней тяги, имевшей над ним неодолимую силу. Шанс увидеть её, перевешивал все опасности.
Казимир действовал со всей возможной аккуратностью, словно любой предмет мог стать для него капканом, словно любая мелочь могла таить в себе смертельную ловушку. На такую восприимчивость влияли и последствия вчерашней пьянки. Голова раскалывалась и желудок всё ещё был нездоров. Думалось в таком состоянии с трудом.
Проделав все дежурные мероприятия, которые сводились к рассыпанию новых доз отравы и собиранию свежих крысиных трупиков, чем прислуга брезговала, перепоручив это крысолову, Казимир собрался уже было уходить. Он уже держался за ручку выходной двери, как его окликнули. И голос, несомненно, принадлежал Цели. Эти тихие, но железные нотки узнавались сразу. Так же медленно, как приговорённый к казни поднимается на плаху, крысолов обернулся. Он склонился и ссутулился, изготовляясь к смертельному удару. Помимо воли, он принял вид пристыженного школяра.
— Как идут дела? — поинтересовался Цели.
У Казимира кровь отхлынула от сердца. Этот простой, обыденный вопрос привёл его в неподдельный ужас. Еле шевеля высохшим языком, он ответил что-то малоосмысленное.
Цели довольно кивнул. Других реакций не последовало.
Но Казимир не мог удовлетвориться этим. Элементарная, брошенная невзначай фраза надолго вывела его из себя. Может быть, Цели хотел его спровоцировать? Не раскалывать, а заставить расколоться. Уж он-то с сотнями подчинённых и, следовательно, сотнями связей был одним из самых информированных людей города. Мог ли он не знать, чем живёт крысолов? Казимир потерял покой. Вспоминая свой нехитрый диалог с Цели он невольно начинал дрожать. Что стояло за этим «как дела»? Казимир настолько измучил себя, что ему уже начало казаться, что Цели спрашивал «как у нас идут дела», с упором на «нас».
12
Теперь не посетить мануфактуру было неприлично. Надо было отдать визит вежливости, засвидетельствовать свою добросовестность. Этим же днём Казимир отправился туда и, увидев наконец воочию детище Цели, поразился, как это раньше его сюда ещё не заносило. Мануфактура, хоть изначально располагалась за городом, с годами настолько разрослась, что не ясно уже было, где заканчивается Говорог, а где начинаются производственные цеха и склады. Чётких границ мануфактура вообще не имела. Несмотря на её огромные территории, все свободные площади были заняты и освоены. Это был маленький городок, живущий своей непонятной бурной жизнью. Всё здесь вертелось. Работа была в разгаре. Туда-сюда сновали люди. Одетые в чёрное что-то таскали. Одетые в белое отдавали приказы. Казимир не понимал, кто и чем здесь занят, да и не очень этим интересовался.
Ему не пришлось представляться, его сразу опознали и отвели к старосте, низенькому, лысенькому толстячку. По-видимому, из начальства он был наиболее доступен. Достаточно уполномочен, чтобы решать, что делать с крысоловом, куда его направить, но и недостаточно высокопоставлен, чтобы поручить его чужим заботам. Суетился он точно больше всех. Быстро двигался. Ещё быстрее говорил, настолько быстро, что не всегда удавалось проследить за его речью. На начальство совсем не походил. Не было в нём солидности. Просто суетливый, беспокойный человечек. Он засыпал потоком вопросов. Казимир не успевал отвечать, некоторые вопросы вовсе оставлял без ответа. Староста спрашивал обо всём, о городе, о Цели, о погоде. Мельком заметил, что крысы создают большие сложности в работе и чуть не парализовали отдельные отрасли.
— Крысы нам много проблем создают. Как мы только с ними ни боролись. И кошек держим, и сами убиваем, если случится...
Казимир сдержал смешок. Его забавляла слепая неадекватная вера в кошек как в средство против крыс. Они не избавляют от проблемы. Чтобы метод принёс толк, нужна целая кошачья армия. А это значило бы сменить одно засилье другим. Казимир не любил кошек, как главных своих конкурентов. Для них это забава, игра, для него же работа. Ему есть надо, их же и так накормят. Против крыс нужен крысолов. Иначе и быть не может.
Староста с ходу пытался ввести Казимира в свой суетный, мало понятный постороннему мир. Словно заправский чичероне он водил его за собой. Показывал цеха и склады, не только те, что были заселены крысами, но вообще все. Ему, видно, казалось, что без правильного представления о функционировании мануфактуры крысолов не может выполнить своих обязанностей. Он размахивал руками, указывая на наиболее интересные, на его взгляд, детали производства. Казимир не планировал погружаться в эти детали, но так или иначе ему пришлось их усвоить.
Глина была главным и основным богатством Говорога. Из неё тут делали всё: посуду, вазы (ночные и цветочные), плитки (простенькие и изразцовые), черепицу для крыш, кирпичи.
На произвольной площади между бараками в четыре-пять человеческих роста высилась гора глины. При том что её безостановочно разбирали, она почти не уменьшалась. Как позже смог убедиться Казимир, новые партии глины подвозили несколько раз в день, но на подводах. Разносили же на тачках. Поэтому при беглом взгляде могло показаться, что когда-то давно привезли глину, бросили на произвол, и с тех давних пор она валяется тут никому не нужная. На самом деле за мнимой нетронутостью скрывался постоянный, муравьиный труд. «И так целый день, каждый день», — содрогнулся Казимир.
Чтобы прийти к окончательному виду глина претерпевала многие метаморфозы. В одном помещении, «цеху», как это здесь называли, её просеивали, в другом дробили, в следующем размачивали и придавали ей требуемые формы. Потом обжигали в огромных печах. Чего только ни вытворяли с глиной, чтобы довести её до нужной кондиции, которая, на сторонний взгляд крысолова, ничем не отличалась от обычной грязи. Над каждой стадией производства трудились определённые люди, приспособленные именно к данному процессу. Казимиру показалось, что вещи более филигранные, как вазы, например, обходились меньшим числом манипуляций, чем грубые кирпичи, для появления которых требовалась ещё одна технологическая ступень — добавление примесей для прочности. Просто он не видел других цехов, где к первоначально полученной форме налепливали куски поменьше и раскрашивали полученное, а это, что ни говори, представляло из себя весьма трудоёмкий процесс.
Здесь занималась не только освоением и переработкой глины, ещё пряли ткани, плели бечеву, отделывали кожу. Цели создавал всё, что может понадобиться человеку, при этом сочетая тонкое производство художественных изделий с массовым изготовлением чисто утилитарных вещей. Бил по всем направлениям.
Даже беглый осмотр всех цехов и складов отнимал уйму времени. А сколько бы заняла настоящая травля, если бы крысолов и в самом деле вздумал её проводить? На это можно было потратить годы, даже всю жизнь. Вдвоём со старостой они долго петляли между однообразными сооружениями. Могли бы идти быстрее, если бы не староста. Практически каждый его шаг сопровождался разглагольствованиями. Хотя Казимир не был уверен, что без него двигался бы быстрее. Без помощи тут не трудно было и заблудиться. Правда, на крысолова эти грандиозные масштабы производили скорее отталкивающее впечатление, а восторженные отзывы старосты совершенно не достигали его сердца. Да, мануфактура большая. Да, народу на ней много и все чем-то заняты. Его, одиночку и бродягу, отвращала любая суета, а тем более такая. Своё бедное, временами полунищенское, существование он предпочитал работе на мануфактуре, где все носятся не пойми куда, где правит бездушность и безличность, где работники низводятся до жерновов и станков, коими пользуются. Крысолов не дал старосте удовольствия почувствовать, что ему завидуют. Наоборот, смотрел на него самого с жалостью. Если это счастье иметь работу, на которой приходится целый день вертеться как белка в колесе, то лучше уж быть несчастливым и бедным, но не ведать такого каторжного труда. В своём деле Казимир сам определял распорядок дня. Мог припоздниться, мог вообще не прийти. Оправданий было предостаточно. Если на него и наседали с сроками, то насчёт манеры работать ещё никто не придирался. Откуда им знать, как должно быть? Здесь он был единственным крысоловом, и благодаря этой исключительности пользовался большой свободой. Если бы не проклятые выборы и кутерьма вокруг них, прибытие в Говорог можно было бы назвать удачей. Если бы только не выборы...
Вцепившийся в крысолова староста ни на минуту не забывал и о своих служебных обязанностях — в этом плане он был мини-Цели, так же не давал себе и другим покоя. Парень в чёрной поддёвке, самый низший из работников, слонялся без дела — так по крайней мере показалось старосте. Пока его отчитывали, он разводил руками и мычал что-то в оправдание себе. Казимир не мог не отметить, до чего же глупый у него был при этом вид, но сразу осёкся, что он сам, наверняка, точно таким же представал перед своими заказчиками. Староста недолго мучил бедолагу, скоро вернувшись к своему заскучавшему и позёвывающему спутнику, будто этой сцены не было. Не успели они обойти и половины — да что там — третьей, а то и четвёртой части мануфактуры, как старосту увлёк другой работник, в чёрной поддёвке, но белом жилете — ещё одна разновидность. Он бросил старосте пару слов, отчего тот, патетически вскинув руки, воскликнул.
— Что ж ты будешь делать? Подводы не пришли. Вы представляете?
Казимир, не представлявший, что это может означать, ничем ему не мог помочь.
— Мне надо идти, вы сами дальше всё осматривайте. Если понадоблюсь, ищите меня у центрального входа.
Казимир был на сто процентов уверен, что, если и понадобится, там он его уже не застанет.
Староста засеменил за беложилетником. Крысолов, предоставленный сам себе, ещё долго бродил. Он успел сунуть свой нос в каждый цех, порой буквально, только открывая дверь и тут же её закрывая.
Как он успел отметить, в крысах недостатка не было. Следы их присутствия отчётливо бросались в глаза. Цеха, где отделывали кожу, особенно манили их к себе. Часть произведённой партии неизменно оказывалась подпорчена крысами. Также они грызли верёвки и портили механизмы. Грызли всё подряд. Из-за обнаглевших крыс ночные сторожа вынуждены были недосыпать. Кошки не любили покидать облюбованных уютных мест и охоте предпочитали молоко. Мануфактура была как бы поделена между крысами и кошками. Иногда кошки убивали крыс. Иногда крысы забирались на территорию кошек и пакостили там.
И здесь, к вящему его огорчению, на Казимира возлагали надежды, хотя здесь, менее, чем где-либо ещё, он мог эти надежды оправдать. Из мастера ему поневоле приходилось превращаться в халтурщика. Он и хотел бы выполнить возложенную на него задачу, но не мог получить награду и не иметь при этом неприятностей. Расправься с крысами у одного, и у других неизбежно и тут же возникнут претензии. Появятся более серьёзные вопросы, усилится внимание. Кто знает к чему всё это может привести? Каждый из трёх столпов Говорога мог с лёгкостью его уничтожить. Всех трёх надо было как-то умилостивить. Лучшим, единственно доступным выходом было не делать вообще ничего. Создавать видимость своего старания и преданности. Хотя и от этого средства было немного толку — всё равно что висеть над пропастью, зацепившись одними мизинцами.
13
То, что ожидаемый разговор с Цели имел благоприятный исход ещё не снимало опасности. В другие свои визиты Казимир был предельно осторожен. Вычислил, когда хозяин уходит по своим делам, старался избегать ослабляющих внимание и отнимающих время разговоров с прислугой. Делал всё, чтобы никто в доме не знал, где он находится в данный момент и чтобы как можно меньше людей знали о его приходе. Какое-то время удавалось ускользать, пока его всё-таки не подловили.
Цели уже не удовольствовался простым односложным ответом. Следуя привычным путём, опробованным у мэра, Казимир заверял, что всё идёт с переменным успехом, но что чаща незримых весов, на его профессиональный взгляд, в последнее время начинает склоняться в их пользу, что не сегодня-завтра будет почти полностью «очищен» дом, а потом, глядишь, и мануфактура, хотя, как должно быть очевидно и для самого господина Цели, её очищение составляет несоизмеримо более трудную задачу, на что он, крысолов, по своей скромности и не думает жаловаться, поскольку служение Цели для него стоит на первом месте и т. д. В принципе все те же, что он говорил другим хозяевам, то же, что он говорил всем, на кого когда-либо работал. Та же обнадёживающая ложь. Вот только с формой было тяжело. Простоватость «Делец» сразу бы раскусил, а излишняя витиеватость вызвала бы нежелательные подозрения и излишнее внимание, чего крысолов избегал. Пытался говорить как ответственный, преданный делу (его и своему) работник — не «работяга-олух», а именно работник. Пусть не кристально честный, не идеальный, но чистосердечно желающий добросовестно выполнить возложенный заказ. С Цели и это было тяжело. Вопросами он бил выверено по самым слабым местам, и каждый его удар имел эффект. Казимиру никак не удавалось свильнуть на безопасную для него тропинку. Бдительность Гросса он смог усыпить призраком надежды, Лаптэка успокоил проявлением полного смирения перед ним. Но Цели не останавливало ни то, ни другое. Неумолимо как лавина он сметал все логические и псевдологические построения, возведённые Казимиром для своей защиты. Безобидный тон беседы ничуть не успокоил крысолова. Любой, самый наилегчайший, безобиднейший вопрос мог легко получить самое неприятное продолжение.
С какой бы стороны к нему ни подходили, Казимир опасался того, что могут всплыть имена Гросса и Лаптэка, само упоминание которых выдаст его с головой. Под прессингом Цели он уже сомневался в своих способностях к самоконтролю. Реакция или демонстративное отсутствие оной будет равнозначно признанию. Цели же прекрасно владел собой. Даже если был недоволен и более того — гневен, это не угадывалось. Всегда он говорил ровно и спокойно, ни выражением лица, ни голосом не выдавая своих истинных эмоций. А о его сокровенных намерениях оставалось лишь гадать. Словно ненароком, чуть не наобум, Цели задавал каверзные вопросы. Казимиру казалось, что ему всё известно, известно какую роль он играет в планах Гросса и Лаптэка, сколь сильно они на него рассчитывают. Как бы то ни было, ни о мэре, ни о главе полиции пока не было сказано ни одного слова. Цели говорил только о своих прямых интересах.
Под конец, правда, перешёл всё-таки к своим противникам. Будто только что вспомнил, говоря о них, как о закадычных приятелях, как о тех, о ком он искренно беспокоится. Казимир не стал опускаться до критики Гросса и Лаптэка в угоду Цели, понимая, что на такую пошлую уловку его не купить. Говорил по делу, как и до этого не выходя за пределы своих профессиональных обязанностей и не вдаваясь в подробности.
Своими вопросами Цели попутно проверял надёжность Казимира. Словами погружал в атмосферу благодушия, но глазами так и сверлил. Цели интересовало всё. Сколько времени потребуется, чтобы очистить мэрию от крыс? Сколько тюрьму? Где работать сложнее? Как влияет состояние фундамента? Ему требовалась вся информация в полном объёме. Для него совершенно естественно было сравнивать их ситуацию со своей. Но только этим не мог объясняться его интерес. И как тут было отвечать неопределённо, если постоянно загоняют в тупик? Казимиру пришлось назвать сроки. Случайно так выходило, что они совпадали с началом выборов. Что будет дальше, он не загадывал. И не вследствие неосмотрительности, но от безвыходности.
От чисто практических сторон Цели переходил к теоретическим, а от теории прокладывал дорожку к гипотетическим предположениям, опасным для крысолова. Если крыс проще вывести, скажем, у Гросса, то как это может воспринять Лаптэк? Если Казимир имел неосторожность обмолвиться, а он сделал эту глупость, что и Гросс, и Лаптэк связывают свои надежды с крысами, то Цели, ухватившись за эту оговорку, уже не отпускал его, принуждая развивать свою мысль. Поскольку, как он говорил, любому было очевидно, что победа над крысами, для действующего мэра с большой долей вероятности обеспечит ему сохранение своего поста. В то же время ни для кого не было секретом, что Лаптэк намеревается выставить свою кандидатуру. Цели настаивал на очевидности этих соображений и крысолов не мог с ним не согласиться. Исходя из того, что раз Гросс и Лаптэк являются противниками, то во всём, что касается выборов, выгодное одному будет невыгодно другому. И, раз оба они рассчитывали на крысолова, и с обоими крысолов успешно сотрудничал, то получалось, что кого-то из них он обманывал... Тут Цели сам себя осадил. Обманывал — неподходящее слово, лучше — не оправдывал возложенных надежд, вынужденно, конечно же, вынужденно, ведь немыслимо угодить и тому, и другому — это всё равно что идти в двух разных направлениях одновременно. Казимиру приходилось согласиться и с этим убийственным аргументом. Цели продолжал давить логикой. Кого-то из двух крысолов должен был водить за нос, в чём нет никакой его вины, а только стечение обстоятельств, в которые он был поставлен. Итак, либо он обманывал — лучше уж употреблять это слово, хотя Цели подчёркивал, что не вкладывает в него негативного оттенка — либо одного, либо обоих. Второй вариант не лучшим образом рисует моральный облик крысолова, но зато свидетельствует о его дальновидности и уме. Такие качества Цели всегда ценил. Эта патока скрывала в себе жало. Казимиру надо было или признаваться в своём непрофессионализме, или в собственной низости.
Все развилки, ему предлагаемые, вели к уготованному капкану. Он даже не мог выбрать Гросса или Лаптэка, пока не знал, кто для Цели предпочтительнее. Казимир пытался заговорить ему зубы. Он признавал, что если глядеть на его деятельность со стороны, не всё из совершаемого им может заслуживать абсолютного одобрения, но это ещё не значит, что за неэффективностью его действий скрываются какие-то коварные замыслы. Их у него и в помине не было. Всё, что его заботит — это собственное пропитание, добытое через успешное и добросовестное выполнение взятых на себя обязательств. А, если порой может показаться, что им движут какие-то иные соображения, то это происходит лишь от незнания условий его работы, которая неизбежно сопряжена с неопределённостью. Цели не отставал. Он проглотил и не заметил расплывчатых фраз и обтекаемых фактов. Ему нужно было что-то посущественнее и поконкретнее. Вдобавок ко всем опасениям, Казимир боялся, что его подловят на самом страшном для него — на его чувстве к Шильде Цели. От этого кирпичика рухнули бы все возведённые им стены. Непривычная, не испытываемая прежде сентиментальность делала его слабым. Особенно перед этим человеком, являвшимся её мужем, то есть тем, кто был с нею связан как никто другой. Подталкиваемый наводящими вопросами крысолов неизбежно угодил в тупик, а Цели требовал ответов. И Казимир выдал то, что тщательно скрывал. Признался, что вынужден обоих, Гросса и Лаптэка, вводить в заблуждение. По их же вине. Пришлось подбросить немного правды, чтобы скрыть главную свою ложь. Он без всяких намёков прямо признался, что Гросс и Лаптэк намереваются через него, через крысолова, свалить друг друга и что он, пообещав каждому свою преданность, и не думает быть таковым. Это было почти равносильно полной откровенности. Он изменял себе, своей тактике. Но иначе от Цели было не отделаться. Каждый следующий его вопрос сужал поле для маневра, неумолимо подталкивая к раскрытию всей правды. Свильнуть крысолову было уже некуда. Как ящерица, отбрасывая часть себя, спасает свою жизнь, так же и Казимир жертвовал частью правды. Через несколько вопросов уже касательно противостояния между Гроссом и Лаптэком, Цели ослабил хватку, а вскоре и вовсе отпустил крысолова.
Не помня, как оказался на улице, он шёл, не видя ничего вокруг себя. У него кружилась голова. Его шатало. К горлу подкатывала тошнота. Он чувствовал себя измотанным. Выдавленная с мучениями правда отняла все силы. Сбылись все худшие ожидания. После этого разговора Казимир был измочален, обессилен. Цели залез к нему в голову и основательно покопошился там. Вечером снова пришлось напиваться.
14
Наутро, проспавшись и протрезвев, он не мог поверить в то, что сделал. Надеялся, что это был дурацкий сон, кошмар, фантазия, мыслительная комбинация, что угодно, только не реальность. Он открылся Цели! Сознался, что Гросс и Лаптэк хотят использовать его и что он бессовестно их обманывает. Теперь «Дельцу» было несложно, копнув чуть поглубже, что не требовало больших усилий, продлить логическую цепочку, протянуть нить дальше, чтобы понять, что обманывать могут и его. Казимир считал себя погубленным. Вся его тонко построенная игра заканчивалась самым нелепым проколом. Несколькими оброненными признаниями он вырыл себе яму.
Через день Казимир ещё раз напился. Петляя по не самой ровной дороге, он тащился домой из кабака. В этот день кузнец не смог составить ему компании, занятый работой. Крысолов пил в одиночестве. Идти становилось всё тяжелее. Небо бешено кружилось над головой. Звёзды совершали дикие немыслимые прыжки. Хотелось лечь прямо здесь на улице, но переборол этот соблазн. В довершение всего проклятая лачуга всё никак не желала появляться. Кругом были только расплывающиеся на общем фоне серые домишки, слишком большие и чуждо-уютные, чтобы быть его домом. Наконец, наткнулся на свой сарай. Разумеется, случайно. Войдя, Казимир так стремительно плюхнулся на тюфяк, что лишь благодаря чуду, достигаемому опьянением, избежал травмы.
Утром было плохо, хуже обычного. Попытался вызвать рвоту, чтобы облегчить состояние. Но сколько ни отплёвывался, спазмы ни к чему не привели. Словно сжалившись, голова поболела совсем недолго. Через пару часов отпустило. А ещё через час он смог поесть. Хотя есть особо было нечего. Хлеб за пару дней успел зачерстветь, сыр же своим запахом вызывал вполне оправданные к себе подозрения. Простоявшее несколько дней молоко также было мало пригодно для употребления. Физическое самочувствие заметно улучшилось в отличие от душевного, которое было отвратительно и никакими возлияниями не исправлялось. Несмотря на прояснившуюся голову и успокоившийся желудок, Казимир чувствовал себя омерзительно. А то, что ему предстояло регулярно возвращаться к источнику и причине всех своих бед и проблем, ещё больше ухудшало его состояние.
Всю свою жизнь он развивал в себе равнодушие к людям и к окружающим условиям. Это было одно из сильнейших его качеств и, возможно, в каком-то смысле одно из лучших. Это помогало ему в работе. Никакой запах не мог вызвать дурноты. Никакое событие не могло пошатнуть его. Казимир был невосприимчив. То, что происходит внутри, даже от самого себя, от разума своего, от осознания, умудрялся порой держать втайне. Делил как бы душу на двое. Чтобы на одну половину, не связанную с другой, приходился весь удар. Благодаря этому чтобы ни чувствовал, чтобы ни думал, во внешний мир это никак не экранировалось. Для стороннего глаза он всегда оставался спокоен, немного равнодушен и немного отчуждён. Как будто имея две натуры, к которым имел возможность прибегать по очереди, в зависимости от требования обстоятельств. Одна из этих натур уступила Цели и теперь попала в полное подчинение его воле. Но оставалась ещё и другая. На её счёт Казимир имел некоторые надежды и с помощью неё намеревался продолжить игру. Вариант с одним хозяином или с явным преобладанием одного хозяина не мог устраивать его. Проиграв выборы, Лаптэк фактически всё равно сохранит связи со всеми полицейскими чинами и, следовательно, будет опасен. Гросс тоже, думается, не перейдёт в разряд пешек. У него слишком много знакомых, слишком многие из которых от него зависят. И потеряв место, он всегда сможет устроить жалкому бродяге-крысолову неприятности. О Цели и говорить нечего. Три хозяина города. Три его властителя. Предпочти одного, и два других тебя раздавят. Выход был только один — столкнуть их лбами и дождаться или добиться того, чтобы все трое потерпели поражение в своих планах. Но для этого сначала надо было понять, что нужно Цели. Никакая из кандидатур не удовлетворит его, ни Гросс, ни Лаптэк. Что он в таком случае намеревается предпринять? Как ни был изворотлив ум крысолова, Цели был ему не по зубам. Однако, привыкнув видеть людей насквозь, так легко отступать он не собирался.
Казимир уже не просто утешал себя, что столь открылся. Ища плюсы, он их уже находил не вынужденно. Через это сближение, он получал шанс приобщиться к планам Цели. Тому просто придётся вовлечь его в свою затею. «Делец» должен будет довериться, насколько вообще способен к этому, если увидит, что крысолов зависит от него более, чем от других. Он сделает это хотя бы из желания получить лучшие результаты. Задуманное Казимиром имело малые шансы на выполнение, но всё же не было абсолютно невыполнимым. На данный момент он пока уступил ход, но игры ещё не проиграл. А свою зависимость от Цели можно было использовать против него же. Играя на его поле, Казимир получал возможность следить за ним. Доверие — обоюдоострый клинок. Поневоле будешь более открыт к тому, кто доверил тебе свою тайну, даже если не доверяешь ему полностью. Крысолов уже предвкушал заполучить в свои руки козырь против Цели. Он не успел как следует всё обдумать, выработать хоть какой-нибудь конкретный план. К этому выводу он подошёл инстинктивно.
Эта новая развилка на его и без того извилистом пути пока ещё никуда не вела. Цели теперь становился самым опасным противником. И, что бы там себе крысолов ни планировал, пока он был не только в руках у него, но и ощущал, как эти самые руки обхватывают его горло и начинают душить.
Ему нужно было нарыть что-нибудь на Цели. Компромат, который можно было бы использовать против него. Необходимо было найти его болевую точку. Определить, насколько она чувствительна и насколько поддаётся воздействию. Ему нужен был человек-ключ, вернее человек-отмычка. Достаточно близкий, но при этом не слишком преданный. Из непосредственного окружения никого, подходящего не найти. Иоахим цепко держал всех. Кто же... Кто мог хорошо его знать и не боятся при этом? Кто?
Ширус. «Барсук». Вот оно! Родственник Шильды, то ли брат, то ли кузен — Казимир не помнил точно. Пьянство дурно влияло на него, как, впрочем, на любого, кто этим чрезмерно увлекался. Они даже как-то встречались. Подробности чего уже окончательно стёрлись из его памяти. Он и тогда, кажется, был нетрезв. Насколько он мог припомнить, однажды к нему на улице обратился полный, добродушный господин. Это и был «Барсук». Прозвище идеально ему подходило. Мешковатая одежда ещё больше усиливала сходство. Не верилось, на него глядя, что родственник Шильды Цели. И не какой-нибудь дальний, а самый, что ни на есть, близкий. Родной, двоюродный или сводный, но всё-таки брат. Они очень отличались, но что-то общее в чертах у них, несомненно, проскальзывало. Ширус был общепризнанным городским чудаком. Большую часть своего времени проводил за учёными книгами, редко покидая свой домишко, служивший ему и кабинетом, и лабораторией, где он производил сложные опыты. Варил и выпаривал какие-то жидкости — то ли лекарства разрабатывал, то ли «философский камень» искал. Подобные занятия были абсолютно чужды порядочным говорожцам. Казимиру все люди казались странными, так что он к этому относился более благосклонно.
Тогда у него не было никакого желания вступать в диалог, теперь же воспользоваться этим знакомством составляло жизненную необходимость. Предложить свои услуги, потом разговорить. Но сначала, чтобы знать, как вести себя, надо выяснить, кто он и что он. За сведениями обратился всё к тому же кузнецу, с которым не виделся два последних дня — они пили каждый у себя дома.
Хорошо знакомая дорожка привела его к дому, где над входом красовались застывшие в прыжке медные олени, а дверь была обита резными пластинами в виде листьев и цветов, красивее во всём Говороге не сыскать. Лучшие из изделий Милута оставлял себе. На пороге Казимир обменялся парой фраз с ничего не сказавшим Десякой. Он безошибочно отгадывал ответы по выражению глаз и мимике.
— Как дела?
Сморщился. «Понятно. Значит, как всегда не очень».
— Как отец?
Хмыкнул. «Значит, опять пьяный».
— А мать?
Кивок на кухню. «Тоже ясно».
— Ну а ты что?
Скорбный выдох с поднятием и опущением плеч. «Значит, на мели».
— Что ж, бывает. Дела поправятся.
Наконец быстрый кивок с улыбкой означал «До свидания».
Кузнец сидел за столом, склонившись низко, почти положив на него голову. Казимир бесцеремонно шлёпнул его по плечу. Это было обычное приветствие у них. Они никогда не здоровались и не прощались. Один просто хлопал по плечу другого, и это всё заменяло.
Завидев своего знакомца, Милута обильно плеснул вина в стакан, залив при этом стол. Обдав немного крысолова, протянул ему. Выпивки было вдоволь. У него всегда было что-нибудь приготовлено, на случай прихода дорогого гостя.
Не сразу удалось довести свой вопрос. Милута уже порядочно нагрузился. Сдвинув брови, напряжённо размышляя, он вспоминал, кто такой Ширус.
— На что он тебе вообще сдался?
— От моих ничего не видать. А жрать хочется.
— У «Барсука» карманы пустые. Хоть и тоже Цели.
— А каким образом он им родственником приходится?
Кузнец надолго задумался. Казимиру даже начало казаться, что заснул. Он толкнул его локтём. Оказалось, не спал. В самом деле думал.
— Он ей брат. Сводный или приёмный... Ну да сводный. Это же так, кажется, называется? В общем, выросли они вместе. Как брат и сестра.
— То-то они так не похожи.
— Ну да, потому как не родные. Но всё равно как родные. Вместе росли.
— Чего же он теперь отдельно живёт?
— Это всё Иоахим. Вытурил его из родного дома... А ты думал?
— У него что с «Барсуком» ссора вышла?
Сердце Казимира преисполнилось радостью и надеждой. Впереди забрезжил свет.
— Не то чтобы ссора...
— А как Шильда и Иоахим сошлись? Такие, вроде, разные.
— Кто их знает? «Делец» же плут с головой, мастак на аферы. Опутал как-нибудь... Выпьем лучше. Пустая что ли? Ты подумай.
Кузнец с обидой оттолкнул опустошённую бутылку, которая непременно разбилась бы, не поймай её Казимир.
— Может, Ширус из-за сестры с «Дельцом» на ножах?
— А кто их знает?!
По тому, с какой сосредоточенностью кузнец уставился вперёд себя, Казимир понял, что больше от него сегодня ничего не добьётся. Всё-таки кое-что он разузнал. Ширус, близкий к Цели человек, родственник Шильды, по каким-то причинам недолюбливает её мужа. Неплохо бы выяснить эти причины, прежде чем идти к нему. К кому ещё можно было бы обратиться? Долго думать не пришлось. Трактирщик уже давно служил ему транслятором городских слухов, из которых при отсеве можно было отобрать и действительные факты. Подходящим для этого человеком был трактирщик. Он был достаточно осведомлён и, главное, любил поговорить. Собственно, выбирать то было особо не из кого. Кузнец, трактирщик, Маленчик и составляли Казимиру круг его общения. Пусть только с одним он мог быть откровенен, а с двумя другими говорил всего несколько раз. Но больше он ни с кем почти не общался. Кузнец был пьян. Сильно пьян, и говорить с ним было невозможно. С Маленчиком ещё сложнее. Следить приходилось за каждым словом — своим и его. В беседах с ним было слишком много подводных камней. Каждую фразу надо было запоминать. Запоминать интонацию, с какой та была произнесена, запоминать мимику и даже жестикуляцию, чтобы иметь потом возможность, как следует, всё проанализировать. Помощник мэра представлял из себя очень неудобного собеседника. Трактирщик же был безопасен. К нему они с кузнецом ходили довольно часто, часто обсуждали с ним разные невинные темы. И, хоть трактирщик говорил много и бестолково, всё-таки он был говорожец. К тому же благодаря своей работе он имел достаточно трезвое, именно — трезвое, представление о людях. Также он мог знать чуть больше, чем остальные, и уж точно был в курсе если не всех событий, то всех сплетен. На свою миссию Казимир решил использовать всю наличную медь. Самый лучший способ расположить к себе хозяина трактира — это потратить у него деньги. Имущий вызывает инстинктивное доверие и симпатию. Вот только пить надо будет поосторожнее, а слушать повнимательнее.
15
Трактирщик приветливо встретил его. Похоже, он был в настроении потрепать языком. Для затравки Казимир взял пиво и лакомство, которым редко себя баловал, — жаренную колбасу. Пил не спеша. Слушая и подбрасывая наводящие вопросы. Время им было выбрано удачно. Народу немного. Только пара завсегдатаев, занятые пивом и урожаем. Они совсем не мешали.
Чтобы завязать разговор, Казимир пожаловался, слегка, чтобы не перегружать своими проблемами. Трактирщик посочувствовал, поцокал языком. Даже повозмущался, но не слишком, чтобы не казалось, будто до чужих бед ему больше дела, чем до собственных. Казимир поинтересовался его делами. Трактирщик подробно и с деталями, которые он мог бы и пропустить, поведал о событиях последних дней. Перечислил посетителей. Вспомнил, что они ели и пили. Поругал прислугу за леность и нерадивость. Казимир для приличия также огрел их хлёстким замечанием, хотя он сам для своих заказчиков, несомненно, являлся таким же нерадивым работником. Пусть, его нерадивость и носила искусственный, вынужденный характер.
Трактирщика приходилось всё время одёргивать. Он неизменно от любой темы возвращался к глупости своих помощников, находя всё новые её примеры. О Ширусе мог сказать не так уж много. «Барсук» не был ни выпивохой, ни скандалистом. Слухи о нём ходили разные, часть их противоречила друг другу. Ухо у трактирщика чутко до слухов и ему в удовольствие было повторять их. Тем более крысолов, вроде как, изъявлял желание послушать. Начал в хронологическом порядке, с самого рождения Шируса. Отец их рано умер. Мать воспитывала детей одна. Кстати, как оказалось, никаким сводным братом Шильды Ширус не был, а был самым, что ни на есть родным. Доподлинно неизвестно, откуда пошла легенда, что он не «настоящий» Цели, но утвердилась она достаточно прочно и многие верили в это.
Они происходили из знатного, но угасающего рода. Вся семья Цели была странновата. Как простой человек, трактирщик достаточно снисходительно относился к их причудам, не мысля себе без них высшее сословие. Мать, например, была до того оригинальна, что заставляла своих детей, в том числе саму госпожу Цели, летом гулять босыми — «её нежными ножками по нашей грубой земле». Потом, опять же по её желанию, и Ширус, и Шильда постоянно навещали нищих в приюте, организованном ещё их отцом, тем самым, что так скоропостижно и рано скончался. Говорят даже, сама Шильда разливала там похлёбку нуждающимся, готовила им и, уж совсем невероятно звучит, ухаживала за больными — стелила им постель, обмывала их болячки и пр. В последнее трактирщик отказывался верить, считая это чересчур фантастичной выдумкой. Он никак не мог представить «этот прекрасный и хрупкий цветок рядом со всякими отбросами». Естественно, при таком «диком» (на взгляд многих в Говороге) воспитании дети не могли вырасти без странностей. И Ширус, и Шильда были общепризнанными «белыми воронами». Шильда была красавица, и это несмотря ни на что, располагало людей к ней. Для большого числа говорожских кумушек она была негласной законодательницей мод. Если она предпочитала свободные платья, то и многие спешили заказать себе у портных такие же. Если она носила волосы распущенными, то и на многих женских головках развивались такие же причёски. Подражательницы старательно перенимали черты своего кумира, но всё-таки им не так шли схожие наряды и укладки. Копия всегда уступает оригиналу. Трактирщик это отчётливо понимал. Если бы Казимир не имел счастье видеть госпожу Цели, он удивился бы восхищённым эпитетам, которыми тот осыпал её. Ширусу же не так повезло. И, как опять же многие признавали, он был умён. Только выражалось это в непонятной для прочих области. В захолустном Говороге занятие науками не встречало понимания. Это требовало большого времени и ещё большей усидчивости, и не влекло за собой никаких выгод, а только одиночество и отчуждённость. Книги достать нелегко, обсуждать их не с кем. Ширус, весь свой досуг, всего себя посвящавший научным опытам, был приговорён к изоляции. Его считали не просто за «белую ворону», но чуть ли не за помешанного, невзирая на весь его ум. Таково было общее мнение. Чего придерживался и трактирщик, редко в чём не согласный с остальными говорожцами. Уже никто и не мог вспомнить, откуда и как давно закрепилось за ним прозвище «Барсук». Ныне же его иначе и не называли.
Трактирщик раскрыл загадку неравной связи Шильды и Иоахима. Благородная семья Цели пришла в упадок. Кроме особняка и громкого имени, отец оставил после себя многочисленные долги — при жизни он не только щедро одаривал других, но и активно занимал. Он создал приют для бедных; устроил общественную школу, куда готовы были принимать даже крестьянских детей, если бы родители согласились их отдавать учить; хотел учредить музей, который, к сожалению, так и не увидел свет. А вот расплачиваться за эти благодеяния по наследству перешло к вдове и детям. «У папаши, похоже, было большое сердце, но маленький кошелёк», — не без ехидства, но и с некоторым снисхождением подумал Казимир. Дела у семьи шли всё хуже и хуже. То вообще было тёмное время для Говорога. Собирались забрать за долги фамильный дом, земли уже давно были проданы. Кредиторы наседали на вдову. Какое-то время их останавливали репутация семьи и малолетство детей. Но дети выросли, а с обеднением семья начала терять прежнюю популярность. Последним барьером, отделявшим от банкротства и полного краха, стала смерть старой госпожи Цели, видимо, не вынесшей такого обилия лишений и напастей. Несчастье помогло оттянуть время.
Здесь трактирщик посчитал нужным сделать отступление, обратившись к фигуре самого Иоахима Цели. Тот, как и Казимир был чужак, «приблуда», как выразился кузнец. Начинал с нуля, с самого низа. Работал в лавке. Парень он был толковый, сообразительный. Очень скоро, зарекомендовав себя, сделался приказчиком, потом управляющим, из «правой руки» стал «головой». Старик-хозяин и оставил его за главного, сделав совладельцем, а скоро и вообще умер. Это была первая ступенька на лестнице успеха, вознесшей Иоахима Цели до того, чем он стал теперь. С лавки он расширил своё влияние. Рискнув всем своим капиталом, выкупил соседнюю лавку. Дело шло в гору. Капитал множился. Появлялись новые лавки. Со скобяных товаров Цели перешёл на посуду, потом на одежду и обувь. Ему мало было продажи изготовленных другими людьми товаров. Руководство производством дало бы ему контроль и за источником прибыли. Нужна была мануфактура, которая соединила бы в себе разные отрасли. В те года он и сошёлся с Гроссом и Лаптэком, тогда ещё к службе никакого отношения не имевшим, но подававшим большие надежды. Они были выходцами из влиятельных семей, и все двери в этой жизни перед ними были открыты. Однако петли нуждались в смазке. Иоахим, тогда ещё не Цели, помог им в достижении их планов. Они помогли ему продавить революционную для Говорога идею строительства мануфактуры. Так что в успехе каждого из них лежала некоторая доля чужого участия. Поначалу всё шло замечательно. Мануфактура обогатила быт говорожцев. Многие товары уже не надо было завозить, тратиться на закупку. Производили сами под игидой Иоахима. «Делец» держал в своих руках все нити и контролировал все пути изготовления и сбыта. Давя конкурентов, порой приводя их к банкротству, он занял своими лавками целую улицу, перерезав тем самым торговую артерию Говорога. Городской рынок потерял своё значение. Говорожцы заказывали себе одежду и обувь в лавках Цели. Строили и ремонтировали свои дома, используя кирпичи и плитку, произведённые на его мануфактуре. Ели из его тарелок и мисок. Условно независимыми оставались кузнечные мастерские, и то кузнецы приобретали железо и прочие необходимые им материалы у того же Цели. Иначе говоря, зависимыми оказывались и они. Через устройство мануфактуры обрёл выгоду и весь Говорог. Появились рабочие места, снизились цены. Богател Иоахим. Росло благосостояние всех жителей. Без преувеличения полгорода так или иначе, в той или иной степени, работало на него.
Казимир не пил. Отставив в сторону кружку, он сосредоточенно вслушивался, стараясь не упустить ни единого слова. Троица — Гросс, Лаптэк, Цели — была связана ещё теснее, чем он думал ранее. Такого влияния, даже, пожалуй, могущества, Иоахим достиг не без помощи своих компаньонов. И, как он шёл в гору, так Цели клонились к упадку. «Делец» получил деньги и влияние, однако для города он так и оставался чужаком. Ибо не был местным, что у говорожцев считалось главной добродетелью. Так ему пришла идея породниться с знатной, имеющий глубокие корни, фамилией. К тому же невеста была красива, многие были в неё влюблены. Хоть сам трактирщик в это не верил, ходили слухи, что как раз из-за госпожи Цели троица и перессорилась. В действительности она могла послужить поводом или катализатором. Основной же причиной разлада была без сомнения деловая, остающаяся в тени, сторона их отношений. Не стали бы такие серьёзные и прагматичные люди конфликтовать из-за девушки.
Иоахим не гнушался афер и сомнительных операций. Благо, его тылы были надёжны прикрыты Гроссом и Лаптэком. Поговаривали, как по секрету сообщил трактирщик, что через третьих лиц «Делец» ускорил разорение Дома Цели, что тайно выкупал их долги. Расстраивая финансовое состояние семьи, он умудрился навязать свою «дружескую» помощь и сделаться необходимым. Ширус и Шильда не умели вести дела. Иоахим обладал этим умением как никто другой в Говороге. Он взял в свои цепкие, хваткие руки рычаги управления, отстраняя Шируса от малейшей возможности влиять на что-либо. Уже и ведение хозяйства в семейном особняке стало невозможным без участия Иоахима. Быть негласным управляющим делами семьи Цели для него было мало. Иоахим метил высоко. Ему нужно было имя, обаяние которого открыло бы двери, прежде запертые для него. В его чувстве к Шильде, если это и была влюблённость, была примесь меркантильных, сугубо прагматических интересов. Из всех добивавшихся руки Шильды он оказался настойчивее других. Не оставлял, засыпал дорогими подарками. Возможно, на тот момент им и вправду овладело какое-то чувство или по крайней мере он смог в этом убедить свою избранницу. Они поженились. «Делец» взял фамилию жены. Это было обоюдное решение: жертвовавшая собой ради сохранения родового гнезда Шильда продолжала династию, жертвовавший капиталами ради приобщения к именитому семейству Иоахим получал само это имя. Цели всегда активно участвовали в жизни города с самого момента его основания. Люди с благодарностью и уважением вспоминали не только отца Шильды Цели, может быть, неудачливого благотворителя, но во всяком случае человека благородного, но и её деда, влиятельного чиновника. Иные старожилы могли припомнить и прадеда. А порывшись в архивных книгах, можно было встретить многочисленные записи о других Цели, далёких предках и родственниках нынешних. Иоахим не просто так принимал эту фамилию. Безродный и безымянный «Делец» вписывал себя в длинную линию прославленных людей. Этим браком, этим откровенным мезальянсом Иоахим приобретал себе первую красавицу Говорога. Это проложило ему путь к скупке половины города и помогло подготовиться к поглощению оставшегося. Он купил себе доброе имя, на которое не имел морального права, равно как и на руку его носительницы. Став Цели, он окончательно слился с Говорогом или, вернее, прилип к нему. Сметались последние барьеры. Ему открывался доступ туда, куда ранее был закрыт путь. Для большинства он уже был полноценный говорожец. Его власть в городе была чуть ли не абсолютна. Тогда-то и отпал от троицы Лаптэк, уже успевший достичь большого чина в полиции. Ещё не отваживаясь на открытое противодействие, он выдерживал дистанцию. Гросс остался с Цели, нуждаясь в его помощи — главным образом финансовой. Благодаря такой поддержке позже он и победил на своих первых выборах. Но дружеские объятия постепенно стали превращаться в удушающую хватку. Мэра начало тяготить подчинённое положение. Теперь он шёл на перевыборы самостоятельно. Хотя и старался по возможности не порывать окончательно всех своих связей, как с Гроссом, так и с Лаптэком. Отделились друг от друга и брат с сестрой, прежде неразлучные. Миролюбивый, незлобивый Ширус сразу восстал против «позорного», по его мнению, брака. «Делец» расколол семью, фактически выжил своего шурина из дома. Тому пришлось поселиться в каморке на краю города — в халупе по сравнению с его родным очагом. При этом открытой ссоры не было. Новоявленный Цели даже как будто демонстрировал участие к своему строптивому родственнику. Подыскивал жильё, помогал устроиться. И тем не менее держал подальше от себя. Ширус также не стремился к сближению. Сторонясь её мужа, он перестал видеться и с сестрой.
Семейному раздору немало поспособствовал зятёк. Через советчиков-доброхотов Ширусу он внушил, что Шильда, оскорблённая отношением брата к её браку, не желает видеться, ну а Шильде напел, что это Ширус презирает её. Так Иохаим надеялся разжечь в ней чувство обиды, словно не он был причиной её бед, а Ширус. Шильда же чувствовала себя недостойной брата.
Не Ширус выступал инициатором размолвки прежде дружной семьи. Истинным виновником был Иоахим, сумевший расхождение во взглядах превратить в ссору, так настроить обе стороны, чтобы они уже не могли увидеться и соответственно не имели возможности сгладить все противоречия, что неизбежно бы произошло при личном свидании. Ширус послал несколько писем сестре, которые Иоахим перехватил. Примирение было предотвращено.
Слух о сводном родстве Шируса, по мнению трактирщика (откуда он всё это знал?), также мог быть делом рук или языка Иоахима. Эта искусственно созданная, но искусно использованная сплетня, кроме того, что содействовала отчуждению принципиального Цели, была бы в этом случае ещё и его личной местью. Иоахима отличала неуёмная гордость. Как в таком случае мог Ширус критиковать его за незаконное присвоение имени Цели, когда сам имел на него не больше прав?
Ширус чувствовал на себе последствия атаки, но не подозревал о её источнике. О слухах, окружающих его персону, он не знал. Его внимание, всецело подчинённое научным трактатам, не было настроено на уловление сплетен и досужих разговоров. И по своему характеру, и по образу жизни он не был способен к ведению борьбы, тем более с таким противником. Он всего лишь откровенно выказал своё несогласие на этот брак и не проявил к своему новоявленному родственнику уважения, какого тот ожидал, хотя со всеми окружающими, даже с прислугой Ширус был подчёркнуто обходителен. Иоахиму и этого хватило, чтобы счесть его своим врагом, против которого он повёл войну, неприметную, но весьма ощутимую при этом.
Ширус сам приписывал размолвке не тот характер, что она имела в действительности. Он полагал, что унизил свою обожаемую сестру. Одно его чутьё уловило точно, что виновником всего является Иоахим, хотя и себя самого он считал злостным бездушным соучастником. Ширус уважал свою сестру как и ранее, даже больше, к естественным братским чувствам прибавилось ещё преклонение перед её безмерной жертвой. И, чем более виноватыми друг перед другом чувствовал брат и сестра, тем труднее им было сойтись.
Победа была за Иоахимом. Однако не всё шло у него так же гладко и просто. Опасаясь его неограниченного и продолжающего расти влияния, Гросс принялся подыскивать способы это самое влияние ограничить. Ставил ему преграды там, где только можно. Благо, Городской Устав давал много к тому поводов. Любой закон, имея рычаг и правильно на него воздействуя, можно обернуть против кого угодно. «Дельцу» всё сложнее было получать разрешение на новые затеи. Была «заморожена» стройка второй мануфактуры. Люди сразу стали припоминать, что Иоахим Цели не настоящий — не коренной говорожец. Им стали об этом напоминать. Гросс активно мешал своему бывшему компаньону. В этом ему всегда готов был помочь Лаптэк. Гросса он тоже не любил, но не так сильно, как Цели. Триумвират распался. Каждый вредил другому по мере возможностей. Их баталии не могли не сказаться на Говороге. Город беднел. Иоахиму пришлось сбавить обороты. Его дело само по себе рискованное, теперь становилось убыточным. Таким образом мэр вредил собственному городу. Но и вина «Дельца» во всём этом была не столь мала. Это же он подвёл все торговые структуры под свою мануфактуру. Говорожцы предпочитали подлатать старую обувку и одежду, чем тратиться на покупку новых. Не было столько строек, сколько производилось строительных материалов. Предложение опережало спрос: склады наполнялись нераспроданными товарами. Мануфактура кое-как держалась на плаву. Только керамика приносила доход, и то через поставки другим городам. Торговля в Говороге затухала. Лавки закрывались. Рынок уменьшил свою площадь вдвое, а оборот пятикратно. Поэтому и не успели закончить ремонт дворца Цели. Не до того уже было. Иоахим, следуя пожеланиям жены, к которой относился с уважением — её нельзя было не уважать, намеревался реконструировать арку, построить новый, более вместительный приют, хотел создать парк. Затеи эти так и остались лишь затеями. Денег на это уже не хватало. Даже собственный дом — фамильный особняк Цели, не мог привести в порядок. Все средства шли на то, чтобы предотвратить грозящее банкротство. Внешне, конечно, особенно для обывателей, «Делец» всё так же выглядел непотопляемым и казался более значимой фигурой, чем оба его противника. В его владении оставалось много торговых точек, часть которых, правда, бездействовала и пустовала. В общем, Цели тонул вместе со всем городом.
— Цели уже не тот, — заключил трактирщик.
Он довольно далеко отклонился от изначального вопроса, что в конечном итоге оказалось лучше для Казимира. Пусть говорит всё, что знает.
— Так «Барсук» недолюбливает своего зятя?
— Не то что не любит. Это не то слово...
Трактирщик, так и не найдя слова, которое было бы «тем», просто переменил тему. Казимир на этот раз не позволил ему увлекаться. Вернул обратно.
— Они почти не общаются. На свадьбе, говорят, мрачнее тучи был.
— А он ничего не предпринимал против этого брака?
— Да что он мог сделать, тем более против Иоахима то? Его не остановить. Уж если он на что нацелится, своего никогда не упустит.
«Однако с новой мануфактурой не очень у него пошло. Значит, Гросс не так уж слаб, а Иоахим не так уж силён», — размышлял Казимир.
— ... Мать их ещё что-нибудь могла бы, может быть... Если бы была жива. Ну так она умерла, — продолжал трактирщик.
— А Шильда? Она вообще любит своего мужа? — чуть не с замиранием сердца спросил Казимир.
Трактирщик и на это ничего определённого не ответил. О Шильде, как и все хоть раз её видевшие, плохого он сказать не мог. Сплетни не касались её. Поэтому мало верилось, что она, такая благородная, возвышенная, могла полюбить такого, как Иоахим, который был чуть ли не полным антиподом ей. Столь же маловероятным казалось, чтобы какие-то корыстные мотивы руководили ею при вступлении в брак. Возможно, сыграла природная жалость, сострадание к его любви, если он любил. Какое бы чувство ни руководило «Дельцом» в те годы, оно действительно было сильно. Возможно, она подпала под его влияние. Что ни говори, а Иоахим обладал харизмой сильной личности и выигрышно смотрелся на фоне остальных говорожцев.
Казимир всё более убеждался, что кандидатура на роль «ключа» им была выбрана верно. Ширус оказывался полезен ещё и тем, что «Делец» не воспринимал его как своего возможного противника. С этой стороны он не ожидал удара.
Казимир задал ещё несколько вопросов. Трактирщик уже начал повторяться, путаться. Было ясно, что он рассказал всё, что знает. Крысолов даже не стал допивать пиво. Пивной шумок в голове ему сейчас был совсем не нужен. А вот колбасу доел. Трактирщик, по всей видимости, решил, что целью визита было искренное желание проведать его. Они тепло попрощались. Оба в конечном итоге получили то, что хотели.
16
Личность Шируса Цели представляла из себя запутанный комок, в котором переплетались разные нити. Одна из них, самая яркая, вела к Шильде. Любит, любила ли она своего мужа? Для Казимира очень важно было прояснить это. И не из каких-либо корыстных, эгоистичных мотивов. Он и сам толком не мог понять своих чувств. Даже в мечтах не осмелился бы на признание своего влечения к ней. Настолько совершенный образ она приняла в его воображении. Все мечты, накопленные в долгих странствиях, слились для него в Шильде. Не хотелось никоим образом сокрушать этот идеал. Чтобы ни одного пятнышка не было на её чистоте. Поэтому так необходимо ему было, несмотря на обилие и серьёзность всех проблем, разрешить в первую очередь этот мучительный вопрос.
«Барсучья нора», на удивление, совсем не вызывала впечатления чего-то жалкого и убогого. На взгляд Казимира, жилище обладало всем необходимым для того, чтобы считаться комфортным. Конечно, с фамильным особняком Цели не сравнить. Только кабинет, спальня, кладовая, заваленная книгами, кухня и ванная комната. Иоахим с его то возможностями и вправду мог найти что-нибудь получше. Ширус жил одиноко, окружённый кольцом непонимания. У него не было и не могло быть приятелей. Знакомые их семьи, отдалившиеся ещё по возникновении первых финансовых проблем, теперь и вовсе забыли о его существовании. А если и вспоминали, то затем лишь чтобы позубоскалить на его счёт. Казимир тоже не очень понимал, что это за науки такие. Но нелюбовь его к толпе, к большинству пересиливала. Так что он поневоле проникался уважением к Ширусу. За то, что тот также против всех и также чуждается общества. Одиночки были ему по сердцу. От того и с кузнецом они так легко сдружились.
Своей внешностью Ширус полностью оправдывал прозвище. Полноватый, подслеповатый, немного сутулившийся, в поношенном шерстяном жилете, с густыми бакенбардами. Он действительно походил на барсука. Хотя Казимир, если бы хотел как-нибудь его обозвать, то скорее уподобил бы «кроту».
По рассеянности он не сообразил спросить крысолова, что ему нужно. По-видимому, не признал его, хотя сам когда-то первым инициировал знакомство.
— Я — крысолов, — разорвал наконец затянувшееся молчание Казимир.
— Да, да... — закивал головой Ширус.
Снова помолчали.
— Чем могу помочь? — участливо спросил учёный.
Казимир про себя ухмыльнулся этому вопросу. «Чем он мне может помочь?»
— Я изничтожаю крыс в городе. Подумал, может, вам пригодятся мои услуги, — от этого полувопроса-полупредложения невозможно было отказаться.
— Да, да... Крысы у нас стали настоящим бедствием. К счастью, у меня есть Разбойник.
Казимир недоумённо поднял бровь.
— Мой кот, — пояснил Ширус, указав рукой в угол комнаты. Там в тени громоздкого кресла угадывался внушительный бугор.
Казимир выразительно обвёл глазами фолианты.
— Хотя у меня столько книг. Боюсь, как бы их не попортили. И вправду, может быть...
Казимир немного поднажал. Он умел внушить свою необходимость. Для чего необязательно было подпускать в дома потенциальных заказчиков грызунов, порой достаточно было в разговоре усугубить крысиную угрозу описанием в самых чёрных красках их хитрости и приспособляемости, противопоставить которым человеку нечего, при этом не принижая эффект от своей деятельности.
Задачу свою он видел главным образом не в том, чтобы уничтожить крыс, а в том, чтобы добиться самой работы. И поскольку полная победа над паразитами была фактически невозможна, Казимир, изучив крысиные повадки и инстинкты, принуждал их к затишью, уважению к обозначенным им границам. Это уже был результат. Любые потери серые твари восполняли в самые короткие сроки. А после этого уже с настороженностью относились к отравленным яствам. Искусно обходили ловушки. Кошки — ненадёжное средство. Они отпугивают, в первую очередь своим запахом.
Крысы никогда не исчезнут. Они накрепко связали свою жизнь с людьми. Никто и ничто не в силах их искоренить. И каждый крысолов понимает это. Понимал это и Казимир. По существу вся его работа сводилась к тому, чтобы, приуменьшив численность крыс, задать рамки их поведению, поубавить им наглости, напугать. Чтобы дальше подвалов, чердаков и стоков остерегались вылезать. Яд и капканы прореживали ряды серых армий. Самые же сильные, хитрые и выносливые как всегда выживали. И этих уже крайне сложно было достать, если не вообще невозможно. Эти крысы становились элитой своего сообщества.
Крысолов поневоле проникался к ним уважением. Сила всегда вызывает уважение.
— Кот — это хорошо, тем более такой. Но только от крыс он вас не спасёт, — Казимир не преминул похвалить перед Ширусом его питомца, отметил его жирность и пушистость. Скорее всего это было единственное близкое существо в его жизни, — глядите, как бы не пожрали всех ваших книг.
— Да, да... — Ширус, похоже, любил соглашаться в разговоре. Хотя на деле это даже не было формой ведения диалога, просто ни к чему не обязывающее восклицание.
— Много то я не беру, — этим доводом Казимир намеревался окончательно сломить его. — Заказов у меня хватает, так могу и у вас за компанию поработать, — далее как будто невзначай он обронил имя Иоахима Цели, ругнул его за скаредность, которой, впрочем, не было.
Услышав, что дом их семьи атакуют орды крыс, Ширус неразборчиво хмыкнул. То ли он радовался беде своего заклятого врага, то ли переживал о судьбе родового гнезда.
— Да, да... — он снова закивал головой.
Казимир видел, что Ширус далёк ещё от того, чтобы согласиться нанять его.
— Мне то что? Пропитание обеспечите, с меня и довольно, — продолжал наседать крысолов. Ещё раз ненароком заметил, что часто бывает в особняке Цели, рассчитывая, что брата не может не интересовать, как поживает его сестра, с которой он потерял контакт. Это была наживка. И Ширус, подумав, поломавшись, заглотил её.
— Вы не видели госпожу Цели?
Казимира немало удивило, что он так почтительно именует свою сестру.
— Конечно, — несколько развязно бросил он, словно чуть ли не каждый день видится с ней.
По доселе безмятежному лицу Шируса пробежало лёгкое облачко. Он нахмурился, должно быть, уловив фальшь. Казимир понял свою ошибку.
— Пару раз я имел честь видеть её.
— Какой она вам показалась? По-вашему, как она себя чувствует?
— Как сказать? Очень грустная всё время. Тоскует как будто.
Ширус никогда не верил в их семейную идиллию, так что Казимир впервые мог высказать всё, что думает. Он даже немного увлёкся. Изобразил Шильду дикой птицой, запертой в клетке, увядающей розой, окружённой колючим чертополохом. Слишком поэтично и красочно для человека его профессии. Переборщил с чувством, но достиг желаемого. Ширус слушал внимательно. Явно переживал. В качестве довеска, Казимир повторил несколько правдоподобных баек, перенятых от кузнеца, заранее оговорившись, что сам не верим им. Ничего предосудительного в слухах, окружавших Шильду Цели не было. Её все уважали.
Ширус растрогался. Поблагодарил крысолова, даже пожал ему руку, ещё раз удивив этим последнего. Ему ещё никто не пожимал руки, кроме кузнеца. И никто из «господ». Казимир невольно проникся участием к «Барсуку». Стало жаль его. Накладывало отпечаток и то, что это был Её брат. Он был к ней ближе, чем кто-либо. Несмотря на все его проблемы, несмотря на безнадёжность своего положения крысолову было жаль этого мягкого, добросердечного человека, волею судьбы вынужденного противостоять беспринципному и могущественному врагу. Казимир пообещал себе, что никогда и ни за что не сделает ничего во вред ему.
Перед уходом Казимир для вида осмотрел домишко. Посветил свечой в углы. Поцокал языком и даже присвистнул. Все эти манипуляции должны было показать, что дела обстоят не лучшим образом.
— Завтра я зайду к вам. Вы будете дома?
— Да, я всегда здесь.
— Вот и хорошо. Значит, до завтра.
В целом, Казимир был доволен, хоть и не узнал пока ничего важного.
17
У Казимира было прекрасное настроение, и ему для этого даже не пришлось пить. Омрачил всё посыльный от Цели, от Иоахима Цели. Вызывали СРОЧНО. И это не сулило ничего хорошо. Для решительного противостояния он ещё не был готов. Сведений не хватало. По пути ломал голову, что могло произойти. Заранее намечал возможные направления атаки, продумывал способы защиты, отговорки на все случаи.
Казимиру пришлось идти не в особняк, как обычно, а в одну из контор, располагавшуюся в центре города. Тут было людно, но тем не менее без толчеи. Одни лица быстро сменялись другими. Посыльные прибегали и убегали. Что-то сообщали, приносили бумаги. Приходили приказчики из лавок. Двое служащих стояли в дверях наподобие стражников, отсеивая случайных визитёров. По сравнению с мэрией здесь действительно кипела жизнь. Контора напоминала штаб сражающейся армии, куда поступают рапорты с поля боя. Эта беготня действовала на Казимира раздражающе. Его вообще раздражало теперь всё, связанное с личностью Иоахима Цели. Его мир с лавками, мануфактурами он воспринимал как враждебный себе.
Крысолову не потребовалось называть своё имя. Его узнали сразу и без лишних предисловий провели к хозяину. Здесь всё совершалось с максимально возможной скоростью. Дело ждать не будет. Система была выстроена, чтобы поглощать и переваривать. В перспективе она должна была охватить весь Говорог. Нынешняя же заминка в достижении этой цели была не более чем раскачкой перед новым наступлением. Копились силы. И ситуация сложилась так, что остановить этот процесс можно было только ценою разорения всего города. Гросс не мог этого не понимать, поэтому использовал полумеры. Приостанавливал, но не запрещал. Ставил препоны «Дельцу», ограничивал его влияние, но не стремился уничтожить. Лаптэку же на эти соображения было наплевать. Главное расправиться с заклятым врагом. Особенность триумвирата состояла в том, что у каждого имелся какой-нибудь компромат на другого. Они были тесно взаимосвязаны и при этом люто ненавидели друг друга. Как свора псов, дерущихся за мясо. Каждый норовил отхватить кусок побольше, попутно покусав конкурента.
От хорошего настроения не осталось и следа.
Рушились все планы. Только успел завязать знакомство с Ширусом. Ещё хотя бы несколько дней. Слишком рано. Что ему могло понадобиться?
Иоахим начал с дела. Говорил о крысах, но при этом не касался своего дома и даже мануфактуры, сразу повёл к выборам и той роли, которую Казимир может сыграть.
— Крысы могут стать решающим фактором, чтобы не допустить переизбрания Гросса. При правильно сделанном акценте, разумеется.
Крысолов чуть не ахнул. Ничего сенсационного в этом не было. Удивляло то, что он взялся говорить об этом.
— Однако надо сделать так, чтобы Лаптэк не смог один собрать все пенки. Нельзя дать ему использовать этот козырь. Вы понимаете?
Конкретно эту мысль Казимир понимал, но не понимал ещё, куда «Делец» клонит.
— Вы стали вхожи к ним обоим. Оба вам доверяют, насколько они вообще способны доверять кому-либо. Во всяком случае вы им не противник.
Цели окинул его одним из своих проникновенных давящих взглядов. Казимир не поддался.
— Чего я хочу? — он говорил, как будто согласие Казимира уже было получено или даже вовсе не требовалось, — я хочу, чтобы за неделю до начала выборов вы дали понять Лаптэку, что не можете не выполнить взятых перед мэром обязательств, иными словами, что отказываетесь от дальнейшего сотрудничества с ним. Пусть у него не будет сомнений в победе Гросса.
«Так вот что ему нужно. Вот как он хочет свалить их. Звучит, конечно, гладко. Не поспоришь. Только он, похоже, не задумывается, что Лаптэк за такие слова со мной может сделать. Ему наплевать». Казимир поспешил указать на опасность, которую неизбежно вызовет неподчинение главе городской полиции.
Цели брезгливо поморщился.
— Лаптэк ничего вам не сделает. Не осмелится. Вы работаете у Гросса и находитесь под его защитой.
— До выборов — да, но после...
Цели причмокнул губами. По-видимому соглашаясь. Уж кому как не ему знать, на что способен его бывший друг и злейший враг ныне.
Некоторое время длилось молчание. «Делец» обдумывал что-то, искоса поглядывая на крысолова. И вряд ли он в этот момент думал о том, как обеспечить его безопасность.
Казимир не показывал никаких реакций. Он весь был ожидание.
— За Лаптэка можете не беспокоиться, — наконец обнадёжил он.
— Да но...
— Всё будет в порядке. Я позабочусь о этом. Лучше думайте, как выполнить то, что я вам поручаю. Остальное предоставьте мне.
Хорошо ему было говорить. Будет он беспокоиться о другом? Скорее всего отдаст на расправу. Да ещё, может быть, выставит «козлом отпущения», главным виновником.
Казимир никак не мог удовлетвориться таким ответом. Даже та роль, которую он играл при Цели, не допускала, чтобы он спокойно проглотил это.
— Мне всё-таки хотелось бы точно знать...
— Что бы вам хотелось знать? — Цели пока ещё не становился резок.
— Легко сказать — не думайте о Лаптэке. Лаптэк от этого не перестанет думать обо мне. У него тысяча возможностей расправиться со мной. Кто я? И кто он?
— Вы всё об этом?
Он в самом деле не понимал этого соображения. Что ему до чужих бед? Не утруждал себя раздумьями о судьбе крысолова, предоставляя ему самому искать пути к своему спасению.
— Вас интересует, какие меры я предприму. Пожалуйста, — он начинал терять терпение, в голосе стали слышны жёсткие нотки, — в решительный момент, то есть в установленный мною срок, вы исчезнете из города. Я всё устрою. Никто просто не успеет вам ничего сделать. Вдобавок, за все риски вы получите порядочное вознаграждение. Подумайте хорошенько о этом.
При таких раскладах у Казимира не было выбора. Не оставалось ничего иного, как согласиться, с ужасом представляя, что будет если Лаптэк прознает об этом.
Это был беспросветный тупик. Все шансы на спасение были связаны с Ширусом, на которого он рассчитывал даже больше, чем на него самого рассчитывали Гросс и остальные.
Казимир смирился, но не сдался. У грызунов он научился приспособляемости. Пока условия были безрадостные и вообще бесперспективные. Но и крысам приходится жить в сырых подвалах и мокрых водосточных трубах под угрозой бесчисленных опасностей. Но они живут и выживают. Вот и он будет выживать. Несмотря ни на что и ни на кого. Теперь он должен демонстрировать верность и Цели. Пусть. Он будет предан. До определённого момента, пока не откроется новый путь.
Он — крыса, которую пытаются сожрать кот — Гросс, пёс — Лаптэк и змей — Цели. Им не удастся. Они не съедят его. Он вырвется из лап одного, минует зубы второго и выскользнет из удушающих объятий третьего. Предстояла борьба, но борьба странная, зависящая не от силы воли и несгибаемости. Напротив, надлежало мимикрировать, раствориться в их воле. Притворяться, будто нет у него собственного «я», казаться глупее и проще, чем есть на самом деле. Быть как инструмент для них. Собачкой, которую науськивают на добычу. Он таким станет. Что ему скажут, то и будет исполнять. Для видимости, естественно. Будет изображать действие и решимость. Конечно, с тремя понадобятся и три разные тактики. С двумя, вроде бы, проблем особых не было. Он научился подлаживаться к ним. Изображая для каждого доступный ему тип простачка. С Цели пока не получалось. Этот мог и расколоть.
Уверив насколько возможно «Дельца» в своей благожелательности, Казимир поспешил к Ширусу. Не только мысли о спасении вели его. Ему надо было успокоиться. Почувствовать опосредованно ту теплоту и сияние, что исходят от Шильды Цели. Сама она была недоступна. Ни в ком другом не было столько от неё, как в Ширусе. Вот почему он стал так близок и важен ему. Столь непохожий на сестру, он носил в себе её частицу. Как истинный Цели, не то что этот «приблуда» Иоахим.
18
Ширус не спешил разговариваться. Отвечал либо односложно, либо отвлечённо. Постоянно и по любому поводу соглашался. Хмыкал и опять возвращался к своим непонятным мыслям.
— Да... да... — несмотря на усиленное кивание, было очевидно, что он не очень вслушивается.
Казимир готов был кусать губы. Снова ему открывались собственные его одиночество и отчуждённость. Всегда один и против всех. На лесной дороге, когда над головой небо, а вокруг лишь деревья и дикие звери, он не был так одинок, как в городе, среди толчеи и суеты. Везде ему здесь грезилась ненавистная толпа. Даже в самых добродушных и дружелюбных лицах маячил её неистребимый образ. Некоторые в одиночку могли заключать в себе целую толпу. Не по своей воле мучаясь и мучая другого, Казимир остро испытывал чувство абсолютной заброшенности. Что между ним и миром стоит непреодолимая ни для одной из сторон преграда. Ни в ком он не мог обрести поддержки и понимания. В лучшем случае показное сочувствие. Даже насчёт кузнеца Казимир стал сомневаться, дружба ли это или лишь выгодный обоим союз единомышленников. Существует ли вообще такая вещь как дружба? Кузнец скрашивал ему досуг. Но был ли он другом? Даже в разгаре застолья в моменты излияния чувств, несмотря на взаимные признания в дружбе, крысолов оставался одинок. Сам Казимир не мог определить последовательность: он не любил других, потому что его не любили или его не любили, потому что он никого не любил. Началось, естественно, с детства. Уже тогда, родившись в бедной, почти нищей семье, не имея постоянного угла, он проникся духом неприкаянности. Ещё ребёнком вынужденный трудиться, приучился не любить тех, кто заставляет его работать. Изведав сполна несправедливости, принял за должное — отвечать злом на зло. А добра ему никто не делал. Кроме разве что матери. И то чаще вспоминалось то, как она била его, чем какие-то проявления заботы. Неудивительно, что для него с такой по большому счёту горестной судьбой, противоестественными стали казаться простые человеческие чувства. Если так можно сказать, он невзлюбил любовь. Не веря в её возможность, не надеясь, уже не ожидая увидеть её. Он странствовал всю жизнь. Узнал и голод, и нужду. Прошёл и побои. Своими боками, хребтом, через боль и страдания познавая жизнь. Он ни во что не верил, ни на что и ни на кого не надеясь. Только нынешний момент имел значение. Только обеспечение материальных потребностей. Это была вынужденная мера. Добровольное очерствение души, чтобы можно было выжить. Это было необходимо при таком образе жизни и работе, которую он избрал, вернее, которую его принудили избрать. Никакого выбора: приспособиться или умереть. Если, конечно, не считать смерть за достойную альтернативу. Приспособиться можно было, став жёстким, в иные моменты жестоким, но главное равнодушным. Когда ты один, никто тебе не навредит. В закрытую душу не плюнут. В протянутой руке он всякий раз ожидал увидеть камень, обычно так и получалось. Он изучил людей с худшей стороны, которую стал принимать за единственно возможную. Казимир даже не прочь был стать худшим из худших. Когда удавалось набить брюхо, он предавался мечтаниям. Иногда воображал себя великим правителем, тираном и деспотом, устраивал воображаемые казни. Представлял, как мучаются фантазийные жертвы его воли, в реальной жизни его обидчики. При этом не был жесток. От собственной ничтожности в глазах окружающих сознание искало способа отомстить. Хотя бы так, мысленно.
Казимир обладал сложным характером, а любят простых. Поэтому ему практически всё время приходилось притворяться, мимикрировать. Настоящий он никому не был нужен, да и до созданного им искусственного образа тоже не многим было дело. В какой-то мере он шёл тем же путём, что и Ширус. Путём на сопротивление с миром. Только как человек более практический крысолов быстро научился смиряться, наступать на горло собственной песне, вовсе её заглушил, чтобы не отвлекала. Он был не такой. Его не понимали, многие не любили. Он отвечал равнодушием.
Они и вправду в чём-то были похожи. Как и Ширус, так и Казимир были окружены плотным кольцом отчуждения. Один был изворотлив в практике, другой обладал теоретическими знаниями. Один научился проникать за пределы стены, отделяющей его от других людей, другой был обречён на одиночество. Ширус также успел уже изведать несправедливости. Его предавали. И Казимира могли бы предать, если бы он кому-нибудь когда-нибудь доверился бы. Даже сферы их деятельности не столь отличались, как сначала могло бы показаться, во всяком случае не были противоположны друг другу. Ширус боролся с людской темнотой, кажется, изобретал какие-то лекарства. Казимир занимался очищением мира с приземлённой, санитарной точки зрения. Оба работали на благо окружающих, и обоих не ценили. Роднило их также и то, что им даровано было чувство прекрасного. Для обоих воплощением чистоты и красоты являлась Шильда. Одному она была сестра, другому — королева, богиня.
Шильда привнесла в жизнь Казимира веру во что-то светлое, дала ощутить красоту жизни. Пусть недостижимая, недоступная, тем не менее она была где-то рядом. Пусть одному лишь мгновение посчастливилось лицезреть её, другой был лишён общения с ней. Но они знали, какая она. У них было это.
Казимир просто не мог уместить в своей голове тот факт, что Ширус вырос вместе с ней, что они, должно быть, играли в детстве, что он мог говорить с ней, когда захочет. Ему сложно было представить Шильду маленькой. Она для него всегда была такой, как сейчас, не могла постареть, не могла быть ребёнком. Как вечно молодая фея. При столь возвышенном чувстве не могло быть и речи, чтобы использовать её как средство для спасения, для личной выгоды. Если он заговаривал о ней, то в таком ключе, что это не вело к практической цели. Её образ он поддерживал незамутнённым. Никому не давая бросить на неё хоть тень. Крысолову, несмотря на жизненный опыт и наработанные взгляды, свойственна была мечтательность, которую ничто не могло искоренить, даже у него самого это не получилось. Любил странствовать и предпочитал борьбу. И пусть борьба эта была с крысами, а путешествия в реальности походили на бродяжничество. Его вела мечта, которую он сам для себя не мог сформулировать. Ему хотелось чего-то исключительного, ему одному доступного. Вот это стремление, эта неясная мечта обрела конкретные черты, соединилась с образом Шильды. Она и стала недостижимой мечтой. Если бы самому себе осмелился признаться в этом, то об одном были бы тогда все его помыслы — служить ей безвозмездно. И не рыцарски, а слугой — рабом быть при ней. А в награду иметь возможность, право любоваться ею, ловить её скользящий взгляд на себе. Нет, никогда он не будет использовать её. А все вопросы о ней имели одну цель — выяснить, счастлива ли она и что испытывает к мужу. Больше ничего. Это было для души. Не выгода вела его к Ширусу. Ведь в сущности, что мог знать этот рассеянный, чуравшийся других человек о планах своего зятя, с которым он к тому же не общался. Что он мог рассказать? Возможно, Казимир не отдавал себе отчёта, что им движет, что для него важнее — спасти собственную шкуру или душу, но он знал точно, что Ширус ему необходим. От него, как от зеркала, отражался свет Шильды.
Впервые за всё время их знакомства, крысолов сам заговорил о ней. Осторожно, чтобы не оборвать той тончайшей ниточки, связывающей его с Ширусом и через него с Шильдой. Ширус ценил тактичность. О сестре он говорил охотнее, чем о чём-либо ещё. Он не верил в её любовь к Иоахиму. Этот брак не давал ему покоя. Слишком неравные фигуры. Рядом с ней любой был бы мелок и недостоин. Ширус не винил её ни в чём, но винил себя за то, что не смог отстоять честь семьи. Кто бы мог подумать, что «Барсук» может быть таким принципиальным. Он снова и снова спрашивал о ней. Как она выглядит? Какое впечатление произвела? Крысолов снова и снова повторял, что нашёл её грустной и тоскующей, что, впрочем, ещё не служит доказательством несчастья. Это мог быть минутный спад настроения, душевный порыв. Ширус заметил, что такой порыв может и затянуться, и тогда это уже полноценное несчастье. Вслух Казимир не спешил соглашаться, но мысленно признал правоту сказанного.
Потом какое-то время помолчали. С ним Казимиру было приятно и помолчать.
— Всё-таки, вы думаете, она несчастна там? — нарушил затянувшуюся тишину Ширус.
«Там» — означало «с ним». Что мог ответить Казимир? Он и сам хотел разрешить для себя эту загадку. Все его выводы основывались на слухах, которым он и сам не очень верил, а всё общение с Шильдой Цели состояло из редких мгновений, когда ему удавалось беспрепятственно наблюдать за нею. В единственную их встречу лицом к лицу она говорила с ним, не смотря, через привратника и лишь обдала одним мимолётным, но обжигающим взглядом. Взглядом, который он так и не смог потом забыть. Что он мог рассказать о ней? Если, наоборот, пытался сам что-нибудь узнать. Казимир повторил все незначительные детали, бросившиеся ему в глаза. Ширус слушал и кивал. После наступила тишина. Странное дело, молчание как будто больше сообщало, чем слова. Не надо было выискивать искренность в дежурных фразах. Оба в этот момент были собой. Не притворялись, не подстраивались под мысли и чувства собеседника, не играли.
И, хоть опять разговор ни к чему не привёл, безрезультатен он не был. Казимир, словно, очистился, набрался сил и уверенности для предстоящей схватки. В Ширусе он действительно обрёл ключ, только не к его могущественному зятю, а к его сестре, власть которой над сердцем и разумом крысолова многократно превосходила то влияние, что имел реально угрожавший ему «Делец». С кузнецом он пил, сбрасывая таким образом накопленный стресс. Если возникала потребность поговорить или что-нибудь уточнить, существовал трактирщик. К Ширусу Казимир ходил помолчать. Он никуда не продвинулся и не достиг ни одной из целей, которые поставил перед собой, но однако чувствовал при этом, будто положение его упрочилось и даже Цели не по силам достать его. Казимир ощущал себя несокрушимым.
19
Только на третий день их знакомства крысолов всерьёз взялся за Шируса, решив во что бы то ни стало его разговорить. Сделать это можно было через что-то личное. Не только сестра служила задевающей душевные струны темой. Существовал ещё зять, невольное родство с которым было тягостно для него. Опасаясь острой реакции, Казимир для завязки начал с выборов. И произошло неожиданное — Ширус с охотой пошёл на общение. Предложил присесть. Единственное кресло было занято котом. Так что пришлось потревожить его покой. Когда Казимир переносил Разбойника с облюбованного им места, тот даже глаз не соизволил открыть. Хорош, борец с крысами. Оказывается, помимо учёных премудростей «затворника» интересовали и внутригородские дела. И, оказывается, его также волновали предстоящие выборы. И, вопреки закрепившимся мнениям, он был весьма проницателен.
— Выборы имеют огромное значение для всех нас. Всё решится. Судьба города и нас всех, его жителей.
Казимир умел говорить с кем угодно, если надо. Но сейчас, даже с Ширусом, наиболее близким ему по духу человеком, он и рта не мог раскрыть.
— Кое-кто думает, что будет лучше, если к власти придёт Лаптэк. Но что от этого изменится? Сначала, я это допускаю, из одного только желания отомстить Гроссу, будет отстранять и смещать всех его приближённых. Но принцип то не изменится. На место одних крыс придут другие. При чём следующие даже могут оказаться хуже предыдущих. Нет, Лаптэк — это не выход. Вы же видели их обоих, имели возможность с ними пообщаться.
Рассуждения его были не лишены практичности. Только непонятно ещё было, куда он клонит.
— Вам не кажется удивительным, что от вас волею случая столько зависит? Что наш «крысятник» так нуждается в вас? И в ваших силах сокрушить их. Весь Говорог, если как следует приглядеться, один большой крысятник. И вы можете его расчистить.
Крысолов не смог скрыть удивлённого взгляда.
— Вас словно Провидение нам послало. Именно, именно. Не кривитесь так. У вас уникальное положение. Вы вхожи к обоим. Оба на вас рассчитывают, даже в какой-то мере доверяют. Это ведь два злейших врага. Гросс и Лаптэк. Они не общаются. Даже в одном помещении будут через третьего разговаривать.
Казимиру невольно вспомнился приём, оказанный ему Шильдой Цели.
— Говорог в упадке. Пока это ещё, может быть, не столь ощутимо. Гросс умело пускает пыль в глаза. Отвлекает горожан от истинного положения дел. Лаптэк будет действовать грубее, но ситуацию менять не захочет. Их заботит только сиюминутная выгода. Что будет с городом им безразлично.
— Не понимаю, что я могу сделать.
— Но как же? Вы же крысолов. Ваша работа истреблять крыс. Наш город страдает от крыс. От разных, в том числе двуногих. Вам под силу изменить расстановку сил.
— Я — всего лишь маленький человек. Что я могу?
— Вы можете многое. Если правильно рассчитать план действий.
— Да если бы не крысы, они бы и смотреть на меня не стали.
— Именно благодаря своему ремеслу вы имеете реальную возможность повлиять. Столкнуть их друг с другом, да так чтобы оба расшибли себе лбы. Это возможно. Вы можете спасти Говорог.
«Так вот чего он от меня хочет».
Ширус заметил его ироничную гримасу.
— Вы тоже смотрите на меня как на городского сумасшедшего. Как на чудака. Пусть, я — чудак. Чудак, если верю, что мир можно изменить. И это на самом деле не так-то сложно. Надо только захотеть. Надо только начать и изменения не замедлят проявиться.
Ирония на лице крысолова перешла в явный сарказм.
— Что вы думаете о Иоахиме?
«Хороший вопрос», — Казимир чуть было не рассмеялся. Его спрашивали о том, что он и сам рад бы узнать, и тот, у кого он хотел это узнать.
Кое-какими своими наблюдениями он поделился. Жёсткий. Решительный. Волевой. Влиятельный. Властолюбивый. Что ещё о нём можно сказать? Это и правда, всё, что он знал.
Ширус удовлетворённо кивал. Эти характеристики совпадали с его мнением.
— И как вы думаете, он будет спокойно дожидаться результатов? Когда столько, в том числе он сам и дело его, зависит от того, кто станет мэром. Ни Гросс, ни Лаптэк ему не нужны. Поэтому он ни за что не допустит, чтобы кто-либо из них победил. Его может устроить только слабенький мэр. Возможно, будет выдвигать кого-нибудь из тех, кто уже от него зависит. Самое странное, что пока он (Ширус даже избегал поминать его имя лишний раз) ничего не делает. Ничего не слышно о третьем кандидате. Возможно, это будет своеобразный «чёртик из коробки». А, может быть, им затевается что-то, какая-то большая афера, в которых он мастер. И ему нужна тишина, чтобы всё провернуть. Пока его враги сильны и могут помешать. Не так просто всё это. Не спроста.
Казимир замер. Он жадно вслушивался, затаив дыхание.
— Иоахим — пиявка на теле города, — заключил Ширус. Больше он ничего не сказал. По обыкновению хмыкнув, глубоко задумался. Казимир понимал, что это означало конец беседы. Теперь ни слова от него не добьёшься.
Сказанное Ширусом проливало свет в область, скрытую непроницаемой темнотой — в закоулки ума Иоахима Цели. Для которого выборы были более важны, чем казалось раньше. Всё замыкалось на них. Сходились интересы разных сил, и схватки было не избежать. Хуже всего, что и Казимиру было не избежать участия в этом противостоянии. Всё-таки, что затевает Цели? Кто его «чёртик»? Было понятно, почему Гросс рассчитывает на крысолова, и почему Лаптэк хочет использовать его. Но навряд ли «Делец» с его то возможностями и связями на нём одном будет вести свою игру. Казимиру даже захотелось вновь увидеться с ним, предварительно, конечно, продумав всё. Пробросить какой-нибудь вопрос или замечание и понаблюдать за реакцией. Здесь мог пригодиться Ширус. Как образ. Как пригодилась Шильда, чтобы разговорить его. Намекнуть, что Ширусу что-то известно о его планах. Пускай, тот ничего такого не знает, а имеет лишь смутную догадку. Своему шурину Цели ничего не сделает. И большего вреда, чем уже причинил, не сможет нанести. Не сможет и проверить. Они не общаются между собой. Ширус ни за что не станет с ним откровенничать. А вот для «Дельца» это будет проверка. Если он и вправду затевает что-то, ему, наверняка, нужна тишина. Хоть какая-нибудь реакция должна последовать. Хоть что-нибудь. Он вскинет бровь, напряжётся, прикусит губу. Даже если будет изображать равнодушие, это можно будет распознать. Ширус не годится в противники Цели, но может стать для него препятствием. Он может поднять нежелательный шум. Иоахим что-нибудь, а должен будет сделать. Это не оружие. Иголочка, булавка, которой можно нанести укол. Но и такое орудие имеет силу, если пропитано ядом. Во всяком случае иного средства не было.
Чтобы развеяться и получше всё обдумать, Казимир отправился к кузнецу. С которым не только можно было забыться, но и порой хорошо думалось. Обычно размышлениями человек раскладывает по полочкам все возникшие соображения и впечатления. У Казимира столько всего накопилось в голове, что ему надо было раскладывать уже сами размышления. Какие-то отбросить вовсе. Делал он это посредством алкоголя. «На пьяную голову» ему нередко приходили решения самых сложных проблем. Приходила ясность, второстепенное само собой забывалось. Пить для него было всё равно что ловить вдохновение. Иное дело, что не всегда оно приходило.
В трактире, чем больше он пил, тем меньше вслушивался в привычную ругань своего приятеля. Ширус зародил в нём идею, возможность хоть как-нибудь задеть «Дельца», лишить непробиваемости, сбросить с недосягаемой высоты. Крысолов страстно жаждал заполучить хоть какое-нибудь средство против него, поэтому, весьма вероятно, переоценивал эту самую возможность. Это было больше, чем надежда, но меньше, чем реальный расчёт.
20
Сколько себя ни убеждал «прощупать» Цели, решиться на это так и не мог. Идея была неплохая, особенно, если учесть, что раньше у него вообще никаких идей не было.
Напомнил о себе Маленчик. Приходил он не по поручению мэра. Или, вернее, не совсем так. Прямого приказа ему не давали, однако однажды Гросс обмолвился, что надо бы проведать крысолова. Это и служило поводом. Сам бы он ни за что не осмелился на такой риск, как открытое проявление своей воли.
Маленчик, как всегда и делал, начал с отдалённых тем. Поболтал о сложностях бюрократического дела. Спросил у крысолова о его заботах. При этом, судя по тону, он сильно сомневался, что у того могут быть какие-то проблемы — ведь мэрия обеспечивала его всем необходимым. И кормят, пусть сам Маленчик не стал бы такое есть. И жильё дали, пусть сам Маленчик в таких условиях не стал бы жить. Всё есть. Всё, что нужно «простому человеку». Крысолов не загружал его жалобами. Вернул чиновника в нужное русло. Мэр и выборы. Маленчик как будто ничего не замечал. На словах его уверенность в победе Гросса не знала границ. Обеспечить грядущее торжество (помимо мудрости и опыта его хозяина) должна была новая задумка. Чтобы заручиться поддержкой граждан, мэр намеревался устроить грандиозное празднество. Деньги на которое так или иначе придётся выбивать у Цели. Больше то не откуда. Казимир плохо себе представлял, как эти двое будут сноситься друг с другом. Хотя это всё же было более вероятно, чем сближение Цели с Лаптэком. В одном случае было противостояние, переросшее в неприязнь, в другом же страстная и слепая ненависть. При таких условиях старая «дружба» могла и возродиться. Во всяком случае для «Дельца» мэр был менее опасен.
— Может, глядишь, и с Лаптэком ваш помирится, — пробросил Казимир давно заготовленную ремарку.
Маленчик не возражал, но и не подтверждал. Своего мнения у него не могло быть. И, покуда, он изливался в дифирамбах гроссовским опытности и уме, Казимир размышлял, какая цель его сюда привела. Действительно ли поменялась расстановка сил.
Как бы вскользь и ненароком, Маленчик полюбопытствовал, у кого ещё работает крысолов. Объясняя свой интерес переживанием о том, хватит ли у него сил, времени, яда в конце концов. Казимир успокоил, что уж чего-чего, а яда у него предостаточно, как и сил. А то, что работает сразу на нескольких заказчиков, так крысы — беда для всего города. Да это даже лучше, эффективнее. Бывает, выведешь их в одном месте, они отсидятся в другом, и когда-нибудь вернутся.
Маленчик проявил обеспокоенность, не исчезнут ли крысы раньше в других местах, чем в мэрии. Это было бы вредно для репутации мэра.
— Представьте себе, приходит посетитель, а тут эти серые твари бегают. Неприятно.
Казимир обнадёжил, что мэрия для него на первом месте.
— Да, но прочие ваши работодатели могут вас отвлекать, между тем, как времени до выборов остаётся всё меньше и меньше. Сами понимаете, насколько серьёзна задача, что вам поставили.
Казимир заверил, что мэр имеет важнейшее и первоочередное значение, и если придётся выбирать, он забудет о всех других.
Маленчик был доволен или по крайней мере таким казался. Как матёрый «юлила» (как прозвал его кузнец), он не наседал насчёт других заказчиков. Возможно, потому что и так был прекрасно осведомлён обо всём.
Казимир не покупался на его уловки. Вынуждая Маленчика на откровенность, он использовал его же тактику. Проявлял полную безынициативность, чтобы чиновник наконец выложил то, с чем пришёл. Однако тот не спешил. Вертелся подобно флюгеру. То говорил о крысах и выборах, то о грядущих реформах в сфере административного делопроизводства.
Несмотря на тупиковый ход развития беседы, крысолов не спешил менять своей тактики. С мэром он мог себе периодически позволить пышные пафосные обороты, с Маленчиком же старался говорить как можно меньше. Во-первых, чтобы заставить говорить его. Во-вторых, чтобы самому ненароком о чём-нибудь не проболтаться. Но Маленчик строго выдерживал свою линию. О Лаптэке и Цели, если о них заходила речь, ничего определённого не говорил. Мол, есть такие. А вот, что они из себя представляют, не ему судить. Даже его истинное отношение к мэру было не разгадать.
Казимиру всё тяжелее давалось участие в беседе. Надоела пустопорожняя болтовня. Зацепиться по-прежнему было не за что. От злости стал резче отвечать. Не грубя, но подчёркивая, что теряет терпение. Задавал рамки. Если и вправду, есть у Маленчика какой-то особый интерес, пусть проявит настойчивость. Иначе с ним нельзя было.
— Тяжёлое у нас положение, — с бесконечной скорбью в голосе заметил Маленчик.
— Ну да.
— Если не удастся справиться... — Маленчик сокрушённо покачал головой.
Казимир снова безучастно поддакнул, — Ну да.
— Если у вас не получится, это сильно уменьшит шансы нашего мэра на победу. Боюсь, он даже может проиграть. Это ведь вероятно. От вас зависит судьба города, наша судьба.
Что это? Очередной тупиковый выверт? Или он в самом деле отважился на что-то? Исчезла вся его бескомпромиссная уверенность в несокрушимости Гросса. Прямее он сказать не мог. Неясно только оставалось, в какую сторону он ведёт. Может быть, просто заботится о собственной персоне, хочет обезопаситься? Или у него есть другое, скрытое соображение? Одна лишь забота о себе движет им? Стоит ли кто-то за ним?
Выборы беспокоили Казимира в одном ключе: с позиции выгоды или вреда, которые они могли принести ему. А уж кто победит его волновало менее всего.
Казимир привык уже к зондирующим заглядываниям глаза в глаза. Он и глазами ничего не выражал.
Маленчик не отступал. Обычно если не встречал отклика по какой-нибудь теме, он к ней уже не возвращался. «Видимо, время поджимает», — решил Казимир.
— В случае поражения, — он прямо-таки давил взглядом, — всё будет зависеть от того, кому проиграет Гросс.
Крысолов поддержал эту игру в гипотезы.
— Да, если победит Лаптэк, многим достанется. Человек это беспощадный.
Маленчик не дрогнул. Только горько выдохнул. Он также умел контролировать себя.
— Этого ни в коем случае нельзя допустить, — жёстко осёк чиновник, что, разумеется, ещё не доказывало, что он на самом деле так думал.
Оба расставляли друг другу ловушки. И каждому пока удавалось благополучно их миновать.
Не вышло с Лаптэком, Казимир попробовал вариант с Цели.
— Иоахиму Цели повезёт, если Лаптэк не добьётся своего. Хотя и Гросс ему тоже не особо нужен, — никаких истин он не открывал. Маленчик всё это знал не хуже его.
Казимир ничего не достиг. На словах чиновник источал безграничную веру в возродившийся союз Цели и Гросса. Прежней дружбы, конечно, уже не будет. Но сближение неизбежно. Сам мэр в этом уверен. А, значит, и у него, его верного слуги, нет причин сомневаться в этом.
«Зачем же тогда являлся?»
Маленчик ждал, чтобы сначала раскрылся Казимир. Возможно, тогда бы и он сделал свой шаг навстречу. Но это было слишком рискованно, чтобы пускаться в игру без гарантий.
Крысолов рассчитывал, что к выборам чиновнику придётся всё-таки выйти на него с более явным предложением. Особых надежд на общение с Маленчиком он и не питал. Блеснувший лучик тут же затух. Вернее, был затушен из осторожности. Маленчика можно было ухватить лишь щипцами фактов, жёстко припереть какими-нибудь сведениями к стенке. Чтобы уж никуда вильнуть нельзя было. Но он такой возможности пока не предоставил.
21
Как бы ни хотелось о них забыть, существовали ещё Лаптэк и Гросс, узы связи с которыми не переставали давить. Казимир всё ещё находился в их власти. Он был связан по рукам. Свобода воли для него сводилась, в основном, к судьбоносному решению: за кого быть? Обязанность выбирать была хуже безвыходного положения. В безвыходном положении всё кристально ясно. Когда перед тобой тупик нет никаких иллюзий. Отчаяние, возникающее от безнадёжности, может даже придать сил. У крысолова же в его нынешнем положении было несколько путей, и все они вели к гибели. Всё равно что осуждённому на смерть выбирать орудие своей казни. Топор, петля или яд. Любой выбор заранее обречён был стать окончательным, неисправимым. Это и страшило.
И в трактире не получилось развеяться, не оставляли паскудные мысли о грозящем. Бродил по городу. Покоя это не приносило, но в движении хотя бы думалось легче.
Жители в тёмных одеждах сливались с серыми домишками. Улица переходила в прохожих. Окружающее сливалось в неразличимую массу, в мутный фон.
Одиночество всё более начинало томить его. Не имея собеседника, с которым можно было бы свободно обсудить свои проблемы, не имея того, кому можно было бы довериться без оглядки, да ещё с гарантией быть понятым, Казимир придумал вести внутренний диалог. То не был обычный монолог, к чему прибегают все желающие «разложить по полочкам». Когда было особенно тяжко, как сейчас, он сталкивал вместе сидящие в нём сущности. Два Казимира были похожи, но не идентичны, всё равно что угадывающие мысли друг друга братья-близнецы. Часто они спорили между собой. Один Казимир был законченный скептик, ни во что не верил и на что надеялся. Второй, более оптимистичный и более энергичный, всегда искал выход. В этом не было ничего болезненного. Лишь способ раздумья, а иногда и развлечения. В пути, когда кругом ни души, а поговорить охота, единственный возможный собеседник — это ты сам. Очень легко и естественно Казимир пришёл к этому. Поначалу от скуки, позже научился находить и практическую пользу. Его сложнее стало провести. Если облапошивали одного, то всегда оставался второй. И этот уже держал ухо востро.
— Что на уме у Цели? Что он может затевать? — спросил один Казимир.
— Да что угодно, — резонно отозвался второй.
— Если бы можно было через кого-нибудь как-нибудь выйти на его замыслы.
— Хорошо бы, но невозможно. У него всё так устроено, что, наверняка, кроме него, никто ничего не знает. Тем более если готовится что-то большое.
— Если большое, то ему понадобятся помощники. Его служащие должны хоть что-то знать.
— Он каждому доверит малую часть. У него нет своего Маленчика или Брумо. Нет правой руки. Все на много ступеней ниже. У каждого своя узкая область, за которую вылезать нельзя.
— И что делать? Как его подловить?
— Хороший вопрос. Выборы всё решат. Если ни Гросс, ни Лаптэк ему не нужны, есть ли другой вариант? Сам же он не пойдёт. Или ему просто нужно время оттянуть? Пережить выборы.
— Только Ширус может мне помочь.
Здесь Казимир задумался настолько глубоко, что замолкли оба внутренних голоса.
Мысли были хаотичные, ещё не оформившиеся. Беспорядочно носились, кружа вокруг определённых тем и уже начинали принимать конкретные образы. Вот-вот должно было созреть решение. Тут как небо обрушилось ему на голову. Стало темно. Ничего не видя, не соображая и уже, естественно, позабыв всё то, о чём думал, Казимир вскрикнул, готовый выругаться. Ничего иного ему не оставалось. Мощной ручищей, которая по толщине превосходила его ногу, он был накрепко прижат к мясистому, попахивающему потом боку. Крысолов мог только дёргаться и огрызаться. Схватил его кузнец. Шутка в его духе.
— Куда запропастился, старый бродяга?! Всё плутуешь, обираешь наших доверчивых горожан, — с деланной суровостью выпытывал он.
Милута быстро отпустил своего раскрасневшегося приятеля. Обидеться Казимир не успел. Кузнец был груб, но не зол. Выходка носила дружелюбный характер. Так он изъявлял свою симпатию. Казимир уже привык.
— Куда пропал? Не видно и не слышно тебя.
— Дела. Замотали меня совсем. То не так, это не этак. Не угодишь.
— Плюнь на них, — посоветовал кузнец.
— Легко сказать. Мне и шагу ступить не дают. Во всём надо отчитываться.
— Плюнь, — ещё раз внушительно повторил кузнец.
— Ну да, — буркнул Казимир.
— Пойдём ко мне или в кабак? Выпить охота. И покалякать. Ну, куда идём?
Видно, кузнец соскучился. Последние дни он был сильно загружен делами, и как только освободился, поспешил к другу. Отказать ему было нельзя. Для начала пошли к кузнецу домой. Он хотел показать что-то, «штуку», над которой трудился. Наконец-то, ему выпала творческая работа.
«Штука» поразила Казимира. Над облачённым в тунику телом с поднятыми как для полёта крыльями и молитвенно сложенными руками показывалось лицо... Шильды Цели. У чугунного ангела было её лицо. Её глаза, лоб, нос. Сомнений быть не могло. В трепетном молчании Казимир вглядывался в знакомые черты. Творцу удалось с точностью передать её характерное выражение.
— Цели, — выдохнул крысолов.
— Да-а, — отозвался кузнец с нескрываемой гордостью.
В подарок супруге «Делец» заказал Милуте символическую фигурку ангела. Тонкая работа потребовала много возни. Особенно тяжело давалась форма для отливки. Кузнец не раз бросал всё. Постоянно что-нибудь подправлял. И всё время оставался недоволен результатом. Ангел — это квинтэссенция красоты. Не сразу пришла мысль дать ему женское лицо. За образец он брал всех красивых женщин, каких видел. Лучше госпожи Шильды в Говороге никого не было. Это вполне закономерное совпадение показалось Казимиру чудесным предзнаменованием.
В абсолютной тишине крысолов любовался фигуркой, кузнец с удовольствием наблюдал за его реакцией.
— Да-а, — снова потянул он, — два дня почти без сна трудился. Часик посплю и опять за работу. Сколько я глины перевёл, не поверишь. Здорово вышло. Хорош ангелочек.
— Хорош, — эхом повторил Казимир. Он был как во сне.
— Нравится?
Казимир не находил слов, чтобы передать своё восхищение этим. Он даже не знал, как это назвать. «Штукой» никак не подходило. В самых возвышенных выражениях он похвалил это произведение и его создателя.
— Да что там, — махнул рукой польщённый и смущённый кузнец. — Цели хочет порадовать жену. Заплатит щедро. Так что можно гульнуть. Гульнём, а?
Крысолов кивнул, не отрывая восхищённого взгляда от статуэтки. Так не хотелось никуда идти. Но кузнец был неумолим. Ему нужен был трактир.
Не в силах отвлечься, Казимир засыпал его вопросами.
— В какой связи этот подарок? В каких словах Цели о нём говорил? Может, хочет загладить свою вину перед женой?
Милута ничего не знал. Он не отличался любопытством. Поэтому был не очень наблюдателен, хотя внешние черты схватывал быстро. Цели для него был всего лишь заказчик, пусть и очень выгодный. Что ему до мотивов, которыми тот руководствовался? Его более занимали практические детали, непосредственно касавшиеся работы. Кузнец имел все основания гордиться собой. Это было лучшее из его творений. Никакие лошадки и человечки не могли с этим сравниться.
— Цели тебя озолотит. За такое то.
— Сомневаюсь. Он любит делать деньги, но не тратить.
— Я думаю, в этот раз должен расщедриться.
— Что-нибудь да заплатит. Тем более для жены... Как у тебя то дела?
— Заказов невпроворот. Вот только выгоды от этого не прибавляется.
— Тяжело из богачей деньги выжимать, — хохотнул кузнец.
— Точно, — беззлобно согласился Казимир.
Настроение у него было хорошее. Всё равно как живую Шильду увидал. Друг стал ему ещё ближе после этого. Подарок, сделанный им, был бесценен. Казимир не переставал рассыпаться в хвалебных эпитетах, покуда кузнецу не пришлось его оборвать.
— Да ну тебя! Будто девку обхаживаешь.
— Надо выпить.
— А я тебе о чём говорю? Выпьем.
— Выпьем.
Весело перешучиваясь между собой, друзья двинулись в сторону трактира. Мир словно посветлел для Казимира. Всё окрашивалось в радужные цвета. Мерзкие хари говорожцев обращались в лица, вполне приветливые и вовсе не тупые. На серых домах проступали яркие оттенки. Среди облаков, того и гляди, должно было выглянуть солнце. Даже дышалось легко, как весной. Эйфория, переживаемая крысоловом, сродни была лёгкому опьянению. И этому ощущению неминуемо предстояло перейти в опьянение тяжёлое.
Они выпили. Выпили крепко. Повод, может быть не столь важный, но по крайней мере радостный, что не предполагало умеренности. Громко чокаясь, острили до и после каждого глотка. Кузнец угощал и других посетителей, вряд ли бывших его приятелями. Забыв обо всём на свете, Казимир позволил себе расслабиться. Ему даже начало казаться, что он в силах справиться со всем и со всеми в одиночку, что спасение почти уже достигнуто. Не один алкоголь был источником этих иллюзий. Через Милуту, через его ангела, Шильда Цели делалась чуточку ближе. Не он приближался к ней, вторгаясь незаслуженно, как сам считал, в её жизнь, а она плавно входила в его мир. Это действительно было для него чем-то вроде чуда.
Захмелевший кузнец от творческих планов перешёл к рассказу о том, как правильно выплавлять подкову. Этот процесс требовал многократного повторения одинаковых действий. «Собьёшься, всё насмарку пойдёт». Поведал, как перехватывать раскалённое железо, как ковать, как утирать сочащийся при этом пот — это, оказывается, тоже требовало выучки. Милута со всеми технологическими подробностями описал, как создавался ангел. Сказал, что гордится сыном. Из того со временем должен выйти отменный кузнец. Казимир искренно пытался слушать. Но его умом надолго завладели два услаждающих слух и согревающих душу слова «Госпожа Цели». Говоря о своём ремесле, кузнец всё чаще жаловался. Затянувшийся застой грозил стать упадком всего кузнечного дела в Говороге. Уходящих мастеров некем было заменить.
— Ну что, выпьем? — безрадостную речь он заключил более-менее оптимистичной фразой.
Это крысолов расслышал хорошо. От такого он никогда не отказывался.
Кузнец не только о себе беспокоился. С участием выспрашивал Казимира. Пытался вселить в него надежду, что всё образуется. Хоть сам не верил, что такое и вправду может быть. Они были из той прослойки, которая всегда и во всём проигрывает. Немало повидав и не раз обжегшись, оба прекрасно это понимали. Жизненный опыт быстро этому учит. Ради друга, чтобы придать ему сил, Милута противоречил своим убеждениям.
Казимир не спорил. В объятой туманом голове стало легко и пусто. Мысли улеглись. Заботы отступили. Волноваться как будто не из-за чего было.
Голос кузнеца звучал всё глуше и глуше. Как на отдалении. Некоторые фразы воспринимались намного позже после того, как были сказаны. Всё, что говорилось, тут же и забывалось. Зевая во всю глотку, судорожно икая и при этом ещё как-то умудряясь выпить, Казимир скоро дошёл до состояния беспамятства. Даже тяжёлые милутины объятия не вернули чёткости восприятия.

Проснулся он в доме у кузнеца. На лавке, прикрытый одеялом, с какой-то тряпкой под головой. В соседней комнате бурно храпел сам хозяин дома.
Как сюда попал, чем закончился вечер, Казимир ничего не помнил.
Гульнули, судя по всему, неплохо. Голова, на удивление, не болела, что с ним редко бывало после столь обильных возлияний. Только в горле першило, но это легко поправить кувшином воды или стаканом браги.
Как следует потянулся, так что скрипнула не только ветхая лавка, но и затёкшие ноги. Сразу же поморщился от боли. Онемевшие конечности свела судорога. За ночь, или сколько он там проспал, отлежал себе ноги. Вставать не было никакого желания. Да, пожалуй, пока и не смог бы это сделать. У крысолова не было определённого режима. Спешить никуда не надо было, поэтому мог поваляться с полной отдачей. Поменяв бок и укутав ноги, Казимир снова заснул.
Когда он встал, кузнеца уже не было. Куда-то ушла и его жена. Предоставленный сам себе Казимир, воспользовался моментом, чтобы получше рассмотреть ангела. Вблизи, при более внимательном взгляде, произведение несколько проигрывало давешнему впечатлению. Если присмотреться, ангел лишь походил на Шильду. В лице проскальзывали общие черты. Но у Шильды лоб был выше, а ноги длиннее. И фигура у неё более изящная. У ангела тело было непропорционально вытянуто, ноги коротковаты. Да и сделан он был не столь уж искусно. Конечно, надо отдать должное, кузнец превзошёл себя. Для его уровня это было достижение. Но на шедевр всё-таки не тянуло. Ангел был всего лишь неказистой копией госпожи Цели. Впрочем, для Казимира, несмотря на все внешние отличия, это была она. Её воплощение. В определённом смысле эта Шильда была более реальна — более доступна. На неё можно было смотреть сколько душе угодно. Можно было даже дотронуться, что казалось почти святотатственным, унижением её образа.
«И всё-таки это она», — выдохнул Казимир.
Ворчливо скрипнули дверные петли. Вернулась жена кузнеца. Неприветливо глянув на крысолова, она спросила, хочет ли он позавтракать. Она была сердита и всячески желала это показать. Видя, в каком состоянии вернулся её благоверный, приписала это дурному влиянию крысолова. Хотя ещё вопрос, кто на кого влиял. Казимир попросил приготовить фирменный омлет, зная, что это лучший способ её умилостивить. В домашних делах она видела высший смысл. Просто не мыслила себе жизни без стирки, штопанья, готовки. Все её интересы вертелись исключительно в этой области.
За жаркой она понемногу начала отходить. Да и вина Казимира была не столь уж велика. Можно подумать, Милута до его появления никогда не напивался.
Казимир испытывал адский голод. Толком он не ел уже более суток. Или даже больше... Хотя нет... Пока он вспоминал, перед его носом уже успела возникнуть скворчащая сковородка, рядом с ней плюхнулся здоровенный ломоть хлеба и запузырилась кружка. Хозяйка смягчилась. Извинялась, что не может подать чего-нибудь получше. Казимир отпустил искренний комплимент омлету. По лучезарной улыбке, понял, что все обиды забылись окончательно. С звериным аппетитом накинулся на еду. Обжигая язык, чуть не давясь. После трапезы в теле наступила сладкая истома. Сама собой закралась мысль, что неплохо было бы ещё соснуть. Но поскольку без кузнеца ему тут делать нечего, он поблагодарил хозяйку за гостеприимство, в особенности, за вкуснейший завтрак и ушёл. Напоследок вознаградив бурной отрыжкой — желудок победно возвещал о своей сытости. Для простоватой женщины это было лучше любого словесного комплимента.
На выходе чуть не столкнулся с Десякой. Из-за здорового бревна, которое он нёс на плече, ему было не видно Казимира. Незамеченный крысолов тенью проскользнул мимо.
С хорошим настроением и просветлённой головой, чтобы закрепить это состояние, он мог направиться лишь к Ширусу. То есть, конечно, предпочёл бы пойти к Шильде. Но там велика была возможность встретить её мужа. У Шируса пробыл совсем недолго. Учёный был очень занят. Неразговорчив и задумчив более обычного.
Ни к Гроссу, ни к Лаптэку не пошёл. Не занимало и шляться без дела по городу. Существовало только одно место, где не было напряжённости, где можно было расслабиться, где его гарантированно должны были принять с радостью, где готовы принять абсолютно любого мужчину.
22
Говорожский бордель располагался на окраине, в малонаселённой части города. Невзрачный домишко своим содержанием окупал непрезентабельный внешний вид. Казимир был довольно равнодушен к развлечениям подобного рода. Помимо того, что это требовало определённого уровня достатка, нужно было иметь особый настрой, обострённое жизнелюбие. Это развлечение мещан, имеющих постоянный доход, жён и детей, ведущих размеренную однообразную жизнь. У Казимира ничего этого не было. Ему как убеждённому скептику более характерна была аскетичность. Но сейчас хотелось праздника. Уже поднадоело пьянствовать, обжорство ему претило. Больше же в Говороге не на что было тратить деньги.
Содержала заветный дом дама в возрасте, но ещё, что называется, в соку. Одевалась она изысканно, со вкусом, что в Говороге граничило с вычурностью. Раз он видел её прохаживающейся по улице. Она глядела так горделиво, держала себя так царственно, с таким чувством собственного достоинства, какое, должно быть, было лишь у мифического герцога-основателя.
Все горожане как истовые сторонники морали единодушно осуждали порок. Почтенные мужья днём обходили с нескрываемым презрением проклятое заведение, что отнюдь не мешало им посещать его ночью. Не знали, как ещё лучше и с большей пользой можно провести время, чем в борделе. Жёны в свою очередь делали вид, что не догадываются, куда любят наведываться их супруги. А, если уж совсем неприлично было игнорировать очевидное, отделывались отговоркой, мол, «такова мужская природа». Не умея, не зная, как удовлетворить своего мужчину, перепоручали это проституткам. Бордель таким образом стоял на страже семейного счастья. Он был как бы замком, скрепляющим семейные оковы.
Для Казимира это не было изменой его чувству к госпоже Цели. Его отношение к ней было настолько бескорыстно, не требовательно, настолько выше всего. Это даже не было любовью мужчины к женщине. Шильда Цели олицетворяла собой всё благородное, чистое, чего он был лишён в своей жизни. Она была сама Красота. Как образ, как идеал, как воплотившаяся мечта. Более чем женщина.
Казимир шёл не ради удовлетворения инстинкта, хотя такой мотив тоже присутствовал. Предыдущий день показал ему, что даже в его жизни есть что-то хорошее. Чудо приоткрылось ему. Сидящему в глубокой яме звёзды светят ярче, чем другим.
Он испытывал потребность реализовать страсть, кипевшую в душе. Хоть как-то. Хоть с кем-то. Найти применение кипению, уменьшить огонь. Ему нужна была женщина и не в духовном плане. В этом госпожа Цели затмевала всех. А телесно. Чувствовать рядом с собой тёплую нежную плоть, ласкающие руки, обвивающие волосы. Ему надо было с кем-нибудь переспать. Сделать это он мог только в борделе. С той, что обязана изображать чувство. Достаточно будет и видимости. Даже если на самом деле он будет противен ей, она будет играть в любовь. Большего ему и не надо.
Дверь открыла высохшая старушонка, служанка. Не говоря ни слова провела в гостиную. Появившаяся вскоре хозяйка сообщила, что «девочки» сейчас выйдут. Предложила выпить. Казимир отказался. Ему хватило выпитого накануне. В шикарной обстановке им овладела неуверенность. На мягком, продавливающемся под весом тела диване он чувствовал себя неуютно. Хозяйка была любезна, обхаживала его как какого-нибудь важного гостя. Здесь, похоже, не делали предпочтений или притворялись, что не делают. Игривым тоном матрона осведомилась о его вкусах и предпочтениях. Говорила откровенно, не стесняясь физиологических характеристик. По тому, как сидела, как откидывала назад волосы, по сильно декольтированной груди, Казимир отметил про себя, что «бабёнка ещё ничего». Она смотрела прямо в глаза с несколько странным выражением. Непонятно было, чего в нём больше: любопытства, лёгкой насмешки или ласкового внимания. Казимир не стушевался. Сарказмом отвечая на иронию. Когда хотел, он умел вызывать улыбку. Оказывается, сутенёрша была в курсе всего, что происходит в городе. Знала о всех крупных и мелких событиях. Что неудивительно, ведь весь город так или иначе бывал у неё. Разговориться они не успели. Пришли девушки. Оформившиеся телесно, некоторые казались ещё незрелыми. Они были милы, но красивыми их не назвать. Может быть, не столь уж соблазнительные, но по крайней мере ухоженные. Две блондинки, две брюнетки и одна шатенка. Одни брали пышным бюстом, другие стройностью. У одной пышно было всё: от бюста до бёдер и талии. Её то и выбрал Казимир. Наверное, потому что была полной противоположностью его идеалу. Госпожа Цели высокая. Эта низенькая. Госпожа Цели стройная с длинными ногами. Эта толста и коротконога. У госпожи Цели тонкие черты лица. Эта круглолица. У госпожи Цели тёмные волосы, у этой светлые. Но самым главным отличием было то, что она продажна, что он имеет право на неё, власть над ней. Этим он возвышался над ней. Госпожа Цели же была настолько выше его, максимум, что он мог позволить себе по отношению к ней — лишь подобострастный восхищённый взгляд, и то при удачном стечении обстоятельств. Чтобы погреться в солнечных лучах, для начала надо, чтобы солнце вышло из-за туч. Это условия, над которыми не властен человек. Шильда была этим солнцем. Продажная девка — это всего лишь искра, возникающая от чирканья спички о коробок. Явление, которое в любой момент, по малейшей прихоти своей он мог вызвать.
Перед «этим» полагалось принять ванну. Отмокая в душистой воде, Казимир прислушивался к доносившемуся из-за двери. Там Лана, так звали девушку, готовилась к предстоящему. Приходила хозяйка, они о чём-то шушукались. Подготовка шла серьёзная, судя по производимому шуму. Выйдя, он застал Лану уже без корсета. В платье, расстёгнутом, но не снятом. Она предпочла «золотую середину», зная по опыту, что некоторые любят сами раздевать, испытывая от этого особое удовольствие. Не зная ещё его наклонностей, не могла пока определить как себя вести. Изображала игривую стыдливость. То опускала глазки как девочка. То вызывающе глядела. Вопросами, которые она задавала всем подряд, старалась расположить к себе. Казимир отвечал без грубости, но с неохотой. Он не собирался изливать душу. Ни перед кем. А тем более с «этой». Она не воспринималась им как живое существо. Забава и только. Говорить с ней не хотелось. И её саму то не очень хотелось.
Ощущая небывалый внутренний подъём, кое-как устроившись и закрепившись в городе, имея и определённый зуд, охватывающий мужчину при появлении возможности получить удовольствие, став до некоторой степени и с некоторыми оговорками говорожцем, он предался принятому у говорожцев развлечению. Пошёл в бордель.
Лана была опытна, но неумела. В том смысле, что знала порядок действий, которые нужно применять дабы распалить мужчину, но бездарно изображала страсть и желание. У неё был опыт, но не было фантазии. Говорила она безостановочно, лишь непосредственно в самом процессе сделав недолгий перерыв. Смеялась, в основном, своим шуткам. Ей не было никакой надобности казаться глупее, что у подобных девушек является неотъемлемой профессиональной чертой. Лана была дура, но не без хороших душевных качеств. По натуре добрая и отзывчивая, если бы не неизбежное при её роде занятий огрубение, могла бы стать чуткой. Казимиру её ласки были не столь приятны, как она воображала себе. В грубых ухватах кузнеца и то было больше чувства и любви. Хотя он всё же остался доволен. Рассудив, что в любом случае, вечер, проведённый с женщиной, лучше чем вечер, проведённый в одиночестве. Обвив рукой его голову, она рассказывала о своей жизни. Болтушке всё равно было с кем и о чём говорить. Поглаживая её волосы, спину и чуть пониже, Казимир слушал, не разбирая слов. Как слушают журчание воды, завывание ветра, шелест листьев. Как что-то, услаждающее слух, но не несущее никакой смысловой нагрузки. Он продолжал ласкать её, совсем не чувствуя плоти. Будто гладил подушку. Она уже не существовала для него. Была как заводная игрушка, прошедшая положенный ей путь и, доделывая последние шаги, готовившаяся рухнуть замертво. Не исключено, что Лана так же относилась к Казимиру.
Не то, чтобы она была противна ему. Кое-что в ней даже понравилось. Лана по праву могла гордиться своей шевелюрой, которая не только составляла предмет её особой гордости, но и служила для обольщения.
Искоса он приглядывался к лежащему рядом на постели телу. Было в ней что-то животное. Смысл её жизни заключался в мелочах. Всю себя она подчинила физиологическим потребностям. Низведённая и низводящая себя, живущая только ради утоления утроб, чужих и своей, Лана напоминала милого, забавного зверька, развлекающего публику за лакомство. Он дал ей прозвище «Мышка», и оно, кажется, понравилось. По крайней мере она лишний раз посмеялась.
Казимир даже приплатил ей, вызвав тем самым новый прилив фальшивой нежности. Уходя, пообещал, что вернётся, и именно к ней, чего делать не собирался. Она сказала, что будет ждать, что тоже было маловероятно.
Тем не менее вечером следующего дня крысолов снова был у Ланы. Изначально планировал лишь одноразовое посещение, без повторных визитов и всё-таки опять пошёл к ней. Девушка не пробудила в нём каких-то особенных чувств. Просто с ней было легко. Как легко было с кузнецом. Как легко было идти от одного города к другому. По большому счёту она вообще ему не нравилась. По крайней мере он не думал о ней в этом ключе. Она была островком безмятежности, где можно обрести временное пристанище, сбросить груз забот, забыться. С кузнецом такое состояние достигалось через опьянение. С этой же через телесные удовольствия. И в том, и в другом случае это была кратковременная передышка. Дружеской беседе с кузнецом неизменно сопутствовали обильные возлияния, что порядком начинало тяготить. Внимание Ланы, хоть и требовало больших денежных затрат, на самочувствии сказывалось гораздо лучше.
О купленной девушке остались самые хорошие впечатления, лично к ней не привязанные. Вспоминалась сама связь, а уж после расплывчато отдалённо девушка. Сотрётся из памяти её имя, позабудется её тело, но впечатление о коротком времени, проведённом с ней, останется навсегда. В будущем этому ощущению суждено будет лишь усилиться. Сгладятся неловкости, неизбежно возникающие при тесном общении у представителей разного пола. Размоются все отличия. После этого несложно будет поверить в её искренность, даже в любовь. На отдалении это вполне возможно. Самообман — главный принцип памяти. Вычистить все негативные фрагменты, превратить их в фон, создать обнадёживающие воспоминания. Память — не фиксирование событий, того, как всё было, это бесконечное повторение про себя, что чувствовал, что думал в момент происходящего. При этом в чувствах и мыслях можно ошибиться. Если сделал неправильный выбор, вспоминаться будет, что иного выбора не было. Любое, даже самое ужасное прошлое идеализируется, покрывается искажающей дымкой. Иначе нельзя было бы жить. Даже Казимир, отдавая себе отчёт в том, что детство его было голодно и тяжко, вспоминал его с благодарностью. Ведь это детство. Тяжёлое или безпроблемное, оно всегда счастливо. Нереализованные мечты и фантазии базируются там. Глядя оттуда, всё кажется возможным, невыполнимого нет. Только в прошлом можно быть счастливым. Лана стала для Казимира хорошим воспоминанием, светлым пятнышком среди мрака безрадостного настоящего. В то же время Шильда была солнцем, центром его мироздания. Потому в его нежности к проститутке была доля враждебности. Он был враждебно-нежен. В его симпатии преобладала нарочитость. Словно мстил ей вниманием и предупредительностью за то, что она своей продажной любовью пытается потеснить образ госпожи Цели. Это чувство было ближе к ненависти, чем к любви.
Лане, как оказалось, хватало и такого искусственного по сути отношения. Ей было приятно встретить что-то кроме грубости и презрения. В её жизни это было редкостью. Первый раз она видела такую «душевность» со стороны мужчины. И отвечала на неё так как умела. Выискивала способы, чтобы максимально продлить время «посещения». Вызнала, что Казимир предпочитает в еде, чтобы потом порадовать его. И прочие мелочи в том же духе. Конечно, она не зажглась любовью. Но какие-то чувства у неё появились. Ей было приятно с Казимиром. С каждым днём, с каждым его приходом это только укреплялось. Она уже начинала скучать, если по какой-либо причине он не мог прийти.
Рассказывая о своём житье-бытье, она старательно избегала того, как попала сюда. Любила порассуждать о простых, в первую очередь, бытовых вещах. Судя по всему, из неё могла бы выйти неплохая кухарка. Самой интересной для неё были обсуждения любимых блюд. А поскольку Казимир к еде относился спокойно, говорить им было не о чем. Но он делал вид, что слушает. Как законченный скептик он нуждался порой в таких легкомысленных простоватых людях, живущих сегодняшним днём, чтобы заряжаться от их слепого бездумного оптимизма.
23
Казимира вновь стали одолевать радужные несбыточные мечты и пустые надежды. Виной тому неосознанно стала «Мышка». Общение с женщиной, пусть и продажной, оказывает благотворное воздействие на мужчину. При этом ей для этого ничего особенного предпринимать не требуется, просто быть женщиной. Он даже подумывал обновить свой гардероб. Никаких излишеств. Купить шерстяной жилет и, может быть, подлатать сапоги. А после всего, если получится выпутаться, можно приобрести ещё одну пару сапог. Две пары — это уже почти роскошь. И, хоть не забывал о всех опасностях — попробуй забудь о них, всё-таки чувствовал себя покойно. Хорошего настроения подбавляла и погода. День выдался солнечный, хоть и прохладный. Осень ещё только начинала вступать в свои права.
По закону любых настроений Казимир распространял своё благостное состояние на всех остальных. Будто все окружающие должны были испытывать то же, что и он. Там, где было подёргивание губы, он видел дружелюбную улыбку. В любопытном взгляде ему грезилось участие. Это было временное самообольщение. Душа, рассудок, устав от враждебности и равнодушия, нуждались в передышке. Говорог стал ему менее отвратителен. Можно было и прогуляться, выбраться за город. Прикидывая, где бы пообедать, планировал со временем ввести сытную трапезу в традицию.
Расслабленный донельзя, он не заметил удара. Не по самой голове, а одновременно задевающего затылок и шею. Били плашмя ладонью, но сильно, с размаха, крепкой, привычной к такому рукой. Удар имел своей целью не вырубить, а ошеломить. Это не мог быть кузнец. Такое слишком даже для него. В глазах потемнело, перехватило дыхание. Помимо воли из глаз брызнули слёзы. Не успев сориентироваться, Казимир был грубо схвачен за шиворот и затем его куда-то потащили. Молча. Без слов. Как тащат упирающегося пса... Сперва он заметил лишь синий рукав полицейского мундира. Потом краем глаза разглядел, что над мундиром белеет лицо Брумо. А, значит, дело его плохо.
— Господин Лаптэк хочет видеть вас, — вот всё, что тот сказал, спустя несколько метров.
Хорошее настроение как ветром сдуло. Тряхнув ещё раз напоследок, Брумо отпустил его. Никаких объяснений не было, чего, впрочем, Казимир и не ожидал. Правая рука шэфа полиции явился не вестовым, не провожатым, а доставщиком. Если бы крысолов вдруг вздумал обнаружить характер, его привели бы силой. Грубость Брумо происходила не из личного чувства, такова была установка. Возможно, предварительно он сам получил нагоняй. Казимиру припомнился тот первый раз, когда его вели к Лаптэку. Тогда он шёл сам, и от этого оставалось ощущение некоторой свободы, теперь приходилось идти рядом с такою же скоростью, точно привязан был, всё равно что телёнок, которого ведут на убой — он не понимает, что происходит, но инстинктивно чувствует опасность. Брумо не смотрел на него, но держал в поле видимости. Отставать нельзя было, полицейский находился на расстоянии вытянутой руки, тяжесть коей уже была известна крысолову. Исчезло хорошее настроение. Поменялось и восприятие. Снова лица прохожих обретали прежнюю омерзительность. Дома опять окрашивались в серые тусклые тона.
Всю дорогу, идя бок о бок, они не проронили ни слова. Казимира немало удивило, что шли они не в участок, а в тюрьму. Шли не в участок, а в тюрьму, что ничего хорошего не предвещало.
Однако начальника на месте не оказалось. В абсолютном молчании, не смотря друг на друга, Казимир и Брумо ждали: один — расправы, которая имела для него вид назревающего природного бедствия; другой был напряжённо-спокоен как верный пёс, поджидающий своего хозяина. Морально, насколько это возможно, Казимир подготовился к худшему. Посадить его не могли. Он ещё был нужен Гроссу. А вот избить. Брумо, видимо, ожидал такого же неприятного для крысолова исхода. По приказу он мог бы и убить.
Молчание и затянувшееся ожидание не тяготили Казимира. Было время подумать. Причины, почему понадобилось так жёстко его доставлять, могли быть разные. Лаптэк просто мог выйти из себя, это было в его духе. Ему могло не понравиться, что от крысолова в течение нескольких дней не было никаких известий. Мог и разузнать что-то. Но что? Что так могло разозлить его? Стало ли ему известно, что Казимир по собственной инициативе пытался сблизиться с Маленчиком? Или поменялась расстановка сил? Кто тогда пошёл в гору? Казимир отбирал наиболее правдоподобные объяснения, которые как заслоны могли бы прикрыть все пути, ведущие к нему. Но источников опасности было множество, а время бежало слишком быстро. Буквально только что он так бездумно и бесполезно тратил его, теперь, когда оно более всего нужно было, его катастрофически не хватало. Оно как песок уходило сквозь пальцы.
Лаптэк ворвался, рывком распахнув дверь, так что та с шумом ударилась о стену. Вздрогнул захваченный врасплох крысолов. Брумо не шелохнулся.
— А вот вы где, — Лаптэк говорил так, будто и не рассчитывал уже на встречу, — что же вы? Куда запропастились... господин крысолов? — вопреки своей манере басить, по-змеиному шипел он.
— Мне же приходится работать ещё и на других, — заметил Казимир.
— Да-а? — округлив глаза, удивился Лаптэк.
Улыбка его была недобрая. За ней скрывалась с трудом сдерживаемая ярость.
— Вы, похоже, подзабыли наш разговор и ваши обещания мне. Вам, похоже, надо бы напомнить об этом. Напомнить так, как мы умеем это делать.
Угроза касалась уже не отдалённого будущего, а самого что ни на есть настоящего. Претворение её в действительность могло последовать прямо сейчас. Внутри застенка с ним могли сделать всё что угодно. Избить. Искалечить. Казимир понимал, что спастись можно, подбросив ему какой-нибудь фактик, который разобьёт поток его гнева. Пожертвовать чем-нибудь. Так поступают попавшие в капкан лисы, лучше лишиться лапы, но спасти самоё себя.
— Я время зря не тратил и кое-что выяснил, — с робостью начал Казимир.
— Что? — оборвал его Лаптэк.
Казимир всё ещё продолжал обдумывать, что можно сказать. Но его молчание, похоже, расценили как неуверенность.
— Ну?
— Цели злоумышляет против вас.
Лаптэк ничуть не удивился. — Что он там злоумышляет?
Пошёл ва-банк. Жизнь уже стояла на кону, при таких условиях любой риск становился оправданным.
— Ну же, говори.
— Он хочет провалить Гросса и не допустить вас до выборов.
Это Лаптэк и так знал. И этого было мало.
— Он предложил мне, чтобы я втёрся к вам доверие и предал вас, — выпалил Казимир. Это было полупризнание: из пасти льва сунул голову в петлю.
Лаптэк ничего не ответил. Как-то неопределённо кивнул. Но гнев его и вправду улёгся.
Делать нечего. Раз уж прыгнул, надо нырять с головой.
— Я согласился. Чтобы его обмануть.
— Что же он предложил вам за это, — в голосе полицейского появились невиданные прежде нотки уважения.
— Деньги.
— Это понятно. Сколько именно?
— Он не говорил сколько. Сказал, что заплатит щедро. Если я всё правильно сделаю.
— И что же вы должны сделать? — никогда этот голос не звучал так мягко, вкрадчиво, почти нежно.
— Вы хотели, чтобы я, обманув Гросса, не вывел крыс. А Цели нужно, чтобы я убедил мэра, что с крысами нельзя справиться, но чтобы при этом я обманывал и вас.
— В чём вы должны были обманывать меня? — Лаптэк чуть не сюсюкал с ним.
— А вам я должен был... по плану Цели, сказать, что собираюсь вывести крыс. Используя меня, он хочет свалить вас обоих.
Казимир нырнул в омут. Он ощущал, как его макушка окончательно скрывается под водой.
Лаптэк погрузился в раздумья. Уже никак не реагировал. Только судорожно сдвинул брови и уставился глазами куда-то в угол комнаты.
Брумо ничем не выдавал своей заинтересованности происходящим, что не помешало бы ему в любую минуту по приказу накинуться на крысолова.
Казимир замолчал. Больше сказать было нечего. Сказать больше — это уже полностью выдать себя.
— Хорошо, — наконец произнёс Лаптэк, — следуйте указаниям Иоахима и передавайте мне всё, что услышите от него. О Гроссе соответственно тоже не забывайте.
Беда миновала. Ураган прошёл мимо, хотя мог ещё вернуться.
— Я вами доволен, — Никогда прежде Лаптэк не поощрял его и никогда не говорил так благожелательно. Не только Казимир, даже Брумо удивился. Впрочем, так пристально взглянуть на своего начальника он мог, ожидая дальнейших распоряжений.
Лаптэк порылся в столе, затем резким движением бросил крысолову монету. Не медь, а серебро. Невиданная щедрость с его стороны.
Отвратив серьёзную опасность, Казимир однако не почувствовал облегчения. Сбросил одну ношу и взвалил себе не плечи другую, ещё более тяжёлую.
24
Обезопасив себя с одной стороны, крысолов рассчитывал на удар с другой. Гросс и Лаптэк были для него взаимосвязаны. Если с первым были проблемы, то и от второго ничего хорошего ждать не приходилось.
В качестве упреждающего удара отправился в мэрию. Гросса не застал. Зато был Маленчик.
— Раньше я никак не мог прийти к вам. Мэр, должно быть, недоволен?
— Насчёт вас он мне ничего не говорил. Сейчас столько дел на нас обрушилось.
— Ну да. Так значит, я могу быть спокоен? Он ведь в любом случае сказал бы вам, если сердит за что-то? Мэр же вам доверяет как никому...
Не отвечая, Маленчик окинул крысолова одним из своих характерных взглядов. Как всегда было непонятно, чего он хочет и хочет ли чего-нибудь вообще. Разговорить его не составляло сложности, но добиться чего-либо было непосильной задачей. Маленчик не загружал свою речь информативностью.
Поболтав ещё несколько минут на безобидные посторонние темы, Каземир повернулся, чтобы уходить.
— Вы не слышали новость? Большую новость.
Казимир остановился.
— Наш мэр примирился с Иоахимом Цели.
— Как это?
— Цели решил поддержать Гросса на выборах.
— Они же не переносят друг друга. У них же настоящая война была.
— А теперь будет мир. Теперь они решили быть заодно. Забыли о всех старых обидах. Угадайте, где сейчас мэр? — ответ не требовался. — Обедает в доме Цели. С недавних пор каждый день встречаются.
Что ни говори, новость большая. И зачем Маленчик рассказал об этом? Холодок пробежал у крысолова по спине. «Цели же всё знает. Стоит ему обмолвиться обо мне. И я погиб. Погиб».
— Вот так. — Маленчик сиял.
Казимиру не понадобилось выдумывать хитроумные вопросы. Чиновнику и так не терпелось выложить все подробности.
— Да-а. Сегодня утром посыльный от Цели с письмом приходил. Лично в руки передал. Не знаю о чём там шла речь, но только господин мэр после него повеселел.
Маленчик заглянул крысолову в глаза, которые ничего не выражали. Никаких мыслей у него пока не было.
— Вот так то, — Маленчик был так доволен, словно сам приложил руку к этому объединению, словно без него оно не могло бы состояться. Хотя, кто знает, весьма может статься, что так оно и было.
Казимир в свою очередь заглянул ему в глаза. Ответный взгляд был наивен и чист, в изображении чего Маленчик непревзойдённый мастер.
Они играли в игру. Крысолов притворялся, что не понимает намёков, после чего Маленчик делал вид, что ни на что не намекает. Потом они менялись местами. Цель этой игры ни одному из участников не была ясна. Но её правила оба восприняли охотно. Маленчик не мог открыться, пока не увидит более чёткой позиции. Казимир не мог ничего предпринять, пока не узнает, чего конкретно добивается Маленчик. Патовая ситуация. Каждый ожидал от другого первого шага.
Больше им говорить было не о чем. Когда Маленчик ещё раз повторил, что Цели и Гросс примирились, Казимир попрощался и ушёл.

Крысолов чуть ли не побежал к Ширусу. Но тот к новости отнёсся без особого удивления. Он чего-то подобного и ожидал.
— Что Гросс намеревается получить от этого «союза» очевидно, но Иоахим... Зачем ему?
Казимир напряжённо следил за ним. Надеясь услышать его версию.
Ширус лишь чмокал губами, тёр висок, но ничего не говорил.
— Если бы я был вхож к нему, — нескоро нарушил молчание Ширус. — Да так чтобы меня не замечали или, ещё лучше, чтобы он доверял мне. Поручая что-либо, он вынужден будет приоткрыть свои планы. Если бы я казался ему незначительной фигурой, но при этом был зачем-то нужен. Если бы... — Он посмотрел на крысолова с таким выражением, словно впервые смог ясно его разглядеть. Так смотрит окончательно пробудившийся человек. — ... Если бы я был вами!
— Что? — Казимир сразу понял, что опять его пытаются выставить на передний фронт. Предложение ещё не было озвучено, а он уже знал, в чём оно будет состоять.
— Ну, конечно же. Конечно, — с жаром говорил Ширус, — Вы, господин крысолов, благодаря своему уникальному положению можете...
— Да что я могу? — Казимир чуть не начал терять терпение.
— Вы можете стать моими ушами и глазами. Вы можете найти у него слабое место.
— Не знаю...
— Подумайте, Казимир. — Он впервые обращался к крысолову по имени. Несмотря на подчёркнутую вежливость, никогда не шёл на такое сближение. Никогда не забывал о разнице между ними. Никогда не забывал о своём происхождении. — Вы работаете на него. Можете приходить когда вздумается. Можете увидеть или услышать что-нибудь.
Казимир уже всё решил, но дал себя поубеждать.
— По многим причинам я не могу идти туда. Но вас никто не будет подозревать. Вы спокойно сможете осмотреть мануфактуру. Запоминайте всё. Любая мелочь может быть важна. Вместе мы найдём на него управу.
Казимир ещё поломался, изображая, что постепенно принимает излагаемые доводы. Когда он всё-таки согласился, радости не было предела.
Тут же принялись разрабатывать планы. Идеи Шируса были слишком грандиозны, трудновыполнимы. По его сценарию крысолов, вообще чуждый альтруизму, должен был выступить в роли идеального героя без страха и упрёка, стать этаким победителем драконов и освободителем принцесс. Заточённой в неволю принцессой, естественно, была Шильда Цели, ну а драконом о трёх головах — Гросс, Лаптэк и Иоахим Цели. Ширус же, надо думать, в этой сказочно-гипотетической комбинации был бы мудрым волшебником, который наставляет, даёт советы, но не вмешивается в происходящее. Да если бы и попытался помочь, что он мог?
Казимиру совсем не улыбалось жертвовать собой. Геройство полностью противоречило его убеждениям. Если и удастся найти изобличающий «Дельца» факт, надо ведь придумать как его использовать. Пойти к его противникам? И в любом случае делать это придётся крысолову. На нём лежит весь риск. Многомудрый учёный даже не догадался предложить повышенную плату за выполнение опасной задачи. Казимир казался ему таким же отвлечённым романтиком, каким был он сам. Молчаливость обманула его. Как и многих других. То, что крысолов никому не поверял своих мыслей, не только защищало, это было сильное орудие. Каждый видел в нём что-то своё. Создав видимость одного себя, в действительности будучи совсем другим, ему удавалось располагать к себе людей. И Гросс, и Лаптэк, несмотря на свою подозрительность, тем не менее доверяли ему. Хотя метод давал сбои. С Иоахимом Цели он не принёс результатов. «Делец» никогда никому ни в чём не доверял. Как такого обманешь? Это задача посложнее, чем обыграть опытного шулера. Надо не только подловить его на мошенничестве, в чём бы оно ни выражалось, но и суметь этим воспользоваться. И уж тут наивный Ширус никак ему помочь не мог. В принципе, он, конечно, получил то, что хотел. Но только в принципе. Ширус с ним заодно до известных пределов, пересекать которые никогда не будет. Совет — вот всё, чем он может помочь. И все его советы, как правило, были так же идеалистичны, как и его вера в крысолова. Они заодно. Но на передней линии будет находиться крысолов. Неправильная рекомендация ему обернётся гибелью, в то время как советчик в лучшем случае отделается муками совести. Конечно, он со своей учёной головой может разглядеть иной выход в определённой ситуации. Да только эту ситуацию сперва должен будет создать сам Казимир. Ширус может осветить предмет с иной стороны, и он, что ни говори, лучше знает Иоахима. Правда, и на этот счёт возникали сомнения. Что он там мог заметить со своей рассеянностью? Много ли он рассказал о своём зяте? Подозрения, впечатления, слухи. Ничего больше. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Много ли от него выйдет толку? Пока что Казимир не мог ответить утвердительно, выгоден ли ему этот союз. Вреда особого он не видел. Ширус не болтлив, с Иоахимом вообще не общается.
Сам того не желая, Казимир оброс прочными связями. Ширус, Милута. Даже Лана симпатизировала ему, насколько вообще можно быть уверенным в женской привязанности. И всё же он оставался одинок. Один против всех. Всегда он будет чужим. Вечным странником. Не сможет закрепиться, как «Делец». Всего лишь крысолов, волею прихотливой судьбы, получивший незаслуженное к себе внимание. Как легко поднялся, так же легко мог пасть обратно, к прежнему ничтожеству. Он помнил об этом. Потому в любых ситуациях сохранял нечеловеческую, «крысиную» осторожность. Все окружающие для него были «они». И для каждого у него существовал свой образ себя. В зависимости от особенностей конкретного человека. То был жуликоватым прохвостом — такие по душе Иоахиму Цели. То простаком. То работягой. То имел своё мнение. То как будто не имел. Всё как будто. Никто не знал, какой он настоящий. Не знали, что скрывается за этой маской. Да и сам уже начал забывать. Оставаясь наедине, не прекращал игры, притворства. Мимикрия стала основной натурой. С разными типами людей говорил по-разному. В отдельных случаях с наиболее близкими бывал искренен. Притворство в отношении кузнеца шло не от корысти, а от элементарного страха быть отвергнутым, непонятым. Мир — это угроза. Он норовит подмять, сожрать. Мир — это хищник. Поэтому, если хочешь выжить и прожить подольше, нужно быть вёртким, нужно иметь зубы. Чтобы пустить их в ход, когда действительность протягивает к тебе щупальца обстоятельств. К этому Казимира подвела его жизнь. Весь опыт общения у него сводился к постоянным нападкам, успешным или безуспешным, если удавалось увернуться. И если не все были против него, то он был против всех. Потому что остальные принадлежали внешнему, враждебному миру, агрессивно вторгавшемуся в его личное пространство.
25
Как бы ни был непрактичен Ширус, но его идея внимательно обследовать мануфактуру и распроссить работников, была весьма и весьма разумной. Не может быть, чтобы там всё было чисто. Что-нибудь да найдётся. А на всякий случай, будет отговорка. Крысолову лучше знать, что нужно ему для работы. Он мог беспрепятственно сунуться в каждый закоулок. Ширус советовал глядеть во все глаза, особое внимание уделить складам.
Казимир с трудом дождался утра. Едва рассвело, он уже был на мануфактуре. Знакомый сторож без вопросов пропустил его внутрь. Ему была предоставлена полная свобода, которую он использовал как мог. Ещё раз всё обошёл. Подёргал за верёвки. Покрутил колёса. Заглянул в сваленные мешки. В них также оказались верёвки. Он мало в этом понимал. И наблюдательность тут ничем не помогала. Без Шируса Казимир здесь был всё равно что слепой.
Слоняться с целью, но без пользы надоело. Стало совестно или скорее он почувствовал себя настолько бессовестным, что занялся прямыми своими обязанностями. Набросал план травли. Уж в чём, в чём, а в крысах он разбирался. Мануфактура была слишком уж велика, чтобы полностью освободить её от тягостного засилья, но определённых успехов достичь было можно. Кожа и бечева — обычная пища для лужённых крысиных желудков, но во всяком случае не самая желанная. Не от хорошей и сытной жизни их орды атаковали мануфактуру. Так что отравленное зерно гарантированно должно было прийтись им по вкусу, даже если бы они и усматривали в нём опасность. Голод жертвы — лучший союзник для любого охотника.
Скоро потянулись толпы хмурых рабочих. Сонные и обозлённые ранним подъёмом они почти не говорили друг с другом. На все попытки крысолова вступить в диалог отзывались равнодушным ворчанием, давая до ужаса однообразные односложные ответы: либо «мне работать надо», либо «мне передохнуть надо». Грубость их была объяснима. Все действительно были заняты. Старосту ему так и не удалось перехватить. От природы болтливый, сегодня он, похоже, был не в настроении или не в состоянии говорить. Только кивнул в знак приветствия, не сразу признав крысолова, и побежал. Даже по его меркам он был очень занят. Периодически с разных сторон долетали его окрики, сопровождавшиеся недовольным, но тихим бурчанием рабочих. Казимир, настроивший себя на основательное кропотливое исследование, не знал куда приткнуться. Он мог свободно передвигаться, заходить, куда вздумается, осматривать всё, что ему угодно, и при этом ничего не понимал. Он знал, что мануфактура началась с обработки глины, и по мелким осколкам и толстому слою белой пыли можно было без труда определить в какой её части этим занимались. Цеха, где пряли ткани, Казимир так же смог самостоятельно найти. Знал, где плели бечеву и отделывали кожу. Собственно в его задачу и входило обеспечить безопасность этих производств. Запасы кожи охраняли, пытались охранять усиленными отрядами кошек. Но кошкам, упрямым и независимым созданиям, более полюбилось собираться у тёплых печей для обжига глины. Особенно ночами, благо что печные стены ещё долго сохраняли тепло. Естественным борцам с грызунами не нравился и резкий запах кожевины. Крыс же этот аромат, напротив, манил со страшной силой.
Крысолову никто не мешал, хотя сам он, наверное, многим мешал. Повсюду сновали работники и очень трудно было предугадать направление их движения. Если он намеренно или ненамеренно вставал кому-нибудь поперёк дороги, его аккуратно обходили, без единого замечания. Лишь изредка ограничиваясь возмущённым цоканием или негодующим выдохом. Видно на его счёт был даны особые инструкции, а к инструкциям начальства здесь относились как к священному нерушимому закону. Как Казимир вскоре заметил, у него было право останавливать кого вздумается и, если он затруднялся найти какой-либо определённый цех, его должны были, бросив все свои дела, отвести к искомому месту, без посторонней помощи немудрено было заблудиться. Конечно, важной персоной он не был. Но некий ореол, выделяющий и возвышающий его среди прочих, над ним определённо витал. Связано это было даже не с общими надеждами на избавление от приносящих убытки крыс, а с прямой связью между ним и недостижимым для всех остальных начальством. Для простых работяг связь эта была почти мистического свойства.
Сколько ни присматривался Казимир, а ничего подозрительного не замечал. Бесцельно и бездумно он тыкался по разным цехам. Как глаза и уши он совершенно не годился. Здесь требовался учёный взгляд, чтобы объяснять виденное и выделять из хаоса вертящихся жерновов и снующих людей то, что достойно интереса. Сам он ничего подозрительного или примечательного не наблюдал. По воздуху тянулись верёвки, какие-то колёса что-то крутили. Печи дымили. Глину привозили и увозили. Производство не стояло. Работа шла полным ходом. Все были заняты. Склады ломились от продукции. Часть кожаных изделий и заготовок, конечно, гибла. Даже далёкому от этого крысолову было ясно, что это не могло подкосить могущество Цели. Он терпел из-за крыс убытки, но едва ли не большие потери ему приносил конфликт с мэром. Крысы могли портить отдельные станки, что безусловно и делали, но остановкой производства это не грозило. Казимир призван был устранить помехи, докучавшие «Дельцу». Не больше. Не с ним связывал «Делец» свои успехи и, уж конечно, не от него зависело его возможное поражение. Всего лишь в качестве прибыли получал одну сумму вместо другой. Чуть поменьше или даже много меньше. До банкротства ему было далеко. Судя по легко улавливаемым внешним признакам, ни на полшага Цели не приблизился к разорению. И, поскольку в деньгах было заключено его могущество, то ничто не могло пошатнуть этой власти.
Ему, судорожно искавшему выход из поглотившего его лабиринта, нужно было найти если не выход (это было невозможно), то хотя бы нащупать направление, ведущее к нему. Пока же после каждого поворота на его извилистом пути возникал следующий, и ещё один, и ещё.
Скучающим безразличным взглядом крысолов скользил по удручающе однообразным коробкам зданий. Вдалеке как будто мелькнул тенью серый сюртук чиновника мэрии. Показалось даже, что это не кто иной, как Маленчик. Но что ему здесь делать? Его мог послать мэр. Однако с каких пор он служит за посыльного? Если крысолов специально подбирал время, когда «Дельца» не будет, то ведь и Маленчик мог приходить к кому-нибудь другому. Какие в таком случае у него тут дела? Это ещё одно подтверждение сближения Гросса и Цели? Или наоборот? В конце концов Казимир успокоился на мысли, что ему всё-таки померещилось. Маленчику тут делать было нечего. Его тут быть не могло. Померещилось, вот и всё. Нервное перенапряжение предыдущих дней, должно быть, сыграло злую шутку.
Больше тут ловить было нечего. Выслеживать исчезнувшего чиновника, кем бы он ни был, не грело, так недолго было и самому заблудиться. Казимир огляделся напоследок и, успокоив себя этим, поплёлся к выходу. Уже у самых ворот его ухватили за локоть. Как же его раздражали эти неожиданные наскоки со спины. Резко обернувшись, крысолов упёрся глазами в сияющую лысую макушку. Староста. Откуда он здесь появился? Успел что ли оббежать всю мануфактуру? Или нарочно поджидал?
— Уже уходите? — с лёгкой укоризной удивился он.
Казимир и не думал оправдываться. Что ни говори, а времени он здесь убил достаточно. Не один час прошлялся.
— Пора. Дел ещё много.
— Ну да. Ну да. Вы же, кажется, ко всему прочему и у нашего хозяина в доме работаете?
Крысолову не было надобности отвечать. Эта ходячая скороговорка озвучивала ответы за него.
— Но только не помешает ли вам то, что вы будете заняты у нас, задаче, которую вы выполняете для господина Цели? — без малейшей передышки продолжил староста.
Казимир напрягся. «Неужели даже этот знает?» Успокоился, отнеся свои подозрения чрезмерной мнительности. Обнадёжил старосту, что, хоть работа в доме Цели предстоит трудная, затратная по времени, он справится. И тут, и там.
— Утром у вас, днём у вашего хозяина.
— А вечером у мэра?
Что это? Намёк, укор? Неужели и здесь не забывали о Гроссе? Неужели взмыленного от беготни, уставшего старосту занимали выборы? Несмотря на несмолкающий шум и гул механизмов, о предназначении которых можно было только гадать, несмотря на десятки и сотни крупных и малых сложностей в работе.
Если это и был намёк, староста не стал его развивать и сразу перешёл на другую тему. Он, разумеется, также был осведомлён о восстановлении хороших отношений между мэром и Цели. Правда, так ли это его заботило? Он же болтун. Вполне вероятно, для него это был просто очередной повод почесать языком.
— Ну хорошо, хорошо, — затараторил староста, — не хочу далее отвлекать вас.
Вновь Казимир задумался. Что стояло за этими намёками? И намёки ли это? Может ли обладатель этого пришепётывающего путанного говорка быть на короткой ноге с «Дельцом»?
Как-то не походило это на простое любопытство. Крысолов теперь у всех замечал тайную игру и порой там, где её и не было вовсе. Эти вопросы, кажущиеся коварными, могли иметь совсем не опасное объяснение. Староста — болтун. И говорил обо всём. В первую встречу за полчаса Казимир успел узнать, сколько у него детей, как их зовут, чем они болели и какие игры предпочитают. Узнал и некоторые весьма интимные подробности его брака. Этому человеку всё равно о чём говорить. Он не был, не мог быть поверенным Цели. Любопытный, сующий нос в чужие дела, но в целом — простак. Хотя в сложившихся обстоятельствах даже он мог повредить.
26
Ширус жадно слушал крысолова обо всём увиденном им. Помогал наводящими вопросами. Его очень занимала механика производства, о чём Казимир немного мог ему сообщить. О Маленчике не говорил, потому что и сам сомневался насчёт его достоверности. Ширус так и не услышал ничего принципиально нового для себя, но всё же это была хоть какая-то пища для его ума. Аналитический мозг учёного заработал в усиленном темпе. Он пустился в пространные рассуждения о планах своего ненавистного зятя. «Делец» старательно и последовательно подводил весь город под зависимость от своей мануфактуры, чтобы все так или иначе, тем или иным способом, работали на него. Казимир не понимал, как это может быть осуществлено. Не мог себе представить город, превращённый в одну гигантскую мануфактуру. Вместо домов цеха, вместо улочек коридоры, по которым нескончаемым потоком носятся обезумевшие люди. Такое и в ужасном сне не привидится.
— Этого Гросс и не хочет допустить, — заключил Ширус.
Казимиру пришло в голову, что учёный слишком переоценивает Гросса, находя у него какие-то иные мотивы, кроме корыстных.
— Конечно, он думает, в первую очередь, о своём месте, — словно читая его мысли, продолжил Ширус, — Как глава города, он не может смириться с потерей власти. Сейчас ему нужен Иоахим, но до определённых границ. Иоахим же не собирается останавливаться на полпути. Их конфликт неизбежен.
— А это их примирение? — Казимир не смог избежать ироничной ухмылки.
— Этот союз временный. Думаю, даже до выборов не протянет. Успеют ещё рассориться. Остаётся только ждать, — серьёзно, даже мрачно ответил Ширус.
«Ждать? Ему легко об этом говорить», — подумал Казимир, но спросил о другом.
— Так, по-вашему, лучше, чтобы мэром остался Гросс?
— Гросс? Из двух зол выбирают наименьшее, при неимении другого выбора. Но вопрос в том, насколько Гросс лучше Иоахима? Или, вернее, кто из них хуже? Вот вопрос. Проблемы нашего города не очень то волновали Гросса, пока его власть была непререкаема. Его не беспокоило, что один человек подминает всю торговлю под себя, пока он сам не начал подпадать под его влияние. Очень всё это сложно, запутано... Очень.
«Мне ли об этом не знать?» — хмыкнул про себя крысолов.
— На данный момент оба наших приятеля зависят друг от друга, и, к сожалению, по злому року от них зависит весь город, все мы. В той или иной степени. Если мэр сохранит свой пост, а это возможно — у него цепкий ум, когда речь идёт о власти и собственной выгоде... так вот, если останется Гросс, то я не сомневаюсь, что он приложит все силы, чтобы выдавить Иоахима отовсюду. А это в свою очередь не лучшим образом отразится на городе. Гроссу, конечно, не на руку полное разорение Иоахима, но делиться властью для него более тяжкая участь. Из-за этой возни многие обеднеют и разорятся. Гросса такая перспектива не пугает. Лишь бы быть первым человеком в городе. С другой стороны Иоахим не многим лучше. Он беспокоится о благосостоянии своих работников, так же, как крестьянин заботится о курицах или свиньях. Придёт время, и он их зарежет. Это страшный человек. Он нарочно хочет связать судьбу своего дела с судьбой города. Чтобы уже ничто не мешало ему. Иоахим, как удав, опутывает тело Говорога.
Казимир отметил, что Ширус также сравнивал «Дельца» со змеёй.
— Ну а Лаптэк?
— Лаптэк? — Ширус всегда переспрашивал и лишь потом начинал думать на указанную тему, словно моряк, определяющий направление ветра, чтобы развернуть парус, — Неизвестно, что он станет делать, будучи мэром. Думаю, он и сам не знает. Лаптэк настолько проникся ненавистью к Иоахиму, что город его интересует в последнюю очередь. Пожалуй, он сможет добиться его изгнания, даже ценой всеобщего обнищания. Такой человек ни перед чем не остановится.
— Да уж.
— И о Гроссе не забудет. Не даст возможности отсидеться. В любом случае, кто бы ни пришёл к власти, положение наше незавидно.
— А могут ли сойтись Гросс с Лаптэком?
— Маловероятно... Их конкуренция давно переросла во вражду, в войну на уничтожение.
— Так вы думаете, Гросс с «Дельцом» скоро разойдутся?
— Всё зависит от того, кто из них раньше добьётся своего. Гроссу нужны деньги. Иоахиму нужны связи и поддержка мэра. Для чего — знает лишь он один.
Планы Иоахима Цели были скрыты непроницаемой пеленой. Не оставляло сомнений, что предполагаемое Ширусом превращение Говорога в одну большую мануфактуру — это только этап, но не конечная цель. Свои истинные намерения «Делец» утаивал от всех. Его жена ещё могла бы что-то знать... Но Казимир ни при каких обстоятельствах не стал бы к ней обращаться с подобными вопросами.
Ширус не заметил затянувшегося молчания. Его это не обременяло. Они оба задумались, каждый о своём.
Иоахим Цели всё ещё оставался загадкой. Казимир будто преследовал кровожадного хищника в диком, кишащем опасными зверями лесе. Как подловить его и самому при этом не стать добычей? Казимир задумался настолько крепко, что забыл попрощаться, когда уходил. Впрочем, это нисколько не задело Шируса, сосредоточенного на своих мыслях.

В связи с последними новостями особенно интересно было навестить Гросса. Посмотреть, какой вид у него будет. Цветуще-довольный или опасливо-нервный. Одно это уже много скажет. Сближение с Цели могло принести ему больше вреда, чем открытая вражда. Таким образом он вновь впадал в зависимость. Но ему слишком нужны были деньги. Другой нешуточный вопрос — зачем это «Дельцу»? Он не настолько наивен, чтобы всерьёз рассчитывать на преданность Гросса. Значит, не мог почему-то обойтись без поддержки мэра. Ему нужно было согласие, официальное разрешение или, наоборот, невмешательство. И всё это как-то должно быть связано с мануфактурой. Казимир пытался выстроить логическую цепочку, но звенья пока что не очень прочно связывались друг с другом. Мало фактов и доказательств, одни лишь впечатления и теории.
Гросс не был ни весел, ни нервен. Выглядел уставшим, но спокойным. Говорил вкрадчиво, без возвышенных панегириков о роли крысолова, о значении его для общего успеха. Свой личный успех мэр распространял на весь город и на всех его жителей, не сомневаясь, что для остальных это так же важно, как для него. Собственное поражение на выборах для него было равнозначно гибели Говорога. Какая тут может быть жизнь, если не он будет всем управлять?
Гросс быстро перешёл к делу.
— Вовремя пришли. А то я уж хотел посылать за вами. Предстоит большой городской праздник. Его подготовка отнимает все мои силы, — глядя на его утомлённое осунувшееся лицо и вправду верилось, что сил у него осталось мало, — Вы должны как следует поработать. Я понимаю, что в масштабах города и даже мэрии, травля — это долгосрочная операция, — Гросс демонстрировал невиданное доселе смирение, от его прежней требовательности не осталось и следа.
— ... Чтобы ни одного хвоста видно не было. Это очень важно, сверхважно. Иначе... я даже не знаю, — Гросс был далёк от того, чтобы грозить. Он действительно не мог представить, что будет в этом случае. — Ведь должен же быть какой-то способ отпугнуть их от определённого места, чтобы держались подальше от городской площади. У нас угощения будут. Чтобы на запах они не сбежались, можно же как то... Я не знаю.
Казимир решил пробросить надежду. Ему это ничего не стоило, поскольку определённости от него не требовали. Результат — это уничтожение крыс. А покуда он в процессе работы, с него взятки гладки. О выборах не заикнулся. Но заверил, что сможет обезопасить от крыс празднество. Для этого и делать ничего не придётся. Почувствовав угрозу, теряя своих собратьев от развязанной Казимиром деятельности, крысы стали более осторожны и, как следствие, скрытны. Предпочитали надёжные, проверенные подвалы. Их всё ещё было много, но днём они уже избегали выходить на улицу. Это было сродни заключению своеобразного договора. Одна сторона предъявила требования поведения, другая их приняла. Все понесённые потери с лёгкостью могли быть восполнены, очищенные территории в скорости могли быть заняты, но несведущим простофилям казалось, что крысолов вправду кое-чего уже добился.
Празднество, которое затевал Гросс, должно было состоять из народных гуляний, обильных угощений и выступления артистов (имелись и такие в Говороге). Гросс на чужие деньги не скупился. Массовость — главный козырь власти. Лучший способ показать и доказать свою мощь, влияние, популярность. Не нужно долгой кропотливой работы, один раз блеснуть чем-нибудь эдаким. Под незатейливую увеселительную музычку, под хмелёк в голове населению станет ясно, кто истинный благодетель. На празднике ничего не может быть хуже для мэра и лучше для Лаптэка (возможно, что и для Цели тоже), чем навязчивое мелькание серых теней под ногами. Это был бы символ. Очевидный даже для обывателя. Символ, который легко использовать и легко воспринять. Не надо опорочивать, критиковать. И так всё видно. В известном смысле это был риск со стороны Гросса, смелый шаг. Тем более с его то характером.
Казимир никак не мог определить его настроение. Что для него значит нынешнее сближение с вчерашним врагом? Что стоит за этим сговором? Пробовал было намёком подтолкнуть хоть на какую-нибудь реакцию.
— У господина Цели на мануфактуре такая суматоха. Готовятся к чему-то. Большие дела затеваются...
Гросс не кивнул, не хмыкнул, даже глазом не дёрнул. Ничего.
Напрасно Казимир всматривался в его задумчивое, но спокойное лицо.
— Так вы часто там бываете? — чуть погодя, подумав о чём-то, спросил Гросс.
— У Цели то? — переспрашивая, крысолов лишний раз выказывал себя простодушным — это никогда не помешает, — Да как вам сказать? Больно большая мануфактурища эта. За раз её всю не облазишь.
— Что там они готовятся?
— К чему-то большому.
Казимир ожидал наводящих вопросов, ожидал, что его будут «вербовать». Но то ли Гросс был слишком осторожен, то ли слишком занят. Подготовка к празднику, похоже, поглощала его целиком. Ни на что остальное уже не оставалось сил. Приглядевшись, Казимир заметил у мэра неожиданно проступившие жалкие, старческие черты. Утомлённость. Под глазами синяки, поубавилось лоска. Лицо несколько осунулось. На всё ещё полной фигуре оно смотрелось, словно взятое от другого человека. По всему было видно, что для него наступали не лучшие времена. Борьба на два фронта вконец истерзала его. Если бы не всё пережитое, в иных условиях его можно было бы пожалеть.
27
В этот решительный момент, как назло (а в каком-то смысле всё же на благо — наконец все оставили его в покое), Казимир неожиданно заболел. Странная на него напала немочь. Непонятно с чего появилась сильнейшая слабость, вплоть до апатии и полного отвращения к еде. Он лежал без сил. Не ел. Лишь изредка пил. Началось с головокружения. Хотя раньше ничем подобным не страдал — разве что в период пьяных разгулов, но теперь-то он был совершенно трезв. На необычный симптом вначале не обратил внимания. Но потом всё-таки вынужден был прилечь. Силы как-то вмиг оставили его. Ноги отказывались слушаться. Руки едва шевелились. Как был в одежде рухнул на тюфяк. Надеялся с помощью сна побороть напавший недуг. Но сон не придал сил, а даже ещё больше ослабил. Величайшего труда стоило взять стакан с водой. Простейшие действия: пройти несколько шагов до стола, поднять кувшин и налить из него — представляли из себя сложновыполнимую задачу. Как будто к рукам и ногам были подвешены тяжёлые гири. Жара или озноба не было. Лишь необычайная слабость. Неоправданно уставали и глаза. Хоть проспал чуть ли не полдня, по пробуждении их давило и резало, как после бессонной ночи. Казимир снова засыпал. Только на это был способен. Неизбежно стали посещать мысли о скорой смерти, глупой и непредсказуемой, какой та чаще всего и бывает, но какой её редко себе представляют. Единственной отрадой в этих мучительных метаниях было осознание, что где-то живёт добрая и красивая Шильда Цели. И пусть она не думает о нём и никогда не обратит на него своего величественного великодушного взора. Пусть. Одним своим видом, фактом своего существования она привносила в его жизнь надежду.
Время тянулось долго и вместе с тем незаметно. С одной стороны каждая секунда бодрствования давалась тяжёлой ценой. С другой — время, проводимое во сне или беспамятстве, рассудком не отмечалось. А спал крысолов большую часть дня. Не вставая, провалялся целые сутки. Затянувшимся его отсутствием не могли не обеспокоиться. Первым был посланец от Лаптэка. Как всякий уважающий себя служака он подражал манере своих начальников. Был также угрюм и молчалив, как Брумо. А если говорил, то как бы давя голосом, заимствуя это у Лаптэка. Жёсткость не помогла полицейскому добиться какого-либо ответа. Сонный и больной крысолов даже не заметил его ухода.
Приходил вездесущий Маленчик. Говорил как всегда много и путано. Пропел оду мудрости Гросса и щедрости Иоахима Цели. Что-то выспрашивал. Видимо, подозревал, что болезнь притворная. Казимир и не пытался развеять его сомнения.
Несколько последующих посещений крысолов не знал, чему отнести — сновидениям или реальности. Так, например, он не был уверен, насчёт служанки из дома Цели, была ли она или нет. Не помнил, Ильза или Гвэн. Припоминалось, что она вроде бы приносила поесть. Но сколько ни вглядывался потом в сторону стола, ничего на нём не замечал. Был кто-то с мануфактуры, от старосты. Этот остался в памяти расплывчатым образом. Тоже мог быть персонажем из сна.
Десяка, кажется, был реален. Помявшись в дверях, с трудом, пересиливая себя, выдавил несколько обрывчатых фраз.
— Я... это... дрова принёс... потому как холодно... мать велела... у вас тут дует... вот дрова.
То, что этот визит был на самом деле, подтверждала вязанка дров, лежащая в углу. Если, конечно, это тоже не было частью сновидения.
А, может быть, служанка ничего не приносила, а приходила по поручению? От госпожи Цели. Может ли такое быть? Она помнит о нём. Знает о его существовании. Милостиво обратила внимание на него, ничтожную личинку, копошащуюся в грязи. «Госпожа Цели справлялась о вашем здоровье». Были ли сказаны эти слова? Или их создал разгорячённый рассудок? Даже, если это было сном, не мог забыть. От мыслей о ней становилось легче. Возможно, благодаря этому смог быстро поправиться.
Через день Казимир выздоровел столь же неожиданно, как и заболел. Небольшая слабость осталась, но чувствовал себя хорошо. В голове вновь наступила ясность.
Окончательно придя в себя, задался вопросом, правдой или сном был эпизод с служанкой госпожи Цели. Чем больше старался забыть, тем больше думал. Чем неправдоподобнее это казалось, тем сильнее начинал верить. Как верят чуду. Сомневаясь, придумывая многочисленные доводы невозможности этого и одновременно всё-таки надеялся. В нём боролись разум и душа, практичность и мечтательность.
С томительной сладостью представлял в воображении, как госпожа Цели спрашивает о нём. Это ведь было возможно. Могла же она вспомнить о нём, как об одном из своих слуг. Да он рабом её почтёт за честь быть.
Наскоро утолив голод, он вышел прогуляться. От свежего утреннего воздуха его немного зашатало. Но стоило пройтись, как слабость отступила. Чем больше шёл, тем быстрее к телу возвращалась крепость. Мозг ещё не поспевал за возрождающимся к жизни организмом. Только на полпути сообразил, куда идёт. Ноги сами понесли его к особняку Цели. Неосознанно влекло туда. Заходить не стал. Приятно было уже просто находиться рядом.
Но пока что ему там нечего было делать. Сейчас важнее было позаботиться о насущном. Два потерянных дня надо было срочно возместить. Учитывая как в последнее время стремительно развивались события, всё что угодно могло случиться. Глядишь, Цели и Гросс могли рассориться или Лаптэк мог что-нибудь затеять. Хотелось повидаться и с Ширусом. Но идти к нему с пустыми руками, вернее пустыми мозгами, не мог. В него, как в топку, сперва надо было что-то забросить. Необходимо ещё раз обследовать мануфактуру. Как-никак там сходились интересы всех сторон грядущего конфликта.
Даже перед разведкой полезно сначала собрать хоть какие-то предварительные сведения. С этой целью Казимир заглянул на городской рынок. Это было единственное свободное от прямого влияния Цели место, хоть и не избегнувшее косвенного воздействия с его стороны. Лавки, торгующие товарами мануфактуры наполовину задушили рынок. Так что здесь не очень жаловали их производителя и распространителя. Здесь позволялось открыто бранить и Цели, и мэрию, и полицию. Многие говорожцы ещё ходили сюда не только в силу привычки, но и за получением морального удовольствия — послушать и поделиться сплетнями. Хоть кто-нибудь хоть что-нибудь должен будет рассказать. Заодно не мешало пополнить съестные запасы.
Как и положено для рынка, это было крикливое, пахнущее всеми видами пищи сборище. Фланируя между лотками, уворачиваясь от цепких рук их владельцев, норовивших ухватить его за рукав, дабы всучить свой «лучший на всём рынке» товар. Игнорируя кричавшиеся в самое ухо зазывные фразочки, до ужаса однообразные, Казимир пытался уловить из обсуждавшихся тем интересные ему. За этим безрезультатным делом, приметил кусок мяса, бывший в недавнем прошлом ляжкой бычка. Забавы ради, он поторговался. Продавец в виде изысканной шутки предложил уступить за полцены, вложив в свою фразу достаточно сарказма, чтобы его ненароком не приняли всерьёз. Дабы продолжить потеху, Казимир скептически кривил носом, изображая сомнение. Продавец убеждал, что лучшего мяса во всём Говороге не сыскать. Он нахваливал произведшего его бычка, как родитель, гордящийся небывалыми успехами своего ребёнка. Казимир из принципа не поддавался. Кончилось тем, что в итоге он всё-таки заплатил в два раза меньше, чем требовалось. К сожалению, этим его приобретения и ограничились. Тут о Цели и его мануфактуре, хотя и много говорили, знали меньше всего. Милута и тот мог больше сообщить, даже если был в пьяном угаре. Если не считать мяса, рынок ничего не дал крысолову.
28
Хотя в прошлый раз он ничего не обнаружил, и инстинктом, и разумом Казимир понимал, что именно в мануфактуре заключена уязвимость Иоахима Цели. Всё на ней, в том числе сами работники, поддерживали это ощущение. Казимир чувствовал это, но не мог определить, где приблизительно надо искать. Возможно, знание само придёт случайно, как не раз происходило в его жизни. Надо выжидать, сохраняя незамутнённой чуткость. Не терять напряжения, чтобы не ослабевала бдительность. Как говорил Ширус, быть «глазами и ушами», только не его, а своими собственными. Не упустить этот самый случай и использовать его с выгодой для себя и ущербом для своего врага. У него не было ни малейшего представления, что это может быть, что может спасти его, но он верил в эту возможность и ждал её. Ждал не ошибки. Слишком маловероятно. Рассчитывал, что на решающем этапе, ближе к выборам, «Делец» ослабит контроль над ситуацией, сместит внимание. Этого уже достаточно. Крысолов будет тут как тут и воспользуется моментом. Его отвлечённые рассуждения были далеки от конкретного плана действий, но на большее пока он всё равно сейчас был не способен.
Уже на проходной его ожидали сюрпризы. Сторож, знавший крысолова в лицо и дотоле пропускавший его без вопросов, вдруг обнаружил склонность к формализму. Он устроил самый настоящий допрос.
— Кто такой?
— С какой целью пришёл?
— Сколько планирует пробыть?
Впрочем, было заметно, что ответы сами по себе его не интересуют. Важно для него было соблюсти служебный ритуал.
За воротами также всё было не как прежде. Гигантская гора глины практически исчезла. Зато печи для обжига дымили вовсю.
Не сказать, чтобы все суетились больше, чем обычно. И раньше никто без дела здесь не сидел. Но были как-то заметно оживлены. Едва ли предстоящий праздник Гросса мог так на всех подействовать.
— Что у вас тут, — спросил Казимир первого встречного черножилетника.
— Как что? Расширение. Вторую мануфактуру открываем. Расширение.
Не больше сообщил и следующий остановленный рабочий.
Слово «расширение» повторяли как заговор, как заклинание, призванное разрешить все проблемы. Что это значило на деле мало кто понимал. Как не сразу уразумел Казимир, оно не было связано с размораживанием стройки второй мануфактуры. Напротив, открытие второй мануфактуры было прямым следствием этого самого «расширения», а последнее в свою очередь означало перенос торговой и производственной деятельности за пределы Говорога. Амбициозный проект Иоахима давал выход на более широкие просторы, к новым сферам сбыта.
«Вот что он затевал. Но зачем ему тогда сдался Гросс? Если всё у него пройдёт успешно, он дюжину таких сможет себе купить». Новые факты ставили только новые вопросы.
Шумная процессия привлекла внимание крысолова. Впереди торжественно шествовал, важно постукивая тростью, высокий статный господин. Два менее солидных господина держались чуть позади на почтительном отдалении, но не настолько, чтобы отстать. Староста забегал главному то с левого, то с правого бока, беспрерывно щебеча и размахивая руками. А тот, не меняя кисло-равнодушного выражения лица, лишь покровительственно кивал, когда был доволен, или саркастически хмыкал, когда предоставляемые сведения, казались ему неубедительными.
— Управляющий, — внушительно шепнули Казимиру.
Что за фрукт? Ещё один посредник между хозяином и рабочими? Цели по сравнению с ним внешне сильно проигрывал. Поставь их вместе, так никогда и не угадаешь, кто кому подчиняется. Этот выглядел более внушительно и властно.
Постояв у жалкого глиняного холмика, бывшего прежде горной грядой, начальство двинулось дальше. Туда, где и оказалась вся исчезнувшая глина. К цехам для её промывки и обжига. Рабочие, временно освободившиеся от опеки старосты, гарантированные от его внезапного появления (а появиться он мог когда угодно и откуда угодно), заметно повеселели. Вообще здесь как будто уже шёл праздник, настолько всеми завладела эйфория от революционной затеи их хозяина.
Эта всеобщая радость в сердце Казимира, совершенно естественно, отзывалась противоположными чувствами. Его главный противник, главная угроза его благополучию и самому его существованию стал ещё сильнее. Чему тут радоваться?
Исследовательский азарт, который он в себе до этого разжигал, сразу же сошёл на нет. Захотелось, если не напиться, то хотя бы выпить, чтобы сбросить первичный шок и обрести хмельную уверенность. Тело требовало того же, что и голова. В горле запершило и желудок призывно заурчал.
При мануфактуре существовал свой трактирчик. Где вечерком трудяги могли пропустить и частенько это делали стаканчик-другой. Казимир заглянул туда ещё и затем, чтобы разузнать подробности, надеясь из пьяных сплетен подчерпнуть больше информации, чем дали ему наблюдение и распросы. Рабочий день в разгаре, но не сказать, чтобы было пусто. За маленькими круглыми столиками, явно не приспособленными для еды, грудились компании. Крысолову пришлось, стоя, пить своё пиво. Одиночек не было, как и мест, куда можно было бы присесть. Видимо, многие не могли дождаться окончания смены и уже начали отмечать. Возможно, кого-то отпустили пораньше, что опять же подтверждало общий повышенный настрой, докатывающийся от низов до верхов производственного мирка.
Присосавшись к кружке, крысолов внимательно слушал, какие темы преобладают в застольных беседах. Его немало удивило, что все работники трепетали перед старостой как перед настоящим цербером. Кто бы мог подумать, что этот маленький суетливый человечек способен вызывать такие эмоции. Были те, кто стоял по должности выше его, гораздо выше, но он служил промежуточным звеном между высшим начальством и рядовыми работниками. Он передавал все решения, распределял задания людям. Посему для простого рабочего люда он являлся заместителем самого Цели, как бы его зримым воплощением.
Помимо «грозного» старосты, у всех на устах было расширение. «Расширение всё исправит». «Расширение спасёт город». Расширение... Расширение... Указали и конечный пункт этого движения. Шальбург. Город, бывший давним конкурентом Говорога. Иоахим Цели каким-то ему одному известным путём (его изворотливость не знала границ) сумел наладить там контакты и добиться заключения взаимовыгодного договора. В ознаменование этого или как аванс из Шальбурга даже прислали новые станки, они должны были украсить собой вторую мануфактуру. Новые рабочие места, новый рынок сбыта, новые линии производства. Повод для ликования у мануфактурных муравьев был, только едва ли крошки с хозяйского пирога смогли бы удовлетворить их разошедшиеся аппетиты, да и едва ли был так уж велик этот пирог. Они, должно быть, ожидали немедленного наполнения своих опустевших карманов, ожидали денежного потока, что жизнь их мгновенно преобразится в лучшую сторону. Рабочие вели себя так, словно уже обогатились, словно только планировавшееся расширение уже состоялось, принеся реальные и значительные дивиденды. С особой сладостью говорили о новых станках. Расхваливали их на все лады. Хотя никто не видел эти станки воочию — лишь одному посчастливилось глянуть на заколоченные ящики, в которых их привезли.
Крысолова так и подмывало повидаться с Цели. Какая атмосфера сейчас его окружает? Носятся ли все вокруг него так же, как на мануфактуре? Рабочие были слишком далеки от своего хозяина, чтобы отражать на себе его идеи. Казимир всё ещё считал, что здесь можно найти средство сокрушить «Дельца» (если теперь это вообще было возможно), но при этом убедился, что непосредственно сама мануфактура ничего в себе не таит. Все свои тайны Цели держал при себе. Поэтому нужно было оказаться там же, где был он.
Не надеялся, конечно, что в припадке благодушия тот всё сам выложит. Более вероятно, вообще ничего не скажет. Но его глаза, его лицо. Должны же внешне на нём отразиться мысли, впечатления. Цели пошёл на замирение с Гроссом. Значит, не так уж он могущественен. Если обмолвиться при нём о Лаптэке, неужели, не будет малейшего тичка веком? Можно поднамекнуть, что тому известны все его секретные планы и что он намерен им помешать. Как Цели отреагирует на такое? Может статься, что и никак. К тому же для столь грубой разведки почва ещё не была подготовлена. Не все опасности были учтены. Слишком много рисков.
Казимиру и без этого прямолинейного намёка, было что сказать. Это уже касалось мэра. Гросс был занят и загружен как никогда. Если «Делец» собирался протащить какой-то свой проект, то это был наилучший момент. Передать ему, в каком состоянии, в каком напряжении пребывает Гросс. Тем самым расшевелить, слегка подтолкнуть. После перенесённого недуга Казимир ощутил приток сил. Он был готов к борьбе.
К «Дельцу» его вела ещё и потребность окунуться в пьяняще-сладостный мир Шильды Цели, на пути куда стояла непреодолимая преграда, её муж. От которого зависела она, от которого зависел и Казимир. Убрать или хотя бы ослабить это препятствие он считал своим долгом. Не ради одного себя, но и ради неё. Чем меньшим влиянием будет обладать её муж, тем свободнее или даже счастливее будет ей жить. Казимир отлично понимал все риски, но не рисковать не мог. Мотылька манит свет. И пусть свет этот исходит от пламени, он всё равно полетит навстречу ему.
Получалось, что не он искал выход, а сама реальность вела его. Связывая и сталкивая с определёнными людьми, устраивая всё так, а не иначе. Оставалось только следовать властно очерченному направлению.
Казимир пошёл к Цели, толком ничего не обдумав. Его единственным средством и защиты, и нападения был планируемый намёк о Лаптэке. Но к нему прибегать опасался. То есть шёл с пустыми руками. Решил, что надо пойти. И пошёл.
Как ни сильна была его решимость, однако встретиться с «Дельцом» оказалось не так легко. На мануфактуре его не было, дома тоже. Оставалось только обойти все лавки и конторы, то есть оббегать весь город. Казимир задумался. Его атаковали сомнения. Было от чего поломать голову, уже сама реальность препятствовала ему. И всё-таки он не отвратился.
Побывал в нескольких местах. Опять безрезультатно. Повезло, что случайные прохожие подсказали, где можно искать. Удача, если можно назвать удачей встречу с Иоахимом Цели, ждала его в жалкой затрапезной лавчушке. Оказывается, и он не был чужд сентиментальности. В этой лавочке он когда-то работал приказчиком. Здесь он родился, как деловой человек. Отсюда началось его восхождение. С тех пор лавка потеряла свою практическую функцию. Расположена была в невыгодной для торговли зоне, на окраине, ассортиментом не блистала, но перестроить или закрыть её у него не поднималась рука.
Не успел крысолов задуматься над тем, какого чёрта сюда занесло «Дельца», как вновь его глазам предстал серый сюртук. И на этот раз никаких сомнений быть не могло. Это точно был Маленчик. Оба они поначалу не заметили друг друга. Маленчик пришёл в себя быстрее. Реакции у него менялись как всегда стремительно. От удивления попробовал перейти к приветливой улыбке, не закончив которую, обратился к деловитой серьёзности. Наскоро осведомившись у Казимира успехами в его деле, заторопился уйти.
Пока он проделывал все эти мимические комбинации, Казимир смог выдать лишь удивление. Он не успел ничего спросить. Даже придумать вопрос не хватило времени. Упустил и момент, и Маленчика.
На Иоахима Цели появление крысолова произвело похожее действие. Только он с первоначальным шоком разделался ещё быстрее, чем чиновник. «Делец» был излишне дружелюбен. Это доказывало, что его застали врасплох. Этому визиту он обрадовался, как радуются приезду дальнего родственника. Так же бурно и так же фальшиво.
Казимир автоматически задавал намеченные вопросы. Без интереса, не особо следя за ответами. О всех намёках и вовсе забыл. Его занимало другое. Что здесь делал Маленчик? С какой целью приходил? Казалось бы, ничего удивительного нет в том, что чиновник мэрии, пришёл к Цели, как раз тогда, когда наступило его примирение с Гроссом. Но тогда почему понадобилось встречаться на самом краю города? Не в конторе, а в лавке. Цели ещё мог случайно забрести сюда, но Маленчик никак не мог случайно же здесь оказаться. Многовато случайностей. Казимиру потребовалось потратить много времени и задействовать свои связи, чтобы выйти на след никогда не сидевшего на месте Цели. Маленчик должен был знать, где его искать. Всё это походило на тайную встречу. И вряд ли они тут обсуждали подготовку к празднику. Да и вряд ли, Гросс был в курсе этого визита.
От Цели крысолов ничего не добился. Да он был и не в состоянии слушать. Слова миновали его разум. Воспринимались, но не фиксировались. Ему в руки нечаянно попал ключ к более сложному замку. Маленчик. И кто знает, куда могла привести эта дверь?
29
Казимир готов был ликовать. «Ай да Маленчик. Ай да молодец», — он впервые похвалил своего скрытного знакомца. Перед ним блеснул ключик, который тут же поспешно был спрятан в карман. Только слишком поздно. Теперь был известен не только хозяин этого ключа, но и угадывалось, что приблизительно может скрываться за запертым замком. Очевидно, что Маленчика и Цели связывало что-то ещё, помимо Гросса.
Чтобы удар пришёлся ощутимее, Казимир направился к Маленчику домой. Разгром противника на его собственной территории воспринимается всегда страшнее.
— Как? Господин крысолов, вы? — будто бы поразился Маленчик. И чем сильнее он удивлялся, тем меньше этому можно было верить.
— А я вот к вам, — Казимир не спешил.
— Что такое? Может, случилось что-нибудь? Вы насчёт праздника? — его обеспокоенность не была напускной, вот только повод её вызвавший был несколько иным.
— Нет. Ничего такого особенного не произошло.
— Ну и хорошо, а то я уж опасался, — он искоса поглядывал на крысолова.
«Пора», — решил Казимир. Ему доставляло удовольствие наблюдать за этим вихлянием. Так вылавливающий угря, преисполняется ещё большим азартом, если добыча выскальзывает.
— Я вот зачем пришёл... — выдержал паузу, давя ожиданием, — Я кое о чём думал. На днях... Когда же это? — изобразил, что высчитывает дни, — В пятницу, кажется. Я был на мануфактуре. У господина Цели. Я же на него работаю. Хотя вы и сами прекрасно это знаете. Большой человек. — Казимир чувствовал на себе пронизывающий взгляд. Недолгий, поскольку он погасил его своим ответным взглядом. Маленчик предпочёл отвернуться в сторону. — Правда, и требовательный. Как у него всё там организовано. Вы же бывали у него на мануфактуре?
Маленчик сделал неуверенный жест. Не то мотнул головой, не то кивнул.
— Не были? А то мне казалось, что были.
— Может быть... давно.
— Ах, давно?
Маленчик повторил свой неопределённый жест.
— А мне казалось. Я даже был уверен, что точно видел вас. Именно вас. На днях. Вот в эту пятницу. Вы случайно не заходили туда? Может быть, на минутку? Уверен, что это были вы.
— Может быть, и заглянул мимоходом. По делам много где бываешь.
— А то у меня память хорошая. И я точно помню, что видел вас там, — наседал Казимир. — Вы выходили с чёрного входа. Не помните?
— Может быть, может быть...
— Просто ведь и я сам тоже накрепко связан с господином Цели. Как и вы?
— Что вы имеете в виду?
— Вчера, вы не можете не помнить, мы встречались у Цели. В заброшенной лавке, что в северной части. Вы помните?
— По службе зашёл.
— По службе?
— Ну да, конечно. Зачем мне ещё могло понадобиться приходить?
— Мало ли...
«Посмотрим, как теперь будешь изворачиваться», — с хладнокровием хищника злорадствовал Казимир.
— А то ведь место выбрали нарочно заброшенное. Чтобы вас вместе не видел никто, — крысолов приступил к штурму.
— С чего вы это взяли?
— Ну там никого, кроме вас двоих не было. Я и подумал, что вы с тайным поручением от мэра. Вас же Гросс туда послал? Так? — пути к маневрированию были перекрыты.
— Что вы так спрашиваете, будто я не знаю... будто вы что-то предосудительное усматриваете?
Маленчик тем не менее не прерывал устроенного ему допроса. Возмущение его было не столь ярко выражено. Он слишком опасался Казимира, чтобы отваживаться на такую вещь, как протест.
— С какой целью вы выспрашиваете меня?
Они не только вопросами пикировались, но и взглядами.
Казимир был неумолим. Как ни старался сбить его Маленчик, он неизменно выводил к нужной теме. Знает ли Гросс о визите? Ответ был ему известен, но он хотел добиться открытого признания или по крайней мере так подвести разговор, что ответ уже будет не нужен. Маленчик начинал нервничать. Он безуспешно пытался придать безобидности своему посещению Цели. И, когда ему уже некуда было отступать, когда все отговорки закончились, Казимир нанёс главный удар. Прямо спросил.
— Что связывает вас и Цели? Он использует вас против Гросса?
Вопрос был сильный и по большому счёту риторический. Оба знали ответ.
У Маленчика, судя по всему, закончились стандартные реакции. Он то готов был признаться, то подумывал возмутиться.
— Признавайтесь. Ведь и я тоже работаю на него. И понимаю вас как никто другой. Он и меня использует так же, как и вас. Против Гросса, — Казимир придал своему голосу проникновенности.
Маленчик сглотнул воздуха, как человек, готовящийся сорваться в пропасть.
— И вы тоже... — протянул он чуть слышно, тихо, но всё же отчётливо.
— Я думаю, мы с вами в одной лодке. Оба пытаемся отхватить себе кусок из разных корыт.
— Да, да... Ещё тогда, когда первый раз вас увидел, я понял, что мы похожи. Я понял, — его голос был глух, — Но не мог открыться. Просто так. Вы сами понимаете и осознаёте, какой это большой риск для меня. В моём то положении. Накануне таких важных событий.
— Вы это о празднике, что ли?
— Не придуривайтесь. Вы прекрасно знаете, о чём я. Выборы всё решат. Они изменят судьбу многих из нас.
— Вы надеетесь изменить и свою судьбу?
— Конечно. Дни Гросса сочтены. Уж я то знаю. Я это знаю, может быть, даже лучше, чем он. Лучше, чем кто-либо.
— Вы так убеждены.
— Это не убеждённость. Так и будет. Цели не допустит этого. Ему Гросс не нужен, — чётко, выделяя каждое слово, произнёс он.
— Давно вы работаете на Цели?
Маленчик прищурился, прикидывая, должно быть, стоит ли говорить, а, возможно, просто подсчитывал.
— Не очень.
— Как же это вам удавалось работать сразу на двух...
— На двух? — Маленчик ехидно усмехнулся. — На трёх.
— Лаптэк?!
— Да.
— Неужели, вы и ему... на него...
— Конечно, — спокойно ответил Маленчик. — Ему нужны сведения. И я поставляю их ему в том объёме и под тем углом, чтобы это было выгодно для меня.
Казимир таким его ещё не видел. Он знал, что Маленчик не прост. Но не предполагал в нём такой уверенности и такой несгибаемой силы воли.
— Видите, мы с вами играем в одну игру.
— Что?
— Я внимательно наблюдал за вами, господин крысолов, с самого вашего появления у нас в городе. Мне доподлинно известно, чего добивается от вас Лаптэк.
— Как?
— В детали он меня не посвящал. Но его цели относительно вас для меня ясны. Через вас он хочет пошатнуть Гросса.
— А Гросс что-нибудь знает?
— Он не знает ничего. Ни-че-го. Даже не догадывается, что происходит кругом него. Я решаю, что ему стоит знать, а что нет, — в голосе Маленчика зазвучали стальные нотки. Никогда и ни с кем он так ещё не говорил, — в моих планах не допустить до выборов Лаптэка, но и сбросить Гросса. Поэтому мне и понадобился Цели. Он нужен мне, а я ему.
— Вы хотите провалить выборы?
— Напротив. Я собираюсь их использовать. Провалятся Гросс и Лаптэк. И тогда появится третья кандидатура. Человека, опытного, зарекомендовавшего себя в управлении, знающего город. Имеющего нужные связи.
— Вы?!
Маленчик самодовольно кивнул. — Цели меня поддержит. Он считает меня своей пешкой, зависимой фигурой. И я буду таковым, пока не достигну своего. То есть до избрания.
Казимир был ошарашен. Вот так да, ну и Маленчик. Вот что скрывалось за этой маской. А ведь все, в том числе и хитроумный «Делец» и сам Каземир, считали его за мелочь.
— Цели не так уж всевластен, как о себе считает, — тоном всезнающего наставника внушал Маленчик. — В нашем деле главное — это информация. Это и орудие нападения, и способ защиты. Цели знает далеко не всё. Благодаря этому расширению он делается слабым, открывается для рассчитанного и меткого удара. Он у нас очень амбициозен, грандиозные планы имеет. Но кое о чём забывает. О некоторых аспектиках. Любит риск. На этом и проиграет. Всех считает за мелких сошек. Что ж, пусть планирует что угодно, покуда я знаю, что именно. Пусть пока я завишу от него. Скоро всё переменится.
Эти рассуждения до боли, до обидного напоминали Казимиру его собственные мысли. Только Маленчик имел больше шансов осуществить задуманное.
— Вас, должно быть, удивляет, зачем я вам рассказываю всё это? Вы для меня совершенно безвредны. Во-первых, даже, если допустить, что вы можете сделать глупость и выдать меня, вам никто не поверит. Эта правда слишком неправдоподобна. Я хорошо поработал для создания удобного мне образа, чтобы его можно было так легко разрушить. Во-вторых, вы сами должны понимать, сдай вы меня, я открою нашим общим друзьям глаза на вас. Для вас последствия будут серьёзнее, чем для меня. И вы, и я это понимаем. Мы понимаем друг друга.
Крысолов чувствовал себя всё более неуютно, как заглотнувшая крючок рыба, которую могучая и неподвластная ей сила тянет вверх. — Зачем же я вам нужен?
— Вот. Вопрос в точку. Я в вас не ошибся. Всё по сути. Вы мне действительно нужны. Может быть, более нужны, чем Гросс. Мы с вами естественные союзники. Находимся примерно в одинаковом положении, хоть и с разными возможностями. — Маленчик, оказывается, мог быть не только самодовольным, но и хвастливым. — Нас объединяет общие трудности, но цели у нас пока что, к сожалению, разные. Вы хотите лишь спастись, я жажду большего. И у обоих у нас на пути стоят одни и те же люди. Нам надо объединить наши цели. Работая на меня... в большей степени, чем на остальных, вы спасёте себя. Признайтесь, вам всё равно, кто победит, Гросс или Лаптэк. Любой исход не принесёт вам блага. Предпочтёте Гросса, и Лаптэк, поверьте мне, устроит вам...
«Он что угрожает?»
—... Подведёте Гросса, он найдёт способ поквитаться. И в этом вы также можете не сомневаться...
«Определённо, это угроза».
— Цели до вас нет дела. Для него главное это получить желаемый результат. Что будет с вами после этого его нисколько не заботит. Сколько он вам обещал, кстати? Уверен, сумму не огаваривал? Так? Он везде пытается сэкономить. Деньги — это всё, что его интересует. Когда выборы закончатся, вы не сможете на него надавить и запросить больше. Не пугайтесь, если обещал, что заплатит, значит, заплатит. Вот только, задумывались ли вы, успеете ли получить эти деньги? Не произойдёт ли что-нибудь до этого? Вы думали об этом? Вижу, что думали. Правда, похоже, недостаточно.
— Единственный ваш шанс, это быть со мной. — выждав паузу, продолжал Маленчик. — Учтите, вы полностью зависите от меня.
«Он угрожает мне. Хотел взять его в оборот, и уже сам в его власти».
— ... Я понимаю, о чём вы сейчас думаете...
«Неужто», — Казимир и в это готов был поверить. Его разгромили по всем фронтам. Это было полное и абсолютное поражение. Долго выстраивавшаяся линия привела в тупик. Он недооценил Маленчика и не рассчитал собственных сил.
— Только, надеюсь, что на меня вы будете работать не так, как на прочих? — усмехаясь, спросил Маленчик, — хотя, что я говорю? Работать на меня? Мы будем действовать заодно, как союзники. Настоящие, помогающие друг другу союзники. Ведь так?
Казимир кивнул. Ему не приходилось ничего изображать. Он и вправду был покорён. Покорён слабостью, в которой не сумел разглядеть таящейся силы. Гадюку принял за ужа. Маленчик не позволял себе слишком уж ликовать и лишний раз демонстрировать превосходство. Природная осторожность не оставляла его. Скоро, к концу разговора, он опять нацепил привычную маску угодливости и неуверенности. Он имел полное право гордиться собой за удачно исполненную роль. В отличие от Казимира, который с треском провалился.
— Теперь мы заодно. Связаны, — в заключение шепнул Маленчик, покровительственно потрепав крысолова по плечу.
30
Маленчик обещал, что не оставит. Но ему можно было доверять ещё меньше, чем другим. Теперь это был самый опасный для крысолова человек. Ибо он держал в своих руках все нити. Заявление о том, что весь город у него зажат в кулаке не было пустым хвастовством или, вернее, было не только хвастовством. Разместившись на пересечении всех путей, как паук в центре паутины, Маленчик улавливал малейшее движение и мгновенно реагировал, то натягивая, то отпуская нить. Информируя Лаптэка, он тем самым направлял его «политику». Он и никто другой решал, что стоит тому знать, а это помогало предсказывать его ходы. О Гроссе и говорить нечего. Из «правой руки» Маленчик всё больше превращался в правую половину его мозга. Власть незаметного помощника была тем прочнее, чем меньше на него обращали внимание. Даже Цели нуждался в нём, и это делало его в какой-то степени зависимым. После всех манипуляций и комбинаций, прошедших перед глазами крысолова, избрание Маленчика в мэры не выглядело таким уж фантастическим. Возможность этого была, если вдуматься, более реальной, чем сохранение Гроссом своего поста или тем более приход Лаптэка. Потенциальных шансов у Маленчика было больше, чем у его мнимых покровителей. У него было «свежее лицо», но при этом имелся требуемый для должности городского управителя опыт. В отличие от прочих кандидатов, имя его не было скомпрометировано, несмотря на то, что личностью он был сомнительной и почти преступной. Люди не знали его. Это играло ему на руку. С другой стороны натянутые отношения между Цели и Гроссом ни для кого не были секретом. Таким образом, Маленчик создавал видимость, будто это он послужил посредником, выбивавшим новые денежные вливания в город и стоявшим за «расширением», ну а Гросс этому, якобы, только мешал. Лаптэка же знали лишь, как начальника полиции. И знали, соответственно, не с лучшей стороны. Кроме силы, у него не было никаких привлекательных качеств. Что он мог предложить? Лишь прогнать Гросса, но с этим и Маленчик прекрасно мог бы справиться.
Казимир подводил итоги. Цели собирается наращивать обороты. Охватить производством весь город. Ему и города будет мало. Кому под силу его остановить? Сможет ли Маленчик с ним справиться? Чем больше всматривался в него, тем яснее убеждался, что ему это удастся скорее, чем Гроссу или даже Лаптэку. С его дьявольской хитростью, нечеловеческой интуицией. Он — единственный, кто, способен, если и не переиграть Цели, то хотя бы составить ему достойную конкуренцию. Эти двое стоят друг друга. Гросса и Лаптэка уже переиграл, Казимира тоже. Маленчик — опасный союзник. Он запросто может предать и продать, едва потеряет надобность в помощи. Союзник, что заведомо сильнее тебя, может быть опаснее откровенного врага. Его дружеские объятия могут задушить. Если Цели был змеёй, то это вылитый василиск, смесь самых страшных и опасных созданий. Опаснейший из всех.
План его был рассчитан с пугающим цинизмом. Цели, используя Гросса — свою мнимую дружбу с ним, валил Лаптэка, который ненавидел его и, следовательно, был опасен, а потом опрокидывал и Гросса. А, когда все серьёзные фигуры, ладьи и слоны, повержены, то и пешка обретает вес. И Маленчик мог стать мэром. Стоило Цели показаться на его публичном выступлении, обнять его, пожать ему руку и тот из незаметного служащего превратился бы в заметную политическую фигуру и реального претендента на пост мэра. То, с помощью чего хотел выехать Гросс, заводило его в тупик. Это было чрезвычайно умно и в ещё большей степени подло. Маленчик, если он в самом деле был вдохновителем этого — как он утверждал, мог собой гордиться. Лицемернее его в Говороге никого не было. Он совершал двойное, тройное предательство и при этом со стороны казался бы честным патриотом своего города.
Казимиру от этих взаимных предательств, где предавали друг друга, всех остальных и вообще всё честное, что ещё существовало в мире, становилось мерзко. Его, нищеброда, выбравшего «грязную работу» своей стезёй, мутило от омерзения к этим самодовольным столпам и верхам общества, в душе бывшим проходимцами и ворами. На словах они только и пеклись о справедливости и общем благополучии и выставляли себя оплотом благородства и честности. Крысолов всегда считал себя циником, но в сравнении с их цинизмом его взгляд на жизнь был детским идеализмом. Ради победы в грызне между собой они готовы были пожертвовать всем и любого своего приближённого рассматривали как расходную фигуру. Уж кому, как не ему, безвольному заложнику их игры, было это знать?
Маленчик не замедлил проявить себя как властный господин. Он был требователен. Приходилось не только отчитываться перед ним, но и следить за своими контактами. Очень часто он был заранее осведомлён о всех действиях и передвижениях крысолова. Везде и во всём он видел подвох. Тягостно было его давление. Общение с ним напоминало вход в тёмный сырой подвал. Не то чтобы Казимир испытывал к нему презрение, но гадливость определённо присутствовала. Он не мнил самого себя пупом земли, признавая собственную ничтожность, особенно в чужих глазах. Но этот был ещё хуже. От других не так противно было зависеть. Хотя Лаптэк мог и унизить, и избить. Гросс его и за человека не считал. Всё же это отношение с их стороны Казимир воспринимал как нормальное явление. Он другого и не ожидал и не требовал. Он — всего лишь крысолов. Но подчиняться Маленчику было до отвращения неприятно. Он даже ненавидеть его не мог. Маленчик был жалящей блохой, которая лишает покоя и с которой невозможно совладать. Так гнус свободно распоряжается телом огромного быка. Где хочет, там и кусает. И вся колоссальная мощь могучего зверя отступает перед голодом крохотного насекомого.
Маленчик не отставал. Видимо, он считал опасным хоть на секунду выпустить крысолова из своего поля зрения. Куда бы ни пошёл, Казимир натыкался на его преисполненную фальшивой вежливости физиономию. Крысолов уже не фигурально, а буквально ощутил себя в качестве преследуемой добычи, сам оказался в шкуре крысы, которых так же травил, отрезая им все пути отступления. Даже Лаптэк, не говоря уже о Гроссе, оставляли ему свободное пространство. Не таков был Маленчик. Нигде от него нельзя было спрятаться. Однажды подкараулил Казимира прямо у него дома, к немалому его удивлению. Двери он никогда не закрывал. Красть у него всё равно было нечего. Тюфяк, кружка, ложка, объедки — вот всё его имущество. Халупа принадлежала мэрии, и формально чиновник имел право приходить когда вздумается. Но это всё же какой-никакой был его «дом». И самые бесцеремонные из визитёров сперва стучали. Не ожидал он застать у себя такого «гостя».
— Как же долго мне пришлось вас ждать... Опять к Ширусу ходили?
Казимир не удостоил его ответом, как чиновник не удостоил его приветствием.
— У меня есть дело, — свои дела он уже приобщал к делам крысолова.
Казимир пожалел, что не надрался. Хоть не пришлось бы слушать эту сволочь и быть вежливым с ним.
— Наш дорогой мэр предпринял самостоятельный шаг. Толстяк обнаружил неожиданную прыть. Отправился к Цели, ничего никому не сказав. Не иначе как деньги клянчить.
Маленчик ехидно подхихикивал. Когда не надо было притворяться, его подобострастие и веру в своего начальника как ветром сдуло. В одном он остался верен себе. По-прежнему легко переходил из одного эмоционального состояния в другое. Вмиг стал убийственно серьёзным.
— Ничего не поделаешь, пока он нам необходим. — если до этого «нашими» выступали он и Казимир, то теперь под «нами» подразумевались он и Иоахим Цели. — Однако не он меня беспокоит. Лаптэк — вот главная угроза всем нашим планам. Его во что бы то ни стало надо устранить с ... нашего пути.
Он чуть не оговорился «с моего», но спохватился.
— Тут-то вы и можете пригодиться.
— Что я могу?
— Очень многое. Во-первых, и это самое главное, он вас не подозревает. Во-вторых, он рассчитывает на вас, так что удар с вашей стороны может оказаться для него весьма ощутимым.
— Ну да.
— Вы правы. Просто так, необдуманно, как вы до сих пор делали, идти нельзя.
Неужели ему был известен каждый шаг крысолова? А, впрочем, почему бы и нет?
— Лаптэк верит в прочность союза Гросса и Цели. Прекрасно. Мы и не будем разубеждать его. Нам это на руку. — снова «нами» стали он и Каземир, хотя до Казимира ему дела не было. — Возможно, это удержит его от необдуманных действий. Хотя он всё равно остаётся опасен нам. — Тут «нами» были уже Цели и он, хотя уже Цели не было до него дела. — Лаптэк не всегда руководствуется доводами разума. В гневе он не только может быть несдержан, но и неуправляем. Здесь то вы нам и можете пригодиться. Лаптэка надо вывести из себя с помощью обдуманной и подготовленной провокации. Его надо принудить совершить необдуманный шаг в удобном нам направлении. Он сам свалит себя. Кое-что я для этого уже сделал. Намекал ему, что для вас предпочтительнее обеспечить успех Гроссу. — не отсюда ли происходили все вспышки гнева, какие пришлось пережить крысолову.
— ... так что теперь вы сами должны признаться в этом. Он не любит, когда что-то идёт не по его указке, — это же говорил Казимиру и Цели — лучшее подтверждение тому, что он держит Маленчика близко от себя, возможно, как свой козырь. В схватке Иоахим прятался за двойным щитом. Через Маленчика он управлял крысоловом.
— Гросса и Лаптэка надо столкнуть лбами и, чтобы удар был наиболее ощутимым, надо предварительно разжечь их гнев. Гросс уже не рассчитывает на вас, — Казимир знал, чья это заслуга, — но Лаптэк до последнего времени не сомневался, что вы можете справиться со своими профессиональными обязанностями и просто не хотите это делать, а, значит, так или иначе выполняете то, что он и ждёт от вас. Теперь его уверенность сильно пошатнулась, — Казимир и здесь понимал, благодаря кому произошла эта перемена.
— У них ещё остаётся некоторая доля надежд, — которую Маленчику, видимо, не удалось поколебать, — Вы сами должны их разубедить, особенно, Лаптэка. На данный момент нас более всего беспокоит он. Гросс прочно увяз и шансов выкарабкаться у него нет, — неудивительно, с таким то помощником, каким был Маленчик, — осталось столкнуть в то же болото Лаптэка.
Казимиру не требовалось вставлять свои ремарки, Маленчик делал это за него.
— Я разделяю ваши опасения. Но даже его можно обуздать, если знать на какую точку и каким образом воздействовать.
Маленчик почти дословно повторял то, что когда-то внушал Казимиру Цели.
— Не думайте, что вас хотят выставить как некоего козла отпущения или жертвенного агнца для заклания. Вовсе нет.
В любом случае, за человека его не считали.
— Мы позаботимся о вас. Слушайте внимательно. Вот что вы будете делать, — не «должны», а «будете», что не оставляло уже никакой личной свободы.
—Если не завтра, то послезавтра вас вызовет к себе Лаптэк. В этом вы можете быть уверены.
Казимир в этом не сомневался, а также в том, какие эмоции, благодарение Маленчику, будут обуревать Лаптэка, итак уже имевшего поводы для недовольства крысоловом.
— Но вы к нему не явитесь. Вместо этого весь следующий день, а также день после него, вы проведёте в мэрии, на мануфактуре, а также дома у Цели, если вам так нравится.
Казимир содрогнулся от мысли, что этому мелкому человечешке, ничтожному паразиту может быть известно самое сокровенное его души, в чём он и самому себе стеснялся признаться. Крысолов нарочно стал думать о посторонних предметах — настолько он чувствовал себя неуверенно.
Маленчик продолжал наставлять тем же самодовольным менторским тоном. Это вселяло надежду, что намёка не было. А следующая фраза окончательно развеяла эти подозрения.
— Я понимаю, о чём вы думаете. Но Лаптэк ничего вам не сможет сделать, если вы безвылазно, подчёркиваю, безвылазно, будете находиться в указанных мною местах. Там он вас не сможет достать.
—...Почему? — спросил Маленчик полагая, что угадал мысль своего собеседника, хотя голову того занимало совсем другое.
— Если Брумо или кто-нибудь ещё заявиться на мануфактуру, вас успеют предупредить, а спрятаться там легче лёгкого. Рабочие недолюбливают полицию и рады помочь, провести их вокруг пальца. К тому же нужные люди в курсе дела, насколько им позволительно, и в крайнем случае помогут вам затеряться.
«Нужные люди. Уж не староста ли?»
— На мэрию полномочия полиции не распространяются. Одно имя Гросса их отпугивает. На это ещё хватает его влияния, — с мерзким смешочком ощерился Маленчик.
— Там вы также будете в полной безопасности. Ну а в доме Цели...
Казимир замер, поджидая, будет ли намёк. Маленчик не изменил ни тона, ни взгляда.
—... туда, уж можете мне поверить, Лаптэк никогда и ни за что, не станет посылать своих агентов. Он когда-то любил нынешнюю хозяйку дома и, видимо, сохраняет ещё какие-то чувства. Так что сами понимаете...
Казимир понял то, что нужно было ему. А именно то, что Маленчику не всё известно. Не один Лаптэк с трепетом относился к Шильде Цели. Что-то своё у Казимира ещё оставалось. И это была его неотторжимая священная свобода.
— Итак, первую часть дня вы проведёте в мэрии. Занимайтесь своими профессиональными прямыми обязанностями и ни о чём не думайте. В мэрию за вами придут и отведут домой к Цели, чтобы вас случайно не перехватил кто-нибудь по пути. Потом таким же образом окажетесь на мануфактуре, где и заночуете.
— Не найдя вас, Лаптэк взбесится не на шутку. Следующий день вы проведёте так же. Это взбесит его ещё больше, если такое только возможно. Зная его, а я его знаю, да и вы тоже, думается, успели его изучить, после такого Лаптэк что-нибудь попробует учинить... Не по отношению к вам. Вы для него будете недоступны.
Казимир только открыл было рот, как Маленчик опередил его, на этот раз правильно угадав его мысль.
— Вы, должно быть, хотели заметить, что не можете вечно прятаться от полиции. Верно. Но вам и не потребуется. Через два дня всё решится. Как вам известно, будут гуляния. Там всё и решится.
Казимир вопросительно поднял бровь, но Маленчик не стал пояснять.
—Я тоже довольно рискую. Может быть, поболее, чем вы. Мне придётся порвать со своим начальником и бросить вызов Лаптэку. Вас же за все риски, которые, откровенно признаю, вас всё-таки ожидают, постигнет щедрое вознаграждение. Очень щедрое, можете мне поверить.
Казимир не верил ему ни в этом, ни в чём-либо другом.
— После всего вам, пожалуй, лучше будет покинуть город — Цели прав в этом.
Маленчик принял покровительственный тон по отношению к своему могущественному покровителю. В его чиновничьем сердечке таилась бездна тщеславия. Цели перестал быть «господином» и стал чем-то вроде закадычного приятеля. Чем больше ему приходилось лебезить и подстраиваться, тем выше возносилась его гордыня.
— Вас же тут ничто не держит... К сожалению, крысы останутся. Но это не велика беда. Уж с этим мы как-нибудь управимся. Да и не беда, если не управимся. Только болван Гросс с ними носился. Наши добропорядочные горожане сожрут и крыс, если правильно их преподнести.
Маленчик крысоловом не только как щитом прикрывался, но намеревался воспользоваться им как орудием. По его плану крысолов должен был вступить в борьбу с Лаптэком. Ибо, скрывшись от него, он тем самым как бы открыто бросил ему вызов. Маленчик обнадёживал тем, что Лаптэк любит силу и оценит такую смелость. Легко ему было рассуждать. Направлять других и командовать всегда легко.
Казимир ничего не говорил, лишь негромко хмыкал и кивал. Все рекомендации звучали убедительно, хотя их осуществление было сопряжено со столькими трудностями и опасностями, что представлялось невыполнимым.
Маленчик был тонким психологом. Составляя план действий для крысолова, он предусматривал все возможные реакции. Набросал даже примерный список оскорбительных эпитетов, какие будет метать по его адресу Лаптэк. Казалось бы, учтено было всё. Кроме одной вещи, существенной для Казимира и маловажной для Маленчика, кроме безопасности исполнителя. Он был расходной фигурой. Лаптэк за такую наглость мог и должен был его избить и не только избить, а... Кто знает, на что он способен.
31
Избавившись от неприятного гостя, Казимир погрузился в глубокие и беспросветные раздумья. Скверно он чувствовал себя. Не кошки, а прямо тигры и леопарды скреблись у него на душе. Он корил себя. Но за что? За то, что был недостаточно жёсток? Помогла ли бы тут жёсткость? Маленчик всех обвёл вокруг пальца. Настоящий гений притворства, художник обмана. Он и крысолова обдурил. А ведь крысолов изначально был расположен не доверять ему ни в чём. И всё же так сокрушительно и безнадёжно попался.
— Дурак, — вынес самому себе приговор Казимир, — дурак и ничего больше.
Теперь важнейшей задачей для него становилось исполнение чужой воли. Воли презираемого многими человека. О своей же судьбе придётся забыть. Пока, вроде бы, их пути не очень расходились. Пока они действительно сидели в одной лодке. Правда, рулил Маленчик. И направление, и скорость хода также определял он. Казимир же ни над чем не был властен.
— Вот ведь хитрая бестия, — только и оставалось что мысленно ругать Маленчика.
Что ему было делать? Что он мог противопоставить? Рассказать Гроссу? Маленчик сдаст его Лаптэку. Рассказать Лаптэку? И как это его спасёт? Цели? Так он ведь и так знает, чего хочет Маленчик, но только недооценивает его, как и все. Не знает, насколько упёрт может быть Маленчик, на что способен. И, пожалуй, никогда не поверит в это. И потом, потопит он Маленчика, а дальше что? Станет от этого его положение более устойчивым? Много это ему принесёт? Чего он этим добьётся? Сама битва с ним, а тем более победа над ним представлялись чем-то невероятным. Оставалось лишь смириться. В очередной раз, как всегда при столкновении с непреодолимым препятствием. Если перед тобой высокая стена, сколько ни пытайся перепрыгнуть её, сколько усилий ни прилагай, а только лоб себе расшибёшь. И ничего, кроме шишек и синяков, не добьёшься. Подчиниться, но быть наготове, на случай ошибки. Даже хитрейший игрок где-нибудь, а должен дать маху. Хотя крысолов уже тешил себя подобными иллюзиями, а в лужу в итоге сел сам.
Появилась даже отчаянная мысль натравить на него кузнеца. Выдумать какой-нибудь предлог. Милута легко мог и без повода вздуть его. Он никого не боялся. А чиновников вообще ненавидел. Особенно, Маленчика. Он не раз говорил об этом. Таким образом можно было устроить взбучку новоявленному господинчику. Пусть это не избавит от ярма, но хотя бы так отыграться за все перенесённые унижения. Получить хоть временное облегчение. Больше то всё равно нечего не мог. Средство это было такое же верное, как топор против головной боли. Но приятно было сознавать, что есть всё-таки средство против Маленчика. Разумеется, прибегать к нему не стал.
За помощью он пошёл не к кузнецу. Помочь ему мог только Ширус. Однако учёный неприятно удивил, даже поразил его.
Переживая за судьбу города, не понимая, что затевается, сей мудрый муж не придумал ничего лучше, чем прямо пойти к Цели за разъяснением. И тот объяснил, так как для него удобно. А учёная голова, Ширус поверил!
— Вот это человек! Стыдно вспоминать, в чём только я его ни подозревал. Мы все были несправедливы к нему. Но он мне всё рассказал. Иоахим мне всё объяснил. Несмотря на свою занятость, уделил мне чуть ли не полдня. Провёл по мануфактуре. Вы же там были? Какое же это всё-таки грандиозное... грандиозное начинание. Он делает большое дело для Говорога. Для всех нас. Его план расширить производство — это спасение для города. Он сам зависит от этого, даже более чем остальные. Не станет же он губить себя самого, своё детище — ведь, что ни говори, без него у нас бы нескоро появилась мануфактура. Многие подумывали о этом, но именно он смог своей энергией и целеустремлённостью добиться её появления. Не только Говорог нуждается в нём, ему тоже нужен Говорог. Какие бы стремления им ни руководили, он единственный, кто может вывести нас, кому это под силу. Всё наладится. Я в это верю.
Только Казимир не мог поверить в то, что слышал.
— У него необыкновенно развита деловая интуиция. В этом надо отдать ему должное. Договор с Шальбургом в буквальном смысле слова спасение для города. Запасы глины у нас истощаются, да и спрос на неё упал. Это он сам мне в этом откровенно признался.
Казимир заподозрил было иронию в его словах. Напрасно. Ширусу не была свойственная столь ядовитая и так хорошо сыгранная саркастичность. Он был искренен как всегда и во всём. Глядя на это не ведающее сомнений, полное добродушного оптимизма лицо, Казимир отметал возможность скрытой иронии.
— Его связи в деловом мире бесценны. Он открывает новую веху в нашей истории. Его идея способна проложить новую широкую дорогу.
Казимир не верил своим ушам. Неужели, мудрого учёного можно было так легко провести? «Иоахим мне всё объяснил». Не стал с ним спорить, доказывать очевидное, напоминать собственные его слова. Пусть верит во что хочет.
Проницательный и принципиальный Ширус позволил обвести себя вокруг носа. Возможно, он сам рад был обмануться. Казимир воспринял это как самое настоящее предательство.
Другой неприятный сюрприз преподнёс кузнец. Своего друга крысолов застал в сильном подпитии. И пил он, судя по его виду, не первый день. Напрасно вокруг волчком суетилась жена. Он был в сознании, но соображал плохо, говорил путано, всё время сбиваясь с мысли. Мутными глазами угрюмо и зло смотрел вперёд себя. Приходу друга не обрадовался. Похоже, вовсе его не заметил. Говорил скорее сам с собой. Жаловался. Пробегая мимо, его супружница шепнула крысолову, что у него вышла ссора с Цели из-за «статуйки». Казимир начинал понимать, что произошло.
— ... Главное, столько работы... Вон она свидетель... Столько дней... ночей не досыпал... Не ел, не пил... Ничего... Всё работал.... Я всю душу вложил... Душу... А он мне... не ангел, а общипанная курица какая-то. Он так и сказал... ТАК И СКАЗАЛ. Да если б не всё это... Я б его... Если б только можно было... Кто он такой?.. Тоже мне... Столько дней.. Я что для себя работал?.. Ну, положим, и для себя... Но ведь нельзя же так... Всё деньгами мерить... Да ангел мой стоит раз в десять больше, чем запросил. А он мне... Дрянью назвал... Говорит, я за эту дрянь столько не дам... Я как услышал, у меня прямо сердце... так и... и, — кузнец заикался, — ухнуло. Ангела моего дрянью назвал. Дешёвкой. Сам ты дрянь и дешёвка... Всё на свой аршин меряет... Крыса... Все они крысы... Только о своей шкуре заботится...
Кузнец сплюнул. Налил ещё стакан. Выпил залпом. Он обращался то к невидимому собеседнику, то к Казимиру, то к жене, а порой ко всем сразу, как бы беря всех в свидетели. Видно, Цели нанёс ему нестерпимую обиду. Кузнец придавал огромное значение произведённой работе и, насколько смог уловить из путанного монолога Казимир, Цели жестоко обругал статуэтку, чтобы сбить условленную цену. Для него это было обычным деловым ходом, уловкой. Он и не задумывался, что наносит кузнецу удар в самое сердце, задевая самые тонкие и восприимчивые струны в его душе. Кузнец был не такой человек, чтобы спокойно всё стерпеть. Наверное, сказал пару ласковых в ответ. Произошёл конфликт. Не денег ему жалко было. Другой реакции ожидал. Ангел — лучшее, что он когда-либо создавал. Он мог бы и бесплатно его отдать, если бы только его похвалили, отдали должное его таланту. Но «Делец» даже этой малости сделать не захотел. Нагло пройдясь по чужой душе, топча всё лучшее и чистое. Если кузнец и оскорбил его как-нибудь, то в любом случае оскорбление, нанесённое ему, было несоизмеримо больше. Такие обиды не прощают. Тем более такие прямодушные люди, как кузнец, и тем более таким негодяям, как Иоахим Цели. Если бы не были несопоставимы эти фигуры, то можно было бы говорить о начале смертельной вражды. Но что мог кузнец? Лишь напиться да пожаловаться своей супруге. Чем он и занимался, за чем и застал его Казимир.
— ... Сволочь... поганая крыса. Вот кто он... Все они крысы и только крысы. Я тебе говорю, — на этот раз он обращался непосредственно к Казимиру, — Всех их надо раздавить. Собрать вместе как-нибудь... В одну большую мышеловку и... прихлопнуть.
Кузнец хищно оскалился, представляя, как гибнут его обидчики.
— Вот ты, ты — же крысолов.
Он потянулся рукою к Казимиру, последний инстинктивно отстранился, не зная, что означает этот жест — желание ударить или обнять.
— Ты должен с ними разобраться. Это твоя работа. Бороться с крысами. А у нас в городе, в нашем славном Говороге... как они говорят — славный город... Да уж... Славный городишко Говнорог, где живут славные говнорожцы со своими говнорожами, — кузнец не столько каламбурил, сколько пытался похлеще выругаться, — Крыс у нас полно, что и говорить. Возьми хоть мэрию и полицейских, и ману... ману-фрактурщиков. Кто они как не крысы? Все на одну морду. Все... сволочи и .... — последнее ругательство пробурчал совсем неразборчиво.
Кузнец низко склонил отяжелевшую голову, почти касаясь лбом стола. Он уже готов был заснуть. И только шептал еле слышно: «Крысы... крысы...»
Казимир сидел, не шелохнувшись. Хоть внешне он никак не реагировал, в душе его проходили даже, может быть, более мучительные процессы, чем у кузнеца. Он думал о многом — и о своём друге, и о себе, о всех и всём, что было дорого ему. Могучий кузнец, хитроумный крысолов, учёный Ширус. Как же они все были жалки. Как легко другие могли их подавлять или вовсе уничтожить. Почему им не суждено подняться? Почему у других это получается? Почему они со всеми своими достоинствами, так и остаются в прозябании, а другие, на самом деле ничтожные, достигают успеха? И он, и кузнец по многим внутренним качествам и твёрже, и сильнее, и лучше. Почему тогда столько людей над ними возвышаются, а они ничего с этим поделать не могут? Они только падают всё ниже и ниже. Вот о чём думал Казимир. Много мыслей и соображений роилось в его голове. Теперь он должен был хотя бы из мести за оскорблённого друга, предпринять что-то против Цели. Должен был, но мог ли?
Кузнец затих. Кажется, уже заснул. Казимир налил себе вина. Полный стакан. Выпил залпом. Только чтобы сбросить неприятное впечатление. Напиваться ему было нельзя. Только не сейчас. Он ещё посидел какое-то время. Кузнец в самом деле заснул. Крепко и надолго. Крысолов помог перетащить его в кровать.
— Этот Цели. Зла на него не хватает. Это же надо. Вы бы видели, как он к нему шёл. Каким счастливым, и каким вернулся, — жена продолжала мысли мужа.
Удостоверившись, что более его помощь не требуется, крысолов ушёл. Пришёл с грузом собственных проблем, надеясь сбросить хотя бы часть их, а уходил, отягощённый вдвойне. С ещё большим внутренним хаосом, чем имел. Рассчитывал встретить что-то прочное, стержень, фундамент, ниже которого опуститься нельзя. Но оказалось, что фундамент, на прочность которого он так надеялся, был в развалинах, а стержень проржавел насквозь. Всё стало ещё хуже. Хуже некуда. Он понял, что потерял последнего и самого важного своего союзника. Всё, что обеспечивало его устойчивость в этом мире, было сметено в один миг одним человеком. Проклятый Иоахим Цели, не прилагая усилий, может быть, и не замечая, свалил всех, кто служил ему опорой. Кузнец, такой сильный, такой несгибаемый, оказался колосом на глиняных ногах.
Не зная, как быть, где ещё искать поддержки, отправился к «Мышке». Чтобы забыться в её объятиях. Послушать беззаботную болтовню, ни о чём не думая.
И тут его ожидал новый удар.
— Лана сейчас занята, — вкрадчиво промурлыкала борделесса, — Не хотите ли другую девушку? Они у меня все умнички. Возьмите Джию, брюнеточку. Очень хорошенькая. Попробуйте. Останетесь довольны.
Видя его замешательство, матрона предложила другой вариант.
— Можете подождать её. Через часик она освободится.
Казимир отказался от этого сомнительного, на его взгляд, удовольствия. Трогать разгорячённое недавней лаской тело. Ощущать на ней запах другого мужчины. Проникнуть туда, где только что был кто-то до тебя. Крысолова передёрнуло от отвращения. Даже для него это было мерзко.
Ничего личного к ней он не питал. Она служила забавой. Подстилка, не более того. Но теперь кто-то пользовался его подстилкой. Какой-нибудь тучный папаша или самодовольный молодчик, с которым она будет так же мила, как с ним. Так же ворковать и ласкаться. Его будто лишили угощения, которое уже прочно вошло в рацион. И эта мелочь окончательно подкосила Казимира.
Он терял всех, с кем успел сблизиться, всех, на кого рассчитывал, всех, в ком нуждался. Что ему делать? Он остался один. Не так, как раньше. Одинокому ему никто был не нужен. Один он был силён. Не надеясь на дружеское участие, все трудности решал сам. Всё мог преодолеть. А если не преодолеть, то ускользнуть от проблемы. Теперь же он всё равно что заново обретал семью и враз терял её. Терял всех.
Так тошно ему ещё не было. Даже в самые тяжёлые моменты своей жизни здесь он не испытывал такой безысходности и безнадёжности. Он физически ощущал как этот чуждый и чужой город давит на него со всех сторон. Дома словно морды огромных вросших в землю чудовищ пялились на него пустыми глазницами окон и насмехались беззубыми ртами дверных проёмов. Люди размытыми тенями скользили по улицам. То увеличиваясь, то уменьшаясь, они не делались более различимыми по приближении. Серые жители серого города. Вылитые крысы. Говорог и в самом деле был переполнен крысами. И хуже всех были двуногие. Казимира откровенно начинало мутить.
32
У него не было никого и ничего, никого, кто мог бы ему помочь, кто мог бы сопереживать ему во всех его проблемах, и не было ничего, за что стоило бы продолжать бороться. Снова и снова возникала бродившая по самым тёмным и потаённым закоулкам сознания подлая мыслишка удрать. А почему бы и нет?
Но бежать он не стал. Просто потому что не было сил на этот, трусливый и малодушный, но всё-таки поступок. По собственному же его разумению ему надо было бы напиться и пить, может быть, не один день. Но и этого не мог. Ничего не хотел. Целый день провалялся как бревно без мыслей, только с обуревавшими душу мрачными чувствами. Никуда не выходил. Не прикоснулся к уцелевшей от попоек бутылке вина. Не то что напиться, утопиться хотелось. Только чудо могло спасти его. Рассчитывать на что было по меньшей мере наивно. Судьба ещё не делала ему таких подарков. Жизненный опыт и скептический склад ума убеждали его, что поворот к лучшему в сложившихся обстоятельствах невозможен.
И всё же чудо, в саму возможность которого он не верил, произошло. Его недавние горячечные фантазии обрели вдруг продолжение в реальности. Апатированный, пребывавший в прострации крысолов подумал сперва, что спит. Ещё бы. Увидеть на пороге своей лачуги привратника из дома Цели, этого стража небесных врат, ведущих в сокровенный сказочный Эдем, было столь же невероятно, как если бы то была сама Шильда Цели.
Привратник и вне стен особняка, наделявшего ореолом всех своих обитателей, не терял величественного вида. Всё та же горделивая осанка и подчёркнуто-изысканные манеры. Выпрямившись в струну и задрав подбородок, он торжественно объявил:
— Госпожа хочет видеть вас.
Казимир уловил каждое отдельное слово, но составить их вместе в законченную фразу и принять тот смысл, что они несли, не мог. «Госпожа». Не «господин Цели», как обычно его называли, а «Госпожа», то есть Она, Шильда. «Хочет видеть», то есть приблизить к себе. Его? Так значит, Она знала его, помнила о нём. Самом ничтожном, самом презренном из своих слуг. Мыслимо ли было допустить это? Слишком резкий переход от беспросветного отчаяния к сбывшейся мечте оказал на Казимира столь ошеломляющее воздействие, что к какой-либо рефлексии он был уже не способен.
У него бешено застучало сердце. Судя по ощущениям, оно как будто вовсе остановилось. Не веря своим ушам, он хотел было переспросить. Но не мог выдавить ни слова. Как такое может быть? Сама Шильда Цели, Она, думает о нём. Хочет видеть его. Не сон ли это, один из тех миражей, что мучили его накануне? Крысолов чуть ли не покраснел, как мальчишка. Ему было мучительно стыдно и одновременно сладко.
Увидев его замешательство, привратник истолковал всё по-своему.
— Нам нужно идти. Если только, конечно, вы не заняты, — он оглядел его убогие хоромы с выражением не то сомнения в наличии у него каких-то важных планов, не то удивления бедности обстановки.
— Что-нибудь случилось? — с крохотной надеждой на обратное спросил, наконец, Казимир.
Привратник ничего не ответил. И без того очевидно было, что ничего хорошего в доме Цели уже давно не происходило. Само его появление в качестве посыльного говорило о чрезвычайности положения.
Они шли спешно, не обменявшись между собой ни единым словом. Привратник торопился исполнить порученное. Крысолову не терпелось предстать перед Её очами. Если б можно было, он бы и побежал. Голову его раздирали десятки разных мыслей, вертевшиеся все вокруг одной. Он был нужен Ей. Терялся в догадках. Невольно посещали тяжкие подозрения и при этом всё ещё не оставляла надежда на лучшее. Но как он ни беспокоился, как ни мучился, спросить всё-таки не решался. Так они и шли молча. Казимир по-прежнему не мог отделаться от ощущения ирреальности происходящего. Решил относиться ко всему происходящему как ко сну. Покорно следуя развитию событий, без попыток проанализировать их. Даже если бы в итоге его привели к месту казни, он бы столь же послушно и бездумно всунул голову в петлю или лёг под топор.
Без лишних церемоний Казимира ввели на половину Шильды, где располагались её личные покои. Раньше он никогда здесь не бывал. Маршрут его в доме проходил через кухню в подвал и обратно.
Она определённо ждала его. Сразу бросалась в глаза её нервная встревоженность. На обычно нежно-бледных щёках неровными пятнами проступал румянец. Стиснутая корсетом грудь вздымалась от прерывистого дыхания. Под глазами образовались тени от бессонной ночи или, быть может, слёз. Любящему взгляду крысолова хватило мгновения, чтобы отметить все эти признаки душевного разлада, охватившего его божество.
Тем не менее Шильда нашла в себе силы, чтобы тепло и любезно его поприветствовать. Истинный аристократизм в том и проявляется, чтобы в любой ситуации и с любым собеседником сохранять одинаковый тон.
— Вы должны извинить меня, что так неожиданно позвала вас.
Извинить? Да он благодарить её должен был.
— Вас ведь зовут Казимир?
Она знала его имя!
— Я давно уже хотела поговорить с вами.
Она думала о нём? Невозможно.
— Я слышала вы дружны с моим братом?
Что-то надо было ответить. Он с трудом шевелил пересохшим языком. Собственный голос показался ему чужим, грубым и резким, отдаваясь диссонансом по сравнению с её бархатистым мелодично переливающимся голосом. Сказал, что работал на него, но что Ширус по свойственному ему благородству, отнёсся к нему с участием. Друзьями они не были, и даже приятелями, но некоторая доверительность между ними возникла. Этим несколько пространным ответом он хотел показать, что не какой-нибудь тугодум и способен к содержательному разговору, заодно демонстрируя своё уважение к Ширусу.
Шильда оценила, одарив его благосклонным взглядом.
— Каким вы его нашли? — она слегка замялась, с трогательной стыдливостью. — Как вы думаете, он несчастен?
И Ширус в своё время спрашивал его о том же. До чего же они были похожи друг на друга. Настолько, что думали и чувствовали одинаково.
Казимир попытался обнадёжить её, заверив, что жизнь Шируса, может быть, далека от понятия безусловно счастливой, но столь же мало походит на горестную.
Шильда слушала, затаив дыхание. Всё что касалось брата, для неё имело первостепенное значение. Она смотрела прямо на него. Вынести этот взгляд, прожигавший его насквозь и отдававшийся пламенем в душе, было невозможно. Казимир прилагал все силы, чтобы не смотреть на неё. Если бы хоть на секунду поднял глаза, то уже не смог бы их оторвать. И кто знает к чему бы это его привело. Контролировать себя становилось всё труднее. Чтобы не показаться грубияном или, что ещё хуже, наглецом, искал предметы, на которых не зазорно было бы пристроить свой взгляд. Пялиться в пол — слишком примитивно, в какой-нибудь угол — тоже. Ей под ноги — слишком рискованно. Бесцельно шаря глазами по сторонам, случайно заметил детские вещи, любовно разложенные на каминной полке: вязаные, и вязаные, несомненно, руками самой Шильды Цели, шапочки, носочки, распашонки и всевозможные рюшечки, о предназначении которых холостяк вроде него мог только догадываться. Неужели у неё будет ребёнок?
После того, как Казимир высказал всё, что считал нужным сказать, всё, что ей следовало знать, опуская то, что могло бы её огорчить, Шильда удовлетворённо кивнула.
— Я рада что рядом с ним есть такой человек, — тихо скорее для себя самой произнесла она.
Как бывало у него с Ширусом, наступила продолжительная, но отнюдь не гнетущая пауза.
Неужели только за этим позвала? Не может быть. Всё это можно было выяснить через слуг или ещё проще у самих слуг. Любопытство восторжествовало над осторожностью. Казимир пригляделся к своей собеседнице. Она как будто впала в лёгкое замешательство. Видно было, что в ней происходит внутренняя борьба. Обнаружилась ранее не замеченная привычка в раздумьи прикусывать нижнюю губу. Всякое оживление мимики добавляло прелести её лицу. Жаль, что её улыбки, счастливой и беззаботной, ещё не доводилось видеть. Хотя в тревоге и расстройстве она была особенно хороша.
Вырвавшись из оцепенения, Шильда решилась.
— Даже если вы и не друг моему брату, во всяком случае он вам доверяет, для меня это уже лучшая рекомендация. Если он вам верит, то и я вам верю, Казимир.
Он снова поймал себя на ощущении, что видит сон наяву. Услышать своё имя из её уст, произнесённое вдобавок с теплотой, о таком даже мечтать не мог. Его разум, его воля полностью растворились в волнах этого ласкового, журчащего весенним ручейком голоса. Он слушал, но не слышал. Унесённый на верх блаженства, Казимир был готов забыть обо всём. Но поскольку то, что она говорила имело большое значение для неё, и, следовательно, для него тоже, надо было заставить себя вслушаться. До боли сжав кулаки, вдавливая ногти в ладонь, кое-как вернул себя в реальность. Потихоньку из потока мелодичных звуков начал улавливать отдельные, осознанные им самим фразы.
— ... я не знаю, к кому ещё обратиться. Сама я пойти к нему не могу. Он не захочет видеть меня.
Бедняжка, она думала, что брат презирает её, когда в действительности он боготворил её за принесённую жертву.
Пока Шильда говорила о брате, голос мог затухать при волнующей её теме, но интонация не менялась, и вот что-то резонирующе дрогнуло.
— Дело в том, что мой муж...
33
То, что она рассказала превосходило все подозрения Казимира. Иоахим задумал дьявольски хитрый и дьявольски циничный план, грозивший всему городу. Договор с Шальбургом действительно существовал. Только целью это соглашение имело не обогащение Говорога, пусть и к выгоде обеих заключивших его сторон. Шальбургские мануфактурщики по дешёвке покупали собственность своего давнего конкурента, чтобы ликвидировать его. «Делец» работал на опережение. Его агенты излазили все окрестности вдоль и поперёк, но не нашли новых глиняных пластов. Только старые уже разработанные карьеры давали ещё глину, больше её нигде не было. Заканчивался главный ресурс, на использовании которого он богател и строил своё могущество. Закупать глину у соседей и везти её было слишком затратно, а в условиях кризиса уже не подъёмно. Прочие отрасли производства давно перестали быть доходными. Рассчитаны они были, в основном, на внутреннее потребление. Говорожцы давно приучились затягивать пояса и ограничивать свои потребности. Это был замкнутый круг. Люди по бедности не могли тратить больше денег и потому то беднели ещё больше. Предвидя скорое банкротство, Иоахим хотел выжать хоть какую-то прибыль. Обнищание всех, кто работал на него, было внесено в разряд неизбежных потерь, сотни людей попали в графу расходов как вычеркнутые цифры.
Он постепенно выводил все доступные ему ещё средства из города. На мануфактуре уже поставил крест, не сомневаясь что сможет и в другом месте создать своё дело. Когда-то начинал с нуля, теперь же у него скапливался недурной капиталец. До тех пор, пока из Шальбурга не заявились, чтобы предъявить права на то, что им принадлежит, хотел выжать всё, что можно. Затем в удобный момент он бы покинул город, якобы по делам. Чтобы не вызывать подозрения жена должна была незаметно выехать следом спустя некоторое время. Таков был его план.
Иоахим всё учёл. Он любил и умел пустить пыль в глаза. Свою лавку вывел когда-то в разряд успешных тем, что нацепил над входом большую и броскую вывеску, оповещавшую потенциальных покупателей, что это «лучшая в Говороге скобяная лавка». Теперь он соорудил такую же вывеску для всего города, которая с реальностью соотносилась точно так же, как и та беззастенчивая самореклама. Чудо-станки, которыми все так восторгались, были обманкой. Из Шальбурга были привезены пустые ящики. Эта манипуляция преследовала сразу две цели. Во-первых, это было явственное подтверждение сделки с Шальбургом. Во-вторых, оправдывалось урезание жалований. Дескать, в преддверии скорого счастливого будущего надо было пережить тяжёлый исторический момент, что требовало содействия от всех сопричастных этому и, значит, надо было затянуть пояса и т. д.
И все так или иначе играли ему на руку. Гросс сначала перестал мешаться под ногами, а теперь и вовсе позволил загнать себя в капкан. Позорно сваленный со своего поста он уже не представлял бы никакой опасности. Ручной мэр, призванный заменить его, держал бы под контролем администрацию и служил бы противовесом против полиции, которая пока ещё оставалась фактором непредсказуемым. Праздник должен был умаслить всех горожан, довольных и недовольных его инициативами.
Одного стратег не взял в расчёт. Собственную жену. Переоценил свою власть над ней. Любил он её всё же не обычной любовью мужа к жене, даже, может быть, мужчины к женщине. Чувства его были далеки от платонических и скорее напоминали отношение собственника к редкой и ценной безделушке. Его «любовь» была сугубо прагматического характера. Согласно деловому принципу ради получения прибыли в итоге он мирился с неизбежными убытками, как то её неподдающаяся логике принципиальность и не приносящая дивидендов забота о бедных. Иоахим «прощал» ей все эти причуды, взамен получая её имя. Так они жили, если не в гармонии, то по крайней мере без конфликтов. Теперь же его безвластная (потому что без денег) супруга восстала против него. Впервые кто-то открыто выступал против его воли. Он подробно расписал все опасности, которыми ей грозило «бессмысленное и напрасное упрямство». Предрекал разорение, самую страшную участь, какую мог вообразить. Догадавшись, что это могло быть важно для неё, добавил к ужасу бедной жизни позор. Впустую, Шильда наотрез отказывалась покидать город. Иоахим не понимал этого и считал излишним даже пытаться понять. Собственная жена, принадлежавшая ему, по сути купленная им, вдруг обнаруживала собственное мнение.
Это была первая их ссора и первый раз, когда они говорили друг с другом по душам. Иоахим, сыпя доводами и аргументами, чуть не кричал. Шильда сохраняла непроницаемое убийственное спокойствие. Хотя внутри неё, несомненно, бушевал огонь негодования, иначе она не смогла бы выдержать натиск. После, как утихли страсти, они разошлись каждый на свою половину. Иоахим не сдался. Времени у него было ещё предостаточно. В себе он никогда не сомневался, да и других забот хватало. Обреченное производство всё равно нуждалось в надзоре.
Шильда же, предоставленная сама себе и одинокая от этого более, чем когда-либо прежде, заметалась как птица в клетке. Не зная что делать и у кого искать поддержки. Ей и посоветоваться было не с кем. Первым её порывом было броситься к брату. Но она даже не знала где он живёт. От родного и единственного близкого ей человека отделяло и нечто посущественнее расстояния. Чувство вины и стыд, удесятеряемые гордостью, удерживали её. Видимо, схожие чувства владели и Ширусом. Стена между братом и сестрой была непреодолима, при том что каждый первым был готов броситься на её приступ.
Только крысолов волею обстоятельств был связующей ниточкой между ними. Общественное положение посредника нимало не смущало её, едва ли она вообще уделяла какое-то значение этому фактору. В семье Цели берегли собственное достоинство, не посягая на достоинство других людей. Хотя крысолов и пребывал на положении слуги, если не ниже, Шильда не видела в нём безвольного исполнителя. В первую очередь это был друг её брата. Как для Казимира обаяние сестры распространялось на Шируса, так и для неё, трепетавшей перед братом, Казимиру доставалась часть его влияния.
— Ведь вы поможете, вы не побоитесь его, — она с мольбой смотрела ему прямо в глаза.
Казимир теперь не мог, не смел отвернуться. За один этот взгляд он готов был вырвать своё сердце и бросить к ее ногам. Она излила свою душу перед ним, без всякого стеснения, без задней мысли. Снизойдя к нему она только вознеслась с царственного пьедестала к божественным высям. Преклонение его перед ней перешло в почитание. Он обманулся во всех, кто его окружал: в друзьях, врагах, но не в ней. Она оказалась ещё более чистой и нежной, чем он предполагал. Она была для него как колышущийся огонёк свечи на безжалостном ветру. Сможет ли он уберечь её? И как?
Он пообещал помочь. Эта незатейливая разговорная формула была нерушимой клятвой по сути.
Её доверие окрыляло и возносило на небеса, но в то же время сопричастность её беде и бремя ответственности, камнем тянули вниз.
Казимир вышел в двояком состоянии: окрылённый оказанным ему доверием и с новым грузом на шее, тысячекратно более тяжким, чем все прочие заботы. Голову распирало от стольких мыслей. Вот что крылось за последними маневрами «Дельца». Знал ли Маленчик все детали? Стоило ли вовлекать Шируса? Или лучше уберечь его от назревавшего конфликта? Но одна мысль была наиболее прицеписта. Не мог забыть о детских вещах. У Шильды будет ребёнок? Несмотря на то, что у неё был дееспособный, ещё какой дееспособный, муж, он не мог представить их вместе, живущих обычной семейной жизнью. Иоахим страстно прижимающий её к своей груди, Шильда воркующая ему на ухо нежные слова. Такое было невообразимо. Они слишком разные, как обитатели разных сфер, как витающая среди облаков птица и ползающая по грязи змея. Но она всё же согласилась выйти за него... и теперь ребёнок... Он должен был узнать наверняка.
Натолкнувшись на дежурившего при входе привратника, спросил его с напускной беспечностью.
— Так вас можно поздравить с прибавлением семейства? Заметил у госпожи детские вещи. Уже готовится?
Привратник содрогнулся, будто Казимир скощунствовал над чем-то святым. Он тяжело вздохнул. Задумался, прикидывая, стоит ли говорить.
— У госпожи был ребёнок. — раздались его сухие и страшные слова.
Казимир рухнул в пропасть. Как же он винил себя и проклинал потом за это. Уточнять не стал, был ли то выкидыш, неудачные роды или смерть в младенчестве. Как будто для материнского сердца есть какая-то разница. И что тяжелее: выносить, родить, узнать, полюбить и вдруг лишиться своего ребёнка или потерять его, так и не изведав радости появления новой жизни? Как мужчина он даже отдалённо не мог представить силу её горя. С ней произошло самое ужасное, что только может случиться в жизни женщины. Вот что за недуг угнетал её. Она была создана, чтобы быть матерью, и не могла ею стать.
Никто никогда не говорил ему об этом. Ни болтушки Гвэн и Ильза, ни краснобай-трактирщик, ни рыночные кумушки, ни грубиян-кузнец. На него изливали потоки мелких сплетен, но ни разу не обмолвились об этом. Город, все его жители свято блюли страшную тайну семьи Цели.
Грубоватые, поверхностные говорожцы оказались значительно лучше, чем о них думал Казимир. Прожжённый хитрец, знаток людей ошибся вообще во всех, кто его окружал. Которая уже по счёту это была ошибка? Маленчик провёл его как мальчишку, Гросс и Лаптэк играли им, как хотели. И все говорожцы были совсем не такими, какими он их видел.
Крысолов почувствовал мощную тягу к действию, к сопротивлению всем и всему — если потребуется то и самой реальности. Он готов был сразиться со самым страшным чудовищем, с Лаптэком, с Цели. С кем угодно. Решительности ему было не занимать, оставалось только понять, что нужно делать, чтобы спасти себя, Её, всех.
К чёрту! Хватит шляться по трактирам и борделям! Хватит пить! Надо действовать. Бороться. Крыс надо уничтожать. И самую хитрую бестию можно заманить в ловушку. Говорог нуждается в очищении. От своих крыс. Кому, как не ему — крысолову, это выполнить? Это его миссия, его долг. Казимир впервые проникся той идеей, что пытались внушить ему сознательно Ширус и бессознательно Милута, дорогие его сердцу люди. Образ Шильды Цели сросся со всем городом. Спасение её было спасением города и наоборот. Он должен был спасти всех их. Но как?
Он получил в руки смертельное оружие, но воспользоваться им не мог. При любом ударе по Иоахиму неизбежно пострадала бы и Шильда. Надо было его не уничтожить, а устранить как-то из её жизни, убрать вообще из Говорога. К доверенной тайне нельзя было подпускать ни Гросса, ни Лаптэка, ни кого-либо другого. Гросс раздул бы скандал. Лаптэк устроил бы обыск или что похуже. Судьбу Шильды можно было доверить простым говорожцам. Вот если бы существовала возможность каким-нибудь образом раскрыть им глаза, минуя хозяев города. Если бы можно было рассказать правду сразу всем.
Когда мыслей слишком много, голова отказывается работать. Со дна опустошённой души ничего не поднималось. Утомлённый, истерзанный рассудок не мог произвести ни одного, хоть сколько-нибудь оформленного решения. Бесцельно бродил по городу, пока не вышел за его пределы. Как не раз бывало в его странствиях, как будто судьба сама вела его.
Чем дальше он уходил от города, тем более окрестные леса обретали свой естественный дикий облик. Гуще становились заросли, иногда попадались пугливые зайцы и робкие косули.
Вдали от всего человеческого, Казимир начал приходить в себя. Здесь он лучше соображал и лучше себя чувствовал. Здесь ему даже легче дышалось. И дело тут было не в свежем воздухе, а в отсутствии людей. В Говороге ему душно становилось лишь от одних их взглядов.
Разместившись на берегу небольшого лесного озерца, крысолов невидящим взглядом всматривался в водную гладь. Было уже довольно прохладно. Тем не менее он с удовольствием искупался. Исплавав озеро вдоль и поперёк, нанырявшись и нафыркавшись, он выбрался на берег. Сидя на тёплой траве и обсыхая, он набирался сил. Тяжёлые гнетущие впечатления были забыты, смыты водой. Крысолов вернул себе чувство насыщенного одиночества. На природе человеку никто не нужен.
На берег он вышел другим человеком, чем был до этого. Он будто смыл с себя чужого изолгавшегося, запутавшегося Казимира, став прежним собой.
Таившаяся в нём жажда действия получила точку приложения. Он понял, что нужно сделать. Мысль окрылила и понесла его обратно в город, на поле боя. Пока ещё без чёткого плана, не раздумывая, просто решился. На безрассудный, безумный, бесперспективный поступок. В Говорог Казимир вернулся таким же, каким когда-то в него пришёл. Отпали как высохшая чешуя все его личины и маски.
Он стал прежним, самим собой. Тем, кем был до Говорога, до всех этих Гроссов, Лаптэков, даже кузнецов и Ширусов. До всех. Странник, одиночка. Никому не нужный, но и ни в ком не нуждающийся. Прирождённый крысолов. И как у крысолова у него была важная работа. Миссия. Говорог надо было спасать от крыс.
34
К празднику готовились основательно. С центральной площади вымели сор и пыль. Сперва разбрызгивали воду из ведёр, потом работали вениками. Процесс контролировал один из чиновников. Просто наблюдать ему было мало. Он не мог утерпеть и от советов как лучше мести, порывался наглядно это показать, даже пару раз махнул веником.
Украсили внешне мэрию. По колонам и на фронтоне развесили гирлянды бумажных цветов, над крышей подняли флаг с гербом Говорога, дабы очередной раз напомнить говорожцам, что их родина не что иное как город, раз обладает собственным гербом.
Жители тоже принарядились по сему случаю. Многие облачились в лучшие свои костюмы. У кого таких не было, начистили сапоги, побрились и постриглись. У кого и на это не хватало денег, помылись.
Все знали, что будет. Когда-то подобное уже видели. Последний раз такие же массовые торжества устраивали лет восемь назад, ещё в первый срок Гросса. Но всё равно ожидали с нетерпением как нечто необыкновенное. Властям не пришлось подогревать энтузиазм в людях. Говорожцы сами подстёгивали себя. В каждом доме, в каждой лавке, в каждом кабаке обсуждали предстоящее. Везде, где собиралось несколько человек, неизбежно возникала тема праздника. Праздника ждали, праздника хотели. Бессознательно надеялись, что торжество ознаменуют новый этап в истории города и в их жизни, что все беды безвозвратно отойдут в прошлое.
На гулянья сошёлся без преувеличения весь город. Даже мануфактура в кои то веки остановила свою работу и совершенно опустела. Никому не хотелось пропустить торжеств, посмотреть на кривляния и трюки артистов и акробатов, привезённых Гроссом на деньги Цели. Ожидались ещё фейерверки. Публика посерьёзнее, с претензиями, шла послушать речи городских властей, которые должны были предвосхитить предвыборную кампанию. Публичное выступление Гросса при полном стечении горожан призвано было подвести итог его профессиональной деятельности, указать на непреодолимые, потому и непреодолённые трудности, на исправленные и предстоящие исправлению недостатки.
Пронёсся слух, что, будут раздавать подарки: памятные сувениры и угощения. Мало кто верил в это. Слишком разорительно, особенно при теперешнем состоянии городской казны. Но всё равно шли. На всякий случай, а вдруг. Грех своё упустить. Даровые угощения послужили мощным магнитом, выманившим всех из домов на улицы. В предвкушении многие с утра ничего не ели, надеясь возместить на празднике. Многие, чтобы улучшить настроение, выпили. Говорог был неестественно взбудоражен, наэлектризован. Достаточно было одного эффектного жеста, одного зажигательного слова, чтобы вызвать всеобщий восторг.
Мэр смотрелся шикарно. На нём был блестящий идеально выглаженный фрак, через плечо тянулась широкая голубая лента — свидетельство его должности, на груди, у самого сердца висел кем-то когда-то выданный орден. Лаптэк, чтобы не отставать надел свой парадный мундир. Правда, ордена у него не было, что давно уже стало его тайной горечью и ещё одним поводом для неприязни к своему сопернику. Даже сурового начальника полиции затронула всеобщая эйфория. По случая праздника он выпустил из участка всех задержанных за мелкие проступки. Если у него и были какие-то планы, этот ход он пока что уступал.
После представлений, возбудивших внимание, но до фейерверка — момент был рассчитан с математической точностью, Гросс взошёл на обитую красной тканью трибуну. Стоило ему поднять руку и толпа, до этого голосившая на сотни ладов покорно затихла. Говоржцы инстинктивно уважали власть, хотя и любили поругивать её представителей.
— Дорогие друзья, братья говорожцы. В этот знаменательный и торжественный день я рад приветствовать вас. Мы вместе празднуем, вместе переживаем беды, — Гросса срывало на чрезмерную пафосность. Неудивительно — происходящее он воспринимал и выставлял как свой триумф, преддверие будущей победы, — пришло время оставить в прошлом всё негативное, — ему очень этого хотелось бы, — не бежать, конечно, от проблем и трудностей, — а вот этого ему хотелось гораздо менее, — Вместе дружно мы будем вести наш обожаемый город к процветанию, которого он всемерно заслуживает, — Гросс в своей речи подчёркивал свою связь с остальными горожанами, в действительности далеко не такую прочную. В общем и целом, то были обычные высказывания городского главы. Обещания о светлом будущем, затушёвывание реальных проблем, выставление в неприглядном виде своих оппонентов. В любом другом городе любой другой мэр говорил бы то же самое, может быть даже в тех же выражениях.
За стандартным, хоть и пафосным, вступлением, последовал отчёт о проделанной работе, состоявший из перечисления собственных заслуг. Большой кусок в речи Гросса отводился его дружбе с финансовым магнатом Говорога. С крысами не очень вышло, Цели становился для него главным козырем. Расширение подготовленное чужими руками и за счёт другого города он хотел выставить своей заслугой. Возрождение тандема, хотя бы внешнее и показное — большего ему и не требовалось, укрепляло его позиции и увеличивало шансы. Говорог жил мануфактурой. Что бы ни предпринимал Лаптэк, что бы он ни собирался предпринять, против этого очевидно благотворного для всего города начинания ему нечего было выставить. Простоватые говорожцы ценили реальные дела. Активное оживление второй мануфактуры они видели воочию. Чем Лаптэк мог перебить это?
Торжествуя свою победу, Гросс немного ожил, вновь надулся, вернув себе шарообразную форму. Однако кое-что пошло не так. Цели не явился публично зафиксировать возобновившееся сотрудничество. Он оплачивал праздник и, казалось, это было бы само собой разумеющимся жестом. Но его не было. Специально для него отведённое на заполненной чиновничеством трибуне пустовало. Это не могло не озадачить Гросса, но не настолько, чтобы он отказался от произнесения речи о своей тесной искренней и сердечной дружбе с Цели.
В любом случае отступать было уже поздно. Не заметил мэр и отсутствия своего неотлучного помощника. Видно, и к нему он относился как к живой функции, не больше. Гросс ещё не знал, что Цели успел собрать неподалёку свою толпу для поддержки Маленчика. Гуляния послужили завесой для подготовки удара.
Фейерверк должен был последовать сразу после выступления. Это было бы кульминацией мероприятия. Апофеоз величия власти, наглядно с шумом и треском подтверждающей свой авторитет. Оглушительные разрывы петард и световая иллюминация воздействовали абсолютно на всех, даже на тех, кто не хотел их видеть и слышать.
Только и без всяких салютов Говорог окрасился вдруг в ярко-алые цвета. Над горизонтом на самой границе между городом и лесом как будто вновь поднималось уже закатившееся солнце. Дым на вечернем небе был неразличим. Но тем заметнее стали отсветы пламени, плясавшие на лицах людей и стенах домов. Жители этой полудеревни-полугорода хорошо знали, что такое пожар. Большинство домов в Говороге были деревянными. По счастью, горело вне городской черты. Но там была мануфактура. А для многих это всё равно что второй дом.
Сразу забыли о празднике, о Гроссе. Рассосалась и согнанная Цели массовка. На пожарище сбежались все, абослютно все. И работники, и жители. Кто тушить, ну а кто, разумеется, поглазеть.
35
Недостроенная мануфактура запылала одновременно в нескольких местах. Было слишком поздно, чтобы её спасти. Надо было хотя бы отстоять драгоценные станки, вещественный символ содружества Говорога и Шальбурга. Как воины сквозь вражеский строй рвались тушившие пожар рабочие к заветным складам. Огонь не поддавался и не ослабевал, покуда не довершал своего дела. Красный зверь был прожорлив, он до конца насытился захваченной добычей, оставляя после себя обугленные дымящиеся остовы — скелеты зданий.
Хилые постройки выгорели в мгновение ока. Буквально на глазах гигантские сооружения обращались в ничто. После того, как обвалились стены, за ними предстала зияющая пустота. Кроме стен новая мануфактура не имела ничего. Не было никаких дорогих станков. Склады, цеха были бутафорией. Даже самым тугодумным стало ясно, что это значит. Куда вело «расширение» и какие перспективы оно несло городу и всем его жителям. И кому эта афера выгодна тоже гадать долго не пришлось. Цели сел в лужу, сам себя в неё посадил. Глубоко и надёжно. Как ни вертись, теперь ему было не вылезти. Змея запуталась в собственных кольцах.
Нет гнева страшнее, чем гнев восставшего против своего хозяина слуги. Тогда сторицей воздают не столько за принесённые обиды, сколько за своё прежнее зависимое положение. Цербер староста превратился в нашкодившего щенка. После пары оплеух зажатый в тесное кольцо рабочими он беспомощно лепетал, что о подложных станках ему ничего было неизвестно. Управляющему досталось ещё крепче. Его падение с начальственного Олимпа было более сокрушительным. Под напором грозно надвигающейся людской массы он повторял те же отговорки таким же жалким извиняющимся тоном. На их счастье, люди не потеряли окончательно голову. У рабочих были те, к кому они прислушивались. Мастера, старшие на работе, руководили и теперь. Со спорами, криками и ссорами порешили сдать уличённых в мошенничестве полиции. Но надо было схватить главного виновного.
Когда разъярённая толпа кинулась к особняку Цели, его уже и след простыл. Ещё пока судили и рядили, что делать, пока глазели и толпились, он уже знал, что произошло. Даже его изворотливый ум не смог бы предвидеть такое развитие событий. Такая осведомлённость была бы близка к всеведению. Кто-то должен был предупредить его. Навряд ли у него были повсюду свои люди. Чтобы сообщить ему о крушении его тайных замыслов, они должны были обладать хотя бы частичной осведомлённостью. Но свои планы он держал в абсолютном секрете. Кто же в таком случае предупредил его? Кто-то должен был ему сказать о пожаре сразу после его начала.
Времени собраться и прихватить то, что ещё не украл, у него не было. Цели бежал, бросив всё, в том числе свою супругу. Пожертвовал ею, как и недвижимым имуществом. Графа вынужденных расходов пополнилась новым пунктом. Если Иоахим и любил её когда-то, себя во всяком случае он любил больше. Если её судьба и занимала его, собственное благополучие было ему дороже. То, что честь жены его нимало не беспокоила, показала вся его предыдущая деятельность.
Он оставил Шильду, но одна она не осталась. За её честь вступился Ширус. Затворник, живущий в своём замкнутом мирке, каким-то образом тоже оказался в курсе произошедших только что событий. Он ворвался в кольцо осаждавших особняк рабочих словно рыцарь на белом коне. Этот безобидный смешной толстячок, грозно сверкая очами и сжимая кулаки, готов был биться со всеми сразу, если потребуется.
А Шильда, это нежное и трепетное создание, увидев брата в толпе рабочих, кинулась ему на помощь. Он хотел защитить её, она — его.
Воссоединение брата и сестры было столь трогательным и эффектным, что даже прислуга плакала. За исключением привратника, хотя и он потом весь день сиял словно начищенная кастрюля.
После стольких лет Ширус Цели возвращался в свой родной дом, не только как его полноправный хозяин, но как защитник.
Правда, как вскоре стало ясно, ему не было надобности ни с кем сражаться. Шильде ничто не грозило и никто не угрожал. Негодование толпы не выходило за рамки. С самого начала отрядили несколько наиболее уважаемых делегатов, чтобы они осведомились, где Иоахим. У слуг, не беспокоя их хозяйку. К особняку сходились как к центру сбора и источнику новостей. Никто не посягал проникнуть внутрь и тем более что-то произвести против его обитателей. Искали Иоахима. Ненавидели его. Но на Шильду эти чувства не распространялись. Гнев, направленный на её мужа, её обошёл стороной. Никто ей и слова дурного не сказал. Говорог не тронул свою лучшую дочь. Неразрывными нитями она была связана с родным городом. Никаким силам, никаким бедам нельзя было изгнать Говорог из её сердца, но и Говорог нельзя было представить без неё. Без Шильды Цели город лишился бы чего-то важного, одного из своих основообразующих памятников. По-видимому, в разной мере все это чувствовали. В конце концов она была такая же жертва, как и все прочие. Даже в большей степени. Остальные теряли деньги, ей же был нанесён урон посущественнее. Была задета её честь. Проклятый «приблуда» марал её доброе имя, прежде бывшее неприкосновенным.
Когда улеглись страсти и поутихли толки, говорожцы стали уважать Шильду ещё больше. После произошедшего стала очевидней, ярче та разница между ним, мерзавцем и вором, и его полусвятой женой.
Как ни странно, Говорог в каком-то смысле спасся через пожар. Очистился, избавившись от своих внутренних паразитов, высасывавших из него все соки и подчинивших городскую жизнь своим нуждам.
Огонь затронул лишь новую, «липовую» мануфактуру. Словно поджигали, если это был поджог, нарочно, так, чтобы принести как можно меньше вреда. Старая мануфактура, приносившая ещё какой-то доход, стояла целёхонькой. Пожар не принёс ощутимого ущерба. Никто не погиб. Никто не пострадал. Хуже было бы, если бы Цели удалось воплотить все свои планы. Тогда город ждало бы полное разорение. Договор с Шальбургом ещё можно было отыграть обратно, особенно в связи с бегством заключившего его лица. В любом случае теперь было очевидно, что просто так рабочие свою мануфактуру никому не отдадут. Свою готовность бороться за неё они доказали на деле.
А вот городские власти и властители проявили полную беспомощность. В Говороге не было своей пожарной команды. За все чрезвычайные ситуации отвечала полиция. Конечно, стражи закона сами не тушили огонь. Они поддерживали порядок и занимались организацией процесса. Так подразумевалось. Но в реальности всё пошло иначе.
Метивший на место городского главы Маленчик мгновенно сник. Ему не перед кем было выступать. Вокруг него образовалось пустое пространство. Он сам стал пустым местом. Возомнил, что всё обо всех знает. Непредвиденное им происшествие сбило с него всю спесь. Легко выступать в роли всеведущего оракула, когда ты получаешь информацию из разных, не соотносящихся друг с другом источников. Но к неожиданностям Маленчик был совсем не готов. У него не было власти и влияния. Он только планировал их заиметь. И планы эти опирались на мощь Цели, без которого у Маленчика ничего не было. Его не знали, в него не верили.
Лаптэк просто исчез. О том, что новая мануфактура была одной большой фикцией, он узнал ранее прочих. Логично предположить, что ему должны были рассказать об этом, ровно как и о побеге Иоахима. Прихватив с собой Брумо и двух первых попавшихся под руку полицейских, он кинулся в погоню. В парадных мундирах верхом на лошадях они помчались по южной дороге в сторону Шальбурга, не догадываясь, что тот, за кем они гнались получасом ранее выехал из города по северной дороге, в противоположном направлении. Вероятнее всего, им указали неправильный маршрут. Вопрос только в том, нарочно это было сделано или по ошибке? Если нарочно, то какой смысл был выдавать сам факт побега?
А ведь Лаптэк мог бы использовать ситуацию к своей выгоде и, приняв на себя руководство тушением пожара, существенно повысить свои акции в глазах горожан. Но застарелая не ослабевавшая ни на миг ненависть пересилила все здравые соображения. Захватить своими руками заклятого врага было для него важнее, чем реализовать давно вынашиваемую мечту. Посоветовать ему было некому. Среди подчинённых были лишь послушные исполнители.
Полицейские, низведённые по службе до положения живых машин, без своего начальника на самостоятельное и осмысленное действие были не способны. Кроме рекомендаций «сохранять спокойствие» и «не толпиться», они ничем не могли помочь.
От чиновников тоже не было пользы. Что они могли: заверить факт пожара, выдать письменное разрешение на его ликвидацию?
Горожане сами тушили, сами носили воду, сами организовывали дружины. Никто им не приказывал, никто ими не руководил.
36
В то же самое время, как к особняку Цели стали подходить первые группы рабочих, на другом конце города по обезлюдевшей улице мимо опустевших домов брела одинокая фигура. С палкой на плече, с которой свисали дощечки и мешочки. Это был крысолов. Он покидал Говорог. Покидал город, где обрёл временный и ненадёжный дом, город, где у него появились верные друзья и смертельные враги, и где он открыл в себе новые грани личности, но чуть не потерял при этом самого себя. Деньги и комфорт лишили его свободы. Вернуть её, вернуть самого себя можно было лишь отказавшись от всего и, как ни тяжело, от всех. Нелегко было оставлять людей, ставших столь близкими, ещё тяжелее было уходить от той, что подарила ему бесценное чувство любви.
Он так ни с кем и не попрощался толком. Даже с кузнецом, о чём очень сожалел. Но, задержавшись, тем самым мог бы поставить его в трудное положение. За своего друга, какое бы обвинение над ним ни нависло, Милута будет бороться и против всего города. А этого ему Казимир не желал.
Хотя к Ширусу он успел заглянуть. О чём они говорили между собой, известно лишь им двоим, только после ухода крысолова Ширус впал в нервное состояние. Говоря сам с собой, он ходил туда-сюда по комнате. Наконец, схватил в руки свою старую шляпу с обломанными полями и умчался куда-то.
Казимир не знал, не мог знать, что произошло дальше. Но не сомневался, как всё будет. Хотя плана как такового у него не было. Он просто видел, каких фрагментов не хватает, чтобы цепь событий привела к нужной развязке. И своенравная упрямица-реальность в этот раз не стала рушить его задумки. Всё пошло так, как он и ожидал. Ширус примирился с Шильдой, если только их размолвку можно назвать ссорой. Маленчик самоустранился. Иоахим бежал, избавив от себя семейство Цели и весь город. Лаптэк споткнулся в самом начале своего восхождения. С ним было проще всего. Только услышав ненавистное имя, он встал в стойку как охотничий пёс, почуявший добычу. Оставалось лишь задать ему направление. С Иоахимом было не так. Казимир изначально не рассчитывал на лёгкую победу. К разговору с ним он готовился как к настоящему поединку. Даже взял с собой, на всякий случай, палку. Она была надёжна против крыс, сгодилась бы и против змеи. «Делец», как и можно было предположить, накануне своего решительного хода, долженствующего решить судьбы города находился в той старой лавке, где встречался некогда с Маленчиком. Что-то тянуло его туда. Возможно, хоть и владел де-факто всем городом, только это место он ощущал по-настоящему своим. Только тут он мог позволить себе расслабиться, и, значит, только тут его можно было сразить. Как и в прошлую памятную их встречу, появление крысолова стало для него полной неожиданностью. Ещё большей неожиданностью было услышать то, что он ему сообщил. Казимир сказал не всё, только о пожаре, о том, что ему известно о мошенничестве и что скоро это станет известно всем. Не требовалось большого ума, чтобы додумать остальное. Иоахим отреагировал в своём духе. Поначалу первым его импульсом было кинуться с кулаками на посмевшего бросить ему вызов наглеца, но он сдержался. Остановил ли его уверенный и спокойный вид крысолова или внушительной длины палка, на которую тот опирался? Возможно, сыграл свою роль врождённый прагматизм. Спросил только, кто стоит за всем, Гросс или Лаптэк? Когда Казимир хладнокровно ответил ему: «я», какая-то догадка молнией блеснула в его глазах. Он раскатисто рассмеялся. Враждебность сменило уважение. Мошенник воздал должное перехитрившему его мошеннику. Поблагодарив за предупреждение, он, всё ещё смеясь, ушёл. Казимир никак не мог взять в толк, что означала его реакция? Пусть и не стал нищим, но он же всё, буквально всё терял. Почему же так легко это воспринял? И о чём подумал в самый первый момент? Всё-таки этот человек так и остался загадкой для него.
Крысолов прибавил шаг, следовало поторопиться. Пока не начали искать виновника пожара, а то чего доброго, могли бы и найти. Скоро поравнялся с трактиром. Это была самая крайняя точка городской черты. Дальше шла дорога, окаймлённая наполовину вырубленным, но ещё диким лесом.
Трактирщик остался на своём посту, в стороне от празднества. Для него это был разгар работы. Заняв душу, люди вспоминали про утробу. Гулять «на сухую» очень скучно и не было в обычае у говорожцев. Скоро к нему должен был хлынуть поток за добавкой.
Сумеречное небо занималось ярко-алым цветом. Вверх, разрезая едва различимые тучи, тянулся высокий столб дыма. Трактирщик специально покинул свою стойку, чтобы понаблюдать. Скрестив руки на груди, он любовался на охватившее горизонт зарево.
— Здорово занялось. Как бы на город не перекинулось, — сказал он будто в никуда, но явно обращаясь к крысолову.
— Загорелась только новая мануфактура, а от неё далеко до жилых домов, — нехотя и так же в сторону буркнул крысолов. Он подумывал вовсе проигнорировать его, но не хотел в свой последний день в Говороге ни с кем ссориться.
— Тогда ничего страшного. Правда ведь? Скоро потушат, а если не смогут... то и чёрт с этой мануфактурой. Одно зло от неё.
Казимир промолчал.
— Господин крысолов, уже покидаете нас? Так скоро.
— Приходится. Дела, знаете ли.
— Очень вас понимаю. Хотя жаль, что дальше нам придётся обходиться без вас. Многие уже привыкли к вам.
Никогда в жизни крысолов не чувствовал себя более виноватым. И вовсе не в том, что составляло его главный проступок.
— Что поделать?
— Вы правы. Всё, что ни делается, к лучшему. Ведь правда? И потом вы уже достаточно сделали для нас.
Казимира пронзила дрожь. Он напрягся, как зверь в момент опасности.
— Давно пора было чему-нибудь подобному свершиться. И поделом, — трактирщик говорил, сохраняя свой обычный беззаботный тон.
Но Казимира не покидала нервная напряжённость.
—... думаю, вам лучше поторопиться. А то людишки у нас горазды до расправы. Чего доброго ещё решат, что это вы подожгли и сбегаете теперь.
Трактирщик и крысолов посмотрели друг другу в глаза. Смотрели долго.
— Как вас зовут?
— Меня зовут Казимир, господин крысолов.
Почему-то крысолов совсем не удивился. Он давно перестал удивляться.
— Господин трактирщик.
— Слушаю вас, господин крысолов.
— Мне очень жаль, что вынужден покинуть ваш город. Особенно тяжко покидать людей, ставших мне настоящими друзьями, в числе которых, надеюсь, я могу считать и вас.
— Без сомнения, можете считать меня своим другом и не ошибётесь в этом. И мне жалко, что вы уходите. Но ничего не поделаешь.
— Прощайте, господин трактирщик.
— Прощайте, господин крысолов.
Они пожали руки, крепко, по-мужски. Трактирщик ещё раз посоветовал поторопиться. Казимир поспешил последовать этому весьма разумному совету. Какое-то время второй Казимир ещё глядел ему вслед, иногда помахивая, словно подбадривая.
Он уходил той же дороге, что попал сюда. Сам ещё не зная, куда идёт. Он отправлялся в путь, которым шёл всю свою жизнь. Из ниоткуда в никуда. У странника не может быть дома. Дорога была его домом.

© Марк Андронников, 2024
Дата публикации: 11.10.2024 13:25:18
Просмотров: 220

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.