2. Как я люблю вас, с синими глазами...
Олег Павловский
|
Форма: Поэма
Жанр: Поэзия (другие жанры) Объём: 319 строк Раздел: "Пролог. Поэма" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
. 2. Как я люблю вас, с синими глазами, с курчавыми как бороды сказаньями – не вдруг, а усмехнешься невзначай – люблю нижегородский мягкий говор, и северный …что по морю как повар, – ему про ром, а он тебе – про чай… Люблю первач и с перчиком горилку, шашлык и кахетинского бутылку откупорить с духанщиком вдвоем, и девушек с горячими до зависти – как жаркое армянское хазани ли? Нет! – блеск грозы, и хладный окоем… Моя земля, дремучая как нега монаха, – да и где я только не был? Полесье. Новгородчина. Кавказ… Дарил коней улыбкой и уздою отпущенной, и небо золотое нам улыбалось псковское не раз… Все после, а пока живи как дышишь, на жестяные забирайся крыши – на Бауманской столько голубей! Шумит Москва под небом голубиным В Замоскворечье, в Химках, на Неглинной где шелест серебристых тополей! . . . . . . . А Ленинград встречал тебя дождянной, той незабывной радужной весной и корюшкой, и северной моряной, и хлебом пеклеванным на Сенной, свинцовым небом, шпилем золоченым, корабликом, взлетевшим к облакам – здесь царь морской – ему не до девчонок, но табачок любил наверняка… шагал широко, думал необъятно, топорщил ус, топориком звеня, и мазали со страху салом пятки и дворовой, и царская родня… Отстраивалась матушка–Россия и дядьки бородатые косились на пушки, поскидав колокола, и билась бронза в бронзовую землю, на шканцах боцмана курили зелье, дымились трубы, теплилась зола… Сердце девицы не пой как в неволе горлица, Дроля мой, ах дроля мой, что ж тебе неволится? – Ты прости меня молва и девица красная, снова в поле татарва стременами лязгает! Я и плачу, и боюсь, вдруг да не воротишься? Что же ты, как серый гусь из ладоней просишься… – Не сбегу из-под венца, сколь бы ты не охала, коли рекрута–бойца шведы не угрохают! Мой город, он не бил баклуш, он дерзко гремел за Нарвскими и строил корабли, и полыхал как галстук пионерский на майские… в ноябрьские дни… Трех революций пережив обломки, войну – страшнее не было нигде, – мой город жил и прятались подонки от них… от взглядов света и людей. Мой город цвел тюльпанами на Троицкой, взрывал сиренью марсовы поля… мой город пел: «Как выйду за околицу – кругом шумят родные тополя…» Волшебный город щерился штыками, опутанный мотком холщовых лент в семнадцатом – лихими моряками, или в другой ответственный момент – все в ополченье! далее ни шагу… пусть крысы на бадаевском снегу текут рекой, и снег кипит как брага от сахара горящего в пургу, от пламени и всполохов термита, от визга бомб и рева батарей – мы не уйдем, мы не оставим Питера, ни Марса, ни Исаакия полей… . . . . . . . . Мне скоро десять, я самостоятельный. Что думали петровские ваятели, закладывая камень у Невы? Откуда знать могли, какою будет Балтика – в матросской робе, в выпушках и бантиках, далёко от стареющей Москвы… Мы у Ростральных, ветер вертит пламенем как флагом и стучит о провода – искрят они над дугами трамвайными – над Биржевым, над Пушкинской с ростральными – там невская качается вода… там ива наклонилась как на паперти пред небом и торжественной Невой на Заячьем, где волны мятой скатертью, и утюгом буксир, и лес сплавной… Трамвай речной, трамвай как вымпел алый, трамвай звенящий или как нарвал, причалив к деревянному вокзалу, стряхнет оцепенение каналов и Малой Невки блеск и карнавал… На Петроградской, верно, суета – Большой, Зеленина… весна меняет маски наверное, и это неспроста, но я не жил тогда на Петроградской! Мы в Озерках, мы дачники совсем. Десятое, расплавленное лето. Как вертолеты маленьких систем гудят стрекозы, вертится планета – все для того, чтоб не было войны и голуби урчать не перестали, чтоб как обычно засыпали мы, а просыпались с именем – Гагарин! Чем дальше в лес – тем дров невпроворот, остались, где-то там, за поворотом и первый, но взаправдашний полет над озером, над берегом, над лодкой… – тот ялик свежей краскою блестел, со всех бортов расталкивая воду, – не сразу начинался передел простой в обогащенную породу… остались за спиной как за кормой светящиеся искорками лилий… Под старость лет нам хочется домой в мир грез и этих самых ватерлиний… . . . . . . . . Как Паганель, проснувшись, тер глаза, себя не узнавая на Дункане, – все как должно: и моря бирюза, и компас, не найти в каком кармане… Как занесло тебя, почти во сне, в какой истории, в котором песнопенье за Красным, за лесами, даже не… а дальше, по дороге, за Кипенью проснуться? Уготовила судьба, как тот чудак на выдумки богата, – озера, лес, посевы, лес, стога… посевы, поле, русские солдаты… О том пойдет особый разговор, но разом столько дел не переделав, скажу – был судьбоносным этот двор, подъезд, погоны, дети офицеров… А, в общем, дело обстояла так: до завтрака, проснувшись спозаранку, ты в первый раз как в дом забрался в танк, и не в последний… маленькая ранка, коль не затянется, становится большой – любовь – не брызги слез и крепдешина, – полюбишь девушку легко и хорошо, и мир, и эти гордые машины… . . . . . . . . А танк стоял на травяном холме, как на бетонном покоренном доте – на пьедестале, замерший в полете из прошлого, из песен о войне… Он был пробит и спереди, и в бок, как колос одинокий, но не скошен той смертью, что ни в сердце – так в висок тому, кто раньше всех ворвался в Ропшу! Бежали немцы, надвигался шквал огня и стали, стонов, матерщины, а – первый… не споткнулся, не упал, как рядом в землю падали мужчины, он в землю врос… Здесь аист не парит, и птицы мирной стаей не летают – он ранен, он со всех сторон убит, такие – экипаж не покидает… . . . . . . . . Солдатская, казацкая, рыбацкая игра – срывай колпак и фартук, хитрый повар! Мамаши спят, нас манят со двора казарма, плац и конские подковы. Здесь аисты на крышах, здесь уют мальчишеский, здесь мельница на сваях, здесь Родина – большая как салют, а маленьких на свете не бывает, как не бывает маленькой любви, и крошечной не кажется отвага, лови судьбу, за конский хвост лови, – Сидай на конь, казак, – сидай, бродяга! Как прадед, что родился на Дону, а дед мальцом купался в тихом Доне – служил еще в германскую войну поручиком в сибирском эскадроне, – как все, кто не припасами богат, о ком, кичась, не голосили трубы, кто ростом мал, а все–таки солдат, – Сидай на конь, сидай на конь, голубы… . . . . . . . . Свобода, братец, это кабала… не верю я в красивую свободу без друга, без родимого угла, без долга, наконец, и без народа. Пусть мой народ проснуться не спешит – такого не бывает в одночасье, – а вдруг? проснулся… в мире ни души, ни памяти, кругом – одни запчасти… вещички, обязательства, счета – ни дома, ни кола и ни креста. Мы хоронили боевых коней, своих друзей мы тоже хоронили, и слезы пряча, пряча как детей… но Вам – не хоронить автомобили! Тому, кто сам себя не раздарил не повторить с такою горькой силой: «…Я женщину без памяти любил, она меня еще не позабыла»… Где мы стоим, там, что ни день – молва, где нет тебя – лишь «чудные мгновенья». Как в патронташ укладывай слова лирического… хоть и отступленья. . . . . . . . . О том пойдет особый разговор: озера, лес, посевы, лес, фонарный смоленый столб и наш мощеный двор, второй этаж, окно: сарай, казарма… А у казармы плац и стук сапог: удар и – раз! удар и – два! и левой… и вздрогнет, и раскатится восторг солдатского казацкого распева… «…Пусть враги запомнят это: не грозим, а говорим – мы прошли, прошли с тобой полсвета, если надо – повторим!...» Солдат – всегда, солдат – везде, и точка! Мне было шесть, когда спросила мать, – Кем будешь? – Моряком. А лучше – лётчиком… (солдатом получается опять). Как выйти в люди, если не богатый ты, как стать красивым, ежели урод? А мы мечтали просто стать солдатами и моряками, и наоборот… . . . . . . . . Я не забыл, – он был Карибским кризисом, – у матерей тревожные глаза, – день как приказ, как из газеты вырезан, и неба голубая бирюза, и самолеты низко по над крышами, и красные ракеты под крылом… и всех наверх, свистать… уже не дышим мы, а только воздух ловим жадным ртом, все, как один – нахмурены мужчины, все, как один – готовы пацаны, чтоб над Гуантанамо небо синим… всегда… но лучше б не было, войны… . . . . . . . . Аэродрома клеверное поле, – ни лошади, ни попросту скота… он на посту, как старый бронепоезд – уснувшая, застывшая мечта, но до поры… а клевер – по колено, и земляника – яркая как кровь, а ветер жжет, как кровь бежит по венам, и ты, казак, ему не прекословь – ему виднее: быть горячим, если… ему вольнее, да и ты горазд рубить слова, как жерди на насесте, коль доведется отдавать приказ – коль выпадет, – и ты, мальчишка, станешь, как деды, что привстав на стременах… и про тебя, волнуясь и листая страницы писем… в прошлых временах та девушка… и как слеза мужская та женщина… и ветер за окном, какие ветры занесут не знаешь… когда взойдешь, когда вернешься в дом? «Ты строй мне дом, но с окнами на Запад…» – чтоб песней разнесло во все концы, как он любил, как верил в счастье, плакал… И все же расстреляли, подлецы! Поэтов убивать – не понарошку, Расстреливать – и это неспроста, скребется по душе когтями кошка и потому на сердце пустота. Боец Корнилов! Засветло расстрелян… Васильев сотник! Вечная печаль. Скупая жжет… и чтобы вам поверили – бумага, дата, подпись и печать… От раннего, от репрессионизма в дурной, картонный реабилитанс! Ты, плачешь? – Нет, здесь не придумать «изма», Я ко всему еще – не шарлатан… – Сидай на конь! – уже пропели трубы, – Вставай, казак, – взмолились ковыли… Пока стихи не позабыли губы и песни неубитые твои. . © Олег Павловский, 2015 Дата публикации: 27.02.2015 18:29:09 Просмотров: 2691 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|