Между двух империй. Часть 2 гл. 1-3

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 113803 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.II."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Военный двадцатипушечный бриг «Георг II», герр Вильям, — проговорил он в ответ, — который вы, весьма расплывчато, называет «европейским кораблем» пришел к нам без спроса и курсирует в Тазовском заливе под флагом Британской короны. Исходя из штандартов судна, принадлежит сей незваный гость морскому флоту союзника короля Фридриха Прусского, с которым императрица наша Елизавета Петровна четвертый год имеет баталию, и, стало быть, на сегодняшний момент является противником России.

Книга «Между двух империй» вторая из тетралогии «Степной рубеж». Первую книгу «Полуденной Азии Врата» смотрите на моей странице.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОГНЕПАЛЫЕ СТАРЦЫ.

Глава первая.

Зима сковала льдом сибирские реки, и бывший вице-адмирал Соймонов со шлюпа пересел в сани. Впряженные цугом в крытый возок губернатора на полозьях, четыре пегих от инея лошади бежали рысцой к стеклянному от стужи горизонту. По бокам, спереди и вослед, верхами, скакали десяток казаков. Одноместный возок легко скользил по ледяному настилу, выложенному морозом на русле реки Тадвы. На дворе стоял Рождественский пост. Даже по сибирским меркам, необычайно холодный декабрь, хрустел не только снегом под копытами коней, но и слюдяным воздухом. Словно натыкаясь на гладь стекла, птицы падали с полуденного неба стылыми комочками, а вечерние, покрытые снегом берега реки зеленели от голодных волчьих глаз.
Незнакомому с реалиями Сибири человеку, предпринятое Соймоновым долгое путешествие в лютые морозы могло показаться сумасшествием или сумасбродством. Но только человеку не располагающему сведениями о том, что неудобства зимнего передвижения по Вогульской земле, ни в какое сравнение не шли с летним перелазом через дикий край Хозяина Нуми Торума. Когда под копытами коней почву размывала дождями до склизкой жижи, а главное поднималась мошка. Обильно залепляя глаза, уши и ноздри, она не давала возможности видеть, слышать и дышать, ни животным, ни людям.
Зуд расчесанного до крови тела, обмазанные дегтем лошадиные паха и лица ямщиков. Стойкий запах задохнувшейся подо льдом и, почти до середины июля, обильно разолгавшейся в малых водоемах рыбы, это только маленькая толика впечатлений от путешествия в теплые дни по этим краям. Зима в Сибири санитар и строитель, она налаживает через болотистые места гати, оздоровляет воздух, при первом же ее освежающем выдохе пропадает гнус и французская похлебка оставляют людей до весны. А за первой же оттепелью, хоронится еще одна, самая страшная беда Севера беззубая старуха Цинга.
Летом сибирякам оставалось лишь одно: сплавляться по рекам, что они и делали, но и это занятие было не из легких всевозможные отмели, пороги и прочее на сибирских реках превращали сплав в довольно опасное предприятие. И только количество груза, которое можно было перемещать водой, подвигала сесть в баркасы и полубаркасы, по большей части, торговых и военных людей. Поэтому, несмотря на жесточайший холод, редким сибирским поселениям меж собой сообщатся зимой, по замершим руслам рек на санях или нартах, было куда легче, и намного быстрее.
Неотапливаемая английская карета всеми чреслами и механизмами заиндевела еще на Тоболе и ход ей обеспечивали лишь полозья, смастеренные умельцами тобольской Подгоры на манер нарт остяков. Смазанные рыбьим жиром, они лишь поскрипывали в такт хрусту снега и вою волков из леса и упорно следовали вперед.
Путь Федора Ивановича пролегал в Пелым [1], что от Тобольска, примерно, семисот верст, к северо-западу — больше чем от Москвы до Смоленска, но для Сибири это не расстояние. Городок этот был основан еще при Борисе Годунове посадскими Углича, сосланными в Сибирь за недосмотр над царским дитятей Дмитрием. Пятью десятками дворов потомков угличан и воеводским домом огороженные частоколом лежали на северной стороне Сибирской губернии, и служил уединенной ссылкой ставших неугодными императорскому двору больших сановников. Располагаясь на землях вогульского княжества, Пелым в минувшем столетии имел богатую торговлю по Верхотурскому тракту, но с построением Екатеринбурга, он остался в стороне от дорог купеческих и, сам того не желая, вернулся к тому, благодаря чему и возник, — к содержанию государевых узников.
Тайный советник Соймонов решил посетить сей острог Ее Величества, почти два века вспять воздвигнутый на самом краю белого света сибирским воеводой князем Горчаковым, отнюдь, не из праздного любопытства. В Пелымский городок его вела обозначавшаяся к 1760 году геополитическая необходимость, и, чтобы ее обсудить, он хотел лично встретиться с опальным фельдмаршалом графом фон Минихом.
Около двадцати лет назад Бурхард Христофор Миних определил в Пелым Бирона, даже собственноручно спроектировал дом для проживания герцога Курляндского в Сибири. Прошел всего лишь год и, по велению Елизаветы Петровны, он сам отправился в далекий городок на реке Тавде. Единственно, в чем изобретательная судьба все же проявила жалость: Миниху с семьей не пришлось жить в построенном по собственному проекту доме. К счастью для четы Миних, он сгорел до их приезда в Пелым. Поистине верно сказано: «Не рой другому яму, сам в нее попадешь»...
Федор Иванович и Бурхард Христофор приходились ровесниками, у обоих за плечами была долгая и богатая на события жизнь, но судьбы их шли параллельно, лишь иногда пересекаясь по морской службе. Они не доводились друг другу друзьями, но и вражды меж ними никогда не было.
Уроженец графства Ольденбургского и подданный короля Дании, старший сын надзирателя над плотинами инженер-полковника Антона Гюнтера и внук крестьянина Бурхард Миних служил инженер-капитаном при французском и прусском дворах, участвовал в войне за испанское наследство. В возрасте тридцати пяти лет и в чине генерал-майора, он присягнул королю Польши и курфюрсту саксонскому Августу II Сильному. Там судьба и свела его с российским послом в Варшаве Григорием Федоровичем Долгоруким, который предложил высокому и могучему датчанину службу в Санкт-Петербурге.
В 1721 году Бурхард Христофор Миних, воспользовался данными ему годом ранее рекомендациями князя Долгорукого, и перешел на службу к Петру Алексеевичу императору Всероссийскому. В должности генерал-поручика по инженерной части уроженец графства Ольденбургского Миних заканчивал начатое еще в 1710 году строительство Ладожского канала. Там, на канале, контр-адмирал Балтийского флота Соймонов, впервые, воочию, столкнулся, с этим весьма амбициозным, не по летам уже в высоких чинах датчанином.
Назначение в главные строители канала, стоило Миниху благоволения всесильного пресветлого князя Меньшикова, но и после смерти Петра, он сумел остаться при российском дворе благодаря «кондициям», относительно службы Бурхарда утвержденным первым императором России на десять лет вперед. Власть Верховников и краткое царствование Петра II, Миних провел в благополучии. Как другу и протеже покойного отца, ему покровительствовал сын Григория Федоровича Алексей Долгорукий — член Верховного тайного совета и после опалы Меньшикова фактический правитель России. Императорский двор отбыл в Москву, и навсегда оставляя Санкт-Петербург, князь Долгорукий от имени юного государя подписал с ним новые «кондиции», назначив Миниха главнокомандующим войсками, расквартированными в Ингерманландии, Карелии и Финляндии. Со столь высоким назначением Бурхард Миних получил и графский титул.
Указом Анны Иоанновны от 1731 г. генерал-поручик Миних назначается председателем особой комиссии по воинским частям. С присущей ему не избыточной энергией, он проверяет состояние войска и изыскивает к его содержанию меры без особого отягощения тяглового населения налогами на армию. В Перовский «Устав Воинский», Бурхард вводит новый порядок для гвардии, полевых и гарнизонных полков и образовывает два новых гвардейских полка — Измайловский и конной гвардии кирасир. Отделят инженерную часть от артиллерийской и пишет прожект по учреждению в России первого сухопутного Ее Величества кадетского корпуса. Насколько возможно, Бурхард Миних упрощает обмун-дирование российского солдата, избавляет его от лишнего отягощения в виде совершенно ненужных в бою вещей, и за счет этого усиливает вооружение. Против вторжения крымских татар, на Украине и Северских землях он учреждает двадцать полков ландмилиции.
Находясь в Кронштадте, Федор Иванович не участвовал в морском походе 1733 года адмирала Томаса Гордона к Гданьску. Последующие годы блистательных побед фельдмаршала Миниха над турками, проходили вне Балтии, но они были на устах моряков и офицеров флота. Позорный Белградский мир генерал-кригскомиссар Балтийского флота вице-адмирал Соймонов встречает резким осуждением, но арест кабинет-министра Артемия Волынского и собственная опала, не позволяет Федору Ивановичу выступить на стороне Миниха.
Больше десяти лет каторги, в экспедиции по реке Шилке и в прочих делах, до самого назначения губернатором Сибири Соймонов и не предполагал, что их судьбы снова следуют параллельным курсом. Что обвиненный в казнокрадстве граф Бурхард Христофор Миних решен всех заслуженных званий, и вот уже восемнадцать лет живет в Пелыме персональным узником государыни. Время от времени, вопреки запрещению от императрицы: всяческого писания именитым острожником прожектов и прочего, Федор Иванович посылал в Пелым чернила и белую бумагу, для увековеченья мыслей фельдмаршала по фортификации, и хороший табак, но ехал к нему впервые...
Осень выдалась напряженной. Военный бриг Британии «Георг II» покинул Обскую губу лишь в начале сентября. Рискуя быть затертым во льдах северных широт, английский корабль настойчиво курсировал в водах Тазовского залива изучая, промеряя и осваивая устье Оби. В научный характер сей экспедиции, бывший адмирал не верил, ему больше импонировала военная подоплека происходящего. Рассказ поручика Лилиенгрейна о том, что губернский секретарь Востриков продал мистеру Вильяму Адамсу копию карты про-меров Иртыша генерал-майора Лихарева, лишь подтвердили его опасения. Выслушав от поручика слова каторжанки Марии, Соймонов приказал Гавриле Андреевичу пока шуму не поднимать. Сам же, по отбытию шлюпа «Малый» к китайской стороне, охотно принял в Приказной палате агента Амстердамской торговой компании уже несколько недель дожидающегося аудиенции у губернатора.
Федор Иванович участливо выслушал негодование негоцианта на то, что губернатор держит запрет на закуп пушной рухляди вниз по Иртышу, и не пускает его людей до Мангазеи, где сейчас находиться европейский корабль, который бы доставил в Амстердам деловые письма и товар, гораздо быстрее пути сухопутного, по рекам Сибири.
Соймонов выслушал монолог Адамса, высказанный на английский манер в несколько флегматичной форме, и напомнил предприимчивому эсквайру о войне в Европе.
— Военный двадцатипушечный бриг «Георг II», герр Вильям, — проговорил он в ответ, — который вы, весьма расплывчато, называет «европейским кораблем» пришел к нам без спроса и курсирует в Тазовском заливе под флагом Британской короны. Исходя из штандартов судна, принадлежит сей незваный гость морскому флоту союзника короля Фридриха Прусского, с которым императрица наша Елизавета Петровна четвертый год имеет баталию, и, стало быть, на сегодняшний момент является противником России. По сведеньям от рыбарей, бриг имеет около пяти сотен десанта, и при знании фарватера, глубин Оби и Иртыша, тем более при нынешнем дождливом лете, он без особого труда может разорить Самаровскую протоку [2] и ее богатые окрестности.
— Обозначенные вами претензии не правомерны, господин тайный советник. Я англичанин, но представляю в Тобольске частное лицо, а не Великобританию! — возму-тился Адамс, позабыв пустить вход флегматичность. — Я агент Амстердамской торговой копании! И, кроме того, бриг «Георг II» пришел в Обскую губу, согласно соглашению подписанному с Елизаветой. «Правдивому браку» [3] о предоставлении подданным обоих государств, то есть Британии и России, право свободного плаванья и торговли наибольшего благоприятства, во всех областях...
— Европы…— закончил за него Соймонов. — Европы мистер Адамс. — На Сибирь сие торговое уложение меж Россией и Британией не распространялось. Да и оно, уже два года как потеряла силу, поскольку заключенный в 1734 году Анной Иоанновной на десять лет, «Правдивый брак» был продлен Елизаветой Петровной еще на пятнадцать лет, но и они истекли позапрошлым летом.
— Вы весьма осведомлены, господин Соймонов, торговый агент снова взял курс на флегматичное общение, и вяло добавил: — С вами… приятно иметь дело. Но, следуя, вашей же осведомленности, вы, наверное, полагаете, сколько соглашений годами не имеют офи-циального продления и все же действуют до тех пор, пока соизволение свыше не подтвердит их росчерком своего пера.
— Полагаю... Но, я так же знаю, что в Европе уже четвертый год идет война за Австрийское наследство, в которой Англия на стороне Фридриха Прусского, супротив Австрии и России и отсутствие данного «росчерка», от моей Пресветлой государыни, дает мне полное право считать бриг «Георг II» гостем непрошенным, и не устраивать ему помпезной встречи.
— Простите, господин Соймонов. Но, я вынужден буду отписать в Ревель о притеснениях от наместника Сибири в торговых делах закрепленных в двухсторонних соглашениях с Англией. Договор подобный «Правдивому браку» бы подписан между Голландией и Рос-сией. Канцлер граф Воронцов будет очень недоволен! Вы же знаете, как он благоволит наследнику Петру Федоровичу и принцессе Екатерине. Я уже не говорю о Петре Шувалове, когда-то, еще камер-пажом, сопровождавшем цесаревну Елизавету в императрицы. Не мне вам говорить, но у него есть весьма опасный для вольнодумцев старший брат Александр, который рьяно оберегает исключительное право Шуваловых по продажи Англии леса, сала, ворвани. Заботиться о его сибирском промысле тюленя, в котором, возможно, и принимает участие бриг «Георг II»...
— С пятьюстами вооруженными до зубов китобоями в шлюпках и двадцатью сорокафунтовыми пушками на борту...— вставил в монолог Адамса, Соймонов.
— В столь серьезной беседе, ваша шутка, господин тайный советник, весьма не уместна! Интересы Шуваловых могут сильно пострадать из-за вашего упрямства. Война меж европейскими государями не вечна, после ссоры всегда наступает мир. А вы наживете себе сильного врага в лице графа, или цесаревича Петра Федоровича, возможно в скором будущем императора, поскольку Елизавета больна приступами неизлечимой болезни…
Это была уже прямая угроза, но Федор Иванович лишь поклонился. Открывая дверь в коридор Приказной палаты, и давая понять, что аудиенция окончена, он произнес:
— Скоро мне исполнится восемьдесят, герр Адамс. Я пережил многих правителей России и даст Бог, помру раньше государыни-матушки, тем прискорбием доставив превеликое удовольствие моим недоброжелателям. Но пока я жив, и на Сибирском губернаторстве: негоциантам Ревеля придется смериться с некоторыми причудами старого моряка.
Угрозы Вильяма Адамса не были пустым сотрясанием воздуха. Соймонов это знал, но особо остро Федор Иванович почувствовал на своих запястьях зуд от долгого ношения кандалов, когда о разговоре с представителем Амстердамской торговой компании отписал в оренбургскую канцелярию и получил ответ. Новый наместник Оренбургского края Афанасий Романович Давыдов в общих чертах и мягкой форме дал ему понять, что из-за неподтвержденных действием догадок все же не стоит ссориться с коммерц-агентом, при поддержке Шуваловых, весьма влиятельной при дворе Ревельской торговой компании.

«...Торговля через ревельских негоциантов — вежливо рекомендовал он Соймонову, — на Оренбуржье и в Сибири весьма выгодна императорскому дому. С каждым годом она увеличивается, но не так быстро, как бы того хотелось матушке-государыне нашей. К примеру, в это благословенное от Рождества Христова 1759-е лето в Троицк, что на Уй-реке, из Ревеля прибыл коммерц-агент Джилберт Элленборо и весьма остался недоволен. Жалился он о большом ущербе и на приглашение коменданта крепости: «и в следующем году посетить Троицк», ответил весьма неопределенно. О чем с превеликим прискорбием и рапортовал мне полковник Роден. И кроме этого, присланный тем же летом в Оренбург личный адъютант графа Воронцова изложил мне инструкции канцлера: о всяческом вспоможении ревельским негоциантам на Оренбуржье, коим я обязан придерживаться неукоснительно...».

Соймонов ощутил себя одиноким воином в широком поле, но не таким он был человеком, чтобы складывать оружие перед грозящей опасностью, да и поле было родное, а здесь, один — не один, а стоять надо насмерть. Такие люди как тайный советник Давыдов предпочитали ничего не предпринимать пока враг необозначится на пороге открытым действием. После чего, они разводят руками, сетуют на то, что вовремя им не доложили и всегда находят крайнего в создавшейся ситуации. Федор Иванович совершенно не опасался, что крайним окажется именно он. Соймонов боялся другого, что когда придет время действий, в Тобольске его уже не будет. Подобно Неплюеву, поменянному в Оренбургском наместничестве на Давыдова, в Сибири он будет заменен Фрауендорфом, или ему подобным, более покладистым чиновником.
В Оренбург к Давыдову, тайный советник послал депешу по ведомству канцелярии. По возвращению курьера заведомо долго не интересовался почтой, чтобы губернский секретарь Востриков, не торопясь, успел ознакомить с ней мистера Адамса. Соймонов с нетерпением ждал другое послание, которое должен был доставить ему тобольский торговый человек Муртазы Шихов. Секретом посланный к Алексею Ивановичу Тевкелеву с просьбой подробно изложить состояние Степи на данный момент, юртовской казак Шихов прибыл обратно в Тобольск только в середине ноября. Через Маметьяра Кудиярова, он дал знать о себе губернатору, и словно заговорщик, Соймонов тайно встретился с ним на Подгорье.
Как нельзя кстати, Федору Ивановичу пригодился воровской навык, который он невольно приобрел на каторге. Его ночное отсутствие на горе никто не заметил, и он до утра просидел в доме Кудиярова, внимательно вчитываясь в присланные Тевкелевым бумаги.

«О секретном деле

Благородному превосходительному господину и кавалеру тайному советнику Сибирскому губернатору Соймонову от бывшего советника Ее Императорской коллегии Иностранных дел по азиатским делам генерал-майора в отставке Тевкелева Алексея Ивановича: экстракт о нынешних и прошлых поступках в Степи

Господин мой милостивый.

Так как вы изволили печалиться мне о состоянии порубежья со Степью, в час, когда от меня почти ничего не зависит, и тем обстоятельством красноречиво подтвердили мои размышления о вашей персоне, я решил вам ответить, сознавая всю опасность сего предприятия. И пусть не покажется вам сие странным, но начну я издалека.
Тому двадцать с лишним лет назад в Степи уже проистекали события подобные нынешним. Все попытки, вашего покорного слуги, удалить из становища хана Абулхаира некоего английского естествоиспытателя и художника мистера Джона Кестеля привели лишь к тому, что я сам был отлучен от Оренбургского края на долгих девять лет. Официально этому послужили разногласия, возникшие у меня с главой тогдашней Оренбургской Комиссии Василием Никитичем Татищевым. Они действительно имели место, но являлись лишь при-чиной отдаления меня от киргиз-кайсацких дел. Последствие этого: резкое обострение отношений казахских ханов, как между собой, так и с Россией, которое лишь большим усердием первого оренбургского губернатора Ивана Ивановича Неплюева пришло в состояние затаенного покоя.
Смею вам заметить, что сие кипение в умах казахов, а так же башкир и калмык, происходило во время ведения покойной Анной Иоанновной войны с Турцией и последующей неразберихи в престолонаследии. Одним из тогдашних моих несогласий с Татищевым, был офицер морской службы Джон Эльтон. Англичанин, посланный Василием Никитичем в Ташкент с торговым караваном. Как известно, сие необдуманное оным главой Оренбургской Комиссии предприятие, постигла весьма злая участь. Караван был разграблен, все сопровождающие его лица попали в плен, включая и уважаемого мной инженер-майора Карла Миллера, о котором я скажу после. Эльтон же исчез, и через полгода объявился на службе хана Тахмас-Кулы, в Санкт-Петербурге более известного как шах испаганский Надир. Вскоре, летом 1741 года, оный британский офицер участвовал в персидском посольстве, которое я, как переводчик ориентальных языков, имел честь встречать на российском порубежье в составе представительства графа Степана Федоровича Апраксина. Не по воле Аллаха! По усердию оных людей: Эльтона и Кестеля, тогда сложилась весьма тяжелая обстановка не только в Степи, но и в отношениях с оным испаганским шахом именем Надир. По донесениям тайных людей в Киргиз-кайсацкую Комиссию, еще во времена моего присутствия в Оренбурге, Кестель приумножено уговаривал хана Абулхаира напасть на волжских калмыков хана Дондук-Омбы, вышедшего тогда из Крыма в под-данство Российское. Что и было сделано. И без моей поддержки, киргиз-кайсацкий хан не смог устоять, поскольку англичанин так же разжигал алчностью и в сердцах вольных батыров, которые требовали от владельца Меньшой орды военного похода в калмыцкие степи. Абулхаир согласился и, тем поспешным решением поступив весьма необдуманно, навлек страшную угрозу на киргиз-кайсацкий народ.
Родственный волжским калмыкам хонтайши Галдан-Цэрен вторгся тогда в приделы киргиз-кайсацкой степи, разорил аулы казахов Меньшой и Средней орды. Но воинственный хонтайши не пошел на Оренбург, хоть в воззваниях и обещал: разрушить оренбургскую дистанцию, и соединиться владетельными землями с волжским калмыками ханши Джан. После того, как я вернулся на Оренбуржье, весной 1747 года, у меня в руках оказались все бумаги по Киргиз-кайсацкой Комиссии почти десятилетнего периода моего отсутствия. Уже с высоты прошедших лет я взглянул на те события и пришел к следующему выводу: во время нахождения в Оренбурге главой Комиссии князя Урусова, по землям аральцев проследовало в Лхасу посольство ханши Джан и сына хана Дондук-Омбы и тогда десятилетнего султана Рандула. Посольство волжских калмыков посетило и Илибалык, — становище Галдан-Цэрена.
Какие были у ханши с ним тайные беседы, остается лишь догадываться, но именно после этого джунгарский хонтайши объявил о желании пойти войной на Оренбург. И от сего похода, отказался он, только тогда когда узнал, что ханше Джан не удалось взять власть над волжскими калмыками, и, по смерть ее мужа, ханом в Калмыцкой степи провозглашен Дондук-Даши. На Оренбургскую оборонительную линию были устремлены и прискорбные события в Ташкенте, того же года. Убийство хана Жолбарса хивинскими ходжами, мне думается, было не случайным. Кому-то очень мешал проект обер-секретаря Сената и первой главы Киргиз-кайсацкой Комиссии Кирилова об Рус-индской торговой компании, который, ваш покорный слуга разрабатывал вместе с ним в Оренбурге. И если припомнить что не далее как шесть лет назад в Лондоне вышла книга члена английского торгового товарищества в Санкт-Петербурге Ганвея [4] «Исторический отчет о Британской торговле в Каспийском море», становиться ясно, кому сие случилось в необходимость.
Я знаю, что с сенатором и конференц-министром Иваном Ивановичем Неплюевым, при опале Артемия Волынского, вы имели очень сложные отношения, но, несомненно, разделите с ним, то негодование, которое испытал он, при прочтении сего труда, куда вошли не только записки офицера морской службы Эльтона, но и секретные карты Оренбургской Комиссии. Ваши «Описание Каспийского моря и чиненных на оном Россий-ских завоеваний, яко часть истории Петра Великого», которые Джон Эльтон тайно вывез из Оренбурга в Персию и передал Ганвею, находившемуся тогда в Испагани британским торговым представителем при хане Тахмас-Кулы — шахе Надире. Из показаний, бывших в Хиве мая месяца 1741 года оренбургского драгунского полка поручика Дмитрия Гладышева и геодезиста прапорщика Муравина, о хивинских событиях того времени явствует: спонтанный захват главного города сего ханства степным владельцем Абулхаиром произошел по причине убийства в Ташкенте его двоюродного брата хана Жолбарса. Сие убийство вскипятило кровь владельца Младшего жуза и снова сподвигло его на необдуманное действие. И только политическая доброжелательность шаха Надира позволила тогда России избежать воинского конфликта с Персией.
Геодезист Муравин посланный ханом Абулхаиром к испаганскому шаху, стоявшему в сорока тысяч войском при Ханки, крепости, что в тридцати пяти верстах от Хивы, с объявлением сего среднеазиатского владения в подданстве российском, был встречен Надиром ласково. На другой день Муравин возвратился к Абулхаиру вместе с посланником персиян, бывшим правителем Хивы Мухамет-беком. Шахиншах Испагани отписал киргиз-кайсацкому хану ответное послание, где приглашал степного владельца лично обсудить сие обстоятельство, но Абулхаир не поверил в доброжелательность Надира и следующим утром, спехом, удалился из города. Я был очевидцем и участником продолжения сего диплома-тического конфуза, который пришлось сглаживать графу Семену Федоровичу Апраксину, что ныне в опале и находиться под следствием.
Посольство шаха Надира к Российскому двору того же лета было весьма велико. Со всеми вельможами, воинами, служащими и рабами, оно насчитывало более двух тысяч человек. В сопровождении представительства графа Апраксина, оные персы прибыли в Санкт-Петербург осенью 1741 года. Время это, как вам известно, было непростое и мне пришлось приложить максимальное усилие, чтобы повременить с аудиенциями, но все обошлось. Новая императрица дочь Петра Елизавета, заручившись с испаганским шахом исключитель-но добрососедскими отношениями, отправила графа Апраксина послом в Персию. К тому времени Белградский мир был подписан лишь частично, Османская Порта никак не хотела признавать царей Московии императорами Всероссийскими. Иван Неплюев снова был направлен в Стамбул, где в марте 1742 года между визирем Хаджи-Мамет-пашой и им были подписаны окончательные кондиции по сему вопросу, и в Санкт-Петербург был прислан посол турецкой стороны.
Вернувшись в Россию вместе с представителем Османов, Иван Неплюев был арестован, решен орденов и поместий. Сие было ему награда за мирное соглашение с туркой. Оговор случился внезапно, якобы, будучи в чине главного командира Малороссии, уличен Неплюев в казнокрадстве, но также внезапно, он и разрешился. Елизавета не поверила сему навету, вернула Неплюеву все, что Иван Иванович заслужил верой и правдой, с Петровских времен радея за Россию-матушку, и назначила его на Оренбуржье наместником и главой Киргиз-кайсацкой Комиссии. Не мне вам говорить, господин мой милостивый, какая планида быват поджидает тех, кто умом своим и сердцем горячим, отменяет прожекты влиятельных врагов наших. Слышал я, что в земле Сибирской обитает медведь, шерстью как снег белый. Огромен и силен он настолько, что нет ему супротивника в природе, окромя его самого, и на сладкое тот медведь весьма падкий. Не знаю, но когда слушал я о нем сказку-повествование, напомнил он мне сановников дебелых, всероссийских вельмож. Дюже падких на иноземные прелестности, и коим, кроме их самих, никто не страшен.
Меня тогда оставили в Санкт-Петербурге переводчиком ориентальных языков, состоять при турецком посольстве, где я, и стал свидетелем тайных сношений киргиз-кайсацкого султана, именем Досалы, с послом Махмуда султана Порты. Посланники хана Абулхаира находились тогда на имперском дворе с визитом от Малой орды по поводу воцарения Анны Леопольдовны и императора Иоанна Антоновича, но припозднились и по ноябрьским событиям неожиданно заявили, что хотят обратиться к турецкому посланнику. От имени своего хана, было ли так на самом деле? — осталось непознанным, они просили турецкого посла принять их под руку Османской империи на тех же условиях, что и Ногайскую и Кубанскую орды. В переполохе событий ноября месяца 1741 года сей демарш султана Досалы, и прибывших с ним киргиз-кайсацких старшин, остался незамеченным, словно его и вовсе не случилось.
Многое остается в тайне великой, но там где появляются улыбчивые людишки вроде Кестеля, Эльтона или Ганвея, всюду вижу только раздор безвластие и разорение коренного народа. Воссоздав огромную империю в ее былых размерах, шах Надир не смог ее удержать. В один год со смертью султана Жолбарса, к нему тоже подослали убийц, но он остался жив, поскольку был надобен в противостоящих делах с Россией. Когда же сего не сложилось, Ганвей сумел запустить в его душу змею, тайно поддерживая слухи, что смерти шаха хочет его собственный сын и наследник Реза-Кулы. Ложь источила силы Надира, и после двух лет борьбы с самим собой, он приказал ослепить сына, и был за это наказан Аллахом. Раскаянье наступило потом. Окончательно сломив этого сильного человека и разрушив его державу. Пятьдесят испаганских сановников было казнено только за то, что они не смогли отговорить его от непоправимого решения. Пятьдесят!.. — а торговый представитель Ганвей, после смерти хана Тахмас-Кулы и развала страны вернулся в Англию и издал книгу «Исто-рический отчет о Британской торговле в Каспийском море».
Смерть от коварства постигла многих участников тех событий: в 1747 году Надир был убит своим военачальником Салех-беем, чрез год султан Барак убивает хана Абулхаира. Еще через несколько лет отравлен сам Барак. Все эти люди не исполнили того, что на них было возложено. Полуденной Азии врата не закрылись перед взором российским, в торговле смотревшим на сторону Китая и Индии. Благодаря неимоверным усилиям губернатора Неплюева, Оренбург выстоял и избежал грозившей ему опасности сразу с нескольких сторон. Еще будучи начальником Оренбургской Комиссии, он посылает в Джунгарию с личным посланием секунд-майора Карла Миллера, где уведомляет Галдан-Цэрена о недопустимости привлечения на Зюнгорскую сторону подданных Ее Величества императрицы Всероссийской и военных действий в киргиз-кайсацкой степи.
Это был его намерено отважный шаг. Никаких сил и средств противостоять тогда джунгарам у Неплюева не было. Крепости Оренбургской дистанции, лишь только частично закрывали проходы к Волге. В Уфимском наместничестве еще тлели очаги башкирских восстаний времен недавней турецкой войны, а Россия снова воевала со Швецией, и наедятся, на помощь регулярных войск не приходилось. Главным аргументом Неплюева перед Галдан-Цэреном было то, что волжские калмыки присягнули наместнику российскому Дондук-Даши, и идти на Оренбург не имело теперь для хонтайши никакого здравого смысла. Здесь надо отметить, Артемия Петровича Волынского, будучи при императрице Екатерине Алексеевне, губернатором земли казанской взял он тогда с калмык присягу на подданство Российское, по ихнему языку и по вере буддийской, кое они до сего времени чтят за правую, и отчего в почин императрице охотно идут. Славно, на то время, проделал работу и секунд-майор Карл Миллер в Джунгарии. Немало усилий в словесности приложил он по убеждению оного джунгарского властителя Галдан-Цэрена, рассказывая о куда более выгодной для восточных калмыков меновой торговли, чем брани с Оренбургом.
Походы джунгар в Степь, произошедшие в течение трех лет с 1739 по 1741 годы, не возымели большого воинского успеха, ни стой, ни с другой стороны. Баталия с киргиз-кайсаками грозила затянуться на долгие годы, которые Джунгария не могла себе позволить, имея на своих юго-восточных рубежах несогласия с Сыном Неба. Потому и стал подумывать о мире с киргиз-кайсаками Галдан-Цэрен. Пошел на уступки многие, в том числе по настоянию Миллера, отпустил из плена султана Абылая. В течение шестнадцатилетнего управления Оренбургским наместничеством тайный советник Ее Величества Иван Иванович Неплюев свершил много деяний в угоду России. Он перенес Оренбург на более удобное в стратегическом значении место, укрепил его стенами для обороны от возможного неприятеля. По рекам Самаре, Яику, Ую, Увелке, Миясу и Тоболу, воздвиг оборонительную линию в семь десятков крепостей. Разделив, той Оренбургской дистанцией поволжские и киргиз-кайсацкие орды, постоянно творящие мелкие и большие набеги друг на друга. Неплюев учредил Оренбургский Казачий корпус в пять с половиною тысяч сабель. Улучшил устройство яицкого войска. Поставил на службу Ее Величества вольницу юртовских и куренных казаков Яика, а также приобщил в слободы Оренбургского края башкир, мещеряков и тептярей. Это позволило ему без особой крови усмирить Батыршу Алиева, кой по указке турецких эмиссаров в одночасье с товарищами вознамерился поднять всех мусульман России на Газават, как только Елизавета Петровна указала войску российскому противостоять Фридриху Прусскому. Для вышедших из Джунгарии калмыков Неплюев создал под Оренбургом Егорьевскую казачью свободу, и сии калмыки, теперь на службе нашей.
Сделано много, но и опасность ныне около нас обретается другая. Джунгария растворилась под натиском знаменных полков маньчжурской империи династии Цин. В Синьцзяне и у озера Балхаш теперь квартируются около двухсот тысяч войск даженя Чжао-Хоя под нача-лом необойденного воинским талантом, генерала Фу-Дэ. Накопленных Неплюевым регулярных и нерегулярных сил, рассредоточенных ныне на дистанциях, снова не хватает. Снова Санкт-Петербург увяз в баталии за интересы союзной державы Австрии, давая очередной шанс Ост-индской торговой компании закрыть Полуденные врата и навсегда отдалить Россию от южного Шелкового пути. Тридцатилетними стараниями на Оренбургский меновый двор сегодня приходят торговые караваны кашгарцев, бухарцев, ташкенцев... несмотря на превеликие трудности, купцы российские с товаром следуют в Балх, где напрямую сношение имеют с купцами индийскими. И оное может быть утеряно в одночасье.
От Муртазы Шихова слышал я, что из Тобольска к китайской стороне вами отправлен водою шлюп с меховой рухлядью, сей почин считаю ныне весьма необходимым. Война с Поднебесной, ни Степи, ни России ненужная. Да и Китаю в ней надобности мало станет. Советник китайского богдыхана Хэшэнь персона весьма влиятельная, советую отыскать с ним сношение. Через него, думаю, сии дела порубежные в дальнейшем миром меж нами обернуться. Тайный советник Неплюев, ратовавший за учреждение торговой компании с Индией по прожекту Кирилова, как известно, ныне в Санкт-Петербурге, ласково удален от Оренбурга. Там же сегодня и Петр Иванович Рычков, что от имени первого оренбургского губернатора когда-то повез в столицу проект торговой компании с Индией, к которому немало усердия приложил и ваш покорный слуга. Но о том нашем радении забылось быстро. Личный адъютант графа Воронцова, в приватной беседе с новым губернатором оренбургского края, видимо, еще раз напомнил Афанасию Романовичу о моем ненужном присутствии при договорах грядущих, и я от дел ныне отставлен.
Не далее как по ноябрю месяцу сего года, официально отбыл в один из моих юртов на Нижегородчине. Но, на самом деле пребываю пока в Сеитовой слободе, поскольку не могу покинуть завещанный нам Петром Великим Оренбургский край в столь тяжкое для него время. Сия татарская слобода стоит недалече от Оренбурга на реке Каргалке и именуется еще Каргалинской. Там меня и отыскал Муртазы Шихов, тайный ваш посланник и преданный нам обоим торговый человек. Оттуда, из Сеитовой слободы, я и сии мои размышления пишу, тайно хоронясь в доме татарского старшины Сеита.
Как вы понимаете, Господин мой милостивый, проку от меня сейчас чуть. Но, исходя из донесений от верных мне людей, по величайшему секрету сообщу следующее:
1-е… Не далее как в августе сего 1759 года бывший хаким [5] Яркенда, правитель кашгарского города в Малой Бухарии, именем Исмаил Гази имел в мазаре Шир-Сурх под Кандагаром аудиенцию у главы суфийского ордена Чиштие [6] Сабир-шаха. Сей господин очень влиятельная персона при афганском шахе Ахмаде [7] и в стране Дурраней [8] многое зависит от его слова. Гази говорил с ним о воинской помощи мусульманам, попавшим под гнет императора Поднебесной. О воззвании на Газават ко всем правоверным Средней и Полуденной Азии правителя Коканда Ирданы-бия и очищении земель древнего Халифата от неверных. Сие воззвание вторит Батырше Алиеву, хоть и говориться в нем не только об русских, но и китайских подданных. Неверных, стало быть, достойных смерти.
Возникшее из ничего, Кокандское ханство на удивление проворно в делах дипломатии, в частности по рассылке посланий призывающих правоверных Средней и Полуденной Азии к Священной войне. Ведет пером Ираданы-бия весьма опытная в таких делах рука. Предвижу с сим ханством в дальнейшем многие неприятности в Степи. Заручился ли Исмаил Гази поддержкой суфия мне неизвестно, да и сие обстоятельство, в настоящее время не столь важно. Худо другое: прибывший из Западного Туркестана мой тайный человек сообщает, что оный Исмаил Гази прибыл в Азрет и был в святом месте неделю, но с ханом Абулмамбетом там не встречался, сейчас же направляется на Приишимье, имея при себе письменное воззвание Ирданы-бия к султану Абылаю. Так же в становище на Кокше-тау — Синегорье, сейчас находиться некий барон де Плесси де Флер. Сия темная персона в краях наших малоизученна, но была мной отмечена при Крымском хане Менгли-Гирее во времена Турецкой войны, а так же, согласно бумагам Киргиз-кайсацкой Комиссии за 1740-1741 годы и дневнику покойного генерал-лейтенанта князя Василия Алексеевича Урусова, состояла при посольстве калмыцкой ханши Джан в Страну Небожителей Лхасу. И ныне по Степи путешествует сей французский барон, с лета сего года отмечен мной на Оренбуржье. В облике монаха-капуцина, по протекции Астраханской католической миссии с охранной грамотой оной Прикаспийской губернии наместника, он побывал в Яицком городке. Минуя Оренбург, поднялся по дистанции до Троицка и отправился на Приишимье. После повторного посещения сим смеренным монахом нашего края, яицкое вольное казачество, как юртовское, так и куренное, словно подхватившая блох собака, зачесалось желанием отойти под власть Крыма и соединиться вольницей с ордой Ногайской.
Немало тому способствовал и проект сенатора и конференц-министра Ивана Ивановича Неплюева «О справе и должности казачьей». Кой тем же летом, с подачи графа Воронцова, весьма не ко времени, привез на земли Оренбурга поручик пензенского полка князь Василий Егорович Ураков. Брожение ныне идет и среди торговых гостей, жалился мне давиче, старшина купцов казанских Ахмет Утеньясов на троицкого коменданта, что, дескать, способствует сей полковник Роден негоциантам иноземным. Агентам Ревельской торговой компании, а те, значиться, народишко киргиз-кайсацкий на мене торговой обдирают безбожно. Все это одной грядки овощи, Господин мой милостивый. С одной стороны отво-дят от России вольное казачество, с другой злят степной люд обманами в торге. В том лишь одну нужду вижу: разжечь вражду меж нами, чтоб грабились караваны и обильно крались табуны степные.
2-е… Как я уже говорил, в лето сего года прибыл в Оренбург адъютант канцлера графа Воронцова. Видимо по тайному повелению сего высочайшего сановника, по осени, и удумал тайный советник и новый оренбургский губернатор Давыдов Афанасий Романович послать в Степь с «Инструкцией» поручика пензенского полка князя Уракова. Для сего путешествия, он для начала определил капитана Николая Петровича Рычкова, упомянутого мной сына статского советника Петра Ивановича отправленного в Санкт-Петербург член-корреспондентом Академии наук, но капитан отказался, и об оном намеренье наместника Давыдова дознался ваш покорный слуга. В «Инструкции» тайного советника князю Уракову, которую мне, по случаю, удалось ненадолго видеть в своих руках, говориться о приласкании Средней орды султана Абылая патентом на ханство и об уравнивании этим приласканием Приишимского владельца с ханом Меньшой орды Нурали.
Делать, сие невозможно, Господин мой милостивый! Сие задумано человеком, ничего непонимающим в иерархии наследия правителей Степи! Или наоборот, что подозреваю, весьма сведущим, и хотевшим одного: великой распри в улусах киргиз-кайсаков. Да не в обиду, Государь мой милостивый, напомню вам, что в Степи, строго прослеживается старшинство. Абылай сейчас хоть и является соправителем хана Средней орды, но по отно-шению к Абулмамбету лишь младший брат или младший хан. И старшим, он может стать только по смерть последнего. То есть, по кончине хана Абулмамбета. И никак не иначе! Соблазнившись же предложением оренбургского губернатора Давыдова, Абылай попадет в великую немилость своего народа. Он лишиться поддержки батыров, старшин, а, стало быть, лишиться и власти. Но Приишимский владелец не настолько глуп, и, скорей всего, откажется от медвежьей услуги тайного советника Давыдова, и тем самым отказом, вынужденно, противопоставит себя России.
О двойном подданстве Абылая в Полуденной Азии ходит довольно много слухов, имеющих под собой подлинные тому подтверждения. Не знаю, что ему успел нашипеть посланник Астраханской католической миссии барон де Плесси де Флер, а вот Исмаил Гази следует на Синегорье с непосредственным предложением от Ирданы-бия: выступить против неверных. Вместе с мусульманами Малой Бухарии, Кокандского и прочих среднеазиатских ханств начать противостояние с Китаем и Россией. И обязует его увещеваниями, что при поддержке могущественного шаха Ахмада Дуррани, можно низвергнуть с себя зависимость от оных неверных. Согласие султана Абылая на этот призыв, приведет казахов к долгой и кровопролитной войне, из которой Великая Степь выйдет обезлюдевшей. Если же воззвание Ирданы-бия, тоже станет им отвергнуто, тогда киргиз-кайсаки вынуждены будут склониться воле императора Поднебесной и в оном союзе выступить против братьев по вере, мусульман Восточного Туркестана, что приведет к их полной зависимости и, подобно джунгарам, полному растворению в многочисленных народах Поднебесной. Единственная возможность Абылая избежать гибели для киргиз-кайсаков, не идти в окончательное повиновение ни к кому, и лишь отделаться обещаниями всем трем сторонам.
Несомненно, его действия, не присылка аманатов в Оренбург или Троицк, посольства к Сыну Неба, сношение с Кокандом и прочее, в коллегии Иностранных дел вызывает большие сомнения на счет его искренних намерений в подданстве. Но, тоже самое обстоятельство, он показывает и китайской стороне, тем самым, сдерживая намеренья воинственного даженя Синьцзяна Чжао-Хоя, готовившего военную экспедицию в Среднюю или Полуденную Азию. И в условиях нынешнего противостояния в Европе, такую его политику Военной коллегии и коллегии Иностранных дел надо всевозможно поощрять. Не публично, но всеми силами стараться контролировать и направлять сношения Абылая с правителем Коканда и тем самым удерживать его от недопустимого нам решения. Но тайный советник Давыдов делает все совсем наоборот! Своим предложением патента на ханство, он ломает ту тонкую грань, что еще держит противостоящие стороны от безвозвратного столкновения.
Согласие же Приишимского владельца на предложения исходящие от Оренбургского губернатора, — если они даже и будут подтверждены императрицей, приведет к таким же непоправимым последствиям. В лице хана провозглашенного усилиями тайного советника Давыдова Россия обретет в Степи еще одного высокопоставленного подданного, абсолютно лишенного какой-либо власти. Сары-Арка разделится на сторонников правителя Коканда и приверженцев китайской стороны, обе эти стороны будут воевать меж собой. А так же постоянными набегами теребить изогнутые подковой вокруг их земель Оренбургские и Сибирские оборонительные линии. В итоге Смуты великой, очередной Замятни в Полуденной Азии, Россия получит крайне враждебно настроенное и весьма нестабильное восточное порубежье. О торговле в среднеазиатских ханствах и с Индией в Балхе, за тридцать с лишним лет к ряду, содеянное кропотливым усердием нашим, в дальнейшем, на долгие и долгие годы, останется только мечтать. На сие печальное обстоятельство, думаю, весьма и наедятся те, кто сие путешествие князя Уракова и Исмаила Гази на Синегорье хитроумно затеял.
3-е… От торгового человека Муртазы Шихова, я узнал, что митрополит Тобольский и Сибирский Павел весьма усердствует в насильственном крещении остяков и вогулов, так же не в меру преследует староверов. Что, не далее как этим летом, в прииртышском Тара-городке, воинской экспедицией были приведены оные люди учений Аввакума к новым каноном церкви православной. И тем самым деянием митрополита Павла, многие миряне Старины окрестностей Иртыша прожглись в домах своих. А многие, собрав скарб, ушли в неизвестном направлении. Не мне вас о том извещать, что городок тот, стоит на Иртыше, а сия экспедиция обессиливает его берега народом. Безлюдье же, может привести к военной и экономической слабости важнейшей водного сосуда Сибирской дистанции. Староверов в Сибири везде довольно, но митрополита потянуло именно в Тару. В сем вижу тайный умысел. Надобно, Господин мой милостивый, и вам ныне оглядеться. И с особливым пристрастием присмотреться к окружающим вас служивым и духовным людям. Сие гонение, весьма ныне недопустимо и опрометчиво! Оно, несомненно, отразиться на старообрядцах-поповцах, из коих куреней состоит не только вольное, но и записное каза-чество, как Сибирское, так и Яицкое. Верные отечеству нашему юртовские казаки, — есть мусульмане! Верю во Всевышнего и я, ваш покорный слуга, но не тем возмущен, поскольку, ведаю неспроста, и не вдруг, митрополит Павел богоугодствовать начал с Тары. Сие, при-спели той же грядки овощи: отвести казачество от порубежья, рассорить с властью и обозлить друг на друга разных по вере людишек Сибири.
Недавно, получил я с оказией дружеское послание от статского советника Петра Ивановича Рычкова. Пишет он, что по следствию графа Степана Федоровича Апраксина косвенно проходил генерал-майор Ганс Генрих Веймарн, служивший при оном фельдмаршале российских войск в Пруссии генерал-квартирмейстером. Сей лифляндец умом горазд и в корысти незамечен. Я знаю Ивана Ивановича Веймарна еще по встрече Апраксиным персидского посольства, тогда он был только что закончивший Кадетский Ее Величества корпус поручик, но уважение среди солдат имел, поскольку относился к ним по-отечески. И по дипломатии фон Веймарн дельные советы к Апраксину имел. Доблестному сему офицеру российскому грозит мягкая опала, отсыл из Санкт-Петербурга. И если вам удастся заручиться за него перед Военной коллегией и вытребовать генерал-майора в губернию на должность командующего Сибирскими оборонительными линиями, вместо другого немца бригадира Фрауендорфа, тогда вы несравненно и надежно укрепите Иртышскую дистанцию и не вызовите никаких пересудов насчет нелюбви к иноземцам. Кроме всего прочего, природному немцу и лютеранину, будет гораздо проще усмирить митрополита Павла в стараниях во благо Священнейшего Синода и духовных седельцев на поприще сибирских селений староверов. Такова действительность наша ныне...
И последнее... Пред отъездом из Оренбурга, мне все же удалось убедить тайного советника Давыдова в необходимости посыла в Хазрет инженера по фортификации для осмотра обветшалых стен азиатской крепости. Этим жестом оренбургский губернатор, видимо, хочет сподвигнуть султана Абылая на положительное разрешение посольства в Сары-Арка князя Уракова. Пусть думает! Сие его размышление и моему замыслу стает в пользу. Канцлер Воронцов вежливо отказал хану Нурали в объявленном желании построения малой крепостицы на реке Эмбе, чем внес в сердца киргиз-кайсацких старшин Малой орды превеликие сомнения по поводу российской помощи в случае нашествия на Степь китай-ских войск. Но, чего-либо изменить в обстоятельствах Малой орды уже невозможно и я попытался обнадежить казахов через орду Среднюю. Присутствие российского офицера в Священном для них Хазрете, и инженерные работы по фортификации, возможно, вселят в старого хана Абулмамбета былую отвагу и, уж сие точно и достоверно немало поспособствуют охлаждению воинского пыла, накопленного на китайской стороне даженем Чжао-Хоем. Воинской команды экспедицию на Сырдарью возглавит инженер-майор пензенского полка Карл Миллер. Офицер сей надежный. Служил он в наших местах еще при сенаторе Кирилове и Оренбургскому краю был всегда верен. И сегодня, если у вас появиться в том нужда, на него можно с уверенностью полагаться в любом предприятии. Прискорбно лишь одно, что сие достойное для государства Российского дело, как Полуденной Азии Врата. Завещание Петра Великого о караванной торговле через Степь с Индией, на склоне лет своих творить приходиться тайно.

Надеюсь, Господин мой милостивый, мне полностью удалось восполнить те неизвестности, кои образовались у вас за годы вынужденного отсутствия при службе. С пожеланиями мира вашему дому и земле Сибирской, с глубочайшим уважением отставной советник Ее Императорской коллегии Иностранных дел по азиатским делам генерал-майор в отставке Тевкелев Алексея Иванович писал собственноручно.
1759-го года месяца ноября 5-го дня, сие тайное послание к вам, как и судьбу свою отдал в руки торгового человека Муртазы Шихова»...

...Покачиваясь на железном крюке, масленая лампа слабеющим фитилем очерчивала светлый круг на потолке кибитки. Федор Иванович смотрел на его нестабильные от мерного покачивания края. Как волнами свет отвоевывал у холодной тьмы территорию потолка с одной стороны, тут же теряя ее с другой. Хаотично возвращался, захватывал утерянное и снова рвался обратно. Метания малого огня были бесполезны, пока Соймонов не подлил в лампу масла. Круг желтоватого света на потолке увеличился, стал ярче, но, стабильно освоив с превеликим трудом завоеванное, снова стал метаться, то на запад, то на восток, а возок по-прежнему двигался на север, в далекий заснеженный Пелым...

Глава вторая.

Тайное послание Тевкелева, Федор Иванович получил за два дня перед неожиданным визитом священнослужителя, который косвенно подтвердил опасения Алексея Ивановича, начертанные им на счет митрополита Павла. Соймонов испытывал сооруженную по его чертежам пильную машину на конском ходу, когда к нему подошел сухонький старичок, со почти слепыми, слезящимися глазами, келарь собора Святой Софии Варлаам.
— Бог в помощь, батюшка воевода, — проговорил он, крестя комель бревна, подтаскиваемого мужиками к машине для распилу на доски.
Федор Иванович оглядел, неизвестно откуда вдруг объявившегося монаха и, с недовольством, ответил:
— Ты бы отошел! Слеп… Не ровен час зашибет. Сие новшество еще неопробовано.
— Зашибет, так вместе с той батюшка. На одном помысле мы у Господа, вместе и пропадать нам от новшеств нынешних, коль угодно ему будет.
— Ты это к чему?..
— Отойдем в сторонку, батюшка. Шумно здесь...
Соймонов неохотно, но, дав мужикам указание: с бревном пока повременить, последовал за ковылявшим по опилкам и древесной стружке келарем.
Отойдя на малое расстояние, к большому синеватому валуну мирно лежавшему на пологом берегу затянувшейся льдом сибирской реки, Варлаам выпрямился. Поджидая губернатора, он утер глаза и обратил на Федора Ивановича ясный и совсем не старческий взор.
— Удивлен, батюшка?
— Верил бы в чудеса, то бы перекрестился!
— Сие дело благое! Но опосля, батюшка, перекрестишься. Скажу я вот что: являюсь губернским тайным фискалом, «надсмотрителем, дабы никто от службы государевой не ухоранивался и прочего худа не чинил». Келарь собора Софийского ныне лишь по таинству, не по душе. И открылся я, Федор Иванович, о фискальном деле, поскольку, то худо, ныне через край полилось.
— О митрополите речешь, Варлаам?
— О нем, батюшка. Ведаешь ли, что в Синоде о нем печется отец Арсений митрополит Ростовский? Что давеча, при императрице Анне Леопольдовне, правда недолго, но был главой Тобольской и Сибирской православной епархии?
— Слышал сие…
— При таком влиятельном покровителе, ни в одиночку, ни гуртом, нам с митрополитом Павлом не сладить и от Сибири сего иуду не убрать. А делать что-то уже спешкой надобно. Преобразованную еще Арсением тобольскую консисторию архиерей Павел обратил в застенок, где тайно пытает староверов. В архиерейском доме под следствием у него приходов Тары-городка священнослужителей двое. Кои, якобы, укрывали старообрядцев от должного им налога, и тайного об них учета будто бы не вели. Подражая предыдущему митрополиту Тобольскому и Сибирскому Антонию, Павел вдовых священников насильно стрижет в монахи. К тому же, бьет их кнутом, ставит на правеж на архиерейском дворе за малые вина. Сотворенные теми лишь по старости и убогости своей.
— То дела Святейшего Синода. И как воевода Сибирский, светский слуга государыни, вмешиваться в сие бесчинство, я не имею права.
— А желание имеется?
— Хитер наш бобер… — прокряхтел Соймонов и, сбросив ладонью снег, присел на валун. — Видно, ты не пустой ко мне пришел. А коль так. Скажу прямо, Варлаам: к митрополиту Павлу, я дюже желанием обладаю, да подступиться не с чем. Если что имеешь, выкладывай без опаски.
— Имею измену государеву, батюшка.
— Сие любопытно...
— Вот послушай. Не далее как вчера после дневной службы, выхожу это я из ризницы. Дверь, стало быть, притворяю, а на площади у собора стоит митрополит Павел и около него вьется подпоручик Ревельского пехотного полка пан Выспянский Сигизмунд Янович. Приостановился я, делаю вид, что мочи мой старческой нет, дверь закрыть, так обледенел порожек. А сам исподволь смотрю и слушаю. На архиерейском-то дворе всем собакам известно насколько глух я да слеп, потому говорили они меж собой тихо, но без особой боязни. Подпоручик передал митрополиту увесистый кошель со словами: «Господин Адамс просит извинения за задержку по оплате, но его поверенный мистер Буль лишь на неделе вернулся из Ревеля. Так же, он просил наметить новую экспедицию по искоренению еретиков вверх по Иртышу к весне следующего года, не позднее первых чисел мая месяца». На те слова крамольные отче Павел изъявил молчаливое согласие, перекрестил подпоручика и отправился к архиерейскому дому.
— Сие, Варлаам, уже по моей части… Говоришь, не позднее мая следующего года.
— Первых чисел... В том ты не сомневайся, батюшка. Слышу я, другому на зависть случиться, а глаза слезятся потому, что мылом тайком их мазюкаю. Ты мне верь, Федор Иванович. Это я сейчас келарь Варлаам, тайный фискал по делам людей духовного звания, а ранее был Варфоломей Данилов внук московского стрелецкого сотника, что с батюшкой твоим Иваном Афанасиевичем Соймоновым при лютовстве, после возвращения из Голландии государя Петра Алексеевича, голову на лобном месте сложил.
— Сотник Данилов! Это который?..
— Поминаешь ли уморенных в Боровске [9] за староверство? Заживо изгнивших в холодной яме боярыню Морозову [10] и княгиню Урусовой [11], в девичестве сестер Соковниных?! Да стрелецкую женку Данилову![12]
— Поминаю, не поминаю, но, про сих мучениц знаю.
— Сотник той самой Марии Данилов приходился родным сыном, а я, стало быть, внук его, батюшка.
— Вот оно как!..
Стольник царя Алексея, воевода Серпуховской и Цивильский Афанасий Соймонов имел близкие сношения с окольничим Алексеем Прокопьевичем казненным за попытку убить царя Петра, его братом Федором и всей горемычной семьей бояр Соковниных [13]. Он много рассказывал внуку о страшных страданиях сестер Феодосии и Евдокии, долгое время томившихся вместе с Марией Даниловой в вонючей яме и умерших от голода.
О святых последовательниц учения протопопа Аввакума боярыни Морозовой, княгини Урусовой, и их верной прислужницы Даниловой, принявших страдания великие, но не отрекшихся от Старины и от учителя своего, в народе ходило житие в сказаниях, как о мученической их конине, так и о чудесном воскресении. Но для Федора Ивановича Соймонова, они так и не стали сотворенными в старообрядстве иконами. Для него это были три красивые и статные женщины из плоти и крови. Сын последней стрелецкий сотник Данилов бывал в Цивильске и подолгу гостил у деда, но только сейчас, приглядевшись к келарю с красными от мыла очами, Федор Иванович узнал в лице его внука черты московского стрельца, вельми любившего пображничать и помять мягкие места сенным девкам.
— Кто ж тебя, Варфоломей Данилов, надоумил-то, без страха ко мне сегодня придти, да без оговорок открыться? — откидывая прочь тяжкие воспоминания детства, спросил Соймонов.
— Не скрою, страх был и превеликий. Мало ли!.. Сколь лет прошло с той стрелецкой казни. А надоумил меня, вам о себе поведать не таясь, генерал-майор Никита Федорович Соковнин [14], что вместе с вами, батюшка, при государыне Анне Иоанновне был под следствием по делу кабинет-министра Артемия Волынского. Оный сын Федора Прокопьевича да я, — вот и все, кто ныне остался и от Соковниных, и от Даниловых. На нас, видно, сии фамилии в новой Руси и закончатся. Так что, Федор Иванович, верь мне яко себе. Митрополит сей, служит не токмо антихристу, но и шпиону аглицкому, именем Вильям Адамс. Я, батюшка, есть не стану, спать не буду, а под отцом Павлом Сибирская твердь вздыбиться и суд праведный над ним еще на земле неизменно свершиться.
Келарь Варлаам замолчал, снова замазал мылом горящие гневом глаза, туша их слезой и, приняв старческую осанку, поплелся по направлению к святой Софии.
Как потомок Марии Даниловой, оказался в Тобольске? Являлся келарем при Софийском соборе и тайным фискалом Святейшего Синода по делам духовных лиц. Соймонову думать было некогда. Предельно ясно стало одно: самую большую губернию империи ждала совсем непростая весна. По сходу снега, возможную напасть на Сибирь приходилось ожидать сразу с нескольких сторон и скоро это подтвердилось еще одним известием.
В начальных числах декабря в Тобольск вернулся Селенгинского драгунского полка капитан Иван Варфоломеевич Якоби, и по случаю своего пребывания на китайской стороне отписал Соймонову подробный рапорт, содержащий следующие весьма неутешительные сведенья:

«…Полубаркасом перейдя озеро Байкал, в самом его нешироком месте от истока Нижней Ангары [15], до устья Селенги, по приказанию, Вашего Превосходительства, я прибыл в Селенгинскую крепость, где комендантом служит отец мой бригадир Варфоломей Валентинович Якоби. Памятуя о важности и скорости возложенного на меня государева дела, в Селенгинске пробыл я всего два дня, которые потребны были для снаряжения плоскодонной шняки [16]. По Селенге, я и десять драгун веслами дошли до Удинского острога [17], где нас поджидал обозначенный в рапорте, Вашему Превосходительству, отца моего бригадира Якоби за № 186, толмач Шарин и пять казаков Кяхтинской слободы.
В Удинском остроге пробыли мы всего два часа, потому что стоял сентябрь. Ночи были холодны, и чтобы не быть затертыми на воде льдом, пришлось нам поспешать. По Уде-реке дошли мы до Кяхты, на берегу которой и стоит обнесенная деревянной стеной торговая слобода с таможней для сношений с Китаем.
По совету толмача Шарина, в Кяхте я переоделся в торгового гостя, нагрузил на трех осликов товара пушного и, вместе с переводчиком, отправился на другой берег в Маймачен [18], что находиться в восьмидесяти саженях от слободы Кяхтинской. Сие торговое место на китайской стороне обнесено частоколом и у ворот выставлен воинский караул. Внутри много лавок, где проживают китайские купцы без жен и детей и предлагают российской стороне всевозможные товары, кои я описывать не буду, поскольку, Вашего Превосходительства, не о том ныне досуг состоит. Скажу только, что говорят в Маймачене по-русски, но весьма забавно [19]. Так вместо слова «лучше» китайцы лопочут «лучеше», в замен «шибко» — «шипики». Слово «люди» они добавляют к глаголам, так русское «надо спать» из их уст звучит как «сипиху люди».
Уплатив при карауле положенную пошлину, мы с толмачом Шариным спросили первого встретившегося нам китайца и, получив ответ: «Ивана дома проживается», то есть нужный нам человек находиться в лавке купца Ивана, проследовали туда, где нас уже ожидал цинский чиновник, имени которого по его великой просьбе называть я не стану. Сей цзаргучей [20] обстоятельно мне рассказал, что главный пограничный управитель в Маньчжурии зайсан Чеан-Хонтайжи, будучи в Пекине весьма туманно доложил Лифаньюаню, о русско-китайской встрече, состоявшейся на берегах Амура весной сего 1759 года. То есть, встречи оного Чеан-Хонтайжи, с российскими офицерами Селенгинского и Ревельского полков капитаном Якоби и поручиком Лилиенгрейном, где, сему сановнику Поднебесной, нами было предъявлено тело зюнгорского мятежного нойона Амурсаны. Способствуя наместнику Синьцзяна Чжао-Хою, желающему войны со Степью, и ссылаясь на то, что сам он, якобы, при жизни не знал Амурсану, оный пограничный управитель и перед императором Поднебесной высказал некие сомнения в подлинности его тела.
Также цинский чиновник, имени которого не называю, намекнул мне, что повторная моя встреча с китайским пограничным управителем, ни к чему большему не приведет и привести не может. Поскольку, Чеан-Хонтайжи является сторонником влиятельного ляо [21] Чжао-Хоя, даженя «Новых территорий» — Синьцзяна. Но в Наун-Цицикаре [22] сейчас находиться советник императора Цаньлуна благородный лоя Хэшэнь. «Это очень большой и влиятельный господин. Только ваша с ним встреча, может весьма заметно изменить воинст-венное настроение Сына Неба», — по секрету сказал мне оный цзаргучей, и, зачмокав толстыми губами, добавил: «Хэшэнь сторонник «ласкового отношения к дальним», кроме того, он ненавидит Чжао-Хоя, а дажень Синьцзяна сильно ненавидит Хэшэня. Если, капитана, не войны хочешь, тогда езжай в Наун-Цицикар русским посланником. Торгового гостя благородный лоя Хэшэнь не примет».
Вернувшись в Кяхту и пологая, что на соизволение, Вашего Превосходительства, не имею времени, я отправился в китайский город Наун-Цицикар, уповая лишь на собственный страх и риск. С собою я взял только охочих людей, поскольку, сие предприятие мое было весьма опасным. Пользуясь случаем, хочу отметить моего толмача Шарина. Сей сметливый бурят, к тому же оказался человеком отважным, и первым вызвался сопровождать меня на китайской стороне. Под видом людей торговых следующих на цицикарскую осеннюю ярмарку, мы миновали караулы, что имелись в подчинении зайсана Чеан-Хонтайжи и направились на восток.
Народ в маньчжурских становищах был к нам дружелюбен, но собрано на порубежье полков много, примерно около сорока тысяч. В основном есть: солоны, мунгалы и зюнгорцы. Знаменных войск и даже пятифунтовых пушек в караулах и на поселениях, я не видел. Только добравшись до Наун-Цицикара, следуя совету цзаргучея, я надел капитанский мундир и объявил себя российским посланником, прибывшим к благородному лоя Хэшэню с поручением. И от имени, Вашего Превосходительства, потребовал незамедлительной встречи с советником императора Цаньлуна. Офицер в халате с изображением медведя [23] на груди плечах и спине, что выслушал моего толмача, был весьма удивлен столь внезапному визиту русских, но все же приказал сопроводить нас в город.
Наун-Цицикар стоит на реке Букуй, окружен двойной стеной из дикого камня и имеет пушки малого и среднего калибра. Пяти и десяти фунтов, количеством около двадцати. За внутренней, второй стеной находятся дом наместника, губернская канцелярия и казармы знаменного полка. Проходя мимо казарм, я видел красное без каймы знамя четвертого из пяти низших подразделений гвардии богдыхана. Дом даженя Поднебесной провинции Хэйлунцзян обширен, возведен из красного кирпича, но белен белой глиной, отчего весьма светел и свеж.
Самого губернатора, Ваше Превосходительство, видеть в сем имении мне не пришлось. Встретил меня, и моего верного товарища толмача Шарина, сам лоя Хэшэнь. Человек он приземистый возраста среднего, глаза большие, умные. Нос приплюснут, борода густая. Усы свисают до подбородка, словно две косицы. Халат на нем был нежно-голубого шелка с золотой нитью, весьма роскошный, но без каких-либо знаков различия. Из-под черной атласной шапочки на спину свисал заплетенный в одну косу иссиня-темный густой волос.
Время было полуденной трапезы и, выказав тем свое расположение и гостеприимство, господин Хэшэнь пригласил меня отобедать. Только после того, как я поглотил наваристую лапшу с большими кусками свинины, неумело, но весьма настойчиво, засовывая ее в рот свой двумя тоненькими палочками с серебряными наконечниками, и отведал китайских сладостей, он вежливо поинтересовался: «Какая надобность привела меня Наун-Цицикар?». На что, Ваше Превосходительство, я ответствовал следующее:
«Не далее как весной сего года, я капитан Селенгинского полка Иван Варфоломеевич Якоби и поручик Ревельского полка Гаврила Андреевич Лилиенгрейн имели честь предъявить пограничному управителю Маньчжурии залитое воском тело зюнгорского мятежного нойона Амурсаны. Который, в присутствии обозначенного мной выше зайсане Чеан-Хонтайжи, и был похоронен на крутом берегу Амура, в сопредельной с Поднебесной российской стороне. Но как стало нам известно: пребывая в Пекине с визитом к императору, оный Чеан-Хонтайжи выразил сомнение по поводу подлинности сего упокоенного тела, тем самым косвенно обвинив российскую сторону в неком пологе и обмане богдыхана. Что является невозможным при наших дружеских отношениях с императором Поднебесной. И чтобы очередной раз подтвердить их незыблемость, губернатор Сибири тайный советник Федор Иванович Соймонов послал в дар императору Цаньлуну меховой рухляди на пять тысяч рублей серебром и прилесную грамоту от Правительственного Сената Российской им-перии. И я, капитан Селенгинского драгунского полка Иван Варфоломеевич Якоби, как свидетель тех событий, готов заручиться своим честным словом дворянина, что приданный земле Даурской джунгарский нойон, именно мятежник Амурсана, умерший от оспы полтора года назад в Тобольске, и никто иной».
На это советник Сына Неба благородный лоя Хэшэшь ответил мне следующее:
«Передайте господину губернатору Сибири Федору Ивановичу Соймонову: что касается меня, то на счет подлинности тела мятежника Амурсаны не имею никаких сомнений, но благодаря хитрой политики наместника Синьцзяна Чжао-Хоя, они появились у господина Десять тысяч лет, Будды наших дней императора Поднебесной. Я постараюсь их развеять, но сделать это будет нелегко, и дары, посланные из Сибири Пекину, в подкрепление вечной дружбы меж нашими могущественными государствами, здесь будут весьма уместны».
Хотя ответ императорского сановника господина Хэшэня и содержал несколько уклончивое согласие, по прибытию в столицу посодействовать перед Сыном Неба в вопросе о покойном зюнгорском нойоне Амурсане, по окончанию сего разговора мне и моим людям все же была выписана охранная грамота, причем незамедлительно. С той охранной грамотой от ближнего советника Цаньлуна, я вельми беспрепятственно и довольно скоро вернулся на российское порубежье.
К тому времени реки Даурии холод уже сковал льдом и до Нерчинска [24] мы добрались на собаках, что было весьма забавно и спехом. В Нерчинском остроге я попрощался со своими спутниками. Особливо с толмачом Шариным, с которым за последние месяцы весьма сдружился, и поспешил к Тобольску, куда и прибыл второго декабря сего 1759 года».

…Снова в лампе закончилось масло, свет померк, и потолок небольшого возка захватила полутьма долгого зимнего вечера. С этакой напастью губернатору Федору Ивановичу Соймонову справиться было легко, но как совладать с тем, что, возможно, ожидало Сибирь уже этой весной. Для тайного совета по сему грозному обстоятельству, он и ехал в Пелым, к опальному фельдмаршалу победителю турок Бурхарду Христофору фон Миниху…

Глава третья.

Дубовые ворота крепости открывались неохотно. Видимо их уже несколько дней не трогали. Прошло целых полчаса, пока местные мужики под громогласные крики караульного офицера откидали от тяжелых воротин глубокий снег, и они натужно заскрипели, пропуская возок губернатора в пелымский острог.
Дороги до воеводского дома в крепости просто не было, все четырехугольное деревянное сооружение, построенное по канонам русского градостроения позапрошлого века, насчитывало не больше ста шагов по диагонали. На угловых башнях и на надвратной виднелось пять медных орудий, времен царя Алексея Михайловича, а посредине, над подклетью и клетью, возвышался терем [25] острога с пустой голубятней. Даже немногочисленный люд — бабы и детишки, из любопытства высыпавшие гурьбой на полуденный мороз, будто вышли из эпохи Ивана Грозного. Новшества Петра Великого, если не считать нескольких солдат в пехотных мундирах и треуголках, этот затерянный на далеком севере городок совершенно не коснулись.
Запряженным цугом лошадям пришлось завернуть и встать дугой, чтобы аглицкий возок на санных полозьях остановился прямо возле крыльца. Открыв дверь, Федор Иванович вышел. От долгого нахождения в неудобной карете, его стариковские ноги затекли и он, опираясь на трость с крупным рубином, подарок Волынского, с трудом сделал несколько шагов. Столь краткое расстояние до крыльца и окончание длительного пути, губернатора даже обрадовало. Соймонов, жестом, остановил поставленного надзирать над пелымским узником офицера, пытающегося ему что-то доложить. Велел определить прибывших с ним казаков на постой в караульную и обратил свой взор на открывающуюся дверь воеводского дома.
В клубах пара вырвавшегося на мороз из натопленной избы показался высокий широкоплечий старик в портах на худые ноги в лаптях и полотняной до колен рубахе. На нем не было фельдмаршальского мундира, обвитого лентами и усыпанного орденами, но все же это был Бурхард Христофор фон Миних. Совершенно седой волос заменял узнику напудренный парик, в осанке чувствовалось благородство. Его прямой нос, с раскрыленными ноздрями, тонкие, с чуть опущенными уголками губы, высокий лоб и взгляд по-прежнему оставались величавыми, этого у него не смогли отобрать даже восемнадцать лет ссылки.
— Рад видеть вас, высочайше почитаемый господин тайный советник, в наших пенатах, — проговорил он, слегка наклонив голову в приветствии.
— Я к вам, герр Бурхард, с визитом неофициальным. Обойдемся без чинов, — сказал Соймонов в ответ, кланяясь жене Миниха Варваре-Елеоноре, вышедшей на крыльцо вслед за мужем и, целуя даме руку, он добавил: — Сударь и сударыня, мои вам самые сердечные пожелания. В избу то пригласите? А то измотался я, семьсот верст в аглицкой карете старческим седалищем покоряя.
— О яя!.. Просим вас хауз, герр губер... — смутившись от проявления давно забытых ухаживаний, опередила мужа госпожа Миних, но тут же споткнулась.
Верная подруга фельдмаршала, невысокого ростка, худощавая, преклонных лет женщина, в девичестве баронесса Мальцан, несмотря на то, что много лет провела в России, так и не освоила местную речь. По-русски она говорила плохо, мешала с немецкими словами, но была весьма доброжелательна и приветлива. Великой красотой Варвара-Елеонора, тоже не обладала, но в ее облике была какая-то домашность, спокойствие и надежность и это всегда покоряло мужчин. С Бурхардом фон Минихом судьба ее свела в 1728 году. Похоронив первого мужа обер-гофмаршала Салтыкова [26], который в 1711 году привез ее в Россию из Голландии, совсем юной пятнадцатилетней девой она вышла замуж вторично, за вдовца родом из графства Ольденбургского и вот уже тридцать лет жила с ним в горе и радости, в почестях и в ссылке. Немногие жены опальных вельмож могли похвалиться такой верностью, однажды данному пред алтарем слову, и губернатор Сибири совершенно искренне еще раз приложился к ее руке, теплой, пахнущей утренней выпечкой.
— Федор Иванович — помог ей Соймонов. — Но коль не совладаете, милая Варварушка, тогда обращаться ко мне, можно и по-вашему, — герр Фредерик.
— По-нашему, Федор Иванович, скорее — Ганс Фридрих, — широко улыбнувшись, ответил Бурхард. — Но от этого имени сейчас у дворян России чешутся руки, и шпага покидает ножны. Поэтому разрешите вас называть по имени отчеству, как это принято на Руси…
— Без чинов?
— Без чинов...
— На сие не возражаю...
За обедом, с простыми кушаньями на скобленном деревенском столе из дубовых досок, граф Миних выпил французского вина, которое Варварушка достала из праздничных запасов по поводу приезда знатного гостя, и окончательно подобрел. Он рассказывал Соймонову, как обустроил на солнечной стороне острога небольшой огород, как, лично, на нем вырастил горох, бабы, лук и редьку. Сетовал на местных жителей, что они совсем разучились вести хозяйство, как это принято в России и живут лишь боем соболей и разводят оленей, словно вогулы или остяки. Отчего, по весне в остроге и его окрестностях вельми буйствует цинга, поскольку место здесь болотное. Восхвалял Господа за то, что он послал ему госпожу Миних. Совсем по-русски хлопая жену по мягкому месту широкой еще сильной ладонью, расхваливал ее рукоделье, старание обшивать всех домочадцев: слугу Густова и сенную девку Фриду. За уменье скрасить его жизнь постельным бельем с вышивкой, скатертями и нательными рубахами. Говорил Федору Ивановичу, как поначалу тяжело было привыкать, как похоронил пастора и повара, прибывших вместе с ним в Пелым. Что теперь, по их кончине, он и готовит, и службы пред Господом служит сам.
Бурхард Христофор фон Миних не жаловался сибирскому губернатору, скорее бывший фельдмаршал развлекал гостя, повествуя с юмором о своем житие в ссылке. В его словах не прослеживалось даже сарказма и довольно страшные события, с улыбкой сказанные из его уст, заставляли Соймонова смеяться. В ответ, он говорил фон Миниху о годах проведенные им на каторге и тогда они смеялись оба, приводя тем весельем в недоумение Варварушку, суетливо смотревшую, чтобы на столе всего было в достатке.
Наконец, обед был окончен и хозяин пригласил гостя наверх в терем, выкурить по трубке хорошего табака. Поднявшись по лестнице, они расположились в когда-то девичьей светлице. Узорчатая резная роспись на деревянных стенах, на наличниках окон и потолке, говорила о том, что прежде, лет сто назад, здесь была горенка молодой девушки. Возможно, дочери пелымского воеводы тех лет. Выше которой, возвышалась только голубятня, но и она ныне не имела голубей и уже частично разрушалась.
В девичьей было три окна, и она являлась самой освещенной в остроге, поэтому Миних приспособил ее под кабинет и курительную комнату. Приглашая Соймонова сесть в искусно вырезанное из цельного дерева кресло, он взял со столика шкатулку и, открывая, проговорил:
— Эти трубки подарил мне сам Петр Великий. Когда мы подписали «кондиции» мой службы России на десять лет, император был очень весел, и, в знак расположения ко мне, удостоил одну из них курением. Правда, уже не помню которую. Другую же, выкурил я. Перед тем как мы начнем говорить серьезно, прошу разделить, Федор Иванович, со мной унцию доброго табака, коим я обязан вашим тайным присылам из Тобольска.
— Почему вы думаете, герр Бурхард, что именно разговор, который вы вскользь назвали «серьезным», и привел меня в Пелым, усадив в это чудное кресло?
— Ведь не отобедать же со мной?!.. В самом деле, Федор Иванович, не стоит проделывать реверансов. Вы совершили путь в семьсот верст в Рождественский пост, когда морозы настолько жуткие, что моей жене, чтобы сохранить продукты, приходиться держать в погребе горячие угли. Над нами голубятня, в которой замерзли даже воробьи, а вы мне хотите сказать, что прослышали о кулинарных способностях бывшего фельдмаршала, и решили, ненароком, его навестить к обеду!
— Не прослышал, а скорее, вельми наслышан, герр Бурхард. И не о кулинарных или в вопросах религии, а о ваших воинских и инженерных способностях, фельдмаршал. По сему поводу, я и прибыл в Пелым и угодил к вашему столу.
— Бывший фельдмаршал, Федор Иванович. Ныне же, я чудаковатый старик из графства Ольденбургского, лишенный возможности писать какие-либо прожекты. Филантроп, если угодно. Философ, на склоне лет постигающий латынь.
— Но вы были им. И быть фельдмаршалом у вас недурно получалось. Если когда-то что-то умел никогда не забудешь, герр Бурхард. Стоит лишь обстоятельствам сложиться в должном порядке.
— В каком же порядке, обстоятельства ныне?
— В весьма для Сибири опасном, — ответил Соймонов и вынул карту генерала Лихарева, которую прятал на груди под камзолом. Отодвинув шкатулку с курительными трубками и разложив ее на столике, он продолжил: — Разрешите обсказать обстановку, сформировавшуюся к этой зиме по реке Иртыш, что, истекая из степного озера Нор-Зайсан, проходит с юга на север и впадает в Обь. Сия карта сибирского водного бассейна несколько устарела, но, к счастью, другой по глубинам и мелям, излучинам и плесам Иртыша нет, ни в Тобольске, ни в Санкт-Петербурге. А после моих комментариев, герр Бурхард, мы с вами покурим табаку, и вместе подумаем об сем деле.
Увидев карту, сам не желая того, Миних осмотрел ее профессиональным взором. Глаза его загорелись, и он уже с нетерпением ожидал комментарии Соймонова.
— Как изволите видеть, герр Бурхард, сия река берет начало в пределах Китая, на юго-западном склоне южного Алтая в градусах северной широты и восточной долготы указанной на карте от Гринвича [27], откуда под именем Черного Иртыша протекает на северо-запад, в направлении до впадения в обширное озеро Нор-Зайсан. По выходу, из которого, приняв название Белого Иртыша, или, собственно, Иртыша, он направляется к северу. У впадения реки Нарым поворачивает к северо-северо-западу и сохраняет это направление до Омской крепости. Несколько ниже оной, от куреня Черлаковского до Тарской крепости, Иртыш описывает дугу, выпуклостью на восток, после чего принимает северо-западное направление и удерживает его до самого Тобольска. После него, круто, почти под прямым углом, поворачивает к северо-востоку и, наконец, несколько ниже впадения речки Конды, уклоняется на северо-северо-запад и по этому последнему направлению попадает в Обь, коя, через Обскую губу соединяется с Карским морем. И тому, вся длина его криволинейного течения достигает четырех тысяч верст, прямым же расстоянием, от истока до устья река почти вдвое меньше.
— И какая, в сем обстоятельном природном явлении, вами видеться опасность для Сибири, — спросил Миних, склоняясь над картой. — Кроме той, что своими водами она делит ее пополам.
— Река берет начало в Поднебесной и при случае, легкие китайские джонки, наполненные знаменными полками, могут легко подняться по ней до самого Тобольска. Но, не это беспокоит меня, и навивает бессонницу, герр Бурхард. Не иначе, как ныне летом, в Обской губе был замечен английский двадцатипушечный бриг с десантом на борту. А по августу-месяцу имеющийся в Тобольске агент Ревельской торговой компании мистер Адамс, тайно сговорившись с губернским секретарем, скопировал оную, пред вами лежащую карту, но со своим поверенным не отослал. Поскольку, тот отбыл в Ревель несколько раньше факта передачи. Покудова, британский агент в Европу больше курьеров не направлял, осмелюсь думать, сия копия карты дожидается своего часа в Тобольске. И попытки негоцианта Адам-са, выбить мое непременное согласие, по весне, на закупку меховой рухляди, у жителей устья Иртыша и Обской губы, наводят меня на мысль, что карта ждет воинскую экспедицию английской короны, и потому, для отправки на Балтику не предназначена.
— Если сие, не ваши причуды, Федор Иванович, то это весьма серьезно, — бывший фельдмаршал стал механически набивать табаком трубки. — Хотя, я бы не стал сбрасывать со счетов и Китай. Знаете, когда я был еще фельдмаршалом, мне попалась одна очень забавная книжица: «Географическое, историческое, хронологическое, политическое и физическое описание Китайской империи и Татарии китайской». Написана она, хорошо мне знакомым по Франции, секретарем ордена иезуитов Дюгальдом [28]. Целых четыре толстенных тома донесений миссии братьев Христовых из Поднебесной в Европу. Как вы понимаете: самое интимное в оных рапортах братства, публикации, изначально, не подлежало. Но даже из того, что было обнародовано, ясно: из Китая хотят сотворить что-то вроде современной Порты. Турции, которая, сама не осознавая этого, уже полностью под влиянием Версаля. Или, того хуже — Крымского ханства, где тайно, но, по сути, давно хозяин орден Лойолы. Уже сейчас иезуиты в Китае рисуют, врачуют и обучают детей Сына Неба и его ближайших сановников, состоят советниками оного при внешней торговле Поднебесной. Конечно не сразу, но постепенно, китайские императоры станут ручными, и тогда, что ныне под властью Господина Десять тысяч лет плавно перетечет в их благочестивые руки.
— Тоже самое, они хотели сделать и с Россией!
— Хотели… Но заговор царевича Алексея провалился и братья иезуиты были вынуждены покинуть Санкт-Петербург. Само изгнание Петром братства Игнатия Лойолы, по большому счету мало к чему привело. Они поменяли личину, только и всего. Сам Петр, вот самый крупный промах генералов Вечного города. Его воспитали и взлелеяли на Кукуе злейшие враги папства. Протестанты, сбежавшие от гонений католиков из Европы в Россию. Но, и это, весьма возможно было исправить, если бы упрямая Россия не оказалась столь сильна, и не победила бы шведского короля Карла. Как показала Европе Полтава: войной русских подчиниться не заставить.
Соймонов не стал возражать Миниху. Засилье на Руси немцев, «Бироновщина», ставшая возможной тоже именно благодаря Петру Алексеевичу, все это меркло по сравнению с тем, что ожидало Московию, если бы первый император Всероссийский не поднял ее на дыбы. Бывший фельдмаршал Миних, бесспорно был прав в одном: Россия могла существовать только могуществом, империей, и никак иначе. А в нынешнем веке, «просвещенном и мудром» без реформ в армии, создания мощного флота и выхода на моря, сия государственная формация являлось уже невозможной. Поэтому, старый моряк полностью согласился с собеседником и взял предложенную ему трубку.
— Кстати сказать, — воспользовавшись паузой, добавил Миних, — император Петр не пошел на соглашение и с англиканской церковью, после опалы иезуитов, предложившей ему создать унию с русским православием. Отказ Петра весьма разочаровал британцев. Их торговля в России, несмотря на льготы, давно не имеет такого размаха, как при царях Московии, начиная с Ивана Грозного, а теперь, после падения канцлера Бестужева, и вовсе возможен пересмотр торговых договоров. И если воинский бриг английской короны, нагло курсирующий в Карском море с походом в Обскую губу, начало колониальной экспедиции по Иртышу? Тогда Франция и Англия вцепятся друг в друга и на этом географическом пространстве. Сие противостояние, возможно, России и на руку.
— Сибирь — золотое дно [29], — ответил Соймонов, пока повременив поднести трубку к предложенному хозяином огню. — Без сомнений, ее хватит и на тех и на других, герр Бурхард. Сначала они поделят ее между собой, и лишь отдалив Сибирь от России, передерутся, как это сейчас происходит в Ост-Индии. Такая перспектива грядущего, лично меня не устраивает. И пока я, сего богатого края губернатор, то вельми постараюсь заслонить его и от иезуитов и от англичан.
— При таких настроениях ваше губернаторство будет не долгим. Вы уж, Федор Иванович, поверьте в этом мне, бывшему фельдмаршалу и прочее, прочее, прочее... Расскажите-ка лучше, как там поживает султан Махмуд?
— Никак не поживает. Умер естественной смертью, как и брат, — Осман III, правящий после оного три года.
— Кто же сейчас султан Порты?
— Сын султана Ахмеда Мустафа [30]. Единственное что мне о нем известно: пару лет назад, с помощью янычар взошел на престол и с тех пор имеет желание заключить договор с Пруссией, по предоставлению прусским торговым кораблям свободное плавание в турецких водах. При том: в землях Османской империи прусские подданные будут подчинены только консулам короля Фридриха. Правительственный Сенат, при участии австрийского двора, за отмену оных данных Пруссии торговых прав, сулил Дивану Турции 100000 дукатов, но безуспешно.
— Пруссия получит от Порты этот договор, то лишь дело времени. Императрица Елизавета ввязалась в войну с королем Фридрихом, вместо того чтобы окончательно покончить с Крымским ханством. Только выйдя к Черному морю и построив на нем военный флот, Россия устойчиво встанет на обе ноги, не только в Европе, но и в Азии. Когда я взял Бахчисарай, было много хлопот с калмыками, по поводу их хотения: отойти к Крыму. Уверен, что сейчас на порубежье появилось подобное желание.
— Степь кишит турецкими эмиссарами. Не только киргиз-кайсаки, башкиры, тем волнуются, но и многие вольные казаки желают отойти на Кубань и Крым.
— Не иначе как, оставить без Российского присмотра Урал и Сибирь и освободить столь обширную территорию новым хозяевам. Я тут было набросал прожект войны с турками за выход на Черное море, но повздорил с офицером-надзирателем. Да так, что он на меня чуть «Слово и дело» не крикнул. Пришлось его от греха наушничества уберечь и бросить сей прожект в огонь. Жаркая русская печь, одним махом пожрала все мои помыслы о России, последних пяти лет.
— А что вы можете сказать о генерал-майоре фон Веймарне? — спросил Соймонов, возвращая Миниха к нужной теме.
— О Гансе?.. Он уже генерал-майор?..
— Служил в войсках фельдмаршала Апраксина в Пруссии, после, вместе с графом состоял под государевым следствием. Вот думаю, не отписать ли Военной коллегии и не выпросить ли его на службу в Сибирь.
— Когда-то я сам внес на рассмотрение Кабинет Министров некий основополагающий документ, где предусматривалась отмена платы иноземному офицеру вдвое больше чем российскому. Чем нажил многих недоброжелателей, даже среди соотечественников. Теперь я жалею, что времена четко установленных «кондиций» для иностранных военных ушли в пошлое вместе с Петром и поэтому, рыцарское происхождение уже не спасает лифляндцев от козней дворцовых. Ганс Генрих фон Веймарн выпускник учрежденного императрицей Анной Иоанновной Кадетского корпуса. Моего прожекта: по обучению дворян российских воинскому ремеслу. «Чтобы шляхетство к тому в теории обучены, а потом и в практику годны были». На первый раз, в кадеты 1732 года набрано было двести дворянских сынов: Российских, Эстлянских и Лифлянских провинций. Многих после пришлось отсеять, кто отпал по скудоумию, а кого и по собственной челобитной к государыне в нежелании учиться поданной. Таких пристало отправить в полки. Но Ганс фон Веймарн, ни к той, ни к другой категории не относиться. По отзывам моего брата Христиана Вильгельма [31], — в то время, управляющего Кадетским Ее Величества корпусом, Ганс Генрих весьма умный, подававший надежды и обладавший незаурядными способностями лифляндский дворянин. По окончанию обучения, в чине поручика, он был направлен для встречи персидского посольства в представительстве графа Апраксина. Дальше его заслуг я не ведаю, поскольку, восемнадцатый год в ссылке.
— Мне давеча посоветовали назначить его командующим войсками на Сибирских линиях. Его лифляндское происхождение, и приверженность в лютеранской церкви поспособствует усмирению митрополита Сибирского и Тобольского в его радении по искоренению по Иртышу староверов. В свою очередь, оное умиротворение отца Павла успокоит и вольное казачество. Воинский опыт генерал-майора позволит навести должный порядок в крепостях, растянутым по течению упомянутой реки, и укрепит их на случай нападения с китайской стороны. А приобретенные в кадетском корпусе навыки дипломата послужат в общении с киргиз-кайсацкими владельцами. Надеюсь, Иван Иванович Веймарн станет некой доминантой в приласкании оных к российской стороне.
— Возможно, возможно…
— Кои-какие шаги в этом направлении, с моей подачи, Коллегией Иностранных дел уже предприняты. На Ново-Ишимской линии открыта сатовка. Дополнительный торг с киргиз-кайсаками. Для приласкания к Российской стороне султану Абылаю и нескольким влиятельным старшинам Приишимья назначены денежные пособия один раз в год. А так же, определена мера хлебного провианта, в котором, по случаю исключительно кочевого образа жизни, они весьма нуждаются. Кстати, герр Бурхард, пользуясь случаем могу вас порадовать: по оглашению сего вердикта Правительственного Сената в становище султана, был мною направлен Олонецкого драгунского полка поручик Самойлов, выпускник Ка-детского Ее Величества корпуса.
— Я весьма польщен, Федор Иванович, что мое детище уже приносит определенные плоды. Хотя оные всходы, менее всего хотел бы наблюдать в Сибири. Но вернемся к персоне фон Веймарна. Насколько мне может быть известно, ныне Сибирским военным корпусом командует эстляндец. Чем же, он вам неугоден?
— Барон фон Фрауендорф, герр Бурхард, не отвечает ни одному из высказанных мной выше требований. Кроме, пожалуй, одного, что он немец. Да и то… Карл Львович не имеет никакого желания защищать сибирских староверов перед митрополитом Павлом. Отношения с Приишимским правителем султаном Абылаем у сего бригадира присквернейшее. И среди офицерской братии у Фрауендорфа весьма дурная слава. И его эстляндское происхождение скорее является четвертым, чем первым, достоинством принятого мной решения: никто не обвинит меня в нелюбви к иноземцам, поскольку прошу поменять одного немца на другого.
— И кто же вам сие присоветовал?
— Умнейший сих краев человек, бывший советник Ее Императорской коллегии Иностранных дел по азиатским делам и председатель Киргиз-кайсацкой комиссии при Оренбургском губернаторе генерал-майор в отставке Тевкелев Алексея Иванович.
— Вы сказали: бывший…
— К сожалению… — Соймонов вдохнул. — Ну, до лета меня с губернаторства убрать уже не поспеют. Так что, непрошенных гостей с Карского моря, коль по сходу снега пойдут к Сургуту [32], встречу сам. Адмиральским салютом. Сниму с Тобольского кремля пушки, поставлю на баркасы и перегорожу устье Иртыша. Посуху же они ни за что Тобольска не достигнут. Чай сибирские казаки на пути втренут, мало им не покажется.
— Сколько на участке возможных баталий, имеется в наличие воинских сил?
— Мало, герр Бурхард… Тысяч десять драгун, рейтаров и казаков, и это раскидано по крепостным гарнизонам по всей Иртышской линии. Еще пяток тысяч охочих за сибирскую землю против супостата постоять, по деревням староверов соберется. Да еще какое-то количество по селениям Барабинских татар, вогулов, остяков и прочих. И того восемнадцать, если поднатужимся, то два десятка тысяч воинского народа наберем. Из России, от войны с Пруссией на зимние квартиры обещано вернуть башкиро-мещеряковский конный полк, но не более того. При напасти какой, велено обходится своими силами. А оных на оборону крепостей хватит, а вот чтобы сдержать и не пустить супротивника на разорение земель наших, дюже мало. По сведеньям от Военной коллегии на озере Балхаш нынешним годом квартировалось около двухсот тысяч разношерстного войска: солонов, джунгар, моголов и прочего кочевого населения китайской стороны, под началом даженя Чжао-Хоя. Кроме того, при несколько опрометчивой политике Оренбургского наместника Давыдова, к ним могут присоединиться и киргиз-кайсаки. Тем примыканием, они увеличат число противника в десятки тысяч и наполовину уменьшат наши силы. Поскольку многие люди, живущие по правому, российскому берегу Иртыша, как староверы, так и местные народности, не находят казахов врагами, и не выступят против них в поддержку крепостей оборонительной линии. Поэтому, я и считаю: вельми потребным убедить, в первую очередь, Приишимского владельца Абылая в обоюдной необходимости добрососедских отношений, и употребить в сем деле дипломатию генерал-майора фон Веймарна.
— Весьма умно, но недостаточно, — с наслаждение приложившись к трубке, которую закурил, так и не дождавшись в том собеседника, проговорил Миних. — На Иртышской дистанции необходимо создать ударное и весьма подвижное воинское формирование. Примерно, три пограничных кавалерийских батальона. Основу им положит прибывающий, по вашим сведеньям, из Пруссии башкиро-мещеряковский полк. Разделите его на три части, дополните их до штатного состава драгунами из всех имеющихся конных подразделений. Снабдите легкой артиллерией, с наивозможным запасом картечных гранат [33], и определите сгруппированные команды под начало толковых офицеров. Батальоны сии, расположите по линии отсекающей Степь от Сибири, с примерно одинаковым расстоянием, как от Тобольска, так и от российских крепостей вверх по Иртышу. Каждый пограничный батальон, должен четко осознавать зону прикрытия и мгновенно реагировать на любые изменения в Степи. Это позволит наиболее эффективно, применять малые силы, против больших скоплений противника, ударяя внезапно, и в нужном для виктории направлении.
— Вот видите, герр Бурхард, все-таки не зря я покорил семьсот верст, для беседы с вами.
— Чего же вы не закуриваете, Федор Иванович?
— Вы уж простите меня за лукавство, — ответил Соймонов, укладывая трубку обратно в шкатулку и сворачивая карту, — Но, при всем уважении к императору Всероссийскому Петру Великому, я не имею столь пагубной для здоровья привычки.
— Не удивлюсь, если и креститесь двумя перстами?
— Поздно уже, дело к полуночи, — сделав вид, что не расслышал Миниха, ушел от вопроса сибирский губернатор. — К завтрашнему утреннему часу собираюсь отъехать обратно, поэтому попросил бы определить меня на покой. Но перед тем как позвать Варварушку, хочу спросить вас, герр Бурхард, вот еще о чем: не осталось ли в домашнем архиве жены вашей, каких-либо бумаг от ее первого мужа Салтыкова Федора Степановича? Косаемых предложенного им Петру Алексеевичу прожекта экспедиции кораблей флота Российского, для отыскания морского пути в Индию через Северный океан?
— Странно, Федор Иванович, но вы второй человек который интересуется о давно забытом из-за несбыточности прожекте! Или вы действительно верите в его осуществимость?
— Как знать, как знать… А кто был первый?
— Польская пани…
— Если возможно, расскажите поподробнее.
— Собственно и рассказывать-то нечего. В 1734 году перед самым взятием Данцига якобы от князей Потоцких в мой стан прибыла чудной красоты девица пани Варвара Ольшанская. Она была настоль мила, что, на те несколько дней пребывания, скрасила своим присутствием мою скудную на интимные развлечения воинскую палатку. И как-то, скажу вам честно в самый неподходящий для того час, Варвара спросила меня об этих самых бумагах Салтыкова. К тому же, как и вас, мне нечем было ее порадовать. По милости Господа, мне досталась прилежная и верная жена, но в скромном вдовьем приданном Варвары-Елеоноры, никаких бумаг ее бывшего мужа не было. Уже после Турецкой войны, будучи в Санкт-Петербурге, я наблюдал пани Ольшанскую при тайно служившем интересам Версаля медике Елизаветы Петровны Лестоке. Подозреваю, что в качестве любовницы. Были у нее и какие-то отношения с тяготевшим к англичанам будущим канцлером Бестужевым. Поскольку устоять перед ее лукавыми синими очами мужчине было невозможно, я понятия не имею для какой из европейских держав, она добывала сии сведенья по бумагам Салтыкова, но имея оные в наличии, не задумываясь отдал бы ей.
— Стало быть, никаких бумаг не сохранилось?
Миних кивнул и добавил:
— Надеюсь, Федор Иванович, вы не станете выяснять правдивость моего рассказа у Варвары-Елеоноры? Думаю, на ее долю выпало немало испытаний и кроме моих любовных увлечений. Проявите лукавство и на пользу бывшего фельдмаршала. Ведь прибыли вы именно по этому вопросу? Остальное лишь, как у вас говориться: есть присказка.
— Сие происходящие в нынешнем годе присказка, герр Бурхард. Сказка будет, когда мы следующее лето без людских да денежных потерь переживем…
На утро, при первых проблесках рассвета Соймонов отъехал из Пелыма и прибыл в Тобольск за три дня до Рождества Христова. Прямо с дороги, опираясь на трость Артемия Волынского, он проследовал в Приказную палату и вызвал к себе губернского секретаря.
Благостный и улыбчивый Востриков, весь был в предвкушении предстоящего великого христианского праздника и чувствовал себя несколько вальяжно. Федору Ивановичу пришлось приводить его в чувство, что он и сделал не откладывая.
— Объявите подпоручику Выспянскому, что по случаю скорого прибытия на сибирские оборонительные линии башкиро-мещеряковского конного полка, он переводиться в Ишимский нерегулярный полк. Штаб-лекарем в крепость святого Петра. Где ему надлежит, не позже весны следующего года присмотреть о должном завершении возведения нового лазарета на сто двадцать мест и подготовить, к возможному большому числу недужных солдат. Комендант крепости подполковник Тюменев, ордером губернатора Сибири о переводе в крепость Святого Петра полкового лекаря Выспянского оповещен, и ожидает подпоручика в главной фортеции Ново-Ишимской линии уже в первой декаде января.
— Но, как же?..
— Вам что-то неясно, Востриков? — вскинув седую бровь, спросил губернатор.
— Простите, господин тайный советник! Осекся…
— За мое временное отсутствие никаких ордеров из Санкт-Петербурга не имелось?
— Лишь один, господин тайный советник! Из Военной коллегии. На представление, по вашему ходатайству от июня-месяца, чина капитана поручику Ревельского полка Габриэлю Лилиенгрейну.
— Гаврила Андреевич прибыл из Омска?
— Декабря восьмого дня…
— Представлен?
— Не посмели, Ваше Превосходительство! — окончательно поняв, что светлые денечки отсутствия Соймонова в Тобольске безвозвратно миновали, собираясь вислыми боками и подбородком в упругий шар, ответил Востриков. — Ожидаем вас, господин тайный советник!
— Пригласи Лилиенгрейна ко мне.
— Слушаюсь.
— Тогда ступай. Хотя нет, погоди. Вот еще что: срочно подготовь на подпись ордера от губернатора, с посылом в крепости, где квартируются драгунские полки! Содержание приказов будет следующее: На усиление Иртышской и Ново-Ишимской оборонительных линий, определить списки драгун, десятой части от имеющегося в наличии числа, для создания кавалерийских рот. Пограничных, но в обычном штатном порядке батальонов, количеством трех. А так же присыла в Тобольск десятой части трех — и пятифунтовых картечных гранат из имеющегося при оных крепостях артиллерийского арсенала.
— «…артиллерийского арсенала…», — бубня себе под нос, поспешил записать секретарь, прямо на рукаве, и проговорил: — После праздника исполним в лучшем виде, Федор Иванович.
— Выполнять немедленно!
Востриков выкатился из кабинета под парами, но тут же вкатился обратно.
— Я уточнить насчет поручика Лилиенгрейна. Звать?
— Капитана, Востриков, капитана!..
— Сию минуту, господин тайный советник…
Прошло около получаса. Габриэль Лилиенгрейн вошел к Соймонову, опасаясь снести головой косяк. Дверной проем был хоть и относительно не низок, но очень высокий рост приучил его пригибаться инстинктивно, заходя в любое помещение.
— Милости просим, Гаврила Андреевич, — открывая дружеские, почти отеческие объятья, проговорил Федор Иванович. — Спишу поздравить вас с капитаном. Более достойного в представления на нынешний час не вижу, но об этом, голубчик, позже. Объявим, как полагается, в торжественной обстановке при общем собрании офицеров тобольского воинского гарнизона. А сейчас, садись Гаврила Андреевич в кресло и обскажи, как добрался до озера Нор-Зайсан? Как вернулся? Успел ли до ледостава?..
Пододвинув кресло к столу, Лилиенгрейн расположился в нем и вкратце рассказал губернатору о проходе на шлюпе «Малый» до степного озера и подкрепил его подробным, на нескольких листах донесением.
— Вернулись мы водою только до Омской крепости, — продолжил он, определяя свой рапорт на стол, — там нас, Федор Иванович, ледостав и остановил. Шкипер Вторушин остался зимовать при корабле, ну а я, следуя вашим указаниям, порылся в бумагах Военно-полевой канцелярии на предмет поиска коней отогнанных у кайсаков в былое время, — тому, как два года минуло.
— Сыскал потерю…
— Должен признаться, Федор Иванович, — не моя виктория в сем деле случилась. Как ни старался, ничего подозрительного, уличающего бригадира в недобросовестности я не обнаружил. Зато вельми навлек со стороны Фрауендорфа нарекания в неисполнении его инструкций, данных мне по выходу из Омской фортеции к китайской стороне, кои в рапорте моем изложены.
— После, изучу сии его наставления, сказывай далее.
— Грозился Карл Львович даже отписать в Санкт-Петербург, о служебном несоответствии, но на мое счастье из промышленного городка Бийска [34], прибыл к нему Калывановского медеплавильного завода приказчик, с просьбой самого Демидова [35]: разыскать беглого от них каторжанина по прозванию Ванька-Каин. Который, по сведеньям сего приказчика, якобы тайным схроном находиться в Омской крепости. Известная щедрость Прокофия Акинфиевича заставила бригадира Фрауендорфа временно забыть про меня и заняться поисками беглеца. Ну, а я, тем часом, собрался, велел шкиперу Вторушину самому с якоря не сниматься, ждать по весне ваших указаний, и с оказией уехал в Тобольск.
— Шельма эстляндская, сей Карл Львович! — по-стариковски проворчал Федор Иванович. — Шельма и есть! На него, думаю, ныне найдем управу. Ну, а тебе, капитан Лилиенгрейн, по новому чину и дело новое. После Рождества, спехом, для усиления Иртышских и Ишимских оборонительных линий мною создаются три пограничных батальона. До весны предстоит большая работа по формированию оных, с должным воинским обеспечением. После, Гаврила Андреевич, примешь один из них под свое командование…
Оставшись один, Соймонов достал из папки лист белой гербовой бумаги и открыл чернильный прибор.

Обмакнув в него перо, он написал:

«О секретном деле

Государственной Военной коллегии
Тайного советника и Сибирского губернатора Соймонова

Прошение

Согласно Ее Императорского Величества указа из Военной коллегии под № 175 от 30-го числа минувшего июня: об имении при здешних границах от китайцев, имеющимися здесь регулярными и нерегулярными войсками, наивсегда строгую предосторожность держать. И чтобы по силе, прежде посланным о том указам соответствовать прошу: в место бригадира Фрауендорфа, на должность командующего Сибирским воинским корпусом, прислать в губернию генерал-майора Ганса Генриха фон Веймарна. И поручить ему создание долгосрочного прожекта по приласканию к оседлости и недопустимости возможного оттока, расположенных по реке Ишим, киргиз-кайсацких улусов к китайской стороне...».

Примечания.

[1] Пелым — основан в 1592 г., на левом берегу реки Тавды, воеводой князем Горчаковым на месте городка пелымского княжества вогулов и заселен отчасти жителями города Углича, сосланными сюда Борисом Годуновым после убиения царевича Дмитрия.

[2] Самаровская протока или Неулевка — значительный левый рукав реки Оби, отделяется от главного русла Оби и протекает большими извилинами на протяжении 75 км. до впадения в Иртыш, в 10 км. ниже поселения Самаровское и в 12 км. выше устья реки Иртыша. По берегу Неулевки уже в XVIII столетье располагалось много русских селений. Неулевка богата рыбою, которою и промышляли окрестные жители. Весной протока сильно разливается, составляя с Обью обширную водную площадь, и является судоходной на протяжении лета.

[3] Правдивый брак — В 1734 г. между Россией и Англией заключен был договор, предоставлявший подданным обоих государств право свободного плавания и торговли во всех областях, принадлежащих им в Европе, причем английские и русские корабли допускались на правах наибольшего благоприятства. Как русские в Англию, так и англичане в Россию имели право провозить всякие, за немногими исключениями, товары. С обеих сторон уплачивались одинаковые пошлины. Для устранения обманов и фальсификата и был учрежден «Правдивый брак», с возложением на браковщиков ответственности за доброкачественность продуктов. В 1742 г. этот договор был возобновлен еще на 15 лет.

[4] Ганвей (1712 — 1786 гг.) — ученый купец, филантроп, путешественник по Каспийскому морю. Состоял членом английского торгового товарищества в Санкт-Петербурге и был отправлен исследовать торговлю по Каспийскому морю с Персией. В 1750 г. возвратился из путешествия, которое описал и напечатал на английском языке в 4-х частях. Сочинение это имело важное значение для Каспийского моря, карта которого, приложенная к описанию путешествия Ганвея, часто воспроизводилась во многих иностранных географических сочинениях второй половины XVIII столетия, хотя и была неточна.

[5] Хаким — правитель города.

[6]Чиштие — суфийский орден (один из четырех) поддерживал Ахмада. Его глава в Афганистане Сабир-шах, короновал шаха на престол.

[7] Ахмад (1722 — 1773 гг.) — родом из малочисленного клана садозаев. В 1747 г. на общем совете афганских племен провозглашен шахом Афганистана. За годы правления создал большую империю, основатель династии Дурраней (жемчужные).

[8] Держава Дурраней (Дурран-и — в основном пуштуны), основана в 1747 г. шахом Ахмадом, просуществовала до 1819 г.

[9] Боровск — город на правом берегу крутой излучины реки Протвы, у впадения ручья Истерьмы, Расстояние от Москвы равно 80 км. Известен с XIII столетия, свое название получил от окружающих его сосновых лесов.

[10] Морозова Феодосия Прокофьевна (в девичестве Соковнина ум в 1672 г.) — боярыня-раскольница, сподвижница протопопа Аввакума, святая-мученица старообрядческой церкви. В 17 лет была выдана замуж за боярина Глеба Морозова, брата знаменитого Бориса Ивановича Морозова, занимавшего одно из первых мест при царском дворе. Оставшись после ранней смерти мужа вдовою, она всецело отдалась религии и делам благочестия и вскоре была увлечена протопопом в раскол. К вере по Старине она привлекла и свою сестру Евдокию, княги-ню Урусову, а сама в тайне постриглась монахини. В иночестве Феодора, боярыня Морозова не поддалась убеждениям духовных и светских властей, и не отреклась от Раскола. Ни тюремное заключение, ни жестокие мучения не могли поменять ее решения. Вместе с сестрой и стрелецкой женкой Даниловой, она была послана в Боровск и заточена в земляной тюрьме, где их постепенно уморили голодом.

[11] Урусова, Евдокия Прокофьевна (в девичестве Соковнина ум в 1672 г.) — княгиня, Следуя верованию сестры, Феодосии Прокофьевны Морозовой, и протопопа Аввакума, который был ее духовником, княгиня Урусова стала старообрядкой. Она, как и сестра Морозова, была уморена голодом в темнице, где просидела во тьме два с половиной месяца. Умерла после сестры и погребена в Боровске.

[12] Данилова Мария (ум в 1772 г.) — стрелецкая женка, раскольница, святая-мученица старообрядческой церкви. Уморена голодом в земляной темнице г. Боровска вместе с Морозовой и Урусовой, умерла последней.

[13] Соковнины — русский дворянский род, по старинным родословцам происходящий от барона Иоганна фон Икскюль, выехавшего из Ливонии к царю Иоанну Грозному и принявшего святое крещение с именем Федора Ивановича. Его сын Василий Федорович, по прозвищу Соковня, в книгах Разрядного приказа за 1552 год значиться полковым головой. Прокофий Федорович Соковнин (ум. 1662 г.) был окольничим и носил титул «наместника» калужского. Из его сыновей — Алексей, окольничий, был казнен в 1697 г., за намерение убить Петра Великого, а старший сын боярин Федор Прокофьевич Соковнин, за преступление брата был сослан в дальние деревни, где и умер в один год с братом.

[14] Соковнин Никита Федорович (ум. 1770 г.) — сын боярина Федора Прокопьевича Соковнина, при Анне Иоанновне генерал-аншеф, в 1740 г. пострадал по делу Волынского, в 1741 г. получил чин генерал-майора.

[15] Ангара — делиться на Верхнюю, которая впадает в северную оконечность озера Байкала, и Нижнюю, — исток Байкала, главный правый приток Енисея.

[16] Шняка (шнека) — рыболовное судно поморов, длиной до 30 метров, при осадке до 70 см., груза поднимало до 4 т. Имело одну мачту с прямым парусом и кливером, также ходило и под веслами, днище шняки плоское.

[17] Удинский острог (столица Бурятии — Улан-удэ.), — один из старейших городов Сибири и Дальнего Востока на правом берегу реки Уды, при впадении ее в Селенгу. Первоначально, основан казаками как Удинское зимовье, созданное в основном для сбора в российскую казну ясака с народов Сибири. Благодаря выгодному географическому положе-нию, находясь на перекрестке торговых путей России с Китаем и Монголией, зимовье быстро развивалось. В 1680 г. здесь был построен острог, который получил название Удинского или Верхнеудинского, который 80 последующих лет, до 1775 г. являлся центром Забайкалья — Селенгинской Даурии.

[18] Маймачен, Маймачин (по-китайски место торговли) — в Монголии общее название торговых предместий, которые обыкновенно стоят отдельно от городов и обнесены деревянной стеной.

[19] Так называемое в XVIII столетии Маймачинское наречие — смешанный русско-китайский диалект, употребляемый китайцами в сношениях с русскими на российско-китайской границе в Маймачине, Кяхте, около Благовещенска, в окрестностях Владивостока. Впервые это наречие в научных кругах описал С. И. Черепанов, наблюдавший его в Кяхте и Маймачине и назвавший «кяхтинским китайским наречием русского языка». Профессор Казанского университета А.И. Александров, собрав новый материал, предложил называть этот диалект Маймачинским, руководствуясь тем, что он сложился в Маймачине, а не в Кяхте.

[20] Цзаргучей — чиновник Лифаньюаня, палаты внешних сношений.

[21] Лоя (кит.) — господин.

[22] Наун-Цицикар, Букуй или Цицикар — главный город китайской провинции Хэйлунцзян в Маньчжурии, на левом нагорном берегу реки Науни или Букуй-цзяна. Основан в 1691 г., как оборонительный пункт против русских казаков на Амуре. В XVIII столетии имел весьма оживленный торг, с ежегодной ярмаркой осенью.

[23] Изображение на халате медведя в китайской военной иерархии соответствует 5 классу, по «Табели о рангах» примерно полковник.

[24] Нерчинск — основан отрядом казаков под руководством П. Бекетова на правом берегу реки Шилка, против устья Нерчи, как Нелюдский острог. В 1658 г. острог перенесли на остров между двумя рукавами Нерчи. С 1689 г. — город Нерчинск.

[25] Терем (от греч. теремнон — жилище) — в Древней Руси верхний, после подклети, — полуподвального помещения для хранения разных припасов и клети, — основных комнат, жилой ярус хором, сооружавший-ся над сенями. Теремом, также называли и отдельную жилую постройку на подклете или над воротами, соединенную с хоромами переходом.

[26] Салтыков, Федор Степанович (ум. 1715 г.) — гофмаршал, один из соратников Петра Великого. В 1711 г. был отправлен во Францию, Голландию и Англию, где купил для России 11 кораблей и 4 фрегата. Салтыков заботился о русских, учившихся за границей, а также представил государю проект преобразований и нововведений, в котором особенно замечателен план экспедиции для отыскания морского пути в Индию через Северный океан.

[27] Гринвич — предместье Лондона, в 1675 г. там основана астрономическая обсерватория. В декрете английской королевы была ясно отображена цель устройства обсерватории: составлять точные каталоги звезд и таблицы движений Луны, Солнца и планет, чтобы совершенствовать искусство навигации. Но гринвичская обсерватория не являлась в Европе единственной, одновременно с ней была открыта парижская. Обсерваториями обзавелись: Берлин (1711), Болонья (1714), Утрехт (1726), Пиза (1730), Упсала (1739), Стокгольм (1746), Лунд (1753). Все они вели астрономические исчисления исходя из своего расположения, и это отражалось в географических картах мира разностью. В России первая обсерватория основана Петром Великим в 1725 г., в Петербурге, одновременно с академией наук. Открыта она была при Екатерине I , в 1747 г., она сгорела и была вновь отстроена и улучшена. После долгих мытарств по ее устройству переносов на новое место и прочее, в 1839 г. на Пулковской горе состоялось открытие Пулковской обсерватории, и на русских картах широта и долгота стала исчисляться от Пулково.

[28] Дюгальд Жан Батист (1674 — 1743 гг.) — французский ученый иезуит. Хотя сам Дюгальд никогда в Китае не был его сочинения, сотканные из писем и донесений китайских, японских и др. миссионеров, в свое время считались классическими. «Географическое, хронологическое, политическое и физическое описание Китайской империи и Татарии китайской», было переведено на русский язык и, в 1774 — 1777 гг., издано в Санкт-Петербурге.

[29] Эта крылатая сегодня фраза принадлежит Ф. И. Соймонову. Сибири он посвятил сочинения: «Известие о торгах сибирских» (издано в 1755 г.) и «Сибирь — золотое дно» (издано в 1761г.).

[30] Мустафа III (около 1717—1774 гг.), — старший сын Ахмеда III и преемник Османа III, султан Турции с 1757 г. по 1774 г. Сначала предполагал упорядочить финансы и усилить военное могущество Порты, но еще больше их расстроил неудачной войной с Россией 1768 — 1774 гг.

[31] Миних, Христиан Вильгельм (1688 — 1768 гг.) — барон, управлял кадетским корпусом с 1734 по 1736 гг. С 1740 г. заведовал монетной канцелярией в Санкт-Петербурге. В 1742 г. брат опального фельдмаршала пожалован обер-гофмейстером с заведованием главной дворцовой канцелярией. Отстранен от службы в 1760 г. Через два года, Петром III вознагражден за отобранные имения пенсией в 4000 руб. в год.

[32] Сургут — один из первых русских городов Сибири, основан как острог в 1593 г., на месте городка остяцкого князя. В 1782 г. острог причислен к Тобольскому наместничеству, с 1797 г. — уездный город. В начале 1880-х гг., сургутские городовые казаки переименованы в мещан.

[33] Картечные гранаты — первоначально, гранатами назывались стрелы, обмотанные паклей, пропитанной зажигательным составом, бомбами — сосуды на двухколесных повозках, которыми жгли противника. Разрывные снаряды изобретены в XVI в., это были гранаты и бомбы в более их современном понятии, массовое употребление которых начинается лишь в XVII в. Сначала были «ручные гранаты», с зажигательными составами. Первые гранаты для стрельбы из орудий или имели вид «фонарей» (из железных листов или полос) с зажигательным составом, или состояли из двух медных полусфер, наполнявшихся горючими веществами. В XVIII в. становятся известными шаровые чугунные гранаты с трубками для стрельбы из мортир. В этом же столетии упоминается о гранатах, начиненных порохом и пулями, т.е. картечные гранаты.

[34] Бийск — основан в 1709 г., на правом нагорном берегу реки Бии близ соединения ее с Катунью, как Бийская крепость Бийско-Кузнецкой укрепленной линии. В 1782 г. переименована в окружной город Колыванской области. В 1729 г. промышленник А. Н. Демидов перенес, основанный им на Алтае в 1727 г., медноплавильный завод, с Колыванского озера на берег реки Белой, что недалеко от Бийска. Названый Калывановским, он действовал до 1799 г., затем был закрыт, а на его место была переведена шлифовальная фабрика из Локтевского завода.

[35] Демидов Прокофий Акинфиевич (1710 — 1786 гг.)— старший сын Акинфия Демидова. Был известен своими чудачествами. Так, в 1778 г. он устроил в Петербурге народный праздник, который вследствие громадного количества выпитого вина был причиной смерти 500 человек. Однажды он скупил в Петербурге всю пеньку, чтобы проучить англичан, заставивших его во время пребывания в Англии заплатить непомерную цену за нужные ему товары. Громадные богатства, полученные по разделу (четыре завода, до 10000 душ крестьян, более 10 сел и деревень, несколько домов и пр.), и доброе сердце сделали Прокофия одним из значительнейших общественных благотворителей. На пожертвованные им 1107000 руб. основан Московский воспитательный дом. Им же учреждено Санкт-Петербургское коммерческое училище, на которое в 1772 г. он пожертвовал 250000 руб. Когда стали открываться народные училища Прокофий Демидов пожертвовал на них 100000 руб. С именем его связывается также учреждение ссудной казны.

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 26.02.2010 12:34:03
Просмотров: 2942

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.