Дыхание Красного Дракона. Часть 1 гл. 12

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 17479 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.III."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Обычное мздоимство и воровство легче всего прикрыть зычно крикнув Слово и Дело государево. Ни так ли, Родион Петрович? — мягко спросил Тюменев.
— Правоту моих слов и многие доказательства отправлены с подпрапорщиком Андреевым в Омск и вам, господин подполковник, не удастся сохранить в тайне назревающую в крепости измену государыне.

«Дыхание Красного Дракона» третья книга из тетралогии «Степной рубеж». Первую «Полуденной Азии Врата», и вторую «Между двух империй», смотрите на моей странице.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЕЛИЗАВЕТЫ ВТОРЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯМ.

Глава двенадцатая.

Через тяжелый похмельный сон Родион Петрович услышал чьи-то шаги и открыл глаза. Комнату, из отворенного настежь окна, заливал свет теплого весеннего солнца. В его потоке плавали мелкие пылинки сотрясенного кем-то воздуха. Ожидая увидеть Софью Корнеевну, он лениво поменял на более пристойную позу, но вместо временной хозяйки старой штаб-палаты Шумейцев увидел перед собой Евсея Захарина.
— Одевайтесь, Родион Петрович, — проговорил тот, кинув ему сюртук титулярного советника. — Вас требует комендант крепости.
— Требует?
— Велено доставить немедля, — спокойно ответил вахмистр. — Коль сами не встанете, придется поднять. Но тогда уж не пеняйте, ваше благородие. Казаки люди грубые, могут и помять ненароком.
— Как ты смеешь! — зачертыхался на отаманке, ища глазами поддержки, Шумейцев крикнул: — Вы это слышали, Софья Корнеевна!
— Барыня видеть вас не желает, — Евсей угрожающе поправил на поясе саблю, — оттого и вышла. Не стоит срамиться, Родион Петрович. Пойдем до коменданта.
Шумейцев подчинился. Надев мундир, он хотел подойти к зеркалу, но вахмистр ненавязчиво направил его к двери…
За пять прошедших дней Евсей Захарин совершенно оправился от болезни. Все эти дни его организм в большом количестве осваивал различные блюда из птицы, телятины и свинины, поставляемые в бобыльский дом Дарьей. Каждому приходу Кашгаровой Евсей радовался как ребенок. Широкой ладонью смахивал с лавки воображаемую пыль, стелил на нее маленькую шелковую подушку и усаживал дорогую гостью за просторный стол. Подперев щеки руками, она с восторгом наблюдала, как изрядно исхудавший суженный превращает приготовленные кушанья в мускулы и входит в прежнюю силу.
После недолгих уговоров, мягких взоров и ласкающих грубое сердце воина мягких слов, Дарьи удалось коротко обстричь ему волосы и бороду, отчего Захарин стал моложе лет на десять, — полностью изменился и не только внешне. Общаясь с Евсем, воспитанница Анны томилась в несказанной отраде. Излечивая его от водяного недуга, Дарья ходила в русской бане обнаженной. Очаровывала, околдовывала, как и велел дед Иван. Но даже если бы и не велел. Дарья разделась сразу, как он вышел. Ей было приято видеть, как взор Евсея потеплел, в глазах боль сменилась чем-то другим. Кокетливо прикрыв себя волосами, она присела рядышком на полати.
Как женщина Востока Дарья не считала большим грехом быть обнаженной перед мужчиной — не мужем. Не посчитала она грехом и то, что, восстанавливая силы Евсея, возбудила в казаке страсть и утолила изысканными ласками. Дарья вытворяла со своим пышущим здоровьем телом то, что на ее далекой родине называлось искусством созерцания. Созерцание божественного экстаза Ситы вдохнуло в сибирского казака не только жизнь, но и вернуло его плоти желание. Евсей для нее являлся господином, стало быть, мужем и повелителем и все было так, как и должно было быть. Странности начались потом. После того, как они покинули жаркую мыльню, Евсей отказался от ее ласк и, надев мундир вахмистра на исхудавшие плечи, пошатываясь, отправился к Анне Матвеевне просить руки ее воспитанницы. Получив согласие в сватовстве, он стал ухаживать за Дарьей как за невестой, с радостью принимал в гостях, но к вечеру отправлял девушку в дом опекунши.
Дарья не сразу поняла смысл действий господина. По началу ее это даже немного обидело, но, наблюдая как нежно обходиться с ней Евсей, — сажая на подушечку боится дотронуться, она испытала блаженное не с чем несравнимое чувство. Впервые в жизни с ней обращались, как с нежным цветком лотоса опасаясь помять лепестки. Постепенно в душе Дарьи разлилась благодарность, отражаясь огоньками любви в черных очах. Евсей перестал быть очередным хозяином ее тела, он окончательно стал единственным мужчиной в жизни Дарьи, светочем, без которого вокруг оставалась одна только тьма.
Когда Анна с Софьей вели секретные разговоры, Дарья провела вечер у Евсея и, сославшись на то, что ее выпроводили, осталась на ночь. Захарин постелил девушке на печи, заботливо протопив, а сам лег в комнате на две сдвинутые лавки. После веселого разговора и чаепития Дарье не спалось. Стало жарко, и она обнажилась, — лукаво, на показ. Будто во сне, длинная до пят льняная рубаха задралась, оголив ее бедра. Почувствовав на теле сильные мужские руки, она обернулась и обняла Евсея, прижимая лицом к груди…
Утром их разбудил стук в двери. Наспех накинув нательную рубаху, Дарья спрыгнула с печи и босыми ногами пробежала по холодному полу. Не решаясь войти в горницу, в сенях толчился десятник Калюжный.
Приоткрыв дверь, Дарья выглянула. Казак совсем не удивился встречи и вымолвил:
— Будь здрава, Дарья Петровна.
— И тебе не хворать, Корней Васильевич.
— Твой-то дома?
Обращение Калюжного насчет Евсея, как к ее неразделенной ни с кем собственности: «твой», для Дарьи оказалось настолько необычным, что она растерялась. Бывшая рабыня, одалиска, прошедшая многие караван-сараи в качестве красивой говорящей куклы, от этих простых, даже грубоватых слов, ощутила себя женщиной, у которой был муж. Отчего она зарделась, словно ясна-зорька и смущенно ответила:
— На печи лежит…
— Как он после хворобы-то?
— По избе ходит, не спотыкается.
— Поднимай. Аким Иванович, узреть его хотит.
— Кто там, Дарьюшка? — спросил с печи Захарин.
— Я это, Евсей Данилович! Корней буду, — ответил Калюжный, — Комендант вас видеть желает.
— Впусти, Дарья. Негоже в сенях гостя держать.
— Погодь чуток, Корней Васильевич, — не закрывая приотворенную дверь, остановила его Дарья. — Нога я… Опосля чутка заходи, милости просим.
Калюжный покорно выполнил ее желание. Зашел только после того, как Дарья юркнула за печь, на бегу поймав одежду, кинутую ей Захариным.
— Дарья-то твоя, Евсей Данилович, ну совсем казачка! И гутарит и то по-нашему, не по-мужицки! — садясь на лавку у стола, проговорил он.
— Казачка и есть! — слезая с печи в одних портках, ответил Евсей. — А после Петрова дня, — Бог даст, доживем, женкой вахмистра будет… Чего комендант-то кличет? Случаем, не знаешь, Корней?
— Отчего ж не знать… Знаю. Послал меня Аким Иванович заарестовать Шумейцева. Проворовался таможенник. Половину ночи мы с инженер-поручиком его кубышку на сатовке сыскивали. А все ж сыскали. Вот я и подумал, что тебе сие предприятие в радость будет. Дарью-то, пока ты болел, сколько раз сей подлый человечишка прилюдно срамотил, да поносными словами в ее сторону сквернословил. Поразмыслил, — и объявил о том Тюменеву. На что он оказался в полном согласии. Так что сбирайся спехом, Евсей Данилович, недосуг коменданту ждать-то.
— Вот спасибо тебе, Корней! — воскликнул Захарин. — Услужил, так услужил! Подарочек сей никакой деньгой не оплатишь. Дарьюшка, подавай-ка мне мундир парадной, бурку-черкеску шапку с лисьим околышем, красны сапоги да посеребренну саблю!
Дарья вышла к гостю в казачьем одеянии — цветастой шелковой кофте и плотной длиннополой юбке, густые волосы были прибраны по-бабьи, собранны в клубок под платком. На стол хозяйка поставила сваренную с вечера и оставленную в теплой печи курицу и стеклянный штоф водки. Наливая ее в стакан, она проговорила:
— Пока я мужа обряжать буду, откушайте, Корней Васильевич, да и стопочку пропустите. Устали, поди? Как я слыхала: всю ноченьку на ногах.
— Благодарствую, Дарья Петровна. Извиняйте, что в невзначай поднял вас спозаранку. Пусть через хозяйку-красавицу казачий род Захариных, пока не притомитесь, каждый год, множиться добрыми казаками да красными девицами — ответил ей Калюжный и опрокинул в рот содержимое, наполненного до краев и поданного на ладони черноокой Дарьей стакана. Обтерев усы, он расцеловал хозяйку в обе румяные щеки…
Шумейцев и Захарин вышли от Софьи, оповещая о начавшейся заутрени, в крепостной церкви звонко грянул малый медный колокол. От неожиданности Родион Петрович вздрогнул и перекрестился. В сопровождении вахмистра, он поспешно перебежал, возлежащую на их пути небольшую площадь. Евсей его не подгонял и не торопил, скорее наоборот, но Шумейцев спешил, поскольку, собравшись за водой у колодцев, бывшие колодницы возбужденно и колко о нем судачили. Говорили они громко, не скрывая накипевшей злобы на таможенника.
Тяжело дыша от непривычно-быстрого передвижения, Родион Петрович ввалился в большую залу штаб-палаты и побледнел. В комнате находились подполковник Тюменев и инженер-поручик Тренин. Из прилегающей, через открытые двери, был слышен разговор Анны с Софьей Корнеевной. Но побледнел Шумейцев не от этого, он увидел очень знакомый кошель с вышитыми на нем инициалами «Р.П.Ш.». Объемистый, с раздутыми до придела боками, он грузно возлежал на дубовом столе коменданта крепости.
— Никак, батенька, узнали свою вещицу? — спросил его Тюменев. — Может, поведаете нам, Родион Петрович, откуда столь большая сумма у вас на сатовке без учета образовалась?
— Сумма…— Шумейцев споткнулся, но быстро нашелся и продолжил: — Так с торгов, Аким Иванович, что давичи, еще по зиме случились. Отложены мной для исполнения указа Правительственного Сената по выдаче отставным на обустройство, в разбитой инженер-поручиком слободе при крепости.
— Но ведь приказ сей пришел только в феврале, а торги закончились еще до Рождества. — Наседал на него Тюменев. — Казну вы самолично опечатали и отвезли в Омскую фортецию. Вернулись вы оттуда только в середине марта. И как вы, сударь, сами меня по приезду убеждали: без каких-либо денег. Пеняя на несогласованность указов и финансовых возможностей, категорически отвергали все мои доводы, что солдатам необходимо начать строится сейчас и ратовали за июль и август. Дескать, после Петрова дня строение зачинать надо, когда пройдут летние торги и наберется нужная к тому сумма.
— Истинно так, господин подполковник, — Шумейцев еще больше побледнел и пересохшими устами вымолвил: Это лишь разменная монета для летних торгов, и необходимая сумма для возведения нового лазарета. Штаб-лекарь Выспянский может подтвердить, что о выделении коей шла у нас речь сразу же по его приезду Сигизмунда Яновича в крепость.
— За тысячу рублей серебром! — Не выдержал наглости ответа Тренин. — Которые вы, Родион Петрович, называете лишь разменной монетой, в крепости малой статьи Святой Петр можно выстроить небольшой дворец одному из киргиз-кайсацких султанов, а не солдатский лазарет, мною спланированный вельми скромно со многим урезанием сметы.
— Прочие деньги определены на выдачу отставным солдатам. Соответственно указу: на заведение оными дворовой скотины. Да… И по какому праву, господин поручик?! Вы ведете спрос о делах таможни у меня, — титулярного советника?! Согласно Табели…
— Я веду спрос у вора и мздоимца! И для этого, Родион Петрович, соблюдать субординацию в лице вашей персоны я не имею никакого желания.
— Вы ответите, Евграф Евграфович, перед бригадиром Фрауендорфом! Господин подполковник, я решительно требую оградить меня от данного произвола подчиненных!
— Поручик Тренин. Голубчик, — сказал Аким Иванович, — прошу вас, не будьте столь категоричны к титулярному Шумейцеву, поскольку, действительно, сего чина никто его покамест не лишил.
— Но государь наш Петр говорил: «Дворянину Российскому имя держать честно и грозно…», Аким Иванович! Как вы знаете: губернаторов-мздоимцев он безжалостно вешал на Сенатской площади!
— Эка вы, Евграф Евграфович, махнули! Мелкий чиновник и Матвей Петрович Гагарин!179
— В том и рознь, что мздоимец титулярный советник сворует меньше мздоимца-губернатора.
— И все же, Евграф Евграфович!.. А вы, любезный Родион Петрович, потрудитесь ответить: из этой ли суммы, — Тюменев указал на кошель, — вы третьего дня предлагали отцу Иллариону двадцать рублей серебром, за то чтобы он умышленно завысил венечные пошлины с прихожан и заставил оных отписать вам расписки о получении должных им денег на заведения дворовой скотины?
— Отец Илларион покрывает тайных раскольников! — оживился Шумейцев, с похмелья его голова работала плохо, и он совсем забыл о козыре в рукаве. Вспомнив о нем с помощью Тюменева, Родион Петрович из обороны перешел в немедленное и яростное наступление: — Глава нашего прихода покрывает смутьянов и скрывает оных от Раскольничьей конторы. Хотя по долгу истинно-православного священнослужителя обязан повсеместно выявлять Старину и принимать меры по доведению сведений об затаенных староверах вышестоящему начальству по духовной линии. И оповещать о том власть светскую. Для того я к нему и приходил. А не предлагать, как вы, Аким Иванович, говорите: какие-то деньги! В крепости назревает бунт, но вижу, вас, это несколько не беспокоит! Поскольку вы ничего не желаете видеть или того хуже — заодно со смутьянами!
— Обычное мздоимство и воровство легче всего прикрыть зычно крикнув Слово и Дело государево. Ни так ли, Родион Петрович? — мягко спросил Тюменев.
— Правоту моих слов и многие доказательства отправлены с подпрапорщиком Андреевым в Омск и вам, господин подполковник, не удастся сохранить в тайне назревающую в крепости измену государыне.
— Вы отправили Фрауендорфу этот список? — Тренин сунул ему в лицо лист с обеих сторон, мелким аккуратным почерком до отказа заботливо заполненный Приваловым. — Мы его нашли вместе с бумагами указующими, что деньги вы намерено утаили, еще в декабре прошлого года. И списочек этот составлен не сегодня. Прохвост Барымтача пометил его. Как вы изволите видеть, фамилии расположены столбцом, так что из заглавных буквиц получается следующее: «Писано в третий день Великого Поста лета сего». Видимо Привалов крайне опасался, что вы, Родион Петрович, придержите его донос для своих надобностей, и, таким способом оградил себя от возможных недоразумений в Тайной канцелярии.
— Сие донесение от драгуна Привалова, я получил две недели назад, когда он приезжал в крепость с подводами кругляка из соснового бора. Передав его мне, он отбыл обратно. Оное может подтвердить наш штаб-лекарь. Сигизмунд Янович был в том происшествии случайным свидетелем.
— Родион Петрович, не впутывайте Выспянского! Он такая же сволочь, как и вы, сударь. Даже действительно сие видев, Сигизмунд Янович никогда не подтвердит того в Тайной канцелярии письменно, если дознание будет не в вашу пользу. Как видите, он отказался присутствовать при вашем опросе.
— Сигизмунд Янович вместе со мной подписал доношение бригадиру Фрауендорфу, и будет говорить только с присланными от оного эмиссарами. Как и участвовать в предстоящем расследовании главным свидетелем! В котором вы, господин инженер-поручик, предстанете передо мной, — сегодня невинно-оклеветанном, не иначе, как в кандалах.
— Возможно и меня, Родион Петрович, вы уже лицезрите в каторжных колодках с клеймом на челе? — спросил его Тюменев.
— Возможно и вас, подполковник! — ответил Шумейцев. — Коль вы по-прежнему позволяете оному поручику глумиться над титулярным советником! В этом я вижу не что иное, как тайный мятежный сговор.
— Но пока я, Аким Иванович Тюменев, подполковник и комендант крепости Святого Петра! И у меня, любезный Родион Петрович, есть все основания взять вас под караул и сопроводить в острог. Поскольку именно вы, ссылаясь на Карла Львовича, настояли на том, чтобы я зачислил драгуном в Олонецкий полк беглого из Оренбурга каторжанина Привалова. Именно вы, — два с лишним месяца тайно хранили список неблагонадежных солдат у себя в таможне, а не оповестили, как должно, о том коменданта крепости. И именно в кошеле с вашими инициалами «Р.П.Ш.» найдено тысяча рублей серебром, сумма, выведенная в бумагах таможни как уже потраченная на обустройство слободы для отставных солдат. На самом же деле, они строятся не на эти деньги, — украденные вами, сударь, а на собственные малые сбережения.
— Вы ответите перед Карлом Львовичем за такое самоуправство! — до отказа надув толстые щеки, закричал Шумейцев. — Бригадир Фрауендорф прислал меня в крепость Святого Петра вскрыть крамолу и как видно он не ошиб…
— Вахмистр! — оборвал его Тюменев. — Уведите задержанного в острог и приставьте к сей важной персоне круглосуточное охранение.
— Слушаюсь, господин подполковник! — гаркнул Евсей. — Пойдем с миром, ваше благородие. Не заставляй меня к сказанному Аким Ивановичем слову руку прикладывать. После болезни ослаб маленько, но на гада ползучего силушки у меня хватит.
Шумейцев фыркнул и презрительно добавил:
— Перед тобой титулярный советник, болван! Командуй блудной девкой!
Евсей бы с легкостью простил чиновнику «болвана», но он назвал Дарью «блудной девкой». Скрепя зубами, казак схватил его так, что с сюртука Шумейцева посыпались регалии, и буквально вышвырнул из комнаты.
— Вахмистр, отставить рукоприкладство! — крикнул ему вдогонку Тюменев.
Евсей не услышал или не захотел услышать. Когда возмущения таможенника стихли, Тренин произнес:
— У самого руки чешутся. Пусть хоть Евсей за всех нас отблагодарит, Родиона Петровича. Ведь в остроге он больше месяца не просидит. Надо сказать солдатам, чтобы порядок там навели, да стены белой глиной заново обмазали.
— Обо мне или о себе беспокоишься? — набивая трубку, печально улыбнулся Тюменев.
— О себе, об вас… Об Андрей Игнатьевиче, об вахмистре Захарине… Донесение-то оного прохвоста уже, поди, к Омску подъезжает.
— Еще недельки три у нас есть… — Аким Иванович косо посмотрел на кошель с инициалами «Р.П.Ш.». — Надо серебром краденым скорехонько, но как следует распорядиться. Анна!.. Софья!.. Сударушки дорогие, будет вам в каморе отсиживаться. Выходи на свет Божий, — совет держать станем.

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 12.07.2010 07:30:22
Просмотров: 2689

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.