Разговор с Михаилом Афанасьевичем в саду на скамейке
Сергей Сычев
|
Форма: Рассказ
Жанр: Частное мнение Объём: 9752 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Он пришел ко мне утром, часа через два после восхода солнца. Я сидел на скамейке в своём саду и читал что-то из Льва Гумилёва. На самом деле у меня нет никакого сада и скамейки даже своей нет, но, в описании данной истории без скамейки и сада мне никак не обойтись, так что, пусть будут. Деланно непринуждённо он опустился на скамейку рядом со мной и закурил папиросу. - Ну что, прочитал, наконец? - Прочитал. – ответил я, откладывая своё чтение в сторону. - Ну и как? - Тоскливо. - Почему? – преувеличенно удивлённо спросил он. - Потому, что тоскливо. – туманно, но, вместе с тем, веско ответил я. Он как-то сразу сделался меньше в размерах, съёжился и заскучал. Его папироска потухла и торчала в уголке рта навроде былинки. - Я честно пытался осилить с первого раза, но не смог. И со второго не смог. Мне понадобились для этого третья попытка и новый экземпляр книги. Понимаешь теперь моё состояние? Ну, хоть немножко. - Понимаю. Бог любит троицу. – задумчиво произнёс он банальную, на первый взгляд, фразу. - Бог любит. Он вздрогнул. Мы сидели и молчали, глядя каждый куда-то перед собой. - Знаешь, вот они все орут, восторгаются, пытаются разглядеть в каждой строчке откровение, ниспосланное свыше. Весь текст растащили на цитаты и лелеют себя тем, что ощущают принадлежность к числу избранных, которым доступно понимание чего-то большого и важного. Мне становится страшно от всего этого. Неужели они ничего не понимают? Никто?! - А ты сам понимал, когда писал? – уколол я его упрёком. - Вначале думал, что понимаю. - Ну и?.. - А потом уже было поздно… - Ну так и они. Им уже тоже поздно. Теперь они твои пленники, как ты стал когда-то его пленником. Мы опять замолчали. - А знаешь, я нахожу твоё признание смелым. – заговорил он первым. – редко повстречаешь человека, который не побоится сознательно оказаться в роли непосвящённого олуха. - Я-то, что. – ухмыльнулся я. – Я вот знаком с девушкой, которой понадобилось четыре попытки. - И что? – спросил он почти без надежды. - Сам знаешь – тоска. Её даже тошнило. Снова помолчали. - Я вот что по этому поводу думаю. – вновь заговорил я. – (Только не сочти это за попытку самовозвеличивания). Я вот думаю, что может статься и так, что посвящёнными здесь окажутся не те, цитирующие и орущие, а самые, что ни на есть, непосвящённые, профаны, те, у которых – тоска. И это может оказаться посвящением совсем иного рода. Долгим алчущим взглядом я посмотрел в небо. - Я согласен на это. И моя знакомая, знаю, согласится. И другие найдутся. Надо же как-то бороться с тем, что ты натворил. Он зябко поёжился и вжал голову в плечи, хотя на дворе стоял душный июль. - Творил, творил и натворил. – хохотнул я. Он больно передёрнулся. - Извини. Я увлёкся… - Ничего. Я привык. – тусклым голосом ответил он. - Недавно повстречал литератора, который тридцать три года из своих пятидесяти читает твой роман, а в перерывах между чтениями строчит пространные исследования, посвященные этому творению рук твоих. - И что?.. - По-моему, он свихнулся. По крайней мере, нетерпимость, безапелляционность суждений и склонность к агрессии в нём явно нечеловеческие. - Я не хотел… - Знаю… Мы опять помолчали. - Но ведь я же хотел этим романом сказать… - Знаю и это. Да, пожалуй, все знают… Только не все понимают, что не следовало этого тебе делать. - Да, но вот возьмём, к примеру «Мелкого беса» Фёдора Кузьмича. Эко там наверчено бесовщины. И скрытые пороки, и тайные вожделения, и дьявольские пляски – всего там через край понаписано, ни одного намёка на возможное грядущее просветление. И ничего, никаких последствий, никакой мистики ни при жизни его, ни в посмертии. - То-то и оно, что всего там именно через край. Ошибиться невозможно. Да и романец, прямо скажем, слабоват. Не впечатляет романец. - Не впечатляет. – воздохнув согласился мой собеседник. После недолгой паузы он встрепенулся и вскинул опущенную голову. - Так у меня же надежда… - Твоей надеждой воспользовался другой, выкрал её у тебя и поманил ею страждущих и неокрепших, а ты и не заметил, как они пошли за ним, а не за тобой. Он ничего не произнёс в возражение. Только ещё печальнее стало его лицо. - В утешение тебе могу сказать только, что, не будь ты так талантлив, не стал бы он ничего у тебя красть. Да и вообще ты бы ему не понадобился. - Но ведь они же все искренне верят в его незлую иронию и вера их вполне светла! - Вот именно! Вопрос веры! Самый главный из всех вопросов. Кому они верят? В кого?.. Не оттого ли им удобнее следовать за ним, что он на задаёт им лишних вопросов, не требует от них никакой внутренней работы, ничего не требует, и готов принять их такими, каковы они есть сейчас? Не оттого ли, что видят в нём так много родственного себе? Не оттого ли, что думают они, будто готов он понимать и принимать всегда любые их слабости и недостатки и прощать их, как прощаются шалости малым детям? Да-да! Вопрос веры – самый главный вопрос! И его не спрячешь ни за какими литературными кривляньями в угоду мещанскому вкусу. - Я не угождал. Я хотел быть более понятным. Он в сердцах швырнул давно потухшую папироску в кусты. Мы снова помолчали. - Извини, что у меня не нашлось для тебя слов утешения. Как-то всё по-дурацки. Глупо всё, понимаешь? Мой лоб прорезала морщина страдания. После этих моих слов лицо его внезапно просветлело, и взгляд приобрёл удивительную ясность. Поднявшись со скамейки, он вдруг, заходил взад-вперёд перед ней, а потом скорым шагом устремился вглубь сада. Я удивлённо и молча наблюдал за ним. Удалившись от скамьи на десяток шагов, он резко развернулся и пошёл обратно. - Ничего не глупо! Всё имеет свой смысл! Всё подобно своему отражению. Вот и эта скамейка, эта самая скамейка! Она тоже глубоко символична в своём обратном смысле! Спасибо тебе, что помог мне это понять! Большое тебе спасибо! Он схватил мою руку и стал горячо её трясти. Я смотрел на него ничего не понимающим и немного испуганным взглядом. Потом он подхватил свою упавшую от бурного изъявления чувств в траву кепку и, ни разу не обернувшись, ушёл в глубину сада. - Извини, спешу! Неотложные дела зовут! – крикнул он мне не оборачиваясь. – Рукописи не горят! Конечно, рукописи не горят! Рукописи п…авятся!.. Налетевший порывистый ветер выхватил последнее произнесённое им слово и закружил его обрывки над садом, навсегда унося от меня смысл только что произнесённого… Он скрылся из виду, а я ещё некоторое время ощущал его присутствие рядом с собой. Потом небо померкло и на землю обрушился очищающий ливень, в котором я увидел немалый символический смысл. Подхватив книгу, я бросился под защиту беседки. Там я, поддавшись внезапно нахлынувшему на меня творческому зуду, положил перед собой листы бумаги, взял в руку карандаш и написал следующее: «ДОЖДЬ символичный бессюжетный рассказ Опять пошел дождь. Холодный осенний дождь. Застучал, забарабанил по крышам домов и автомобилей, по земле. Зашуршал по траве и кронам деревьев, побежал по дорогам маленькими ручейками-змейками. Загнал прохожих в укрытия и, радуясь этому, как ребенок, ударил с большей силой. Воздух наполнился шелестящей свежестью и ощущением великолепия природы. Улицы обезлюдели и преисполнились надменного торжества холодной архитектуры. А дождь все не унимался, наслаждаясь своей властью над людьми. Смолкли птицы. Небо, дома, деревья, дороги – все стало серым. Даже автомобили, безраздельные хозяева дорог, поспешили убраться с промокших улиц. А дождь все лил и лил, но уже не радостно и игриво, как раньше, а совсем по-иному – дождь плакал. Плакал от одиночества и вызванной им грусти, осыпая землю шумными потоками слез, плакал, не зная, с кем разделить свою печаль. Дождь! Вечный символ одиночества и вечный спутник одиноких людей! Я вышел на улицу и поднял кверху лицо, подставив его под холодные капли дождя. - Здравствуй! – звонко полетело в небо. Дождь ответил мне раскатистым громом. Мы улыбнулись друг другу и долго говорили о том, как давно не виделись, хоть было это вчера, как скучали друг без друга. Шепот дождя нежно струился по кронам деревьев, доверяя мне тайную грусть одиночества, навеянную печалью тысячелетних странствий. А потом мы бегали наперегонки, поднимая в лужах фонтаны брызг, и забавлялись, разглядывая в окнах хмурые лица людей, в нетерпении ожидавших конца нашей встречи. Счастье! Крохотное мимолетное счастье спустилось на землю! Слишком маленькое, чтобы сделать жизнь человека счастливой, но такое огромное, чтобы сделать счастливым мгновенье. Целое мгновенье суетной и быстротечной человеческой жизни. Нам было хорошо вдвоем и не было одиночества. Время вышло из своих границ и разлилось в бесконечности, унося с собой ощущение пространства и реальности… Вдруг, с запада, из-за гор, налетел косматый ветер, размахивая гривой седых туч. Он надувал щеки и натужно гудел, выговаривая дождю: - Нельзя же быть таким беспечным! Я слишком стар, чтобы уследить за тобой. Дождь весело засмеялся в ответ, вынул из-за горы дремавшую радугу и перекинул ее через реку, а затем, бросив на прощанье горсть крупных бриллиантовых капель, умчался вдаль, догоняемый ветром. В воздухе повисла тишина, окутанная бодрящей прохладой… Я помахал им вслед рукой и улыбнулся, наблюдая за тем, как люди торопливо покидали дома, а вскоре и сам быстро и легко зашагал вперед, унося с собой нашу маленькую тайну.». Я поставил точку и в это время увидел, что ливень прекратился, и небо опять прояснилось. Я вышел из беседки и помахал рукой вслед удаляющемуся дождю, а потом заспешил в дом. Прохладный ветерок ласково трепал забытые мною в беседке и уже никому не нужные коряво исписанные листы… © Сергей Сычев, 2008 Дата публикации: 14.12.2008 19:51:40 Просмотров: 3274 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|