ННН или призраки великих.

Георг Альба

Форма: Роман
Жанр: Антиутопия
Объём: 395840 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Георг Альба.
«Н Н Н»
или «Призраки Великих.»

РОМАН- антология

О чём бы написать о таком-эдаком? Спешить нам некуда, потому и не будем торопиться. Повременим. Может, и сюжет сам собой проклюнется (…)
Что-то проклёвывание немного затянулось. Надо-бы поторопить. Но как?
Если роман – что-то вроде курицы, то стоит подбросить зёрнышек-намёков. Но их, к великому сожалению, нет ни под рукой, ни под ногой. Что же делать? Посоветуй, читатель.
Но читатель, как всегда, не щедр на советы. Он всегда от автора чего-то ждёт. Поэтому мы сами напряжемся, и пару капель выдавим непроизвольно. На большее пока и не способны.
Дело, явно, не движется, но будем терпеливы. Бывают, ведь, и у мыслей приливы и отливы.
Хотя нечему и отлиться, но не будем злиться. Потерпим, потерпим! «Кто терпит, тот всегда найдёт», - говорил Лао Цзы… А, может, и не говорил. Давно было дело.
Цитировать великих мыслителей прошлого – дело, хоть и не новое, но увлекательное. Но злоупотреблять этим негоже. Делу это не поможет. Вот и словечко «дело» употребили аж три раза. Больше не будем так делать (теперь и производный глагол «делать» получился). Это, господа читатели, пошлости почитатели, есть малохудожественное явление… Но не будем о грустном (фразочка, однако, тоже пошлая, замыленная!). Так уж и быть, на первый раз простим себя и покинем ненадолго, тебя читатель.

***
К сожалению, пока ничего нового добавить не можем, но надежду терять не будем. Терпение, терпение, читатель! Добавь сам чего-нибудь… Не можешь? Жаль.
Мы, явно, братцы на мели, а, может, и на рифф напоролись.
Но мы никак, ни наши деды, ни отцы, за что-то никогда не дрались, не боролись. (Вот и на рифмовки уже скатились. Возможно, то поможет делу.) Словечко «никак» дальше себя проявит и весьма неожиданно.
Напишем для порядка пару слов и снова удалимся, дорогой читатель.
Пора бы в голове построить весь романа дом, не забыв последний выключатель.
Сначала возведите стены, а потом уж крышу положите сверху. В сюжете могут быть и перемены… Эх, не клеится дело! Но всё-таки надежду не теряем, хотя как пьяный между слов петляем….
Уж промелькнуло две страница, а пустота по-прежнему имеет место. Но о раздумьях, и о муках тоже можно написать, стараясь быть не пошлым. А многое мелькало в недалёком прошлом (вот и опять на рифмы как неуправляемый корабль на рифы потянуло). Прошлое здесь лишь как отвлекающий маневр, и придавать значенья этому не будем. А кто такой был некий Пьер Лефевр? Не помню. Так и вспоминать о нём не будем.
Вот и француз какой-то на язык попался, но нечего о нём сказать. Не будем их, французов, больше и упоминать.
Уж, если не к французам, так, может, к англичанам обратиться? Да ну их! Ведь хрен редьки не слаще.
По-прежнему. мы топчемся на месте как будто задницей своей, а не чужой, приклеились к стулу. Попытки оторвать её успеха не приносят. А клей тот очень прочно держит. По-видимому, то клей - «БФ» или «Цемент». Но если посильней мы жопу свою дёрнем, то оторвём, пожалуй, вместе со штанами. Штаны не жалко. Главное, чтобы прорвался к нам сквозь дыру в штанах сюжет. Таким оригинальным методом порой шедевры создаются, как бы из ничего, вернее из дыры в штанах. Притом, великие сюжеты. И метод сей знаком творцам романов, повестей да рассказов. И говорят, что сам великий Лев Толстой не чужд был этаким писательским приёмам. Ведь главное есть достиженье цели, а средства здесь любые даже очень хороши. Не даром сказано, что «неизвестно из какого сора растут прекрасные цветы, не ведая стыда». Здесь главное, чтоб не был клей просрочен, а то и клеить, гад, не будет. Тогда и снова всё затухнет, хотя штаны и будут целы…
Но автор не настроен унывать, хотя для бодрости и нету оснований.
Послушал в аудио исполнении фрагмент «Анны Карениной». Как раз то место, где героиня ласточкой - под колёса… Толстой так в деталях подробно смакует кульминацию романа, словно сам ни раз и ни два, в качестве тренировки, примерял своё грузное стариковское тело поместить между чугунных колёс. Проклятая бородища мешала, то и дело, цепляясь за то, что не надо. Машинист замучился делать дубли и в сердцах исходил православно-сочным матом.
- Да когда, ваше сиятельство, граф, угомонитесь? И уголёк нынче не дёшев, чтобы вот так его сжигать-то за зря!
- Не ворчи, Степан! Дам тебе и на пол-литра, и на закуску. Не обижу…
- Слушаюсь, барин. Тогда ещё прыгайте. Дайте только для разгону маленько скорость набрать.
- Набирай, набирай! Надо, чтобы побольней да подостоверней было, чтобы каждый скептик-читатель поверил. Мол, не понарошку, а всамделишно…
И, наконец, с седьмой попытки трюк удался: раздалось долгожданное «хрясть», визг тормозов, резкий как молния свист квартального, молча наблюдавшего за процессом и… тишина как в морге.
- Вправду говорят: «семь раз отмерь», - машинист удовлетворённо потёр мозолистые ручищи и, затянувшись цигаркой, чахоточно закашлял, издав от натуги мощный заднепроходный гудок.
Вот так и погибло великое «зеркало русской революции» (разбилось под колёсами). А вовсе не так, как преподносили реакционные учебники истории. Мол, ушёл, простудился, захворал… Подобное не красит классика. Погиб героически, что называется «при исполнении» … сюжета. Но уместен наивный вопрос: - Кто писанину-то завершил и даже издал? Сейчас это никакая нетайна… Ненавистная, но верная, Софья Андреевна и завершила задуманное.
Ну, вот начала положено, Почин сделан. Да какой! Самого, что ни наесть динозавра из динозавров осветили в лучшем виде. Внесли, наконец, ясность, развеяв укоренившийся в сознании многих поколений миф. Кстати, и Михаил Булгаков продолжил, как бы позаимствовав сюжет. Хотя у нас-то не комсомолец, но доброволец, а там с участием нечистой силы.
Кого же теперь всё подавляющей силой искусства охватить, прижать к груди, обнять по-братски, зацеловать, но не до смерти. Вон какая-то очередная жертва в пенсне и с бородкой по своей повести «Степь» прогуливается. С палочкой и прихрамывает. Подойти что ли? Ведь чай не укусит, хотя стрёмно как-то. Всё-таки в пенсне, да и тростью может огреть. Подойдём. Иначе в сюжете опять непредусмотренный простой получится.
- Доброго здравия вам, господин хороший.
- Здрасьте, здрасьте, коль не шутите, мил человек, - приподнял он котелок и щадяще улыбнулся в усы. (Про усы и шляпу забыли упомянуть. Прости, читатель).
- Чтойт вы без сестричек ваших гуляете, один одинёшенек?
- Приглашал, да не пошли, родимые. Заладили как заведённые: «В Москву, в Москву, в Москву!»
- Ишь ты! Губа не дура…
- Я им тоже про то. Почему, мол, не в Петербург или в Мелехово ко мне?
- Далась им эта, как говорил Аксёнов «Москва-ква-ква».
- Кто этот, простите, Аксёнов?
- Писатель был такой.
- Аксакова знаю, а про…
- Да он уж помер давно. Хорошо, что вы всё ещё живы, наш дорогой Антон Павлович, хотя отчество Аксёнова тоже Павлович, хоть он и Василий. Не братец ли ваш случайно? Чем чёрт не шутит…
- Не было у меня старшего братца, тем более писателя. Достаточно и меня одного… Как говорится, в семье ни без урода.
- Чтойт вы к себе так критичны?
- Лучше самому себя поругать, лишив критиков их корки злобы.
- Да уж…
- А вы то, кто будете? Не представились.
- Тоже пописываем на досуге, да вот только с сюжетом не ладится.
- Повесть или роман?
- На повести не размениваемся, но не примите как укор в ваш адрес. Вы то свою «Степь» долго мастырили?
- Не так уж чтобы, но… на мелких рассказиках да фельетонах ручонку набил.
- Знаем, знаем, в курсе дела.
- Подписывался «Антоша Чехонте».
- «Антошка, Антошка, пойдём копать картошку!»
- Причём, любезный господин, здесь картошка? - насупилось пенсне и покосился нервный котелок.
- Песенка такая есть детская у Шаинского.
- Поэт?
- Нет. Композитор. Тоже недавно окочурился.
- Родственник Чуриковой, актрисы? - показало осведомлённость пенсне и котелок, явно успокоившись, водрузился на место…

***
Теперь неспеша прошвырнёмся по воображаемому ночному Невскому. Светлей чем днём. Белые ночи. Оказывается, это словосочетание придумал Достоевский, назвав так своё сочинение, и всем название понравилось, хотя раньше ночи эти именовалась «светлыми». Но «белые» всем пришлись по душе, и с тех их так и называют. Но мы отвлеклись…
Ба! Навстречу сами Николай Васильич шастают в шинельке от «Шанельки», одолженной автором у своего героя, Башмачкина Акакия Акакича. В той самой, из которой, по мнению многих убогих, и вышла вся русская литература.
- Доброго здравийца вам, - раскланиваемся мы. – Как ваш второй томик «Мёртвых»?
- Никак! Сгорел на пожаре. Вот-с. Сам Пожарский пожар устроил.
— Это хто ж будет такой?
- Да Ваньки Минина кореш-собутыльник.
- Как же-с так вышло-то?
- Упились окаянные до чёртиков, а потом ко мне в гости и завалились на мой именной бульвар. Говорят, мы щас из твово дома чертей будем изгонять вместе с Вием.
- Змием? - не расслышал Николай Василич. – Зелёным? Сначала из себя выгоните! Запалили мою рукопись, гады, сделав из неё факелы и давай по комнатам бегать с криком: - Изыди, сатана!
- Так вы бы хоть майора Ковалёва на помощь позвали, - качаем мы головой.
- Да занят он, непутёвый. Цельными днями на жопу себе нос примастыривает, чтоб пахучими миазмами наслаждаться.
- Прям, извращенец какой-то! – сочувствуем и снова головой качаем, да ещё энергичней.
- Как звать-то вас, мил человек? - желает познакомиться Васильич.
- Извините. Забыл представиться. Ваш коллега, писатель. Никак Никакыч Никаков. И к тому же я уж несколько дней, извиняюсь, не какал. Запор окаянный…Вот-с.
- Ну, и имечко у вас будто вымечко.
А ваш Акакий Акакич ведь тоже таво-энтово?
- Да согласен! Бес попутал…

***

ЧИТАТЕЛЬ, неизвестно откуда взявшийся:
- Господин автор, только Лексан Сергеича, «наше всё», не троньте!
- Какого такого Сергеича?
- Один он у нас. Пушкин!
- Сер, говорите, геича?
- Его, его!
- Так он гей што ли?
-Не оскорбляйте великого.
- Ну, гей, так гей. Пусть, хоть апогей! Только в морду не бей. У нас толерантность таперича, дорогой читатель.
- Вы тоже чтоль поэт, коль рифма прорывается?
- А кто щас не поэт или не композитор? Как говорил Чехов: «Сейчас каждый человек человеку не только друг, товарищ и брат, но или поэт, или, на худой конец, композитор».
- Какой Чехов умный был. Жаль чахотка сгубила.
- Жаль-то жаль, но и чахотка у него была персональная как пенсия.
- Какая такая персональная?
- У него не «чахотка» была, а «чехотка». Вот такая и персональная.
- Ишь ты! – присвистнул изумлённо-зачумлённый читатель.
- Не «ишь ты», а Вау! Выражайтесь по-русски.
- Извините! В гимназиях не обучались, а сразу в МГИМО, и - послом за бугор.
- Ишь ты! Извините. Вау! А лучше WOW!
ЧИТАТЕЛЬ (как бы про себя): - Как хорошо я этого мудака-писаку от Пушкина отвлёк.

***
Не радуйся, читатель, скоро мы и твоего Пушкина тово … энтово … изловим! И не посмотрим, что он тово… как бы это помягче… Ну, смуглокожий, что ли… То есть из Эфиопов, наверно. Эфиёб, как говорится, твою мать. А стишонки-то неплохие зафигачивал. Ну, прям как наш Высоцкий! Жаль, что на гитарке бряцать не умел. А то бы… Ну, сами понимаете.
ЧИТАТЕЛЬ, выглядывая как рояль из, ближайших к нашему сюжету, кустов: - И что привязались к Нашему Всё?
— Значит, вашему всё, а не вашему ничего? Фиг с маслом или даже без масла? Несправедливо как-то, дорогой читатель.
- И что далась вам его национальность? Вы антисемит?
- С чего вы взяли? А он… да?
- Из эфиопских. А иначе талант откуда?
- У эфиопов обычно бывает от верблюда. А здесь, по-видимому – редкое исключение. Тогда замнём для ясности.
- То-то же!
Разговор с выжигой-читателем явно не клеился, в подтверждение чего у ног, беседующих валялось несколько выдавленных тюбиков. Тут и «БФ», и «Цемент», только простого «Конторского», правда, почему-то не хватало.
- Какой же диалог может быть без «Конторского»? – посетовал ННН (Никак Никакыч Никаков) и пригорюнился. Никогда не пренебрегайте «Конторским».
- На что вы намекаете? – огрызнулся читатель. Я в конторе не работаю, да и названий-то таких теперь днём с огнём не сыщешь? Теперь всюду офисы да холдинги. Вы, мил, человек от жизни отстали с вашим увлечением писателями-классиками.
- Ну, не с нынешними же борзописцами дело иметь? – возмутился ННН и хмуро посмотрел на собеседника.
- Не берите в голову, - примирительно промямлил читатель и добродушно зевнул.
«А не пора ли нам отловить этого… ну у кого, то «Отцы», то «Дети» мелькают», - подумал ННН и почесал затылок, свидетельствуя этим, что некий «блиц-криг» уже созрел. Огляделся. Улица пустынна. Зевнул и снова там почесал, обеспечивая прилив инициативности. Вдруг из-за угла выбежала мелкая беспородистая собачонка и тявкнула на ННН, представившись: - Я Муму, хотя сама не пойму почему.
- А я ННН, ответил ННН, даже слегка смутившись от неожиданности. «Чтобы такие мелкие и разговаривали… Ну и ну. Такого не было даже в войну. А тут в мирное время. Если собаки крупнопанельные, тогда ещё понятно, а тут от горшка два вершка». Эта тирада, будучи сама себе не рада, стремительно (стремительным домкратом) пронеслась в районе почёсанного затылка и скрылась в остатках седеющих волос.
- Щас и хозяин на подходе, - добавила визгливо Муму и, подняв ловко заднюю лапку пописала на угол.
- Так ты кобелёк? – выпучил глаза ННН. – Почему тогда женское имя?
- Герасим спьяну ошибся. А потом уже поздно было, и мне имя понравилось. На другие всякие, типа Шарик, принципиально не отзывался.
После сказанного Муму присел и сладко покакал.
«А я вот уж третий день и никак не какаю», - завистливо подумал ННН. – «Такая мелкая. А стул хороший». ННН снова почесал то место на затылке, где рождаются мысли и пригорюнился.
Воцарилась минутная пауза. ННН осмысливал новые сюрреалистические впечатления. Ну, прям «Собачье сердце» какое-то! Михаил Афанасич вы где? Ау-у-у…
Из-за ранее названного угла показалась грузная фигура качающегося мужика в поддёвке, с окладистой дворницкой бородой. «Никак, сам Герасим», подумал ННН. Теперь у нас сплошные «никаки» прут на счастье!
- А я тебя окаянную обыскался, - обратился Герасим к собачке. – Куда всё время убегаешь?
- Наверно, чувствует, что вы её утопить хотите, вот и убегает
- Я-то не хочу, а барин велит.
- Иван Сергеич? Неужто он такой живодёр?
- Он-то добрый, а вот барыня его - та ещё злюка. Видите-ли, аллергия у неё на шерсть.
«Мужик мужиком, а такие словечки знает, - не поверил ушам ННН. – Аллергия!»
- Не удивляйтесь, - прочитал мысль Герасим. – я чуть было культурным не стал…
— Это, как же?
- Из ИНЯЗа с третьего курса попёрли за недостойное поведение…
- В чём же провинились?
- В общаге сабантуи устраивал. Вот-с
- По какому языку специализировались?
- Хранцузский. По совету барина изучал. И собачка, кстати, неплохо по-хранцузки speaкает!
Он по-цирковому щёлкнул пальцами: - Парле Франсе?
- Que voulez-vouz messiers? - протявкал Муму и снова нервно поднял заднюю лапку, стоя у знакомого угла.
- Что говорит? - пристыженно спросил ННН, в школе по принуждению, уча немецкий.
- «Что вы желаете, господа»? – перевёл, не лыком шитый Герасим.
- Ай, да собачка! – не мог сдержать восхищения ННН, всегда испытывавший преклонение пред знающими иностранный язык. («А тут даже собачка «спикает». А я ни в зуб нагой!») Зачем такое чудо топить? Устроились бы в цирк, и были б сплошные аншлаги.
- Поговорили бы, господин хороший, с Иван Сергеичем. Вдруг вас послушает?
- Он известный подкаблучник, и вряд ли послушает, - ННН имел негативное предрасположение к подобному типу мужчин.
— Это всё баба евонная рулит.
- Полина Виардо?
- Она самая. Хранцуженка чёртова!
- Как же в своём ИНЯЗе так говорили вместо французского хранцузский? Извините за не корректный вопрос.
- У меня такой дефект речи: «фэ» не выговариваю.
- Понятно… ещё раз извините… А барыня-то сейчас здесь?
-Никак нет-с. В свой Парижск уматала.
«Он как Дмитрий Савицкий Париж Парижском называет?» - подумал ННН и спросил: - Может вы и на «Радио Свобода» работали?
- Не взяли, по анкете не прошёл.
«5й пункт? Что за бред? Рожа-то рязанская, хотя чем чёрт не шутит, если даже в Институте Иностранных Языков учился».
- Нет, нет и нет (снова три «Н»)! Я, к сожалению, не яврей. Просто сегодня плохо выгляжу, потому что от вчерашнего бодуна ещё не отошёл.
И спросивший, в подтверждение, ощутил насыщенную струю перегара, прицельно попавшую в нос.
- Может Муму нам ещё что-нибудь по-хранцузски зафигачит? - заразился неправильностью ННН.
- Задайте ей вопрос, - Герасим взял псинку на руки.
«О чём же спросить?» - испытывал муки творчества ННН.
И, наконец, осенило: - Как тебя зовут и сколько тебе лет? Переведите ей.
- Quel est ton nom et quel âge as-tu? - перевёл несостоявшийся выпускник ИНЯЗа.
- Je m'appelle Mumu et j'ai cinq ans, весело тявкнула собачонка и на бис покакала, когда была спущена на землю.
- Меня зовут Муму и мне пять лет.
- Как же такую прелесть и утопить? Читатели нам этого не простят. Не раздумывая - в цирк, в цирк, в цирк!

***
«Кого бы нам теперь осчастливить своим вниманием», - напрягал извилины, старательно почёсывая себя в область затылка, ННН. А что, если и заграничных затронуть своим пристальным вниманием? Да, и капнуть поглубже в века, но уж не очень-то далеко на первый раз. Да, и страну пребывания сменить пора. Россия-то всегда при нас. А если, например, махнуть в Испанию, к этому чёрту, Донкихоту Ламанчскому в гости. А? Слабо?»
Не успел закончить мечтать, как неусыпная служба Макаревича «Машина времени» телепортировала его туда… на пыльную, обжигаемую южным безжалостным солнцем улицу, по которой, покачиваясь, шастал невысокий упитанный господин лакейского вида с улыбающимся как блин загорелым лицом и державшем в руке всамделишное длинное копьё.
«Никак сам Санса Панса»? - подумал ННН и даже присвистнул от неожиданности.
Я, я, он самый! - прочёл мысль незнакомец, и добавил со щемяще знакомой коровьевской интонацией: – Вы, сударь, не турникетик ли ищите?
-Нет, нет. Я из другого романа.
- Ну-ну… а то трамвай у нас никак не проложат.
- Снова этот «никак!»
-Да уж! Никак, никак, никак. Видите ли, у короля лишних денег нет. А как же без трамвая в наши беспокойные дни. Инквизиция уж устала на кострах сжигать да головы рубить. А с трамваем как бы стало удобно: хрясть и головы нет…
- Вы по-русски могёте? – сменил тему ННН, снова присвистнув (долго пытался изжить эту дворовую привычку, но безуспешно).
- Хоть я и не Гёте, но могу.
- Тоже в ИНЯЗе учились?
- Нет, но некоторое время жил в России, по поручению самого короля, и служил на почте ямщиком-разведчиком.
- Вон оно как! Вау! А копьецо-то ему несёте, этому своему идальго-мудальго?
- Угадали. Ломает, сволочь, их почём зря. Как спички. Не напасёшься.
- О мельницы ломает?
- О них, о них. И что они ему дались, не пойму?
- Столько лет служите и никак не поймёте?
- Никак, никак! Убей Бог…
- А меня зовут Никак, - представился, наконец, ННН.
- Совсем так и больше никак-никак?
- Абсолютно достоверно, что больше никак.
- Я же, как вы и сами догадались, натуральный Санчо Панса.
- Очень приятно, - сказал ННН и беспокойно подумал: «О чём ещё его спросить?»
- Сударь, не ломайте как копьё свою светлую голову.

ОТ АВТОРА: Для желающих ощутить неповторимый аромат исанского языка предлагаем для ознакомления фрагмент романа Сервантеса в подлиннике:

En un lugar de la Mancha, de cuyo nombre no quiero acordarme, no ha
mucho tiempo que vivía un hidalgo de los de lanza en astillero, adarga antigua,
rocín flaco y galgo corredor. Una olla de algo más vaca que carnero,
salpicón las más noches, duelos y quebrantos los sábados, lantejas los viernes,
algún palomino de añadidura los domingos, consumían las tres partes
de su hacienda. El resto della concluían sayo de velarte, calzas de velludo
para las fiestas, con sus pantuflos de lo mesmo, y los días de entresemana
se honraba con su vellorí de lo más fino. Tenía en su casa una ama que
pasaba de los cuarenta, y una sobrina que no llegaba a los veinte, y un
mozo de campo y plaza, que así ensillaba el rocín como tomaba la podadera.
Frisaba la edad de nuestro hidalgo con los cincuenta años; era de
complexión recia, seco de carnes, enjuto de rostro, gran madrugador y
amigo de la caza. Quieren decir que tenía el sobrenombre de Quijada, o
Quesada, que en esto hay alguna diferencia en los autores que deste caso
escriben; aunque, por conjeturas verosímiles, se deja entender que se
llamaba Quejana. Pero esto importa poco a nuestro cuento; basta que en la
narración dél no se salga un punto de la verdad

А мы тем временем решим, куда дальше отправить нашего ННН. Как хорошо, что имеем возможность прибегнуть к помощи вневременного звездолёта «Машина времени» и вновь переместиться в интересующую нас эпоху и страну.
Итак, как любил говорить незабвенный Михаил Афанасьич: «За мной, читатель!»

***
Кто не читал «Робинзона Крузо», любителя кукурузы? Пожалуй, нет таких. А если есть, то немедля прочтите, не оторвётесь. Особливо привлекателен и его туземный слуга и помощник по имени Пятница. Надо же – ни Среда, ни Четверг, а именно Пятница. Хорошо хоть, что не тринадцатая. Тогда бы – беда… Но, собственно, о чём это мы? Разбегаемся, разбегаемся, а прыгнуть никак не решаемся. Вот и объявился этот наш вездесущий Никак, а точнее Никак, Никакович, Никаков. То есть сокращённо, из экономии типографской краски.
Ну, а теперь и о Даниеле Дефо можно поговорить.
Родился Даниель Дефо около 1660 года недалеко от Лондона в небольшом местечке Криплгейте. Его отца звали Джей Фо, он был довольно состоятельным торговцем, продавал мясо и вдобавок к этому ещё имел небольшую свечную фабрику. И отец, и мать были ярыми диссидентами-пуританами, то есть выступали против англиканской господствующей церкви.
Родители готовили Даниеля к пресвитерианскому пасторству, поэтому в возрасте 14 лет отдали его в духовную семинарию. После неё юноша окончил ещё Академию Мортона в Стоук-Ньюингтоне.
Он, как примерный ученик, хорошо изучил греческий язык, латынь и классическую литературу, но всё это не было для молодого человека интересным. Его увлекала коммерция и торговое дело, этим Даниель готов был заниматься всю жизнь.
Хотя всё равно он всегда вспоминал ньюингтонскую школу с теплотой за то, что она дала ему много необходимых знаний.
В девятнадцатилетнем возрасте Дефо обучение завершил и, как советовал ему отец, начал коммерческую деятельность. В Лондоне имелась контора оптовой чулочной фирмы, работавшей с заграницей. Отец послал в эту контору Даниеля обучаться торговой практике и бухгалтерскому делу, учёбу юноша совмещал с работой приказчиком у чулочного торговца.
Обучение в конторе Дефо окончил в 1685 году и сразу же занялся оптовой чулочной торговлей в Корнхилле. Открытая им фирма просуществовала до 1695 года. Потом он занимался торговлей кирпичом и черепицей, винами и табаком. По долгу службы ему приходилось бывать в Португалии, Франции и Испании, где он знакомился с европейской жизнью, изучал иностранные языки.
Очень часто Даниель вступал в рискованные сделки, неоднократно бывал на грани банкротства, но всегда находил выход из сложившейся ситуации.
Чтойт опять мы в цейтноте и сбились на википедию. Пора выкарабкиваться, иначе читатель взбунтуется и жалобу какую-нибудь кому-нибудь напишет… Тогда представим фантастическую беседу нашего ННН с героями Дефо (на каком языке непонятно, да и не важно).
- Господин Пятница, нет ли у вас каких жалоб на вашего патрона Робинзона?
- Нет, не жалуюсь. Он очень любезен и зря по лбу больше ложкой не бьёт.
- А раньше случалось?
- Лишь когда не в духе.
- А поводы какие?
- Ну, когда, например, рыгнёшь за столом или воздух испортишь.
- И частенько это с вами случалось?
- Неоднократно. Вследствие трудного детства. Ведь мои родители и я на деревьях жили, и за столами сидеть непривыкшие.
- Не слушайте его. Он врёт, - вмешался Робинзон. – Если и наказывал, то щелчком, а не ложкой. Потому, что его лоб так крепок, что никакая ложка не выдержит.
- Так прямо и никакая? - обрадовался ННН приятному намёку на своё имя.
- Пару деревянных сломал, алюминиевая согнулась.
- Так, значит, всё-таки применяли. А говорите «щелчком».
- Ну, было, было дело пару раз… А в Америке, говорят, ва-а-ще негров линчуют., - почти крикнул Робинзон и нервно раскурил длиннющую трубку.
- Откуда про Америку знаете?
- Проезжие пираты рассказывали.
На этом, господа читатели, хватит. Свернём нашу стрёмную робинзонаду и отправимся в иные края.

***

MEPHISTOPHELES: Da du, o Herr, dich einmal wieder nahst Und fragst, wie alles sich bei uns befinde, Und du mich sonst gewöhnlich gerne sahst, So siehst du mich auch unter dem Gesinde. Verzeih, ich kann nicht hohe Worte machen, Und wenn mich auch der ganze Kreis verhöhnt; Mein Pathos brächte dich gewiss zum Lachen, Hättst du dir nicht das Lachen abgewöhnt. Von Sonn` und Welten weiß ich nichts zu sagen, Ich sehe nur, wie sich die Menschen plagen. Der kleine Gott der Welt bleibt stets von gleichem Schlag, Und ist so wunderlich als wie am ersten Tag. Ein wenig besser würd er leben, Hättst du ihm nicht den Schein des Himmelslichts gegeben; Er nennt`s Vernunft und braucht`s allein, Nur tierischer als jedes Tier zu sein. Er scheint mir, mit Verlaub von euer Gnaden, Wie eine der langbeinigen Zikaden, Die immer fliegt und fliegend springt Und gleich im Gras ihr altes Liedchen singt; Und läg er nur noch immer in dem Grase! In jeden Quark begräbt er seine Nase.

- О, дорогой товарищ Мефистофель! – бросился, раскрыв крылья объятьев, к посланнику тьмы наш ННН.
- А вы кто будете, любезный незнакомец?
- Писатель из России.
- Уж не Булгаков ли?
- К сожалению Михаил Афанасьич давно умер…
- Я же не так давно бывал у вас в Москве и виделся с ним.
- На Патриарших?
- Возле какого-то пруда в скверике на скамеечке сидели. С ним ещё был какой-то невежественный хамоватый молодой человек.
- Вы виделись не с ним, а с писателем Берлиозом, которому по вашему указанию трамваем отрезало голову. А Булгаков всё это описал, расстроился и от того помер.
- Вы бездоказательно хотите обвинить меня в чьей-то смерти? А вы, наверное, тот самый молодой человек? Фамилия - не то Безумный, не то Бездонный, не то Бездарный…
- Нет. Это был не я. Я - Никак Никакович Никаков.
- Аксакова знаю, а про Никакова не слышал, извините…
- А вы назвались Воландом тогда?
- Да. Это моя партийная кличка. Вот у вашего Сталина – Коба, а у меня – Воланд. И работаю пресс-секретарём-осведомителем у классика немецкой литературы Гёте, создавшего бессмертного Фауста. Старик мне продал свою душу, поэтому и сам обрёл бессмертие.
- Наш Булгаков сказанные вами слова сделал эпиграфом к своему роману.
- Знаю, знаю! Вот эти слова: «Я часть той силы, что вечно хочет зла, но творит добро».
- А с самим дедушкой Гёте нельзя пообщаться?
- Ишь чего захотели, молодой человек. Старику нездоровится, и он не сможет вас принять сегодня. Заходите на следующей неделе.
- На следующей неделе я должен быть уже в другом месте.
— Это ваши проблемы. Ничем не могу помочь.
- Однако вы не очень любезны, товарищ Сатана.
- Если будете грубить, вызову Азазелло и он покажет вам кузькину мать, как любил выражаться ваш знаменитый лидер Никита Хрущёв.
- Ба! И Хрущёва даже знаете?
- Почему даже? Всех знаю: и Ивана Грозного, и Петра Первого и… потому что вечен, и живу вне времени, и пространства.
- Ишь ты. Вау! Хорошо устроились.
- Ладно, молодой человек. Заговорился я с вами. А там у меня на сковороде грешники жарятся. Боюсь перегорят. Пойду огонёк убавлю. Прощевайте, товарищ Никак.
- Ни пуха… для тех, у кого нет слуха!
- Приезжайте к нам ещё. Скоро трамвай пустят и турникетик поставят, так что… Welcome, welcome, welcome!

Как видим, дорогой читатель, встреча, как говорится, не срослась, не задалась. ННН только зря время драгоценное потерял, да и командировочные деньги потратил. Но будем надеяться, что в дальнейшем ему больше повезёт. И куда теперь эта окаянная «Машина времени» его завезёт? Но не будем гадать, а поставим эти успокоительные три звёздочки и подождём. Хорошо ещё то, что стоим не под дождём!

***
Le premier lundi du mois d'avril 1625, le bourg de Meung, où naquit l'auteur du Roman de la Rose , semblait être dans une révolution aussi entière que si les huguenots en fussent venus faire une seconde Rochelle. Plusieurs bourgeois, voyant s'enfuir les femmes du côté de la Grande-Rue, entendant les enfants crier sur le seuil des portes, se hâtaient d'endosser la cuirasse et, appuyant leur contenance quelque peu incertaine d'un mousquet ou d'une pertuisane, se dirigeaient vers l'hôtellerie du Franc Meunier , devant laquelle s'empressait, en grossissant de minute en minute, un groupe compact, bruyant et plein de curiosité.

- А вот и вы, месье Дюма, пожаловали к нам на огонёк, - обрадовано заворковал ННН, увидев полноватого невысокого господина с явным присутствием эфиопских кровей во внешности.
- Да, это я, но никакого, как вы выразились, «огонька» здесь не вижу. Что касается «эфиопских кровей», как вы подумали, то мой предок, действительно, оттуда, как и предок вашего Пушкина.
- Вы так хорошо говорите по-русски от того, что некогда посещали Россию?
- Верно.
- Тогда уж, если вас не затруднит, переведите нам недоучкам ранее приведённый отрывок из «Трёх мушкетёров»
- Охотно.

«В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор "Романа о Розе", казалось взволнованным так, словно гугеноты собирались превратить его во вторую Ла-Рошель. Некоторые из горожан при виде женщин, бегущих в сторону Главной улицы, и слыша крики детей, доносившиеся с порога домов, торопливо надевали доспехи, вооружались кто мушкетом, кто бердышом, чтобы придать себе более мужественный вид, и устремлялись к гостинице "Вольный мельник", перед которой собиралась густая и шумная толпа любопытных, увеличивавшаяся с каждой минутой.»

-Благодарю вас! Так расскажите немного о себе. Прошу вас.
- О путешествии в Россию я мечтал давно. В 1840 году я написал роман «Учитель фехтования», в котором рассказывалась история Полины Гебль — француженки, вышедшей замуж за русского декабриста И. А. Анненкова и последовавшей за мужем в Сибирь. ... Анненков и пригласил меня приехать в Россию. На престоле в то время уже был Александр II, так что на этот раз у меня не возникло проблем, я получил разрешение на въезд. 15 июня 1858 года выехал из Парижа… В Петербурге я не только наносил визиты друзьям и знакомым, посещал дворцы и музеи, но и большую часть дня проводил за письменным столом.
- Что-то новое сочиняли?
- Не перебивайте, молодой человек. Всему своё время.
- Извините! Продолжайте. Прошу вас.
- Со своими же соотечественниками, живущими в России, я вёл себя в полном соответствии с образом гоголевского Хлестакова. Из писательской публики со мной не общался никто, даже демократ Некрасов, будучи редактором журнала «Современник», побрезговал, прислав мужа своей любовницы, Панаева, в качестве чичероне, и всё. ... Графини Шуваловы, которых некий начинающий бумагомаратель Илья Салов упросил показать мне Бородино и рассказать о пребывании Наполеона в Москве, остались очень разочарованы мною, норовившем не слушать их, а «горлопанить» (как они выразились) без умолку. В Троице и Переяславле, меня заинтересовала местная селёдка…

- И долго вы у нас гостили, извините?
— Это продолжалось почти девять месяцев. Погостив в первопрестольной, я отправился в Нижний Новгород, потом путешествовал вниз по Волге до Астрахани. Через Калмыкию и Кизляр попал в Дагестан, побывал в Баку и Грузии. Поездка была сопряжена с риском для жизни: на Кавказе шла война. В Чечне меня и моих спутников обстреляли. Это не помешало мне заявить, что в моей жизни еще не было столь приятного и легкого путешествия!
- Спасибо, мосье Дюма! А теперь, хотя бы - несколько слов о вашем знаменитом узнике замка Иф.
- Le comte de Monte Cristo написан в 1844—1845годах. Имя своему герою я придумал во время путешествия по Средиземному морю, когда увидел остров Монтекристо и услышал легенду о зарытых там несметных сокровищах. Я всего лишь немного изменил название острова. Мною описаны события с 1815 года до конца 1830-х годов.
Одним из прототипов героя стал некий Франсуа Пико, по доносу-шутке своих знакомых, оказавшейся в тюрьме, где провёл около 7 лет. В тюрьме он ухаживал за больным священником, который перед смертью поведал тайну о скрытом сокровище. После освобождения Франсуа Пико разузнал причину своих злоключений и начал мстить, убив всех доносчиков, кроме одного.
Последний доносчик, Антуан Аллю, обо всём догадался и сам убил Франсуа Пико, после чего сбежал в Англию. В 1828 году Антуан Аллю перед смертью исповедался, а священник записал историю, которая вскоре получила огласку.
Я очень заинтересовался этой историей, но мне не понравился тривиальный убийца. Поэтому граф Монте-Кристо никому своими руками не делал зла, а лишь направлял несчастья на недругов.

- Господа читатели, по-моему, этого рассказа с нас вполне достаточно, и мы не будем больше мучить пожилого человека, а разрешим ему благополучно вернуться на его законное место в галерее славы. Сами же отправимся на поиски очередной жертвы, сделав её следующим героем нашего вздорного романа.

***
На сей раз в нашу сеть попал очень жирный «карась». Помимо писательства он славен своими суперсексуальными способностями. Любовник-рекордсмен… Но пусть уж он сам поведает о себе:
- У меня квадратные плечи, короткая шея и движения борца или подмастерья. То, что наклоняю голову вперёд, говорит о моей решительности и инициативности… Это хорошо! Хотелось бы умереть скоропостижно после долгой, сполна прожитой жизни.
Короткая шея доставляет мне массу огорчений. Особенно при общении с прекрасным полом. Да и товарищи замучили этим прозвищем «Бычок». А занятия спортом почему-то делают меня коренастее, но никак не стройнее… Слава пришла ко мне достаточно рано, хотя не избавила от комплексов. Гонкур называет меня «застенчивым быком». Другие считают отчаянным франтом с повадками грузчика. Но я нежен с женщинами, хотя и порой жесток с мужчинами… Мало кто верил, что из меня получится хороший писатель. Даже мой наставник Флобер скептически отнёсся к первым рифмованным опусам своего ученика.

Засияет на мёртвых полянах весна,
И лукавый Амур-птицелов
От жемчужной зари до вечернего сна
Совершает обычный улов.

То в кустах притаится у тихой реки,
То заляжет на берег ручья…
И всегда только там расставляет силки,
Где нога не ступает ничья.

Не успеет лазурная ночь отлететь,
И на небе погаснет луна,
Расстилает Амур свою тонкую сеть,
Бросив горсть золотого зерна.

На приманку укрытых цветами сетей
Прилетает синица, чирок, -
И веселые стаи пернатых гостей,
Попадают в коварный силок.

И уносит жестокий Амур навсегда
Бедных пташек из мирных лесов.
Далеко от ручья, где играет вода,
Далеко от цветущих лугов.

Однажды ему даже пришлось защищать меня на суде. Меня обвинили в порнографии и разврате.
- Прекращай писать эротические вирши и переключайся на прозу, - посоветовал учитель.

Письмо Густава Флобера. Круасе. 19 февраля 1880 года.

«Мой дорогой друг! Итак, это правда? Сначала я думал, что это шутка, но теперь склоняюсь… Да, они положительно бесподобны там, в Этампе! Но сумеем ли мы сладить с судом, существующим на французской территории и её колониях? Каким образом случилось, что стихотворение, когда-то напечатанное в парижском журнале, даже уже не существующем, становится вдруг преступным с момента появления в журнале провинциальном? Что же нам делать теперь? Что писать? В какой стране мы живем! Обвинение в «оскорблении морали и общественной нравственности» - два синонима, составляющих два отдельных пункта. Ко мне был предъявлен еще третий пункт, третье обвинение «оскорбление религии», когда я предстал перед восьмым департаментом с моей «Бовари». Этот процесс послужил гигантской рекламой, которой я приписываю две трети твоего успеха. Словом, я ничего не понимаю. Уже, не косвенная ли ты жертва чьей-нибудь мести? Тут что-то неладно… Не хотят ли дискредитировать республику? Что ж, это возможно… Но пусть бы преследовали, куда ни шло, за какую-нибудь политическую статью, хотя я лично не верю, чтобы все суды, вместе взятые могли бы мне доказать, что это к чему-нибудь кого-либо приводило, но за литературное произведение, за стихи – это уже слишком! Они ответят тебе, что твоя поэзия имеет безнравственные «тенденции». Но с теорией тенденции можно зайти слишком далеко, и потому следовало бы придти к соглашению по вопросу «что есть нравственно в искусстве». С моей личной точки зрения нравственно то, что прекрасно. Ведь поэзия, как солнце, бросает золото на навозную кучу, и тем хуже для тех, кто этого не замечает.
Ты прекрасно разработал общий вопрос, поэтому заслуживаешь похвал, а не тюрьмы и штрафа. «Гений автора в том, - говорит Ла-Брюер, - чтоб хорошо определять и изображать». За тобой и то, и другое. Чего же еще от тебя хотят?
Но «сюжет, - возразил Прюдом, - сюжет, милостивый государь! Двое любовников, прачка, берег реки… Об этом следовало бы говорить деликатнее, тоньше, в изящной форме, и как бы мимоходом предать все это анафеме и под конец вывести почтенное духовное лицо или хотя бы врача, распространяющегося об опасностях любви. А сюжет ваш, так или иначе, способствует «слиянию полов».
Во-первых, - скажешь ты, — это не так, но, если бы даже оно и было так, разве преступление – проповедовать культ женщины? Твои бедные любовники не совершают даже прелюбодеяния. Они оба свободны и не несут на себе никаких обязанностей ни перед кем». Но как бы, однако, ты ни отбивался, господствующая «партия порядка» найдет возражения. Остается только подчиниться… Подчиниться и выдать для упразднения всех без исключения греческих и римских классиков, начиная с Аристофана до кроткого Горация и нежного Вергилия, затем иностранных: Шекспира, Гете, Байрона, Сервантеса, а из наших: Рабле, которым начинается французская литература, потом Шатобриана, лучшее произведение которого имеет темой кровосмешение, затем Мольера (гонение на него Боссюе) и великого Корнеля, так как его «Теодор» имеет сюжетом проституцию, отца-Лафонтена, Вольтера и Жан-Жака Руссо! А волшебные сказки Перро! А о чем говорится в «Ослиной коже»? Где происходит четвертое действие в «Le roi S’amuse» и пр. и пр.? После этого придется уничтожить и все исторические книги, как грязнящие воображение. Ах, будь они трижды прокляты!»

- Золя, Тургенев и Флобер тоже не особенно верили в мой талант. Я же заочно учился у них и не напрасно. Мне писание давалось ой как не легко. Кто бы знал! Даже небольшие статьи отнимали уйму времени и сил. Чуть не плача, помногу часов просиживал я над чистым листом. Выражать свои мысли письменно было нелегкой задачей. Я отчаянно сражался с каждой фразой и даже словом.

Уместно здесь прочесть отзывы об ученике парижского Императорского Наполеоновского лицея за 1859-50 годы: «Превосходный ученик, воля и старания которого заслуживают больших похвал и одобрения. Мало-помалу он привыкнет к нашей работе, и мы надеемся на несомненные успехи».
А вот выписка из характеристики ученика Духовного Института в Ивето (1863-64): «Поведение добропорядочное, прилежание усидчивое, характер хороший, послушный и приятный, чем заслужил всеобщую любовь».
Запись в личном деле за 1866-67 учебный год: «Во время, проведенное в институте, удовлетворял во всех отношениях. Всегда добр и приятен».
И еще письмо супруги Флобера матери нашего героя от 30 октября 1867 года: «Дорогая мадам де Мопассан, я не в силах описать вам все удовольствие, которое доставило мне посещение вашего сына. Это очаровательный мальчик, которым вы должны гордиться. Он немного похож на вас, а также на вашего бедного Альфреда. Его веселое и умное лицо крайне симпатично, и товарищ его сказал мне, что он одарен способностями во всех отношениях. Ваш старый друг Густав очарован им и поручил мне поздравить вас с таким сыном. Но почему вы не приехали вместе с ним? Вы бы нам доставили этим удовольствие… Каролина Флобер».
- В детстве он был необычайно чистым и целомудренным ребёнком, - утверждала мать писателя, Лаура де Мопассан. – Первая интимная связь случилась у сына в шестнадцать лет с прелестной сверстницей.

Я занимал маленькую квартирку в доме №17 по улице Клаудель в Париже. В этом доме соседями были одни проститутки.
Но меня это обстоятельство ничуть не смущало. Я с ними находился в самых дружественных отношениях. Хотя пользоваться их услугами возможности не имелось. Жрицы любви оценивали себя довольно дорого, и у соседа не хватало денег. Насмотревшись их быта, я сотворил свою знаменитую «Пышку». Новелла произвела настоящий фурор. Газеты писали, что появился новый великий писатель. Говорят, что даже сам Флобер, прочитав, запел «Марсельезу» и пустился в пляс. А Эдмон Гонкур воскликнул: - Ишь ты, какую вещицу смастерил наш «Застенчивый бычок»! Маститые писатели теперь признали в нём коллегу, хотя ранее только снисходительно похлопывали по плечу и называли не иначе, как «наш мопс-пацанчик». Но, несмотря на это, дико завидовали его успехам у женщин и считали его сексуальным маньяком. Он с ними не спорил, а декларировал открыто: - Я чувствую, что не способен любить одну женщину, потому что мне слишком нравятся все остальные. Я хотел бы иметь тысячу рук, тысячу губ и тысячу желаний, чтобы получить возможность одновременно обнимать целую толпу этих очаровательных и непостижимых существ. При этом делю весь их род на четыре категории: проститутки, актрисы, простушки и светские дамы.
- Он однажды поразил приехавшего в Париж русского помещика Боборыкина своей половой выносливостью, - свидетельствует Эдмон Гонкур, - в его присутствии доведя до изнеможения двух девиц из знаменитого театра Фоли Берже. Но женщины наскучивали ему быстро…
Если в младые годы из-за нехватки средств достаточно редко пользовался услугами жриц любви, то став знаменитым, он частенько посещал дома терпимости, хотя толпа бесплатных поклонниц росла. Но он предпочитал профессионалок с их предсказуемостью, предпочитая шлюх капризным «порядочным», стремившимся рано или поздно заявить свои права на него. Часто после встречи с какой-нибудь из своих «почитательниц», он немедленно посещал бордель, чтобы расслабиться в естественности и безыскусности, наблюдавшихся там. Как бы запивая дорогой коньяк дешёвым вином.
«Женщины – моя вторая профессия. У меня было более тысячи любовных связей, по преимуществу однодневных. Я удивляюсь тому, как может женщина быть для мужчины чем-то большим, чем обычным развлечением, которое легко разнообразить, как мы разнообразим хороший стол, или тем, что принято называть спортом. Меня никто не разубедит в том, что две женщины лучше одной, три – лучше двух, а десять – лучше трёх. Тот, кто решился ограничиться только одной, поступил бы так же странно и нелепо, как любитель устриц, который вздумал бы за завтраком, обедом и ужином круглый год есть только их».

- Нужно, молодой человек, больше работать, - ворчал Флобер. – Слишком часто и помногу развлекаешься…
- Я после двух или трёх половых актов чувствую такую же усталость, как и после двадцати. А у меня бывало за раз и больше.
- Ну, уж не надеюсь, - засомневался учитель. – Неужели, правда?
- Предлагаю пари!
- Принимаю.
- Тогда немедленно едем в ближайший публичный дом!

Приехали, и учитель стал свидетелем того, как ученик за час управился с шестью подряд. Затем на закуску выбрал ещё самую молодую и совершил с ней шесть актов «на бис». Флобер не верил происходящему, но вынужден был признать свой проигрыш.
- Я в этом вопросе человек необычный. Свой «инструмент» могу привести в боевое состояние в любой момент, когда захочу!
- В самом деле?

Выйдя из борделя, они медленно шли вдоль набережной Сены.

- Да! Посмотри на мои брюки.
Флобер бросил взгляд. Они оттопыривались.
- У меня нету слов! Ну, и гигант…
- Как ты знаешь, среди моих поклонниц всё больше дам высшего света. С некоторыми отношения чисто платонические…
- Неужели? Как можно после того, что я увидел?
- Представьте себе, дорогой учитель. С другими отношения более фривольные.
- И до главного не доходит?
- Да. Из-за некоторой моей лености.
- Ходят слухи, что у тебя шашни с этой американкой… как её?
- С Бланш Рузвельт?
- Да, да! Имя вылетело…
— Это совсем молоденькая дочь сенатора из Висконсина приехала в Европу и вскоре выскочила за престарелого маркиза Д, Алигри. Он не стеснял свободы супруги, сам почти не выезжая из Италии. Бланш неординарная женщина, обладающая разными дарованиями: она талантливый литератор; сотрудничала в журнале, издаваемом Оскаром Уайльдом; обладает неплохим голосом, и некоторое время брала уроки пения у Полины Виардо. Кстати, Тургенев, питающий ко мне симпатию, и познакомил нас. К тому же она писаная красавица, коей восторгались старик Виктор Гюго и английский поэт Браунинг.

Они уселись за столик уличного кафе и заказали выпить.

- Да, мой ученик, ты не перестаёшь меня удивлять твоими подвигами.
- Если вам интересно, то расскажу ещё.
- Охотно послушаю.
- Долгие отношения меня связывали с мадам Эрминой дю Нуайи…
- С женой известного архитектора?
- Да. Чтобы отблагодарить её супруга за такую любовницу, я написал письмо знакомому министру, чтобы архитектора наградили орденом. Мои хлопоты дали результат.
- Говорят и о твоей связи с красавицей графиней Потоцкой…
- С Эммануэлой мои отношения носили сложный характер.
- Что так? Неужели оказалась неприступной?
- Не в том дело… В моей практике неприступных не было. Но мы не стали любовниками… Мы часто виделись и переписывались в шутливо-эротическом духе. Подобные отношения связывали меня и с мадам Штраус, вдовой знаменитого Бизе, женщиной очаровательной и остроумной. Мне нравилась эта незавершённость отношений, потому что партнёрш для постели у меня хватало даже с избытком.
-Тебя, смотрю, всё время тянуло к замужним?
- Я нахожу особое удовольствие в подобных связях. Наличие ревнивого супруга добавляет «перца» в отношения. Потому что сама по себе женщина не доставляет мне особого наслаждения, но возможная ревность её мужа является огромным искушением. К тому же я не верю в возможность счастливого брака.
- Так у тебя же есть рассказ о совершенном союзе – «Счастье» …
- Я собираюсь его переписать, изменив конец. В новом варианте жена обнаружит, что, казалось бы, так любящий муж всё-таки изменяет. И она накладывает на себя руки.
- Зачем же так мрачно?
- Подобный финал более соответствует моему мироощущению, дорогой учитель.

В моём доме всегда жило несколько животных. Одно время сразу несколько собак, кошка, обезьяна и попугай, который сыпал непристойностями. Особенно я неравнодушен к кошкам. Когда я возвращаюсь из очередного путешествия, любимая Пироли не отходит от меня ни на шаг. Ради неё даже покупаю дорогую глянцевую бумагу, чтобы скрип пера по шершавому листу более дешёвой бумаги не нервировал киску…
Ещё хочу признаться, что страшно боюсь холода. Мне везде и всегда кажется, что недостаточно тепло, поэтому даже летом топлю камин. Однажды в августе съездил в Сахару, где в тени за пятьдесят. Меня спрашивали попутчики, не страдаю ли от такой адской жары? Я им лишь усмехнулся и ответил, что чувствую себя здесь как в раю.
Полдень в пустыне, полдень над морем неподвижных, безбрежных песков, заставил меня покинуть «цветущие берега Сены», воспетые м-м Дезульер, отказаться от прохладного утреннего купания и зеленой тени леса, чтобы побывать в знойной тишине пустыни». («В стране солнца»).
Меня считают скрытным человеком. Да я склонен держать многое в тайне. Публике принадлежат мои книги, а не моя личная жизнь. Очень неохотно даю интервью. Не веду дневника и ненавижу исповедоваться в письмах. Переписку сжигаю в камине. Избегаю и предисловий к своим произведениям, а если увижу своё фотографическое изображение, то непременно порву. Как-то гуляя, заметил в витрине книжной лавки свой портрет. Это привело меня в бешенство. Разбил витрину и разорвал полотно в клочья. Конечно, пришлось оплатить стоимость стекла, но я подал в суд на владельца, чтобы не повадно было впредь без согласия автора выставлять его портреты.
Надо мной часто посмеивались те, кто приходил ко мне в гости. Мол, писатель, а в доме не видно книг. И в правду не держу книг ни чужих, ни своих. Злые языки говорят, что я один из самых «некнижных умов». Не буду спорить. Читать не люблю. Пишу лишь о том, что вижу вокруг себя. Ничего не выдумываю, всё беру из жизни.
Океан, море, реку, вообще воду, люблю не меньше, чем женщин. Вода как магнит притягивает меня. Некогда я был отличным гребцом и хорошо плавал, полдня, не вылезая из воды. Кстати, кто-то из критиков написал, что в моих книгах больше утопленников, чем во всей французской литературе.

«Когда муж её был в море, она вдруг проснулась ночью от сильного звериного рёва. То ветер бушевал, порываясь во все стороны, точно сорвавшаяся с цепи собака. Она в испуге поднялась и села; но так как она более ничего не слышала, то опять легла; почти в тот же момент в печной трубе раздался вой, который потряс весь дом; казалось, что целая стая зверей бешено неслась, оглашая пространство свистом и ревом.
Она встала и побежала в гавань. Со всех сторон сбегались женщины с фонарями. Собрались и мужчины; все устремили глаза на пену, серебрившуюся среди ночи на гребнях волн. Буря свирепствовала пятнадцать часов. Недоставало одиннадцати моряков, в том числе и Патэна. Обломки его судна, носившего название «Прекрасная Амелия», были найдены на берегу близ Дьеппа. Трупы его работников были подобраны у Сент-Валери; трупа самого Патэна не нашли». (рассказ «Утопленник»)».
Я образцово чистоплотный и опрятный человек. Если у меня нет возможности хотя бы раз в день принять ванну или искупаться в реке, я с головы до ног обливаюсь себя туалетной водой. Я избегаю дешевых отелей с не очень чистыми простынями, и потому во время путешествий вожу с собой целый чемодан чистого белья. Любая грязь – будь то пыль на столе или пятна на скатерти – вызывают у меня брезгливость и отвращение».

Неудивительно, что в результате постоянного сексуального марафона, наш герой заполучает неизлечимый в то время сифилис.

«Боли преследуют меня с юности, с годами становясь сильнее. Я отдаю себе отчёт в том, что мое здоровье катастрофически ухудшается, физические страдания постоянны, начались галлюцинации и работоспособность падает. Со страшными головными болями, пока борюсь с помощью кокаина… Ко всему прочему, мои золотистые волосы начинают выпадать».

- Бедняга Мопассан теряет свою растительность, - сообщает в салонах любитель слухов и сплетен Тургенев. – Это, он считает, следствие болезни желудка. Ха-ха! Вряд ли здесь виновато несварение… Мы то догадываемся в чем причина. Но при этом наш «Милый друг» по-прежнему очень мил, хотя и стал весьма дурён собой.

«Высочайшее утешение лишь в том, что когда стану совсем немощен, то смогу собственноручно покончить с этим. Нет, я не умру безумным как мои дядя и брат. Я убью себя раньше».

Однажды вечером, устав от нестерпимых болей во всем теле, он взял револьвер и всунул дуло себе в рот. Закрыл глаза, сделал последний вздох и спустил курок. Но услышал лишь отрывистый щелчок. Крутанул барабан. Он пуст. Заботливый слуга, давно заподозривший неладное, вынул патроны.
- Почему барабан пуст? Кто посмел у меня украсть смерть!? – он приходит в бешенство и, схватив нож для резания бумаги, тычет им в горло. Нож туп. Что делать? Бросается к окну, желая выброситься с пятого этажа. Рама не поддаётся – предусмотрительный слуга намертво закрепил задвижки.

«Воющие собаки с предельной точностью передают моё состояние. Собачий вой, горестная жалоба собаки ни к кому не обращена, никому не адресована; просто крик отчаяния разносится в ночи – крик, который я хотел бы исторгнуть из себя… Если бы я мог стонать как они, я уходил бы в широкую долину, в чащу леса и выл бы часами во мраке!»

7 января 1892 года Мопассана положили в психиатрическую больницу. Друзья писателя, желая помочь, привели его стянутого смирительной рубашкой на берег, в гавань. Они решили, что созерцание любимой яхты, может быть, пробудит его гаснущую память, как бы подстегнет сознание. «Милый друг» тихо покачивался на волнах. Синее небо, морской воздух, изящные очертания любимого судна – все это, казалось, успокоило его. Взгляд больного смягчился, губы зашевелились, хотя и не произнесли ни слова. Он долго смотрел на корабль нежным взором. Когда его повели назад, он много раз оборачивался, а глаза его увлажнились…

6 июля 1893 года больной скончался, так и не обретя сознания.

«Мы сохраним о нем память как о самом счастливом и самом несчастном из людей, на чьем примере мы с особой остротой ощущаем горечь крушения человеческих надежд», - писал в некрологе Эмиль Золя.
По-своему отреагировал на смерть писателя и Лев Толстой: «Трагизм жизни Мопассана в том, что, находясь в самой ужасной по своей уродливости и безнравственности среде, был уже близок к освобождению, дышал уже воздухом свободы, но, истратив на эту борьбу последние силы, не будучи в силах сделать ни одного последнего усилия, погиб, не освободившись».

Как-то многословно и туманно, заметим мы.

И «буревестник революции» тоже высказался по этому печальному поводу в характерном для пролетарского писателя ключе: «Погиб Мопассан, грандиозный талант, отравленный фимиамом буржуазных похвал, растративший себя на создание крошечных щекочущих нервы и возбуждающих чувственность новелл, которые читались рантье после сытного обеда».

***

Успешно отловив несчастного Мопассана, забросим в водоём талантов вновь нашу сеть-самобранку. Терпение, читатель. Глядишь, и снова отловим какого-нибудь сазана или осетра для нашей вкусной литературной ухи. Терпение…

- Господа, давайте знакомится. Я один из самых значительных представителей реализма второй половины XIX века. Сын принявшего французское подданство инженера итальянского происхождения (по-итальянски фамилия читается как Дзо́ла), построившего канал в Эксе. Детские и школьные годы я провел в Экс-ан-Провансе, где одним из моих ближайших друзей был художник Поль Сезанн. Мне было неполных семь лет, когда отец скончался, оставив семью в бедственном положении. В 1858, рассчитывая на помощь друзей покойного мужа, г-жа Золя переехала со мной в Париж. В начале 1862 я сумел найти место в издательстве Hachette. Проработав около четырех лет, уволился в надежде обеспечить свое существование литературным трудом. В 1865 опубликовал первый роман — жесткую, слабо завуалированную автобиографию La Confession de Claude. Книга доставила мне скандальную известность, которую еще более умножила горячая защита живописи Эдуарда Мане. Примерно в 1868 у меня возник замысел серии романов, посвященных одной семье (Ругон-Маккаров), судьба которой исследуется на протяжении четырех-пяти поколений. Разнообразие романных сюжетов давало возможность показать многие стороны французской жизни в период Второй империи. Первые книги серии не вызвали большого интереса, зато седьмой том, «Западня», снискал большой успех и принес мне как славу, так и богатство. Я приобрел дом в пригороде Парижа и собрал вокруг себя молодых писателей (среди них были Жорис-Карл Гюисманс и Ги де Мопассан), образовавших недолговечную «натуралистическую школу».
Внезапно возникший из неизвестно откуда ННН бесцеремонно прерывает великого рассказчика и предлагает утомлённому читателю в качестве краткого отдыха нечто весёленькое о нашем герое:

Всем известно, что Эмиль Золя
Любил пирамидальные тополя.
Беспокойный Эмиль,
Отмахав много миль,
Добрался до моря,
Бога моля.

- Тополя, тополя! –
Кричал Золя.
- Мы здесь, Эмиль! –
Кричали из Мелитополя.
Это вам не на Плющихе «три тополя»!

Носился как пух тополиный Золя между Марселем и Неаполем,
Руки-ноги царапая…
Прошёл слух,
Что Золя глух
И ест мух (?!)

Наконец-то Эмиль увидел: стоит красавец-тополь.
Потопал к нему Эмиль, коробку для мух захлопнув.
Взобравшись на тополь,
Увидел в бинокль Акрополь.
Аккры полей под солнцем млеют.
Дождик, полей поля!
Облака алеют, горит земля.

Мысли Золя в облаках витают,
А мимо птицы пролетают.
Эмалью начищенного таза блещет даль.
Дальние дали
Тополя видали.
Раз так миллион
И он
Видел Лион.
Но не он,
Лион,
Неоном люминесцентен…
В кармане ни цента,
Ни франка.
О, милая Франция!
Сцена мира видна стопроцентно:
Это Мексика
На горизонте тонким месяцем
Светится.
Там кактусы
Как китовые усы
Торчат колючками.
Изгибы листьев паучьих
Рассмотреть бы получше.
Ещё дальше горит под солнцем-зонтиком Америка.
У Золя от восторга истерика:
- Ведь Америка
Так далека от Терека!
Ходят по скверику,
Едят мороженое
Негр с индейцем –
Чёрный с краснокожим,
Корчат рожи.
Индейцы Сиу
Выглядят красиво,
А Апачи-бедняги плачут
От неудачи.
Негры-рабы на плантациях
Выкорчёвывают акации.
Гибнет нация!
Чероки длиннорукие
Скальпы снимают от скуки.
У них в руках томагавки,
А под тополем собаки гавкают.
- Зачем забрался на дерево, дядя? –
Кричит ребятня. – Слезай, прыгай, не глядя!
- Отстаньте, несносные дети, -
Ответил Золя. –
- Как много всего на свете!
Хвала тополям!
Затем, посмотрев в направлении нужном,
Увидел Кавказ в облачении южном.
- Открытие! – вскричал Золя. –
- Пишу я романы не зря!

Много позднее Марсель Пруст
Также с тополя
С радостным воплем
Увидит Эльбрус.
А до него Дюма-сын заметил даму с камелиями,
Выходящую из дверей отеля.
Потом уже и Ремарк
Разглядел там и парк.
Арки Аркадии
и Ливадию
раньше всех Овидий
с тополя увидел…

Виднелись всё то виллы, то поля –
Высоки были в древности тополя.
Сто полей
С тополей
Вокруг
Увидел Овидия друг.
Так что не удивил нас открытиями Золя,
Влезая на тополя,
Местных собак зля.

-А таперича, граждане, снова сурьёзное. – голосом Коровьева объявил балагур ННН. – Продолжайте, товарищ Золя. Больше прерывать вас не будем.
- Последующие романы серии были встречены с громадным интересом — их с одинаковым усердием поносили и превозносили. Двадцать томов цикла Ругон-Маккары представляют собой главное моё литературное достижение, хотя необходимо отметить и написанную ранее «Терезу Ракен»— глубокое исследование чувства раскаяния, постигающего убийцу и его сообщницу. В последние годы жизни я создал еще два цикла: Les Trois Villes и Les Quatre Vangiles . Я стал первым романистом, создавшим серию книг о членах одной семьи. Одной из причин, побудивших меня избрать структуру цикла, было желание показать действие законов наследственности. Ругон-Маккары являются отпрысками слабоумной женщины, которая умирает в последнем томе серии, достигнув столетнего возраста и полностью лишившись рассудка. От ее детей — одного законного и двух незаконных — берут начало три ветви рода. Первая представлена процветающими Ругонами, члены этой семьи фигурируют в таких романах, как «Его превосходительство Эжен Ругон»— исследование политических махинаций в царствование Наполеона III; «Добыча», и «Деньги» где речь идет о спекуляциях земельной собственностью и ценными бумагами. Вторая ветвь рода — семейство Муре. Октав Муре, честолюбивый волокита в «Накипи», создает один из первых парижских универмагов на страницах «Дамского счастья» тогда как другие члены семьи ведут более чем скромную жизнь, подобно деревенскому священнику Сержу Муре в загадочном и поэтичном романе «Проступок аббата Муре» Представители третьей ветви, Маккары, отличаются крайней неуравновешенностью, поскольку их предок Антуан Маккар был алкоголиком. Члены этой семьи играют выдающуюся роль в самых сильных моих романах— таких, как «Чрево Парижа», где воссоздана атмосфера центрального рынка столицы; «Западня», в которой суровыми тонами изображается жизнь парижских рабочих в 1860-е; «Нана», чья героиня, представительница третьего поколения Маккаров, становится проституткой, и ее сексуальный магнетизм приводит в смятение высший свет; «Жерминаль»), творение, посвященное забастовке шахтеров на рудниках северной Франции; «Творчество», куда включены характеристики многих прославленных художников и литераторов эпохи; «Земля», повествование о крестьянской жизни; «Человек-зверь», где описывается жизнь железнодорожных рабочих; и, наконец, «Разгром»— изображение франко-прусской войны и первый крупный военный роман во французской литературе.
Ко времени завершения цикла Золя пользовался всемирной известностью и, по общему мнению, был крупнейшим после Виктора Гюго писателем Франции. Тем более сенсационным было его вмешательство в дело Дрейфуса. Золя пришел к убеждению, что Альфред Дрейфус, офицер французского генерального штаба, еврей по национальности, был несправедливо осужден за продажу военных секретов Германии. Разоблачение армейской верхушки, несущей главную ответственность за очевидную судебную ошибку, приняло форму открытого письма президенту республики с заголовком «Я обвиняю». Приговоренный за клевету к году тюремного заключения, Золя бежал в Англию и смог вернуться на родину в 1899, когда ситуация изменилась в пользу Дрейфуса. Золя скончался в Париже от отравления угарным газом, по официальной версии — из-за неисправности дымохода. Его последние слова, обращенные к жене: «Мне плохо, голова раскалывается. Посмотри, и собака больная. Наверное, мы что-то съели. Ничего, все пройдет. Не надо никого тревожить...». Современники подозревали, что это могло быть убийство, но неопровержимых доказательств этой теории найти не удалось.

- Да, весьма подробен наш мосье Золя, - заворчал слега обиженный чужим талантом ННН, - и шутку ввернуть некуда. Но зато любознательный читатель получил массу полезной информации.
Тем временем, мы вновь забросим нашу щедрую на таланты сеть и запасёмся терпением.

***

Умел ли фехтовать Фейхтвангер?
Иль лучше это делал Вагнер?
Фейхтвангер опер не любил.
-Эх, кто ты бы Вагнера убил?
Он оперу ведь погубил!
За это надо наказать
и правду, не боясь, сказать.
Но все боятся - страшен он.
Не уважает он закон.
Кому же поручить "мокруху",
прочистить ему шпагой ухо?
Все фехтовальщики в печали,
но были веселы вначале.
Придётся, видно, самому.
Непостижимо то уму.
Я заколю его на сцене,
не дожидаяся антракта.
Убью его в начале акта.
когда погаснет в зале свет.
Свидетелей тогда и нет!

Теперь о нём и поговорим. А то всё француз да француз. Нужен ведь и контраст иногда. Поэтому послушаем немецкоязычного писателя.

- Родился я 7 июля 1884 г. в Мюнхене в семье богатого еврейского фабриканта. Окончив гимназию, в 1903 г. поступил на филологический факультет сначала Мюнхенского, а потом и Берлинского университета, помимо литературы изучал древние языки, астрологию, философию и германистику. В 1907 г. окончил университет и в том же году защитил докторскую диссертацию. В 1907—1914 гг. много путешествовал, подолгу живя в Италии и во Франции, занимался журналистикой и театральной критикой. Начало Первой мировой войны застало меня в Тунисе, откуда я был интернирован как немецкий гражданин. В 1933 г. эмигрировал во Францию, где участвовал в международном движении в защиту культуры, совместно с Б. Брехтом редактировал издававшийся в Москве в 1936—1939 гг. журнал "Ворт". После захвата Франции войсками гитлеровской Германии, уехал в США, где и прожил до конца своих дней.
-Умер Фейхтвангер в Лос-Анджелесе 21 декабря 1958, - добавил, горестно потерев глаза ННН.

***

- А таперича, как говаривал небезызвестный бывший регент господин-товарищ Коровьев, снова вернёмся, к милым нашему сердцу, французам. Так и хочется сказать по-герасимовски (из «Мумы») ХРАНЦУЗАМ, но воздержимся от соблазна. На очереди у нас писатель, в своё время тоже побывавший в России, поэтому можем с ним при случае даже побалакать по-русски.

- Моё настоящее имя и фамилия Анри-Мари Бейль, а псевдоним - Фредерик де Стендаль.
Родился 23 января 1783 г. в небольшом французском городке Гренобле в семье адвоката Шерюбена Бейля. Генриетта Бейль, мать, умерла, когда мне исполнилось семь лет. Поэтому моим воспитанием занимались тетка Серафи и отец. С ними отношения у меня не сложились. Тепло и внимательно ко относился лишь дед Анри Ганьон. Я был всецело воспитан моим милым дедом. Этот редкостный человек в свое время совершил паломничество в Ферней, чтобы повидать Вольтера, и был им прекрасно принят… Анри Ганьон был поклонником просветителей и познакомил меня с Вольтером, Дидро и Гельвецием. С тех пор у меня зарождается отрицательное отношение к клерикализму. Из-за того, что я в детстве столкнулся с иезуитом Райяном, который заставлял меня читать Библию, я всю жизнь испытывал ужас и недоверие к священнослужителям. Учась в гренобльской Центральной школе, я следил за развитием революции, хотя вряд ли понимал важность ее значения. Я проучился в школе всего три года, освоив только лишь латынь. Кроме того, я увлекался математикой, логикой, занимался философией, изучал историю искусств. В 1799 г. отправился в Париж с намерением поступить в Политехническую школу. Но вместо этого, вдохновленный переворотом Наполеона, поступил на службу в действующую армию и был зачислен сублейтенантом в драгунский полк. Однако в 1802 году я подал в отставку и жил на протяжении последующих трех лет в Париже, занимаясь самообразованием, изучая философию, литературу и английский язык. Затем я находится на торговой службе в Марселе, а в 1805 году возвратился на службу в армию. В качестве военного чиновника наполеоновской армии побывал в Италии, Германии, Австрии. В походах находил время для размышлений и писал заметки о живописи, и музыке. Исписывал своими заметками толстые тетради. Часть этих тетрадей погибла при переправе через Березину. В 1812 г. принял участие в российской кампании Наполеона. Побывал в Орше, Смоленске, на Вязьме, был свидетелем Бородинского сражения. Видел, как горела Москва. В России увидел патриотизм и настоящее величие. Я был поражен тем, что деспотизм русского самодержавия совсем не принизил народ духовно. После падения Наполеона я, негативно воспринимающий Реставрацию и Бурбонов, подал в отставку и уехал на семь лет в Италию, в Милан. Именно здесь я подготавливаю к печати и пишу свои первые книги: «Жизнеописание Гайдна, Моцарта и Метастазио»,«История живописи в Италии», «Рим, Неаполь и Флоренция». В Италии сблизился с республиканцами-карбонариями, завёл дружбу с Байроном. Здесь же пережил безнадежную любовь к Матильде Висконтини, которая рано умерла, но навсегда оставила след в моей памяти. В 1820 году в Италии начинается преследование карбонариев, в том числе и моих друзей. Вспыхивает террор. Поэтому я решаю вернуться на родину. В 1822 возвращаюсь во Францию, в которой по-прежнему у власти Бурбоны. Париж встретил неприветливо, так как сюда добрались слухи моих сомнительных итальянских знакомствах. Приходится быть очень осторожным. Начал печататься в английских журналах, не подписывая свои статьи. В 1822 году публикую книгу "О любви" в различные исторические эпохи. В 1823 и 1825 гг. Также публикую в Париже свои литературные памфлеты «Расин и Шекспир». Издал свой первый роман «Арманс», новеллу «Ванина Ванини». В том же 1829 году мне предлагают создать путеводитель по Риму, и так появляется книга "Прогулки по Риму", представляющая собой рассказ французских путешественников о поездке в Италию. В 1830 году выходит в свет роман "Красное и черное". Эти годы были достаточно тяжелыми (не имел постоянного заработка). Я рисовал пистолеты на полях своих рукописей и писал многочисленные завещания. После установления 28 июля 1830 года Июльской монархии во Франции, я поступил на государственную службу, и был назначен французским консулом в Триесте, а затем в Чивита-Веккию. В 1832 году начал писать воспоминания эгоиста, в 1834 году занялся романом "Люсьен-Левен". С 1835 по 1836 был увлечен написанием автобиографического романа "Жизнь Анри Брюлара". В 1838 году в Париже были опубликованы "Записки туриста", а в 1839 году вышла книга "Пармская обитель".
- Он в последние годы жизни, - вмешивается в монолог ННН, - все чаще пребывал в мрачном настроении. Он тогда и записал в дневнике: «Ничего нет смешного в том, что я могу умереть на улице».
И он действительно умер 23 марта 1842 г. на улице во время прогулки, сраженный апоплексическим ударом. На следующий день во французских газетах появилось сообщение о том, что на кладбище Монмартр погребен «малоизвестный немецкий стихотворец Фридрих Стиндаль».
Пожалуй, и хватит о нём. У нас ещё много желающих в предбаннике копытами бьют и фыркают друг на друга: «Не лезьте без очереди! Вас здесь не стояло». Жаль, что не удалось с ним перекинуться по-русски…

***

Поэт Петрарка
собирал марки.
Тогда почтовых не было,
но то ему неведомо,
Он собирал,
и от восторга умирал.
Он собирал упорно
также порно.
Прятался в уборной
и любовался порно.
Любил он звуки горна,
хотя пионеров тоже не было,
но он не ведал,
что творил.
Когда голодным был,
то суп варил.
Поев, в парк шёл,
в том удовольствие нашёл.
Он в парке,
встав у арки,
слушал, как вороны каркали.
До марок ли?
Он обратился в слух.
Летал и тополиный пух.
К чужим страданьям был он глух.
Любил он лишь Лауру,
по описаньям, дуру.
Сонеты ей он посвящал,
ночами часто навещал.
За что любил-никто не знал,
но с нею радость он познал.

Зачитав свою стихотворную белиберду, ННН удовлетворённо потёр руки: - Вон ныне какая рыбина к нам из глубины веков всплыла. Чуть ли не родоначальник поэзии! Конечно, были и до него. Но всё же… Послушаем, послушаем, что он нам о себе расскажет.
- Родился я 20 июля 1304 года в Ареццо, где нашёл себе убежище мой отец, флорентийский юрист Пьетро ди сер Паренцо (прозвище Петракко), изгнанный из Флоренции — одновременно с Данте — за принадлежность к партии «белых». После долгих скитаний по небольшим городам Тосканы родители девятилетнего мои переселились в Авиньон, а затем мать — в соседний Карпантра. Во Франции я поступил в школу, научился латинскому языку и проявил интерес к римской литературе. Окончив обучение, я по желанию отца начал изучать право, сначала в Монпелье, а потом в Болонском университете, где оставался вплоть до смерти отца. Но юриспруденция совсем меня не интересовала, я всё более и более увлекался классическими писателями. По выходе из университета я не стал юристом, а был посвящён в священники, чтобы найти средства к жизни, так как по наследству от отца получил только рукопись сочинений Вергилия. Поселившись в Авиньоне при папском дворе, я вступил в духовное звание и сблизился с могущественной фамилией Колонна, один из членов которой, Джакомо, был моим университетским товарищем. В следующем году я впервые увидел Лауру, неразделённая любовь к которой составила главный источник моей поэзии и послужила одной из причин моего удаления из Авиньона в уединённый Воклюз. Покровительство Колонна и литературная известность доставили мне несколько церковных синекур; я приобрёл домик в долине речки Сорги, где с перерывами прожил 16 лет. Между тем письма мои и литературные произведения сделали меняы знаменитостью, и я почти одновременно получил приглашение из Парижа, Неаполя и Рима принять коронование лавровым венком. Я выбрал Рим и был торжественно венчан на Капитолии лавровым венком. Прожив около года при дворе пармского тирана Аццо ди Корреджио, я снова вернулся в Воклюз. Мечтая о возрождении величия древнего Рима, я стал проповедовать восстановление римской республики, поддерживая авантюру «трибуна» Кола ди Риенци, что испортило мои отношения с Колонна и побудило переселиться в Италию. После двух продолжительных путешествий по Италии, где я завязал многочисленные дружеские связи (в том числе с Боккаччо), я навсегда покинул Воклюз в 1353 году, когда на папский престол вступил Иннокентий VI, считавший меня волшебником, ввиду моих занятий Вергилием. Отклонив предложенную мне кафедру во Флоренции, я поселился в Милане при дворе Висконти; исполнял разные дипломатические миссии и, между прочим, был в Праге у Карла IV, которого посещал по его приглашению ещё во время его пребывания в Мантуе. В 1361 году я оставил Милан и после неудачных попыток вернуться в Авиньон и переселиться в Прагу поселился в Венеции, где жила моя незаконнорождённая дочь с мужем. Отсюда я почти ежегодно предпринимал продолжительные путешествия по Италии.
ННН поблагодарил великого поэта, крепко пожав его нежную средневековую руку и доверительно добавил:
- Последние годы жизни Петрарка провёл при дворе Франческо да Kappapa, отчасти в Падуе, отчасти в загородной деревеньке Арква, где и умер в ночь с 18 на 19 июля 1374 г., не дожив одного дня до своего 70-летия. Его нашли утром за столом с пером в руке над жизнеописанием Цезаря. На местном кладбище красуется памятник из красного мрамора, поставленный поэту его зятем Броссано, бюст же воздвигнут в 1667 году.
- А таперича (опять по коровьевски), господа читатели, если кто из вас владеет итальянским, почитайте поэта в подлиннике, а кто не владеет, то потерпите самую, что ни на есть, малость и дальше тронемся.

Voi ch’ascoltate in rime sparse il suono
di quei sospiri ond’io nudriva ’l core
in sul mio primo giovenile errore
quand’era in parte altr’uom da quel ch’i’ sono,
del vario stile in ch’io piango et ragiono
fra le vane speranze e ’l van dolore,
ove sia chi per prova intenda amore,
spero trovar pietà, nonché perdono.
Ma ben veggio or sì come al popol tutto
favola fui gran tempo, onde sovente
di me medesmo meco mi vergogno;
et del mio vaneggiar vergogna è ’l frutto,
e ’l pentersi, e ’l conoscer chiaramente
che quanto piace al mondo è breve sogno.
Вот и переводик для тех, кто послушно терпел
и не роптал, - щадяще улыбнулся ННН и для приличия,
кашлянул пару раз, добавил: перевод Евгения Солоновича
-

В собранье песен, верных юной страсти,
Щемящий отзвук вздохов не угас
С тех пор, как я ошибся в первый раз,
Не ведая своей грядущей части.
У тщетных грез и тщетных мук во власти,
Мой голос прерывается подчас,
За что прошу не о прощенье вас,
Влюбленные, а только об участье.
Ведь то, что надо мной смеялся всяк,
Не значило, что судьи слишком строги:
Я вижу нынче сам, что был смешон.
И за былую жажду тщетных благ
Казню теперь себя, поняв в итоге,
Что радости мирские — краткий сон.

***

ННН, приняв важную позу, читает с максимальным выражением, сделав строгим лицо:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.
Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.
Но к холмному приблизившись подножью,
Которым замыкался этот дол,
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,
Я увидал, едва глаза возвел,
Что свет планеты, всюду путеводной,
Уже на плечи горные сошел.
Тогда вздохнула более свободной
И долгий страх превозмогла душа,
Измученная ночью безысходной.
И словно тот, кто, тяжело дыша,
На берег выйдя из пучины пенной,
Глядит назад, где волны бьют, страша,
Так и мой дух, бегущий и смятенный,
Вспять обернулся, озирая путь,
Всех уводящий к смерти предреченной.

ЧИТАТЕЛЬ: - Дорогой вы наш ННН, почитали классика и будя. Скучно. Лучше что-нибудь своё засандальте, да повеселей.
- Повеселей? Это мы могём, - улыбнулся ННН и сменил позу на расслабленную. – Тогда слушайте:

У Данте в писаниях все мутанты:
Смесь червяка с пауком,
а умного - с дураком.
И зачем он писал, пугая людей?
Слышны стенанья и хруст костей.

Данте
любил манты,
будучи в тайне узбеком.
Плов тоже обожал,
носил и кинжал.
Однажды спустился в подвал ада -
так ему было надо.
- Эй, Эвридика,
сюда иди-ка!
Я пришёл за тобой!
Хватит дурить,
валяться и гашиш курить!
Что тебе эти чертоги?
Вон бродит скелет в тоге....
Что тут тебя привлекает?
Иль сам дьявол тебя ласкает?
С ним я сразиться хочу не на шутку!
Дай мне настроиться лишь минутку...

ЧИТАТЕЛЬ: - Э-э-э… дорогой вы наш ННН, чтой-то вы немного того-этого. На кой хрен Эвридику сюда приплели? Она ведь из другой оперы. «Орфей и Эвридика» называется. Сочинил ту бодягу некий Журбин.
- Ох, извините, граждане-читатели! Занесло меня ни в ту степь, - смутился чтец и даже покраснел. – Щас исправлюсь.

Данте всегда писал в темпе анданте.
Писал неспеша,
долго нужное слово ища.
Алигьери любил писать в сквере,
в тени ели.
Пером водил еле-еле.
Комары его при этом ели,
но он терпел
и песни пел.
Пел про Лауру,
безмозглую дуру,
имевшую хорошую фигуру
и склочную натуру.

- А вот и ещё отрывок из «Божественной комедии», изъятый цензурой, - ННН интригующе насупил лоб
·

Отдал концы – так, значит помер
и получил свой личный номер.
Покойник тоже любит счёт
и оформленье, и учёт.
Охоч до частых похорон,
любитель-лодочник Харон.
Чрез речку Стикс он переправит
и всех по адресу направит.
Кому котёл, кому сковорода,
кому расплавленный свинец,
кому кипящая вода.
Ассортимент весьма богат.
Не то, что скучный рай -
ух, весел ад!
На жительство даётся вид -
гостеприимен тот Аид.
Вот появился и клиент,
и он богат.
Ему не нужен рай.
Он хочет в ад.
В аду тепло и мухи не кусают,
и комарам не место там.
Кругом окурки все бросают,
нужду справляют по кустам.
Харон везёт богатого клиента,
наследники в печали.
С него сдерёт большие он проценты,
как лодка к берегу причалит.
Не бойтесь ада, господа,
и не стремитесь в рай.
В аду чистейшая вода,
но жопу чище подтирай!

***
- Ура! Удачно отделались от этого Данте в темпе анданте. Теперь нас ждёт поэт Рабле, и он уже на корабле.

Поэт Рабле
однажды плыл на корабле.
Его нещадно укачало,
но плыть не близко до причала.
Блевал Рабле
на корабле.
К тому же был он беден,
худой и на лицо рабледен.
И налетело вдруг торнадо.
Поэт сказал: - Так, значит, надо.
Молитву стал поэт читать,
мгновенья до конца считать.
Но пощадил его Господь.
И плавно опустилось ночь...
В двадцатом веке жил Рабленин.
Стихи писать он не любил.
В крови увязнув по колени,
уж очень многих он убил.
За это люди его помнят
и в Мавзолее навещают.
Святые и нетленны мощи
всех до сих пор прельщают.

ЧИТАТАЛЬ: - Коротко и ясно, а краткость – сестра таланта. Валяйте дальше. Кто там на очереди?
- Да хоть кого сами подскажите, - забегали глазки у ННН. – Их в очереди столько, что глаза разбегаются, да и многие норовят без… прорваться. Ну, прям, как в брежневские времена за водкой или за колбасой.
- Ну, например, этого… Как его? Из Англии. Поэму «Потерянный рай» написал.
- Мильтон?
- Он самый. Валяйте про него!

***
Появился седой старик в парике и камзоле, с тростью в дрожащей руке. Свободной рукой он закрывался то ли от яркого света, то ли назойливую муху отгонял. Он начал скрипучим, внутриутробным басом без ложной скромности:

- Я Джон Мильтон, один из величайших поэтов Англии, крупнейший публицист и деятель Великой английской революции.
Я получил очень хорошее образование - сначала дома и в школе св. Павла, а потом - в Kембриджском университете получил степень магистра искусств. По окончании курса провёл пять лет у родителей в маленьком городке Гортоне (близ Лондона), погруженный в самообразование и самосовершенствование. Этот первый юношеский период жизни завершился в 1637 путешествием по Италии и Франции, где я познакомился с Галилеем, Гуго Гроцием и другими знаменитыми людьми того времени.
В противоположность большинству великих людей я провёл первую половину жизни среди полной душевной гармонии; страдания и душевные бури омрачили мой зрелый возраст и старость.
- Светлому настроению молодого человека соответствует характер его первых поэм, - продолжил неугомонный ННН (скучно стоять без дела):
«Весёлый" и " Задумчивый", где он рисует человека в двух противоположных настроениях, радостном и созерцательно-грустном, и показывает, как окрашивается для созерцателя природа со сменой этих настроений. Обе короткие поэмы проникнуты непосредственным чувством и особой грациозностью, характеризующей лирику Елизаветинской поры и уже более не встречающейся у самого Мильтона.
«Лисидас" даёт тонкие описания идеализированной сельской жизни, но само настроение глубже и обнаруживает таящиеся в душе поэта патриотические страсти; фанатизм революционера-пуританина странным образом переплетается здесь с меланхолической поэзией в духе Петрарки.
"Комус". Это одна из самых блестящих драматических пасторалей, на которые в то время ещё не прошла мода.
- Не надо столь подробно, - заворчал слушатель. Опускайте названия никому неизвестных произведений, иначе мы этот роман-антологию так и до утра не осилим.
- Понятно, граждане, - согласился покорный ННН. – Как кричали в театре-варьете на малой Садовой: «Маэстро, урежьте марш!»

Отдохнувший старец продолжил, скрепя коленными суставами и покашливая: - Вернувшись из Италии, я поселился в Лондоне, воспитывал своих племянников и написал трактат "О воспитании, имеющий главным образом биографический интерес и показывающий отвращение моё ко всякой рутине.
Вскоре женился.
- Здесь можете поподробней оживились слушатели.
- И эта женитьба превратила моё до того безмятежное существование в целый ряд домашних бедствий и материальных невзгод. Жена уехала от меня в первый год жизни, и своим отказом вернуться довела меня до отчаяния.
- Так штоль сильно любил её? - послышался бестактный вопрос.
- Свой собственный неудачный опыт семейной жизни я распространил на брак вообще и написал полемический трактат «О разводе".
— Вот это верно, вот это правильно! - заволновались и воодушевились слушатели.

ННН жестом призвал к спокойствию и продолжил как бы от автора: - В старости Мильтон очутился один в тесном кругу семьи - второй жены (первая умерла рано, вернувшись в дом мужа за несколько лет до смерти), совершенно чуждой его духовной жизни, и двух дочерей; последних он заставлял читать ему вслух на непонятных им языках, чем возбуждал в них крайне недружелюбное к нему отношение. Для Мильтона наступило полное одиночество - и вместе с тем время величайшего творчества. Этот последний период жизни, ознаменовался тремя гениальными произведениями: "Потерянный рай", "Возвращённый рай» и "Самсон-борец".
- А теперь, господа, чтиво на любителя, - ННН как иллюзионист троекратно щёлкнул пальцами и интригующе улыбнулся. – Отрывок из поэмы «Потерянный рай»:

О первом прослушанье, о плоде
Запретном, пагубном, что смерть принёс
И все невзгоды наши в этот мир,
Людей лишил Эдема, до поры,
Когда нас Величайший Человек
Восставил, Рай блаженный нам вернул, -
Пой, Муза горняя! Сойди с вершин
Таинственных Синая иль Хорива,
Где был тобою пастырь вдохновлён,
Начально поучавший свой народ
Возникновенью Неба и Земли
Из Хаоса; когда тебе милей
Сионский холм и Силоамский Ключ,
Глаголов Божьих область, — я зову
Тебя оттуда в помощь; песнь моя
Отважилась взлететь над Геликоном,
К возвышенным предметам устремясь,
Нетронутым ни в прозе, ни в стихах.
Но прежде ты, о Дух Святой! — ты храмам
Предпочитаешь чистые сердца, -
Наставь меня всеведеньем твоим!
Ты, словно голубь, искони парил
Над бездною плодотворя её;
Исполни светом тьму мою, возвысь
Все бренное во мне, дабы я смог
Решающие доводы найти
И благость Провиденья доказать,
Пути Творца пред тварью оправдав.
Открой сначала, — ибо Ад и Рай
Равно доступны взору Твоему, -
Что побудило первую чету,
В счастливой сени, средь блаженных кущ,
Столь взысканную милостью Небес,
Предавших Мирозданье ей во власть,
Отречься от Творца, Его запрет
Единственный нарушить? — Адский Змий!
Да, это он, завидуя и мстя,
Праматерь нашу лестью соблазнил;
Коварный Враг, низринутый с высот
Гордыней собственною, вместе с войском
Восставших Ангелов, которых он
Возглавил, с чьею помощью Престол
Всевышнего хотел поколебать
И с Господом сравняться, возмутив
Небесные дружины; но борьба
Была напрасной. Всемогущий Бог
Разгневанный стремглав низверг строптивцев,
Объятых пламенем, в бездонный мрак,
На муки в адамантовых цепях
И вечном, наказующем огне,
За их вооружённый, дерзкий бунт.
Девятикратно время истекло,
Что мерой дня и ночи служит смертным,
Покуда в корчах, со своей ордой,
Метался Враг на огненных волнах,
Разбитый, хоть бессмертный. Рок обрёк
Его на казнь горчайшую: на скорбь
О невозвратном счастье и на мысль…

- На этом закруглямс! – ННН скорчил игриво морду лица. – Нам ещё много кого из великих охватить нашим вниманием надо.

***
Его писанья как бальзам.
На то Оноре он Бальзак.
Кто не читал, то поспешите.
Иначе всех вы рассмешите.
Он полный телом был.
Скорее даже толстым.
Его характер не был ведь простым,
Но не ему тягаться в этом с нашим Львом Толстым.
Хотя объём написанного так не мал,
что тянет он на званье «генерал»,
а маршал-то, конечно, Лев Толстой,
который тяготился тем, что он не холостой.
Бальзак женатым не был, тем гордясь,
а с дамами дружил с женитьбою весьма не торопясь.

ЧИТАТЕЛЬ возмущённо: - Прекратите, господин ННН читать нам свою вымученную белиберду! Пущай герой сам о себе расскажет, а мы послушаем.
- Кто ж против? Рассказывайте, господин хороший. Просим.
Поминутно вытирая вспотевший лоб огромным как парашют платком, полнотелый господин открыл рот: - Я Оноре всем на горе! Да ещё и де Бальзак. Родился себе и всем на горе, и всё не помру никак.
- Эт штойт он о себе так неуважительно? - зароптал читатель. – Пьян штоли?
- Я трезв и как Фигаро резв! Могу даже сплясать…
- Плясать не надо. Это мы и сами могём. Лучше скажите, в каком году родились и кто родители?
- Родился 20 мая 1799 г. в Туре; мои родные, по происхождению крестьяне, были выходцами из южной Франции. Изначальную фамилию Бальса сменил отец, когда приехал в 1767 в Париж и начал там долгую чиновничью карьеру, которую с 1798 продолжил в Туре, занимая ряд административных должностей. Частицу «де» в 1830 добавил к имени сам, претендуя на благородное происхождение. Я провел шесть лет в качестве пансионера Вандомского колледжа, завершив образование в Туре и Париже, куда семья вернулась в 1814. Проработав три года письмоводителем в судейской конторе, я убедил родителей разрешить мне попытать счастья в литературе. Между 1819 и 1824 я издал (под псевдонимом) с полдюжины романов, написанных под влиянием Ж.Ж.Руссо, В.Скотта и «романов ужасов».
- Про ужасы, это мы любим! – крякнул довольный читатель. – Валяй дальше!
- В сотрудничестве с различными литературными поденщиками я выпустил множество романов откровенно коммерческого толка. В 1822 началась моя связь с сорокапятилетней мадам де Берни. Страстное поначалу чувство эмоционально обогатило меня, позднее наши отношения перешли в платоническую плоскость, и "Лилия в долине" дала в высшей степени идеальную картину этой дружбы.
- Ишь ты! Бабу-то выбрал старше себя…
- Попытка сколотить состояние на издательско-типографском деле вовлекла меня в крупные долги. Вновь обратившись к писательству, я опубликовал в 1829 роман "Последний Шуан»; позднее мною переработан и издан в 1834 под назв. "Шуаны". Это была первая книга, которая вышла под моим собственным именем, наряду с юмористическим пособием для мужей "Физиология брака» она привлекла внимание публики к новому автору. Тогда же начался главный труд моей жизни: в 1830 появляются первые "Сцены частной жизни", и "Дом кошки, играющей в мяч", в 1831 выходят первые "Философские повести и рассказы". В течение еще нескольких лет я подрабатывал в качестве внештатного журналиста, однако основные силы с 1830 по 1848 были отданы обширному циклу романов и повестей, известному миру как "Человеческая комедия". Появились и самые известные произведения: "Шагреневая кожа,» «Гобсек", "Неведомый шедевр", "Евгения Гранде", "Банкирский дом Нусингена", пьеса "Мачеха" (1848).
Рассказчик продолжал неистова вытирать свою блестевшую от пота как каток лысину и быстро и нервно дышать как после быстрой пробежки
- Помер-то когда и где? – прозвучал бестактный вопрос.
- В Париже, 18 августа 1850 г, - завершил беседу-монолог ННН и в одиночестве захлопал в ладоши. – Зовите следующего.

***
В качестве увертюры предлагаем отрывок из «Айвенго» на языке оригинала:

In that pleasant district of merry England, which is watered by the river Don, there extended in ancient times a large forest, covering the greater part of the beautiful hills and valleys which lie between Sheffield and the pleasant town of Doncaster. The remains of this extensive wood are still to be seen at the noble seats of Wentworth, of Warncliffe Park, and around Rotherham. Here haunted of yore the fabulous Dragon of Wantley; here were fought many of the most desperate battles during the Civil Wars of the Roses; and here also flourished in яancient times those bands of gallant outlaws, whose deeds have been rendered so popular in English song.

- Кто ничего не понял, не отчаиваетесь, - утешил ННН. – Сейчас автора пригласим, и он ответит на все вопросы.
ННН поманил кого-то ручонкой из-за кулис: - Вальтер Скоттыч, подь сюдой дорогой. Вопросики нам наши души жгут. Аж жуть! Поведайте о себе маненько...

- Родился я в Эдинбурге в семье адвоката Вальтера Скотта. Матушка моя, Анна Резерфорд, была дочерью профессора медицины Эдинбургского университета. В семье из 12 детей выжило шестеро, я был 9-м по счёту. В раннем возрасте переболел детским параличом, что привело к атрофии мышц правой ноги и пожизненной хромоте.
- Ах, бедный! – завздыхала женская половина слушателей, а мужская – усилием воли подавила наворачивающуюся скупую слезу и нервно прокашлялась.
- Несмотря на физический недостаток, уже в раннем возрасте я поражал окружающих живым умом и феноменальной памятью. Детство моё тесно было связано с Шотландскими границами, где я проводил время на ферме своего деда, а также в доме своего дяди. В колледже я увлекся альпинизмом, окреп физически, и приобрел популярность среди сверстников как отличный рассказчик. Я много читал, в том числе античных авторов, увлекался романами и поэзией, особо выделял традиционные баллады и сказания Шотландии.
Вскоре поступил учеником в контору отца, потом изучал право, готовясь стать адвокатом. Вместе со своими друзьями организовал в колледже «Поэтическое общество», изучал немецкий язык и знакомился с творчеством немецких поэтов. В первые годы самостоятельной адвокатской практики ездил по стране, попутно собирая народные легенды и баллады о шотландских героях прошлого, увлекся переводами немецкой поэзии, анонимно опубликовал свои переводы баллады Бюргера «Ленора». Затем познакомился со своей первой любовью — Вильяминой Белшес, дочерью эдинбургского адвоката. Пять лет пытался добиться взаимности Вильямины, однако девушка держала меня в неопределённости и в конце концов предпочла мне Вильяма Форбса, сына состоятельного банкира, за которого и вышла замуж.
- Ах какая мерзаувка! – теперь возмутилась мужская половина слушателей, а женская – смущённо молчала.
- Неразделённая любовь стала сильнейшим ударом; частички образа Вильямины в последующем не раз проявлялись в героинях некоторых романов.
- Вы нам об Айвенго поподробней, - заволновался какой-то нетерпеливый слушатель-читатель.
- Да, да! О нём, - подхватил дружный хор.
- Охотно, господа… Айвенго, представитель старинного рода и сын консервативного Седрика. Его отец ненавидит норманнов и уверен, что влюбленную в его сына воспитанницу, леди Ровену, нужно удачно выдать замуж за саксонского рыцаря. В этом кроется ключ к семейному конфликту и причина лишения сына наследства. Такое решение Седрик принял после принятия Айвенго присяги на верность английскому королю.
Чтец устало вздохнул и умоляюще посмотрел на слушателей: «мол, пощадите!»
Сообразительный ННН всё понял и ласково, но настойчиво выпроводил гостя за кулисы.
- Поаплодируем серу Вальтеру, - начал в одиночестве (призыву почему-то никто не последовал) отбивать ладони ННН.

***
- А вот и ещё какой-то знатный господин пожаловал к нам. Вы кто будете?
- Я Луи Арагон.
- О, да он и по-русски лопочет. Где научились?
- Потому, что не раз бывал в вашей стране.
- Тогда поподробней. Когда бывали? Но сначала факты биографии для невежд.

- Родился 3 октября 1897 г. в Париже. Был внебрачным сыном Маргариты Тука, которая записала меня как приёмного сына своей матери и отчима, политического деятеля Андриё. Впоследствии я выбрал себе псевдоним Арагон по названию испанской исторической области. С 1915 года учился на медицинском факультете в Париже. Участвовал в Первой мировой войне санитаром. В молодости был близок к кругу дадаистов и сюрреалистов. В 1927 поэт вступил во Французскую коммунистическую партию…
- Браво! Наш человек, - вклинился ННН.
- …и начал активно заниматься журналистикой.
В августе 1932 в составе интернациональной бригады писателей, изучавшей новостройки социалистического Урала, в том числе — города Магнитогорск, Челябинск. Свои впечатления от поездки отразил в написанном по горячим следам цикле стихов «Ура, Урал!».
- Говорят и жена ваша того… тоже из наших.
- Верно. В 1929 году женился на писательнице Эльзе Триоле (сестре Лили Брик), которой посвящал многие свои стихи. Во время Второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления. В 1957 стал лауреатом Ленинской премии за укрепление мира между народами. В последующие годы резко выступал против авторитаризма советского коммунизма. Осуждал процессы против писателей в СССР, в частности дело Синявского-Даниэля в 1966 году. В 1968-м резко протестовал против ввода войск в Чехословакию.

- Теперь прочтите что-нибудь... да по-французски., - осмелел ННН.

- La quille de bois dans l’eau blanche et bleue
Se balance à peine Elle enfonce un peu
Du poids du pêcheur couché sur la barge
Dans l’eau bleue et blanche il traîne un pied nu
Et tout l’or brisé d’un ciel inconnu
Fait au bateau brun des soleils en marge
Filets filets blonds’ filets filets gris
Dans l’eau toute bleue où le jour est pris
Les lourds poissons noirs rêvent du grand large.

- Тогда уж и переведите. Будьте любезны.

- В воде сияет неба синева,
В волне челнок колышется едва,
И кренится под весом рыбака –
Касается он волн ногой босой,
Рябит вода, свет солнца золотой
Дойдя к слоям придонного песка
Рисует струек, струек светотень,
Там, в голубой воде, где затаился день…

- А теперь от нашего стола, как говорится, вашему, - ННН, напыжившись, начал с выражением:

- Писатель Луи Арагон
любил пить русский самогон.
Россию он любил
и от того так пил.
Обычно пил он натощак,
своё здоровье не щадя.
Случалось, что в кармане пусто -
тогда закусывал капустой.
Здоровье пытке подвергал,
когда закуску отвергал.
Всегда, когда он напивался,
то женской ласки домогался.
У женщин он имел успех
и добивался разом всех.
Любил он Эльзу Триоле.
Её он встретил в феврале.
Она была сестрою Лили.
Ту очень многие любили.
Одним из них был Маяковский,
огромной силищи поэт.
Мог мигом сочинить сонет!
За то враги его убили.
А Осип Брик был мужем Лили.
Они втроём с Володей жили.
Была то шведская семья,
хотя в России так нельзя.
Но мы вернёмся к Арагону,
последовав стиха закону.
Чего ещё он натворил?
Он сам к обеду суп варил.
"А что же Эльза?" .
Ленивая была до нельзя!
Такое мужу надоело,
а он мужчина очень смелый.
Сел в вагон
Арагон
и поехал в Москву,
разгонять тоску.
Давно он не был в отпуску.
На перроне встретил Сталин.
Выпить из горла заставил.
Арагон с вождём дружил,
письма слал и не тужил.
Коммунистом ярым был
и талант в себе убил!
Часто Арагон ходил в "Арагви",
там армянский пил коньяк,
брал цыплёнка-табака
и обгладывал бока.
Но, цыплятами объевшись,
ненадолго впал в столбняк.
И под глазом вдруг синяк!
"Кто ж мне в рожу засветил,
будто я кому не мил?"
В "Метрополь " к себе вернувшись,
завалился сразу спать.
Снились страшные кошмары -
чуть он не сломал кровать.
А с утра на ближнюю дачу
в гости к Кобе заспешил.
Сталин рад, что гость приехал
и сердечно руку жал.
А потом вдруг обругался
и куда-то убежал.
- Вы куда, товарищ Сталин?-
Арагон кричит вослед.
Ждал он час, потом второй,
а вождя всё нет и нет.
Плюнул он на это дело
и поехал в "Метрополь".
Самогону вновь напился -
утолить душевну боль.
"Почему же Сталин скрылся?
Ведь он сам же пригласил."
Арагон пошёл умылся.
Думать больше нету сил.

По прочтении ННН ласково вывел гостя за кулисы, крепко пожав его потную от явного волнения руку.

***
- А вот кто-то к нам в одном ботинке. Это явно Сабатини.
- Да это я, - вошёл новый гость с капитаном Бладом под ручку. – Только я не один, а с героем своего романа.
- Очень хорошо! На наших страницах всем места хватит. А для начала, конечно, несколько слов о себе, будьте любезны.

- Зовут меня Рафаэль, если кто не в курсе. Родился 29 апреля 1875 года в городке Йези (возле Анконы, что на Адриатическом побережье Италии). Мои родители, итальянец Винченцо Сабатини, и мать Анна Траффорд, родом из-под Ливерпуля, были известными оперными певцами. После моего рождения они продолжали выступать и отправили меня в Англию, к родителям матери, которые жили в маленькой деревне у Ливерпуля. Уже тогда я пристрастился к книгам и впоследствии по-английски начал писать потому, что лучшие рассказы прочитал именно на английском языке. Вскоре родители завершили артистическую карьеру и стали преподавать пение, открыв в Порто свою первую школу. И я, которому тогда было около семи лет, переехал к родителям; там же в Португалии я учился в католической школе, а к итальянскому и английскому языкам, добавился португальский. Через несколько лет семья вернулась в Италию, обосновавшись в Милане, а меня отправили учиться в Швейцарию, где я, естественно, добавил к числу известных мне языков французский и немецкий — и первые мои пробы пера были именно на французском, в швейцарской школе. В возрасте 17 лет я покинул школу, и отец, посчитав, что свободное владение пятью языками поможет мне сделать карьеру коммерсанта, отправил меня в Англию. И в 1892 году я прибыл в Ливерпуль, и несколько лет работал переводчиком. В середине 1890-х годов начал писать, а в 1899 году уже сумел заинтересовать своими рассказами ведущие английские журналы. В 1901 году получил контракт на роман, пока, еще не написав ни единого, в 1904 году вышла первая книга. В 1905 году, с выходом второй, я совсем отказался от коммерческой карьеры и целиком посвятил себя литературе - каждый год писал по повести или роману, не считая рассказов. В том же году женился на дочери преуспевающего ливерпульского коммерсанта и переехал в Лондон. В годы Первой мировой войны стал английским подданным и работал на британскую разведку в качестве переводчика. К 1921 году литературный стаж мой насчитывал уже четверть века, но именно тогда ко мне пришел успех - с выходом в Англии, а позже в США, романа "Скарамуш", повествующем о времени Великой Французской революции. Книга стала бестселлером. Еще больший успех сопутствовал роману "Одиссея капитана Блада". К середине 1920-х годов я стал весьма обеспеченным писателем. Однако в 1927 году в автокатастрофе погиб мой единственный сын, и я впал в депрессию, а еще через несколько лет мы с женой развелись. Я купил в тихом местечке на границе Англии и Уэльса дом, где и намеревался прожить остаток жизни. Но в 1935 году вновь женился. Вместе с женой я каждый январь, отправлялся кататься на лыжах в Швейцарию, в Адельбоден. Я продолжал писать, отдавая предпочтение рассказам. В годы Второй мировой войны начались проблемы со здоровьем, писать стал меньше; последний роман, 'Игрок' увидел свет в 1949 году.
Гость затих и заплакал: - Прошу вас, любезный ННН, закончить мою исповедь.
- А последняя книга писателя, сборник рассказов 'Turbulent Tales', вышла в 1950 году. Зимой 1950 года Сабатини, хотя и тяжело больной, отправился, как всегда, в Швейцарию. Но почти все время он проводил в постели, едва в силах держать перо. И 13 февраля 1950 года прекрасного романиста, написавшего около пятидесяти книг и множество рассказов, не стало… Похоронен Рафаэль Сабатини в так полюбившемся ему Адельбодене.

Отрывок из шедевра Сабатини:

«Питер Блад, бакалавр медицины, закурил трубку и склонился над горшками с геранью, которая цвела на подоконнике его комнаты, выходившей окнами на улицу Уотер Лэйн в городке Бриджуотер.
Блад не заметил, что из окна на противоположной стороне улицы за ним с укором следят чьи-то строгие глаза. Его внимание было поглощено уходом за цветами и отвлекалось лишь бесконечным людским потоком, заполнившим всю узенькую улочку. Людской поток вот уж второй раз с нынешнего утра струился по улицам городка на поле перед замком, где незадолго до этого Фергюсон, капеллан герцога, произнес проповедь, в которой было больше призывов к мятежу, нежели к богу.
Беспорядочную толпу возбужденных людей составляли в основном мужчины с зелеными веточками на шляпах и с самым нелепым оружием в руках. У некоторых, правда, были охотничьи ружья, а кое у кого даже мечи. Многие были вооружены только дубинками; большинство же тащили огромные пики, сделанные из кос, страшные на вид, но малопригодные в бою. Среди этих импровизированных воинов тесы, каменщики, сапожники и представители других мирных профессий. Бриджуотер, так же, как и Таунтон, направил под знамена незаконнорожденного герцога почти все свое мужское население. Для человека, способного носить оружие, попытка уклониться от участия в этом ополчении была равносильна признанию себя трусом или католиком. Однако Питер Блад — человек, не знавший, что такое трусость, — вспоминал о своем католичестве только тогда, когда это ему требовалось. Способный не только носить оружие, но и мастерски владеть им, он в этот теплый июльский вечер ухаживал за цветущей геранью, покуривая трубку с таким безразличием, будто вокруг ничего не происходило, и даже больше того, бросал время от времени вслед этим охваченным военной лихорадкой энтузиастам слова из любимого им Горация: «Куда, куда стремитесь вы, безумцы? “

***

ПРЕАМБУЛА:

Уставший гладиатор
понюхал гладиолусы,
погладил волосы
и начал петь вполголоса.
Та песня о тяжёлой доле,
о пребывании в неволе.
В бою победу одержал,
всех в напряжении держал.
Он ведь любимец Цезаря,
и рисковал собой не зря.
Теперь он в одиночку
бессонную проводит ночку.
О горькой думает судьбе
и тяжело вздыхает.
Боец в нём отдыхает.
Его приятель - сам Спартак
восстание готовит,
но всё не ладится никак,
хотя он планы строит.
Рабы мечтают о свободе,
мечи у них остры.
Протеста дух в них бродит,
в сердцах горят костры...

Пока на этом мы закончим
и сходим на балет,
где Мариус Лиепа
танцует много лет.

- Мать моя, - заговорил новый визитёр хриплым как старый граммофон голосом, - скончалась при родах. Воспитанием моим занимался отец, городской судья Франческо Джованьоли. Я с 10-летнего возраста изучал Древнеримскую историю и перечитал труды историков античности. Широкие познания позволили мне попробовать себя в журналистике, но уже вскоре из-за патриотического порыва я отправился добровольцем с братьями Этторе, Марио и Фабио на войну.
С 1862 года в течение пяти лет я преподавал литературу в Школе для унтер-офицеров. В 1866 году принял участие в Третьей итальянской войне за независимость, и поступил под начало Гарибальди.
Участвуя в военных кампаниях, я не оставлял занятие литературой, знакомился с произведениями зарубежных писателей и публиковался публиковала по частям свой первый роман «Эвелина», заслуживший популярность среди читателей. Выходивший по частям «Спартак» рассказывал о восстании рабов и подчеркивал жестокость порабощения.
Я был убежденным материалистом, защитником светского устройства общества.
. Джованьоли закончил рассказ и выразительно посмотрел на ННН. Тот намёк понял и добавил ожидаемое:
- Скончался 15 июля 1915 года в Риме… А теперь нечто лишь с большой натяжкой связанное с нашей темой.

Выдавить зубную пасту из тюбика просто и легко.
Раба выдавить из себя нелегко и проблематично.
Не люблю пить кофе утром с молоком.
Это мне неприятно и для меня нетипично.

Выдавил пасту? Чисть ею зубы теперь
поаккуратней, и не пачкай губы.
Выдавленный раб ведет себя порою как зверь.
Он дерзкий, наглый и грубый.

К тому же он недоволен тем,
что вдруг обрёл свободу.
Случилось подобное у многих затем.
Процесс начал входить в моду.

Выдавили рабов целое стадо.
Дело пошло потоком.
За то не надеялись на награду
и не старались к какому-то сроку.

Народился из пасты и некий Спартак.
Его породил "Блендамед"
Всё ему было ни эдак, ни так.
Стал он готовить побег.

Сколотил из рабов он ватагу.
Захотелось назад им в родное лоно.
Ведь паста мягка как влага
и можно стать даже содержимым флакона.

Им приятна была их каста,
да и в тюбике все всё имели.
Рабы - пролетарского класса,
и от того, как один, очумели.

Тех, кто дал им волю, всех убили.
У них теперь счастья мешок!
Но внезапно все впали в шок -
- вновь в моду входит зубной порошок!

***

ННН, изобразив на лице, всю возможную серьёзность начал:
- Произведения английского писателя, создателя комических характеров Чарльза Диккенса считаются классикой мировой литературы. Творчество яркого социального критика относится к жанру реализма, но в его работах также отражены сказочные, сентиментальные черты.
Небрежно и бесцеремонно оттолкнув ННН, на арену выскочил вприпрыжку пружинистый старичок с бородкой клинышком как у нашего Калинина и торопливо заверещал, нервно, и постоянно одёргивая свой кургузый сюртучок:
- Родители мои по воле судьбы не могли обеспечить восьмерым детям безбедной жизни. Ужасная нищета, бесконечные долги, коснувшиеся меня в юности, впоследствии были выражены в моих позднейших работах. Глава семейства работал на Королевском флоте (военно-морская база), занимал должность чиновника. Вскоре его отправили в город Чатем (графство Кент). Здесь я получил школьное образование.
Случилось так, отец попал в жуткую долговую яму, денег в семье катастрофически не хватало. Согласно государственным законам Великобритании того времени кредиторы отправляли должников в специальную тюрьму, куда и попал Джон Диккенс. Жена и дети каждые выходные также удерживались в месте заключения, считаясь долговыми рабами.
Подобные обстоятельства заставили меня рано выйти на работу. На фабрике по производству ваксы я получал мизерную оплату – шесть шиллингов в неделю, но фортуна улыбнулась несчастной семье Диккенса. Джон унаследовал имущество дальнего родственника, что позволило расплатиться с долгами. После освобождения отца я продолжил работать на фабрике и учиться. В 1827 году окончил Веллингтонскую академию, а после поступил в адвокатскую контору на должность младшего клерка (зарплата 13 шиллингов в неделю). Здесь я трудился на протяжении года, а, освоив стенографию, выбрал профессию свободного репортера. В 1830 году моя карьера пошла в гору, меня пригласили в редакцию «Монинг Хроникал».
ННН плавным движением оттеснил рассказчика и продолжил:
- Начинающий репортер сразу же привлек внимание общественности, читатели оценили заметки, что вдохновило Диккенса к масштабному писательству. Литература стала для Чарльза смыслом жизни.
- В 1836 году, - перехватил эстафету гость, - напечатаны первые мои произведения описательно-нравственного характера, названные «Очерки Боза». Содержание сочинений оказалось актуальным для социального положения большинства горожан Лондона.
. - Достоевский, - вновь перехватил инициативу ННН, - назвал Диккенса мастером письма, искусно отражающим современную действительность. Дебютом прозаика XIX века стал роман «Посмертные записки Пиквикского клуба». В книге собраны жанровые зарисовки, описывающие особенности англичан, их добродушный, живой нрав. Оптимизм и легкость при чтении привлекали интерес все большего числа читателей. Последующие рассказы, повести, романы Чарльза Диккенса имели огромный успех. Граждане, кто назовёт другие произведения классика?
- «Приключения Оливера Твиста»! – крикнул кто-то.
- А ещё?
- «Лавка древностей».
- А ещё!
- «Рождественская история».
- Спасибо. Хватит. На этом закончим наш шабаш.

***
Появился господин в шляпе и плаще.
Он уверенно отстранил стойку с
микрофоном, которая с диким грохотом упала,
затем приподнялся на носках, словно желая
взлететь, и звонко объявил:
- Марш Тореадора из оперы "Кармен"!
И загорланил знаменитую арию:

«Я на тост хочу ответить ваш,
Хочу сказать, что храбростью солдат
Равен тореро, разве на свете есть,
Кто был бы мне, как он, товарищ и брат.
Коррида всех людей волнует,
И цирк бурлит куда ни глянь.
Это ведь праздник, люди ликуют,
Говор и крик, а подчас и шум, и брань.
Споры, гомон, насмешки, шутки,
Неистовый разгул страстей.
Кто трус. тому бывает жутко,
Но в восторге те, кто смелей.
Пора, готовься, смелей вперед, ах...

Тореадор, смелее, тореадор, тореадор,
Знай, что испанок жгучие глаза
На тебя смотрят страстно,
И ждёт тебя любовь, тореадор,
Да, ждёт тебя любовь.

Вдруг весь цирк внезапно замер,
Ах, что случилось, ах, что случилось там,
Твой час настал, твой час настал.
Вот ворвался бык, глаза горят диким огнём,
Всё крушит в порыве диком,
Коня сбивает, пал сражённый пикадор,
"А, браво, торо" - толпа грохочет,
А бык бежит,
Горит огнём бешеный взор,
Дрожат на холке бандерильи,
Взъяренный бык всё бьёт, арена вся в крови,
В страхе все прочь бежать пустились,
Пора готовься, смелей вперёд.

Тореадор, смелее, тореадор, тореадор,
Знай, что испанок жгучие глаза
На тебя смотрят страстно,
И ждёт тебя любовь, тореадор,
Да, ждёт тебя любовь.»

- Господин артист, вы не по адресу, - вымолвил ННН, насупившись. – Мы собираем писателей.
- Так я по первому вероисповеданию и есть писака, - возразил гость. – Актёришкой лишь подрабатываю.
- Коль так, то представьтесь, и в путь.
- Я, с вашего позволения, Проспе́р Мериме́ — французский писатель и переводчик, один из первых во Франции мастеров новеллы. В качестве главного инспектора исторических монументов заведовал составлением реестра исторических памятников (т. н. «база Мериме»). Член Французской академии, сенатор Второй империи. Много сделал для популяризации во Франции русской литературы, которую регулярно переводил.

- Тогда вдвойне милости просим, коль нашу литературу переводили. Наш человек! Продолжайте.

- Родился 28 сентября 1803 года в семье образованного химика и живописца Жана Франсуа Леонора Мериме. Окончив курс юридических наук в Париже, был назначен секретарём графа Д’Арту, одного из министров июльской монархии, а затем главным инспектором исторических памятников Франции. На этом посту я много способствовал сохранению исторических достопамятностей. Во время своего первого путешествия в Испанию в 1830 г. подружился с графом де Теба и его женой, дочь которых стала впоследствии французской императрицей. Я в качестве старого друга семейства графини Монтихо был во время Второй империи близким человеком при Тюильрийском дворе; императрица Евгения питала ко мне сердечную привязанность и относилась как к отцу. В 1853 г. я был возведён в звание сенатора и пользовался полным доверием и личной дружбой Наполеона III. Ещё изучая право в Париже, я подружился с Ампером и Альбером Штапфером. Последний ввёл меня в дом своего отца, собиравшего у себя кружок людей, преданных наукам и искусствам. На его литературных вечерах бывали не одни французы, но также англичане, немцы и даже русские.

- Об этом поподробней, - воодушевился ННН.

- Я один из первых во Франции оценил достоинство русской литературы и овладел русским языком чтобы читать в подлиннике произведения Пушкина и Гоголя. Был и большим почитателем Пушкина, в 1849 году перевел его «Пиковую даму». В 1851 году в «Revue des deux Mondes» вышел мой этюд о Гоголе, а в 1853-м —перевод «Ревизора».

- О, за это особое спасибо!

- Я интересовался также русской историей: в «Journal des Savants» опубликовал несколько статей об «Истории Петра Великого» и очерков из истории казачества («Les Cosaques d’autrefois»). История Смутного времени отражена в «Le faux Demetrius» и драматических сценах «Les Debuts d’un Aventurier».
Также был большим почитателем И. С. Тургенева и написал предисловие к французскому переводу «Отцов и детей», вышедшему в Париже в 1864 г.,

- Что-то вы ни словом о «Кармен», - обеспокоился ННН.

. - Одним из известнейших произведений стала новелла «Кармен», где мне так хорошо удалось описание цыганских нравов, а также образ цыганки. Новелла взята за основу сюжета одноимённой оперы Жоржа Бизе, музыка которой невероятно популярна и в наше время.

- С арии из этой оперы я, собственно, и начал к вам свой визит…

***

Жил давно Хемингуэй,
но не так, чтобы уж очень.
Он любил и шум морей,
заодно и виски горечь.

И кубинская сигара,
словно то зубная щётка,
на здоровье намекала.
Нравились ему красотки.

И "Снега Килиманджаро",
как и тот "Старик и море",
обдавали винным жаром,
и не ведал с ними горя.

И в Испанию поехал,
и в Париже куковал.
Жаждал он всегда успеха
и успех бывал не мал.

И охотник, и рыбак,
серцеед, и журналист.
Он когда в кафе обедал,
наполнял романом лист.

Колокол звонил надрывно
по всем тем, кто жертвой пал.
Прожигал он жизнь активно -
будто в нём горел напалм.

Но финал печален был,
и глумленье неуместно.
Ему стало с собой тесно,
и себя он вдруг убил.

Вошёл крепкий, коренастый, невысокого роста мужичок в кожаной куртке и кожаных штанах, с охотничьим ружьём через плечо. На квадратном лице серебрилась аккуратная бородка. В руке сверкала бутылка виски, к которой гость постоянно прикладывался. После очередного глотка он смачно икнул и, оглядев аудиторию мутным взором, спросил:

-What gentlemen want from me?

- Tell us a little about yourself and. preferably in Russian, - нашёл, что спросить ННН.

- In Russian, so in Russian. Please listen ..., - преодолев повторную икоту ответил гость.

- Я появился на свет 21 июля 1899 года в провинциальном городке Оук-Парк, в уважаемом и образованном семействе. Мать слыла весьма эксцентричной и эмоциональной женщиной, в то время как отец, напротив, был весьма замкнутым и суровым мужчиной.
Именно он привил мне любовь к природе: обучал тонкостям рыбной ловли, охоте, умению ориентироваться в незнакомой местности. В дальнейшем эти детские походы переросли в настоящую страсть к приключениям.
В школе я делал большие успехи в спорте и английском языке, увлеченно занимался боксом и легкой атлетикой, играл в футбол. Но самым любимым предметом была литература. Я много читал и писал статьи для школьной газеты, которые неизменно пользовались большой популярностью.
Уже тогда я, несмотря на протесты родителей, твердо решил, что свяжу свою судьбу с литературой.

- Известно, что с началом Первой мировой войны вы отчаянно стремились попасть на фронт, однако сильная травма глаза, полученная во время занятий боксом, стала тому преградой, - спросил о существенном ННН.
- Все же, я добился того, что меня взяли в Красный крест в качестве шофера.
- Спасая раненого солдата, вы попали под перекрестный огонь, и лишь чудом остались живы?
- Полученные многочисленные раны всю жизнь напоминали мне об ужасах войны, которые в дальнейшем я описал в своем романе «Прощай, оружие!». В 1921 году я перебрался в город своей мечты – Париж. Благодаря знакомству с хозяйкой книжного магазина Сильвией Бич мне удалось познакомиться с местной богемой. Но наибольшее влияние на меня оказала встреча с экстравагантной Гертрудой Стайн, ставшей для меня настоящим учителем. Именно она убедила молодого репортера завязать с журналистикой и стать писателем.

- Как известно, - заговорил ННН, - первая слава к вам пришла в 1926 году, после публикации романа «И восходит солнце». Далее последовали сборники с многочисленными рассказами, которые также не оставили равнодушными читателей. Но наибольший успех принес роман «Прощай, оружие!», в котором была описана трогательная история любви, происходившая на фоне декораций Первой мировой войны.
- Популярность моих романов была столь высока, что книги мгновенно раскупались даже в период экономического кризиса в Соединенных Штатах.
- Жемчужиной творчества стала повесть «Старик и море», за которую в 1953 году он был награжден Пулитцеровской премией, - выкрикнул какой-то осведомлённый слушатель
- А год спустя это произведение позволило мне получить Нобелевскую премию, - скромно потупил взор автор и сделал впечатляющий глоток. - Я был женат четыре раза, став отцом троих детей, - мощный глоток явно добавил писателю сил. - Меня всегда привлекали не только красивые, но умные и образованные женщины, в общении с которыми я черпал творческое вдохновение.
- На склоне лет вы жестоко страдали от многих серьезных заболеваний, - перехватил инициативу ННН, косясь на соблазнительную бутылку (а вдруг предложит?).
- Его преследовала депрессия в совокупности с паранойей, - добавил кто-то осведомлённый. - Ему казалось, что его постоянно преследуют шпионы, и вся его жизнь отслеживается ФБР.

Писателя пытались лечить электрошоком, однако эта методика не принесла результатов. Все чаще он задумывался о самоубийстве, и 2 июля 1961 года ушел из жизни, застрелившись из собственного ружья. А теперь нашего клонированного гостя попросим собственноручно зачитать отрывок из его самого знаменитого шедевра.

Слушатели авансом бурно зааплодировали. Воскресший воинственно крякнул, влил в себя остатки зелья и начал.
«Эх, жадина так мне и не предложил», - обиделся про себя ННН и пододвинул чтецу микрофон.
- The Old Man and The Sea! – отрыгнул он громовым баритоном. - He was an old man who fished alone in a skiff in the Gulf Stream and he had gone eighty-four days now without taking a fish. In the first forty days a boy had been with him. But after forty days without a fish the boy's parents had told him that the old man was now definitely and finally salao, which is the worst form of unlucky, and the boy had gone at their orders in another boat which caught three good fish the first week. It made the boy sad to see the old man come in each day with his skiff empty and he always went down to help him carry either the coiled lines or the gaff and harpoon and the sail that was furled around the mast. The sail was patched with flour sacks and, furled, it looked like the flag of permanent defeat.
The old man was thin and gaunt with deep wrinkles in the back of his neck. The brown blotches of the benevolent skin cancer the sun brings from its reflection on the tropic sea were on his cheeks. The blotches ran well down the sides of his face and his hands had the deep-creased scars from handling heavy fish on the cords. But none of these scars were fresh. They were as old as erosions in a fishless desert.
Everything about him was old except his eyes and they were the same color as the sea and were cheerful and undefeated.
''Santiago,'' the boy said to him as they climbed the bank from where the skiff was hauled up. ''I could go with you again. We've made some money.''
The old man had taught the boy to fish and the boy loved him.
''No,'' the old man said. ''You're with a lucky boat. Stay with them.''
''But remember how you went eighty-seven days without fish and then we caught big ones every day for three weeks.''
''I remember,'' the old man said. ''I know you did not leave me because you doubted.''
''It was papa made me leave. I am a boy and I must obey him.''
''I know,'' the old man said. ''It is quite normal.''

***

- Дорогой вы наш, Фёдор Михайлович, почему вы один? «А где же братья ваши?» —слезливо спросил ННН, узнав новом госте величайшего писателя.
- В запой подлецы ушли, - туберкулёзно кашлянул гость и кому-то погрозил кулаком.
- Тогда бы хоть «Идиота» за кампанию захватили.
— Вот он идиот, - ткнул себя в грудь гость, снова кашлянув. – Он перед вами.
Слушатель поёжились. Что-то сейчас будет.
- Вы чем-то взволнованы? -задушевно заурчал котом ННН. – Успокойтесь и расскажите о себе нам, вашим потомкам и почитателям.
- Ну, если потомкам, то слушайте, - слегка оттаял писатель.
- Родился 30 октября (по вашему стилю 11 ноября) 1821 года. Детство прошло в большой семье, которая принадлежала к дворянскому классу. Я был вторым из семи детей. Отец семейства – Михаил Андреевич Достоевский работал в больнице для малоимущих. Мать – Мария Фёдоровна Достоевская (девичья фамилия – Нечаева) происходила из купеческого рода. Когда мне было 16 лет, внезапно умирает мать. Отец вынужден отправить старших сыновей в пансион К. Ф. Костомарова. С этого момента братья Михаил и Фёдор Достоевский поселяются в Санкт-Петербурге.
Через два года отца убивают крепостные крестьяне.
Во время учёбы я часто читал произведения, как зарубежных поэтов – Корнеля, Бальзака, Гёте, Гофмана, Шекспира, так и русских.
Этот год можно считать началом многочисленных этапов моего творчества. Именно в этот год пишу свое первое произведение – «Бедные люди», которое после выхода сразу же приносит славу. Роман Достоевского «Бедные люди» был высоко оценен В. Белинским. Однако если содержание романа «Бедные люди» было хорошо принято публикой, то уже следующее произведение натыкается на непонимание. Повесть «Двойник» не вызывает абсолютно никаких эмоций, и даже критикуется.
22 декабря 1849 года – переломная дата в моей жизни, т. к. в этом году меня приговаривают к казни. Привлекают к суду по «делу Петрашевского», и 22 декабря суд выносит приговор о смертной казни. Многое предстает в новом свете для меня, но в последний момент, перед самой казнью, приговор сменяют на более мягкий – каторжные работы. Практически все свои ощущения я пытаюсь вложить в монолог князя Мышкина из романа «Идиот».
В этот период творчество Достоевского затихает из-за того, что писатель отбывает наказание в ссылке в Омске. Сразу после отбытия срока, в 1854 году меня отправляют в седьмой линейный сибирский батальон рядовым солдатом. Здесь я знакомлюсь с Чоканом Валихановым (известный казахский путешественник и этнограф) и c Марией Дмитриевной Исаевой (жена бывшего чиновника по особым поручениям), с которой начинается роман.
После смерти мужа Марии Дмитриевны я женился на ней. После произошедших событий я стал крайне набожным, и приобрёл свой жизненный идеала в лике Христа. В 1859 году я вместе с женой и приемным сыном Павлом покинул место службы – город Семипалатинск, и перебрался в Петербург. За мной продолжается неофициальное наблюдение.
Вместе со своим братом Михаилом работаю в журнале «Время», далее в журнале «Эпоха». В этот же период пишу «Записки из мертвого дома», «Записки из подполья», «Униженные и оскорблённые», «Зимние заметки о летних впечатлениях». В 1864 году умирают брат Михаил и жена Достоевского. Он часто проигрывает в рулетку, влезает в долги. Деньги очень быстро заканчиваются, и я переживаю тяжелый период. В это же время сочиняю роман «Преступление и наказание», который пишу по одной главе, и тут же отсылаю в журнальный набор. Чтобы не потерять права на собственные произведения (в пользу издателя Ф. Т. Стелловского), вынужден написать роман «Игрок». Однако для этого у меня не хватает сил, и я вынужден нанять стенографистку Анну Григорьевну Сниткину.

Рассказчик затихает, показывая на горло – осип, мол.

- Кстати, роман «Игрок» был написан ровно за 21 день в 1866 году., - продолжает безотказный ННН. - В 1867 году уже Сниткина-Достоевская сопровождает писателя заграницу, куда он отправляется, чтобы не потерять все деньги, полученные за роман «Преступление и наказание». Жена ведет дневник об их совместном путешествии, и помогает обустроить его финансовое благополучие, взвалив на свои плечи все экономические вопросы.
Этот последний период в жизни Достоевского проходит весьма плодотворно для его творчества. С этого года Достоевский вместе с женой поселяется в городе Старая Русса, находящемся в Новгородской губернии. В этот же год Достоевский пишет роман «Бесы». Через год появляется «Дневник писателя», в 1875 – роман «Подросток», 1876 – рассказ «Кроткая». В 1878 году происходит значимое событие в жизни Достоевского, император Александр II приглашает его к себе, и знакомит с семьей. За два последних года своей жизни писатель создает одно из лучших и самых главных своих произведений – роман «Братья Карамазовы».
- 28 января (по новому стилю – 9 февраля) 1881 года Фёдор Михайлович Достоевский умирает из-за резкого обострения болезни эмфиземы. Это произошло после скандала с сестрой писателя – Верой Михайловной, просившей брата отказаться от наследства – имения, доставшегося от тетки А. Ф. Куманиной.

- А сейчас, Фёдор Михалыч, для вас нечто весёленькое. Только не обижайтесь!
- Давно перестал обижаться, - сипит писатель и отмахивается рукой – мол, валяйте!

Достоевский, поев, икнул.
- Ну и кашу сварили братья на керогазе!
Если б в печке -
было б есть легче.
После того, как икнул,
перо в чернила обмакнул,
поставил кляксу - дурная примета.
Взял в рот конфету.
Поупражнялся с топором,
желая достоверности.
Ударил кресло, разрубив, -
всё надо знать для верности!
За проценты топором... бедную старушку.
Раскроил студент бабуле самую макушку...
Сел писать, аж страшно даже.
Не писал пока, чтоб гаже.
Публика зато в восторге:
как красива она в морге.

"Вкусней" любой котлетки
ему была рулетка.

На ней он как на скрипке
не допускал ошибки...

Но как-то раз продулся в ноль!
На пальце выскочил мозоль.

Купюры больно аж считать...
Решил он пианистом стать.

Картёжный стол как море клавиш.
Пропал, коль не по той ударишь.

Играл он фуги и гавоты,
листая деньги, а не ноты.

Но вдруг опять продулся в прах.
Все игроки вскричали "Ах"!

А он в припадок резко бух,
и разлетелся денег пух...

С тех пор зарёкся он играть,
решивши романистом стать.

И вот романов прёт поток,
прорвавши изобилья рог!

***

Известный Мавр, зовут Отелло -
любитель женского он тела,
исключительно - белого,
а не чёрного и не смуглого
как у слуг его.

Ревновал свою супругу
как к врагу, да так и к другу.
Тяжело жилось той даме:
часто жаловалась маме.

А мамаша ей: - Терпи!
Он в душе ведь очень добрый.
Ревность же, - то дар утробный.
Сердце гордое скрепи.

- Нету сил терпеть уж больше!
Убежать хочу я в Польшу,
замуж выйду там за пана,
стану католичкой.

- Это ж очень неприлично, -
ей мамаша возражает.
От поляков кто ж рожает?
Хотя это дело лично.

Нарожай ты негритят,
предпочтительней мальчишек.
Словно выводок котят
пусть пищат и он их слышит.

- Да Отелло ведь глухой.
Никогда не чистил уши.
На войне большой дубиной
Враг Отелло оглоушил.

- От дубины глухота?
И причина та не в чистке?
Но в душе лишь красота
как у юной гимназистки.

Хоть и был Отелло глух,
но поверил в ложный слух,
что супруга Дездемона
отдалась внутри вагона

Она ехала куда-то
почему-то лишь одна.
- Отдалась? То - ерунда, -
- говорит мамаша трезво.

- Бабка, не в своё ты дело влезла! -
закричал Отелло тёще.
Во всё горло, со всей мощью.
И жену схватил за горло.

Удушил бедняжку быстро,
за компанию - и тёщу.
Та была так ненавистна,
что сделать это было проще.

Отелло бел душой,
но чёрен телом,
Он был левшой
и занимался делом.
Он по призванью был кузнец.
и в деле этом молодец.
Любил он молотки и наковальню.
Ковал мечи он и орала,
Закончив труд, явился в спальню,
где в одиночестве его жена орала.
- Зачем пришёл такой ты злой,
весь перепачканный золой?
- Я, прежде, чем тебя душить,
велю твой пеньюар ушить.
В республике
ЮАР он сшит,
где мои предки испекали бублики.
- Он мне велик или ты шутишь?
- Ты в нём толста и неуклюжа.
Тебе к лицу, коль будет уже.
- Тогда пойду я в ателье,
где правит всем портной Тевье.
- Но он же раньше был молочник,
престранный тип, задира, склочник.
- Остепенился, говорят!
Теперь любой он шьёт наряд.
- Сходи, сходи. Не прогадаешь,
но от чего же ты хромаешь?
- То - есть последствия шпагата!
За йогу вот такая плата.
- Полегче надо себя гнуть.
Я не успею и моргнуть,
как ты порвёшь себе промежность,
не дав мне проявить и нежность.
Хочу душить тебя здоровой,
не недобитою коровой.
Она ушла, а он в раздумье:
"Душить её иль не спешить?
Позволить даме пеньюар ушить?"
Она пришла в прикиде новом,
сияя вся как медный таз.
За сим закончим наш рассказ.

- Всем знакомо имя великого классика английской литературы Уильяма Шекспира, - cпросил тревожно ННН, опасаясь отрицательного ответа.
- Он является всемирно известным драматургом, поэтом и писателем. Многие произведения Шекспира переведены на русский язык, - не подвели ННН слушатели.
- Не сохранилась точная дата появления на свет, - продолжил ННН. - Считают, что он родился в Стратфорд-на-Эйвоне в апреле 1564 года. Доподлинно известно, что 26 апреля он был окрещён в местной церкви. Его детство прошло в многодетной состоятельной семье, он был третьим ребёнком среди семи братьев и сестёр.
Исследователи жизни и творчества Шекспира предполагают, что своё образование он получал сначала в грамматической школе Стратфорда, а потом продолжал обучение в школе короля Эдуарда Шестого. В восемнадцатилетнем возрасте он обзаводится семьёй. Его избранницей становится беременная девушка по имени Энн. В семье писателя было трое детей.
В 20-летнем возрасте Шекспир покидает родной город, перебирается в Лондон. Там его жизнь складывается нелегко: чтобы заработать средства, он вынужден соглашаться на любую работу в театре. Затем ему доверяют играть небольшие роли. В 1603 году на сцене театра появляются его пьесы, и Шекспир становится совладельцем труппы под названием «Слуги короля». Позже театр получает название «Глобус», перебирается в новое здание.
- Материальное состояние Уильяма Шекспира становится гораздо лучше? – заинтересовались слушатели.
- Конечно, - успокоил ННН. - Первая книга писателя была издана в 1594 году. Она принесла ему успех, деньги и признание. Несмотря на это, писатель продолжает работу в театре.
Литературное творчество Шекспира можно условно разделить на четыре периода.
На раннем этапе он создаёт комедии и поэмы. В это время им написаны такие произведения, как «Два веронца», «Укрощение строптивой», «Комедия ошибок».
Позже появляются романтические произведения: «Сон в летнюю ночь», «Венецианский купец».
Самые глубокие философские книги появляются в третьем периоде его творчества. Именно в эти годы Шекспир создаёт пьесы «Гамлет», «Отелло», «Король Лир».
Последние произведения мастера характеризуются отточенным слогом и изящным поэтическим мастерством. «Антоний и Клеопатра», «Кориолан» являются вершиной поэтического искусства.
Интересным фактом является оценка произведений Уильяма Шекспира критиками. Так Бернард Шоу считал Шекспира устаревшим писателем по сравнению с Ибсеном. Лев Толстой неоднократно выражал сомнение в драматургическом таланте Шекспира. И всё-таки талант и гениальность великого классика неоспоримый факт. Как говорил известный поэт Т. С. Элиот: «Пьесы Шекспира всегда будут современными».

- А теперь Сонеты в переводах Маршака, - радостно провозгласил ННН. – Сам вам почитаю. Не обессудьте!1

Мы урожая ждем от лучших лоз,
Чтоб красота жила, не увядая.
Пусть вянут лепестки созревших роз,
Хранит их память роза молодая.

А ты, в свою влюбленный красоту,
Все лучшие ей отдавая соки,
Обилье превращаешь в нищету, -
Свой злейший враг, бездушный и жестокий.

Ты - украшенье нынешнего дня,
Недолговременной весны глашатай, -
Грядущее в зачатке хороня,
Соединяешь скаредность с растратой.

Жалея мир, земле не предавай
Грядущих лет прекрасный урожай!

Когда твое чело избороздят
Глубокими следами сорок зим,
Кто будет помнить царственный наряд,
Гнушаясь жалким рубищем твоим?

И на вопрос: "Где прячутся сейчас
Остатки красоты веселых лет?" -
Что скажешь ты? На дне угасших глаз?
Но злой насмешкой будет твой ответ.

Достойней прозвучали бы слова:
"Вы посмотрите на моих детей.
Моя былая свежесть в них жива,
В них оправданье старости моей".

Пускай с годами стынущая кровь
В наследнике твоем пылает вновь!

Прекрасный облик в зеркале ты видишь,
И, если повторить не поспешишь
Свои черты, природу ты обидишь,
Благословенья женщину лишишь.

Какая смертная не будет рада
Отдать тебе нетронутую новь?
Или бессмертия тебе не надо, -
Так велика к себе твоя любовь?

Для материнских глаз ты - отраженье
Давно промчавшихся апрельских дней.
И ты найдешь под, старость утешенье
В таких же окнах юности твоей.

Но, ограничив жизнь своей судьбою,
Ты сам умрешь, и образ твой - с тобою.

- Понравилось?
- Да… – пронеслось многоголосьем.
- А сейчас ещё больше понравится. Держитесь за ручки кресел и не падайте в обморок…

У короля Лира
из пьесы Шекспира
была любимой не арфа, а лира.
На ней он играл часто,
считая себя несчастным.
- А в чём было дело?
- спросим несмело.
Потому что пьесу не читали,
а лишь страницы листали.
Говорят король Лир
любил не войну, а мир...
Как-то Лир вино пролил на скатерть (вот свинья)
и стал орать: - Не я, не я!
- А кто?- спросил слуга его,
-призрак в манто?
Любил Лир и ливер...
Как-то Лир целый кубок вина в себя влил.
Любил он под звуки лир попойки и празднества.
Иногда был галантен и мил.
Женщин не бил!
Но вина много пил...
Шекспир о том писал:
о чём сюжет и что там было
из памяти водою смыло.
Кто не читал и в тятре не смотрел,
тот много потерял -
для пьесы там хороший материал...
Главное, что он был лирик, любил играть на лире,
но думал о рапире.
умел отлично фехтовать.
Был у него и свой кумир,
один бесстрашный командир,
носивший бархатный мундир.

Шекспир
любил пир!
Любил и спирт.
Щёки розовели, как выпьет бокал.
И пьесу писать приступал.
Потом долго спал.
Проснувшись, носом в пьесу уткнувшись,
писал снова:
за словом слово.
Много он так написал с похмелья,
опившись зелья.
"Ромео с Джульеттой"
писал под котлету.
Закусывал, чавкал,
икал и плакал.
Потом пошёл покакал.
А там Отелло уж сидит
и любопытствующе глядит.
- Чего, мол, ты, Шекспир, припёрся?
Посрать спокойно не дадут!
- Тебе я Дездемону в жёны решил отдать,
и хватит срать!
- Да прихватило после пира, -
пожаловался он Шекспиру.
Вот жопу только нечем...
- На рукопись мою!
- Спасибо! Ваши пьесы вечны!
Использую ладонь свою.

***

Пилигрим наложил грим
и пошёл по дорогам.
Сначала в гости к братьям Гримм
решил зайти пилигрим.
Он хотел быть не узнан и неуязвим.
потому и - грим.

Адрес братьев он не знал,
но а сказки - наизусть.
- Хоть я адреса не знаю,
ну и пусть, ну и пусть!

У дороги встретил бабу
стал расспрашивать её,
где же братья те живут?
Баба требует награду.

Он ей посох предлагает
как награду, стало быть.
Бабе посоха не надо.
Она гневно стала выть.

- Так чего тебе же надо?
Будь и посоху ты рада.
- Что мне делать с ним прикажешь?
- баба завопила.

-Ты дорогу мне укажешь,
будешь тем мне мила.
- Как же укажу дорогу я,
коль сама не знаю, б**?

- Ты и сказки не читала?
Лучше уж сознайся.
- Я читала очень мало.
Что ты привязался?

- Тогда посох мне верни
и уйди с дороги прочь.
Этот посох очень ценный,
это посох Босха!

- Не люблю я воска,
хотя пчёлок уважаю.
- Ты глуха ещё к тому же?
Буду жаловаться я мужу.

- Я одна живу, без мужа!
Забирай свой посох!
Если адрес обнаружишь,
всё равно путь будет долог.

Вдруг подъехала карета,
дверца приоткрылась.
В ней сидели братья Гримм.
И опешил пилигрим.

- Вот так встреча, вот так радость! -
На ловца и зверь бежит.
В миг прошла его усталость.
Мелко пилигрим дрожит.

- Очень рад я встречи с вами, дорогие братья!
- А вы кто? Представьтесь.
Пилигрим оправил платье;
- Сказок ваших почитатель.

Мы на этом бред закончим.
Ты устал, читатель.

Аудитория зааплодировала, а ННН напыжился и начал рассказ:
- Братья Гримм – немецкие писатели, родом из семьи чиновника, - серьёзным голосом продолжил. - Их отец был адвокатом. Детство прошло в немецком городке Кассель, но родились они в Ханау. Первым увидел белый свет Якоб, 4 января 1785 года, в следующем году 24 февраля 1786 появился на свет Вильгельм.
Братья с детства стали единым целым, их дружба продлилась до конца дней. Они росли крепкими и выносливыми мальчишками. Спустя 10 лет в семье произошло горе, отец умер, и семья осталась в тяжелом финансовом положении. Матери одной было сложно учить двух сыновей, но на помощь пришла тетушка, которая очень любила племянников, она и помогла сестре выучить Братьев Гримм.
Будучи студентами, они добились большого успеха, были лучшими в лицее, и по окончании его, поступили в Марбургский университет, где изучали юридические науки. В студенческие годы у них проснулся интерес к чтению, они зачитывались немецкой и зарубежной литературой.
Карьеру сказочников Якоб и Вильгельм начали 1803 году, славу они получили в 1822 году, благодаря известным сборникам «Детских и семейных сказок». Сборник состоял из 200 сказок, где фигурировали популярные – «Бременские музыканты», «Белоснежка», «Золушка».
Ученые выдвигали версии, что свои сказки, Братья Гримм построили на основе услышанных народных сказаний, а не самостоятельно сочиняли, но, несмотря на эту версию, их сборники переводили на разные языки.
Последние годы жизни Якоб и Вильгельм посвятили разработке словаря по немецкому языку. Первым умер Вильгельм, но он успел завершить букву «D» в словаре, и в декабре 1859 года скончался. Якоб успел составить словарь по буквам «A, B, C, E,» и пережил брата на 4 года. Умер Якоб в 1863 году за рабочим столом.
.
- А Пушкинская «Сказка о рыбаке и рыбке» берет начало из сказки «Рыбак и его жена» братьев Гримм, - наябедничал кто-то из дотошных слушателей.
- Якоб Гримм вывел лингвистический закон, который был назван в его честь, и заявил Закон о передвижении гласных в немецком языке., - сообщил другой слушатель.
- Они по праву являются отцами германской филологии, - добавил третий слушатель.
- Сказки написаны для детей понятным, одновременно и поучительным языком, - подвёл итог ННН и демонстративно прокашлялся – мол, усё, господа, felita la commedia.
- А теперь вдохните прелестный аромат оригинала, - заявил торжественно ННН.

Aschenputtel
Die Frau eines reichen Mannes wurde eines Tages krank, und als sie fühlte, daß ihr Ende herankam, rief sie ihr einziges Töchterlein zu sich ans Bett und sprach: »Liebes Kind, bleib fromm und gut, so wird dir der liebe Gott immer beistehen, und ich will vom Himmel auf dich herabblicken und will um dich sein.« Darauf tat sie die Augen zu und verschied. Das Mädchen ging jeden Tag hinaus zu dem Grabe der Mutter und weinte und blieb fromm und gut. Als der Winter kam, deckte der Schnee ein weißes Tüchlein auf das Grab, und als die Sonne im Frühjahr es wieder herabgezogen hatte, nahm sich der Mann eine andere Frau.
Die Frau hatte zwei Töchter mit ins Haus gebracht, die schön und weiß von Angesicht waren, aber garstig und schwarz von Herzen. Da ging eine schlimme Zeit für das arme Stiefkind an.
»Soll die dumme Gans bei uns in der Stube sitzen«, sprachen sie, »wer Brot essen will, muß es verdienen: Hinaus mit der Küchenmagd.«
Sie nahmen ihm seine schönen Kleider weg, zogen ihm einen grauen alten Kittel an und gaben ihm hölzerne Schuhe. »Seht einmal die stolze Prinzessin, wie sie geputzt ist!« riefen sie, lachten und führten es in die Küche. Da mußte es vom Morgen bis Abend schwere Arbeit tun, früh vor Tag aufstehen, Wasser tragen, Feuer anmachen, kochen und waschen. Obendrein taten ihm die Schwestern alles ersinnliche Herzeleid an, verspotteten es und schütteten ihm die Erbsen und Linsen in die Asche, so daß es sitzen und sie wieder auslesen mußte. Abends, wenn es sich müde gearbeitet hatte, kam es in kein Bett, sondern mußte sich neben den Herd in die Asche legen. Und weil es darum immer staubig und schmutzig aussah, nannten sie es Aschenputtel.

- А вот и вариант для тех, кто ничего не понял, - успокоил ННН и злорадно улыбнулся.

«Золушка»

Однажды жена богача заболела, и когда она почувствовала, что наступает конец, она позвала свою единственную дочь в свою постель и сказала: «Дорогой ребенок, будь благочестивым и добрым, поэтому Бог всегда поможет тебе. и я хочу смотреть на тебя сверху вниз и хочу быть рядом с тобой». Затем она закрыла глаза и умерла. Девочка выходила в могилу матери каждый день, плакала и оставалась набожной и доброй. Когда наступила зима, снег покрыл белую ткань на могиле, а когда солнце снова стянул ее весной, мужчина забрал другую женщину.
Женщина привела в дом двух дочерей, красивых и белых на лице, но мерзких и черных в сердце. Это было плохое время для бедного пасынка.
«Если глупый гусь сидит в нашей комнате, - говорили они, - если хочешь есть хлеб, ты должен его заработать: убирайся с горничной на кухне».
Они забрали его красивую одежду, надел старый серый халат и дали ему деревянные туфли. «Посмотрите на гордую принцессу, как она моется!» - крикнули они, смеясь и ведя ее на кухню. Он должен был выполнять тяжелую работу с утра до вечера, вставать рано днем, нести воду, зажигать огонь, готовить и мыть. Вдобавок к этому сестры сделали всю разумную боль в сердце, высмеяли это и вылили горох и чечевицу в его пепел так, чтобы он должен был сидеть и прочитать их снова. Вечером, когда она устала работать, она не могла лечь в постель, а должна была лечь в пепел возле печи. И потому что это всегда выглядело пыльным и грязным, они назвали это Золушкой.

***

-Но Севастополь геройски стоял под натиском англо-французских армий, и война еще не закончилась.
Эта новость разочаровала ученых, но, не имея времени для размышлений, они начали готовиться к отъезду. В Суэц отправлялось австрийское торговое судно «Наварра». Члены комиссии решили плыть на его борту.
Восемнадцатого июня перед самым его отплытием полковник Эверест собрал своих коллег и спокойным голосом сказал им следующее:
— Господа, мы прожили бок о бок около восемнадцати месяцев и, пройдя через множество испытаний, выполнили труд, который по достоинству оценит ученый мир Европы. Добавлю, что результатом этой совместной работы должна явиться нерушимая дружба между нами.
Вместо ответа Матвей Струкс легонько кивнул головой.
— Однако, — продолжал полковник, — к нашему великому сожалению, война между Англией и Россией продолжается. Под Севастополем идут бои, и пока город не будет взят англичанами...
— Он не будет взят! — воскликнул Матвей Струкс. — Даже если Франция...
— Будущее покажет, господин Струкс, — холодно ответил полковник. — Во всяком случае, вплоть до окончания этой войны, я полагаю, мы должны снова считать себя врагами...
— Именно это я и собирался вам предложить, — просто ответил астроном из Пулкова.

ННН вопросительно посмотрел на аудиторию: -Откуда это, господа?
-«Севастопольские рассказы» Толстого? – предположил кто-то.
- Ан нет. Кто скажет, откуда?
Аудитория молчала и ННН торжествующе провозгласил: - «Приключения троих русских и троих англичан в Южной Африке» Жюля Верна.
- Да? – присвистнул кто-то.
- Увы, это так. Поэтому и поговорим об авторе.
Жюль Верн — французский географ и писатель, классик приключенческой литературы, один из основоположников научной фантастики. Член Французского Географического общества.
Его Отец — адвокат Пьер Верн, ведущий своё происхождение из семьи прованских юристов. Мать — Софи Аллот де ла Фюи, британка шотландского происхождения. Жюль Верн был первым ребёнком из пяти. После него родились: брат Поль и три сестры: Анна, Матильда и Мари. Жену Жюля Верна звали Онорина де Виан (в девичестве Морель). Онорина была вдовой и имела двоих детей от первого брака. 20 мая 1856 Жюль Верн приехал в Амьен на свадьбу своего друга, где впервые и встретил Онорину. Через восемь месяцев они поженились и поселились в Париже, где Верн жил уже несколько лет. Через четыре года Онорина родила сына Мишеля, их единственного ребёнка. Жюль Верн при рождении не присутствовал, так как путешествовал по Скандинавии. Сын адвоката, Верн изучал юриспруденцию в Париже, но любовь к литературе побудила его пойти по другой стезе. В 1850 пьеса Верна «Сломанные соломинки» была с успехом поставлена в «Историческом театре» А. Дюма. Верн работал секретарём директора «Лирического театра», затем был биржевым маклером, не прекращая при этом писать комедии, либретто, рассказы. В 1863 г. опубликовал в журнале Ж. Этцеля «Журнал для образования и отдыха» первый роман из цикла «Необыкновенные путешествия». Жюль Верн не был «кабинетным» писателем, он много путешествовал по миру, в том числе и на своих яхтах «Сен-Мишель I», «Сен-Мишель II» и «Сен-Мишель III». В 1859 он совершил путешествие в Англию и Шотландию. В 1861 побывал в Скандинавии. В 1867 совершил трансатлантический круиз на пароходе «Грейт-Истерн» в Соединённые Штаты, побывал в Нью-Йорке, на Ниагарском водопаде. В 1878 году Жюль Верн совершил большое путешествие на яхте «Сен-Мишель III» по Средиземному морю, посетив Лиссабон, Танжер, Гибралтар и Алжир. В 1879 году на яхте «Сен-Мишель III» Жюль Верн вновь побывал в Англии и Шотландии. В 1881 году Жюль Верн на своей яхте побывал в Нидерландах, Германии и Дании. Тогда же он планировал дойти до Санкт-Петербурга, однако этому помешал сильный шторм. В 1884 году Жюль Верн совершил своё последнее большое путешествие. На «Сен-Мишеле III» он побывал в Алжире, на Мальте, в Италии и других странах Средиземноморья. Многие его поездки впоследствии легли в основу «Необыкновенных путешествий» — «Плавающий город», «Чёрная Индия», «Зелёный луч», «Лотерейный билет» и других. 9 марта 1886 года Жюль Верн был тяжело ранен в лодыжку выстрелом из револьвера психически больным племянником Гастоном Верном, сыном Поля, и о путешествиях пришлось забыть навсегда. В 1892 году писатель стал кавалером ордена Почётного легиона. Незадолго до смерти Верн ослеп, но все так же продолжал надиктовывать книги. Писатель скончался 24 марта 1905 года от сахарного диабета.

- Не сей раз как-то сухо и формально получилось, - «покаялся» ННН. – Но ничего. Может, о других писателях получится повеселее.
- Прощаем, прощаем, - зашелестела аудитория и пошла покурить, и в туалет.

***
Появилась толпа пиратов в банданах, с пистолетами, саблями и кинжалами и запела дружным хором:

The seas and oceans
We are led by an evil star.
We wander to different countries
And nowhere to build their nests.
Became our captain
Black as night, the feud.
What are we downhearted?
We have nothing to lose!
Drink until drunk,
Will wave
Blood full!
Chorus:

Buddies, with no fear turn the sail.
Yo-Ho-Ho, merry as hell!
Some beaten down by bullets, others were killed by old age.
Yo-Ho-Ho, still overboard!
Shore take the rubble,
The dead will bury the enemy.
Hide from the people the darkness
The exploits of marine vagrants.
Curse not just the descendants
Our black pirate flag.
Gave birth to darkness,
We roam, like the plague
The hour draws near
Listen to the order,
The devil for us!
Chorus.
If you go by the name bold,
So, not shiver in a fight.
If you’re brave thing
The courage to prove,
Weak and your body and soul
Our family will not be included.
Weak is a bit,
And bold wins.
The sea sings,
The sea is calling,
Feel free to forward!
Дирижировал певцами сам Роберт Льюис Стивенсон, у которого на плече торжественно восседал огромный зелёный попугай. Вместо палочки в руках дирижёра сверкала длинная сабля.
Попугай капитана Флинта, в паузах кричал, как и положено: - Пиастры, пиастры, пиастры!
Когда хор умолк, ННН начал повествование:
- Стивенсон шотландец по происхождению, литературный критик, поэт, основоположник и теоретик неоромантизма. Родился в Эдинбурге в семье инженера — строителя маяков. С детства много болел. Казалось, у него не было возможности стать в будущем автором одного из самых известных приключенческих романов, поскольку заболеваний у него было чрезвычайно много. С раннего детства он был жителем, по его собственному выражению, «одеяльной страны». Ведь из-за постоянных нездоровий он проводил больше времени в постели, чем в мальчишеских играх на улице или за столом, читая интересную книжку. Доктора поставили двенадцатилетнему мальчику ужасный диагноз — чахотка. В те времена это приравнивалось к смерти. Возможно, собственно эти трудные испытания научили Стивенсона ценить жизнь, искренне ликовать каждому прожитому дню и стараться быть счастливым. Нельзя отправиться в настоящее морское путешествие? И тогда на помощь приходили мечта и фантазия. Творческие способности развила в нем его нянька, которая знала множество историй, читала наизусть стихи Р. Бернса и рассказывала на ночь страшные истории. В 15 лет в биографии Роберта Стивенсона появилось первое произведение - он написал книгу. В 17 лет Роберт начал изучать право в Эдинбургском университете. Хотя Стивенсон получил профессию юриста, больше всего он мечтал стать писателем.
- Остров сокровищ Стивенсона - непревзойденный шедевр! – заорал какой-то нервный слушатель. - Слава к нему пришла, когда он отдельным изданием напечатал роман «Остров сокровищ».
- Как вспоминал писатель, - продолжил прерванный ННН, - однажды он играл со своим пасынком Ллойдом Озборном. Они соревновались, кто лучше нарисует географическую карту. Именно тогда Стивенсон и создал карту Острова сокровищ. На второй день он сел за роман, который назвал «Корабельный повар», но издателю это название не понравилось, и они решили заменить название на «Остров сокровищ».
- В произведении есть детали многих известных приключенческих книг! – снова крикнул нервный.
- Стивенсон и не отрицал этого, - парировал ННН. - Он откровенно говорил, что, например, попугай к роману «прилетел» от Робинзона Крузо, а скелет он позаимствовал из новеллы известного американского писателя Эдгара По «Золотой жук». Кстати, история, положенная в основу романа «Остров сокровищ», не такая уж и писательская выдумка. В те времена, как и сегодня, много кто бредил несметными сокровищами пиратов или их жертв, что были предусмотрительно спрятаны в разных местах земного шара и которые можно было найти за определенными тайными знаками.
- Например, на острове, где больше четырех лет прожил Александр Селькирк и который впоследствии был назван островом Робинзона Крузо, - добавил тот же нервный, - до сих пор ищут огромный клад, который был там спрятан через несколько лет после освобождения Селькирка.
- Он собрал в своей книге все особенности и находки приключенческой литературы, - продолжил ННН, - которую трудно представить без тайных карт, спрятанных сокровищ и воинственных пиратов. Первыми слушателями и критиками еще не напечатанного романа были отец и пасынок писателя. Стивенсон вспоминал, что когда необходимо было заполнить сундук Билли Бонса, то отец писателя почти целый день на обороте конверта от какого-то делового письма составлял реестр того, что должно быть в тайнике бывшего пирата. Этот перечень почти полностью вошел в роман.
Успех «Острова сокровищ» обеспечил материальный достаток семьи Стивенсона, но прогрессирующая болезнь требовала изменения климата, и поэтому он оставил любимую Шотландию. И вскоре писатель вместе со всей семьей отправился в путешествие к южным морям. Он поселился на островах Самоа в Тихом океане. Местные жители сначала настороженно отнеслись к чужеземцу, ведь они привыкли, что европейцы в их краях появлялись только для того, чтобы обогатиться. Но Стивенсон не выказывал пренебрежения к местному населению, зато радушно принимал их в своем доме, который местным жителям казался огромным дворцом, и с удовольствием слушал их рассказы из древности. Очень скоро в дом Стивенсона местные жители заходили не только послушать удивительные и невероятные истории хозяина, но и с просьбой помочь. Он советовал им, как защищать себя от колонизаторов, как лучше ухаживать за своей землей и где выгоднее продать те или иные товары. Белые колонизаторы недолюбливали писателя, зато местные жители, в знак особого уважения и доверия, дали ему имя Тузитала — «белый вождь-сказитель», они верили в магическую силу его слова. А эта сила была большой, стоит только вспомнить, какую огласку наделала в Европе статья Стивенсона о бесстыжем грабеже островов ведущими европейскими странами, которые колонизировали Самоа. Смерть писателя для местных жителей стала большим горем. Они целыми поселками шли проститься с Тузиталою. Совет вождей решил похоронить его на вершине самой высокой горы. Однако добраться туда было чрезвычайно сложно, ведь гору со всех сторон окружал густой тропический лес, и к тому времени на нее не ступал ни один человек. Тогда самые сильные мужчины отправились в путь и ценой невероятных усилий прорубили во влажных джунглях просеку, чтобы попасть к месту последнего приюта человека, который смог перебороть судьбу. А потом вожди под страхом большого наказания богов запретили всем стрелять возле горы, где было похоронено тело Стивенсона, «чтобы над его могилой могли спокойно петь птицы».

В заключении для особо любознательных – маленький отрывок с переводом:
Dr. Livesey, and the rest of these gentlemen having asked me to write down the whole particulars about Treasure Island, from the beginning to the end, keeping nothing back but the bearings of the island, and that only because there is still treasure not yet lifted, I take up my pen in the year of grace 17__ and go back to the time when my father kept the Admiral Benbow inn and the brown old seaman with the sabre cut first took up his lodging under our roof.
,
Доктор Ливси и другие джентльмены попросили меня написать все, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей, кроме географического положения острова. Указывать, где лежит этот остров, в настоящее время еще невозможно, так как и теперь там хранятся сокровища, которых мы не вывезли. И вот в нынешнем, 17... году я берусь за перо и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда у моего отца был трактир "Адмирал Бенбоу" и в этом трактире поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке.

***
.
И в страхе спрятались все по домам.
Кругом огонь и смрад, и дым,
Пылает древний Нотр-Дам.
Он всем любим народом был.

Он простоял немало лет
и зависть вызывал к себе веков.
Теперь ему грозит быть как скелет.
Кто вынес храму приговор таков?

И как такое стало страшной явью?
Его иль подожгли иль прогневился сам Всевышний.
И каждого француза боль та страшно давит.
Теперь и помощь каждого окажется нелишней.

Нагрянула беда, которая не снится и в ночном кошмаре.
И пламя лижет стены, и надрывно плачет даже небо.
Но кто-то вон сидит, и пьёт в соседнем баре.
Он был французом или никогда им не был?

То гнев господень или проделки злого человека?
Теперь уж не важна сама причина.
Такого не было, пожалуй, что три века.
И всех убила тяжкая кручина.

- Виктор Мари Гюго — сказал, посерьёзнев в связи с грандиозном пожаром, ННН, - писатель поэт, прозаик и драматург, глава и теоретик французского романтизма. Член Французской академии и Национального собрания. Отцом писателя был Жозеф Леопольд Сигисбер Гюго - генерал наполеоновской армии, а его матерью была Софи Требюше — дочь судовладельца, роялистка-вольтерьянка. Раннее детство Гюго протекало в Марселе, на Корсике, на Эльбе, в Италии, в Мадриде, где проходила служебная деятельность отца, и откуда семья каждый раз возвращалась в Париж. Путешествия оставили глубокое впечатления в душе будущего поэта и подготовили его романтическое миросозерцание. Сам он говорил позднее, что Испания была для него «волшебным источником, воды которого опьянили его навсегда». В 1813 мать Гюго, имевшая любовную связь с генералом Лагори, разошлась с мужем и обосновалась с сыном в Париже. В октябре 1822 года Гюго женился на Адель Фуше, в этом браке родилось пятеро детей. Первая зрелая работа Виктора Гюго в жанре художественной литературы была написана в 1829 году и отразила острое социальное сознание писателя, что продолжилось в его последующих работах. Повесть «Последний день приговорённого к смерти» оказала большое влияние на таких писателей как Альбер Камю, Чарльз Диккенс и Ф. М. Достоевский. Первым полноценным романом Гюго станет невероятно успешный «Собор Парижской Богоматери», который был опубликован в 1831 году и быстро переведен на многие языки по всей Европе. Одним из эффектов романа было привлечение внимания к запустелому Собору Парижской Богоматери, который стал привлекать тысячи туристов, прочитавших популярный роман. Книга также содействовала возрождению уважения к старым зданиям, которые сразу после этого стали активно беречь. На склоне дней Гюго много сил отдает поэзии. Один за другим выходят сборники его стихотворений. В мае 1885 Гюго заболел и 22 мая умер у себя дома. Государственные похороны стали не только данью уважения к великому человеку, но и апофеозом прославления республиканской Франции. Останки Гюго были помещены в Пантеон, рядом с Вольтером и Ж.-Ж. Руссо.

***
·
- Наконец, и дама появилась на нашем горизонте, - галантно раскланялся ННН и начал:
- АГАТА МЭРИ КЛАРИССА МАЛЛОУЭН урожденная Миллер, более известная как Агата Кристи — английская писательница. Агата Миллер родилась 15 сентября 1890 года в городе Торки, графства Девон. Её родители были состоятельными переселенцами из Соединенных Штатов. Она была младшей дочерью в семье Миллеров. В семье Миллеров было еще двое детей. Агата получила хорошее домашнее образование, в частности, музыкальное и только страх перед сценой помешал ей стать музыкантом.
- А дальше вы сами, мадам. Прошу вас.
- Во время Первой мировой войны я работала медсестрой в госпитале; мне нравилась эта профессия и я отзывалась о ней, как об «одной из самых полезных профессий, которой может заниматься человек». Я также работала фармацевтом в аптеке, что отложило впоследствии отпечаток на творчестве: 83 преступления в произведениях были совершены посредством отравления.
В первый раз я вышла замуж на Рождество в 1914 году за полковника Арчибальда Кристи, в которого была влюблена уже несколько лет — ещё когда он был лейтенантом. У нас родилась дочь — Розалинда. Этот период стал началом моего творческого пути. Писать стала совершенно случайно. Однажды, выздоравливая после болезни, я скучала и не знала, чем себя занять. Тогда мать посоветовала мне написать рассказ. С матерью спорить было не принято, и я послушно принялась за дело. Тем более что старшая сестра Мадж не только написала, но и уже напечатала в журналах несколько рассказов. Свой первый детектив "Загадочное происшествие в Стайлзе" я сочинила как бы играючи. Мадж как-то высказала сомнение в том, что я сумею написать детектив. Пари в строгом значении слова заключено не было, но поскольку сестра во всём и всегда превосходила меня, то я решила всерьёз доказать Мадж, на что способна.
- Впрочем, рождение будущей «королевы детектива» прошло незамеченным: было продано около двух тысяч экземпляров, а гонорар составил... 25 фунтов, - пояснил ННН.
- Так мало? – возмутился кто-то из сердобольных слушателей.
- Сумма гонорара увеличивается по мере известности автора, - парировал ННН. – Продолжайте, мадам.
- В 1926 году умерла моя мать. В конце того же года муж признался в неверности и попросил развод, поскольку влюбился в свою коллегу по гольфу Нэнси Нил. После ссоры в начале декабря 1926 года, я исчезла из своего дома, оставив письмо своему секретарю, в котором утверждала, что направилась в Йоркшир. Моё исчезновение вызвало громкий общественный резонанс, поскольку уже появились поклонники моего творчества.
- В течение 11 дней о местонахождении Кристи ничего не было известно, - продолжил ННН, видя, что мадам начинает говорить с трудом. - Был найден автомобиль Агаты, в салоне которого была обнаружена её шубка. Через несколько дней была обнаружена и сама писательница. Как оказалось, Агата Кристи зарегистрировалась под именем Тереза Нил в небольшом СПА-отеле. Кристи никак не объяснила свое исчезновение, а двое врачей диагностировали у неё амнезию, вызванную травмой головы. Причины исчезновения Агаты Кристи проанализированы британским психологом Эндрю Норманом в его книге «Готовый портрет», где он в частности, утверждает, что гипотеза травматической амнезии не выдерживает никакой критики, поскольку поведение Агаты Кристи свидетельствовало об обратном: она зарегистрировалась в отеле под фамилией любовницы мужа, время проводила за игрой на фортепиано, спа-процедурами, посещением библиотеки. Тем не менее, изучив все свидетельства Норман пришел к выводу, что имела место диссоциативная фуга, вызванная тяжелым психическим расстройством. По другой версии, исчезновение было задумано ей специально, чтобы отомстить мужу, которого полиция неизбежно заподозрила в убийстве писательницы. В своем романе «Незаконченный портрет», опубликованном в 1934 году под псевдонимом Мэри Вестмакотт, Агата Кристи описывает события, похожие на её собственное исчезновение. В 1930 году, путешествуя по Ираку, на раскопках в Уре она познакомилась со своим будущим супругом — археологом Максом Маллоуэном. Он был младше ее на 15 лет. Агата Кристи говорила о своем браке, что для археолога женщина должна быть как можно старше, ведь тогда ее ценность значительно возрастает. С тех пор она периодически проводила несколько месяцев в году в Сирии и Ираке в экспедициях вместе с мужем, этот период её жизни нашел отражение в автобиографическом романе «Расскажи, как ты живешь». В этом браке Агата Кристи прожила всю оставшуюся жизнь, до своей смерти в 1976 году. Благодаря поездкам Кристи вместе с мужем на Ближний Восток, события нескольких её произведений произошли именно там. Местом действия других романов (например, «И никого не стало») был город Торки или его окрестности, место, где родилась Кристи. Роман «Убийство в Восточном экспрессе» 1934 года был написан в Отеле Пера Палас в Стамбуле. В номере 411 отеля, где проживала Агата Кристи, теперь её мемориальный музей. Имение в Девоне, которое пара купила в 1938 году, находится под защитой Общества Охраны Памятников. Кристи часто останавливалась в особняке Эбни Холл в Чешире, который принадлежал её шурину Джеймсу Уотсу. Действие по крайней мере двух произведений Кристи происходило именно в этом имении: «Приключение рождественского пудинга», рассказ также включен в одноименный сборник, и роман «После похорон». «Эбни стал источником вдохновения для Агаты; отсюда были взяты описания таких мест, как Стайлз, Чимниз, Стоунгэйтс и других домов, которые в той или иной мере представляют собой Эбни». В 1956 году Агата Кристи была награждена орденом Британской Империи, а в 1971 году за достижения в области литературы Агата Кристи была удостоена звания Кавалердама ордена Британской Империи, обладательницы которого также приобретают дворянский титул «дама», употребляющийся перед именем. Тремя годами ранее, в 1968 титула Рыцаря ордена Британской Империи был удостоен и муж Агаты Кристи, Макс Маллоуэн за достижения в области археологии. В 1958 году писательница возглавила английский Детективный клуб. В период с 1971 по 1974 годы здоровье Кристи стало ухудшаться, но несмотря на это она продолжала писать. Специалисты Университета в Торонто исследовали манеру письма Кристи в эти годы и выдвинули предположение, что Агата Кристи страдала болезнью Альцгеймера. В 1975 году, когда она совсем ослабела, Кристи передала все права на свою самую успешную пьесу «Мышеловка» своему внуку. Писательница умерла 12 января 1976 года у себя дома в городе Уоллингфорд (Оксфордшир)
после короткой простуды и была похоронена в деревне Чолси.

***

Он жил на крыше, Высоко.
Его любили дети.
Ходил всегда он босиком
И ездил на велосипеде.
Но чаще он летал как птица,
Пропеллер вставив в жопу.
Внизу мелькали лица.
Он прибыл из Европы.
То Карлсон наш любимый.
Хоть он не русский был, а швед,
Но не принёс нам вред.
Он всем принёс лишь радость
как пенсию на старость.
Когда-то шведов под Полтавой
Великий Пётр разбил.
А их весёлого потомка
Российский люд любил.

— Вот и вторая дама порадовала нас своим визитом, - распетушился ННН и даже покраснел.

- Я Астрид Анна Эмилия Эриксон родилась 14 ноября 1907 года на хуторе Нас, недалеко от Виммербю (Швеция). В детстве была окружена фольклором, и многие шутки, сказки, истории, которые я слышала от отца или от друзей, легли потом в основу моих собственных произведений. Любовь к книгам и чтению возникла на кухне у Кристин, с которой я дружила. Именно Кристин приобщила меня к удивительному, волнующему миру, в который можно было попадать, читая сказки. Я была потрясена этим открытием, а позже и сама овладела магией слова. Писательский дар и страсть к сочинительству проявились у меня, стоило мне только выучиться грамоте. Мои способности стали очевидными уже в начальной школе, где меня называли «виммербюнской Сельмой Лагерлёф», чего, по собственному мнению, я не заслуживала. Окончив школу, работала в местной газете, затем переехала в Стокгольм и поступила в школу секретарей. 4 декабря этого же года родился сын Ларс. Замуж я вышла на пять лет позже, приняв в замужестве фамилию, ставшую впоследствии всемирно известной. Свою первую большую сказку - "Пеппи Длинный чулок" – я написала в подарок дочери в 1944 году. Когда дочке Карин исполнилось семь лет, она тяжело заболела и пролежала в постели несколько месяцев. Каждый вечер девочка просила у меня что-нибудь ей рассказать. "Однажды, когда я не знала, о чем повествовать, она сделала заказ - о Пеппи-Длинный чулок. Я не спросила, кто это, и начала рассказывать невероятные истории, которые соответствовали бы странному имени девочки". Как-то вечером в марте 1944 года мне надо было навестить одного своего друга. Шел снег, на улице было скользко, я упала и сломала ногу. Некоторое время пришлось полежать в постели. Заняться было нечем, и я начала стенографировать свои истории о Пеппи, решив преподнести рукопись в подарок дочке, когда ей исполнится в мае десять лет. Как и почему я все-таки решила отправить работу в издательство - об этом история умалчивает.
- Книжка молниеносно стала популярной, - продолжил галантный ННН, - ей присудили несколько призов, а ошарашенного автора пригласили работать в детское книжное издательство. С тех пор сказки Астрид Линдгрен, одна за другой, словно голубь с ладони, взлетали в мир. Идею "Карлсона, который живет на крыше" тоже подсказала дочь. Астрид обратила внимание на смешной рассказ Карин о том, что, когда девочка остается одна, к ней в комнату через окно влетает маленький веселый человечек, который прячется за картину, если входят взрослые. Так появился Карлсон - красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Но тогда его звали Лильем Кварстен.
- Не хочу писать для взрослых! – продолжила Агата. - Эти слова стали кредо моей жизни и творчества. Я хотела писать только для детей, потому что абсолютно разделяла точку зрения замечательного французского писателя Антуана де Сент-Экзюпери, что все люди родом из детства. В 1957 году я стала первым детским писателем, получившим премию шведского государства за литературные достижения. На меня обрушилось такое количество наград и премий, что перечислить их все просто невозможно. В 1969 году прославленный стокгольмский Королевский драматический театр поставил «Карлсона, который живёт на крыше», что было необычно для того времени. С тех пор инсценировки по моим книгам постоянно идут как в крупных, так и небольших театрах Швеции, Скандинавии, Европы и Соединённых Штатов Америки.
- Имя писательницы посмертно выдвинуто на Нобелевскую премию мира, - снова продолжил ННН. -Линдгрен получила и ряд премий для «взрослых» авторов, в частности, учреждённую Датской академией медаль Карен Бликсен, российскую медаль имени Льва Толстого, чилийскую премию Габриэлы Мистраль и шведскую премию Сельмы Лагерлёф. В 1969 году писательница получила Шведскую государственную премию по литературе. Её достижения в области благотворительности были отмечены Премией мира немецкой книготорговли за 1978 год и медалью Альберта Швейцера за 1989

- А теперь для тех, кто любит «погорячее», предлагаем фрагмент текста мирового шедевра на шведском. Прошу любить и жаловать.

«Karlsson på Taket».
Vid en alldeles vanlig gata i Stockholm i ett alldeles vanligt hus bor en alldeles vanlig familj, som heter Svanteson. Där finns en alldeles vanlig pappa och en alldeles vanlig mamma och tre alldeles vanliga barn, Bosse, Bettan och Lillebror.
— Jag är inte alls nån vanlig Lillebror, säger Lillebror. Men där ljuger han. Han är visst vanlig. Det finns så många pojkar som är sju år och har blå ögon och trubbnäsa och otvättade öron och byxor som jämt är sönder på knäna, så nog är Lillebror alldeles vanlig, den saken är säker.
Bosse är femton år och gillar fotboll och klarar sig dåligt i skolan, så han är alldeles vanlig han också, och Bettan är fjorton och har håret kammat i hästsvans precis som andra alldeles vanliga flickor.
Det finns bara en i hela huset som är ovanlig, och det är Karlsson på Taket. Han bor uppe på taket, Karlsson, och redan det är ju ganska ovanligt. Det kan väl vara olika på andra håll i världen, men i Stockholm händer det nästan aldrig att någon bor i ett särskilt litet hus uppe på taket. Men det gör i alla fall Karlsson. Han är en mycket liten och mycket trind och säker herre, och han kan flyga. I flygplan och helikoptrar kan alla människor flyga, men det är ingen mer än Karlsson som kan flyga alldeles själv. Karlsson vrider bara på en knapp som sitter ungefär mitt för Karlssons navel, och vips startar en finurlig liten motor, som han har på ryggen. Karlsson står stilla en stund, medan motorn går upp i varv. Och så — när motorn fått tillräcklig fart — så lyfter Karlsson och svävar i väg så fint och värdigt som en byråchef, om man nu kan tänka sig en byråchef med motor i ryggen.

***

- Наш новый гость, - начал ННН, интригующе понизив голос, - родился 29 августа 1862 г городе Гент, в Бельгии, а умер 6 мая 1949 г в Ницце. Полное имя писателя: Морис Полидор Мари Бернар Метерлинк.
Писал он на французском. Стал Лауреат Нобелевской премии по литературе за 1911. Автор философской пьесы-притчи «Синяя птица», посвященной вечному поиску человеком непреходящего символа счастья и познания бытия — Синей птицы. Произведения Метерлинка отражают попытки души достичь понимания и любви.
-А теперь уж вы сами о себе, будьте любезны, - пододвинул гостю микрофон ННН.
- Я родился в семье богатого нотариуса. Семья была франкоговорящей, поэтому я позже написал большую часть своих произведений на французском. В 1883 году на страницах журнала «Jeune Belgique» было опубликовано первое моё стихотворение. С 1896 стал жить во Франции, преимущественно в Париже. Здесь я сблизился с символистами, которые оказывали на меня огромное влияние. Идеализм и символизм нашли отражение в ранних моих произведениях. (книга «Сокровище смиренных».
- Известность Метерлинку приносит пьеса-сказка «Принцесса Мален», - подхватил ННН, потому что, гость поперхнулся и закашлялся. - В 1909 г. была поставлена знаменитая «Синяя птица», в которой герои путешествуют по свету в поисках счастья, а находят его у себя дома. Феномен неудовлетворенности человека и поисков счастья продолжает исследоваться Метерлинком в продолжении феерии «Синяя птица» — пьесе «Обручение». В поздних пьесах Метерлинк обращался к библейским, сказочным и историческим сюжетам. Мотив смерти постоянно присутствует в произведениях писателя, а в позднем творчестве нарастает интерес к мистике и оккультизму. В философских эссе Метерлинк обращается к философии и эстетике символизма. В самых известных философских произведениях «Жизнь пчел», «Жизнь термитов» и «Жизнь муравьев», писатель пытался объяснить жизнь и деятельность человека через аналогии, взятые из наблюдений за природой. В 1911 году Морис Метерлинк стал лауреатом Нобелевской премии по литературе «за его многостороннюю литературную деятельность и особенно его драматические произведения, отличающиеся богатством воображения и поэтической фантазией». В 1940 Метерлинк бежал от германской оккупации в США, из-за проблем со здоровьем вернулся во Францию в 1947. Скончался писатель в Ницце 6 мая 1949 года от сердечного приступа.

- И, по возникшей у нас с вами традиции для тех, кто любит сладкое, на десерт предлагается отрывок из шедевра на языке оригинала.

«ACTE PREMIER».

Premier tableau

La cabane du bûcheron
Le théâtre représente l’intérieur d’une cabane de bûcheron, simple, rustique, mais non-point misérable. – Cheminée à manteau11 où s’assoupit un feu de bûches. – Ustensiles de cuisine, armoire, huche, horloge à poids12, rouet, fontaine, etc. – Sur une table, une lampe allumée. – Au pied de l’armoire, de chaque côté de celle-ci, endormis, pelotonnés, le nez sous la queue, un Chien et une Chatte. – Entre eux deux, un grand pain de sucre blanc et bleu. – Accrochée au mur, une cage ronde renfermant une tourterelle. – Au fond, deux fenêtres dont les volets intérieurs sont fermés. – Sous l’une des fenêtres, un escabeau. – À gauche, la porte d’entrée de la maison, munie d’un gros loquet. – À droite, une autre porte. – Échelle menant à un grenier. – Également à droite, deux petits lits d’enfant, au chevet desquels, sur deux chaises, des vêtements se trouvent soigneusement pliés.
[Au lever du rideau, Tyltyl et Mytyl sont profondément endormis dans leurs petits lits. La Mère Tyl les borde une dernière fois, se penche sur eux, contemple un moment leur sommeil, et appelle de la main le père Tyl qui passe la tête dans l’en-trebâillement de la porte13. La Mère Tyl met un doigt sur les lèvres pour lui commander le silence, puis sort à droite sur la pointe des pieds14, après avoir éteint la lampe. La scène reste obscure un instant, puis une lumière dont l’intensité augmente peu à peu ﬁltre par les lames des volets. La lampe sur la table se rallume d’elle-même. Les deux enfants semblent s’éveiller et se mettent sur leur séant.

***

- А теперь у нас в гостях весьма экстравагантная фигура из Англии.
Оскар Уайльд — английский и ирландский драматург, поэт, прозаик и критик. Полное имя — Оскар Фингал О ‘Флаэрти Уиллс Уайльд. По происхождению — ирландец. Родился 16 октября 1854 в Дублине в весьма известной семье.
- Отец мой, - продолжил гость, - сэр Уильям Уайльд, был врачом-офтальмологом с мировым именем, автором множества научных трудов; мать — светская дама, писавшая стихи об Ирландии и освободительном движении и считавшая свои приёмы литературным салоном. Я рос в атмосфере поэзии и аффектированно-театральной экзальтации, что не могло не сказаться на моём дальнейшем творчестве и образе жизни. Окончив школу, я проводил несколько лет в привилегированном дублинском колледже Троицы, после чего поступил в Оксфорд. Здесь, под влиянием лекций Джона Рескина, поэтов-романтиков и искусства прерафаэлитов, формируются мои эстетические взгляды. Культ Прекрасного, горячим пропагандистом которого я стал, привел меня к бунтарству против буржуазных ценностей, но к бунту скорее чисто эстетическому, проявлявшемуся не только в изысканно-красивых стихотворениях, но и в нарочито-эпатажном стиле одежды и поведения — экстравагантный костюм с подсолнухом в петлице (позже подсолнух заменит зелёная гвоздика), искусственно-манерные, почти ритуальные речевые интонации.
- Чуть ли не впервые в истории культуры, - подхватил ННН, - художник, литератор рассматривал всю свою жизнь как эстетический акт, став предтечей знаменитостей русского Серебряного века, футуристов или наиболее последовательного приверженца эпатажного стиля жизни — Сальвадора Дали. Однако то, что в XX веке стало почти художественной нормой, для викторианской Англии конца XIX века было непозволительным. Это привело Уайльда к трагедии. Уже первый поэтический сборник Уайльда — «Стихотворения» (1881) продемонстрировал его приверженность к эстетическому направлению декаданса, которому свойственны культ индивидуализма, вычурность, мистицизм, пессимистические настроения одиночества и отчаяния. К этому же времени относится и первый его опыт в драматургии — «Вера, или Нигилисты». Однако следующие десять лет он драматургией не занимался, обращаясь к другим жанрам — эссе, сказкам, литературно-художественным манифестам. В конце 1881 уехал в Нью-Йорк, куда его пригласили прочитать курс лекций по литературе. В этих лекциях Уайльд первые сформулировал основные принципы английского декаданса, позднее подробно разработанные в его трактатах, объединенных в 1891 в книге «Замыслы». Вскоре Уайльд пишет свой единственный роман «Портрет Дориана Грея», в котором писатель внятно очертил круг своей проблематики. Это эстетизация безнравственности… В1890-е практически всё творчество Уайльда сопровождалось громкими общественными скандалами. Первый из них возник при появлении «Портрета Дориана Грея», когда широкое обсуждение романа свелось к обвинению автора в безнравственности. Далее, в 1893, английская цензура запретила к постановке драму «Саломея», написанную на французском языке для Сары Бернар. Здесь обвинения в безнравственности были куда серьёзнее, поскольку в декадентскую стилистику был переведён библейский сюжет. Сценическую историю «Саломея» обрела лишь в начале XX века, с расцветом символизма: в 1903 её поставил знаменитый немецкий режиссер Макс Рейнхарт; в 1905 Рихард Штраус написал по мотивам пьесы оперу…
В 1895, вскоре после премьеры последней комедии. Уайльд, обороняясь от общественного обвинения в гомосексуализме, подал в суд на маркиза Квинсберри, отца своего ближайшего друга Альфреда Дугласа. Однако Дуглас, фактически разлучивший Уайльда с семьёй и бывший у него на роскошном содержании в течение трёх лет, на суде выступил свидетелем обвинения. Уайльд был осуждён за безнравственность и приговорён к тюремному заключению. Названия пьес Уайльда тут же исчезли с афиш театров, имя его перестало упоминаться. Единственным коллегой Уайльда, ходатайствовавшим о его помиловании, стал Шоу. Два года, проведённые писателем в тюрьме, обернулись двумя последними литературными произведениями, исполненными огромной художественной силы. Это прозаическая исповедь «De Profundis» («Из глубины»), написанная во время заключения и опубликованная посмертно, и поэма «Баллада Редингской тюрьмы», написанная вскоре после освобождения в 1897. Она была опубликована под псевдонимом, которым стал тюремный номер Уайльда — С.3.3. Больше он ничего не писал. Приняв имя Себастьяна Мельмота, Уайльд уезжает во Францию. Один из самых блистательных и утончённых эстетов Англии XIX века проводит последние годы своей жизни в нищете, безвестности и одиночестве. Оскар Уайльд скончался 30 ноября 1900 от острого менингита, вызванного ушной инфекцией. Умирал в захудалой гостинице. Последними его словами были: «Или я, или эти мерзкие обои в цветочек». Он был похоронен в Париже на кладбище Баньо. Спустя примерно 10 лет его перезахоронили на кладбище Пер-Лашез. В 1914 на могиле был установлен крылатый сфинкс из камня работы Джейкоба Эпстайна.
- А теперь на любителя острых ощущений кое-что предложим почитать в подлиннике, - интригующе подмигнул ННН.

«The Picture of Dorian Gray».
The Preface
The artist is the creator of beautiful things. To reveal art and conceal the artist is art’s aim.
The critic is he who can translate into another manner or a new material his impression of beautiful things. The highest as the lowest form of criticism is a mode of autobiography.
Those who find ugly meanings in beautiful things are corrupt without being charming. This is a fault.
Those who find beautiful meanings in beautiful things are the cultivated. For these there is hope. They are the elect to whom beautiful things mean only beauty.
There is no such thing as a moral or an immoral book. Books are well written, or badly written. That is all.
The nineteenth century dislike of realism is the rage of Caliban seeing his own face in a glass. The nineteenth century dislike of romanticism is the rage of Caliban not seeing his own face in a glass.
The moral life of man forms part of the subject-matter of the artist, but the morality of art consists in the perfect use of an imperfect medium.
No artist desires to prove anything. Even things that are true can be proved. No artist has ethical sympathies. An ethical sympathy in an artist is an unpardonable mannerism of style. No artist is ever morbid. The artist can express everything. Thought and language are to the artist instruments of an art.
Vice and virtue are to the artist materials for an art. From the point of view of form, the type of all the arts is the art of the musician. From the point of view of feeling, the actor’s craft is the type.

***
- Теперь нырнём в глубоко-глубокую старину. Затаите дыхание и ничему не удивляйтесь.
На сцену вышел некий седовласый старец, одетый в тунику, и жалобно заверещал козлиным тенорком:
- Я Лудовико Ариосто, нарождённый 8 сентября 1474года в Реджо-нель-Эмилия.

- Он — итальянский поэт и драматург эпохи Возрождения, - добавил почему-то смущённо ННН. - Отец Лудовико видел сына правоведом, однако юноша не находил вдохновения в юриспруденции и посвятил себя изучению классической литературы. Он так хорошо усвоил формы и размеры римской поэзии, что без труда писал любые стихи на латыни. Стихотворение «Carmen Epithalamium», написанное на латинском языке по случаю бракосочетания герцога Альфонса I с Лукрецией Борджиа, расположило двор к молодому поэту, и в 1503 он поступил на службу к кардиналу Ипполиту д’Эсте, брату герцога Альфонса. Ариосто отвечал за организацию различных придворных празднеств. В 1522 году Ариосто стал губернатором Гарфаньяны. Вернувшись, он построил себе небольшой домик с садиком и огородом, где и жил до конца жизни со своей возлюбленной Алессандрой Бенуччи. Она происходила из флорентийской купеческой семьи, была женой Тито ди Леонардо Строцци (двоюродного брата поэта Тито Веспасиано Строцци), родила ему шестерых детей. Отношения с Ариосто начались в 1513 г., но и после смерти мужа продолжали оставаться тайными. Брак с Ариосто также был тайным (что объяснялось со стороны Алессандры желанием сохранить права на наследство первого мужа). Ариосто, со своей стороны, ни разу не назвал имя возлюбленной и жены в своих сочинениях. Наиболее знаменитое сочинение Ариосто — поэма «Неистовый Роланд» («Неистовый Орландо»), которая заняла 25 лет (1507—1532). Сюжет «Неистового Роланда» основан на каролингском эпосе, который в Италии уже давно перенял романтический стиль произведений о рыцарях Круглого стола.

- Предлагается фрагмент нетленного сочинения легендарного автор, - сказал ННН и некстати сладко зевнул.

«Пою дам и рыцарей, пою брани и любовь. И придворное вежество, и отважные подвиги Тех времен, когда мавры из заморской Африки Столько зла обрушили на французский край, Устремлённые гневом и юным пылом Аграманта, их короля, вставшего отмстить за Троянову смерть Карлу, императору Римскому.
И на том я поведаю о Роланде Сказ, не сказанный ни в повести, ни в песне: как герой, столь славный своею мудростью, неистов стал от любви, если только та, от которой у меня самого заступает ум за разум, мне оставит сил довести обещанное до края.
Благороднейший отпрыск Геркулеса, Светоч и украшение нашего века, снизойди, Ипполит, к тому малому, что может и хочет смиренный твой слуга! Отплатить за твои благотворения могут лишь слова мои и перо мое; не пеняй же, что дар мой необилен —Сколь могу, столь дарю.
А меж доблестных героев, о которых моя хвала,]ты услышишь и о том Руджьере, в коем древний твой корень и славных твоих отцов. Вышнюю его честь, громкие его подвиги ты услышишь, если склонишь ко мне слух и дашь волю на миг возвышенным своим мыслям, и вместишь меж ними и этот стих.
***
- Теперь кинемся в объятья к очередному немцу, и из Эпохи Возрождения метнёмся в близкое к нам время, - радостно сообщил ННН и широко улыбнулся.

- Я Эрих Мария Ремарк, урождённый Эрих Пауль Ремарк, -сухо представился по-европейски одетый среднего роста господин. — Я один из наиболее известных и читаемых немецких писателей двадцатого века. Родился 22 июня 1898 в Оснабрюке и был вторым из пяти детей книжного переплётчика Петера Франца Ремарка и Анны Марии Ремарк, в девичестве Шталькнехт. В юности я увлекался творчеством Стефана Цвейга, Томаса Манна, Фёдора Достоевского, Марселя Пруста и Иоганна Гёте. В 1904 поступил в церковную школу, а в 1915 — в католическую учительскую семинарию. В 1916 был призван в армию, 17 июня направлен на Западный фронт. 31 июля 1917 был ранен в левую ногу, правую руку и шею и провёл остаток войны в военном госпитале в Германии. После смерти матери в 1918 сменил своё второе имя в её честь. В 1919 работал учителем, а в конце 1920 сменил множество профессий, в том числе работал продавцом надгробных памятников и воскресным органистом в часовне при госпитале для душевнобольных. В 1921 начинал работать редактором в журнале Echo Continental, в это же время взял псевдоним Erich Maria Remarque. В октябре 1925 женился на Ильзе Ютте Замбона, бывшей танцовщице. Ютта в течение многих лет страдала от чахотки. Она стала прообразом для нескольких героинь произведений, в том числе и Пат из «Трёх товарищей». Брак продлился чуть более 4 лет, после чего мы развелись. Впрочем, в 1938 я снова заключил с Юттой брак — чтобы помочь ей выбраться из Германии и получить возможность жить в Швейцарии, где в то время жил я сам, а позже мы вместе уехали в США. Официально развод был оформлен лишь в 1957. Я до конца жизни выплачивал Ютте денежное пособие, а также завещал ей 50 тысяч долларов. С ноября 1927 по февраль 1928 публикуется мой роман «Станция на горизонте» в журнале Sport im Bild, в котором я в то время работал. В 1929 опубликовал наиболее известное своё произведение, «На западном фронте без перемен», описывающее жестокость войны с точки зрения 20-летнего солдата.
- Затем последовали ещё несколько антивоенных сочинений, - продолжил ННН, - простым, эмоциональным языком в них реалистично описывалась война и послевоенный период. За этот роман его в 1931 номинировали на Нобелевскую премию, но при рассмотрении Нобелевский комитет это предложение отклонил. Прибыль от фильма и книги позволила заработать Ремарку приличное состояние, заметную часть которого он потратил на покупку картин Сезанна, Ван Гога, Гогена и Ренуара. В 1933 нацисты запретили и сожгли произведения Ремарка. Сожжение книг студенты-нацисты сопровождали речёвкой «Нет — писакам, предающим героев мировой войны. Да здравствует воспитание молодёжи в духе подлинного историзма! Я предаю огню сочинения Эриха Марии Ремарка». Существует легенда о том, что нацисты объявили, что Ремарк якобы являлся потомком французских евреев, и его настоящая фамилия — Крамер. Этот «факт» до сих пор приводится в некоторых биографиях, несмотря на полное отсутствие каких-либо подтверждающих его свидетельств. Согласно данным, полученным из музея писателя в Оснабрюке, немецкое происхождение и католическое вероисповедание Ремарка никогда не вызывали сомнений. Пропагандистская кампания против Ремарка основывалась на изменении им правописания своей фамилии с Remark на Remarque. Этот факт использовался для утверждений, что человек, меняющий немецкое правописание на французское, не может являться настоящим немцем. В 1937 писатель познакомился с Марлен Дитрих, с которой у него завязался бурный и мучительный роман. Многие считают Марлен прообразом героини «Триумфальной арки». В 1939 Ремарк отправился в США, где в 1947 получил американское гражданство. Его старшая сестра Элфрида Шольц, оставшаяся в Германии, была арестована за антивоенные и антигитлеровские высказывания в 1943. На суде она была признана виновной и 16 декабря была казнена (гильотинирована). Существуют свидетельства, что судья ей объявил: «Ваш брат, к несчастью, скрылся от нас, но вам не уйти». Ей Ремарк посвятил свой роман «Искра жизни», вышедший в 1952. 25 лет спустя её именем назвали улицу в её родном городе Оснабрюке. В 1951 Ремарк познакомился с голливудской актрисой Полетт Годар, бывшей женой Чарли Чаплина, которая помогла ему прийти в себя после связи с Дитрих, излечила от депрессии и вообще, как говорил сам Ремарк, «действовала на него положительно». Благодаря улучшению душевного здоровья писатель смог закончить роман «Искра жизни» и продолжать творческую деятельность до конца жизни. В 1957 Ремарк, наконец, развелся с Юттой, а в 1958 он и Полетт поженились. В тот же год Ремарк вернулся в Швейцарию, где и прожил остаток жизни. Они оставались вместе с Полетт вплоть до его смерти. Ремарк сыграл роль Польмана в одноименной кинопостановке по собственному роману «Время жить и время умирать». В 1964 делегация из родного города писателя вручила ему почётную медаль. Три года спустя, в 1967, немецкий посол в Швейцарии вручил ему орден ФРГ (несмотря на присвоение этих наград, немецкое гражданство ему так и не вернули). В 1968, к семидесятилетнему юбилею писателя, город Аскона (в котором он жил) сделал его своим почётным гражданином. Умер Ремарк 25 сентября 1970 в городе Локарно и похоронен на швейцарском кладбище Ронко в кантоне Тичино. Полетт Годар, скончавшаяся двадцать лет спустя, похоронена рядом с ним.
- И вот вам на сладкое, -- широко улыбнулся ННН.

Der Himmel war gelb wie Messing und noch nicht
verqualmt vom Rauch der Schornsteine. Hinter den
Dächern der Fabrik leuchtete er sehr stark. Die Sonne
mußte gleich aufgehen. Ich sah nach der Uhr. Es war noch
vor acht. Eine Viertelstunde zu früh.
Ich schloß das Tor auf und machte die Benzinpumpe
fertig. Um diese Zeit kamen immer schon ein paar Wagen
vorbei, die tanken wollten. Plötzlich hörte ich hinter mir ein
heiseres Krächzen, das klang, als ob unter der Erde ein
rostiges Gewinde hochgedreht würde. Ich blieb stehen und
lauschte. Dann ging ich über den Hof zurück zur Werkstatt
und machte vorsichtig die Tür auf. In dem halbdunklen
Raum taumelte ein Gespenst umher. Es trug ein
schmutziges weißes Kopftuch, eine blaue Schürze, dicke
Pantoffeln, schwenkte einen Besen, wog neunzig Kilo und
war die Scheuerfrau Mathilde Stoß.
Ich blieb eine Weile stehen und sah ihr zu. Sie hatte die
Grazie eines Nilpferdes, wie sie da zwischen den
Autokühlern hin und her torkelte und mit dumpfer Stimme
das Lied vom treuen Husaren sang. Auf dem Tisch am
Fenster standen zwei Kognakflaschen. Eine davon war fast
leer. Am Abend vorher war sie voll gewesen. Ich hatte
vergessen, sie einzuschließen.
»Aber Frau Stoß«, sagte ich.
Der Gesang brach ab. Der Besen fiel zu Boden. Das selige
Grinsen erlosch. Jetzt war ich das Gespenst. »Jesus
Christus«, stammelte Mathilde und starrte mich aus roten
Augen an. »Ihnen hab' ich noch nich erwartet...«
«Kann ich verstehen. Hat's geschmeckt?«
«Das ja – aber's is mir peinlich.« Sie wischte sich über den
Mund. «Direkt platt bin ich...»

***
- А теперь двинемся севернее, в Норвегию, чтобы навестить выдающегося, всемирно известного драматурга, - сообщил ННН и сделал кому-то приглашающий жест. Сухощавый, среднего роста господин с проседью, подошёл к микрофону.
- Я Генрик Ибсен и, как принято считать, основатель европейской «новой драмы». Занимался я также поэзией и публицистикой. Родился в семье богатого коммерсанта, разорившегося в 1836. Писал на датском языке (в его норвежском варианте), который в то время был литературным языком Норвегии. Начиная с 1844, работал аптекарем. Тогда написал первые стихи и драму из древнеримской истории «Катилина». Драма вышла под псевдонимом и успехом не пользовалась. В 1850 в Кристиании была поставлена пьеса «Богатырский курган». В 1852-1857 я руководил в Бергене первым национальным норвежским театром, а в 1857-1862 возглавлял Норвежский театр в Христиании. Бергенский период жизни совпадает с увлечением политическим национализмом и скандинавским фольклором. Так появились «средневековые» пьесы «Фру Ингер из Эстрота», «Пир в Сульхауге», «Ульф Лилиенкранс», «Воители в Хельгеланде».

- В 1862, - подхватил и продолжил ННН, - Ибсен пишет произведение «Комедия любви», в которой наметилась сатирическая картина мещанско-чиновничьей Норвегии. В народно-исторической драме «Борьба за престол» Ибсен показал победу героя, выполняющего прогрессивную историческую миссию. Однако и собственно литературные (невозможность полностью описать человеческие взаимоотношения при помощи средневековых образов и романтических клише), и внелитературные (разочарование в национализме после австро-прусско-датской войны) причины побудили Ибсена уехать за рубеж в поисках новых форм. Ибсен четверть века провёл за границей, жил в Риме, Дрездене, Мюнхене. Первыми всемирно известными его пьесами стали стихотворные драмы «Бранд» и «Пер Гюнт». Они иллюстрируют противоположные черты характера самого Ибсена, а также и его современника. Священник Бранд — серьёзный и суровый проповедник человеческой свободы и религиозности, на его максимализме лежит отпечаток учения Сёрена Кьеркегора. Пер Гюнт, напротив, ищет личного счастья и не находит. Вместе с тем Пер едва ли не больший гуманист и поэт, нежели Бранд. В конце 1860 — начале 1870 в условиях обострения социально-политических противоречий Ибсен ожидает крушения старого мира, «революции человеческого духа». В драме о Юлиане Отступнике «Кесарь и галилеянин» он утверждает грядущий синтез духовного и плотского начал в человеке.
- Самой популярной пьесой Ибсена в России стал «Кукольный дом», - добавил знаток из публики. - Пьесу не следует воспринимать как социальную, для Ибсена важна общечеловеческая проблематика свободы. Первая драма, написанная Ибсеном после «Кукольного дома» — «Привидения». Она использует многие мотивы «Бранда»: наследственность, религия, идеализм. В «Привидениях» критиками отмечается значительное влияние французского натурализма.

- А теперь, - прервал выскочку ННН, - знаменитая Песня Сольвейг (из драмы "Пер Гюнт"

Зима пройдёт и весна промелькнёт,
И весна промелькнёт;
Увянут все цветы, снегом их занесёт,
Снегом их занесёт...
И ты ко мне вернёшься - мне сердце говорит,
Мне сердце говорит,
Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить,
Тобой лишь буду жить...

Ко мне ты вернёшься, полюбишь ты меня,
Полюбишь ты меня;
От бед и от несчастий тебя укрою я,
Тебя укрою я.
И если никогда мы не встретимся с тобой,
Не встретимся с тобой;
То всё ж любить я буду тебя, милый мой,
Тебя, милый мой...

- Метнёмся в Англию, в гости к одному весьма почтенному, всемирно известному старцу. Прошу вас, сэр!

- Я Шоу Джордж Бернард, - бодро включился в сюжет старичок в котелке, - ирландский драматург, философ и прозаик…
- Выдающийся критик своего времени и самый прославленный – после Шекспира – драматург, писавший на английском языке, - подлил масла в огонь ННН. -Родился 26 июля 1856 в Дублине.
- Я ничему не научился в школах, которые посещал, - продолжил прерванный классик, - но многое почерпнул из книг Ч. Диккенса, У. Шекспира, Д. Баньяна, Библии, арабских сказок «Тысяча и одна ночь», а также слушая оперы и оратории, в которых пела моя мать, и созерцая картины в Ирландской национальной галерее. В пятнадцатилетнем возрасте я устроился клерком в фирму по продаже земельных участков. Спустя год стал кассиром и занимал эту должность в течение четырех лет.
- Шоу уже в молодости решил зарабатывать на жизнь литературным трудом, - снова вклинился ННН, - и, хотя рассылаемые статьи возвращались к нему с удручающей регулярностью, он продолжал осаждать редакции. Только одну его статью приняли к печати, заплатив автору пятнадцать шиллингов, – и это было все, что Шоу заработал пером за девять лет. За эти годы он написал пять романов, которые отвергли все английские издательства. В 1884 Шоу вступил в Фабианское общество и вскоре стал одним из самых блестящих его ораторов. Одновременно он совершенствовал свое образование в читальном зале Британского музея, где познакомился с писателем У.Арчером, который приобщил его к журналистике. После шести лет, отданных музыкальному рецензированию, Шоу в течение трех с половиной лет работал театральным критиком в «Сатердей ривью». Шоу писал пьесы, рецензии, выступал как уличный оратор, пропагандируя социалистические идеи, и, кроме того, был членом муниципального совета округа Сент-Панкрас, где он жил. Такие перегрузки привели к резкому ухудшению здоровья.

- В 1901, - оттолкнул старичок наглого ННН. - мои пьесы «Ученик дьявола», «Цезарь и Клеопатра» и «Обращение капитана Брасбаунда» были опубликованы в сборнике «Три пьесы для пуритан». Не преуспев на стезе коммерческого театра, я решил сделать драму проводником своей философии, опубликовав в 1903 пьесу «Человек и сверхчеловек». Однако уже в следующем году молодой актер Х.Грэнвил-Баркер вместе с предпринимателем Дж.Э.Ведренном принял руководство лондонским театром «Корт» и открыл сезон, успех которого обеспечили старые и новые мои пьесы.
- Во время Первой мировой войны, - снова затараторил ННН, - Шоу был исключительно непопулярной фигурой. В 1924 слава возвратилась к писателю, он обрел мировое признание драмой «Святая Иоанна.» В 1925 Шоу была присуждена Нобелевская премия по литературе, от получения которой он отказался. Последней пьесой, принесшей Шоу успех, стала Тележка с яблоками, открывшая Малвернский фестиваль в честь драматурга. Шоу посетил США, СССР, Южную Африку, Индию, Новую Зеландию. В Москве, куда Шоу прибыл с леди Астор, он беседовал со Сталиным. В возрасте девяноста лет писатель согласился стать почетным гражданином Дублина и лондонского округа Сент-Панкрас, где он жил в молодые годы. Жена Шоу скончалась в 1943. Оставшиеся годы писатель провел в уединении в Эйот-Сент-Лоренсе (графство Хертфордшир), где в возрасте девяноста двух лет закончил свою последнюю пьесу Миллиарды Байанта До конца дней писатель сохранял ясность ума. Умер Шоу в Эйот-Сент-Лоренсе 2 ноября 1950. В заключение напомним частично содержание знаменитого «Пигмалиона»:

Пьеса повествует о цветочнице которой посчастливилось, а может и не посчастливилось оказаться в дождливый день вместе с человеком с записной книжкой Хиггинсом. Он уличил ее в вымогательстве денег у джентльмена и всячески ее укорял за это.
Хиггинс, раздраженный речью цветочницы, невзначай говорит, что оказывает услуги по улучшению речи таким как она.
И кто же знал, что она приедет к нему домой, а Хиггинс и Пикеринг заключат на этом пари?
За шесть месяцев превратить из цветочницы в герцогиню? Да не может быть.
Ан нет, все возможно. Вот только гоняясь за выигрышем в пари, наш герой совсем забыл о чувствах его окружающих людей…

***
- Друзья, наш новый гость вам сам о себе расскажет, а я немного отдохну, - сказал ННН и скрылся за кулисами.

- Я Флобер Густав, - сказал гость, как будто бы слегка устав. - Если кто не признал, то я - прозаик-реалист, считающийся одним из крупнейших европейских писателей XIX века. Много работал над стилем своих произведений, выдвинув теорию «точного слова» (le mot juste). Наиболее известен как автор романа «Мадам Бовари». Меня часто называют творцом современного романа. Родился 12 декабря 1821 года в Руане, где отец был главным врачом одной из местных больниц. С 1823 по 1840 год учился в Королевском коллеже Руана, где не добился особых успехов, но проявил интерес к истории и большую любовь к литературе. Читал не только модных в ту пору романтиков, но также Сервантеса и Шекспира. В школе познакомился с будущим поэтом Л. Буйе, который на всю жизнь стал верным другом. В 1840 году меня отправили в Париж изучать право. Прозанимавшись три года, я не сумел сдать экзамены, зато свел дружбу с писателем и журналистом М. Дю Каном, который стал моим спутником в путешествиях. В 1843 году у меня обнаружили сходное с эпилепсией нервное заболевание, и мне был предписан малоподвижный образ жизни.
В качестве иллюстрации гость шумно падает на пол, как бы теряя сознание.
- Что с вами, дрогой вы наш? - ННН участливо бросается поднимать, отряхивая гостя. – Не принимайте всё так близко к сердцу.
После смерти отца в 1846 году, - продолжил как ни в чём не бывало Флобер, - я вернулся в имение Круассе под Руаном, заботился о матери и занимался по преимуществу литературой. К счастью, я обладал состоянием, которое избавило от необходимости зарабатывать на жизнь пером, либо иными способами. Равным образом я смог осуществить свою мечту о путешествиях и посвятить многие годы написанию одного единственного романа. Я совершенствовал свой стиль с предельным вниманием, отвлекаясь лишь на профессиональные беседы с братьями Гонкурами, И. Тэном, Э. Золя, Г. Мопассаном и И. С. Тургеневым. Даже прославленный любовный роман связан с поэтессой Луизой Коле, и в обширной переписке главной темой были литературные проблемы. Я был воспитан на творениях Ф. Шатобриана и В. Гюго и тяготел к романтическому способу изображения. Всю свою жизнь я стремился подавить в себе лирико-романтическое начало ради максимально объективного изображения повседневной реальности. Рано начав писать, я вскоре осознал в себе конфликт между поставленной целью и склонностями своей натуры. Первый из опубликованных романов «Госпожа Бовари» обозначил поворотный пункт в развитии современного романа. Я работал над каждым предложением в поисках знаменитого "правильного слова". Мой интерес к форме романа, успешно реализованный в уникальной структуре "Госпожи Бовари", оказал сильнейшее влияние на последующих писателей, поставивших своей целью создание новых форм и технических приемов - Г. Джеймса, Дж. Конрада, Дж. Джойса, М. Пруста и многих других. В 1862 году появился исторический роман "Саламбо", в 1869 году - роман нравов "Воспитание чувств", в 1874 году - "Искушение Святого Антония", в 1877 - "Три повести"; затем я стал усиленно работать над давно задуманным любимым своим произведением, романом "Бувар и Пекуше", но не успел закончить его; из предполагаемых двух томов написал только один, и тот не имеет завершенности.
- Конец жизни Флобера, - подключился отдохнувший ННН, - был печальный: он страдал тяжелым нервным недугом, был мрачен и раздражителен, порвал отношения с лучшим своим другом, Максимом Дюканом; мать его умерла, материальное положение ухудшилось, так как значительную часть своего состояния он уступил бедным родственникам. Полного одиночества Флобер не испытал в старости, благодаря нежным заботам своей племянницы, м-м Комманвиль, а также дружбе с Жорж Санд; большое утешение доставлял ему также Ги де Мопассан, сын одной из его подруг детства; Флобер заботился о развитии его молодого таланта и был для него строгим и внимательным учителем. Болезнь и тяжелый литературный труд рано истощили силы Флобера; он умер от апоплексического удара. В 1890 году ему поставлен в Руане памятник, работы известного скульптора Шапю.

А теперь фрагмент шедевра по-французски:

Nous étions à l’Étude, quand le Proviseur entra, suivi d’un nouveau habillé en bourgeois et d’un garçon de classe qui portait un grand pupitre. Ceux qui dormaient se réveillèrent, et chacun se leva comme surpris dans son travail.
Le Proviseur nous fit signe de nous rasseoir ; puis, se tour-nant vers le maître d’études :
– Monsieur Roger, lui dit-il à demi-voix, voici un élève que je vous recommande, il entre en cinquième. Si son travail et sa conduite sont méritoires, il passera dans les grands, où l’appelle son âge.
Resté dans l’angle, derrière la porte, si bien qu’on l’apercevait à peine, le nouveau était un gars de la campagne, d’une quinzaine d’années environ, et plus haut de taille qu’aucun de nous tous. Il avait les cheveux coupés droit sur le front, comme un chantre de village, l’air raisonnable et fort embarrassé. Quoiqu’il ne fût pas large des épaules, son habit-veste de drap vert à boutons noirs devait le gêner aux entournures et laissait voir, par la fente des parements, des poignets rouges habitués à être nus. Ses jambes, en bas bleus, sortaient d’un. pantalon jaunâtre très tiré par les bretelles. Il était chaussé de souliers forts, mal cirés, garnis de maître, plus haut !
Le nouveau, prenant alors une résolution extrême, ouvrit une bouche démesurée et lança à pleins poumons, comme pour appe-ler quelqu’un, ce mot :

***

Теперь снова – к немецким персонам, коих германская земля наплодила не мало, и ННН взял инициативу в руки:

-Томас Манн эссеист, мастер эпического романа, лауреат Нобелевской премии.
Томас, самый знаменитый представитель своего семейства, богатого известными писателями, родился 6 июня 1875 года в семье состоятельного любекского купца Томаса Иоганна Генриха Манна, занимавшего должность городского сенатора. Мать Томаса, Юлия Манн, урождённая да Сильва-Брунс, происходила из семьи с бразильскими корнями. Семья Манн была довольно многочисленной. У Томаса было два брата и две сестры: старший брат Генрих, младший брат Виктор и две сестры: Юлия и Карла. Семья Манн была зажиточной, а детство Томаса было беззаботным и почти безоблачным.
В 1891 году умирает от рака отец Томаса. Согласно его завещанию продаётся фирма семьи и дом в Любеке. Детям и жене пришлось довольствоваться процентами от вырученной суммы денег. Семья переехала в Мюнхен, где Томас прожил (с небольшими перерывами) до 1933 года. В середине 1890-х Томас и Генрих на время уехали в Италию. Однако ещё в Любеке Томас начал проявлять себя на литературном поприще в качестве создателя и автора литературно-философского журнала «Весенняя гроза», а в дальнейшем писал статьи для издаваемого его братом Генрихом журнала «XX век». По возвращении из Италии Томас недолго проработал редактором популярного немецкого сатирического журнала «Симплициссимус», прошёл годовую армейскую службу и опубликовал первые новеллы.
Однако известность к Томасу Манну приходит тогда, когда в 1901 году выходит его первый роман, «Будденброки». В этом романе, за основу которого была взята история его собственного рода, Томас описывает историю упадка и вырождения купеческой династии из Любека. Каждое новое поколение этой семьи всё менее и менее способно продолжать дело своих отцов в силу отсутствия присущих им бюргерских качеств, как-то: бережливость, усердие и обязательность — и всё больше и больше уходит от реального мира в религию, философию, музыку, пороки, роскошь и разврат. Итогом этого становится не только постепенная утрата интереса к коммерции и престижу рода Будденброкков, но и утрата смысла жизни, воли к жизни, оборачивающаяся нелепыми и трагическими смертями последних представителей этого рода.
Вслед за «Будденброкками» последовало издание не менее успешного сборника новелл под названием «Тристан», лучшей из которых была новелла «Тонио Крёгер». Главный герой этой новеллы отрекается от любви как от того, что приносит ему боль, и посвящает себя искусству, однако встретив случайно Ганса Гансена и Ингеборг Хольм — двух разнополых объектов своих неразделенных чувств — он снова переживает то самое смятение, которое когда-то охватывало его при взгляде на них.
В 1905 году Томас женится на профессорской дочери Кате Прингсхайм. От этого брака у них появилось шестеро детей, трое из которых — Клаус, Голо и Эрика — проявили себя впоследствии на литературном поприще. Согласно свидетельству Голо Манна, еврейское происхождение матери тщательно скрывалось от детей.
Брак поспособствовал вхождению Томаса в круги крупной буржуазии, и это во многом укрепляло его политический консерватизм, который до поры до времени не проявлялся на публике. В 1911 году на свет появляется новелла «Смерть в Венеции» — о вожделении пожилого мюнхенского писателя Густава Ашенбаха, отправившегося на отдых в Венецию, к увиденному там неизвестному мальчику по имени Тадзио, оканчивающийся смертью художника.
В годы Первой мировой войны Томас Манн выступал в её поддержку, а также против пацифизма и общественных реформ, свидетельством чего стали его статьи, вошедшие впоследствии в сборник «Размышления аполитичного». Эта позиция приводит к разрыву с братом Генрихом, имевшим противоположные взгляды. Примирение между братьями наступило лишь тогда, когда после убийства националистами министра иностранных дел Веймарской республики Вальтера Ратенау Томас пересмотрел свои взгляды и стал выступать за демократию и даже социализм.
В 1924 году выходит новое после «Будденброкков» крупное и успешное произведение Томаса Манна — «Волшебная гора». Главный герой — молодой инженер Ганс Касторп — приезжает на три недели навестить своего больного туберкулёзом двоюродного брата Иоахима Цимсена и сам становится пациентом этого санатория, где проводит семь лет духовного ученичества и созревания.
В 1933 году Томас Манн вместе с семьёй эмигрирует из нацистской Германии и поселяется в Цюрихе. В том же году выходит первый том его романа-тетралогии «Иосиф и его братья», где он по-своему интерпретирует историю библейского Иосифа.
В 1936 году после безуспешных попыток уговорить Томаса вернуться в Германию, нацистские власти лишают его и его семью немецкого гражданства, и он становится подданным Чехословакии, а в 1938 году уезжает в США, где зарабатывает на жизнь преподаванием в Принстонском университете. В 1939 году выходит роман «Лотта в Веймаре», описывающий взаимоотношения постаревшего Иоганна Вольфганга Гёте и его юношеской любви Шарлотты Кестнер, ставшей прототипом героини «Страданий юного Вертера», встретившейся с поэтом снова спустя много лет.
В 1942 году Томас переезжает в Пасифик-Палисейдз и ведёт антифашистские передачи для немецких радиослушателей. В 1947 году появляется на свет его роман «Доктор Фаустус», главный герой которого во многом повторяет путь Фауста несмотря на то, что действие романа происходит в XX веке.
После Второй мировой войны ситуация в США принимает всё менее благоприятный для Томаса Манна характер: писателя начинают обвинять в пособничестве СССР. В июне 1952 года семья Томаса возвращается в Швейцарию. Несмотря на нежелание переселяться в расколотую страну насовсем, он тем не менее охотно бывает в Германии (в 1949 году в рамках празднования юбилея Гёте ему удаётся побывать и в ФРГ, и в ГДР).
В последние годы жизни он активно публикуется: в 1951 году появляется роман «Избранник», в 1954 году — последняя его новелла «Чёрный лебедь». И тогда же Томас продолжает работать над начатым ещё до Первой мировой романом «Признания авантюриста Феликса Круля» — о современном Дориане Грее, который, обладая талантом, умом и красотой, предпочёл стать мошенником и с помощью своих афер начал стремительно подниматься по общественной лестнице, теряя человеческий облик и превращаясь в чудовище.
Томас Манн скончался 12 августа 1955 года в Цюрихе от атеросклероза.

«Смерть в Венеции» (фрагмент)

Густав Ашенбах, или фон Ашенбах, как он официально именовался со дня
своего пятидесятилетия, в теплый весенний вечер 19… года – года, который в течение столь долгих месяцев грозным оком взирал на наш континент, -
вышел из своей мюнхенской квартиры на Принц-регент-штрассе и в одиночестве отправился на дальнюю прогулку. Возбужденный дневным трудом (тяжким, опасным и как раз теперь потребовавшим от него максимальной тщательности, осмотрительности, проникновения и точности воли), писатель и после обеда не в силах был приостановить в себе работу продуцирующего механизма, того «totus animi continuus» [беспрерывное движение души (лат.)], в котором, по словам Цицерона, заключается сущность красноречия; спасительный дневной сон, остро необходимый при все возраставшем упадке его сил, не шел к нему. Итак, после чая он отправился погулять, в надежде, что воздух и движение его приободрят, подарят плодотворным вечером.
Было начало мая, и после сырых и промозглых недель обманчиво воцарилось жаркое лето. В Английском саду, еще только одевшемся нежной ранней
листвой, было душно, как в августе, и в той части, что прилегала к городу, - полным-полно экипажей и пешеходов. В ресторане Аумейстера, куда вели все
более тихие и уединенные дорожки, Ашенбах минуту другую поглядел на оживленный народ в саду, у ограды которого стояло несколько карет и извозчичьих пролеток, и при свете заходящего солнца пустился в обратный путь, но уже не через парк, а полем, почувствовав усталость. К тому же над
Ферингом собиралась гроза. Он решил у Северного кладбища сесть в трамвай, который прямиком доставит его в город.
По странной случайности на остановке и вблизи от нее не было ни души. Ни на Унгарерштрассе, где блестящие рельсы тянулись по мостовой в
направлении Швабинга, ни на Ферингском шоссе не видно было ни одного экипажа. Ничто не шелохнулось и за заборами камнетёсных мастерских, где
предназначенные к продаже кресты, надгробные плиты и памятники образовывали как бы второе, ненаселенное кладбище, а напротив в отблесках
уходящего дня безмолвствовало византийское строение часовни.

***
- Я Джордж Ноэл Гордон Байрон — английский поэт-романтик. Бедность, в которой родился я, и от которой не избавил даже титул лорда, дала направление будущей карьере, - провозгласил некий, шумно вошедший, англичанистый тип, и чертыхнулся, споткнувшись на ровном месте.
- Осторожней, осторожней, - посочувствовал ННН. – Прошу вас, продолжайте.
И гость, поправив романтичный шейный платок, продолжил:
- Когда я родился, отец мой уже спустил все свои земли, а мать возвратилась из Европы с небольшими остатками своего состояния. Она поселилась в Абердине, и её «хромой мальчуган», как она называла меня, был отдан на год в частную школу, затем переведён в классическую гимназию.
- О детских выходках рассказывают много историй. Сёстры Грей, - присоединился ННН, - нянчившие маленького. Они находили, что лаской можно делать с ним, что угодно, но мать всегда выходила из себя от его непослушания и бросала в него чем попало.
- На вспышки матери, - продолжил поэт, - я нередко отвечал насмешками, но, однажды, у меня отняли нож, которым я хотел заколоть себя… В гимназии я учился плохо, и Мэри Грей, читавшая мне псалмы и Библию, принесла более пользы, чем гимназические учителя. В мае 1798, сделавшись пэром, десятилетний я так сильно влюбился в свою кузину Мэри Дафф, что, услыхав о её помолвке, впал в истерический припадок. В 1799 я поступил в школу доктора Глени, где пробыл два года и всё время лечил свою больную ногу, после чего достаточно поправился, чтобы надевать сапоги.
-А что, простите, с вашей ногой? - участливо помрачнел ННН
- С лошади упал, - бросил он небрежно. – Не берите в голову… Можно мне продолжить?
-Конечно! Будьте так любезны.

В эти два года я учился очень мало, зато прочёл всю богатую библиотеку доктора. Перед отъездом в школу в Хэрроу я снова влюбился — в другую кузину, Маргариту Паркер, и в ожидании свидания с ней не мог ни есть, ни спать. В 1801 я уехал в Хэрроу; мёртвые языки и древность вовсе не привлекали меня, но зато я с огромным интересом прочёл всех английских классиков и вышел из школы с большими познаниями. В школе я славился рыцарским отношением к товарищам и тем, что всегда заступался за младших. Во время каникул 1803 я опять влюбился, но на этот раз гораздо серьёзнее, чем прежде — в мисс Чаворт — девушку, отца которой убил «дурной лорд Байрон». В грустные минуты своей жизни я нередко жалел, что она отвергла меня. В Кембриджском университете я углубил свои научные знания. Но больше отличился искусством плавать, ездить верхом, боксировать, пить, играть в карты и т. п., поэтому постоянно нуждался в деньгах и, как следствие, «влезал в долги». В Хэрроу я написал несколько стихотворений, и в 1807 в печати появилась первая книга — «Часы досуга». Это собрание стихотворений решило судьбу: выпустив сборник в свет, я сделался совсем другим человеком. Беспощадная критика явилась в «Эдинбургском Обозрении» лишь спустя год, за который я написал большое количество стихов. Явись эта критика тотчас же после выхода книги, я, может быть, совершенно бросил бы поэзию. «Я сочинил за полгода до появления беспощадной критики 214 страниц романа, поэму в 380 стихов, 660 строк „Босвортского поля“ и множество мелких стихотворений. Поэма, приготовленная мной к печати — сатира». Этой сатирой я и ответил «Эдинбургскому Обозрению». Критика первой книги страшно огорчила, но свой ответ — «Английские барды и шотландские обозреватели» — я издал только весной 1809. Успех сатиры был громадным и смог удовлетворить уязвлённое самолюбие. В июне этого же года я отправился в путешествие. Можно предполагать, что, одержав блистательнейшую победу над своими литературными врагами, я уехал за границу довольным и счастливым, но это было не так. Я покинул Англию в страшно подавленном состоянии духа, а, побывав в Испании, Албании, Греции, Турции и Малой Азии, вернулся ещё более угнетённым. -
- Многие, отождествляя его с Чайльд Гарольдом, - вмешался ННН, - предполагали, что за границей, подобно своему герою, он вёл слишком неумеренную жизнь, но Байрон и печатно, и устно протестовал против этого, подчеркивая, что Чайльд Гарольд — только плод воображения. Томас Мур говорил в защиту Байрона, что тот был слишком бедным, чтобы содержать гарем, и, кроме того, питал романтическую страсть к неизвестной девушке, ездившей с ним, переодетой мальчиком. К тому же Байрона тревожили не только финансовые затруднения. В это время он потерял мать, и, хоть никогда не ладил с ней, но, тем не менее, очень скорбел. 27 февраля 1812 Байрон произнёс в палате лордов свою первую речь, имевшую большой успех, а через два дня появились две первые песни Чайльд Гарольда. Поэма имела баснословный успех, и 14 000 её экземпляров разошлись за один день, что сразу поставило автора в ряд первых литературных знаменитостей.
- Прочитав Чайльд Гарольда, —продолжил поэт, — никто не захочет слушать моей прозы, как не захочу и я сам. Почему Чайльд Гарольд имел такой успех, я и сам не знал, и говорил только: «Однажды утром я проснулся и увидал себя знаменитым». Путешествие Чайльд Гарольда увлекло не только Англию, но и всю Европу. Я затронул всеобщую борьбу того времени, с сочувствием говорил об испанских крестьянах, о героизме женщин, и мой горячий крик о свободе разнёсся далеко, несмотря на кажущийся циничный тон поэмы. В этот тяжёлый момент всеобщего напряжения я напомнил и о погибшем величии Греции. В данной поэме я впервые ввожу тип литературного героя, который позже получит название байронического героя. Я был знаком с Муром, и тот ввёл меня в высшее общество в качестве «льва». До этого времени я никогда не был в большом свете и теперь предался с увлечением вихрю светской жизни. Однажды вечером Даллас застал даже меня в придворном платье, хотя я ко двору не поехал. В большом свете, хромой, я никогда не чувствовал себя свободно и высокомерием старался прикрывать свою неловкость. В марте 1813 я издал без подписи сатиру «Вальс», в мае же напечатал рассказ из турецкой жизни «Гяур», навеянный путешествием по Леванту. Публика с восторгом приняла этот рассказ о любви и мщении, и ещё с большим восторгом встретила поэмы «Абидосская невеста» и «Корсар», вышедшие в том же году. В 1814 издал «Еврейские мелодии», имевшие колоссальный успех и много раз переведённые на все европейские языки, а также поэму «Лара». В ноябре 1813 я сделал предложение мисс Милбенк, дочери Ральфа Милбенка, богатого баронета, внучке и наследнице лорда Уэнтворта. Это была блестящая партия, хотя предложение я сделал не вследствие этого. Я получил отказ, но мисс Милбенк выразила желание вступить со мной в переписку. В сентябре 1814 я возобновил своё предложение, и оно было принято, а в январе 1815 мы обвенчались. В декабре родилась дочь по имени Ада, а в следующем месяце леди Байрон оставила мужа в Лондоне и уехала в имение к отцу.
- С дороги она написала мужу, - подхватил ННН, -ласковое письмо, начинавшееся словами: «Милый Дик», и подписанное: «Твоя Поппин». Через несколько дней Байрон узнал от её отца, что она решилась никогда более к нему не возвращаться, а вслед за тем сама леди Байрон известила его об этом. Через месяц состоялся формальный развод…
Теперь он мог предаться уединению, которого так жаждал. За границей он поселился в вилле Диадаш, неподалеку от Женевы. Лето Байрон провел на вилле, совершив две небольшие экскурсии по Швейцарии: одну с Гобгаузом, другую с поэтом Шелли. В третьей песне «Чайльд Гарольда» он описывает свою поездку на поля Ватерлоо. Мысль написать «Манфреда» посетила его, когда на обратном пути в Женеву он увидал Юнгфрау. В ноябре 1816 Байрон переехал в Венецию, где, по утверждению своих недоброжелателей, вёл самую развратную жизнь, которая, однако же, не помешала ему создать большое количество поэтических произведений. В июне 1817 поэт написал четвертую песнь «Чайльд Гарольда», в октябре 1817 — «Беппо», в июле 1818 — «Оду к Венеции», в сентябре 1818 — первую песнь «Дон Жуана», в октябре 1818 — «Мазепу», в декабре 1818 — вторую песнь «Дон Жуана», в ноябре 1819 — третью и четвёртую песни «Дон Жуана». В апреле 1819 он встретился с графиней Гвиччиоли, и они влюбились друг в друга. Графиня вынуждена была уехать с мужем в Равенну, куда вслед за ней поехал и Байрон. Через два года отец и брат графини — графы Гамба, замешанные в политическом скандале, должны были покинуть Равенну вместе с разведённой уже в то время графиней Гвиччиоли. Байрон последовал за ними в Пизу, где и жил по-прежнему под одной крышей с графиней…
- Однажды во время прогулки, - подхватил ННН, - пошёл страшный дождь, и Байрон захворал. Последними его словами были отрывочные фразы: «Сестра моя! дитя моё!.. бедная Греция!.. я отдал ей время, состояние, здоровье!.. теперь отдаю ей и жизнь!». 19 апреля 1824 поэт скончался. Тело его было отвезено в Англию и погребено в родовом склепе Байронов.

«Паломничество Чайльд Гарольда»

Песнь первая
1
Не ты ль слыла небесной в древнем мире,
О Муза, дочь Поэзии земной,
И не тебя ль бесчестили на лире
Все рифмачи преступною рукой!
Да не посмею твой смутить покой!
Хоть был я в Дельфах, слушал, как в пустыне
Твой ключ звенит серебряной волной,
Простой рассказ мой начиная ныне,
Я не дерзну взывать о помощи к богине.
2
Жил в Альбионе юноша. Свой век
Он посвящал лишь развлеченьям праздным.
В безумной жажде радостей и нег
Распутством не гнушаясь безобразным,
Душою предан низменным соблазнам,
Но чужд равно и чести, и стыду,
Он в мире возлюбил многообразном,
Увы! лишь кратких связей череду
Да собутыльников веселую орду.
3
Он звался Чайльд-Гарольд. Не все равно ли,
Каким он вел блестящим предкам счет!
Хоть и в гражданстве, и на бранном поле
Они снискали славу и почет,
Но осрамит и лучший род
Один бездельник, развращенный ленью,
Тут не поможет ворох льстивых од,
И не придашь, хвалясь фамильной сенью,
Пороку – чистоту, невинность – преступленью.
4
Вступая в девятнадцатый свой год,
Как мотылек, резвился он, порхая,
Не помышлял о том, что день пройдет,
И холодом повеет тьма ночная.
Но вдруг, в расцвете жизненного мая,
Заговорило пресыщенье в нем,
Болезнь ума и сердца роковая,
И показалось мерзким все кругом:
Тюрьмою – родина, могилой – отчий дом.
.

***
Гулливер лилипутам жизнь урегулировал –
Достал огромный нож и всех прооперировал.
Лилипуты пищат,
А он хохочет.
Резал их натощак,
А натощак никто не хочет.
Гулливер создал ГУЛАГ
Лилипутский, значит.
Водрузил над ним и флаг,
Сроки всем назначил.
И теперь сидят они в камерах по двое:
Один делает подкоп, другой волком воет.
Убежать навряд ли сможет кто-то,
Хоть и мал размером.
Гулливер приставил к мини-зэкам роту
Стукачей да милиционеров.

Вошёл баскетбольного роста господин в широкополой шляпе и камзоле. На ногах - невероятного размера ботфорты. Его сопровождали крохотные людишки, весело пищавшие на все лады, так как речью эти щебетания можно было назвать с большой натяжкой. Одного из малышей он держал на руках.
- Джонатан Свифт — ирландский писатель-сатирик, публицист, поэт и общественный деятель, - начал бодрым тоном ННН. - Наиболее известен как автор фантастической тетралогии «Путешествия Гулливера», в которой остроумно высмеял человеческие и общественные пороки.
-Гулливер, Гулливер, ты ребятам всем пример, - пищали хором малыши.
- Он родился в Дублине в семье англичан в 1667, - продолжил бесцеремонно прерванный ННН. - Будучи двоюродным братом поэта Джона Драйдена, Свифт обучался в Тринити-колледже. Там у него были неприятности из-за нарушения дисциплины. Затем Свифт стал секретарем сэра Вильяма Темпля. Находясь у него на службе, Свифт написал свои первые значительные сатирические произведения — «Битву книг» и «Сказку бочки», которые были опубликованы в 1704. В это же время он влюбился в Эстер (Стеллу) Джонсон, на которой впоследствии, вероятно тайно, женился. Когда в 1699 Темпль умер, Свифт стал священником и получил приход в Ирландии. Он часто ездил в Англию, где серьезно занялся политикой и литературой. Хотя сначала Свифт был вигом, в 1710 он перешел к тори, а три года спустя стал деканом собора св. Патрика. В «Путешествиях Гулливера» сатирический талант Свифта раскрылся наиболее полно. Его страстная любовь к языку вылилась в изобретение наречий для всех неизвестных стран, которые посещает Гулливер. Его увлечение политикой нашло отражение в сатире на интриги в английском правительстве (описание двора в Лилипутии). Его недоверие к теоретической науке проявилось в сатирическом изображении Великой Академии в Лагадо, пародии на Английское Королевское общество. Несмотря на то, что, как известно, Свифт саркастически относился к человеческой природе, он, по всей видимости, был приятным человеком. Он был в дружеских отношениях с литературными светилами того времени: Александром Поупом, Джоном Арбетнотом и Джоном Геем — и вместе с ними основал клуб Scriblerus. Свифт также стал подлинным героем ирландцев, в защиту которых он выпустил несколько острых сатирических произведений, наиболее известно среди них «Скромное предложение». В последние годы своей жизни Свифт страдал от прогрессирующего психического расстройства. Ничто не отражает характер Свифта лучше, чем эпитафия, которую он написал для себя: «Здесь покоится тело Джонатана Свифта, декана этой кафедральной церкви, и суровое негодование уже не раздирает его сердце».
«Гулливер в стране лилипутов».
Трехмачтовый бриг «Антилопа» отплывал в Южный океан. На корме стоял корабельный врач Гулливер и смотрел в подзорную трубу на пристань. Там остались его жена и двое детей: сын Джонни и дочь Бетти.
Не в первый раз отправлялся Гулливер в море. Он любил путешествовать. Еще в школе он тратил почти все деньги, которые присылал ему отец, на морские карты и на книги о чужих странах. Он усердно изучал географию и математику, потому что эти науки больше всего нужны моряку.

ННН продолжил: - Отец отдал Гулливера в учение к знаменитому в то время лондонскому врачу. Гулливер учился у него несколько лет, но не переставал думать о море.
Врачебное дело пригодилось ему: кончив учение, он поступил корабельным врачом на судно «Ласточка» и плавал на нем три с половиной года. А потом, прожив года два в Лондоне, совершил несколько путешествий в Восточную и Западную Индию.
Во время плавания Гулливер никогда не скучал. У себя в каюте он читал книги, взятые из дому, а на берегу приглядывался к тому, как живут другие народы, изучал их язык и обычаи.
На обратном пути он подробно записывал дорожные приключения.
И на этот раз, отправляясь в море, Гулливер захватил с собой толстую записную книжку.
На первой странице этой книжки было написано: «4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле».

Много недель и месяцев плыла «Антилопа» по Южному океану. Дули попутные ветры. Путешествие было удачное.
Но вот однажды, при переходе в Восточную Индию, корабль настигла буря. Ветер и волны погнали его неизвестно куда.
А в трюме уже кончался запас пищи и пресной воды. Двенадцать матросов умерли от усталости и голода. Остальные едва передвигали ноги. Корабль бросало из стороны в сторону, как ореховую скорлупку.
В одну темную, бурную ночь ветер понес «Антилопу» прямо на острую скалу. Матросы заметили это слишком поздно. Корабль ударился об утес и разбился в щепки.
Только Гулливеру и пяти матросам удалось спастись в шлюпке.

***
Вошёл сумрачный, немолодой, приятной наружности господин и озираясь, словно кого-то опасаясь, печально начал: я Христиан Иоганн Генрих Гейне родился 13 декабря 1797 года в Дюссельдорфе в семье евреев и был старшим из 4 детей. Отец Гейне, Самсон, промышлял торговлей в Рейнском регионе. Мать Бетти воспитывала детей, но интересовалась трудами Жан-Жака Руссо и демонстрировала большую образованность.
- Она любила сына и заботилась о будущем мальчика, - подсуетился ННН. - Бетти видела его юристом, финансистом или генералом, но судьба Гейне-младшего сложилась иначе.
Детские годы мальчика пришлись на период французской оккупации. В это время в Европе процветал либерализм, и модные веяния нашли отклик в мировоззрении творческого человека. В 13 лет Генрих поступил в католический лицей. В 16 он стал помощником в конторе франкфуртского банкира, но сбежал, так как эта сфера деятельности была ему неинтересна. Тогда родители отправили сына в Гамбург, где под опекой финансиста дяди Соломона парень постигал азы торгового дела.
- В 1818 году мне доверили управление небольшой компанией, - подхватил гость. - Поставленную задачу я провалил, не смысля в бухгалтерских счетах. В то же время я начал общаться с родней со стороны матери. Дядя Симон Гельдерн понял, что из меня не выйдет предпринимателя, и поддержал в желании поступить в Боннский университет. Я тяготел к гуманитарным наукам, зачитывался произведениями Сервантеса и Свифта и не представлял жизни без книг. Я также интересовался фольклором, что нашло отражение в созданных впоследствии сочинениях.
- Гейне поступил на юридический факультет Боннского университета, - принял эстафету ННН, - а вскоре перевелся в университет Геттингена. Через год с небольшим из-за дуэли Генрих был исключен. Его студенческие годы ознаменовались кутежами и приключениями, но юноша не забывал и о страсти к наукам. В 1821 году он стал студентом Берлинского университета.
Парень посещал салоны и знакомился с литературным сообществом Германии. В университете Гейне слушал курс философии религии от Георга Гегеля, истории от Августа Шлегеля. Эти мэтры формировали его взгляды. Защита диссертации студента прошла в Геттингене.
Там же в 1825 году он получил звание доктора. Для получения диплома Гейне был вынужден принять лютеранство, так как евреи не могли иметь соответствующий документ. Но это не значило, что поэт отрекся от своих взглядов.
Происхождение вызывало в его душе множество переживаний. Он наблюдал, как во время французской оккупации евреи получили большие права, нежели имели ранее. Затем, после появления прусских войск в Рейнском регионе, все вернулось на круги своя, и бюрократические порядки вновь возымели место. Воцарившееся при Наполеоне равноправие евреев было уничтожено, и это нашло отражение в поэмах Гейне.

***
Появился какой-то подозрительный тип с помятым лицом, плохо и неряшливо одетый. От него разило алкоголем, и он слега покачивался.
- Вы к кому? – злорадно улыбнулся ННН, предчувствуя какую-то нештатную ситуацию. Но пришедший, внезапно встрепенувшись, будто бы протрезвев, и вполне отчётливо начал повествование:
-Я ЭДГАР АЛЛАН ПО — американский писатель, поэт, литературный критик и редактор, представитель американского романтизма. Наибольшую известность получил за свои «мрачные» рассказы. Я был одним из первых американских писателей, кто создавал свои произведения в виде коротких рассказов, и считаюсь создателем детективно-фантастического жанра в литературе. Его творчество способствовало появлению жанра научной фантастики. Родился в Бостоне. Мои родители - Элизабет Арнольд По и Дэвид По, были актёры бродячей труппы.
-Дэвид По покинул семью, когда Эдгар был еще совсем маленьким, - решил помочь ННН, так как заметил, что гостя повело, - вскоре он умер. Тем не менее, за недолгие годы совместной жизни с женой он оставил несколько наследников – у Эдгара были старший брат Уильям Генри и младшая сестра Розали. Матери Эдгара судьба также отмерила недолго - 8 декабря 1811 года ее не стало. Эдгара взяли на воспитание Френсис и Джон Алланы – они были знакомы с матерью мальчика еще до ее смерти; вместе с новой семьей Эдгар стал жить в Ричмонде, штат Вирджиния. Его сестру усыновила другая семья, а Уильяма забрали жить к себе родители умершего отца. Детство Эдгара прошло в обстановке любви и роскоши. У Алланов не было своих детей, и к Эдгару они относились с особой заботой. Они не жалели средств на его воспитание, и хотя порой дела их шли неудачно (были случаи, когда им даже грозило банкротство), мальчик этого не чувствовал: его одевали «как принца», у него была своя лошадь, свои собаки. Когда Эдгару было шесть лет, Алланы поехали в Англию и отдали мальчика в дорогой пансион в Лондоне, где он проучился пять лет. По возвращении Алланов в 1820 в США Эдгар поступил в колледж, который окончил в 1826. Заканчивать образование Эдгара отправили в университет в Ричмонде, тогда только что основанный. Эдгар развился рано: в пять лет он читал, рисовал, писал, декламировал, ездил верхом. В школе он хорошо учился, приобрёл большой запас знаний по литературе, особенно английской и латинской, по всеобщей истории, по математике, по некоторым отраслям естествознания, таким как астрономия, физика.
- Спасибо! Дальше уж я как-нибудь сам, - снова обрёл форму гость. - Физически я был силён, участвовал во всех шалостях товарищей, а в университете — во всех их кутежах. Характер с детства был неровный, страстный, порывистый. В поведении отмечалось много странного. Но с ранних лет я писал стихи, увлекался фантастическими планами, любил производить психологические опыты над собой и другими. Сознавая своё превосходство, давал другим это чувствовать. Жизнь в богатстве кончилась, когда мне не было и полных 17 лет. В университете я пробыл всего год.
- Осенью 1826 произошёл разрыв между Джоном Алланом и его приёмным сыном, - снова включился в повествование ННН. - Кто был «виноват», теперь выяснить трудно. Есть свидетельства, неблагоприятные для Эдгара. Например, подтверждено, что он подделал векселя с подписью Джона Аллана, что однажды, пьяный, наговорил ему грубостей, замахнулся на него палкой и т. п. С другой стороны, неизвестно, что терпел гениальный юноша от разбогатевшего покровителя (Джон Аллан получил неожиданное наследство, превратившее его уже в миллионера), чуждого вопросам искусства и поэзии. По-видимому, искренне любила Эдгара только госпожа Аллан, а её муж давно уже был недоволен эксцентричным приёмышем. Поводом к ссоре послужило то, что Аллан отказался заплатить карточные долги Эдгара. Юноша считал их «долгами чести» и не видел иного исхода для спасения этой «чести», как покинуть богатый дом, где воспитывался. Для Эдгара По началась скитальческая жизнь. Покинув дом Алланов, он поехал в родной Бостон, где под псевдонимом «Бостонец» напечатал сборник стихов «Тамерлан и другие стихотворения», так и не вышедший в свет. Это издание, вероятно, поглотило все сбережения юноши. Не имея приюта, он решился на крутой шаг — поступил на службу в артиллерийский полк под вымышленным именем Эдгар А. Перри и завысив свой возраст до двадцати двух лет (хотя на самом деле ему было лишь восемнадцать) …
Последние годы жизни Эдгара По были годами метаний, полубезумия, успехов, падений и постоянной клеветы. Виргиния, умирая, взяла клятву с г-жи. Шью, подруги Эдгара, никогда не покидать его. Эдгар По пленялся женщинами, воображал, что влюблён, шла речь даже о женитьбе. В жизни он держал себя странно, однако успел издать ещё несколько гениальных произведений. Но припадки алкоголизма Эдгара По становились всё мучительнее, нервозность возрастала почти до психического расстройства. Госпожа Шью посчитала нужным устраниться из его жизни. Осенью 1849 наступил конец. Полный химерических проектов, обручённый с Сарой Эльмирой Ройстер Шелтон, Эдгар По в сентябре этого года с большим успехом читал в Ричмонде лекцию о «Поэтическом принципе». Из Ричмонда Эдгар По выехал, имея 1500 долларов в кармане. Что затем произошло, осталось тайной. Может быть, поэт попал под влияние своей болезни; может быть, грабители усыпили его наркотиком. Эдгара По нашли в бессознательном состоянии, ограбленным. Его привезли в Балтимор, где он и умер в больнице.

Поэма «Ворон». Перевод К. Бальмонта

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?(…)

***
Алкогольный дух сменился немецким и приземистый господин, одетый по моде 18 века, занял сцену.
- Я Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер Родился 10 ноября 1759 г. в Марбахе (Вюртемберг) – сказал с достоинством пришедший.
- Просим, просим, - засуетился ННН, от волнения поправляя то, где росли прежде волосы, а сейчас блистала как биллиардный стол, откровенная лысина.
- Я выходец из низов немецкого бюргерства: мать – из семьи провинциального пекаря-трактирщика, отец – полковой фельдшер. В 1768 году начинаю посещать латинскую школу. 1773 – будучи подданным герцога Вюртембергского Карла Евгения, отец вынужден отдать меня в только что учреждённую военную академию, где я начинаю изучать право, хотя с детства мечтал стать священником.
ННН продолжил, заметив в лице гостя некую обречённость (надо же, заставили как на исповеди):
- В 1775 году академию переводят в Штутгарт, продлевают курс обучения, и Шиллер, оставив юриспруденцию, начинает заниматься медициной. 1780 – закончив курс, получает в Штутгарте место полкового врача. 1781 – публикует драму «Разбойники», начатую ещё в академии. В основе сюжета пьесы – вражда двух братьев, Карла и Франца Мооров; Карл порывист, отважен и, в сущности, великодушен; Франц же коварный негодяй, стремящийся отнять у старшего брата не только титул и поместья, но и любовь кузины Амалии. При всей алогичности мрачного сюжета, неправильностях грубоватого языка и юношеской незрелости трагедия захватывает читателя и зрителя своей энергией и социальным пафосом. Второе издание «Разбойников» имеет на титульном листе изображение рычащего льва с девизом «In tyrannos!» (лат. «Против тиранов!»). «Разбойники» побудили французов в 1792г. сделать Шиллера почетным гражданином новой Французской республики. В 1782 году «Разбойники» поставлены в Мангейме; Шиллер присутствует на премьере, не испросив у суверена разрешения покинуть пределы герцогства. Прослышав о втором визите в Мангеймский театр, герцог сажает Шиллера на гауптвахту, а позже приказывает ему заниматься одной только медициной. 22 сентября 1782г. Шиллер бежит из Вюртембергского герцогства. 1783 – очевидно, уже не опасаясь мести герцога, интендант Мангеймского театра Дальберг назначает Шиллера «театральным поэтом», заключив с ним контракт о написании пьес для постановки на мангеймской сцене. В Мангейме в весьма стесненных финансовых обстоятельствах, к тому же терзаясь муками неразделённой любви. 1785 – Шиллер пишет одно из своих самых известных творений – «Оду к радости». Грандиозным хором на текст этого стихотворения Бетховен завершил свою 9-ю симфонию. В 1785-1787 годах он принимает приглашение одного из восторженных своих почитателей, приват-доцента Г. Кернера, и гостит у него в Лейпциге и Дрездене. Вскоре Шиллер выпускает литературный журнал, выходящий нерегулярно и под различными названиями (например, «Талия»). Потом выходят «Философские письма». А в 1787 году появляется пьеса «Дон Карлос», действие которой происходит при дворе испанского короля Филиппа II. Этой драмой завершается первый период драматического творчества Шиллера. 1787-1789 – Шиллер покидает Дрезден и живёт в Веймаре и его окрестностях
В мае 1805 году Шиллер умирает в Веймаре.

«Раздел земли»
Дети солнечного всхода,
Пёстрых пажитей цветы,
Вас взлелеяла природа
В честь любви и красоты.
Ваши яркие уборы,
Под перстом прозрачным Флоры,
Так нарядно хороши;
Но, любимцы неги вешней,
Плачьте! Прелесть жизни внешней
Не вдохнула в вас души.
Вслед за жаворонком нежно
Соловьи о вас грустят;
На листах у вас, небрежно
Колыхаясь, сильфы спят;
Ваши пышные короны
Превратила дочь Дионы
В брачный полог мотыльков.
Плачьте, плачьте, дети света!
В вас тоска понятна эта —
Вам неведома любовь.
Но томление разлуки
Выношу я не скорбя…
Друг мой Нанни! Эти руки
Вьют подарок для тебя.
Жизнь и душу, страсть и речи,
Сердца нежные предтечи,
Вам теперь передаю.
И сильнейший меж богами
Здесь под скромными листами
Скрыл божественность свою.

***
Шиллер ушёл, позвав следующего, кем оказался. О Генри (Уильям Сидни Портер), который родился 11 сентября 1862 в Гринсборо, штат Северная Каролина.
- Предоставим ему самому слово, - сделал приглашающий жест ННН и отошёл в сторонку.
- Я в трёхлетнем возрасте лишился матери, умершей от туберкулёза. Позже попал под опеку своей тётки по отцу. После школы учился на фармацевта, работал в аптеке у дяди. Через три года уехал в Техас, пробовал разные профессии — работал на ранчо, служил в земельном управлении. Затем работал кассиром и счетоводом в банке в техасском городе Остине. Первые литературные опыты относятся к началу 1880-х. В 1894 году начинаю издавать в Остине юмористический еженедельник Rolling Stone, почти целиком заполняя его собственными очерками, шутками, стихами и рисунками. Через год журнал закрылся, одновременно я был уволен из банка и привлечён к суду в связи с недостачей, хотя она и была возмещена родными. После обвинения в растрате я полгода скрывался от правоохранителей в Гондурасе, затем в Южной Америке. По возвращении в США был осуждён и посажен в тюрьму Коламбус штата Огайо, где провёл три года. В тюрьме работал в лазарете и писал рассказы, подыскивая себе псевдоним. В конце концов остановил свой выбор на варианте О. Генри Её часто неверно записывается наподобие ирландской фамилии — О’Генри.
- Сам писатель утверждал в интервью, что имя Генри взято из колонки светских новостей в газете, - возник снова неутомимый ННН, - а инициал «О» выбран как самая простая буква. Одной из газет он сообщил, что «О» расшифровывается как Olivier (французское имя Оливье), и действительно, несколько рассказов он опубликовал там под именем Olivier Henry.

О. 'Генри «Дары волхвов»

Один доллар и восемьдесят семь центов! И это всё! Из них шестьдесят центов — по одному пенни. Она выторговывала их по одной-две монетки у бакалейщика, зеленщика и мясника, и у нее до сих пор горели щеки при одном воспоминании о том, как она торговалась. Господи, какого мнения были о ней, какой жадной считали ее все эти торговцы!
Делла трижды пересчитала деньги. Один доллар и восемьдесят семь центов... А завтра — Рождество.
Ясное дело, что ничего другого не оставалось, как хлопнуться на маленькую потертую софу и разреветься. Делла так и сделала — из чего можно вывести заключение, что вся наша жизнь состоит из слез, жалоб и улыбок, с перевесом в сторону слез.
В то время как хозяйка будет переходить от одного душевного состояния к другому, мы успеем бросить беглый взгляд на квартиру. Это меблированная квартирка, за которую платят восемь долларов в неделю. Нищенская квартирка — вот наиболее точное определение.
В вестибюле, внизу, висит ящик для писем, в щель которого в жизни не протиснется письмо. Внизу же находится электрический звонок, из которого ни единый смертный не выжмет ни малейшего звука. Там же можно увидеть и визитную карточку: «М-р Джеймс Диллингем Юнг».
Во времена давно прошедшие и прекрасные, когда хозяин дома зарабатывал тридцать долларов в неделю, буквы «Диллингем» имели чрезвычайно заносчивый вид. Но в настоящее время, когда доходы упали до жалкой цифры в двадцать долларов в неделю, эти буквы как будто бы потускнели и словно задумались над очень важной проблемой: а не уменьшиться ли им всем до скромного и незначительного Д.?
Но при всем том, когда бы мистер Джеймс Диллингем Юнг ни возвращался домой и ни взбегал мигом по лестнице, миссис Джеймс Диллингем Юнг, уже представленная вам как Делла, неизменно восклицала: «Джим!» и крепко- крепко сжимала его в объятиях. Из чего следует, что у них все обстояло благополучно.

***
Появился ветхий-преветхий старец в тунике, из чего следовало, что это представитель какой-то отдалённой эпохи.
- Дедушка, вы кто будете? – поинтересовался ННН. - Вергилий я, - скрипнул коленной чашечкой гость и схватился за поясницу. - Ох, радикулит проклятый замучил!
- Да вы присаживайтесь, - пододвинул стул добрый ННН. -Как говорится, в ногах правды нет…
- Точно нет, сынок. Спасибо.
- А откуда вы к нам, и как зовут вас, дедусь?
- Вергилий я… и родился в 70 году до н. э. близ Мантуи, получил первое воспитание в Кремоне; шестнадцати лет получил тогу зрелости. Это торжество совпало с годом смерти Лукреция, так что современники смотрели на меня, как на прямого преемника певца De rerum natura.
Дальнейшее образование получил в Милане, Неаполе и Риме; там изучал греческую литературу и философию. Несмотря на интерес к эпикуреизму и на глубокое преклонение перед Лукрецием, я не примкнул к эпикурейскому учению; меня привлекали Платон и стоики. К этому времени относятся мои мелкие стихотворения, из которых самое достоверное — Culet, признаваемое за Марциалом, Светонием и Стацием. После смерти Цезаря я вернулся в Мантую и предался там изучению Теокрита; но мой покой нарушен был гражданскими войнами. Во время раздачи земель ветеранам — сторонникам триумвиров после битвы при Филиппах я два раза подвергался опасности потерять свои владения в Мантуе; но каждый раз меня спасало личное вмешательство Октавиана, которому посвятил вскоре две хвалебные эклоги. В Риме, куда я часто приезжал хлопотать по своим владениям, сошёлся с Меценатом и окружавшими его поэтами; впоследствии ввёл в этот круг Горация, и оба поэта совершили вместе с своим покровителем воспетое ими обоими путешествие в Брундизий. В 37 г закончены были Bucolica, первое зрелое произведение, и я взялся по просьбе Мецената за Georgica, написанные в Неаполе в 30 г. В 29 г. после многих предварительных работ приступил к Энеиде и, проработав над ней несколько лет в Италии, отправился в Грецию и Азию, чтобы изучить на месте театр действия своей поэмы и придать своему труду больше жизненной правды. В Афинах встретил Августа, который уговорил меня вернуться в Италию…
Старичок внезапно затих и всплакнул: - Доскажите за меня, мил человек. Не могу! Так мне себя жалко, что умер…
ННН, казалось, только и ждал этого:
- По дороге в Рим Вергилий заболел и умер в Брундузии в 19 г. до н. э. Перед смертью он просил, чтобы его незаконченная и, по его мнению, несовершенная эпопея была сожжена. Эту просьбу некоторые учёные (Бартенштейн, например.) объясняют так: царствование Августа убедило Вергилия, что он всю жизнь воспевал тирана, и он почувствовал перед смертью раскаяние, что своей эпопеей доставит ему бессмертие.

Низосъ и Эвріалъ.
(Энеиды Виргиліевой книга IX, стихъ 167--450.)

Трояне, съ высоты отвсюду укрѣпленной,
Взираютъ съ трепетомъ въ станъ Турновъ отдаленной;
Объемлютъ стражею окрестныя мѣста;
Крѣпятъ бойницами помосты и врата,
Орудья ратныя ждутъ гибельнаго слова.
Серестусъ и Мнестей -- грудь къ ужасамъ готова --
Вожди искусные, которымъ Царь Эней,
Отсутственный, среди суровыхъ брани прей,
Ввѣрялъ надъ юностью кипящей управленье,
Ведутъ отчаянныхъ въ послѣднее сраженье,
По жребію всякъ сонмъ избралъ себѣ чреду;
Всѣ дружно обреклись на блискую бѣду. --
По долгу Низосъ сталъ предъ главными вратами,
Гроза враговъ копьемъ и мѣткими стрѣлами,
Гиртаковъ храбрый сынъ, онъ прибылъ ко шатрамъ
Отъ матери, звѣрей ловящей по горамъ.
Съ нимъ спутникъ Эвріалъ, цвѣтъ поздній Иліона,
Прелестный юноша, предметъ прелестныхъ стона,
Носящій на челъ любви и Грацій даръ;
Едина въ нихъ душа, единъ ко, славѣ жаръ!
Что значитъ, Низосъ рекъ, сей огнь сердца палящій?
Что слава? Божество, иль гласъ его гремящій?
Иль страсть коя мнѣ Богъ? Я рабъ ея слѣпой!
О другъ возлюбленный! мнѣ тягостенъ покой!
Стремлюсь къ великому, чего не постигаю?
Погибель или честь -- на всѣ, на всѣ дерзаю!
Воззри; безпечностью Рущульскій станъ объятъ,
Чуть видимы огни; лѣса и горы спятъ.
Упившись гордый врагъ лежитъ во снѣ позорномъ --
Внемли, что во умѣ боязнямъ непокорномъ:
Ты вѣдаешь вождей собравшійся совѣтъ,
Эней отсутственный ихъ томныхъ думъ предметъ.
Народъ, старѣйшины и воинство желаетъ
Узнать черезъ посла, гдѣ Царь ихъ пребываетъ.
Мнѣ мнится, возмогу, таясь между холмовъ,

***
И снова из-за кулис вышел кто-то древний. Этот катил перед собой большую деревянную бочку и свободной рукой чесал то левый, то правый бок.
- Гражданин, с бочками нельзя, как и с другой подобной тарой! – возмутился ННН и преградил путь. -- Кто вы?
- Я Джованни Боккаччо - итальянский поэт и писатель эпохи раннего Возрождения, гуманист …
- Так бы сразу и сказали, - смягчился ННН. – А то с бочкой… и не надо чесать бока. Блохи у вас?
- Как же не надо, если я Бокка… чо! А блох нет. Все передохли пока к вам разными видами транспорта добирался.
-Какими, если не секрет?
-И на ковре-самолёте и на верблюде…
- Ну, ладно. Проехали! Продолжайте о себе.
. -Был рожден во Флоренции, став плодом любви флорентийского купца и француженки. Возможно, именно из-за матери некоторые источники указывают местом моего рождения Париж. Сам я называл себя Боккаччо да Чертальдо не из-за бочки, а по названию местности, откуда происходила семья.
Примерно в 1330 г. я переселился в Неаполь: несмотря на заметную с малых лет литературную одаренность, отец видел меня в будущем только купцом, поэтому отправил обучаться премудростям коммерции. Однако я не проявлял ни способностей, ни интереса к торговле. Отец в конце концов потерял надежду на то, что сын продолжит его дело, и разрешил заниматься каноническим правом. Но и юристом я не стал. Единственной страстью была поэзия, которой я получил возможность посвятить всего себя лишь значительно позднее, после смерти отца в 1348 г.
- Дорогой вы наш, чувствую, что устали. Отдохните, покурите, - предложил себя ННН, - а я за вас продолжу.
- Спасибо! Но не курю, бросил.
-Тогда вспомните бурную молодость, как за бабами бегали.
-Гость промолчал, но покраснел.
А ННН бойко продолжил:
- Живя в Неаполе, Боккаччо становится частью окружения короля Роберта Анжуйского. Именно на этот период приходится его становление как поэта и гуманиста. Его друзьями были ученые, образованные люди, влиятельные персоны. Джованни запоем читал древних авторов, да и сама среда в значительной мере способствовала расширению его представлений о мире. Именно с Неаполем связан довольно большой период его творческой биографии. В честь своей музы, которую в стихах называл Фьяметтой, он написал большое количество стихотворений; кроме того, были созданы поэмы «Охота Дианы», «Тезеида», «Филострато», а также прозаический роман, которые имели для становления новой итальянской литературы большое значение.
В 1340 г., отец, который к тому времени полностью разорился, затребовал возвращения Боккаччо во Флоренцию, хотя тот, как и раньше, был равнодушен к коммерции. Постепенно гуманист стал участвовать в политической и общественной жизни города. В 1341 г. в его жизни появилась дружба, которую он пронес через всю жизнь, - с Франческо Петраркой. Благодаря этим отношениям Боккаччо стал относиться к себе и к жизни более серьезно. Среди горожан он пользовался большим влиянием, ему часто от имени Флорентийской республики давали поручения дипломатического характера. Боккаччо отдавал много сил просветительской работе, пробуждал интерес к древности, к наукам, лично переписывал старинные рукописи.
В 1350-1353 гг. Боккаччо написал главное произведение своей жизни, прославившее его в веках, - «Декамерон» - сотню новелл, опередивших свое время, создающих яркую панораму итальянской жизни, пронизанных свободомыслием, живым юмором, идеями гуманизма. Успех его стал просто ошеломляющим, причем в разных странах, на языки которых она тут же была переведена.
В 1363 г. Боккаччо покинул Флоренцию и приехал в Чертальдо, небольшое имение, где полностью погрузился в свои книги, жил, довольствуясь малым. Чем ближе маячила старость, тем более суеверным становился Боккаччо, серьезнее относился к вере и церкви, однако говорить о том, что в его мировоззрении произошел перелом, было бы большим преувеличением. Об этом свидетельствуют и его творчество, и апогей дружбы и единства взглядов с Петраркой. С написанных в эти годы трудов, посвященных Данте, начало развиваться литературоведение нового образца. Публичные лекции о «Божественной комедии» он читал, пока его не свалил с ног тяжелый недуг. Сильнейшее впечатление на Боккаччо произвела смерть Петрарки, он пережил друга чуть меньше чем на полтора года. 21 декабря 1375 г. сердце великого гуманиста, одного из самых образованных людей Италии своего времени, остановилось.

«Декамерон»

Введение
Соболезновать удрученным – человеческое свойство, и хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность, и оно было ему отрадно и приносило удовольствие, я – из числа таковых. С моей ранней молодости и по ею пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному положению, – если я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя любовь, – горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни могущая последовать опасность, – с течением времени сама собою настолько ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта исчезнет разве со смертью. А так как, по моему мнению, благодарность заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а противоположное ей – порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам получил, по мере возможности уготовить некое облегчение, если не тем, кто мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка, или, сказать лучше, утешение, окажется слабым для нуждающихся, тем не менее, мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет больше, и будет более оценено. А кто станет отрицать, что такого рода утешение, каково бы оно ни было, приличнее предлагать прелестным дамам, чем мужчинам?

***
Раздался громкий собачий лай, и вошёл импозантный господин английского покроя с крупнопанельным псом на поводке.
- Вообще-то к нам с животными нельзя, - заурчал ННН, но догадываясь кто к нам пожаловал, так и быть, уж сделаем исключением. Как зовут-то Жучку?
- Неужели не догадались? - обиженно нахмурился вошедший.
- Раньше имели дело только с мелкопородистой «Мумой» … очевидно поэтому.
- Пред вами знаменитая «Собака Баскервилей»! Неужели не страшно?
- Страшно, конечно, немного, но на поводке ведь… Надеюсь, он не будет, извините, здесь гадить?
- Что вы? Он воспитанный. И главное его занятие -пугать сэра Генри…
Но пёс, в опровержение лестной характеристики, сел орлом и наклал огромную зловонную кучу.
- Ну, вот, здрасьте! Только этого ещё нам здесь не хватало. Убирать Пушкин штоль будет?
- Зачем Пушкин? Мы Шекспира кликнем. У него большой опыт в этом деле… Вильям, Вильям, подь сюда!
Долго звать не пришлось. Появился невысокий господин в камзоле с совочком и лопаткой в руках.
- Ну, и насрали! - восхитился он, и, быстро профессионально убрав, удалился.
- Это вам не трагедии писать, - резюмировал гость и начал свой долгожданный рассказ.
- Я Артур Конан Дойль — шотландский и английский врач и писатель. Родился в столице Шотландии Эдинбурге 22 мая 1859 года. Отец мой был художником. В 1881 году я окончил медицинский факультет Эдинбургского университета и в качестве корабельного медика совершил путешествие в Африку. Вернувшись на родину, я занялся медицинской практикой в одном из районов Лондона. Защитил диссертацию, стал доктором медицины. Но постепенно начал писать рассказы и очерки в местные журналы.
Как-то раз я вспомнил одного чудака, некоего Джозефа Белла, который был преподавателем в Эдинбургского университете и периодически поражал своих учеников своей чрезмерной наблюдательностью и умением при помощи «дедуктивного метода» разобраться в самых сложных и запутанных проблемах. Так Джозеф Белл под вымышленным именем сыщика—любителя Шерлока Холмса появился в одной из моих повестей. Правда, эта повесть осталась незамеченной, зато следующая — «Знак четырёх» — принесла мне популярность. В начале 90—х годов XIX века один за другим выходят сборники рассказов «Приключения Шерлока Холмса», «Воспоминания о Шерлоке Холмсе», «Возвращение Шерлока Холмса». «Изюминкой» образа Шерлока Холмса стали интеллектуальность, ироничность и духовный аристократизм, которые придают особый блеск раскрытию запутанных преступлений. Читатели требовали от автора всё новых и новых произведений о любимом герое, но я понимал, что фантазия постепенно угасает и написал несколько произведений с другими главными героями — бригадиром Жераром и профессором Челенджером. Я много путешествовал, плавал судовым врачом в Арктику на китобойном судне, в Южную и Западную Африку, служил полевым хирургом во время англо—бурской войны. В последние годы жизни занимался спиритизмом и даже издал двухтомный труд «История спиритизма» (1926) за собственный счёт. Также издано три тома стихотворений.
-Умер Конан Дойль в 1930 году в возрасте 71 года, - наконец, подключился и ННН. - Он сам написал свою эпитафию: «Я выполнил свою простую задачу, Если дал хотя бы час радости Мальчику, который уже наполовину мужчина, Или мужчине — ещё наполовину мальчику.»
ГЛАВА I
«МИСТЕР ШЕРЛОК ХОЛМС».

В 1878 году я окончил Лондонский университет, получив звание врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел специальный курс для военных хирургов. После окончания занятий я был назначен ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский стрелковый полк. В то время полк стоял в Индии, и не успел я до него добраться, как вспыхнула вторая война с Афганистаном. Высадившись в Бомбее, я узнал, что мой полк форсировал перевал и продвинулся далеко в глубь неприятельской территории. Вместе с другими офицерами, попавшими в такое же положение, я пустился вдогонку своему полку; мне удалось благополучно добраться до Кандагара, где я наконец нашел его и тотчас же приступил к своим новым обязанностям.
Многим эта кампания принесла почести и повышения, мне же не досталось ничего, кроме неудач и несчастья. Я был переведен в Беркширский полк, с которым я участвовал в роковом сражении при Майванде. Ружейная пуля угодила мне в плечо, разбила кость и задела подключичную артерию.
Вероятнее всего я попал бы в руки беспощадных гази, если бы не преданность и мужество моего ординарца Мюррея, который перекинул меня через спину вьючной лошади и ухитрился благополучно доставить в расположение английских частей.
Измученный раной и ослабевший от длительных лишений, я вместе с множеством других раненых страдальцев был отправлен поездом в главный госпиталь в Пешавер. Там я стал постепенно поправляться и уже настолько окреп, что мог передвигаться по палате и даже выходить на веранду, чтобы немножко погреться на солнце, как вдруг меня свалил брюшной тиф, бич наших индийских колоний. Несколько месяцев меня считали почти безнадежным, а вернувшись наконец к жизни, я еле держался на ногах от слабости и истощения, и врачи решили, что меня необходимо немедля отправить в Англию. Я отплыл на военном транспорте «Оронтес» и месяц спустя сошел на пристань в Плимуте с непоправимо подорванным здоровьем, зато с разрешением отечески-заботливого правительства восстановить его в течение девяти месяцев.

***
- А вот и я! – раздался неизвестно откуда весёлый тенорок.
- Где вы? - ННН завертелся, ища источник звука.
- Я здесь! – снова раздался озорной голосок.
- Да где же? Где прячетесь? – недоумевал ННН, глядя по сторонам.
- Да вот же, рядом с вами.
- Вы невидимы? – боязливо отдёрнул руку ННН.
- Тронул вас я. Не бойтесь, - заявил голос более спокойно. – я не причиню вам вреда. Вы хотели познакомиться с моим создателем? Поэтому я здесь.
- Тогда расскажите нам о нём. Хоть вас и не видно, но хотя бы слышно.

Герберт Джордж Уэллс — британский писатель и публицист, крупнейший мастер критического реализма, - забубнил голос, отбредший теперь серьёзную интонацию. - Родился 21 сентября 1866 в пригороде Лондона Бромли (графство Кент). Его отец, Джозеф Уэллс, и мать, Сара Нил, работали в прошлом садовником и горничной в богатом поместье, а позже стали владеть небольшой лавкой фарфоровых изделий. Однако торговля почти не приносила дохода, и в основном семья жила на деньги, которые отец, будучи профессиональным игроком в крикет, зарабатывал игрой. Когда мальчику исполнилось восемь лет, ему «посчастливилось», как он сам выражался, сломать ногу. Именно тогда он и пристрастился к чтению. В том же возрасте Герберт Уэллс поступил в Коммерческую Академию мистера Томаса Морлея, которая должна была подготовить его к профессии торговца. Однако, когда Герберту исполнилось тринадцать лет, его отец сломал бедро, и с крикетом было покончено. Обучение сочли законченным, и Герберту пришлось начинать самостоятельную жизнь. Образование он получил в Кингз-колледже Лондонского университета, который окончил в 1888. К 1891 получил два учёных звания по биологии. После ученичества у торговца мануфактурой и работы в аптеке побывал учителем в школе, преподавателем точных наук и помощником у Томаса Гексли. В 1893 профессионально занялся журналистикой. С 1903 по 1909 Уэллс состоял в Фабианском обществе, выступавшем за осторожность и постепенность в политике, науке и общественной жизни. В 1895 Уэллс написал своё первое художественное произведение — роман «Машина времени». Уэллс жил в Лондоне и на Ривьере, часто выступал с лекциями и много путешествовал. Был дважды женат: с 1891 по 1895 на Изабелле Мэри Уэллс, а с 1895 по 1927 — на Эми Кэтрин (Джейн) Роббинс. Во втором браке родились оба его сына: Джордж Филип Уэллс и Фрэнк Ричард Уэллс. Умер в Лондоне 13 августа 1946. На похоронной церемонии Джон Бойнтон Пристли назвал Уэллса «человеком, чьё слово внесло свет во многие тёмные закоулки жизни». Согласно завещанию, после кремации сыновья Уэллса, находясь на острове Уайт, развеяли прах писателя над Ла-Маншем.

- А теперь сами почитайте, - снова обрёл весёлость голос, - а я полетел.
- Благодарим вас, сэр! – облегчённо вымолвил ННН и потрогал вокруг себя пустоту.

«Человек-невидимка».
(Invisible Man)

Незнакомец появился в начале февраля; в тот морозный день бушевали ветер и вьюга – последняя вьюга в этом году; однако он пришел с железнодорожной станции Брэмблхерст пешком; в руке, обтянутой толстой перчаткой, он держал небольшой черный саквояж. Он был закутан с головы до пят, широкие поля фетровой шляпы скрывали все лицо, виднелся только блестящий кончик носа; плечи и грудь были в снегу, так же, как и саквояж. Он вошел в трактир «Кучер и кони», еле передвигая ноги от холода и усталости, и бросил саквояж на пол.
– Огня! – крикнул он. – Во имя человеколюбия! Комнату и огня!
Стряхнув с себя снег, он последовал за миссис Холл в приемную, чтобы договориться об условиях. Разговор был короткий. Бросив ей два соверена, незнакомец поселился в трактире.
Миссис Холл затопила камин и покинула гостя, чтобы собственноручно приготовить ему поесть. Заполучить в Айпинге зимой постояльца, да еще такого, который не торгуется, – это была неслыханная удача, и миссис Холл решила показать себя достойной счастливого случая, выпавшего ей на долю.
Когда ветчина поджарилась, а Милли, вечно сонная служанка, выслушала несколько уничтожающих замечаний, что, видимо, должно было подстегнуть ее энергию, миссис Холл отнесла в комнату приезжего скатерть, посуду и стаканы, после чего стала с особым шиком сервировать стол. Огонь весело трещал в камине, но приезжий, к величайшему ее удивлению, до сих пор не снял шляпы и пальто; он стоял спиной к ней, глядя в окно на падающий снег. Руки его, все еще в перчатках, были заложены за спину, и он, казалось, о чем-то глубоко задумался. Хозяйка заметила, что снег у него на плечах растаял и вода капает на ковер.
– Позвольте, мистер, ваше пальто и шляпу, – обратилась она к нему, – я отнесу их на кухню и повешу сушить.
– Не надо, – ответил он, не оборачиваясь.
Она решила, что ослышалась, и уже готова была повторить свою просьбу.
Но тут незнакомец повернул голову и посмотрел на нее через плечо.
–

***
- Отправимся теперь на Дальний Восток в гости к Мураками, - сообщил ННН и сделал приглашающий жест. – Говорят, что Мураками любим только дураками. Но мы не будем верить подобным бредням. Летим в Страну восходящего солнца, как бы это не звучало банально.

- Харуки Мураками родился в 1949 году в Киото, древней столице Японии, - заговорил некий японистый тип, выряженный в костюм ниндзя, - в семье преподавателя классической филологии. Дед Харуки Мураками, буддийский священник, содержал небольшой храм. Отец преподавал в школе японский язык и литературу, а в свободное время также занимался буддийским просветительством. Учился по специальности «классическая драма» на отделении театральных искусств университета Васэда. В 1950 году семья писателя переехала в город Асия — пригород порта Кобэ (префектура Хёго). В 1971 году женился на однокласснице Ёко, с которой живет до сих пор, детей нет. В 1974 году открыл свой джаз-бар «Питер Кэт» в районе Кокубундзи, Токио. В 1977 году переехал со своим баром в более спокойный район города, Сэндагая. В апреле 1978 года во время бейсбольного матча понял, что мог бы написать книгу. До сих пор не знает, почему именно. По словам самого Мураками: «Я просто понял это — и всё». Мураками всё чаще оставался после закрытия бара на ночь и писал тексты — чернильной ручкой на простых листах бумаги. В 1979 году опубликована повесть «Слушай песню ветра» — первую часть т. н. «Трилогии Крысы». Получил за неё литературную премию «Гундзо синдзин-сё» — престижную награду, ежегодно присуждаемую журналом «Гундзо» начинающим японским писателям. А чуть позже — премию «Нома» от ведущего литературоведческого журнала «Бунгэй» за то же самое. Уже к концу года роман-призёр был распродан неслыханным для дебюта тиражом — свыше 150 тысяч экземпляров в твёрдой обложке. В 1980 году опубликована повесть «Пинбол 1973» — вторая часть «Трилогии Крысы». В 1981 году Мураками продал лицензию на управление баром и стал профессиональным писателем. В 1982 году он закончил свой первый роман «Охота на овец» — третью часть «Трилогии Крысы». В том же году получил за него очередную премию «Нома». В 1983 году опубликованы два сборника рассказов: «Медленной шлюпкой в Китай» и «Хороший день для кенгуру». В 1984 году был выпущен сборник рассказов «Светлячок, сжечь сарай и другие истории». В 1985 году опубликован роман «Страна Чудес без тормозов и Конец Света», за который в том же году получил премию «Танидзаки».
- Дальше читайте сами, - сказал, пятясь ниндзя и, сделав какой-то фантастический акробатический пируэт, исчез.

«Вампир в такси».
Хороший день для кенгуру
В вольере за оградой жили четыре кенгуру. Один самец, две самки и детеныш, недавно появившийся на свет.
У вольера кроме нас – никого. Зоопарк, собственно говоря, не из тех, где собираются толпы народа. К тому же было утро понедельника, и зверей в клетках оказалось куда больше, чем посетителей, пришедших на них поглазеть.
Мы, конечно же, пришли ради кенгуренка. Кроме него, смотреть там было не на что.
О том, что у кенгуру родился малыш, мы узнали месяц назад из газеты и весь этот месяц ждали подходящего утра, чтобы поехать на него поглядеть. Однако такое утро все никак не приходило. То вдруг с утра зарядит дождь. На следующее утро – то же. На следующее-следующее выяснится, что земля раскисла от влаги. Потом два дня подряд дул какой-то противный ветер. То вдруг у моей девушки зуб разболелся, то мне понадобилось по делам в местную…

***
- Вы автор стихов и поэм, коли вы Сомерсет Моэм? - неуклюже скаламбурил ННН, и смутившись, даже покраснел.
- О нет! Я прозаик и писал лишь про заек, - ответил подобным гость и спросил: - Можно, я расскажу о себе?
- Конечно, сэр. Просим! - обрадовался ННН и отошёл в сторонку.
- Я один из самых преуспевающих прозаиков 1930-х. годов, - начал гость, прокалившись, - и агент английской разведки. Родился в семье юриста британского посольства во Франции. Родители специально подготовили роды на территории посольства, чтобы я имел законные основания говорить, что родился на территории Великобритании: ожидалось принятие закона, по которому все дети, родившиеся на французской территории, автоматически становились французскими гражданами и, таким образом, по достижении совершеннолетия подлежали отправке на фронт в случае войны. В детстве я говорил только по-французски, английский освоил лишь после того, как в 11 лет осиротел (мать умерла от чахотки в феврале 1882 г., отец умер от рака желудка в июне 1884), и был отослан к родственникам в английский город Уитстебл в графстве Кент, в шести милях от Кентербери. По приезде в Англию начал заикаться — это сохранилось на всю жизнь. Так как воспитывался в семье Генри Моэма, викария в Уитстебле, то начал учебу в Королевской школе в Кентербери. Затем изучал литературу и философию в Гейдельбергском университете — в Гейдельберге написал свое первое сочинение — биографию немецкого композитора Меербера (когда оно было отвергнуто издателем, я сжег рукопись). Затем поступил в медицинскую школу при больнице св. Фомы в Лондоне — этот опыт отражен в первом романе Моэма «Лиза из Ламбета». Первый успех на поприще литературы принесла пьеса «Леди Фредерик». Во время первой мировой войны сотрудничал с МИ-5, в качестве агента британской разведки был послан в Россию. Работа разведчика нашла отражение в сборнике новелл «Эшенден, или Британский агент». В мае 1917 года я женился на Сири Велком. После войны продолжил успешную карьеру драматурга, написав пьесы «Круг», «Шеппи». Успехом пользовались и романы — «Бремя страстей человеческих» — практически автобиографический роман, «Луна и грош», «Пироги и пиво», «Остриё бритвы». В июле 1919 года в погоне за новыми впечатлениями отправился в Китай, а позднее в Малайзию, — что дало материал для двух сборников рассказов.
Умолкнув, Моэм выразительно посмотрел на ННН. Тот намёк понял и закончил повествование:
- Моэм скончался 15 декабря 1965 года в больнице в Ницце от пневмонии. Но так как по французским законам пациентов, умерших в больнице, полагалось подвергать вскрытию, то его отвезли домой и только 16 декабря сообщили, что Сомерсет Моэм скончался дома, на вилле «Мореск», во французском городке Сен-Жан-Кап-Ферра близ Ниццы. 22 декабря его прах был погребен под стеной Библиотеки Моэма при Королевской школе в Кентербери Библиография

«Луна и грош».

Глава первая

Когда я познакомился с Чарлзом Стриклендом, мне, по правде говоря, и в голову не пришло, что он какой-то необыкновенный человек. А сейчас вряд ли кто станет отрицать его величие. Я имею в виду не величие удачливого политика или прославленного полководца, ибо оно относится скорее к месту, занимаемому человеком, чем к нему самому, и перемена обстоятельств нередко низводит это величие до весьма скромных размеров. Премьер-министр вне своего министерства сплошь и рядом оказывается болтливым фанфароном, а генерал без армии – всего-навсего пошловатым провинциальным львом. Величие Чарлза Стрикленда было подлинным величием. Вам может не нравиться его искусство, но равнодушны вы к нему не останетесь. Оно вас поражает, приковывает к себе. Прошли времена, когда оно было предметом насмешки, и теперь уже не считается признаком эксцентричности отстаивать его или извращенностью – его превозносить. Недостатки, ему свойственные, признаны необходимым дополнением его достоинств. Правда, идут еще споры о месте этого художника в искусстве, и весьма вероятно, что славословия его почитателей столь же безосновательны, как и пренебрежительные отзывы хулителей. Одно несомненно – это творение гения. Мне думается, что самое интересное в искусстве – личность художника, и если она оригинальна, то я готов простить ему тысячи ошибок. Веласкес как художник был, вероятно, выше Эль Греко, но к нему привыкаешь и уже не так восхищаешься им, тогда как чувственный и трагический критянин открывает нам вечную жертвенность своей души. Актер, художник, поэт или музыкант своим искусством, возвышенным или прекрасным, удовлетворяет эстетическое чувство; но это варварское удовлетворение, оно сродни половому инстинкту, ибо он отдает вам еще и самого себя. Его тайна увлекательна, как детективный роман. Это загадка, которую не разгадать, все равно как загадку вселенной. Самая незначительная из работ Стрикленда свидетельствует о личности художника – своеобразной, сложной, мученической. Это-то и не оставляет равнодушными к его картинам даже тех, кому они не по вкусу, и это же пробудило столь острый интерес к его жизни, к особенностям его характера.

***
- С вас, дорогой гость, - обратился ННН к вошедшему, - начинается начинается список почитаемых мною писателей.
- Очень приятно, молодой, человек. – Кто же следует за мной?
- Гоголь, Набоков, Булгаков, Платонов.
- Не слышал о таких, но охотно верю.
- Пожалуйста, сударь, поведайте о себе.
-Я Эрнст Теодор Амадей Гофман — немецкий писатель, композитор, художник. Псевдоним как композитора — Иоганн Крайслер. Родился в семье прусского королевского адвоката Кристофа Людвига Гофмана. Когда мне было три года, мои родители разошлись, и я воспитывался в доме бабушки по материнской линии под влиянием своего дяди-юриста, человека умного и талантливого, склонного к фантастике и мистике. Я рано продемонстрировал способности к музыке и рисованию. Но, не без влияния дяди, выбрал себе стезю юриспруденции, из которой всю свою последующую жизнь пытался вырваться и зарабатывать искусством. В 1800 году прекрасно окончил курс юридических наук в Кёнигсбергском университете и связал свою жизнь с государственной службой. В этом же году покинул Кёнигсберг и до 1807 года работал в разных чинах, в свободное время занимаясь музыкой и рисованием. Впоследствии попытки зарабатывать на жизнь искусством приводили к бедности и бедствиям, лишь после 1813 года дела мои пошли лучше после получения небольшого наследства. Место капельмейстера в Дрездене ненадолго удовлетворило мои профессиональные амбиции; после 1815 года я потерял это место и принуждён был снова поступить на ненавистную службу, уже в Берлине. Однако новое место давало и заработок, и много времени для творчества. Чувствуя отвращение к мещанским «чайным» обществам, я проводил большую часть вечеров, а иногда и часть ночи, в винном погребке. Расстроив себе вином и бессонницей нервы, приходил домой и садился писать; ужасы, создаваемые воображением, которые иногда приводили в страх меня самого. А в узаконенный час я уже сидел на службе и усердно работал.
- Своё мировоззрение Гофман проводит в длинном ряду бесподобных в своём роде фантастических повестей и сказок, - вклинился часто бесцеремонный ННН. - В них он искусно смешивает чудесное всех веков и народов с личным вымыслом, то мрачно-болезненным, то грациозно-весёлым. В ту пору немецкая критика была не очень высокого мнения о Гофмане; там предпочитали романтизм глубокомысленный и серьёзный, без примеси сарказма и сатиры. Гораздо популярнее Гофман был в других странах Европы и в Северной Америке; в России В. Г. Белинский назвал его «одним из величайших немецких поэтов, живописцем внутреннего мира», а Ф. М. Достоевский перечитал всего Гофмана по-русски и на языке оригинала. В 46 лет от роду Гофман был окончательно истощён своим образом жизни; но и на смертном одре он сохранил силу воображения и остроумие. Умер в Берлине, похоронен на Иерусалимском кладбище.

«КРОШКА ЦАХЕС».
Недалеко от приветливой деревушки, у самой дороги, на раскаленной солнечным зноем земле лежала бедная, оборванная крестьянка. Мучимая голодом, томимая жаждой, совсем изнемогшая, несчастная упала под тяжестью корзины, набитой доверху хворостом, который она с трудом насобирала в лесу, и так как она едва могла перевести дух, то и вздумалось ей, что пришла смерть и настал конец ее неутешному горю. Все же вскоре она собралась с силами, распустила веревки, которыми была привязана к ее спине корзина, и медленно перетащилась на случившуюся вблизи лужайки. Тут принялась она громко сетовать.
— Неужто, — жаловалась она, — неужто только я да бедняга муж мой должны сносить все беды и напасти? Разве не одни мы во всей деревне живем в непрестанной нищете, хотя и трудимся до седьмого пота, а добываем едва-едва, чтоб утолить голод? Года три назад, когда муж, перекапывая сад, нашел в земле золотые монеты, мы и впрямь возомнили, что наконец-то счастье завернуло к нам и пойдут беспечальные дни. А что вышло? Деньги украли воры, дом и овин сгорели дотла, хлеба в поле градом побило, и — дабы мера нашего горя была исполнена — бог наказал нас этим маленьким оборотнем, что родила я на стыд и посмешище всей деревне. Ко дню святого Лаврентия малому минуло два с половиной года, а он все еще не владеет своими паучьими ножонками и, вместо того, чтоб говорить, только мурлыкает и мяучит, словно кошка. А жрет окаянный уродец словно восьмилетний здоровяк, да только все это ему впрок нейдет. Боже, смилостивись ты над ним и над нами! Неужто принуждены мы кормить и растить мальчонку себе на муку и нужду еще горшую; день ото дня малыш будет есть и пить все больше, а работать вовек не станет. Нет, нет, снести этого не в силах ни один человек! Ах, когда б мне только умереть! — И тут несчастная принялась плакать и стенать до тех пор, пока горе не одолело ее совсем и она, обессилев, заснула.
Бедная женщина, по справедливости, могла плакаться на мерзкого уродца, которого родила два с половиной года назад. То, что с первого взгляда можно было вполне принять за диковинный обрубок корявого дерева, на самом деле был уродливый, не выше двух пядей ростом, ребенок, лежавший поперек корзины, — теперь он выполз из нее и с ворчанием копошился в траве. Голова глубоко ушла в плечи, на месте спины торчал нарост, похожий на тыкву, а сразу от груди шли ножки, тонкие, как прутья орешника, так что весь он напоминал раздвоенную редьку. Не зоркий глаз не различил бы лица, но, вглядевшись попристальнее, можно было приметить длинный острый нос, выдававшийся из-под черных спутанных волос, да маленькие черные искрящиеся глазенки, — что вместе с морщинистыми, совсем старческими чертами лица, казалось, обличало маленького альрауна.

***
- Вначале русская поговорка, - возвестил ННН и торжествующее улыбнулся.
«За одного Набокова двух Битовых дают».
Он наш земляк, и о нём мы и сами многое знаем:
- Владимир Владимирович Набоков — русский и американский писатель, поэт, переводчик, литературовед и энтомолог. Набоков о себе: Я американский писатель, рождённый в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию. …Моя голова разговаривает по-английски, моё сердце — по-русски, и моё ухо — по-французски. Родился в аристократической семье известного российского политика Владимира Дмитриевича Набокова. В обиходе семьи Набокова использовалось три языка: русский, английский, и французский, — таким образом, будущий писатель в совершенстве владел тремя языками с раннего детства. По собственным словам, он научился читать по-английски прежде, чем по-русски. Первые годы жизни Набокова прошли в комфорте и достатке в доме Набоковых на Большой Морской в Петербурге и в их загородном имении Батово (под Гатчиной). Образование начал в Тенишевском училище в Петербурге, где незадолго до этого учился Осип Мандельштам. Литература и энтомология становятся двумя основными увлечениями Набокова. Незадолго до революции на собственные деньги Набоков издаёт сборник своих стихов. Революция 1917 года заставила Набоковых перебраться в Крым, а затем, в 1919-м, эмигрировать из России. Некоторые из семейных драгоценностей удалось вывезти с собой, и на эти деньги семья Набоковых жила в Берлине, в то время как Владимир получал образование в Кембридже, где он продолжает писать русские стихи и переводит на русский язык «Алису в стране Чудес» Л. Кэррола. В марте 1922 года был убит отец Владимира Набокова Владимир Дмитриевич Набоков. Это произошло на лекции П. Н. Милюкова «Америка и восстановление России» в здании Берлинской филармонии. В. Д. Набоков попытался нейтрализовать стрелявшего в Милюкова радикала, но был застрелен его напарником. С 1922 года Набоков становится частью русской диаспоры в Берлине, зарабатывая на жизнь уроками английского языка. В берлинских газетах и издательствах, организованных русскими эмигрантами, печатаются рассказы Набокова. В 1927-м году Набоков женится на Вере Слоним и завершает свой первый роман — «Машенька». После чего до 1937 года создаёт 8 романов на русском языке, непрерывно усложняя свой авторский стиль и всё более смело экспериментируя с формой. Романы Набокова, не печатавшиеся в Советской России, имели успех у западной эмиграции, и ныне считаются шедеврами русской литературы (особ. «Защита Лужина», «Дар», «Приглашение на казнь»). Политика нацистских властей Германии в конце 30-х годов положила конец русской диаспоре в Берлине. Жизнь Набокова с женой-еврейкой в Германии стала невозможной, и семья Набоковых переезжает в Париж, а с началом Второй мировой войны эмигрирует в США. С исчезновением русской диаспоры в Европе Набоков окончательно потерял своего русскоязычного читателя, и единственной возможностью продолжить творчество был переход на английский язык. Свой первый роман на английском языке («Подлинная жизнь Себастьяна Найта») Набоков пишет ещё в Европе, незадолго до отъезда в США, с 1937 года и до конца своих дней Набоков не написал на русском языке ни одного романа (если не считать автобиографию «Другие берега» и авторский перевод «Лолиты» на русский язык). В Америке с 1940-го до 1958 года Набоков зарабатывает на жизнь чтением лекций по русской и мировой литературе в американских университетах. Его первые англоязычные романы («Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Bend Sinister», «Пнин»), несмотря на свои художественные достоинства, не имели коммерческого успеха. В этот период Набоков близко сходится с Э. Уилсоном и другими литературоведами, продолжает профессионально заниматься энтомологией. Путешествуя во время отпусков по Соединённым Штатам, Набоков работает над романом «Лолита», тема которого (история взрослого мужчины, страстно увлекшегося двенадцатилетней девочкой) была немыслимой для своего времени, вследствие чего даже на публикацию романа у писателя оставалось мало надежд. Однако роман был опубликован (сначала в Европе, затем в Америке) и быстро принёс его автору мировую славу и финансовое благосостояние. Интересно, что первоначально роман, как описывал сам Набоков, был опубликован в одиозном издательстве «Олимпия», которое, как он понял уже после публикации, выпускало в основном «полупорнографические» и близкие к ним романы. Набоков возвращается в Европу и с 1960 живёт в Монтрё, Швейцария, где создаёт свои последние романы, наиболее известные из которых — «Бледное пламя» и «Ада». В 1967 году Набоков получил первое письмо из Советского Союза. Оно было послано 25-летним Александром Горяниным на адрес нью-йоркского издательства и поразило писателя. Это было письмо ЧИТАТЕЛЯ — о «Даре» ... Несколько писем позже переслало радио «Свобода». С 1969 года ездила в Ленинград как турист Елена Владимировна, сестра Набокова. В 1977 году с Набоковым встретилась Бэлла Ахмадулина. Сергей Ильин, Горянин, Михаил Мейлах переводили его романы с английского без надежды опубликовать. 1974 год — пик политической активности Набокова. В мае 1974 года он публикует воззвание в защиту Владимира Буковского. В декабре по просьбе Карла Проффера посылает телеграмму в Ленинградское отделение Союза писателей в защиту Владимира Марамзина. Осенью впервые встречается с уехавшими из Советского Союза Виктором Некрасовым и Владимиром Максимовым. 6 октября этого же года по недоразумению произошла его историческая «невстреча» с Солженицыным, обратившимся в 1972 году в Нобелевский комитет с просьбой о рассмотрении кандидатуры Набокова. Все 1970-е годы Набоковы систематически посылали деньги диссидентам и их семьям через Профферов. Особенно пронзительно последнее письмо Веры Набоковой, предлагающей Профферам взять одежду покойного мужа для диссидентов...
- Мне признаюсь, - исповедально заявил ННН, почему-то понизив голос, - наиболее любимо «Приглашение на казнь». Это наиболее новаторское его произведение. Какая образность и метафористичность… Остальное, при всём уважении, бледнее. А принёсшая ему всемирно-скандальную славу «Лолита», вообще только на вкус извращенца- любителя, а не нормального читателя.

«Приглашение на казнь».

Comme un fou se croit Dieu nous nous croyons mortels.
Delalande Discours sur les ombre.
Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал. Засим Цинцинната отвезли обратно в крепость. Дорога обвивалась вокруг ее скалистого подножья и уходила под ворота: змея в расселину. Был спокоен: однако его поддерживали во время путешествия по длинным коридорам, ибо он неверно ставил ноги, вроде ребенка, только что научившегося ступать, или точно куда проваливался, как человек, во сне увидевший, что идет по воде, но вдруг усомнившийся: да можно ли? Тюремщик Родион долго отпирал дверь Цинциннатовой камеры, – не тот ключ, – всегдашняя возня. Дверь наконец уступила. Там, на койке, уже ждал адвокат, – сидел, погруженный по плечи в раздумье, без фрака (забытого на венском стуле в зале суда, – был жаркий, насквозь синий день), и нетерпеливо вскочил, когда ввели узника. Но Цинциннату было не до разговоров. Пускай одиночество в камере с глазком подобно ладье, дающей течь. Все равно, – он заявил, что хочет остаться один, и, поклонившись, все вышли. (…)

***
-Теперь пройдёмся по недавним европейцам, в смысле, близким нам по годам жизни и смерти. Ну, вот, например, призовём вот этого, и ННН произнёс, только одному ему известное заклинание, вызывая призрак. И тот не замедлил материализоваться, оказавшись невысоким господином средних лет благопристойной наружности.
- Я Стефан Цвейг родился в Вене в семье богатого еврейского негоцианта, владевшего текстильной мануфактурой. В мемуарной книге «Вчерашний мир» я подчеркнуто скупо рассказываю о своем детстве и отрочестве. Когда заходит речь о родительском доме, гимназии, а затем университете, я сознательно не даю волю чувствам, подчеркивая, что в начале своей жизни было все точно так же, как у других европейских интеллигентов рубежа веков. Окончив Венский университет, отправляюсь в Лондон, Париж, путешествую по Италии и Испании, посещает Индию, Индокитай, США, Кубу, Панаму. Последние годы первой мировой войны жил в Швейцарии, а после войны поселился близ Зальцбурга. Путешествуя, с редкостным рвением и настойчивостью удовлетворял свою любознательность. Ощущение собственной одаренности побуждает меня к сочинительству стихов, а солидное состояние родителей позволяет без затруднений издать первую книгу. Так появились на свет «Серебряные струны», изданные на собственные средства автора. Рискнул послать первый сборник стихов своему кумиру - великому австрийскому поэту Райнеру Мария Рильке. Тот прислал в ответ свою книгу. Так завязалась дружба, продолжавшаяся до самой кончины Рильке. Я был дружен с такими выдающимися деятелями культуры, как Э. Верхарн, Р. Роллан, Ф. Мазерель, О. Роден, Т. Манн, 3. Фрейд, Д. Джойс, Г. Гессе, Г. Уэллс, П. Валери. В годы первой мировой войны я опубликовал проникновенный очерк о Р. Роллане, назвав его «совестью Европы». А также посвятил эссе Максиму Горькому, Томасу Манну, Марселю Прусту и Иозефу Роту. Я полюбил русскую литературу еще в гимназические годы, а затем внимательно читал русских классиков в период учебы в Венском и Берлинском университетах.
- Когда в конце 20-х гг. в нашей стране стало выходить собрание сочинений Цвейга, - вмешался с пояснением ННН, - он, по его собственному признанию, был счастлив. Предисловие к этому двенадцати томному изданию произведений Цвейга написал А. М. Горький. «Стефан Цвейг, - подчеркнул Горький, - редкое и счастливое соединение таланта глубокого мыслителя с талантом первоклассного художника». Горький особенно высоко оценил новеллистическое мастерство Цвейга, его удивительное умение откровенно и вместе с тем максимально тактично рассказать о самых интимных переживаниях человека. Новеллы Цвейга — «Амок», «Смятение чувств», «Шахматная новелла», — сделали имя автора популярным во всем мире. Новеллы поражают драматизмом, увлекают необычными сюжетами и заставляют размышлять над превратностями человеческих судеб. чувствовал себя защищенным. Вскоре Цвейг отправился в Латинскую Америку, затем переехал в США, но затем решил поселиться в небольшом бразильском городе Петрополис, расположенном высоко в горах. 22 февраля 1942 г. Цвейг ушел из жизни вместе с женой, приняв большую дозу снотворного.

«Письмо незнакомки»

Перевод Д. Горфинкеля.

Когда известный беллетрист Р. после трехдневной поездки для отдыха в горы возвратился ранним утром в Вену и, купив на вокзале газету, взглянул на число, он вдруг вспомнил, что сегодня день его рождения. Сорок первый, — быстро сообразил он, и этот факт не обрадовал и не огорчил его. Бегло перелистал он шелестящие страницы газеты, взял такси и поехал к себе на квартиру. Слуга доложил ему о приходивших в его отсутствие двух посетителях, о нескольких вызовах по телефону и принес на подносе накопившуюся почту. Писатель лениво просмотрел корреспонденцию, вскрыл несколько конвертов, заинтересовавшись фамилией отправителя; письмо, написанное незнакомым почерком и показавшееся ему слишком объемистым, он отложил в сторону. Слуга подал чай. Удобно усевшись в кресло, он еще раз пробежал газету, заглянул в присланные каталоги, потом закурил сигару и взялся за отложенное письмо.
В нем оказалось около тридцати страниц, и написано оно было незнакомым женским почерком, торопливым и неровным, — скорее рукопись, чем письмо. Р. невольно еще раз ощупал конверт, не осталось ли там сопроводительной записки. Но конверт был пуст, и на нем, так же, как и на самом письме, не было ни имени, ни адреса отправителя. Странно, подумал он и снова взял в руки письмо. «Тебе, никогда не знавшему меня», — с удивлением прочел он не то обращение, не то заголовок… К кому это относилось? К нему или к вымышленному герою? Внезапно в нем проснулось любопытство. И он начал читать.
Мой ребенок вчера умер — три дня и три ночи боролась я со смертью за маленькую, хрупкую жизнь; сорок часов, пока его бедное горячее тельце металось в жару, я не отходила от его постели. Я клала лед на его пылающий лобик, днем и ночью держала в своих руках беспокойные маленькие ручки. На третий день к вечеру силы изменили мне. Глаза закрывались помимо моей воли. Три или четыре часа я проспала, сидя на жестком стуле, а за это время смерть унесла его. Теперь он лежит, милый, бедный мальчик, в своей узкой детской кроватке, такой же, каким я увидела его, когда проснулась; только глаза ему закрыли, его умные, темные глазки, сложили ручки на белой рубашке, и четыре свечи горят высоко по четырем углам кроватки. Я боюсь взглянуть туда, боюсь тронуться с места, потому что пламя свечей колеблется и тени пробегают по его личику, по сжатым губам, и тогда кажется, что его черты оживают, и я готова поверить, что он не умер, что он сейчас проснется и своим звонким голосом скажет мне что-нибудь детское, ласковое. Но я знаю, он умер, я не хочу смотреть на него, чтобы не испытать сладость надежды и горечь разочарования. Я знаю, знаю, мой ребенок вчера умер, — теперь у меня на свете только ты, беспечно играющий жизнью, не подозревающий о моем существовании. Только ты, никогда не знавший меня и которого я всегда любила.

***

- Я Карел Чапек, - представился очередной гость, приветливо улыбнувшись, - родился 9 января 1890 г. в Мале-Сватоновице, Австро-Венгрия, в семье заводского врача. В 1915 г. получил учёную степень доктора философии в Карловом университете, также занимался философией в университетах в Берлине и Париже. По состоянию здоровья не был призван в армию, работал гувернером. Осенью 1917 г. стал работать журналистом и критиком в газете Národní listy («Национальная газета»), с 1921 г. до своей смерти работал журналистом и культурным и политическим редактором в газете Lidové noviny («Народная газета»). В 1921-1923 был также драматургом пражского «Театра на Виноградах» (Divadlo na Vinohradech). Литературой занялся с 1916 г. (сборник рассказов «Сияющие глубины», в соавторстве с братом Йозефом). Ещё при жизни получил широкое признание как в Чехословакии, так и за её пределами: был номинантом Нобелевской премии по литературе 1936 г., основателем и первым председателем Чехословацкого Пен-клуба, членом Комитета Лиги Наций по литературе и искусству. Помимо литературы и журналистики снискал известность как фотограф-любитель. Был убежденным антифашистом. После того как отказался покинуть страну после отставки и эмиграции президента Эдварда Бенеша, оказался практически в полной изоляции. Скончался от двустороннего воспаления лёгких 25 декабря 1938 г. -- - Его архив, - присоединился ННН, - был спрятан вдовой, Олгой Шайнпфлюговой, в саду усадьбы Стрж в селе Стара-Гуть (35 км к югу от Праги), где писатель провел последние годы жизни, и обнаружен после войны. Творчество Чапека, который был личным другом и многолетним собеседником Т. Г. Масарика, пропагандировал многие его идеи и не проявлял особых симпатий к социализму (известная статья «Почему я не коммунист»), в коммунистической Чехословакии первое время было под запретом, но с 1950-1960-х годов вновь стало активно издаваться и изучаться.

«Война с саламандрами».
Книга первая
Глава 1
Чудачество капитана ван Тоха

Если бы вам вдруг приспичило искать на карте островок Тана-Маса, вы нашли бы его прямо на экваторе, немного к западу от Суматры. Но если бы вы спросили капитана Я. ван Тоха, что это, собственно, за Тана-Маса, у берегов которой его судно «Кандон-Бандунг» только что бросило якорь, он сначала какое-то время ругался бы, а потом ответил бы вам, что это самая грязная дыра во всем Зондском архипелаге, еще более поганая, чем Тана-Бала, и, по крайней мере, столь же гнусная, как Пини или Баньяк; и что единственный человек – если его можно так назвать, – живущий там (не считать же, в самом деле, этих вшивых батаков), – это пьяный в дупель торговый агент, помесь кубу с португальцем, еще бо́льшая свинья, мошенник и нехристь, чем чистокровные кубу и белый человек, вместе взятые; и что если на этом свете есть нечто по-настоящему пропащее, то это, сэр, – пропащая жизнь на этой самой пропащей Тана-Масе.
После этого вы, вероятно, спросили бы капитана, зачем же он в таком случае бросил здесь свои чертовы якоря, как будто собирается тут провести по меньшей мере три чертовых дня; в ответ капитан уязвленно засопел бы и проворчал что-нибудь в том смысле, что «Кандон-Бандунг», конечно, не стал бы сюда заходить только ради чертовой копры или пальмового масла, это ясно, да впрочем, вам до этого нет никакого дела, сэр, а я получил чертовы приказания, сэр, – и ругался бы при этом столь заковыристо и многословно, как, собственно, и следует ругаться уже немолодому, но для своих лет еще вполне хорошо сохранившемуся морскому капитану.
Но если бы вместо надоедливых вопросов вы предоставили капитану Я. ван Тоху возможность ворчать и ругаться себе под нос, то смогли бы узнать побольше. Разве по нему не видно, что ему просто необходимо излить свою душу? Оставьте его на минутку в покое – и его недовольство само найдет себе выход. «Вот какие дела, сэр, – заговорит капитан, – эти ребята у нас в Амстердаме, жиды проклятые, там, наверху, вдруг говорят: жемчуг, братишка, поищи-ка какой-нибудь жемчуг. Говорят, что сейчас все с ума сходят по жемчугу и всему такому». Тут капитан плюнет от отвращения. «Ну да понятно, – все хотят свои бабки в жемчуг вложить. Это все потому, что вы, людишки, все время хотите воевать и так далее. Ну и, конечно, дрожите за свои денежки. Для этого, сэр, даже название есть – кризис». После чего капитан ван Тох на какой-то миг задумается, не стоит ли завести с вами речь о макроэкономических вопросах; в наши дни, в конце концов, ни о чем другом и не говорят. Но здесь, у Тана-Масы, для этого слишком жарко, да и лень; так что капитан ван Тох махнет рукой и пробормочет: «Ну конечно, жемчуг! Сэр, на Цейлоне его подчистили на пять лет вперед, на Формозе вообще запретили добывать, – так ведь нет, говорят, давай, капитан ван Тох, ищи какие-нибудь новые месторождения…

***
- А теперь к нам пожаловал весьма любопытный гость, - ННН даже приподнялся на носках, будто собираясь взлететь, и даже взмахнул руками-крыльями, но остался на месте. Да, пожалуй, пора похудеть, а то и полетать не удаётся… Будьте любезны, господин, сделавший сказку былью, немного расскажите о себе.
- Я Франц Кафка — один из основных немецкоязычных писателей XX века, большая часть работ моих была опубликована посмертно.
Публика ошалело взирала на гостя.
- Не удивляетесь, что я давно умерший, перед вами. Или вы никогда призраков не видели?
- Они и не такое ещё видели, - разрядил обстановку ННН. – Валяйте дальше, господин призрак!
- Мои произведения, пронизанные абсурдом и страхом перед внешним миром и высшим авторитетом, способные пробуждать в читателе соответствующие тревожные чувства, — уникальное явление в мировой литературе, как утверждают многочисленные критики. Я родился 3 июля 1883 года в еврейской семье, проживавшей в районе Йозефов, бывшем еврейском гетто Праги (Чехия в то время — часть Австро-Венгерской империи). Мой отец — Герман (Ге́ных) Кафка, происходил из чешскоязычной еврейской общины в Южной Чехии, с 1882 года был оптовым торговцем галантерейными товарами. Мать - Юлия Кафка (урожденная Этл Леви), дочь зажиточного пивовара — предпочитала немецкий язык. Сам я писал по-немецки, хотя чешский знал так же прекрасно. Неплохо владел также и французским, и среди четырёх людей, которых я, «не претендуя сравниться с ними в силе и разуме», ощущал «своими кровными братьями», был французский писатель Гюстав Флобер. Остальные три: Франц Грильпарцер, Фёдор Достоевский и Генрих фон Клейст. Будучи евреем, я тем не менее практически не владел идишем и стал проявлять интерес к традиционной культуре восточноевропейских евреев только в двадцатилетнем возрасте под влиянием гастролировавших в Праге еврейских театральных трупп; интерес к изучению иврита возник только к концу жизни. У меня было два младших брата и три младших сестры. Оба брата, не достигнув и двухлетнего возраста, скончались до того, как мне исполнилось 6 лет. Сестёр звали Элли, Валли и Оттла (все три погибли во время Второй мировой войны в нацистских концентрационных лагерях в Польше). В период с 1889 по 1893 гг. я посещал начальную школу, а потом гимназию, которую закончил в 1901 году сдачей экзамена на аттестат зрелости. Закончив, Пражский Карлов университет, получил степень доктора права (руководителем работы над диссертацией был профессор Альфред Вебер), а затем поступил на службу чиновником в страховом ведомстве, где и проработал на скромных должностях до преждевременного — по болезни — выхода на пенсию в 1922 году. Работа для меня была занятием второстепенным и обременительным: в дневниках и письмах я признаюсь в ненависти к своему начальнику, сослуживцам и клиентам. На первом же плане всегда была литература, «оправдывающая всё моё существование».
- Аскетизм, неуверенность в себе, самоосуждение и болезненное восприятие окружающего мира, - возник добросовестный помощник ННН, — все эти качества писателя хорошо задокументированы в его письмах и дневниках, а особенно в «Письме отцу» — ценной интроспекции в отношениях между отцом и сыном. Из-за раннего разрыва с родителями Кафка был вынужден вести очень скромный образ жизни и часто менять жильё, что наложило отпечаток и на отношение к самой Праге и её жителям. Хронические болезни изводили его; помимо туберкулёза, он страдал от мигреней, бессонницы, запоров, импотенции, нарывов и других заболеваний. Он пытался противодействовать всему этому натуропатическими способами, такими как вегетарианская диета, регулярная гимнастика и употребление большого количества непастеризованного коровьего молока.
- Будучи школьником, - перехватил призрак, - я принимал активное участие в организации литературных и общественных встреч, прилагал усилия к организации и продвижению театральных спектаклей, несмотря на опасения даже со стороны ближайших друзей, таких как Макс Брод, который обычно поддерживал во всём остальном, и вопреки собственному страху быть воспринятым отталкивающим как физически, так и умственно. На окружающих я производил впечатление своим мальчишеским, аккуратным, строгим обликом, спокойным и невозмутимым поведением, своим умом и необычным чувством юмора.
- Теперь вы подытожьте, - обратился призрак к ННН и умолк.
ННН не заставил себя повторно просить и раззявил варежку:
- При жизни Кафка опубликовал всего несколько коротких рассказов, составивших очень малую долю его работ, и его творчество привлекало мало внимания до тех пор, пока посмертно не были изданы его романы. Перед смертью он поручил своему другу и литературному душеприказчику — Максу Броду — сжечь без исключения всё им написанное (кроме, возможно, некоторых экземпляров произведений, которые обладатели могли бы оставить себе, но не переиздавать их). Его возлюбленная Дора Димант действительно уничтожила рукописи, которыми она обладала (хотя и не все), но Макс Брод не подчинился воле усопшего и опубликовал большую часть его работ, которые вскоре начали привлекать к себе внимание. Всё его опубликованное творчество, кроме нескольких чешскоязычных писем Милене Есенской, было написано на немецком.

«Превращение»

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирнотвердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами.
«Что со мной случилось?» – подумал он. Это не было сном. Его комната, настоящая, разве что слишком маленькая, но обычная комната, мирно покоилась в своих четырех хорошо знакомых стенах. Над столом, где были разложены распакованные образцы сукон – Замза был коммивояжером, – висел портрет, который он недавно вырезал из иллюстрированного журнала и вставил в красивую золоченую рамку. На портрете была изображена дама в меховой шляпе и боа, она сидела очень прямо и протягивала зрителю тяжелую меховую муфту, в которой целиком исчезала ее рука.
Затем взгляд Грегора устремился в окно, и пасмурная погода – слышно было, как по жести подоконника стучат капли дождя –, привела его и вовсе в грустное настроение. «Хорошо бы еще немного поспать и забыть всю эту чепуху», – подумал он, но это было совершенно неосуществимо, он привык спать на правом боку, а в теперешнем своем состоянии он никак не мог принять этого положения. С какой бы силой ни поворачивался он на правый бок, он неизменно сваливался опять на спину. Закрыв глаза, чтобы не видеть своих барахтающихся ног, он проделал это добрую сотню раз и отказался от этих попыток только тогда, когда почувствовал какую-то неведомую дотоле, тупую и слабую боль в боку.
«Ах ты, господи, – подумал он, – какую я выбрал хлопотную профессию! Изо дня в день в разъездах. Деловых волнений куда больше, чем на месте, в торговом доме, а кроме того, изволь терпеть тяготы дороги, думай о расписании поездов, мирись с плохим, нерегулярным питанием, завязывай со все новыми и новыми людьми недолгие, никогда не бывающие сердечными отношения. Черт бы побрал все это!» Он почувствовал вверху живота легкий зуд; медленно подвинулся на спине к прутьям кровати, чтобы удобнее было поднять голову; нашел зудевшее место, сплошь покрытое, как оказалось, белыми непонятными точечками; хотел было ощупать это место одной из ножек, но сразу отдернул ее, ибо даже простое прикосновение вызвало у него, Грегора, озноб.

***
- А теперь махнём через Атлантику, где природная теплота очень располагает к творчеству. Там много кого есть! – он как старик Хоттабыч, выдернув из абсолютной лысины условный волосок, пробурчал заклинание.
Явившийся латинос тут же пустился с места в карьер:
- Я Хо́рхе Луи́с Бо́рхес— аргентинский прозаик, поэт и публицист. Борхес родился в 1899 году в Буэнос-Айресе. Моё полное имя — Хорхе Франсиско Исидоро Луис Борхес Асеведо (Jorge Francisco Isidoro Luis Borges Acevedo), однако, по аргентинской традиции, я им никогда им не пользовался. Со стороны отца у меня были испанские и ирландские корни. Мать происходила, по-видимому, из семьи португальских евреев (фамилии её родителей — Асеведо и Пинедо — принадлежат наиболее известным еврейским семьям выходцев из Португалии в Буэнос-Айресе). Сам я утверждал, что во мне течёт баскская, андалузская, еврейская, английская, португальская и норманнская кровь. В доме разговаривали по-испански и по-английски. В возрасте десяти лет я перевёл известную сказку Оскара Уайльда «Счастливый принц». С самого моего детства, когда отца поразила слепота, у нас в семье молча подразумевалось, что мне надлежит осуществить в литературе то, чего обстоятельства не дали совершить моему отцу. Это считалось само собой разумеющимся (а подобное убеждение намного сильнее, чем просто высказанные пожелания). Ожидалось, что я буду писателем. Начал я писать в шесть или семь лет. В 1914 году семья поехала на каникулы в Европу. Однако из-за Первой мировой войны возвращение в Аргентину отложилось. В 1918 году я переехал в Испанию, где присоединился к ультраистам — авангардной группе поэтов. 31 декабря 1919 года в испанском журнале «Греция» появилось первое стихотворение. Вернувшись в Аргентину в 1921 году, я воплотил ультраизм в нерифмованных стихах о Буэнос-Айресе.
-Уже в ранних произведениях он блистал эрудицией, знанием языков и философии, - присоединился ННН, - мастерски владел словом. Со временем Борхес отошёл от поэзии и стал писать «фантазийную» прозу. В начале 1950-х годов Борхес вернулся к поэзии; стихи этого периода носят в основном элегический характер, написаны в классических размерах, с рифмой. В них, как и в остальных его произведениях, преобладают темы лабиринта, зеркала и мира, трактуемого как нескончаемая книга.

«Everything and Nothing.»

Сам по себе он был Никто; за лицом (не схожим с другими даже на скверных портретах эпохи) и несчетными, призрачными, бессвязными словами крылся лишь холод, сон, снящийся никому.
Сначала ему казалось, будто все другие люди такие же, но замешательство приятеля, с которым он попробовал заговорить о своей пустоте, убедило его в ошибке и раз навсегда заставило уяснить себе, что нельзя отличаться от прочих. Он думал найти исцеление в книгах, для чего – по свидетельству современника – слегка подучился латыни и еще меньше – греческому; поздней он решил, что достигнет цели, исполнив простейший обряд человеческого общежития, и в долгий июньский день принял посвящение в объятиях Анны Хэтуэй.
Двадцати с чем-то лет он прибыл в Лондон. Помимо воли он уже наловчился представлять из себя кого-то, дабы не выдать, что он – Никто; в Лондоне ему встретилось ремесло, для которого он был создан, ремесло актера, выходящего на подмостки изображать другого перед собранием людей, готовых изображать, словно они и впрямь считают его другим. Труд гистриона принес ему ни с чем не сравнимую радость, может быть первую в жизни; но звучал последний стих, убирали со сцены последний труп – и его снова переполнял отвратительный вкус нереальности. Он переставал быть Феррексом или Тамерланом и опять делался никем.
От скуки он взялся выдумывать других героев и другие страшные истории. И вот, пока его тело исполняло в кабаках и борделях Лондона то, что положено телу, обитавшая в нем душа была Цезарем, глухим к предостережениям авгуров, Джульеттой, проклинающей жаворонка в нем душа и Макбетом, беседующим на пустыре с ведьмами. Никто на свете не бывал столькими людьми, как этот человек, сумевший, подобно египетскому Протею, исчерпать все образы реальности. Порой, в закоулках того или иного сюжета, он оставлял роковое признание, уверенный, что его не обнаружат; так, Ричард проговаривается, что он актер, играющий множество ролей, Яго роняет странные слова «я – это не я». Глубинное тождество жизни, сна и представления вдохновило его на тирады, позднее ставшие знаменитыми.

***
На «арене» возник очередной латинос., но без быков и не в одежде тореадора. Он снял широкополую шляпу и приветливо помахал ею.
— Вот этот здорово пишет! Классно! Ух ты, сам явился, - пронеслось по аудитории.
- Просим, просим, - присоединился ННН. – Сами будете или вам помочь?
- Сам, - он прикоснулся к небольшим усам и начал:
- Я никто иной, как Маркес! Родился в небольшом провинциальном городке, расположенном в бассейне р. Магдалены, недалеко от побережья Атлантического океана и Колумбии. Отец — Габриэль Гарсиа, был телеграфистом, но на формирование меня как писателя оказали влияние бабушка Транкилина, на которой держался весь дом, и дед, полковник, участник гражданской войны 1899-1903 гг.
- Сам писатель считает, - присоединился невыдержанный ННН, - что третьим фактором, определившим его судьбу, является атмосфера дома, в котором он провел детство, быт городка, где тесно переплетались фантастика и реальность. В восьмилетнем возрасте после смерти деда Маркес покидает Аракатаку и учится в интернате г. Сапакиры. Здесь он впервые пробует писать. В 1946 г. Маркес поступает на юридический факультет университета в Боготе.
- Первый рассказ, - отогнал писатель наглого ННН, - был опубликован в 1947 г., но я не мыслил сделать литературу основным родом своих занятий. В 1948 г. в результате убийства лидера либеральной партии обстановка в столице осложняется, и я переехал в Картахену, где пытался продолжать занятия.
- Но адвокатская карьера, - оттолкнул ННН писателя, - его мало привлекает, а скоро он вовсе отказывается от нее и обращается к журналистской деятельности. С 1950 по 1954 г. Маркес работает репортером, ведет раздел хроники. В 1951 г. выходит повесть «Палая листва», в которой впервые появляется городок Макондо, так напоминающий родную Аракатаку. Вместе с миром Макондо приходит и тема одиночества, центральная для творчества Маркеса. В 1954 г. Маркес переезжает в Боготу, продолжает работать в газете, принимает участие в политической деятельности, а в июле 1955 г. в качестве корреспондента газеты «Эль Эспектадор» приезжает в Европу. Он работает в Риме, одновременно занимается на режиссерских курсах в Экспериментальном кинематографическом центре. Из Рима Маркес переезжает в Париж. Переворот, произошедший на родине, заставляет его остаться во французской столице. Именно здесь Маркес создает повесть «Полковнику никто не пишет», первый вариант которой заканчивает в 1956 г., а отдельным изданием книга выходит в 1961 г. Повесть отмечена несомненным влиянием Хемингуэя, о чем Маркес сам неоднократно говорил, но сказался и репортерский опыт автора. Стилистически произведения отличают удивительный лаконизм, «снайперская точность языка», ощущение емкости и многомерности слова. Добиваясь художественной и психологической убедительности повествования, Маркес переписывал повесть 11 раз. Время действия—1956 г., место действия — безымянный городок, но в снах и воспоминаниях главного героя — полковника, участника гражданской войны, живет другой город — Макондо, откуда он приехал много лет назад. Именно с Макондо входит в повествование историческое время, в котором сплавлены воедино реальные и легендарные события. «Полковнику никто не пишет» — повесть об одиночестве и о стоическом противостоянии человека абсурдности бытия, нищете, голоду и немощи, бюрократическому равнодушию, о непоколебимой вере человека в торжество справедливости. Роман «Сто лет одиночества» увидел свет в 1967 г. в Буэнос-Айресе. Успех был ошеломляющим, тираж составил за три с половиной года более полумиллиона экземпляров, что является сенсационным для Латинской Америки, а в мире заговорили о новой эпохе в истории романа и реализма. На страницах многочисленных литературоведческих работ замелькал термин «магический реализм». Именно так определяли повествовательную манеру, присущую роману Маркеса и произведениям многих латиноамериканских писателей.

«Сто лет одиночества»

Посвящается Хоми Гарсии Аскот и Марии Луизе Элио

Много лет спустя, перед самым расстрелом, полковник Аурелиано Буэндия припомнит тот далекий день, когда отец повел его поглядеть на лед.
Макондо был тогда небольшим поселком из двадцати глинобитных, с камышовыми кровлями домишек, стоявших на берегу реки, которая несла свои прозрачные воды по ложу из белых, гладких и огромных, как доисторические яйца, валунов. Мир был таким первозданным, что многие вещи не имели названия и на них просто тыкали пальцем. Каждый год в марте месяце лохмотное цыганское племя ставило свой шатер близ поселка, и под звонкое дребезжание бубнов и визготню свистулек пришельцы показывали жителям новейшие изобретения. Вначале они привезли магнит. Коренастый цыган с кудлатой бородой и воробьиными руками-лапками назвал свое имя – Мелькиадес – и стал демонстрировать обомлевшим зрителям не что иное, как восьмое чудо света, сотворенное, по его словам, учеными-алхимиками из Македонии. Цыган ходил из дома в дом, потрясая двумя брусками железа, и люди вздрагивали от ужаса, видя, как тазы, кастрюли, жаровни и ухваты подпрыгивают на месте, как поскрипывают доски, с трудом удерживая рвущиеся из них гвозди и болты, а вещицы, давным-давно исчезнувшие, объявляются именно там, где все было перерыто в их поисках, и скопом несутся к волшебному железу Мелькиадеса. «Всякая вещь – живая, – объявил цыган категорично и сурово. – Надо только суметь разбудить ее душу». Хосе Аркадио Буэндия, чье необузданное воображение превосходило чудотворный гений самой природы и даже силу магии и волшебства, подумал, что неплохо было бы приспособить это в общем никчемное открытие для выуживания золота из земли. Мелькиадес, будучи человеком порядочным, предупредил: «Ничего не получится». Но Хосе Аркадио Буэндия тогда еще не верил в порядочность цыган и променял своего мула и нескольких козлят на две намагниченные железки. Урсула Игуаран, его жена, хотела за счет домашней скотины увеличить скромный семейный достаток, но все ее уговоры были напрасны. «Скоро золотом дом завалим, девать будет некуда», – отвечал муж. Несколько месяцев кряду он усердно отстаивал неопровержимость своих слов.
.
***
И ещё латинос (третий на сегодня) спрыгнул откуда-то из-под потолка, чуть не зашибив зазевавшегося ННН. Тот вовремя успел отскочить.
- Вы никак парашютист? - возмутился ННН. – Поаккуратней приземляйтесь!
-Извините! Малость не рассчитал… Можно начинать?
- Начинайте, - простил ННН.
Я Х*лио Кортасар — аргентинский писатель и поэт. Отец был специалистом по вопросам экономики и работал при посольстве Аргентины в Бельгии, и потому я родился в Брюсселе 26 августа 1914, во второй половине дня, под звуки артиллерийской пальбы, знаменовавшей начало наступления армии кайзера Вильгельма II. Неучастие в войне и нейтралитет Республики, президентом которой в то время был Иполито Иригойен, позволил нашей семье укрыться на территории Швейцарии, там же, в Цюрихе, в 1915 родилась Офелия (Меме), единственная сестра. В конце 1915 семья перебралась в Испанию, в Барселону, где прожила до 1918. Таким образом, ребенком я, в возрасте от полутора до трех с половиной лет, жил в городе, который полвека спустя станет более или менее постоянным центром для большинства авторов так называемого латиноамериканского бума, одной из составляющих которого станет и сам. Детство и юность провел в Буэнос-Айресе. Окончив школу, поступил на литературно-философский факультет столичного университета. Социально-экономическая ситуация в Аргентине была далека от стабильности, и это сказывалось на жизни нашей семьи. Мне хотелось получить университетский диплом лиценциата, но положение в стране изменилось. Популистская политика Иригойена, которая в 1930 привела к перевороту, и деятельность генерала-националиста Хосе Феликса Урибуру на посту лидера нации характеризовались вмешательством военных во все сферы жизни страны, что всегда было удобно для олигархов, с одной стороны, и, с другой стороны, тяжелым прессом ложилось на плечи среднего класса и самых незащищенных слоев общества. Этот период печально известен под названием «позорного десятилетия», а в те два года, 1936 и 1937, реальным главой правительства был генерал Агустин П. Хусто. С другой стороны, мировой кризис, ослабление внешних экономических позиций Аргентины, ситуация в Испании — все это оказало влияние на меня: я понимал, что не могу позволить себе продолжать учебу и повесить на семью бремя таких расходов, тем более что я уже был к тому времени учителем второй ступени средней школы и мог заниматься преподаванием профессионально. Согласился на должность преподавателя в Национальном колледже Сан-Карлос в Боливаре, небольшом городке посреди пампы, в 360 км от федеральной столицы. В 1944 стал преподавать в университете Мендосы.
- Окончите мою историю, господин ведущий, - обратился «парашютист» к ННН. и тот любезно согласился, сказав:
- Скончался Кортасар в Париже от лейкемии 12 февраля 1984. Похоронен на кладбище Монпарнас.

«ИГРА В КЛАССИКИ»
– Он ушел почти на рассвете, а я даже плакать не могла.
– Мерзавец, – сказала Бэпс.
– О, Мага вполне заслуживает такого внимания, – сказал Этьен. – Одно, как всегда, странно – дьявольский разлад между формой и содержанием. В случае, о котором ты рассказала, механизм полностью совпадает с механизмом того, что происходит между двумя возлюбленными, не считая легкого сопротивления и, возможно, некоторой агрессивности.
– Глава вторая, раздел четвертый, параграф А, – сказал Оливейра. – «Presses Universitaires Françaises» [43].
– Ta gueule, – выругался Этьен.
– Короче, – заключил Рональд, – настало, кажется, время послушать что-нибудь вроде «Hot and Bothered» [44].
– Подходящий заголовок для славных воспоминаний, – сказал Оливейра, поднимая стакан. – Храбрый малый был этот негр, а?
– Не надо шутить, – сказал Грегоровиус.
– Сами напросились, приятель.
– Да вы пьяны, Орасио.
– Конечно, пьян. И это великий миг, час просветления. А тебе, детка, придется подыскивать какую-нибудь геронтологическую клинику. Посмотри на Осипа, ты ему годков двадцать добавила своими милыми воспоминаниями.
– Он сам просил, – обиделась Мага. – Сперва просят, а потом недовольны. Налей мне водки, Орасио.
Но, похоже, Оливейра не был расположен больше путаться-мешаться между Магой и Грегоровиусом, который бормотал никому не нужные объяснения. Гораздо нужнее оказалось предложение Вонга сварить кофе. Крепкий и горячий, по особому рецепту, перенятому в казино «Ментона». Предложение было принято единодушно, под аплодисменты. Рональд, нежно поцеловав этикетку, поставил пластику на проигрыватель и торжественно опустил иглу. На мгновение могучий Эллингтон Увлек их сказочное импровизацией на трубе, а вот и Бэби Кокс, за ним, мягко и как бы между прочим, вступил Джонни Ходжес и пошло крещендо (ритм за тридцать лет у него стал тверже – старый, хотя все еще упругий тигр), крещендо напряженных и в то же время свободных риффов, и на глазах родилось маленькое чудо: swing ergo существую. Прислонившись к эскимосскому ковру и глядя сквозь рюмку водки на зеленые свечи (как мы ходили на набережную Межиссери смотреть рыбок), совсем легко согласиться с пренебрежительным определением, которое Дюк дал тому, что мы называем реальной действительностью: «It don’t mean a thing if it ain’ that swing», но почему все-таки рука Грегоровиуса перестала гладить Магу по голове, бедный Осип совсем сник, тюлень, да и только, как расстроила его эта приключившаяся в стародавние времена дефлорация, просто жаль смотреть на него, такого напряженного в этой обстановке, где музыка, сламывая любое сопротивление, расслабляла и размягчала, плела и сплетала все в единое дыхание, и вот уже словно одно на всех огромное сердце забилось в едином покойном ритме. И тут хриплый голос пробился сквозь заигранную пластинку со старым, времен Возрождения, изложением древней анакреонтовской тоски, с чикагским сагре diem 1929 года…

***
- А теперь тот же континент, только севернее, - молвил, завлекательно улыбаясь ННН, и кому-то за кулисами послал приглашающий жест. Пожалте, пожалте! Надеюсь, вы были в нашей Ялте?
- На Яве был, а вашей Ялте нет, но надеюсь всё же когда-нибудь посетить.
- Будем рады как награде, но сначала о себе.
- Я Фрэнсис Скотт Фицджеральд — американский писатель, известный своими романами и рассказами, описывающими так называемую американскую «эпоху джаза» 1920-х годов. Родился 24 сентября 1896 года в городе Сент-Пол, штат Миннесота, в обеспеченной католической ирландской семье. Своё имя
получил в честь своего двоюродного прадеда, автора текста государственного гимна США «Знамя, усыпанное звёздами» Френсиса Скотта Ки (1779-1843). При этом достаток в семье обеспечивался не благодаря отцу, а благодаря семье его матери, урождённой Маккуиллан. Именно благодаря родне я получил возможность учиться в престижных учебных заведениях: в Академии Сент-Пола, в Ньюмэн Скул, в Принстонском университете. В Принстоне играл в университетской футбольной команде, писал рассказы и пьесы, которые побеждали в университетских конкурсах. Тем не менее в 1917 году, незадолго до выпускных экзаменов, я ушёл добровольцем в армию, однако в боевых действиях так никогда и не участвовал. В 1919 году демобилизовался, некоторое время работал рекламным агентом в Нью-Йорке. Ещё во время службы в армии познакомился с Зельдой Сейр, происходившей из богатой и почтенной семьи (она была дочерью судьи штата Алабама) и считавшейся главной красавицей и самой завидной невестой штата.
- Именно с ней связана вся последующая биография и всё творчество Фицджеральда, - подключился ННН. - Несмотря на помолвку, Фицджеральд и Сейр поженились не сразу, поскольку семья Сейр была против брака, так как на тот момент у Фицджеральда не было хорошей работы и постоянного заработка. Видимо, желание жениться на Зельде и заставило Фицджеральда искать успеха на литературном поприще, ибо только успех позволил бы ему рассчитывать на благосклонность её семьи. Именно поэтому он садится переделывать свою рукопись «Романтический эгоист», которую ему на тот момент так и не удалось опубликовать, так как она уже пару раз возвращалась ему издательствами. Этот роман выходит в марте 1920 года под названием «По эту сторону рая» и моментально приносит Фицджеральду успех.

***
«По ту сторону Рая»
Глава I
Эмори, сын Беатрисы

Эмори Блейн унаследовал от матери все, кроме тех нескольких трудно определимых черточек, благодаря которым он вообще чего-нибудь стоил. Его отец, человек бесхарактерный и безликий, с пристрастием к Байрону и с привычкой дремать над «Британской энциклопедией», разбогател в тридцать лет после смерти двух старших братьев, преуспевающих чикагских биржевиков, и, воодушевленный открытием, что к его услугам весь мир, поехал в Бар-Харбор, где познакомился с Беатрисой О’Хара. В результате Стивен Блейн получил возможность передать потомству свой рост – чуть пониже шести футов – и свою неспособность быстро принимать решения, каковые особенности и проявились в его сыне Эмори. Долгие годы он маячил где-то на заднем плане семейной жизни, безвольный человек с лицом, наполовину скрытым прямыми шелковистыми волосами, вечно поглощенный «заботами» о жене, вечно снедаемый сознанием, что он ее не понимает и не в силах понять.
Зато Беатриса Блейн, вот это была женщина! Ее давнишние снимки – в отцовском поместье в Лейк-Джинева, штат Висконсин, или в Риме, у монастыря Святого Сердца, – роскошная деталь воспитания, доступного в то время только дочерям очень богатых родителей, – запечатлели восхитительную тонкость ее черт, законченную изысканность и простоту ее туалетов. Да, это было блестящее воспитание, она провела юные годы в лучах Ренессанса, приобщилась к последним сплетням о всех старинных римских семействах, ее, как баснословно богатую юную американку, знали по имени кардинал Витори и королева Маргарита, не говоря уже о менее явных знаменитостях, о которых и услышать-то можно было, только обладая определенной культурой. В Англии она научилась предпочитать вину виски с содовой, а за зиму, проведенную в Вене, ее светская болтовня стала и разнообразнее, и смелее. Словом, Беатрисе О’Хара досталось в удел воспитание, о каком в наши дни нельзя и помыслить; образование, измеряемое количеством людей и явлений, на которые следует взирать свысока или же с благоговением; культура, вмещающая все искусства и традиции, но ни единой идеи. Это было в самом конце той эпохи, когда великий садовник срезал с куста все мелкие неудавшиеся розы, чтобы вывести один безупречный цветок.
В каком-то промежутке между двумя захватывающими сезонами она вернулась в Америку, познакомилась со Стивеном Блейном и вышла за него замуж – просто потому, что немножко устала, немножко загрустила. Своего единственного ребенка она носила томительно скучную осень и зиму и произвела на свет весенним днем 1896 года.
В пять лет Эмори уже был для нее прелестным собеседником и товарищем. У него были каштановые волосы, большие красивые глаза, до которых ему предстояло дорасти, живой ум, воображение и вкус к нарядам. С трех до девяти лет он объездил с матерью всю страну в личном салон-вагоне ее отца – от Коронадо, где мать так скучала, что с ней случился нервный припадок в роскошном отеле, до Мехико-Сити, где она заразилась легкой формой чахотки. Это недомогание пришлось ей по вкусу, и впоследствии она, особенно после нескольких рюмок, любила пользоваться им как элементом атмосферы, которой себя окружала.

***

- Cнова кто-то англоязычный, но древний, - пообещал ННН, и поманил кого-то.
Вошёл некто пенсионного возраста, но бодрый ещё и многообещающе улыбнулся.
- Валяйте! – разрешил ведущий. – Мы вас внимательно слушаем.
Но гость сначала достал из-за пазухи объёмистую флягу, отхлебнул порядочно, сморщился и смачно крякнул. И только после этого начал свой рассказ.

- Я РОБЕРТ БЁРНС — шотландский поэт, фольклорист, автор многочисленных стихотворений и поэм, написанных на так называемом «равнинном шотландском» и английском языках. Родился 25 января 1759 в селе Аллоуэй (три километра к югу от города Эйр, графство Эйршир), в семье крестьянина Уильяма Бёрнесса. В 1765 году отец взял в аренду хозяйство Маунт-Олифант, и мне пришлось работать наравне со взрослыми, терпя голод и другие лишения. В 1781 году я вступил в масонскую ложу; масонство достаточно сильно повлияло на моё творчество. С 1783 года я начал сочинять стихи на эйширском диалекте. В 1784 году умирает отец, и после ряда неудачных попыток заняться сельским хозяйством я с братом Гилбертом переезжаю в Моссгил. В 1786 году выходит первая книга, («Стихотворения преимущественно на шотландском диалекте»). К начальному периоду творчества также относятся: «Джон Ячменное Зерно»ы, «Весёлые нищие» «Молитва святоши Вилли» «Святая ярмарка».
- Поэт быстро становится известен по всей Шотландии. – наш ННН уже тут, как тут. - В 1787 году Бёрнс переезжает в Эдинбург и становится вхож в высший свет столицы. В Эдинбурге он познакомился с популяризатором шотландского фольклора Джемсом Джонсоном, вместе с которым они начали издавать сборник «Шотландский музыкальный музей». В этом издании поэт опубликовал множество шотландских баллад в своей обработке и собственных произведений. Издаваемые книги приносят Бёрнсу определённый доход. Он попытался вложить заработанные гонорарами средства в аренду фермы, но только потерял свой небольшой капитал. Основным источником средств для существования с 1791 году стала работа на должности сборщика акцизов в Дамфрисе. Роберт Бёрнс вёл довольно свободный образ жизни, и у него было три незаконнорождённых дочери от случайных и недолгих связей. В 1787 году он сочетался браком со своей давней возлюбленной Джин Армор. В этом браке родилось пятеро детей. В период с 1787 по 1794 годы были созданы известные поэмы «Честная бедность» «Ода, посвящённая памяти миссис Освальд». В сущности, заниматься поэзией Бёрнс был вынужден в перерывах между основной работой. Последние годы он провёл в нужде и за неделю до смерти едва не попал в долговую тюрьму. Бёрнс скончался 21 июля 1796 в Дамфрисе, куда выехал уже больным по служебным делам за две недели до смерти. Ему было всего 37 лет. По мнению биографов XIX века, одной из причин скоропостижной смерти Бёрнса было неумеренное употребление алкоголя. Историки XX века склоняются к тому, что Бёрнс скончался от последствий тяжёлого физического труда в молодости и врождённого ревмокардита, который в 1796 году был усугублён перенесённой им дифтерией.

Позволь слезу твою смахнуть,
Моей возлюбленною будь
И все прошедшее забудь.
Плевать на остальное!
Житье на свете скрипачу —
Иду-бреду, куда хочу,
Так не живется богачу.
Плевать на остальное!
Где дочку замуж выдают,
Где после жатвы пиво пьют, —
Для нас всегда готов приют.
Плевать на остальное!
Мы будем корки грызть вдвоем,
А спать на травке над ручьем,
И на досуге мы споем:
«Плевать на остальное!»
Пока растет на свете рожь
И любит пляску молодежь, —
Со мной безбедно проживешь.
Плевать на остальное!
***
- А теперь и французскими духами запахло, - принюхался ННН и кому-то послал приглашающий жест. – Заходите, заходите, не стесняйтесь! У нас давно в гостях «хранцузов» не было, как выражался дворник Герасим из «Муму». Ну, рассказывайте!
Почтенный немолодой гражданин, одетый по моде 18-го века, раскланялся и начал:
- Я Пьер Жан де Беранже — французский поэт и сочинитель песен, известный прежде всего своими сатирическими произведениями. Родился 19 августа 1780 года в Париже, в буржуазной семье (несмотря на приставку «де» в фамилии, я не был аристократом). В детстве стал свидетелем революционных событий, в частности видел разрушение Бастилии. Учился в Перонне в школе, организованной по принципам Ж. Ж. Руссо.
- В первых поэтических опытах Беранже (1796), - подхватил ННН, - видно влияние классицизма, но вскоре поэт осваивает более простой и демократичный песенный жанр. Первые образцы песен (анакреонтического содержания) были созданы им в 1802 году, первый же поэтический сборник «Песни нравственные и другие» был опубликован в 1815 году. Со временем политическая направленность сочинений Беранже усилилась: в его песнях содержалась резкая критика аристократии («Маркиз де Караба»), Людовика XVIII («Навуходоносор»), иезуитов («Святые отцы». В ряде песен Беранже заметно влияние утопического социализма («Священный союз народов»). Беранже был одним из создателей романтического мифа о Наполеоне («Пятое мая»). В 1821 и 1828 годах Беранже подвергался тюремному заключению за печать своих песен в виде сборников-томов. Суды, проводившиеся во время Реставрации, производили огромное впечатление на публику, что только помогало ему продавать больше книг и получать еще большую известность. Беранже оказал значительное влияние на творчество испанского поэта Агилеры.

Недолгий срок людское племя
Гуляет по тропам земным.
Возница наш — седое Время.
Уже давно дружу я с ним.
Роскошно ль, скромно ли свершаешь путь по свету —
Нещадно гонит старина,
Пока не взмолишься: «Останови карету!
Хлебнем прощального вина!»
Он глух. Ему по нраву — гонка.
Он плетью хлещет, разъярясь;
Пугая нас, хохочет звонко,
Пока не выворотит в грязь.
Боишься, как бы вдруг не разнесло планету
Копытом звонким скакуна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
Глупцов разнузданная свора
Швыряет камни в седока.
Бежим, не затевая спора,
Победа будет не легка!
Какой удар несет грядущий день поэту,
Какая смерть мне суждена?
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
По временам к могильной сени
Нас приближает день тоски.
Но слабый луч — и скрылись тени,
И страхи смерти далеки.
Ты увидал цветок, услышал канцонетту,
Скользнула мышка, чуть видна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
Я стар. На новом перевале
Меня подстава ждет в пути.
Ямщик все тот же, но едва ли
Коней он может соблюсти.
Для вас, друзья мои, уже спускаясь в Лету,
Сдержать хочу я скакуна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
И пусть мой юбилей поможет
Крепленью наших старых уз.
Ведь шпора времени не может
Сердечный разорвать союз.
О Радость, приводи друзей к анахорету
Еще хоть двадцать лет сполна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина.
***.
- Пройдёмся теперь по «хранузам» (неправильность понравилась), - завил радостно ННН и громко запел «Марсельезу», но фальшиво.
- Мосье, - пощадите мои уши, - взмолился гость. – Если медведь на ухо наступил, то лучше зовите охотников, если сами его не можете прогнать!
- Простите! Не хотел вас обидеть. У меня по сольфеджио действительно, было «три» …
- Ну, и нечего тогда здесь передо мной выкобениваться, а молча ведите наш литературный концерт!
- Слушаюсь! А вы начинайте себе и не учите меня жить...
- Я Бомарше родился 24 января 1732 года в Париже, в семье часовщика. 7 марта 1721 года отец, Андре-Шарль Карон, которому было двадцать три года, официально отказался от протестантской веры, получив возможность оставить армию, обвенчаться с мадемуазель Марией-Луизой Пишон и открыть в Париже, на улице Сен-Дени, часовую мастерскую. В семье было шестеро детей - я и пятеро дочерей: С 6 до 13 лет я обучался в коллеже Альфора, изучая французский язык, историю и латынь. В 13 лет отец сделал меня своим подмастерьем, а в 14 заключил со мной договор, по которому я обязан был "летом вставать в шесть часов, зимой - в семь; работать до ужина [...]
ННН, воспользовавшись паузой, когда рассказчик потерял нить повествования, вклинился самым энергичным образом: - Требовательный отец говорил сыну: «Вы полностью прекратите ваши злосчастные занятия музыкой [...] из снисхождения к вашей слабости я разрешаю вам играть на виоле и флейте лишь после ужина по будним дням и никоим образом не в рабочие часы [...]. Вы будете получать от меня стол и восемнадцать ливров в месяц, кои пойдут на ваше содержание, на мелкие расходы по покупке недорогого инструмента и на то, чтобы постепенно выплатить ваши долги; было бы чересчур опасно для вашего характера и весьма неприлично для меня выплачивать вам пенсион и считаться с вами за сделанную работу." К 20-ти годам Бомарше стал первым часовщиком Франции. В 1753 году точного времени не показывали ни одни часы: вельможи и простолюдины жили, отмеряя время с точностью примерно до получаса и все часовщики Европы искали способ добиться равномерного хода колесиков. Бомарше дал себе клятву свести эти полчаса к нулю и добился своего, сделав открытие, совершившее революцию в ремесле, насчитывающем уже пять столетий и выдержавшее две сотни лет: в часах, которые вы носите на запястье, есть так называемый "спуск" Бомарше. В 13 лет Бомарше впервые безумно влюбляется, но дама его сердца бросает юношу, и он предпринимает попытку покончить с собой. Жизнь знаменитого драматурга была полна приключений: уроки музыки; двукратный брак на богатых вдовах; удачные денежные спекуляции; дуэль в Испании с писателем Клавиго, обольстителем сестры (дуэль легла в основу сюжета драмы Бомарше "Eugenie" и "Clavigo" Гете); ряд судебных процессов с наследниками банкира Дювернэ, с судьей Гецманом за подкуп его жены. Во время французской революции он поставлял оружие, разорился и бежал. Умер Бомарше 18 мая 1799 года в Париже.

«Безумный день или женитьба Фигаро»

Тут смешался глас рассудка
С блеском легкой болтовни.
(Водевиль)
Комедия в пяти действиях.

Действие происходит в замке Агуас Фрескас, в трех лье от Севильи.

Граф Альмавива преисполнен сознания собственного величия, но это сочетается у него с грацией и непринужденностью. Испорченная его натура не должна оказывать никакого влияния на безукоризненность его манер. Мужчины из высшего общества смотрели на свои любовные похождения, как на забаву, – это было вполне в обычаях того времени.
Роль графа особенно трудно играть потому, что он неизменно оказывается в смешном положении, но когда в этой роли выступил превосходный актер (г-н Моле), то она оттенила все прочие роли и обеспечила пьесе успех.
В первом и втором действиях граф в охотничьем костюме и высоких сапогах, какие в старину носили в Испании. Начиная с третьего действия и до конца пьесы на нем великолепный испанский костюм.
Графиня, волнуемая двумя противоположными чувствами, должна быть осторожна в проявлениях своей чувствительности и крайне сдержанна в своем гневе; главное, в ней не должно быть ничего такого, что наносило бы в глазах зрителя ущерб ее обаянию и ее нравственности. В этой роли одной из наиболее трудных в пьесе, обнаружилось во всем своем блеске громадное дарование г-жи Сен-Валь младшей.
В первом, втором и четвертом действиях на ней удобный пеньюар и никаких украшений на голове: она у себя дома и считается нездоровой. В пятом действии на ней костюм и головной убор Сюзанны.
Фигаро. Актеру, который будет исполнять эту роль, следует настоятельно порекомендовать возможно лучше проникнуться ее духом, как это сделал г-н Дазенкур. Если бы он усмотрел в Фигаро не ум в соединении с веселостью и острословием, а что-то другое, в особенности если бы он допустил малейший шарж, он бы эту роль провалил, а между тем первый комик театра г-н Превилль находил, что она может прославить любого актера, который сумеет уловить разнообразные ее оттенки и вместе с тем возвыситься до постижения цельности этого образа. Костюм его тот же, что и в «Севильском цирюльнике».
Сюзанна. Ловкая молодая особа, остроумная и жизнерадостная, свободная, однако же, от почти непристойной веселости развратных наших субреток; милый ее нрав обрисован в предисловии, и тем актрисам, которые не видели г-жи Конта и которые хотели бы как можно лучше изобразить Сюзанну на сцене, надлежит к этому предисловию и обратиться.

***
А теперь Германия. 20й век.
Появился коротко стриженный тип в очёчках и мнотонно заверещал:
-Я Бертольт Брехт родился в Баварии в семье директора бумажной фабрики. После обучения в государственной школе учился с 1908 по 1917 гг. в аугсбургской реальной гимназии им. Пейтингера. Уже в школьные годы в сочинениях критически высказывался о войне. В этот же период появляются первые литературные пробы: стихи, эссе, рассказы, театральные рецензии. С 1917 по 1918 годы изучал естествознание, медицину и литературу в Мюнхенском университете имени Людвига Максимилиана. Учёба продолжалась недолго, так как был призван в армию. У меня были больные почки, поэтому меня отправили не на фронт, а в госпиталь в Аугсбурге, где я проходил службу в качестве санитара. Здесь я столкнулся с реальной жизнью, ужасами боли и смерти, все это было так далеко от слов о «величии Германии». В моём творчестве всё больше проявлялись ненависть и отвращение не только к военщине, но и ко всему социальному строю, основанному на неравенстве и эксплуатации человека человеком. Возможно, эти убеждения способствовали тому, что в ноябре 1918 года я был избран членом солдатского совета в Аугсбурге. Появляются мои первые пьесы: «Ваал», «Барабанный бой в ночи», «В чаще городов». Постановка этих пьес часто вызывала бурную реакцию со стороны публики, спектакли сопровождались метанием тухлых яиц — вероятно, не все принимали мои социалистические идеи. Тем не менее, в 1922 году я был удостоен премии Генриха Клейста. В 1920 году умирает мать. С этого времени я часто езжу в Берлин, где знакомлюсь с миром театра. С 1924 года практически постоянно живу в Берлине. Здесь я сближаюсь со многими деятелями искусства: певцом и актером Эрнстом Бушем, режиссёром Эрвином Пискатором, композиторами Хансом Эйслером и Паулем Хиндемитом, писателями Альфредом Дёблином, Лионом Фейхтвангером, Арнольтом Бронненом и Фридрихом Вольфом, художником Джоном Хартфилдом, театральным критиком Гербертом Иерингом, экономистом Фридрихом Штернбергом и другими. Друзья поддерживали мои творческие искания. А сам я не только пишу пьесы и создаю теорию «эпического театра», на рождение которой особенное влияние оказала совместная театральная работа с Э. Пискатором, но и активно изучаю классиков марксизма. Сближась с Коммунистической партией Германии, пишу «Песнь единого фронта» и «Песнь солидарности». Совместно с писателем Эрнстом Оттвальтом создаю сценарий к фильму «Куле Вампе, или Кому принадлежит мир?», режиссёром которого стал Златан Дудов. Главную роль в фильме сыграл друг Брехта Эрнст Буш, а композитор Ганс Эйслер написал музыку. После окончания съёмок фильм столкнулся с серьёзными цензурными преградами, однако после выхода на экраны пользовался огромной популярностью. После войны стал вице-президентом Академии искусств ГДР.
- Литератор скончался 14 августа 1956 года в Берлине от сердечного приступа, на очередной репетиции пьесы «Жизнь Галилея», -добавил заключительные аккорды ННН и промокнул глаза, всплакнув. Публика тоже захлюпала носами…

«ТРЕХГРОШОВЫЙ РОМАН».
ПРИСТАНИЩЕ
Солдат по имени Джордж Фьюкумби был во время англо-бурской войны ранен в ногу, вследствие чего в кейптаунском госпитале ему ампутировали голень. По возвращении в Лондон он получил семьдесят пять фунтов пособия, причем с него взяли подписку, что он не имеет больше никаких претензий к государству. Эти семьдесят пять фунтов он вложил в маленькую харчевню в Ньюгете, которая, как явствовало из исписанных карандашом и заляпанных пивом счетных книг, приносила не менее сорока шиллингов прибыли.
Однако, въехав в крохотную каморку при харчевне и поторговав несколько недель с помощью одной старухи, он убедился, что нога его, в общем, не окупилась: прибыль была значительно ниже сорока шиллингов, несмотря на то, что солдат старался всячески угождать своим клиентам. Вскоре выяснилось, что за последнее время в квартале производились строительные работы, так что основными посетителями харчевни были каменщики. Теперь же строительные работы закончились, а вместе с ними исчезла и богатая клиентура. Новый владелец, как ему потом сказали, мог бы без труда установить это по книгам, так как доход в будни, вопреки всем законам трактирного промысла, превышал доход в праздничные дни, но наш солдат до сей поры имел дело с подобными заведениями только в качестве потребителя, а не хозяина. Он еле-еле протянул четыре месяца, из которых у него очень много времени ушло на розыски прежнего владельца, а затем очутился на улице без всяких средств к существованию.
Некоторое время он ютился у одной молодой солдатки и, покуда она хозяйничала в своей лавке, рассказывал ее детишкам о войне. А потом муж написал ей, что едет домой на побывку, и она поторопилась отвязаться от солдата, с которым, как это нередко водится, в тесных квартирах, она тем временем сошлась. Он еще несколько дней проторчал у нее, но в конце концов все-таки принужден был убраться, наведался к ней еще несколько раз, когда муж был уже дома, иногда у нее закусывал, падал все ниже и ниже и утонул наконец в бесконечном потоке тех жалких созданий, которых голод день и ночь гонит по улицам столицы мира.
Однажды утром он стоял на одном из мостов через Темзу, Он уже два дня не ел как следует, ибо те завсегдатаи кабаков, к которым он обращался в старом своем солдатском мундире, заказывали для него напитки, но не еду. Не будь на нем мундира, они бы и не поили его – для этого он, собственно, его и надевал.
Теперь он опять был в штатском, как в бытность свою кабатчиком. Ибо он решил просить милостыню и ему было стыдно. Он стыдился не своей простреленной ноги и не того, что купил нерентабельное предприятие, – ему было стыдно, что обстоятельства принуждают его клянчить деньги у совершенно чужих людей. Он считал, что никто никому ничего не должен.
***
Где немцы, там неподалёку и итальянцы. Какой призрак к нам пожаловал на сей раз? Да, да, с Апеннинского полуострова. Ну-с послушаем!

- Я Карло Коллоди (Carlo Collodi), а настоящая фамилия – Лоренцини. Родился 24 ноября 1826 года во Флоренции. Родители, работавшие прислугой в доме богатых флорентийцев, отдали старшего сына (я был первенцем из десяти детей) учиться в семинарию. Но стезя священника Карло не привлекала, и после окончания семинарии я поступил работать в книжный магазин, затем обратился к журналистике. Потом издавал сатирический журнал, писал рассказы, очерки, комические сценки. Свой первый роман опубликовал в 1850 году. Я активно занимался политикой, участвовал в Рисорджимето, а во время войн за независимость Италии в 1848 и 1860 годах он служил добровольцем в армии Тосканы. С 1870 года, в объединенной Италии, был издателем журнала, работал театральным цензором. Известность я, взявший псевдоним Коллоди по названию родной деревни своей матери, получил в 1856 году, с выходом романа "Пар". С 1875 года я обратился к детской литературе, выпустив свои переводы сказок Шарля Перро. В 1880 году начал работу над "Историей бураттино" (по-итальянски "burattino" - "кукла, марионетка" она публиковалась по частям в "Газете для детей" под названием "Приключения Пиноккио" в 1881-1883 годах. Эта книга принесла мне мировую славу и была переведена на 260 языков.
И по традиции, ННН внёс свою обязательную лепту: -Умер Карло Коллоди 26 октября 1890 года во Флоренции и похоронен в церкви Сан-Миниальто-аль-Монте.
- А наш-то хитрожопый советский граф, обработав чужое, неплохо на этом заработал, - заворчал кто-то среди присутствующих.

Ознакомимся с оригинальной версией.

Как мастеру Вишне попался кусок дерева, который плакал и смеялся, как ребёнок

Жил-был…
«Король!» – немедленно воскликнут мои маленькие читатели.
Нет, дети, вы не угадали. Жил-был кусок дерева.
То было не какое-нибудь благородное дерево, а самое обыкновенное полено, из тех, которыми в зимнюю пору топят печи и камины, чтобы обогреть комнату.
Не знаю уж, какими путями, но в один прекрасный день этот кусок дерева оказался в мастерской старого столяра. Старика звали мастер Антонио, но весь свет именовал его «мастер Вишня», так как кончик его носа был подобен спелой вишне – вечно блестящий и сизо-красный.
Мастер Вишня страшно обрадовался, обнаружив полено, и, весело потирая руки, пробормотал:
– Этот кусок дерева попался мне довольно кстати. Смастерю-ка я из него ножку для стола.
Сказано – сделано. Не мешкая он взял острый топор, чтобы очистить кору и придать дереву форму ножки. Но не успел он занести топор, как рука его так и повисла в воздухе – из полена послышался тонкий, умоляющий голосок:
– Не бейте меня!
Можете себе представить, какое сделалось лицо у доброго старого мастера Вишни.
Изумлённый в высшей степени, он начал водить глазами по мастерской, чтобы узнать, откуда взялся этот голосок. Но в комнате никого не было. Он заглянул под верстак – никого. Посмотрел в шкаф, который обычно держал запертым, – никого. Сунул голову в корзину с опилками и стружками – никого. Наконец открыл ставню и поглядел на улицу – тоже никого. Может быть…
– Я всё понял, – захихикал он и почесал под париком. – Голосок мне просто померещился. Значит, снова за работу!
И он опять взялся за топор и нанёс превосходнейший удар по деревяшке.
– Ой, ты мне сделал больно! – завопил знакомый голосок.
Для мастера Вишни это было уже слишком. Глаза у него от страха полезли на лоб, рот раскрылся, язык свесился до подбородка, так что старик стал похож на одну из тех удивительных статуй, какими в старину украшали фонтаны.

***
Опять английский язык. И писатель у нас весьма оригинальный и весёлый. ННН, не дожидаюсь прихода гостя, начал сам:
- Джером был четвёртым ребёнком в семье Джерома Клэпа , который позднее сменил имя на Джером Клэп Джером . Отец Джерома был торговцем скобяными изделиями, а также проповедником без духовного сана. Помимо Джерома в семье было ещё трое детей: дочери Паулина и Бландина и сын Милтон, умерший в младенчестве. Джером, как и его отец, был зарегистрирован по имени Джером Клэп Джером. Второе имя, Клапка, появилось позднее (в честь венгерского эмигранта генерала Дьёрдя Клапки). Семья Джеромов обеднела после неудачных инвестиций в местную горнодобывающую промышленность. Частые визиты кредиторов в дом Джеромов были позднее ярко описаны им в автобиографической книге «Моя жизнь и эпоха».
Послышались торопливые шаги гостя:
- Извините за опоздание! На том свете поезда плохо ходят. Придётся жалобу строчить в МПС, чтоб приняли меры…
- Ну, не сейчас же? Лучше присаживайтесь, да послушайте о себе.
- Охотно! Слушаю.
А ННН продолжил:
- Через три года безуспешных попыток пробиться 21-летний Джером решает оставить актёрскую профессию и поискать новое занятие. Он пробовал быть журналистом, писал эссе, сатирические рассказы, Юный Джером хотел стать политиком или литератором, но смерть его родителей в 1872 году (Джерому тогда только исполнилось 13 лет), заставила его прервать обучение и искать работу. Он нанялся в «Лондонскую и Северо-Западную железнодорожную компанию», где проработал четыре года, собирая уголь, рассыпанный вдоль железнодорожных путей.
В 1877 году, под влиянием своей сестры Бландины, увлеченной театром, Джером решает попытать себя в актёрском ремесле под сценическим псевдонимом Гарольд Крайтон. Он поступил в театральную труппу, пытавшуюся ставить низкобюджетные пьесы; часто постановки осуществлялись за счёт самих актёров, которые самостоятельно оплачивали пошив сценических костюмов и изготовление реквизита. Позднее Джером с юмором описывал эти времена и своё полное безденежье в новелле «На сцене и за сценой»
Финансовое благополучие, принесённое книгой, позволило Джерому целиком посвятить себя творчеству. Он создал несколько пьес, эссе и новелл, но повторить успех «Трое в лодке, не считая собаки» так и не смог.
В июне 1927 года по пути из Девона в Лондон у Джерома случился инсульт. Его положили в больницу Northampton General Hospital, где 14 июня 1927 года он скончался. Этти пережила мужа на 11 лет. Ровена, не побывав замужем и не оставив потомства, умерла в 1966 году.
- Всё верно про инсульт?
- Да, да! Так и было. Кондратий хватил по дороге.
- Но, а сейчас-то, как себя чувствуете?
- После смерти даже и очень сносно.
- Ну, и слава… ни то чёрту, ни то Богу!

«Трое в лодке, не считая собаки»

Нам ясно, что мы переутомлены и нуждаемся в отдыхе. – Неделя в океанском просторе. – Джордж высказывается в пользу реки. – Монморанси выступает с протестом. – Предложение принято большинством трех против одного
Нас было четверо: Джордж, Уильям Сэмюэль Гаррис, я и Монморанси. Мы сидели в моей комнате, курили и разговаривали о том, как плох каждый из нас, – плох, я, конечно, имею в виду, в медицинском смысле.
Все мы чувствовали себя неважно, и это нас очень тревожило. Гаррис сказал, что у него бывают страшные приступы головокружения, во время которых он просто ничего не соображает; и тогда Джордж сказал, что у него тоже бывают приступы головокружения и он тоже ничего не соображает. Что касается меня, то у меня была не в порядке печень. Я знал, что у меня не в порядке именно печень, потому что на днях прочел рекламу патентованных пилюль от болезни печени, где перечислялись признаки, по которым человек может определить, что у него не в порядке печень. Все они были у меня налицо.
Странное дело: стоит мне прочесть объявление о каком-нибудь патентованном средстве, как я прихожу к выводу, что страдаю той самой болезнью, о которой идет речь, причем в наиопаснейшей форме. Во всех случаях описываемые симптомы точно совпадают с моими ощущениями.
Как-то раз я зашел в библиотеку Британского музея, чтобы навести справку о средстве против пустячной болезни, которую я где-то подцепил, – кажется, сенной лихорадки. Я взял справочник и нашел там все, что мне было нужно, а потом от нечего делать начал перелистывать книгу, просматривая то, что там сказано о разных других болезнях. Я уже позабыл, в какой недуг я погрузился раньше всего, – знаю только, что это был какой-то ужасный бич рода человеческого, – и не успел я добраться до середины перечня «ранних симптомов», как стало очевидно, что у меня именно эта болит.
***

Этель Лилиан Войнич — английская писательница, композитор, дочь видного английского учёного и профессора математики Джорджа Буля, супруга Михаила Вильфреда Войнича. Своего отца она фактически не знала, так как он умер вскоре после её рождения. Ее мать, Мери Эверест, была дочерью профессора греческого языка. Их фамилия довольно известна в мире, потому что так называется самая высокая горная вершина в Гималаях, названная в честь дяди Мери Эверест — Джорджа Эвереста. Мать в нужде воспитывала своих пятерых дочерей, поэтому, когда самая младшая, Этель, достигла восьмилетнего возраста, она отвезла ее к брату своего мужа, работавшему интендантом на шахте. Он был очень религиозным и суровым человеком. В 1882 г. Этель получила небольшое наследство и начала изучать музыку в берлинской консерватории, как пианистка. В Берлине она также посещала лекции славистов в университете. Приехав в Лондон, она присутствовала на собраниях политических иммигрантов, среди которых был русский писатель Сергей Кравчинский (псевдоним — Степняк). Он много рассказывал ей о своей родине — России. У Этель возникло желание посетить эту загадочную страну, которое она осуществила в 1887 г. Она проработала в России два года как гувернантка и преподавательница музыки и английского языка в семье Веневитиновых Вышла в 1890 г. замуж за М. В. Войнича, белорусского литератора и библиофила, переселившегося в Англию после побега из сибирской ссылки (он известен как первооткрыватель «Рукописи Войнича»). Этель Войнич была членом в «Общества друзей русской свободы» и «Фонда вольной русской прессы», которые критиковали царский режим России. Под впечатлением разговоров с русским писателем Кравчинским, а также прочитанных биографий великих итальянских патриотов Джузеппе Гарибальди и Джузеппе Мадзини Войнич создала образ и характер героя своей книги — Артура Бертона, который зовется в книге также Оводом (The Gadfly). Такой же псевдоним имел знаменитый древнегреческий философ Сократ. Писатель Робин Брюс Локхарт (чей отец Брюс Локхарт был шпионом) в своей авантюрной книге «Король шпионов» утверждал, что любовником Войнич якобы был Сидней Рейли (выходец из России Зигмунд Розенблюм), которого позже назвали «асом шпионов», и что они вместе путешествовали по Италии, где Рейли якобы рассказал Войнич свою историю и стал одним из прототипов героя книги — Артура Бертона.. (ей тогда был 81 год) она закончила писать свое последнее произведение «Сними обувь твою» (Put off Thy Shoes). О своей невероятной популярности в СССР, огромных тиражах и экранизациях «Овода» забытая в США Войнич узнала только в этом возрасте: её разыскала в США литературовед Евгения Таратута (См. «Наш друг Этель Лилиан Войнич» Библиотека Огонек, номер 42, 1957). Ей стали приходить письма от советских читателей, её навещали в Нью-Йорке делегации пионеров, артистов Большого театра, моряков и разных других советских граждан, оказывавшихся по работе в США. Этель Лилиан Войнич умерла 28 июля 1960 г. в возрасте 96 лет. Согласно завещанию, ее тело было кремировано, а прах развеян над Центральным парком Нью-Йорка.

«Овод»
От автора
Приношу глубочайшую благодарность всем тем в Италии, кто оказал мне помощь по сбору материалов для этого романа. С особой признательностью вспоминаю любезность и благожелательность служащих библиотеки Маручеллиана во Флоренции, а также Государственного архива и Гражданского музея в Болонье.
"Оставь; что тебе до нас,
Иисус Назареянин?"
Часть первая
Глава I
Артур сидел в библиотеке духовной семинарии в Пизе и просматривал стопку рукописных проповедей. Стоял жаркий июньский вечер. Окна были распахнуты настежь, ставни наполовину притворены. Отец ректор, каноник Монтанелли, перестал писать и с любовью взглянул на черную голову, склонившуюся над листами бумаги.
- Не можешь найти, carino. Оставь. Придется написать заново. Я, вероятно, сам разорвал эту страничку, и ты напрасно задержался здесь.
Голос у Монтанелли был тихий, но очень глубокий и звучный. Серебристая чистота тона придавала его речи особенное обаяние. Это был голос прирожденного оратора, гибкий, богатый оттенками, и в нем слышалась ласка всякий раз, когда отец ректор обращался к Артуру.
- Нет, padre, я найду. Я уверен, что она здесь. Если вы будете писать заново, вам никогда не удастся восстановить все, как было.
Монтанелли продолжал прерванную работу. Где-то за окном однотонно жужжал майский жук, а с улицы доносился протяжный, заунывный крик торговца фруктами: "Fragola! Fragola!"
- "Об исцелении прокаженного" — вот она!
Артур подошел к Монтанелли мягкими, неслышными шагами, которые всегда так раздражали его домашних. Небольшого роста, хрупкий, он скорее походил на итальянца с портрета XVI века, чем на юношу 30-х годов из английской буржуазной семьи. Слишком уж все в нем было изящно, словно выточено: длинные стрелки бровей, тонкие губы, маленькие руки, ноги. Когда он сидел спокойно, его можно было принять за хорошенькую девушку, переодетую в мужское платье; но гибкими движениями он напоминал прирученную пантеру - правда, без когтей.
- Неужели нашел? Что бы я без тебя делал, Артур? Вечно все терял бы... Нет, довольно писать. Идем в сад, я помогу тебе разобраться в твоей работе. Чего ты там не понял?
Они вышли в тихий тенистый монастырский сад. Семинария занимала здание старинного доминиканского монастыря, и двести лет назад его квадратный двор содержался в безупречном порядке. Ровные бордюры из букса окаймляли аккуратно подстриженный розмарин и лаванду. Монахи в белой одежде, которые когда-то ухаживали за этими растениями, были давно похоронены и забыты, но душистые травы все еще благоухали здесь в мягкие летние вечера, хотя уже никто не собирал их для лекарственных целей. Теперь между каменными плитами дорожек пробивались усики дикой петрушки и водосбора. Колодец среди двора зарос папоротником. Запущенные розы одичали; их длинные спутанные ветки тянулись по всем дорожкам. Среди букса алели большие красные маки. Высокие побеги наперстянки склонялись над травой, а бесплодные виноградные лозы, покачиваясь, свисали с ветвей боярышника, уныло кивавшего своей покрытой листьями верхушкой.
В одном углу сада поднималась ветвистая магнолия с темной листвой, окропленной там и сям брызгами молочно-белых цветов. У ствола магнолии стояла грубая деревянная скамья. Монтанелли опустился на нее.
Артур изучал философию в университете. В тот день ему встретилось трудное место в книге, и он обратился за разъяснением к padre. Он не учился в семинарии, но Монтанелли был для него подлинной энциклопедией.
- Ну, пожалуй, я пойду, - сказал Артур, когда непонятные строки были разъяснены. - Впрочем, может быть, я вам нужен?
- Нет, на сегодня я работу закончил, но мне бы хотелось, чтобы ты немного побыл со мной, если у тебя есть время.
- Конечно, есть!

***
- Теперь познакомьтесь с признанным королём ужасов, - прервал своё затянувшееся молчание ННН и кому-то сделал знак, мол, «пожалте бриться».

Мать писателя, Нелли Рут Пиллсбери, будучи четвёртым ребёнком из восьми, родилась 3 февраля 1913 года в городе Скарборо в семье Гая Герберта и Нелли Уэстон Фогг Пиллсбери. Предки Рут переехали в этот город ещё до 1790 года. Поколения её семьи занимались сельским хозяйством, кораблестроением и возведением домов. Её личная жизнь долгое время не складывалась. Она дважды выходила замуж. 23 июля 1939 года сочеталась браком с капитаном торгового флота Дональдом Эдвардом Кингом. Отец писателя родился 11 мая 1914 года в семье Уильяма и Хелен Бауден Кинг в Перу (Индиана). Врачи поставили Рут диагноз бесплодие, и в 1945 году пара усыновила новорождённого Дэвида Виктора. Через два года, 21 сентября 1947 года в Портленде, несмотря на предполагаемую болезнь, в семье рождается мальчик, которого нарекают Стивеном.
Будучи моряком, Дональд путешествовал по всему миру. Мать Стивена часто оставалась одна. После свадьбы молодожёны переехали в Чикаго, а к окончанию Второй мировой — в Мэн, ближе к родственникам Рут. Дональд свёл общение с ними к минимуму. Он уволился из флота и устроился коммивояжером, продавая пылесосы «Электролюкс». Дональда тяготила семейная жизнь, и когда Стивену было два года, однажды вечером он вышел из дома за сигаретами и не вернулся. Рут объявила детям, что папу забрали марсиане, хотя, исходя из некоторых источников, она знала, что Дональд сошёлся с официанткой из Коннектикута. Его судьба для Стивена и его брата оставалась невыясненной вплоть до 1990-х годов. Съёмочная группа канала CBS в процессе работы над документальным фильмом о писателе обнаружила номер социальной страховки Дональда и в ходе небольшого расследования узнала, что он завёл другую семью и жил неподалёку с женой из Бразилии и четырьмя детьми в небольшом городке Уинд-Гэп, штат Пенсильвания, пока не скончался в 1980 году. Так как двоежёнство — преступление, которое могло отразиться и на единокровных родственниках, Кинг решил не говорить им о своём родстве.
После ухода мужа Рут обратилась за помощью к родственникам. Она бралась за любую работу и, несмотря на образование пианистки, в основном занималась неквалифицированным низкооплачиваемым трудом, вроде прислуги или продавщицы в булочной. Она с двумя детьми успела пожить в Чикаго, в Форт-Уэйне (штат Индиана), в Малдене (штат Массачусетс), в Уэст-Де-Пере (штат Висконсин), в Стратфорде (штат Коннектикут), пока окончательно не осела в Западном Дареме, городке в 30 милях от Скарборо (штат Мэн). В 1988 году Кинг вспоминал: «Я с детства чувствовал, что жизнь несправедлива. Мать воспитывала меня одна, отец бросил нас, и ей пришлось много и тяжело работать. Мы были бедными, жили от получки до получки и ничего не знали об обществе равных возможностей и прочей ерунде Она никогда не жаловалась, но я не был ни глухим, ни слепым. Кое-что от этого ощущения несправедливости ещё осталось и отражается сегодня в моих книгах».

«Побег из Шоушенка»
Посвящается Рассу и Флоренс Допп.
Я из числа тех самых славных малых, которые могут достать все. Абсолютно все, хоть черта из преисподней. Такие ребята водятся в любой федеральной тюрьме Америки. Хотите – импортные сигареты, хотите – бутылочку бренди, чтобы отметить выпускные экзамены сына или дочери, день вашего рождения или Рождество…, а может, и просто выпить без особых причин.
Я попал в Шоушенкскую тюрьму, когда мне только исполнилось двадцать, и я из очень немногих людей в нашей маленькой славной семье, кто нисколько не сожалеет о содеянном. Я совершил убийство. Застраховал на солидную сумму свою жену, которая была тремя годами старше меня, а потом заблокировал тормоза на «Шевроле», который ее папенька преподнес нам в подарок. Все было сработано довольно тщательно. Я. не рассчитал только, что она решит остановиться на полпути, чтобы подвезти соседку с малолетним сынишкой до Кастл Хилла. Тормоза отказали, и машина полетела с холма набирая скорость и расталкивая автобусы. Очевидцы утверждали потом, что она неслась со скоростью не меньше восьмидесяти километров в час, когда, врезавшись в подножие монумента героям войны, взорвалась и запылала, как факел.
Я, конечно, не рассчитывал и на то, что меня могут поймать. Но это, увы, произошло. И вот я здесь. В Мэне нет смертной казни, но прокурор округа сказал, что я заслуживаю трех смертей, и приговорил к трем пожизненным заключениям. Это исключало для меня любую возможность амнистии. Судья назвал совершенное мною «чудовищным, невиданным по своей гнусности и отвратительности преступлением». Может, так оно и было на самом деле, но теперь все в прошлом. Вы можете пролистать пожелтевшие подшивки газет Касл Рока, где мне посвящены большие заголовки и фотографии на первой странице, но, ей-богу, все это детские забавы по сравнению с деяниями Гитлера и Муссолини и проказами ФБР.
Искупил ли я свою вину, спросите вы? Реабилитировал ли себя? Я не вполне знаю, что означают эти слова и какое искупление может быть в тюрьме или колонии. Мне кажется, это словно политиканов. Возможно, какой-то смысл и был бы, если бы речь шла о том, что у меня есть шанс выйти на свободу. Но это будущее – одна из тех вещей, о которых заключенные не позволяют себе задумываться. Я был молодой, красивый и из бедного квартала. Я подцепил смазливенькую и неглупую девчонку, жившую в одном из роскошных особняков на Карбин Стрит. Ее папенька согласился на нашу женитьбу при условии, что я стану работать в оптической компании, владельцем которой он является, и «пойду по его стопам». На самом деле старикан хотел держать меня под контролем, как дикую тварь, которая недостаточно приручена и может укусить хозяина. Все это вызывало у меня такую ненависть, что когда она скопилась, я совершил то, о чем теперь не жалею. Хотя если бы у меня был шанс повторить все сначала, возможно, я поступил бы иначе. Но я не уверен, что это значит, что я «реабилитировался» и «осознал свою вину».

***
- А вот и опять весёлый итальянец, и сказочник к тому же, - весело объявил ННН, и позвал гостя.

- Я Джованни Франческо Родари родился 23 октября 1920 года в северо-итальянском городке Оменья в семье владельца маленькой пекарни. Его отец, Джузеппе Родари, был главой многочисленной семьи и вовсе не богатым человеком, семья кое-как сводила концы с концами. Детство будущего сказочника протекало в любящей семье, но родился он слабым и часто болел. Родители много времени уделяли общению с детьми, учили их рисовать и играть на скрипке. Тяга к рисованию у меня была столь велика, что одно время я даже мечтал стать художником. Мне исполнилось всего девять лет, когда на семью обрушилась страшная трагедия. Произошла она из-за любви Джузеппе Родари к животным – в сильный дождь он подобрал на улице котенка, жалкого и мокрого, а по дороге домой сам промок до костей и сильно простудился. Всего неделя понадобилась пневмонии, чтобы свести в могилу жизнерадостного и любимого всеми отца семейства. Для вдовы и детей настали трудные времена. Чтобы хоть как-то прокормить семью, мать устроилась в богатый дом служанкой. Лишь это позволило мне и двум братьям Марио и Чезаре выжить. Обычная школа семье была не по карману, а потому я начал заниматься в духовной семинарии, где бесплатно и учили, и кормили, и даже одевали семинаристов из бедных семей. Я очень скучал в семинарии.
- Позже Родари говорил, - подсуетился ННН, - что более нудных дней, чем обучение в семинарии, он за свою жизнь вспомнить не может, и утверждал, что для такой учебы нужно обладать терпением и воображением коровы. Все, что заинтересовало Джанни в этом учебном заведении была библиотека. Здесь он смог прочесть множество удивительных книг, которые будили фантазию мальчика и дарили ему светлые мечты. Несмотря на любовь к рисованию, оценки по этому предмету в семинарии у Джанни были неизменно плохими. Настоящим художником он, конечно же, не стал, но упорство позволило ему развить в себе удивительную зоркость и буквально на лету схватывать самую суть вещей. Правда, воплощал он эти картины в словах. В 1937 году Джанни Родари закончил семинарию и сразу же устроился на работу, чтобы приносить в семью деньги. Он стал преподавать в начальной школе, а одновременно посещал лекции по филологии в Миланском университете и с огромным интересом самостоятельно изучал философию и обществоведение, осваивая труды Ницше, Шопенгауэра, Ленина и Троцкого. На своих уроках в школе Родари старался упростить обучение для детей и для этого придумывал поучительные и забавные истории. всемирную известность. Также писал стихи, дошедшие до русского читателя в переводах Самуила Маршака. Родари умер от тяжёлой болезни 14 апреля 1980 г. в Риме.

Отрывок из шедевра.

Чиполлино был сыном Чиполлоне. И было у него семь братьев: Чиполлетто, Чиполлотто, Чиполлочча, Чиполлучча и так далее – самые подходящие имена для честной луковой семьи. Люди они были хорошие, надо прямо сказать, да только не везло им в жизни.
Что ж поделаешь: где лук, там и слезы.
Чиполлоне, его жена и сыновья жили в деревянной лачуге чуть побольше ящичка для огородной рассады. Если богачам случалось попадать в эти места, они недовольно морщили носы, ворчали: «Фу, как несёт луком!» – и приказывали кучеру ехать быстрее.
Однажды бедную окраину собрался посетить сам правитель страны, принц Лимон. Придворные ужасно беспокоились, не ударит ли луковый запах в нос его высочеству.
– Что скажет принц, когда почувствует этот запах бедности?
– Можно опрыскать бедняков духами! – предложил Старший Камергер.
На окраину немедленно отправили дюжину солдат-Лимончиков, чтобы надушить тех, от кого пахнет луком. На этот раз солдаты оставили в казармах свои сабли и пушки и взвалили на плечи огромные бидоны с опрыскивателями. В бидонах были: цветочный одеколон, фиалковая эссенция и даже самая лучшая розовая вода.
Командир приказал Чиполлоне, его сыновьям и всей родне выйти из домишек. Солдаты построили их в ряды и хорошенько опрыскали с головы до ног одеколоном. От этого душистого дождя у Чиполлино с непривычки сделался сильнейший насморк. Он стал громко чихать и не расслышал, как издали донёсся протяжный звук трубы.
Это на окраину прибыл сам правитель со свитой Лимонов, Лимонишек и Лимончиков. Принц Лимон был одет во все жёлтое с ног до головы, а на жёлтой шапочке у него побрякивал золотой колокольчик. У придворных Лимонов колокольчики были серебряные, а у солдат-Лимончиков – бронзовые. Все эти колокольчики звенели, не переставая, так что получалась великолепная музыка. Послушать её сбежалась вся улица. Народ решил, что пришёл бродячий оркестр.

***

- А теперь наш гость - сам автор одиозного романа про мафию «Крёстный отец», - радостно сообщил ННН и удалился за кулисы, где раздались крики и выстрелы.
- Добро пожаловать! – заворчали в зале. – Мафию мы любим, так как родились в СССР

- Родился я 15 октября 1920 года в Нью-Йорке в семье итальянских иммигрантов. Во время Второй мировой войны служил в частях ВВС США в Восточной Азии и в Германии. Учился в Нью-Йоркской Новой школе социальных исследований и в Колумбийском университете.
Инициативу привычно перехватил ННН:
- Около двадцати лет работал в правительственных учреждениях США в Нью-Йорке и за границей. С 1963 года он начал работать внештатным журналистом и стал профессиональным литератором.
Первая книга Марио Пьюзо «Арена мрака» увидела свет в 1955 году. Действие романа разворачивается в послевоенной Германии. В центре событий история любви американского солдата Уолтера Моски, ожидающего возвращения своей части в США, и немецкой девушки Геллы. Следующий роман «Счастливая странница», вышедший в 1965 году, посвящён тяжёлой жизни итальянских эмигрантов в США в годы Великой депрессии. В России эти две книги Марио Пьюзо впервые были изданы в 1990-х годах.
Широкую известность писателю принёс изданный в 1969 году роман «Крёстный отец» о корнях и законах чести итальянской мафии, коррупции, насилии и благородном гангстере доне Корлеоне. В 1970-е годы роман стал бестселлером. В 1972 году по произведению Марио Пьюзо кинорежиссёром Фрэнсисом Ф. Копполой был поставлен одноимённый фильм, сценарий для которого написал сам Пьюзо.
В 1978 году в мировой кинопрокат вышел фильм «Супермен» являющийся первой частью в классической квадрологии о Супермене. Автором сценария к фильму являлся Марио Пьюзо.
В 1980 году вышла вторая часть квадрологии «Супермен 2», сценарий к которой также написал Марио Пьюзо.
Скончался от сердечной недостаточности 2 июля 1999 года на 79-м году жизни в собственном доме в Бей Шоре, Лонг-Айленд.
Роман Марио Пьюзо «Омерта» был опубликован в 2000 году после смерти автора, последний роман — «Семья» (опубл. в 2001) — был закончен Кэрол Джино, вдовой писателя.

Отрывок из шедевра.

Книга I
«За всяким большим состоянием кроется преступление.»
Бальзак
Глава 1

Америго Бонасера сидел в Третьем отделении уголовного суда города Нью-Йорка, дожидаясь, когда свершится правосудие и возмездие падет на головы обидчиков, которые так жестоко изувечили его дочь и пытались над нею надругаться.
Судья, внушительный, важный, поддернул рукава своей черной мантии, словно бы вознамерясь собственноручно разделаться с двумя юнцами, стоящими перед судейским столом. Тяжелое лицо его застыло в высокомерном презрении. И все же сквозила во всем этом некая фальшь, Америго Бонасера чуял ее нутром, хотя пока еще не мог осмыслить, в чем дело.
– Вы поступили как последние подонки, – резко сказал судья.
Да, думал Америго Бонасера, да, именно. Скоты. Животные. Юнцы – глянцевые шевелюры модно подстрижены, на умытых, гладких мордах постное смирение – покаянно понурили головы.
Судья продолжал:
– Вы вели себя как звери в лесу – ваше счастье, что вам не удалось обесчестить бедную девушку, не то отправил бы я вас за решетку на двадцать лет. – Он выдержал паузу, мазнул лисьим взглядом из-под сурово насупленных бровей по изжелта-бескровному лицу Америго Бонасеры, нагнулся к столу со стопочкой судебных решений. Потом нахмурился еще сильней, пожал плечом, как бы превозмогая естественный гнев перед лицом необходимости, и закончил: – Однако, принимая во внимание ваш возраст, вашу не запятнанную прежде репутацию и доброе имя ваших родителей, а также учитывая, что закон, в неизреченной мудрости своей, не призывает нас к мести, я приговариваю каждого из вас к трем годам тюрьмы. Условно.
Лишь сорокалетняя профессиональная привычка управлять своей мимикой дала силы похоронщику Бонасере скрыть прилив негодования и злобы. Его дочка, юная, хорошенькая, еще лежит в больнице со сломанной челюстью, а этим скотам, этим animales, позволяют гулять на свободе? Значит, перед ним ломали комедию. Он смотрел, как сияющие родители сбились тесной кучкой возле своих ненаглядных чад. Еще бы им не сиять, им есть чему радоваться.

***
Наконец, долго молчавший ННН дорвался до микрофона и радостным голосом известил:
- А теперь, господа, и нечто весёленькое! Мы сэкономили Наше Всё на финал. Не взыщите, так как не корысти ради, а так по дури…

«По Пушкину» (пародия).

«Мой дядя самых честных правил…»
Он лошадьми свободно правил,
Но ездил он, увы, без правил
И экипаж в кювет направил.
Свою ошибку он исправил:
Чинил он колесо, рессору,
И из избы не вынес сору.
Всё было тихо, шито-крыто,
Глубокой тайною покрыто.
Лишь Пушкин обо всём проведал,
В своих стихах про то поведал.
Он в доме Лариных обедал
И лакомств разных там отведал.
Пришёл и дядя «честных правил»,
Который лошадьми-то правил.
Возьми тут Пушкин и спроси:
«Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Карета, что досталась даром,
Французом сожжена»?
Вспылил тут дядя ненароком,
Поклялся, чуть ли не пророком:
«Не я твой лиходей!
Спроси, хоть у людей».
А люди что?
Послушны, робки.
«Народ безмолвствует» опять…
Им, грешным, лишь бы водки.
Тогда весь мир вращайся вспять!
«А что стряслось с рессорой, дядя?» -
- племянник вдруг спросил.
И дядя наш, в глаза не глядя,
Понуро затвердил:
«Тому не я виною буду,
То кучер, обпившись вином…
Ему я это не забуду,
Иль буду я говном!»
«Чем будешь, дядя?» - не расслышав,
Поэт схватился за перо.
Потом ведь драму он напишет,
А было то давно.
Чело склонил покорно дядя,
Устало посмотрел,
Тряхнул густой когда-то прядью:
«Ты у меня пострел!
Пиши поэму про карету,
Коль любопытен ты,
Упомяни рессору эту,
Колёса и болты».
Поэт, нимало утомлённый,
Застрекотал пером:
«У лукоморья дуб зелёный»
И колесо при нём.
И кот, и кучер там учёный
Всё ходят попусту вокруг.
И дядя с ними удручённый –
Вот и замкнулся круг».

Свою настроил Пушкин лиру,
собравшись кое-что поведать миру.
Играть на ней учился сам,
хотя добился мастерства.
Сыграл он много песен нам
пожалуй лишь из озорства.
Шутник был гений, и порой
осеннюю любил писать порой.
Он в Болдино из-за тоски
подолгу не менял носки.
От этого сердилась часто няня
и запрещала пить ему вино.
Чувствительно у няни обонянье,
и развилось оно давно.
- Смени носки! - кричала няня
и скалкой била по кастрюле.
- Неужто так они воняют? -
кричал в ответ смущённый Пушкин.
- А сам не чувствуешь, поэт? -
она с укором вопрошала.
- Носки я не менял уж много лет.
В ответ она смущённо лишь молчала.
- В носках бессменных скрыта сила
и вдохновение от них.
- Ну, ладно, Сашка! Вроде запах стих.
Арина Родионовна любила выпить...
А, как напьётся песни пела.
За то любил её поэт.
Не нашего ума то дело.
За сим закончим непутёвый стих.

·
Напалмом жечь сердца людей
как во Вьетнаме,
- нам злобный Пушкин завещал.
Стоит на площади и вечно с нами!
Он с постамента нам вещал.
Свой памятник сам чистит от помёта,
но гадят голуби подобно пулемёту.
К тому ж металл позеленел.
Уж лучше бы из камня.
Завидует он своему соседу Вовке,
стоящему на Маяковке.
Без очереди тот сосед
купил в историю билет.
Не зря так глотку драл
и Ленина хвалил, да и меня ругал.
Ему я это не прощу
и на дуэли применю пращу!
А мне ж Дантеса кто-то подсуропил.
Да и жена всё делала назло.
Не жизнь, а только лишь проблемы.
На брачном ложе лишь дилеммы.
Но на мои сюжеты написали много опер.
Хотя бы с этим повезло.

Мы вспомним о царе Салтане.
Его дворец был в Тёплом стане.
Он в центре никогда не жил.
Столичный шум не выносил.
Корону тоже не носил.
- Так жмёт она, что нету сил!
Корону подарил царю гламура.
Приехал тот в Москву с Амура.
В Москве тот шороху навёл
и захватил телеэкран.
С Салтаном дерзко себя вёл,
нанёс душевных много ран.
- С тебя корону я сниму,-
грозил Салтан ни раз.-
Я поступил не по уму!
Ошибся в первый раз.
- Салтан, корону не отдам! -
дерзит король гламура.
Салтан наш злобу затаил,
насупил брови хмуро.
- Найму я киллера ему.
Получит пулю-дуру.
Гламурщик тот прознал об этом,
пошёл к Кобзону за советом.
Кобзон мудрейший дал совет:
- Купи себе бронежилет.
Король гламура так и сделал,
обезопасив своё тело.
Салтан прожил уж много лет,
но не носил такой жилет.
- Так как же наказать нахала?
А если сжечь его напалмом?
"Напалмом жечь сердца людей", -
советовал нам Пушкин.
Сгорит проклятый тот злодей,
от пяток до макушки.
Доволен сделанным Салтан.
Покинул свой он Тёплый стан
и перебрался в Пакистан.
Теперь он стал добрее -
ведь климат там теплее

Запоем частым наслажденье
могу вам лишь рекомендовать.
Стаканов водкой наполненье
чудесный звук не передать.

Но Пушкин пьяницею не был.
Он поклонялся каждой бабе.
Его же предок Ганнибал
в гнезде жил на высоком баобабе.

Но и, конечно, Ганнибал
всех африканских баб е**.
Е*** он страстно, беспощадно
и бранью исходил площадной.

Затаскивал он баб в гнездо.
От них летели только перья.
Так поступал позднее Берия.
Прошло с тех пор лет больше сто.

Упала баба из гнезда -
порвалась у неё п***а.
Но он ей не помог ничем -
Его был ненасытен член!

А Пушкин перьями писал,
гусиными притом.
Поэтом русским вскоре стал
и не один создал он том.

Но и до женщин был он слаб,
под юбки всё заглядывал.,
Хватал за задницы он баб
и вёл себя расхлябанно.

Его Дантес подкараулил.
Служил Дантес в СС.
Он был повеса из повес
да и ещё картежный шулер.

Поэту предложил сыграть
на деньги, а не на щелчки.
Дантеса цели ведь мелки,
ему бы долг отдать.

Поэт продулся до кальсон,
не веря, что не сон.
Смеяться стал над ним француз.
Поэт не перенёс конфуз.

Направив в сердце пистолет,
себя представил монументом.
"Я буду вечен сотни лет!"
И застрелился тем моментом

***
- Ну, и об Антоне Палыче мы не всё сказали, а и о нём есть кое-что весёленькое! Тоже из наилучших побуждений. В начале романа мы по нему прошлись вскользь, но, а сейчас – по существу!

Чехов болел чЕхоткой,
но лечился не в охотку.

Заразился ею он,
когда сел не в тот вагон.

Ехал он на Сахалин,
остров сопок и долин.

Каторжане там его,
приняли за своего.

- Что ты кхекаешь так, дядя?
- вор спросил, в глаза не глядя.

- Кашель сей меня замучил,
но я в детстве был могучим.

Став писателем, ослаб я.
- Много написал ты, б**?

- Я врачом сначала был,
чуть больного не убил...

- А за что его ты, батя?
- Да он мозг мне за*бати!

- Ты писака нервный, значит?
- Пожелайте мне удачи.

- Потребляй от кашля водку,
поезжай теперь в Находку!

Чихал Чехов часто -
склонен был к простуде.
Любил он мясо:
возьмёт овцу зарубит.

- Чавой-то Вы жестоки так?
- соседи возмущались.
- Цена овце пятак!
(Спросившие смирялись).

Точил он по ночам топор,
чтоб острый был как бритва.
Писателю ведь от того позор,
но он читал молитвы.

Он грешник был большой.
Ночами волком выл...
Владел он также и косой,
в саду траву косил.

Но топором владел он лучше -
мог дерево срубить.
А если встретит дика зверя,
то мог и зарубить...

Когда ж он пьесы-то писал?
Естественный вопрос.
Обычно, как заболевал,
когда заложен нос!

«Такой вот он, Чехов» (вольная версия).

Короткие рассказы Чехов
Писал всем людям на потеху,
Пером своей сатиры
Играл на струнах лиры.
Чехов любил смех,
Смех любил Чехова.
Смех
Принёс ему успех!
Голову, укутав мехом,
На прогулку вышел Чехов.
К чехам был он не причастен,
Был он беден и несчастен.
Чехов русским был насквозь…
Мех покрыла изморозь.

Было холодно на даче.
«Дядю Ваню» только начал.
Утомился он немного,
Вышел молча на дорогу.
В голове сверлит сюжет.
От него спасенья нет.
Диалоги,
Монологи,
Эпилоги
И прологи
Бороздят извилины мозга,
Стегают слова как розги!
- О Чехов, эх Чехов, ах чехов! – вздыхает толпа.
Утирая платком капли пота со лба,
Расстегнул он доху.
Охи-вздохи кругом. Не дадут отдохнуть.
Одиночества нет и покоя ему.
Как он пишет, не важно ведь людям.
Часто снимал с глаз людских пелену.
Кой-кому он казался и скучен и нуден.

Усадьба «Мелехово».
Мелит мельница невдалеке.
Лето.
Все одеты налегке.
Степь описал он в рассказе,
Весь Сахалин облазил.
А теперь он пишет драму…
Стукнула окошка рама.
Снова гости, снова дамы.
Воздвигнуть бы стены,
Выкопать дамбы
И дом обнести крепостною стеною,
Поставить бы пушки – гостей всех долой!
Но это мечты, а в жизни иначе.
Гостям не откажешь, хоть плачь ты.
Отдаться им, что ли на съеденье, коль не найти уединенья?
- Ох, какой он недотрога,
Этот тип из Таганрога, -
- восклицает дама томно. –
- Пишет длинно, многотомно…
А вот и Лика Мизинова,
Невообразимая
Образина,
Вышла из магазина.
Несёт покупки,
Надула губки.
Письмами её наполнен стол…
Лишь на сто дней Наполеон
Вернул себе свободы престол!
Но я не полководец,
Хотя холостяки лихой народец.
Не «Эльбу» бы мне, а «Святую Елену»!
Сам бы уехал туда непременно.

Потом был Крым и Книппер-Чехова,
И телефон-помеха.
Врывались к нему как в хату
Мхатовцы
Как в стаде овцы,
Ловцы ролей.
Раньше играл всё принцев да королей.
А теперь «Чайку» по-чеховски отведали,
Рвут её на части, точно не обедали.
«Чайку»
Только почитай-ка,
Замечтай-ка
над «Чайкой»,
все тонкости подмечай-ка!
Чай,
Остынет твой чай!
Читай
И времени не замечай!
Парят чайки над Ривьерой,
Провалилась «Чайки» премьера.
Построить бы клипер
И вместе с Книппер
Махнуть бы в море,
Развеять горе!
Но не построил клипер мало тонный
Антон,
Придав словам лишь бодрый тон,
Отвечал в телефон «пардон».

Вырублен «Вишнёвый сад» (Врубель сад не вырубал!),
Уехали и «Три сестры».
На берегу горят костры –
Дворники сжигают сухую листву:
Листок к листу…
Листок к листу
Он пишет повесть ту,
Что нам завещано читать,
Любить и свято почитать.

Таков ли был Чехов?
Трактуем мы вольно здесь образ его.
Разве был он безвольным?
Нет. Воля была у него непреклонной.
Среди литераторов мощной колонной
Возвысился он.
Его гениальность
В расчёте на дальность.
Как в море маяк, излучающий свет,
Пронзает пространство он множество лет.

***
Ну, и последний Великий Призрак в нашем списке.

Леонардо ди сер Пьеро да Винчи — итальянский художник (живописец, скульптор, архитектор) и учёный (анатом, естествоиспытатель), изобретатель, писатель, музыкант, один из крупнейших представителей искусства Высокого Возрождения, яркий пример «универсального человека». Детство Леонардо да Винчи родился 15 апреля 1452 года в селении Анкиано близ Винчи: недалеко от Флоренции в «Три часа ночи» т.е в девять вечера(по современному отсчёту времени) Отмечено в дневнике деда Леонардо(дословный перевод) «В субботу, в три часа ночи 15 апреля родился мой внук, сын моего сына Пьеро. Мальчика назвали Леонардо. Его крестил отец Пьеро ди Бартоломео». Его родителями были 25-летний нотариус Пьеро и его возлюбленная, крестьянка Катерина. Первые годы жизни Леонардо провел вместе с матерью. Его отец вскоре женился на богатой и знатной девушке, но этот брак оказался бездетным, и Пьеро забрал своего трехлетнего сына на воспитание. Разлученный с матерью Леонардо всю жизнь пытался воссоздать её образ в своих шедеврах. В Италии того времени к незаконнорожденным детям относились почти как к законным наследникам. Многие влиятельные люди города Винчи приняли участие в дальнейшей судьбе Леонардо. Когда Леонардо было 13 лет, его мачеха умерла при родах. Отец женился повторно — и снова вскоре остался вдовцом. Он прожил 67 лет, был четырежды женат и имел 12 детей. Отец пытался приобщить Леонардо к семейной профессии, но безуспешно: сын не интересовался законами общества. Мастерская Верроккьо Мастерская Верроккьо находилась в интеллектуальном центре тогдашней Италии, городе Флоренции, что позволило Леонардо обучиться гуманитарным наукам, а также приобрести некоторые технические навыки. Он изучил черчение, химию, металлургию, работу с металлом, гипсом и кожей. Помимо этого, юный подмастерье занимался рисованием, скульптурой и моделированием. В мастерской часто бывали такие известные мастера, как Гирландайо, Перуджино, Боттичелли и Лоренцо ди Креди. Впоследствии, даже когда отец Леонардо принимает его на работу в свою мастерскую, он продолжает сотрудничать с Верроккьо. В 1473 году, в возрасте 20 лет, Леонардо да Винчи получает квалификацию мастера в Гильдии Святого Луки. Побежденный учитель В XV веке в воздухе носились идеи о возрождении античных идеалов. Во Флорентийской Академии лучшие умы Италии создавали теорию нового искусства. Творческая молодёжь проводила время в оживленных дискуссиях. Леонардо оставался в стороне от бурной общественной жизни и редко покидал мастерскую. Ему было не до теоретических споров: он совершенствовал свое мастерство. Однажды Верроккьо получил заказ на картину «Крещение Христа» и поручил Леонардо написать одного из двух ангелов. Это была обычная практика художественных мастерских того времени: учитель создавал картину вместе с помощниками-учениками. Самым талантливым и старательным поручалось исполнение целого фрагмента. Два ангела, написанные Леонардо и Верроккьо, недвусмысленно продемонстрировали превосходство ученика над учителем. Как пишет Вазари, пораженный Верроккьо забросил кисть и никогда больше не возвращался к живописи.
Шрифт:
- 100% +

«О ложных науках».

Огонь истребляет ложь, то есть софиста, и являет истину, разгоняя тьму. Огонь предназначен истреблять всякого софиста и есть изъяснитель и истолкователь истины, ибо он свет, который рассеивает тьму, скрывающую сущность вещей. Огонь разрушает всякого софиста, то есть обман, и один являет истину, то есть золото.
Те, кто хотят разбогатеть в один день, долгое время живут в великой бедности, как бывает и будет вовеки с алхимиками, ищущими делать золото и серебро, и с инженерами, которые хотят, чтобы стоячая вода из самой себя давала движущую жизнь путем постоянного движения, и с некромантами и заклинателями, стоящими на вершине глупости.
О искатели постоянного движения, сколько пустых проектов создали вы в подобных поисках! Прочь идите с искателями золота.
Лживые толмачи природы утверждают, что ртуть есть общее семя всех металлов, о том не памятуя, что природа разнообразит семена соответственно различию вещей, которые хочет произвести в мире.
И если бы все же бессмысленная скупость привела тебя к подобному заблуждению, почему не пойдешь ты в горные рудники, где такое золото производит природа, и там не сделаешься ее учеником? Она тебя наверняка исцелит от твоей глупости, показав, что ни одна из вещей, делаемых тобою в огне, не будет той, которыми она сама пользуется для произведения золота. Нет здесь ни ртути, ни серы какой, ни огня, ни иной теплоты, кроме теплоты природной, живительницы мертвого мира, которая покажет тебе ветвления золота в лапис-лазури или ультрамариновой сини – краске, неподвластной огню. И, внимательно рассматривая эти ветвления золота, ты увидишь на концах их, что они медленно и постепенно растут и обращают в золото то, что соприкасается с ними. И заметь, что здесь-то и обитает растительная душа, произвести которую не в твоих силах.
Сагома должна быть из Венеры, Юпитера или Сатурна и вновь и вновь должна быть бросаема в лоно своей матери; следует пользовать ее тонким каджаном, и сагомируемое должно быть Венера и Юпитер, наносимый на Ареневу. Но сначала испытаешь ты смесь Венеры и Меркурия с Юпитером, делая так, чтобы Меркурий убежал. И затем провулкань хорошенько, чтобы Венера и Юпитер перенептунились сколь возможно мельче.
Научись сохранять здоровье, что тебе тем более удастся, чем более будешь беречься врачей, ибо составы их относятся и роду алхимии, книги коей многочисленны не менее тех, что существуют о медицине.
Всякий человек хочет накопить капитал, чтобы дать врачам, разрушителям жизни, поэтому они должны быть богаты.
Медицина есть восстановление согласия стихий, утративших взаимное равновесие; болезнь есть нестроение стихий; соединенных в живом организме.

И стишок в догонку «Да здравствует да Винчи!»

Эпиграф: «Чем с большим числом людей ты будешь делиться своими трудами, тем меньше ты будешь принадлежать себе».

Леонардо да Винчи.
В вечность Крепко ввинчен,
Интерес к да Винчи
Взрывно взвинчен.
Мастерство его рук многоразово
Было алмазным.
Унизан успехами путь его,
Но слава пришла не сразу.
Успех Леонардо –
Прыжок леопарда!
Его труд
Равен добыче руд.
Краски тёр
Как полотёр.
Тогда ведь всё делали сами
Как теперь в Универсаме.
Картины писал, чертил, изобретал
Под звуки лютни и гитар.
Под звуки эти
Ел и спагетти.
Гремели обвалами
Карнавалы,
Трескались стелы
От тарантеллы.
Башня Пизанская, -
В буйстве танцев –
Наклонись, но не падай,
Пляши до упаду!
Фресок
Блеск,
Темпера и масло.
Свежи и ласковы,
Векам неподвластны,
Его краски!
Ум был остёр как хребет осетра!
Мона Лиза не его ли сестра?
Лукавством пронизана
Улыбка монализина.
Ах ты, Лиза,
Подлиза,
Опусти глаза,
Егоза,
Мужчинам гроза!
«Тайная вечеря» -
Тайна и теперь.
Я в это верю ежевечерне!
Я за Леонардо
Грохну петардой,
Петраркой портрета его назову,
Данте-педанта в свидетели призову.
Много бы теперь дали ему призов:
От самого верха до самых низов,
Увешали бы стены до карнизов,
Засыпали бы много тазов.
Ни в ком из нас Эпоха Возрожденья
Не вызывает возраженья.
История дала нам чудный шанс,
Он назывался Ренессанс.
И не повторится тот сеанс,
Прошла эпоха наслажденья,
Была прекрасной та пора.
То не эпоха топора,
Но нам заканчивать пора.
Да здравствует да Винчи
И нынче!

КОНЕЦ
2020

© Георг Альба, 2020
Дата публикации: 07.06.2020 13:23:42
Просмотров: 1637

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.