Свет, или письмо из прошлого в прошлое

Денис Амирджанов

Форма: Миниатюра
Жанр: Любовно-сентиментальная проза
Объём: 9254 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

(последняя редакция)

Как я скучаю по прошедшему. Люблю так скучать. Часто в преддверии ностальгии включаю тихую, нежную, притягательную своей простотой и гениальностью музыку, ложусь на всегда мягкий и принимающий форму тела диван цвета индиго, и, глядя в потолок, как алкоголик, насыщаюсь опьяняющей грустью. И до того эта тоска манит своей сочностью, затягивает, засасывает, как мощный пылесос, что невольно наворачиваются блестящие слёзы, ещё минута, и вот я уже чувствую их горько–соленый привкус на обветренных губах. Щимит грудь, а в ней отчаянно выстукивает ровную дробь разрывающееся сердце, и в памяти тонкой плёнкой проплывают по потоку сознания почти забытые, но не потерявшие своей пестроты моменты этой прекрасной и отвратительной жизни.
Когда-то давно я затеял бессмысленный и безуспешный спор с одной знакомой, ее звали Любовь, о том, что если человек умеет плакать, пусть даже специально, ведь если он может приказать слёзам литься, это значит, что ему грустно всегда, но, вопреки всему, он держится, а когда даёт волю чувствам, тогда и происходит то, что со стороны называется «плакать специально», это доказывает, что душа его живёт и стремится к чему–то, пусть даже иногда недоступному, но всегда бесспорно нужному, будь то оставленные неизвестно как далеко близкие - люди вросшие в тебя, ставшие твоей неотъемлемой частью, разлука с которыми сродни расставанию с собственным разумом; или растерянные по солнечным улицам дни, укрывшиеся в вечно сырых и пахнущих плесенью тёмных подвалах со спёртым воздухом и облезлыми стенами. Дни, в которые как бы ни стремился, не вернуться никогда, потому что и ты остался там и скучаешь не по ним, а, прежде всего, по тому человеку, который когда-то назывался тобой.
Случается, остановишься тёмным, непроглядным вечером и долго смотришь на снег, пролетающий под голубым светом дорожного фонаря. И, кажется, что мерцание фонарного света стремится напомнить тебе о чём–то давно и напрочь забытом, канувшем в реку Лету, в которую не зря так верили древние греки. О чём–то таком, что ты знал всю жизнь и даже намного раньше, а сейчас из–за легкомыслия забыл это - самое ГЛАВНОЕ, возможно, единственно ГЛАВНОЕ. Каждая снежинка, беззвучно падающая с небес, как человек, имеющая свою единственную и неповторимую форму, подаренную ей природой, содержит в себе больше истины, смысла и реальности, чем весь этот ареальный мир, а ты стоишь под фонарём, глядя на медленно опускающиеся белые хлопья, на эту небесную манну, на эти холодные перья голливудских ангелов вспоминая…, и наслаждаешься тем, как они таят у тебя на лице, разбавляя ручейки, бегущие из глаз. Становится даже неясно, плачешь ты или это небо оплакивает твою, безвозвратно ушедшую, память. А окна в домах такие же жёлтые как тогда, когда их не было, а были лишь квадратные отверстия в пространстве, излучающие уют.
Я тщетно объяснял ей эту несуществующую для неё аксиому, а Любовь глупо хлопала своими огромными красивыми глазами и что–то наивно, не в тему лопотала про то, что мужчины не должны плакать. После таких слов я громко рассмеялся над собой. Над тем, что надеялся на понимание. А два её океанических глаза на всю глубину окрасились в цвет первобытного ужаса с оттенком детского страха. Больше я ни с кем не говорил об этом, боялся наткнуться на стену.
Если человек плачет от тоски по лучшему из того, что он испытал, так как плачет мать, вспоминающая, как взяла впервые на руки своего убиенного ныне сына, так как проливает скупую слезу старичок, вспомнивший свою женитьбу на «девушке», ворчащей у печки, то это есть одна из самых светлых вещей, способных существовать под этим небом. В такие моменты человек становится ближе к истинному себе, к заключенному в нём под семью замкАми узнику – доброму сердцу. К своеобразному богу, который ещё очень слаб, но со временем войдёт в душу каждого и провозгласит там ИМЯ своё. А ИМЯ его - Великая Милость.
Вспоминаю, а точнее поминаю, казалось бы, невзрачные, ничего не значащие, но, тем не менее, самые лучшие и самые невозвратимые моменты.
…Как Илья высмотрел в читаемой тобой книге что-то неприличное и начал тебя подначивать, делать полушуточные, двусмысленные намеки, а ты, возмутившись, ответила, что читаешь произведение вовсе не оттого, что в нем встречаются такие слова как "е…ся", а потому, что там, помимо напечатанных почти на каждой странице непечатных слов, есть много всего умного и интересного. Тогда я кинул на тебя быстрый взгляд, и он, встретив твой ответный, сразу неспециально превратился в «небыстрый». А уже через миг мы громко издавали весёлые звуки, которые, кажется, принято называть смехом, и я, наблюдая странный блеск в твоих глазах, который иначе, как лучезарный, и не назовешь, уже не чувствовал в тебе незнакомого человека, и, наверное, мысленно записал тебя в мысленный список "своих". Тех, кто уже был в этом мысленном списке, когда на свете не было ещё ни одной мысли…
…Как я напрочь забывал твоё хорошо запоминающееся имя, а ты повторяла его, а вслед за ним в очередной раз озвучивала не менее простое прозвище, так как предполагала, что его мне будет легче усвоить. Я же очередной раз соглашался с тобой, кивал и глупо улыбался, как ни странно совсем не ощущая себя идиотом. Находясь вне категорий "умный - глупый", я находился в единственной существующей для меня тогда категории "счастливый". А потом мы шли пить разливное пиво на набережную, которая больше походила на обыкновенный берег…
…Как с холодом и с Женей мы неровно стояли на мосту. Холод проявлял себя чётко, настолько подвергал нас своему влиянию, что казалось сейчас он выкристаллизуется из воздуха и станет третьим членом нашей маленькой компании. Было темно и пьяно, и Женя, видимо, устав от мрачных воззрений на действительность, пытался научить меня видеть окружающую нас красоту, которая, по его словам, была абсолютно во всём (включая и нас с ним). А потом он прыгнул с моста в стылую, мутную реку, соединился с её природной силой, а я понял, наконец–то, понял то, что он имел ввиду. И пока он исполнял танец "тряска замёрзшего", я подавал одежду и что - то плёл о том, как здорово, что я вижу поразительно чудесное, родное, я бы даже сказал, родственное отражение жёлтой луны в ровно–поверхностной, переливающейся яркими электрическими искорками, реке. Та феерия света прошла сквозь меня и, казалось, погладила меня по голове, как сестра шалопая-братишку. Все неурядицы тогда упали в цене, стали не важнее занозы в пальце. А какое значение может играть заноза, если она в пальце чужом? В пальце того, кто проснётся только завтра утром, а сегодня важно совсем другое. Хотя бы то, что за спиной у тебя выросло два крепких, белых «опахала», а в чреве разросся сад блаженных цветов…
…Как мы выбились с Женей на трассе не только из сил, но и из тел. Два неудавшихся "автостопника", дУхами парящие над своими утомлёнными оболочками, которые, кстати говоря, пришлось покинуть именно из-за усталости. Автостопники, для которых слово "стоп" стало намного привычнее, чем слово "авто". Мы знали, что никогда не пожалеем об этом. А лично я был уверен, что не почувствую вины перед Женей за то, что втянул его в эту авантюру. Дальний свет проносившихся мимо автомобилей говорил о том, что всё будет хорошо. И, каким бы наивным это не выглядело, я безоговорочно верил ему. Как оказалось позже, он не обманывал…
…Как мы целый месяц провели под окнами инфекционной больницы благодаря, именно благодаря Женькиной ангине. Этот месяц до сих пор льёт мне на душу из огромного ковша, настоянным на лете, бальзамом.
…Как развевались наши волосы, и тёплый ласковый ветер нежной рукой прикасался к нам. Жадно ощупывал с ног до головы и, казалось, пытался запомнить нас такими, какими мы были: счастливыми и непонимающими своего счастья. Убегающими изо дня в день, неоглядывающимися и неподозревающими того, что надо бы остановиться, или, хотя бы, перейти на шаг. Ветер шептал нам: «Постойте, куда же вы спешите? Там совсем не так как здесь. Вы будете о многом жалеть»…
На эти слова никто из нас не обращал внимания. Их заглушал громкий, заливистый смех. И мы, ещё больше ускоряя свой бег, с горящими, жаждущими нового, глазами устремлялись вперёд, вперёд, вперёд, вперёд…
До тех пор, пока не оказались здесь.
Я не могу представить ничего более странного, чем то, что вижу сейчас в зеркале – улыбающееся лицо и слезы, скатывающиеся из заполненных тоской глаз. Сидя на кухне, я, как кадры на плёнке, прокручиваю в голове моменты прошлого и понимаю, что люди, окружавшие меня, куда-то исчезли, убежали, спрятались, буквально рассыпались на атомы. Где-то глубоко - глубоко внутри меня сидит бессмертная надежда на то, что когда-нибудь они вернутся. Сейчас мне хочется поправить крылатое выражение: "Человек создан для светлой грусти, как птица для полёта". В таком полете, с каждым взмахом памяти всё больше превращаешься в частичку чего-то чистого и светлого, от тебя начинает исходить тепло и нежность, скорбь и радость, и, кажется, будто, внутренний свет вот-вот бликами поплывёт по погружённым в полумрак, обтянутым обоями холодным, мёртвым стенам. И этот блик внутреннего света появляется. Вот он…
Хотя, скорее всего это просто свет от проезжающей мимо меня машины.
Остановите время, держите его крепче, вбейте во все циферблаты гвозди…

Вечно ваш, заблудившийся в прошлом Денис Амирджанов (K.F.)

© Денис Амирджанов, 2011
Дата публикации: 05.04.2011 00:57:19
Просмотров: 2506

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.