Ноктюрн
Сергей Бублий
|
Форма: Пьеса
Жанр: Драматургия Объём: 31475 знаков с пробелами Раздел: "ДРАМАТУРГИЯ" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
С.Кочнев НОКТЮРН Небольшая пьеса для камерной сцены Моему Учителю, Евгению Николаевичу Агурову. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ, Народный артист ЛАРИСА ЕВГЕНЬЕВНА, костюмер-реквизитор, юна ХОРЬКОВ АНАТОЛИЙ МАТВЕЕВИЧ, ночной администратор гостиницы ЛИЗУНОВ МАТВЕЙ ВИКТОРОВИЧ, председатель комитета по культуре ЭМИЛИЯ МАРКОВНА Примечание: роли Хорькова и Лизунова играет один актёр. ПРОЛОГ В туманном пространстве. На огромном уютном диване пьют чай Василий Михайлович и Эмилия Марковна. Тихонько посмеиваются чему-то, известному только им. Роскошные чайные приборы, тихо звучит ноктюрн Шопена до-диез минор №20. В пространстве разлито спокойствие, уют, блаженство. КАРТИНА ПЕРВАЯ Холодно. Холл в провинциальной гостинице. В окружении многочисленных чемоданов, сумок, кофров, пакетов сидят на клеёнчатом диванчике Василий Михайлович и Лариса. Лариса, явно, в унынии. В.М. пытается ее развлечь. В.М.: Вы, Лариса Евгеньевна, не знаете случайно, куда ушёл этот, с позволения сказать, администратор? Это демагог из команды по фигурному выпиливанию лобзиком? Этот флибустьер в бездарном пиджаке? Л.Е.: Василий Михайлович (улыбается), называйте меня, пожалуйста, просто Лариса … Я не привыкла по имени-отчеству… Знаете… меня никто никогда по имени-отчеству ещё не называл… только для стеба, одноклассник... В.М.: Для стеба, это... в шутку? (Лариса кивает). А зря! Простите, Лариса Евгеньевна, женщин с самого раннего возраста непременно надо называть по имени-отчеству… От этого в них формируется самоуважение… и… как бы это поточнее вам объяснить? К примеру, как ваш папа обращается к вашей маме? Л.Е.: Люся… Людмила… обращался… (куксится) простите, он умер… В.М.: Ах, боже мой, какое несчастье! Извините меня, пожалуйста, прошу вас, я нечаянно причинил Вам боль! Л.Е.: Ничего-ничего! Вы не обидели меня… Просто мне часто кажется, что это случилось совсем недавно… словно вчера… В.М.: Бедная вы моя! Вы очень любили отца?! Л.Е.: Конечно… Он целых восемь раз приходил к нам... Мы с ним долго-долго разговаривали... А один раз он прислал мне открытку на именины, а потом... Потом он заболел... Мама мне объясняла про его болезнь, только я... Ой! Кажется, администратор идёт… Я разберусь сейчас с вашим номером… В.М.: Вы хотели сказать: «Я выясню насчёт вашего номера?» Л.Е.: А какая разница? В.М.: Я потом вам объясню. Спешите, а то он опять куда-нибудь улизнёт. Лариса уходит и вскоре возвращается с невысоким квадратным мужчиной в форменном костюме. Рукава пиджака засучены по локоть, полы заправлены в форменные брюки, на ногах короткие сапоги. Это ночной администратор Хорьков. ХОРЬКОВ: Я, кажется, блин, русским языком тебе говорю. Вынь пробки из ушей. Люкс у нас в гостинице один. Усекла? Один! Сейчас уже почти ночь. Здеся только я и Танька на втором этаже. Это понятно? (Показывает два пальца.) Всё, двое нас... В.М.: Молодой человек! (Хорьков делает вид, что не слышит.) Л.Е. (в ответ тоже показывает администратору два пальца): У нас заказано два номера: люкс для Василия Михайловича и номер на двоих для меня и нашей администраторши, только она ещё не подъехала. ХОРЬКОВ: Не. Ты чё, коза, совсем не врубаешься? Нас двое: я и Танька на втором этаже. В люксе вашем протечка, батарею рвануло. Там сейчас знаешь, что твориться? Бой в Крыму, всё в дыму, ни хрена не видно. Усекла? (Лариса кивает.) Вот! Батарею я отключил. Усекла? (Лариса кивает.) Молодец, а сначала показалась мне тупицей! В.М.: Молодой человек! Какое право вы имеете так разговаривать с женщиной? ХОРЬКОВ: Дед, ты сидишь там и сиди, пока на улицу не выгнали. В.М. (встаёт): Молодой человек! Как вы смеете?! Какой я вам дед?! Л.Е.: Вы что, тормоз? Это же народный артист! Это же сам… это сам… (Плачет.) В.М.: Извинитесь немедленно… как вас там? (Смотрит на бейджик.) Хорьков Анатолий Матвеевич … (Невольно улыбается.) Лариса Евгеньевна, не плачьте, у него даже вывеска имеется… ХОРЬКОВ: Какая вывеска? Что ты несёшь? В.М.: Лариса Евгеньевна, умоляю вас, прочитайте, что написано на этом куске картона? ХОРЬКОВ: Что надо, то и написано, я Хорьков Анатолий Матвеевич, ночной администратор… А кто здесь народный артист, мы ещё разберёмся! В.М.: Вот-вот-вот, я и говорю «хэ» «а» «эм». Лариса Евгеньевна, вы поняли, у него на груди написано, что он хам! ХОРЬКОВ (в крайнем возмущении): Щас мы узнаем, кто тут хам, а кто народный артист… Щас я тебе устрою… (Набирает номер на мобильном телефоне.) В.М.: Лариса Евгеньевна, давайте его опередим? Я вас очень прошу, вот там написан номер отделения милиции, позвоните, пожалуйста, объясните ситуацию. Пусть нам помогут, иначе, для чего они существуют? ХОРЬКОВ: Давай-давай, звони. Там сегодня мой братуха дежурит. Я у него сейчас сам… Вот, кстати, и он… (В трубку.) Салют, брательник, подгони-ка ко мне наряд… Да не, нормально всё… Так, дедок один с малолеткой приехали часа уже три назад, нарушают, буянят… не знаю, бухие, наверное… говорят, что он народный артист… Не, гадом буду, точно говорят… Вот ты мне и выясни, что это за такое народное чудо в перьях... Что? Как зовут? Щас в карточке посмотрю… Не… Люкс затопило… сидят у меня в холле… А ты откуда знаешь? Точно… да… Василий Михайлович… Оба-на! Вот это крен! Откуда я могу знать? Да какие, на хрен, афиши? В каких газетах? Я их сроду не читаю, кроме футбола… А ты что, их читаешь? (В изумлении подаёт трубку В.М.) Вас. В.М.: Спасибо! (В трубку.) Я слушаю. Нет-нет, что вы, всё замечательно. Нас очень любезно встретили… Здесь очень обходительный персонал… Это вы про брата вашего говорите? Ну что вы? Он делает всё, что в его силах… Да-да, протечка… Но он сам лично устраняет… Нет-нет ничего особого нам не надо. Буквально несколько минут, и нас поселят в прекрасный номер… Не волнуйтесь, пожалуйста… Что? Да-да, передаю трубку. (Мужчине.) Вас. Передаёт трубку, неожиданно начинает хватать ртом воздух и беспомощно оглядываться. Администратор и Лариса подхватывают его, ведут к диванчику. Хорьков параллельно орёт в трубку. ХОРЬКОВ: Слышь? Братуха?! Скорую вызывай, скорую… Плохо ему… Откуда я знаю? Вызывай!!! Темнота. КАРТИНА ВТОРАЯ Маленький номер «эконом-класса» в той же гостинице; обшарпанные стены, удобства в коридоре, в номере присутствует только умывальник с холодной водой, кран, впрочем, выломан с корнем. Из мебели: кровать, прикроватная тумбочка, шкаф,табурет, кресло, небольшой столик. Вместо люстры лампочка без абажура. Никаких других «признаков цивилизации» не наблюдается. Под умывальником свалены сантехнические инструменты и остатки запчастей, вероятно после недавнего ремонта. … В.М.: Нет, не Василий Михалыч. По-японски это очень смешно звучит: Вадьжири Михариси. Л.Е. (смеясь): Вадьжири Михариси? Почему? В.М.: Да будет вам известно, моя юная фея, что в японском языке нет буквы «эль», вот потому-то, несравненная Рариса Евгениевна, и получается Вадьжири Михариси. Мне это так нравилось, что одно время я даже подумывал взять такой сценический псевдоним, но потом, знаете ли, не решился. Мало ли что… Подумают ещё, что я японский шпиён! (Вкусно смеётся). Тогда это было ой как возможно. Л.Е.: Класс! Но вы же ни на какого шпиона не похожи! В.М.: А на кого я похож? Л.Е.: Вы… Вы… (Смутившись молчит). В.М.: Ладно, ладно, не буду вас мучить. Однако, мне сдаётся, что мои биологические часы, которые, в отличие от механических, и даже электрических, практически никогда не врут, так вот, часы эти говорят, что нам пора выпить чаю. Л.Е.: Но вам же нельзя чаю, особенно крепкого! Я знаю, я видела, вы завариваете такой крепкий, что никакое сердце не выдержит! В.М.: Да бросьте, Лариса Евгеньевна, пустое это. Кто сказал «нельзя»? Этот презренный эскулап из скорой помощи, что приехала через полтора часа, когда я уже был свеж и бодр? Беспокоиться надо было лет, эдак, пятьдесят назад. А сейчас уж что? Не люблю я, знаете ли, пустой чаёк… чаишко… Что в нём проку? Ни вкуса, ни крепости, ни аромата! Я, поверьте мне, всегда, при любом правительстве, даже во времена всеобщего дефицита, умудрялся, таки, пить очень хороший, настоящий цейлонский или китайский чай. Особенно ценился, не удивляйтесь, английский «Липтон»… Л.Е.: Вау! А я его не люблю, хотя он крутой! В.М.: Ну что вы? Я же не про этот… современный! Тогда был, заметьте, действительно первоклассный, а не опилки из подозрительных пачечек-пакетиков. Сколько усилий мне это стоило!! Того в ресторан своди, другого на премьерный спектакль в ложу устрой, третьего в санаторий… А! (Машет рукой в пространство.) Что вспоминать?! Зато чаёк у меня всегда был отменного качества. Так что давайте мы не будем ерепениться, а попросим принести нам электрический чайник. Займитесь этим, пожалуйста. Или вы хотите, чтобы я на своих старческих, трясущихся конечностях… Л.Е.: Нет, не хочу! В.М.: Вот и славно. Л.Е.: Я не хочу, чтобы вам опять было плохо! Слышите, не хочу! В.М.: Глупенькая девочка! Ну почему мне должно стать плохо? Я себя прекрасно чувствую, а насчёт ног я же пошутил. Вот, смотрите! (Стремительно встаёт, принимает фехтовальную позицию, вынимает воображаемую шпагу. Декламирует, совершая выпады.) Вы думаете, я сошел с ума? Глядите! Смерть мне смотрит на нос... Смотри, безносая, сама! Пришли мои враги. Позвольте вам представить! Они мне дороги, как память. (Колет шпагой пустоту.) Ложь! Подлость! Зависть!.. Лицемерье!.. (Делает выпады.) Hy, кто еще там? Я не трус! Я не сдаюсь по крайней мере… …Ну, дальше там… плохо помню! Финальный монолог Сирано. Я играл это… Когда же я это играл? Эх! Эмилия Марковна… Вы мне всегда подсказывали… Что ж я без вас? (Воображаемая шпага падает из руки.) О! Несчастье! О, мой жалкий жребий! Потерян любимый клинок! Бегите, Лариса Евгеньевна, бегите скорее за чайником, или горе мне будет… (Неожиданно просто и без всякого пафоса.) Вот не попью чаю, и будет мне горе, и вы, извините, будете в этом повинны, Лариса Евгеньевна. Л.Е.: Ну ладно, ладно! Врубилась! Бегу! Только чайник один на этаже, вы же знаете, придётся ждать… В.М.: Нет, я не против подождать. Я ждать всегда согласен. Ведь жду, чтоб чайник нам достать! Вопрос предельно ясен! Л.Е. (улыбаясь): Как это у вас всегда получается? В.М. Потом объясню, за чаем. Л.Е.: Ну я же не тормоз, бегу. (Уходит.) В.М. сникает и со стоном опускается в кресло. Затем вынимает из кармана паспорт в кожаной обложке и из неё достаёт крохотную фотографию. В.М.: Такие, вот, дела, Эмилия Марковна. Нет-нет, только не надо меня упрекать, я чист перед вами, как хрустальная люстра, которую вы забрали с собой. Зачем вам нужна была именно люстра, ума не приложу… Впрочем, я что-то особенно много сегодня болтаю… Вы были абсолютно правы, я стал под старость болтливым, сентиментальным и… как ни парадоксально… опустошенно-холодным. То-есть я сентиментален по отношению ко всему ушедшему, а в настоящем я совершенно эмоционально пуст. Вы, Эмилия Марковна, кроме люстры как-то незаметно увезли с собой всю мою любовь. Всю до самого последнего алтына. Нет, я вас ни в чём не обвиняю, упаси боже! Я знаю, что это я, только я один виноват и в том, что вы покинули меня, и в том, что я пуст. Ну-ну-ну, не надо так пугаться, на сцене я лев, я леопард, я Зевс и Посейдон вместе взятые. Я могу сыграть глубоко и подлинно, я могу прожить роль, перевоплотиться... Вы же знаете, Эмилия Марковна, я артист первоклассный… Только не надо мне говорить… Не надо мне напоминать… Да-да, меня… меня… попросили покинуть театр… Но не за бездарность, прошу заметить, как вы помните, я играл главные роли, а за то, что я при всех надавал по морде этому негодяю… Этому директорскому сынку, этому негодяю, который позволил себе оскорбить нашу славную, любимую тётю Асю… оскорбить, унизить женщину! (Тихонько открывается дверь, осторожно входит Лариса с чайником в руках, мнётся у двери, не решаясь прервать монолог.) Унизить женщину при всех, это недостойно мужчины! Что? Что вы говорите?! Да, не спорю, да, она перепутала баночки сметаны и клея ПВА, да, мы наелись салата с клеем! Но ведь никто же не умер! И потом, извините, она ведь в этот день сломала очки… я очень это хорошо помню. Она мне жаловалась, что не успевает никак сбегать домой за другими очками… А этот негодяй! Обозвать пожилую женщину сволочью, мерзкой старухой, тварью, дурой?! Нет другого слова: негодяй! Вы помните его? Вы должны его помнить - Матвей Викторович Лизунов! Вы помните эту фамилию, Лизунов?! Ух, и отмордовал же я его! При всех отмордовал! Вот так! Вот так, вот так! (Даёт воображаемые пощёчины, хватается за сердце.) Лариса ойкает и чуть не роняет чайник. В.М.: Кто это!? Кто здесь!? (Судорожно прячет фотографию, замечает Ларису.) А, моя прекрасная леди! Это вы! Вы так неслышно подошли, что я смущён и жалок! Л.Е. (ставит чайник на стол): А это из какой пьесы? В.М.: Это не из какой пьесы… это… это… Л.Е.: Круто! А я не думала, что вы можете бить человека. В.М.: Я? Никогда. Л.Е.: Как? Вы же только что сказали, что отмордовали этого… Лизунова. В.М.: Ну-у! Сказала-мазала. Подслушивать, между прочим, очень неприлично, даже если вы принесли чайник. Впрочем… Это ведь я фигурально. Я его… я ему… я ему сказал… (Пауза.) Ах, дитя моё милое! Я ему такое сказал… (Пауза. Тяжело вздыхает). Знаете, что я ему сказал? (Снова вздыхает). Ни черта я ему не сказал. Хотел, а не сказал… Подошёл, знаете, к нему в коридоре… вернее, он подошёл ко мне… «Что, - говорит, - Кот Базилио, - он меня так называл «Кот Базилио», - расписание смотришь, распределение? Нету там тебя и не будет. Доиграешь свои два спектакля и можешь…» Тут я к нему повернулся, и так мне захотелось плюнуть в эту наглую физиономию! Еле удержался. «Понял, - говорю, - Матвей Викторович, а вместо меня будете кого вводить?» А он мне: «Я сам, - говорит, - введусь, не хуже твоего сыграю, я уже все ваши фортели наизусть выучил». И откуда столько наглости, столько хамства в одном человеке? Уму непостижимо! Л.Е.: И он что, ввёлся вместо вас? В.М.: Не знаю, может быть… вряд ли… я в тот же день в больницу попал… первый раз сердце… а потом сразу отпуск начался… потом… Потом я переехал в Москву. Поверьте, я не стремился, даже не мечтал... И вдруг звонок... Мы с Эмилией Марковной на седьмом небе были от счастья, и, хотя я ещё не совсем оправился, собрались буквально за два дня и фюить! Слушайте, Лариса Евгеньевна, вы меня заболтали совсем… Л.Е.: Я? Заболтала? В.М.: Шучу, шучу, не обижайтесь… Чайник-то уже простыл, я думаю, заново придётся кипятить. (Трогает чайник.) Нет, смотри-ка, ещё не успел. Давайте-ка, будем приготовлять чай! Л.Е.: Как вы иногда смешно говорите! По-старинному… красиво… В.М.: Славная моя Лариса Евгеньевна! И говорить, и одеваться, и есть, и жить все-таки лучше красиво, получая от этого удовольствие… Разве это плохо? Меня так учили, меня так воспитывали, и мне это нравится… Впрочем, я не собираюсь менторски наставлять вас, я просто хочу заняться поскорее чаем, пока чайник… (делает паузу) не простыл… Л.Е.: Но разве правильно говорить, что чайник простыл? У него что, горло болит? В.М. (весело): Вот-вот! Именно! Про эту путаницу я знаю очень давно. Горло у человека может заболеть, когда он простудится. Простыл, это значит остыл, а простудился - заболел. Да вы не переживайте… Есть многое на свете, друг мой Лариса Евгеньевна, что и не снилось вам и мудрецам… Л.Е.: А я знаю, это… это... это этот… Чацкий, мы проходили! В.М. (хохочет): Га… Га… Гамлет! Давайте всё-таки займёмся чаём… Вы меня очень обяжете, если, тем не менее, принесёте новую порцию кипятка. Уж извините, но теперь у этого чайника точно «горло болит». Лариса трогает чайник. Л.Е.: Очень не хочется идти, но вы правы, он действительно… простыл. В.М. мягко аплодирует, улыбаясь. Лариса выливает воду из чайника в вечный гостиничный графин и уходит с чайником. В.М. снова достаёт фотографию. В.М.: Вы знаете, Эмилия Марковна, а ведь молодое поколение не такое уж безнадёжное. Только что я снова имел счастье беседовать с очень юной и, похоже, вовсе не потерянной особой. Её зовут Лариса Евгеньевна, ей девятнадцать лет, и мы познакомились сегодня утром в нашем автобусе. Только не подумайте, что я езжу в автобусах исключительно с целью знакомства с юными особами. В автобусах я, как вы должны помнить, езжу в случае надобности передвижения… ибо личного авто не имею и не желаю иметь. А! Возможно вас смущает томик Бернарда Шоу с «Пигмалионом», который имеется у меня в дорожной сумке? Ну да, читаю! И даже получаю несказанное удовольствие, несмотря на то, что читаю эту пиэсу… даже не помню в который раз. Ах, да! Забыл вас проинформировать, что нахожусь ныне в гастрольной поездке, пребываю с осьмнадцати часов в городе… в городе пребываю… постойте-постойте… я упустил эту важнейшую деталь… Не надо так иронически на меня смотреть, вы знаете, что с памятью у меня, слава господу… но я даже не подумал спросить, как именуется сей град, в котором ныне пребываю. Нехорошо упоминать к ночи, но, чёрт возьми, я действительно не знаю, в каком городе нахожусь! (Встаёт, подходит к окну, всматривается в ночной мрак.) Ну, конечно: аптека, улица, фонарь… и ни малейшего указания… Впрочем, этого и следовало ожидать… (Слышит шаги, прячет фотографию.) Входит Лариса с чайником. Л.Е.: Беда, Василий Михайлович! Настоящая беда. В.М.: Ну уж и беда? Что случилось? Л.Е.: Воду отключили… (Куксится.) В.М.: Ну что вы, моя драгоценная, моя юная леди! Разве это беда? Думаю, что это аварийная бригада в поте лица устраняет аварию в единственном люксе. Какая же это беда? Л.Е.: Конечно! А что же это такое? Стопудово, беда! Воды-то нет, и, говорят, до самого утра не будет. Аварийной бригадой здесь не пахнет, она здесь не при чём. Воду тут постоянно на ночь отключают, мне Хорьков сказал. В.М.: И зачем же так горевать? Выход всегда есть. Тут нам пригодится что? Л.Е.: Что? Что нам может пригодиться? В.М.: Наш «эн зэ» - неприкосновенный запас, и вы сами мудро об этом позаботились. Л.Е.: Когда? Чего-то я не догоняю… В.М.: А кто воду из чайника вылил в графин? Разве не вы? Л.Е.: Вот дура! Ну почему я такая дура? В.М.: Т-ш-ш! Наоборот! Вы поступили очень разумно, дальновидно и рачительно! Так что нет никакого основания себя бичевать! Сейчас мы перельём воду обратно в чайник, подогреем и будем наслаждаться, наконец, фантастическим чайным букетом! Ну! Лариса торопливо хватает графин, он высказывает из её рук и… В.М., совершив головокружительный прыжок, успевает поймать его буквально в сантиметре от пола. Л.Е. (в ужасе): О-о-й! В.М.: И совсем не «ой»! Графин цел, вода присутствует, электричество, надеюсь, вместе с ней не отключат, так что наши перспективы ясны и радужны, как и всегда! Смелей! Без колебаний и сомнений! Переливают воду из графина в чайник, и Лариса уходит с ним. В.М. грузно опускается в кресло и закрывает глаза. В.М.: Да… тяжело пожатье каменной десницы! (Морщится от боли.) Это вам, дорогой мой, не монологи учить на диване лёжа! Это… значительно ответственней… и … интересней… (Пауза.) Уж не посмотреть ли вам, Василий дорогой Михалыч, пиэску? Вы думаете? Да, милостивый государь, думаю? (Пауза.) Ну, не посмотреть, так не посмотреть… Монологи я помню… Так, эту сцену… помню… Ага! Вот здесь… а здесь не помню! Хотя, нет, помню! (Напевает.) Я всё помню, Я всё помню, Я всё помню, Я всё по мню я всё по мню я всё по мню я всё по мню я всё! Прэлестно!.. Однако, где же мой гонец за кипятком? Неужели нужно так долго ждать, пока закипит это чудо инженерной мысли, прошлого, впрочем, века? (Пауза.) Чувствую, что придётся идти на выручку. (С трудом встаёт и тут же садится обратно.) Хо-хо, маркиз! Да с вами… с вами… нет, этого нельзя допустить, Эмилия Марковна вас не поймёт, а впоследствии, возможно, будет даже упрекать… (Собирается с силами.) Куда девался прежний жар?! Да вы грустней пустой бутылки! (Встаёт.) Я отражаю ваш удар! (Выпрямляется.) И я попал в конце посылки!!! Вот смотрю я на себя в зеркало и думаю: не один же я дожил до такого безобразия? Нет, Эмилия Марковна, вы только взгляните на это дивное ископаемое! Не зря вы покинули меня сорок семь лет назад! Вы всё это предвидели и поступили чрезвычайно дальновидно и мудро. О! Как я вам благодарен! (Вдруг сникает.) Худо мне, Эммочка! Сегодня мне особенно худо! И хотя рядом со мной сегодня эта юная дева, я всё равно говорю тебе, только по очень большому секрету: мне давно так плохо не было! (Пауза.) Надеюсь, вы сохраните мой секрет в тайне? (Пауза. Начинает очень осторожно делать дыхательную гимнастику по Стрельниковой). Если только можно, Авва Отче, Чашу эту мимо пронеси! Хорошо, хорошо… уже лучше… уже значительно лучше… Совсем хорошо… Темнота. КАРТИНА ТРЕТЬЯ Утро. В.М. лежит в постели. Осторожный стук в дверь. В.М. не шевелится. Стук повторяется… повторяется, становится громче и настойчивей, яростней. ГОЛОС ЛАРИСЫ (страшно взволнованно): Василий Михайлович! Василий Михайлович, милый! Вы слышите меня?! Откройте, пожалуйста, Это Лариса!!! Это Лариса Евгеньевна, откройте!!! Боже, что делать?!! Если вы не откроете, я не знаю, что… Я администратора позову! Василий Михайлович!!!! Звук удаляющихся спешных шагов. Пауза. Шаги приближаются. Поворот ключа в замке. Дверь распахивается, на пороге Л.Е. и Хорьков. Л.Е. бросается к постели В.М. Трогает его. В.М. (вскочив от неожиданности): А-а! О, господи? Что случилось? Как вы вошли? ХОРЬКОВ: Ну, я тебе так и говорил – дрыхнет он… в смысле вы спите… отдыхаете… и нечего панику поднимать. В.М. (вынимая из ушей беруши): Что? Что он говорит? Не понимаю... Лариса вдруг начинает плакать. ХОРЬКОВ: Ничего я уже не говорю. Я уже вообще дома, моя смена давно кончилась. Ушёл я. (Скрывается). Л.Е. (сквозь слёзы): Я думала… я думала… Я так испугалась… В.М.: Боже! Добрая душа моя! Славная моя Лариса Евгеньевна! Я вас напугал?! Вы подумали, что я... Что со мной... Милая моя, да неужли я так слаб и немощен, что можно было подумать?.. Ну всё, ну успокойтесь! Всё уже позади, я проснулся в добром здравии и нисколько не сержусь на вас за то, что вы сломали дверь в мой номер... Л.Е.: Мы только замок... Нет, мы не ломали... У администратора запасной ключ... В.М.: ЗапАсный, вы хотели сказать? Впрочем, нет, вы правы – запаснОй, теперь говорят именно так. Л.Е.: Да не в том же дело, как говорить, а в том… а в том… Я безумно испугалась за вас! Ну, нельзя же так, в самом деле! В.М.: Каюсь, каюсь, каюсь! Не предупредил. Виноват. Нижайше прошу простить мою оплошность. Извините, но я хочу встать и одеться. Вы позволите? Л.Е.: Ну зачем же вы спрашиваете? Я что, совсем отстойная? Я что, не понимаю? (Снова плачет). В.М.: Господи! Ну вот, снова вы плачете! Не надо! Кстати, я вовсе не считаю вас… э… Просто… просто так положено. Нужно спросить позволения у… дамы. Тем более у такой… чистой, как вы… Л.Е.: Чистой?! А на самом деле хотели сказать: «глупой»?! В.М.: Нет, просто беда с вами! Даже и в мыслях не имел сказать «глупой»? Вы именно чистая… Вот сейчас я скажу «неиспорченная», и вы перевернёте на свой лад. Даже не знаю, как тут быть? Знаете что? Позвольте мне, всё-таки встать, одеться, совершить гигиенические процедуры… Я сейчас не слишком витиевато говорю? Л.Е.: Не слишком. Только зубы чистить и умываться придётся в дальнем конце коридора. Умывальник там направо в женском туалете. В.М.: Почему в женском? Л.Е.: Мужской туалет и умывальник на третьем этаже, но там сейчас какой-то ремонт. Говорят часа на два. В.М.: Прекрасно! Тогда я попрошу вас принести в чайнике воды, и поспособствовать мне, в смысле, полить на руки. Л.Е.: Ага! Я уйду за чайником, а с вами опять что-нибудь случится! В.М.: Боже! Вы удивительная всё-таки! Чуткая, добрая. Не волнуйтесь за меня. Я прекрасно выспался, чувствую себя замечательно. Жаль только, что разбудили вы меня в самый интересный момент. Мы с Эмилией Марковной только собрались… Фух! Умоемся и будем пить чай. Согласны? Ведь чай у меня…? Л.Е.: Угу. Чай у вас просто потрясный. (Поколебавшись, выходит). В.М.: Потрясный!? Замечательно! Неужели всё-таки придётся осваивать новый русский язык? А что, это даже любопытно! Бодро выскальзывает из-под одеяла. Делает несколько гимнастических движений. Вот как хорошо! И так хорошо! И так! Ой! (Присаживается.) Как всегда! Стоит только сказать, что у меня всё замечательно… (Пробует снова делать гимнастику, напевает «Сердце моё сердце» Д.Тухманова.) Herz, mein Herz, was soll das geben? Was bedranget dich so sehr? Вот так, mein Herz, уже гораздо лучше. А то что же мне – обманывать юное существо? Нет, так не пойдёт! Никакого обмана! Всё просто замечательно! (Заканчивает гимнастику). Однако, помнится, я вчера вечером распаковывал чемодан и халат повесил на спинку стула. Вопрос: где халат? Ну конечно! Добрая душа его, вероятно, убрала в шкаф? (Подходит к шкафу, пытается открыть дверцу). Странно. Кажется, закрыт, а ключа я что-то не вижу. Не унесла же его Лариса Евгеньевна с собой? (Снова пытается открыть дверцу, тянет изо всех сил). Ножка шкафа подламывается. Шкаф накреняется и начинает падать на В.М. Ого! (Подпирает шкаф плечом). Вот это новости! Глупее положения не придумаешь! Главное, на помощь звать стыдно! (Пробует вернуть шкаф в вертикальное положение). Хороший шкаф, тяжёлый! Входит Л.Е. с чайником. Л.Е.: Оба-на! Я так и знала! Опять! (Бросается на помощь). Зачем вы уронили шкаф? Стойте, стойте! Сейчас я… (Пробует выпрямить ножку шкафа). В.М.: Вы будете удивлены, Лариса Евгеньевна, но он сам начал падать… Л.Е.: Сейчас, сейчас… (Ищет, чем бы подпереть шкаф). В.М.: Вы, Лариса Евгеньевна, читать любите? Л.Е.: Не-а! Я кино больше люблю… (Находит под умывальником кусок трубы). Во! Класс! Это нам и нужно! У меня в планшете куча фильмов, из И-нета накачала! В.М.: Откуда накачали? Л.Е.: Из Интернета. В.М.: Простите, насосом накачали? Л.Е.: Ой! Не смешите меня, Василий Михайлович! А то у меня с трубой не получается! В.М.: А я и не собирался вас смешить! Падающий шкаф к этому не располагает… Л.Е.: А к чему располагает?! В.М.: Лариса Евгеньевна, давайте поиграем с вами!? Л.Е.: Оба-на! Сейчас как раз время поиграть! В.М.: Не, вы не поняли, я не про сейчас… Л.Е.: Почему не пОняла? Даже очень пОняла! Тем более что падающий шкаф к этому располагает! В.М.: Да. Мне тоже так кажется… Прочищает, знаете ли, мозги… Ставят наконец-то шкаф на место. Садятся передохнуть. У меня вначале только один вопрос: «потрясающий» это лучше или хуже, чем «потрясный» Л.Е.: Потрясающий, это отстойно! Потрясный круче! В.М.: То есть, лучше? Л.Е.: Стопудово! Лучше! В.М.: Ух ты! Л.Е.: Не «ух ты», а «вау»! В.М.: Значит, вау!? Да! Занимательно! Кстати! Мы же про фильмы не договорили. Какие вам нравятся? Л.Е.: Ой! Разные! Не волнуйтесь, я не отстойная, мне олдовые тоже нравятся! В.М.: Не понял… какие? Л.Е.: Олдовые! Ну… старые, значит. Советские там, буржуйские разные… Вчера вот я такой рулезный фильм смотрела! Вы наверно знаете, вы меня так называли… э… «Моя прекрасная леди» В.М. (чрезвычайно удивлён): Что-что? Вы сказали… Л.Е.: «Моя прекрасная леди» В.М.: Ах вот что?! И как вам фильм? Л.Е.: Потрясный! Одри Хёпберн, просто душка, эта, Элиза! А тот… ну, папаша её… классный! А который учил её, ну, профессор… этот… Хиггинс. Не, зануда, конечно, он, но тоже дядька такой… ничего себе. В.М.: Вот-вот, про это я и хотел с вами поиграть. Л.Е.: Василий дорогой мой Михайлович! Какие тут игры? В.М.: Самые обыкновенные, моя фея, простые и естественные, как в этом фильме. Я хочу, чтобы вы меня научили говорить по-русски. Л.Е.: Оба-на! А я хотела попросить вас научить меня говорить по-русски… Темнота. КАРТИНА ЧЕТВЁРТАЯ. Туманное пространство. В.М. и Эмиля Марковна пьют кофе. Тихая спокойная музыка. Мягкие голоса. Шикарная обстановка. Эмилия Марковна молчит, словоохотлив лишь Василий Михайлович. В.М.: Не терзайте моё сердце, дорогая моя, прошу вас! Очень вас прошу! Тем более что, несмотря на ваш иронический прищур, далее, к несчастью, всё было исключительно целомудренно. А немножко даже жаль, честно говоря! Шучу! Эмилия Маркова тихонько смеётся. Вы правы, моя единственная, как всегда! (Эмилия Маркова снова тихонько смеётся). Что ж, я скажу вам… я имею право… я давно думал об этом… Я очень много об этом думал. У меня было достаточно времени, даже слишком достаточно… Но сначала… Извольте, я вам представлю всё «в лучшем виде», как сейчас положено… Кем положено и когда положено – сие неизвестно… Просто модно так говорить. Дурацкая мода следовать моде. Не хочу и не собираюсь моде следовать. Мода, это нечто преходящее, сиюминутное. Завтра всё это никому не будет нужно… Более того, все будут считать это устаревшим, замшелым, плесневелым, «олдовым»… Это слово вам, вероятно, незнакомо? Так же, как и «стопудово», «отстой», «вау», «потрясно»? (Эмилия Маркова снова посмеивается). Хотел бы вас ещё чем-нибудь удивить, очень хотел бы, но, к несчастью, это всё, что я успел постичь за краткий период обучения. Не надо считать меня неспособным учеником! Наоборот, всё это я успел познать очень быстро, всего лишь за несколько часов... Эмилия Марковна иронически смотрит на него. Ну вот! Вы снова мне не верите? Так я и знал. Ну что ж! Придётся на бис сыграть всю финальную сцену с начала... Нет! Начало было затянутым, пропустим его, и начнём с кульминации. Слышите? (Возникает звук аплодисментов). Так мне аплодировали после этого триумфа. (Крики «браво!») Я, конечно, не стал томить уважаемую публику и немедленно вышел на поклон ещё раз! Потом ещё раз и ещё раз... Встаёт, идёт на авансцену к микрофону, кланяется, прижимает руки к груди. Гром оваций. В.М.: Спасибо, друзья мои, спасибо! (Уходит в кулисы, обращается к Л.Е.). Вот, Лариса Евгеньевна, а вы ещё смели сомневаться! Возьмите этот букет, это вам! Нет-нет, не вздумайте протестовать, вы его заслужили! Тем более что у вас сегодня дебют! Л.Е.: Василий Михайлович… Василий Михайлович… В.М.: Да, я Василий Михайлович! Что у вас с лицом, почему оно такое странное!? Всё прекрасно, моя прекрасная леди! Л.Е.: Сейчас… Только вы не переживайте… Сейчас Лизунов придёт на сцену… В.М.: Э-э... Не понял, кто придёт, какой Лизунов? (Пауза, в ужасе). Лизунов? Л.Е.: Да, тот самый, Матвей Викторович… В.М.: Но, позвольте, как же так, откуда? ГОЛОС ПО ТРАНСЛЯЦИИ: Почётный адрес вручает председатель комитета по культуре Матвей Викторович Лизунов! Звучат фанфары. На авансцену к микрофону выходит человек, как две капли воды похожий на администратора Хорькова, только значительно старше. Одет богато, на пальце сверкает тяжёлый перстень. В руке букет и приветственный адрес. ЛИЗУНОВ: Позвольте мне от вашего имени, от имени всех жителей нашего города, всех поклонников таланта, поприветствовать дорогого гостя, нашего земляка, гордость и славу нашего города! (Аплодирует, зал подхватывает). В.М.: Нет я не пойду, я не могу… (Ларисе Евгеньевне). Возьмите букет Бешеные овации, крики «браво!», «просим!». Л.Е.: Я тогда цветы в гримёрку заберу? (Собирается уходить). ЛИЗУНОВ: Браво, Василий Михайлович, браво! Дорогой наш! Просим вас! Просим! (Аплодирует). В.М.: Нет, постойте! Не уносите цветы... Они могут здесь понадобиться, хотя, впрочем… (Неожиданно). Я иду! (Идёт на сцену). Л.Е.: Василий, дорогой мой, Михайлович! Что вы делаете? ЛИЗУНОВ (прикрыв рукой микрофон, тихо): Ну что, Кот Базилио! Встретились? Улыбайся! Улыбайся, давай, люди же смотрят! В.М. беспомощно оглядывает зал, прикладывает руку к груди, морщится от боли. Затем подходит к Лизунову и, преодолевая боль, даёт ему увесистые пощёчины с одной и с другой руки. Темнота. Звучит ноктюрн Шопена до-диез минор №20. © С.Кочнев, 2014 г. © Сергей Бублий, 2014 Дата публикации: 11.03.2014 16:05:27 Просмотров: 2503 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|