Не суди

Игорь Горев

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 39983 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Не суди

- …Вместить необъятное… нельзя, - Виктор Семёнович для пущей убедительности сделал глубокомысленную паузу, выпучил глаза и обвёл ими своих собеседников, напоминая подводную лодку, выслеживающую вражеский транспорт.
Впрочем, чрезмерных усилий для подобного мимического трюка он не прилагал – его глаза от природы имели некоторое сходство с рачьими: этакие телескопы навыкате, с серыми линзами-бусинками.
В свою очередь я изобразил на лице вопросительный знак. Думаю, получилось убедительно, потому что Виктор Семёнович выбрал меня своей целью и произвёл второй залп своих доводов:
- Да-да. Вот возьмите время. Ото всех только и слышно: прошлое, будущее, - «прошлое», «будущее» мой собеседник произнёс так, будто ввинчивал их с напряжением в это самое «время», - а они понимают, охватывают хотя бы самые приближённые события к их настоящему? Вряд ли! – продолжал утверждать докладчик, снова обводя собравшихся своими телескопами.
- Да ну, тоже мне скажете, - вступил в полемику мой второй собеседник по круглому столу, отклоняясь на спинку стула и отмахиваясь от напирающего рачка, таким знаете движением ладони, как будто хотел прихлопнуть и панцирного и его доводы. – Так, знаете, можно совсем заговориться. – Нет ни будущего, ни прошлого, живи настоящим, так что ли вы предлагаете? Сегодня, кажется, модно говорить, особенно среди молодёжи частенько слышишь: «Живи настоящим, оттянись по полной». Так можно, дорогой мой, обо всём забыть и стать «Иванами, родства не помнящими».
«Рачок» не испугался явного покушения на его свободу слова и даже более – жизнь, он только выставил вперёд руки, оканчивающиеся толстыми короткими пальцами и, поблескивая отполированными ногтями, согласно своей природе, продолжал упорно отстаивать свои позиции:
- Вы не поняли меня, Семён Галактионович, я не призываю становиться иванами. Отнюдь, но я отстаиваю ту точку зрения, что люди не могут объективно судить о прошлом.
Я, не сильно вникая в суть спора, скучая, оглядел пространство, на несколько часов объединившее людей, мебель и прочие арте-факты, долженствующие красноречиво подчеркнуть современный уклад жизни. Увлечения, пристрастия или, наоборот, отсутствие таковых. Так, например, неприхотливость, спартанство, может рассказать потомкам о приверженцах духа, некогда обитающего в этих стенах. Или о душах мелких, скаредных, сберегающих под спудом: «…на какую-никакую плиту надгробную. Чтоб память была». Надо отметить, пространство, в котором я находился, было ограничено гипсовыми стенами, выкрашенными ультрамодной кистью, оставляющей после себя выпуклые кремовые узоры. В центре находился стол и явно главенствовал тут, сверкая дорогой полировкой. В тон ему поблескивал в углу шкаф. Бумаг было немного – зачем перегружать хозяина жизни – в основном фотографии, и целая коллекция бронзово-деревянных безделушек которые собирают туристы по всему миру, этим своеобразным способом помечая территорию своего присутствия. Взгляд задержался на глобусе, пытаясь хоть в нём найти глобальность мысли, её широту. Глобус, играя как новогодняя ёлка своими глянцевыми пухлыми бочками, был всего лишь бутафорией, призванной украшать и не более того. Далее мой взгляд скользил не задерживаясь. Карта России, непременный портрет президента в обязательной рамке. Мою отрешённую созерцательность нарушил сам хозяин кабинета, восседающий за круглым столом, подобно королю Артуру среди своих вассалов. Его кресло скромно возвышалось над остальными. Хотя делать скоропалительные выводы не в моей натуре И я тут же списал особый размер кресла в пользу дородной фигуры самого хозяина – Семёна Галактионовича Ивашкина. Он был в центре, он был над всеми и он задавал тон нашей отвлечённой беседе на «свободную тему»: «как нам обустроить нашу матушку Россию». Не ошибусь, если выскажу догадку: в данную минуту этим была озабочена одна треть, не меньше, россиян. На работе среди коллег, в автобусе препираясь с соседями, на кухне под дружный звон посуды: «ну давай, за неё».
В комнате у чайных пар присутствовали и другие представители новоиспечённого класса избранных. Элиты новой России. Был тут и президент строительной корпорации, и владелец сети магазинов, рядом с которым в вальяжной позе раскачивался в кресле управляющий ночным клубом был какой-то известный адвокат (когда нас знакомили, мне хотелось извиниться за мою бестактность перед его известностью, настолько он был напыщен и горд), издатель одного глянцевого журнала. А также мой школьный товарищ, не случайно оказавшийся в этом бомонде – по старой памяти – сделать пару «нужных» звонков было для него сущими пустяками (он просил не называть его и поэтому весь рассказ он будет выступать под псевдонимом «товарищ» или «мой товарищ»). И совсем случайно, приглашённый одноклассником, попал сюда я, напоминая прибитую щепку у величавого гранитного парапета.
Сквозь отверстия в потолке на всех присутствующих изливались холодные галогеновые лучи, придавая их лицам слегка синюшный оттенок потусторонности.
Не буду рисовать портреты всех присутствующих, дабы не удлинять рассказа. Так художник-баталист, изображая всех, выделяет световым пятном кого-то одного, выразителя, предводителя идущих за ним. И хотя все лица тщательно прописаны, имеют свои прообразы, громкие имена и положение в обществе, но художник точно знает, кто тут главный, и все краски бледнеют перед ним. Собрание было пёстрое в смысле заявленных амбиций, устремлений, вкусов, интересов. Это сразу внимательно отметил секретарь-официант в своей записной книжице:
- Мне зеленый.
- Пожалуйста, чёрный, если можно китайский. Какой у вас?.. хорошо, принесите, со сливками.
- Черный кофе по-турецки. Ах, что вы говорите! кофеварка? Не в песке? Жаль, очень жаль, кофе из кофеварки никогда не сравнится с обыкновенной туркой. Аромат, - всплеск руки, пальцы, сложенные бутоном и вопросительный взгляд в сторону Семёна Галактионовича
Хозяин виновато-шутливо разводит руками:
- Самвел Филиппович, будем в Ереване, угостите! Тут, сами понимаете, деловая Москва не позволяет восточную неспешность.
- Если можно, каркаду.
Секретарь-официант записал и тихо скрылся за дверью исполнять волю собравшихся.
Такое же разнообразие наблюдалось в одежде. Строгий деловой костюм, рубашка и галстук в тон, соседствовали с вытертыми «Левисами» и твидовым пиджаком. Элегантный Самвел Филиппович, чьё восточное лицо оттеняли голубые шёлковые лацканы и шейный платок преспокойно общался с Сашей внешний вид которого и развязность поведения подсказывали: «там у входа припаркован мой хромированный «Харлей». Ну что вы, - лёгкая улыбка знатока, - пятьдесят шестого года. Да-а, а вы что думали». – И Саша откидывал длинные взлохмаченные волосы назад. Можно было бы сказать – полная демократия, если бы не одно но. Мои толстовка и джинсы, купленные в торговом ряду не знали куда скрыться. Даже протёртая до дыр байкерская куртка оказывалась на поверку «вещью в себе». И была куплена в модном магазинчике за довольно-таки солидную сумму, на которую я мог бы позволить себе шиковать не менее, думаю, двух лет, меняя свои «брендовые» подделки каждый месяц. Сравнивать одеяние других не буду, замечу общие черты. Каждая вещь высокопарно красовалась на своём хозяине, всем своим видом говоря: перед нами склонялись, сдувая пылинки напыщенные продавцы элитных бутиков и салонов. Вот так!
И я почувствовал себя уютней, когда очутился в кресле за столом – оно безразлично скрипнуло мягкой кожей добродушно принимая моё неудобство: «тут не только взгляды оценивающие, любая рубашонка знает себе цену. Так что держись». Выглядывая из-за стола как за высоким отполированным бруствером, я смог отдышаться, спокойно осматриваясь и, наконец, придти к общему знаменателю, хотя мне это долго не удавалось. Они все разные, - заявляли мои глаза. Успешные? – да. Самодовольные? - а ты в подобном положении как себя будешь чувствовать, подавленно? Добродушные? - так есть от чего. Приученный к терпеливому наблюдению и придерживаясь выработанного правила: моё мнение – это моя правда и не более, - я долго молчал, давая глазам время преспокойно обозревать, не задерживаясь, стараясь уловить нечто общее. И тут меня осенило: английский газон. Чего?! – округлились глаза. Мысли пришли в замешательство и были уже готовы вскинуть руку чтобы покрутить пальцем у виска, однако вовремя спохватились, сообразив, на кого укажет перст. Утверждаясь я повторил: английский газон. Они все подстрижены как английский газон. Что в Нью-Гемпшире, что на Рублёвке – стандартно однообразные. Травы-то разные, да газонокосилки настраиваются по одной инструкции. Вот так, скомкал всю демократию, с психологией и свободой заодно и бросил в… урну. Жёлтая пресса. Почитал, выкини.
Пока я решал для себя, куда же всё-таки я попал, спор за столом из обыкновенной игры слов и мнений – фруктовой мармеладки, запиваемой душистым чаем – превратился в жаркие дебаты. Больше всех раскипятился Семён Галактионович:
- Не трогайте Единую Россию! Да, нас можно обвинить в чём угодно. Свалить все ошибки. Высечь за бездеятельность, инерционность. Сказать, мол, партия жирных котов. Возможно всё так, мы партия молодая, формирующаяся и от ошибок не застрахованы. – Семён Галактионович сбавил тон и указательным пальцем оттянул ворот рубашки, показывая как нелегко при его благоупитаности доказывать народность любимой партии. Ворот рубашки больше не давил, и свежий глоток воздуха позволил закончить убедительно и достойно, - Но нас нельзя обвинить в нелюбви к Родине. Уж что-что, а в этом – нельзя!
Широким жестом Семён Галактионович загрёб чашку и жадно с прихлебываем отпил.
Все молчали, отдавая дань его чувствам и таланту оратора. Молчал и Виктор Семёнович, чиркнувший неосторожной фразой:
- Кто будет любить нашу партию, если она любит саму себя и не более того. Самовлюблённость брызжет крикливыми красками на всех наших плакатах, вывесках и слоганах. Нужно идти в народ как шли коммунисты, а мы засиделись, господа хорошие.
Из фразы вылетела искра и, встретив в лице Семёна Галактионовича горючий материал – ярко вспыхнула.
- Коммунисты, коммунисты, дались они вам! Дайте нам время и мы построим светлое будущее. И поверьте мне без лагерей и зеков. Мы не будем топить свой народ в крови, чтобы на красных берегах строить город-сад, - толстые губы Семёна Галактионовича изогнулись в улыбке, напоминая двух слизняков тянущихся к сочной зелени. Всем своим видом он напоминал артиста театра эстрады после удачного словесного па – замершее изваяние в ожидании оваций и смеха.
Ох уж эти мне спорщики. Не из желания найти истину Виктор Семёнович хладнокровно парировал красивый выпад, делая ответный эффектный укол:
- Вот вы так уверенно сечете прошлое и несколько бесстыдно распахиваете паранджу будущего, что мне, право, неудобно. Вы уверены, что мы, люди, можем из своей повседневности объективно судить прошлое и самоутверждаться в будущем?..
(Продолжение последних слов монолога Виктора Семёновича и ответ Семёна Галактионовича по неизвестным для меня самого причинам я отнёс в самое начало рассказа. Можете открыть первую страницу и освежить память. Я же на правах автора и участника не буду прерывать естественное течение времени и продолжу.)
Семён Галактионович слегка побагровел. Думаю излишний прилив крови к лицу не было фактом враждебности, а скорее свойством его быстровозбуждающейся натуры и пылкого сердца, требующего немедленного выброса энергии куда угодно, только бы не накапливать критическую массу внутри.
- Нет, дорогой мой Виктор Семёнович, вы как раз на этом и настаиваете. И хотите всех нас утвердить в своём мнении.
Семён Галактионович развёл свои богатырские руки, будто приглашая нас на свою сторону. Мы молча ретировались, своим безмолвием создавая круг для достойного поединка и оставляя себе роль зрителей, мирно попивающих напитки, наблюдая за схваткой. Осознав истинное положение дел, Семён Галактионович всем своим массивным телом повернулся к Виктору Семёновичу и принял выжидательную позицию, уперев ладони в стол.
Виктор Семёнович не спешил. Его проницательные глаза-телескопы ощупали стол. Затем он неторопливо взял печенье, надкусил.
- Ну, - не стерпел Семён Галактионович, подталкивая противника к началу драки.
Глаза-телескопы что-то поискали в чашке и видимо не найдя ничего интересного уставились на своего нетерпеливого противника.
- Хорошо, Семён Галактионович, вы уверены, что можете вот так безапелляционно судить прошлое?
- Я…
Жестом руки Виктор Семёнович остановил готовую уже было сорваться лаву:
- Вы так хотите смять меня своим напором, что не даёте договорить.
Семён Галактионович сморгнул несколько раз:
- Ну-ну, я слушаю вас.
- Так вот, я спрашиваю, настолько ли глубоко вы вникли в то положение, в котором оказались наши не такие уж древние предки. Что они думали, чувствовали, желали. К чему стремились, что презирали. Их чаянья и страхи. Вы сами-то можете поставить себя на их место? Перенестись в ту эпоху, не перелистывая странички, прошвыриваясь глазами между ровных строк. А реально окунуться в те события, когда время требует от вас выбора. А?
То ли неожиданность вопроса, то ли новая точка зрения возымели действие, но в первую секунду мы не узнавали прежнего Семёна Галактионовича – напористого рубаку-политика – он весь смяк и стал походить на кота из мультика «Том и Джерри», которому только что вмазали сковородкой по физиономии.
Собравшиеся тоже обмякли. Кто-то потянулся за новой порцией чая. Ждали побоища, зная характер Семёна Галактионовича. А тут… И тем неожиданнее была атака, выпад.
- Да бросьте вы! – Семён Галактионович махнул рукой так, что можно было принять этот жест и за аристократическую пощёчину перчаткой и за мужицкий размах, - Я знаю, что вы заканчивали исторический и не мне спорить с вами на исторические тонкости.
Стеклянный чайник, не долив чаю в чашку замер в руках и удивлённо покосился на проснувшегося богатыря: как бы чего не вышло?.. может отодвинуться, от греха подальше?
А Семён Галактионович был уже в седле:
- Но искоренять тиранию надо. Это, если хотите, это наш гражданский долг! – Толстый палец восклицательным знаком ударил по отполированной столешнице. - И не важно тридцать седьмой или семидесятые, кровавая машина подавления во все времена одинаково хорошо перемалывает судьбы и жизни. Уж я-то знаю, семидесятые помню хорошо. На собственной шкуре.
Мне показалось, что Семён Галактионович потянулся за спину, чтобы задрать рубашку и явить присутствующим ужасные следы жестокой плети. Но он (к сожалению многих) только слегка шлёпнул себя по пояснице.
- Мы строим правовое государство, в котором закон превыше всего. И никто не зависит от чьих-либо капризов. Мы строим свободное государство в котором граждане не будут зависеть от каприза одной личности. И построим его! – Указательный палец кому-то пригрозил в небе, скорее всего тем силам, которые с помощью подлых подножек стараются мешать строителям свободного государства. – Поверьте мне, построим без гулагов и зеков. Не топя страну в крови, чтобы потом возводить на красных берегах город-сад. Нет! И ещё раз нет!
- А в бане с девками он совсем другой. Хотя некоторое сходство имеется, - наклонившись ко мне прошептал мой товарищ, пряча улыбку за высоко поднятой бровью. Я взглянул на оратора, тот, похожий на бьющуюся в силках птицу, продолжал:
- А для того чтобы построить новое правовое государство нужно осудить старую тиранию красных мракобесов. Чтобы люди отвратились от них и поверили в новое. Оно возможно, оно необходимо для светлого будущего. Будущего, где не найдётся места вождям, их слепым судьям, исполнителям, бездумно и бездушно выносящим смертный приговор. Мы должны осудить тиранию, ибо дети уже не помнят её и могут повториться тёмные времена. Вот для чего нужно изучать историю, Виктор Семёнович. В назидание!
Наступила тишина.
- Вы уверены, что осуждаете в прошлом то, что помешает вам завтра строить ваше светлое будущее?
Не меняя позы, спокойно отпарировал Виктор Семёнович, только поводя выпученными глазами.
- А я согласен с Семён Галактионовичем, - вступил в схватку элитный байкер, качнувшись в кресле, - так их, к стене. И другим неповадно будет народ кровью заливать в угоду своих ср… идей. Я за свободное государство.
Семён Галактионович воспрянул. Глаза-бусинки заблестели и одобрительно, по-отцовски, погладили байкера.
- Видите, Виктор Семёнович, и молодёжь на моей стороне.
Сорокапятилетняя «молодёжь» шутливо сжала кулак у правого уха и произнесла:
- Но пасаран!
- У меня отец был репрессирован, - задумчиво поднял свой флаг Самвел Филиппович.
Ивашкин с командирским видом оглядел встававшую за ним шеренгу и гордо уставился на Виктора Семёновича: что, съел!
Не знаю, раньше я с уважением относился к ораторскому искусству. Большинство моих детских героев могли смелым словом, уверенной осанкой увлечь за собой остальных и детское воображение это пленяло. Заставляло подражать. Помню, с каким упоением я командовал фалангой мальчишек нашей улицы, как вдохновенно, поверив сам себе, бросался на устрашающий строй с соседней улицы. И когда за мной бросались остальные, я был на седьмом небе детского счастья – я командир!
Время изменило, конечно, - из пустобрёха, жонглёра слов сделало вдумчивым наблюдателем. И судьба странным образом (вдумчиво-мудро, пророчески) согласилась со временем и прирождённое красноречие заставило заикаться. Она словно говорила: тихо, тихо, эка наговорил, сам-то понимаешь себя?
Ораторы, ораторы – искушение толпы. Они не спустились с высоких горних вершин. Они, распихивая, взошли; их вытолкали наверх: а ну давай по-нашенски, вмажь им!
Не знаю почему, но Виктор Семёнович был ближе мне, понятнее.
Дальше события превратились бы в фарс, в игру. Где-то там, на сцене в свете софитов, а ты в это время в уютном полумраке зрительного зала, если бы не одно но: некая сила вытащила нас буквально за шиворот из бархатного кресла. Втащила на сцену и скомандовала: жить!
Итак, по порядку.
Семён Галактионович продолжал разглагольствовать о судьбах страны, о её свободном будущем, о месте Единой России в этой счастливой судьбе. Виктор Семёнович отмалчивался – он не был бойцом-одиночкой. Я не слушал – устал от того, что каждый день с экранов, вопящих страниц свободной прессы передо мной препарировали красного монстра, настойчиво являя взору его жуткие и отвратительные до рвоты внутренности. Ни слушать, ни тем более смотреть не хотелось, когда суют тебе под нос: на смотри! Думаю и в современном морге картина не привлекательней и такая же отвратительная.
Через час другой, излив всё, что хотелось излить, проявив всё своё изящное острословие и начитанность, наше утомлённое собрание начало расходиться. К нам подошёл цветущий Семён Галактионович и по старой дружбе обняв моего товарища, подмигнув, предложил:
- А не продолжить ли нам, так сказать в каком-нибудь питейном заведении. Там, где играет весёлая музыка. А?
Личный водитель долго колесил по ночной Москве. За окном было по-осеннему неуютно. Мокрый снег налипал на лобовое стекло, сужая обозрение, пробуждая тревогу. Мы уже почти подъезжали к залитому иллюминацией подъезду, когда у Ивашкина призывно зателенькал «сотовый».
- А чёрт! Ничего не понимаю …, - он, поджав губы, выругался, озадаченно сложил поблескивающий хромом слайдер и повернулся к водителю в расслабленной позе ожидающему следующую команду, – ну, чего смотришь! Разворачивайся в контору, – махнул Ивашкин водителю, и уже к нам, - ничего не понимаю срочно, дело государственной важности. Никогда такой спешки не было, чего они там, с ума сошли, что ли? Отдохнуть не дадут… Вас Леша завезёт, но сначала в контору. Что там могло случиться?! - пожал он массивными плечами. – Ты не в курсе? – Семён Галактионович вопросительно обернулся к нам и взглянул на моего товарища.
Тот неуверенно пожал плечами:
- Ты же знаешь, я давно не у дел.
- Э-э, - попытался улыбнуться Ивашкин и шутливо погрозил пальцем, - знаем мы вас: «не у дел». Может, позвонишь кому-нибудь? - Семён Галактионович стал походить на преданного мастиффа, только что хвостом не вилял.
- С утра было всё как обычно. Никто не звонил. Может, давно арестовали, - и мой товарищ залился весёлым едким смехом. – Ладно, ладно, шучу, - он дружески похлопал Ивашкина по ладони, увидев выражение лица последнего.
Наша персональная иномарка, вся облепленная снегом, похожая на броневик в пушистой броне, тяжеловесно и мягко въехала на каменный мостик, нырнула вниз и подкатила к освещённому подъезду.
Сквозь амбразуры с трудом расчищенными мощными «дворниками» обращала на себя внимание необычная активность для этого часа. Кругом было многолюдно. По ступенькам административного здания вверх и вниз шныряли какие-то люди. Наблюдалась некоторая нервозность в их торопливых движениях.
- Ты чего-нибудь понимаешь? – Семён Галактионович снова обернулся к моему товарищу. Впервые на его самодовольном лице я заметил растерянность.
Товарищ прислонился к стеклу и недоумевающим взглядом всматривался в беготню под падающими хлопьями снега:
- Как в девяносто первом…
Только и успел произнести он. И в туже секунду события скомкались. Будто наше пространство и время чья-то властная и могущественнейшая рука смяла одним движением и выбросила. Наверное, так же чувствует себя улитка, подхваченная детской неуёмностью, пролетевшая с огромной скоростью в небе, о котором она до этого не подозревала, и опущенная снова на землю. Где я!? Что со мной произошло!? Что будет!? Помню только какой-то зверинный рывок Ивашкина столь быстрый для его комплекции, что это удивило меня больше чем резко распахнутая дверь. Семён Галактионович затравлено взглянул на водителя и закричал:
- Гони! Гони, Лёша!..
Но было поздно. Внутрь нашего уютного иностранного салона ворвались холодный воздух и чьи-то нетерпеливые цепкие руки.
- Я тебе дам гони! Сучий потрох! Руки за голову, рылом в землю.
- Я… я депутат! Вы… вы не имеете право! - Семён Галактионович попытался отмахиваться, хватаясь то за руль, то за предательски скользкую кожу сиденья. – Я… я буду жаловаться, подам на вас в суд! Кто вы… - наконец выдохнул он, понимая – сопротивление бесполезно когда перед самым носом увидел вороненую сталь пистолета.
- А вот это видел, гад! Как Родину предавать, так ему адвокаты не требуются!
- Я… я… - начал заикаться Ивашкин, видимо теряя самообладание, - я… Родину, - уже чуть не хлюпал он носом. Кто… кто эти люди? - Он бросил умоляющий взгляд на моего товарища.
Но тут нас самих и меня и школьного товарища буквально выволокли из машины и бросили на мокрый снег. Ловкие руки ощупали с головы до ног и резко подняли:
- Встать и не дёргаться.
Затем последовали короткие вопросы с целью выяснить, кто есть кто:
- Кто из вас Ивашкин Семён Галактионович?
- Я! – встрепенулся Семён Галактионович, преображаясь и приобретая вновь осанистую позу.
- Хорошо, сюда, - жестом дрессировщика взмахнул рукой предводитель тех, кто так бесцеремонно распоряжался нашими судьбами.
Как-то странно он одет, - промелькнуло в голове. На предводителе и его людях были надеты кожаные куртки и длиннополые шинели, на головах лихо заломленные красовались кожаные и шерстяные фуражки, сбоку на портупее была пристёгнута кобура. Многие в руках держали наганы.
- Ваша фамилия? – предводитель подступил к моему товарищу.
Услышав фамилию, он удивился и переспросил:
- Тот самый что ли?
Мой товарищ, судя по всему, тоже не понимал, что происходит, но в отличие от нас соблюдал спокойствие. Он пожал плечами:
- Наверно.
Предводитель при упоминании фамилии товарища преобразился. Мне показалось, даже вытянулся:
- Извините. До выяснения вам придётся пройти с нами. А это…
Упреждая вопрос и видя, что предводитель шагнул ко мне, мой товарищ уверенно произнёс:
- Это со мной, мой друг.
- А. – предводитель сразу потерял ко мне всякий интерес, однако добавил, - тоже с нами, до выяснения.
- Вы, наконец, объясните, что происходит, - подал голос Ивашкин, - всё это время подавленно озирающийся по сторонам и хлопая глазами на странную форму окружающих нас людей, - это что? розыгрыш!?
Предводитель резко на каблуках обернулся в сторону Ивашкина и, сделав стойку, подошёл к нему вплотную:
- Ты сейчас узнаешь, морда, розыгрыш это или нет, - предводитель отчеканивал каждую фразу, особенно выделяя слово «морда».
Лицо Ивашкина округлилось и приняло плаксиво-виноватое выражение с некоторым оттенком былой властности. Этакий цезарёнок, ставший свидетелем бунта черни:
- Вы… вы не понимаете. Я при исполнении, у меня удостоверение имеется при себе. Я… я не мог предавать Родину – она… она моя.
- Разберутся. Твоя она или нет, – и предводитель грубо толкнул Семёна Галактионовича в спину, - иди.
Мы последовали следом, сопровождаемые хмурыми охранниками. Нас ввели в полутёмное помещение, обставленное современной мебелью. На одной стене висел портрет Сталина, на другой, в обрамлении красного знамени портрет Ленина.
Из-за стола, к нам навстречу поднялся человек в штатском. Одернул кургузый старомодный пиджачок, такие носили лет эдак семьдесят назад, и, обращаясь к нашему предводителю, спросил:
- Кто?
- Ивашкин Семён Галактионович.
- Хорошо. А эти?
Предводитель наклонился к уху человека в штатском и, поводя глазами в сторону моего товарища, что-то прошептал.
- Да-а! – чему-то удивляясь, воскликнул человек в штатском, - и почему-то улыбнулся моему товарищу. Затем снова обратил лицо к предводителю, - Иван Иванович, - с укоризной негромко произнёс он, - да не враг он, пока. Он участвует в тройке. Нагнали страху на человека. – Затем он шагнул в нашу сторону, - Извините наших чекистов, сами понимаете – время сейчас неспокойное. Слишком много лицемерия и цинизма, глядишь вчерашний соратник на поверку – враг народа.
Слева раздался громкий вздох облегчения, будто некая пневмосистема выпустила лишний воздух:
- Уф, ну вы и пугаете! Я даже заикаться стал! – Семён Галактионович вытащил платок и стал вытирать шею и лицо. А всё-таки объясните, уважаемый, что это за акция проходит такая. С костюмами. – Ивашкин придурковато хмыкнул, - кхм, прям-таки революция, не меньше.
Лицо человека в штатском сразу вытянулось, на щеках заиграли желваки, глаза превратились в щёлочки, казалось ещё секунда, и оттуда полетят пули:
- Уважаемый?! А вы сомневаетесь в нашей революции, Семён Галактионович? Вам смешно, да, это не царская армия. Вот мы сейчас и проверим вашу лояльность. Смотрите, ваше дело пока под вопросом. Слишком многое вас связывает с подсудимым в дореволюционном прошлом. Институт, служба, заграничные поездки и, наконец, дружба.
- П… подсудимом, - язык снова отказывался подчиняться прирождённому оратору. Семён Галактионович смутился и сник под твёрдым неуступчивым взглядом человека в штатском. – А в чём собственно дело? Видите ли я не в курсе. Мы были… мы дискутировали как нашей партии обустроить нашу Родину. Сделать её процветающей. И вдруг вызывают. И тут… - Ивашкин робко развёл руками, ну точно нашкодивший мальчишка.
- Видите ли, Семен Галактионович, пока вы дискутируете, в стране происходят дела особой революционной важности. Нами раскрыта попытка переворота с целью реставрации старого строя под эсеровскими лозунгами…
- Какими?.. – самопроизвольно вырвалось у Семёна Галактионовича. Он тут же осекся, - извините, вырвалось. Уж очень необычное дело. Тут. Происходит.
Кивком головы приняв извинение, человек в штатском продолжил, чеканя фразы:
- Главари заговора арестованы и ожидают справедливого народного суда. Имена их вам хорошо известны.
Далее человек в штатском назвал фамилии. Когда фамилии были названы мы остолбенели – они были на слуху, более того являлись непререкаемыми лидерами и руководителями, депутатами, высокими чиновникам.
Семён Галактионович даже покраснел до кончиков ушей и подтянулся, зачем-то пытаясь втянуть свой объёмный живот. Живот предательски выпирал и никак не хотел уменьшаться в размерах, и Семён Галактионович снова покраснел. Затем он оставил бесполезное занятие и несколько освоившись, предпринял попытку найти себе нишу в изменившейся обстановке, уяснив для себя одно – он не подсудимый. Последнее обстоятельство, судя по всему, ему нравилось больше, чем выслушивать разные там обидные «морда» и прочее и он был уже готов судить всех врагов народа сразу и оптом:
- А… уваж… товарищ, товарищ, - Ивашкин заново привыкал к давно забытому слову, обращаясь к человеку в штатском, - хотелось бы ознакомиться с делом. Кого судим, какие обвинения выдвигаются?
Человек в штатском поглядел поверх очков в тонкой металлической оправе на Семёна Галактионовича, как смотрят на внезапно заговорившее тесто, нахально выглядывающее из-под крышки.
- Чего с ним знакомиться, итак всё ясно – они во всём сознались. Ваше дело стать выразителем воли народа. Ясно.
- Ага, - сразу согласился Ивашкин, вытягивая руки по швам. С непривычки они попали в карманы пиджака и Семён Галактионович так и замер в этой позе, не хватало нарукавников – вылитый счетовод в пиджаке от «Бриони».
Он только покрутил головой по сторонам и встретившись взглядами с моим товарищем выпятил губы и пожал плечами. Последний привыкший ко всякому за последние двадцать лет, навидавшийся и не таких представлений и находившийся в более свободном положении, чем мы с Ивашкиным, вышел вперёд и подошёл к человеку в штатском. Они о чём-то переговорили полушёпотом. Я расслышал только две фразы, они вдруг вырвались, похожие на два всплеска неторопливой реки. Первым воскликнул человек в штатском, поправляя очки на переносице:
- … Зачем ему. Его дело маленькое…
На что второй резонно заметил:
- … Он хотя бы должен знать, чтобы со всей ответственностью так сказать…
Человек в штатском удалился и вскоре вернулся с картонной папкой под мышкой. Он передал её моему товарищу, стоявшему у тёмного окна. Тот быстро перелистал, иногда покачивая головой, при этом из его уст вырывалось короткое:
- Да.
Затем он по-свойски поманил Семёна Галактионовича и тот не замедлил откликнуться, стараясь передвигаться на цыпочках. Мой товарищ проследил неуклюжие па Ивашкина, снова покачал головой и протянул ему папку со словами:
- Ты хотел ознакомиться, на.
- Да-да, - радостно пролепетал Семён Галактионович и наклонился к уху товарища, - вы мне всё-таки объясните что происходит? Я ничего не понимаю. Просто театр какой-то. К чему вся эта бутафория и вообще… Если, - он ещё больше склонился к уху товарища, - если это переворот, пускай…
- Читайте, - невозмутимо произнёс мой товарищ и добавил, - вы, что Шекспира не читали: «Вся жизнь – игра». – А затем, понизив голос, - читайте, тут не трагедию разыгрывают. Тут жизнь.
- Да-да, - собрался Семён Галактионович и нервно поморгав, виновато спросил, - я тут рядом с вами, можно?
- Валяйте.
Семён Галактионович раскрыл папку и углубился в изучение дела. Мне стало жаль его, у него был такой вид, будто он впервые с трудом осваивает письменную грамоту и при этом боится схлопотать розги за невыученный урок. Лоб его пришёл в движение. Морщины то рассекали множественно его узкое русло, то разглаживались, исчезая и являя почти ровную гладь, чтобы в следующее мгновение изогнуться над левой бровью, увлекая за собой и бровь и веко. Пухлые губы шевелились, подсказывая особенно трудные места. Щёки не отставали от своих соседей, они тряслись и надувались, вдыхая и выдувая умудрённую азбуку жизни. После трёх-пяти минут пытки чтением он поднял голову и посмотрел на моего товарища:
- Вы читали?! Ахинея кака… - он резко замолчал предупреждённый красноречивой мимикой товарища. Наклонился и зашептал, - они судят Кого? И Кто? Они что, снова вернулись? Я много слышал за ним прегрешений, - Семён Галактионович легонько постучал по раскрытой папке, - но такого. Вы понимаете, в какую афёру мы лезем? Это же белиберда полнейшая. Какие эсеры, какие троцкисты? На дворе двадцать первый век! Да кто они?
Последние слова Семён Галактионович, позабыв про всякую осторожность, произнёс громко, обретая свою прежнюю уверенность. Все лица обратились к нему. Он сконфузился и с глупой улыбочкой пролепетал, обращаясь к Сталину и зачем-то тыча пальцем в папку:
- Это я про них. Кто они такие?!
Тут он снова наклонился к товарищу:
- Его ещё можно обвинить в воровстве. Но Он власть! какое воровство? Сегодня это нормально. Мы все нормальные люди. Если так каждого, то управлять будет некому.
- Молчите, если не хотите приключений на ж… - Мне показалось, что лицо моего товарища приняло брезгливое выражение. – Нормально это там, здесь это уже ненормально. Вам всё ясно. Читайте. Вас скоро призовут.
- Куда!
- Туда, - товарищ подбородком указал на дверь.
- Зачем… Ах, да!.. И… и он там будет!?
- Думаю, что – да.
- Это невозможно, да кто они такие! Его! Судить. Он сам кого угодно…
- Советую вам, читайте.
- Ага. – И Семён Галактионович растерянно углубился в чтение.
Прошло ещё минут пять и вдруг папка выпала из рук неудачливого школяра. Сам он стоял бледный, ни кровинки на белом лице – живое изваяние. И подтверждая последнее наблюдение, он стоял ровно, не шелохнувшись и даже не пытался поднять упавшую папку. Он, не мигая, смотрел на моего товарища, не произнося ни слова. То, что он жив, выдавали булькающие пузырьки слюны, пробивающиеся сквозь плотно сжатые губы, и всё.
- Что с вами? - В голос произнесли мой товарищ, человек в штатском и я.
Первым опомнился мой товарищ он наклонился поднял папку и обращаясь к человеку в штатском ответил за Семёна Галактионовича:
- Сами понимаете, он в первый раз. Волнуется.
- А, - чем-то озабоченный отрешённо произнёс человек в штатском и, собрав какие-то бумаги на столе, исчез за дверью.
- Возьмите себя в руки, Семен Галактионович, - мой товарищ протянул ему папку и дёрнул за рукав, будто проверяя прочность хвалёного бренда.
Бренд выдержал, Ивашкин безвольно качнулся, похожий на толстую тряпичную куклу. Товарищ снова тряхнул куклу, она очнулась. Кровь чрезмерно прихлынула к лицу и снова отступила:
- Смертная казнь… Там смертная казнь. Вы читали.
- Читал.
- И что? я законодатель! Мы отменили смертн… Этого не может быть. Кто? Когда?.. успели… Вчера было заседание я ничего не знаю… - Ивашкин замолчал, наверное ощущая сильнейшую жажду – его кадык дергался. Неожиданно его глаза сами собой часто заморгали, - я не могу. Я не буду в этом участвовать. Это бесчеловечно. Это, это тирания над человеком.
- Тогда осудят вас. Вы внимательно читали?
- Как?! Что?
- Там такие фамилии. Всё из вашего окружения. Такое впечатление, что вы повязаны одним делом. Одним интересом. Разве не так?
- Я… я… мы, - Семён Галактионович вконец запутался и глядел исподлобья: и ты Брут.
Брут был неумолим. В его молчаливом ответе читалось: такова жизнь или ты, или тебя. Волчьи законы, братишка! Разве не ты их устанавливаешь?
И тут дверь распахнулись. Из темноты с демонической улыбкой вынырнул человек в штатском, за ним крылато заколыхались бордовые занавески, и сделал приглашающий жест рукой Ивашкину:
- Пройдёмте.
Ивашкин никого не видя и, скорее всего не слыша, похожий на подопытного кролика поплёлся в сторону широко распахнутой двери.
- Пойдём, я эти кабинеты хорошо знаю. Тут есть местечко, откуда мы станем свидетелями неизвестно чего.
Я последовал за ним увлекаемый его сильной рукой. Пройдя коридорами и толкнув соседнюю дверь, мы нырнул в беспросветный мрак.
- Осторожно, - прошептал мрак голосом моего товарища, – тут стулья вдоль стены. Держись меня.
К моему удивлению мы очутились в кинобудке. Из двух отверстий для отсутствующих кинопроекторов пробивался яркий свет.
- Осталось от прежних времён, - снова прошептал мой товарищ, - фильмы ушли в прошлое, современная аппаратура, сам понимаешь, а помещение отдали уборщицам.
- Что всё-таки происходит? – зашептал я в ответ.
- Розыгрыш. Модная сегодня забава. Им понимаешь адреналина не хватает в крови. Засранцы. Ты не заметил, я специально надел старое.
- А я нет.
- Ладно, извини, дома отстираем. Давай посмотрим, любопытное должно быть действо.
И мы прильнули к окошечкам.
Прямо напротив нас восседала всем знаменитая «тройка». Возглавляя «тройку»… ба, вот это сюрприз! – возглавлял «тройку» - Виктор Семёнович. Справа от него сидел Семён Галактионович, слева неизвестный мне человек в военном кителе с синими петлицами и шпалами. Виктор Семёнович наклонился и что-то сказал Семёну Галактионовичу. Тот всё ещё находился в прострации, его по-прежнему покачивало. Осмыслив, что ему сказал Виктор Семёнович Ивашкин, дёрнулся, сделал испуганное лицо и его голова закрутилась, будто отрицая сказанное.
- Он ему сообщил о перевороте «красных бригад», скрытых приверженцах сталинского режима. - Продублировал мне товарищ
- Он поверил?
- Он сам бегал по этим коридорам шестнадцать годков назад. Хмельной, ничего не соображающий, вчерашний фарцовщик, младший научный сотрудник и вдруг: нате вам Рассею. Берите, сколько унесёте. И унёс, хорошо унёс! Ему ли не поверить в такую ахинею как «красные бригады», кто его знает, что там, у народа на уме. Тем более обманутого и нагло обворованного. Он сам рассказывал, как продавал за рубеж всё что плохо лежит… О, ввели, сейчас начнётся.
И мы снова прильнули к окошечку. Я не смог разглядеть, кого ввели – он стоял спиной к нам, яркие лампы били ему прямо в лицо. Слышимость была плохая, были слышны отдельные фразы, сказанные громко.
- Ваши фамилия, имя, отчество…
- Вы признаёте ваше участие в заговоре с целью свержения законного порядка и расшатывания устоев нашего государства в тысяча девятьсот девяносто третьем…
- Назовите имена ваших сообщников…
Семён Галактионович заметно заёрзал на жестком стуле.
- Вы приговариваетесь к высшей мере наказания – расстрелу. Вы согласны, товарищи, с приговором?
- Но… но, насколько мне известно, а я, как вам известно, депутат Думы, мы в нашей стране отменили смертную казнь, - неуверенно произнёс Ивашкин, и мне показалось, втянул голову.
- В какой «вашей», товарищ Ивашкин? Поясните. Или вы пытаетесь оградить подсудимого от высшей меры? Хотя вы сами слышали меру его вины и вам мало его собственного признания?
- Я просто хочу сказать, что да, предательство Родины – непростительная вина, но расстрела у нас нет.
- Ещё раз спрашиваю, у кого у нас. Вы против нас? Вы считаете, что таким надо даровать жизнь, после всего того, что он сделал и замышлял?
- Он мог, - рука Семёна Галактионовича взмахнула в сторону подсудимого, - оговорить себя. Он, он, простите, избит.
Куда девался былой ораторский запал?
- И что? – осклабился Виктор Семёнович.
Из тёмного дверного проёма, шелохнув бордовые занавески, появился уже знакомый нам предводитель. Подсудимый вздрогнул и отпрянул, словно из проёма появился не человек вовсе, а злобная тварь, истязающая его плоть, я успел заметить кровоподтёки на его лице.
- Может, вы тоже чего-то не договариваете? Или хотите иметь особое мнение? – Виктор Семёнович сделал останавливающий жест предводителю. – Вы же законодатель и должны знать, как пишутся законы. Как переписываются. Как осуждаются. Кстати, не вы ли давеча что-то говорили о Сталине. А я считаю его конституцию не просто декларацией, а руководством к действию. Всё остальное фиговые листочки, лицемерно прикрывающие срамные места.
- Да… я, - Семён Галактионович напряжённо косился в сторону предводителя, не поднимая глаз. Его руки что-то усилено мяли в ладонях.
- Подписывайте!
Трясущийся рука взяла ручку и потянулась к листу.
- Это жестоко. Так можно инфаркт заработать, - отвернулся я от окошечка.
- Ничего, вкусит тиранию, глядишь, и полюбит Родину, без стяжательного «свою». Кто знает, может таким безмерным и нужны Сталины для острастки, страха и воспитания?
- А возможно из закоулков страха и вылезла подобная мерзость?
- А по мне так лучше паук, чем сладкоголосый кровопивец. Чего пенять на прошлое, в себя загляни. Вот тут нужен нравоучитель, - товарищ постучал себя по голове, - а не тут, - и он подергал языком в широко раскрытом рте.
Вот такая вот история. Семён Галактионович поправился и подал в суд. С моим товарищем он больше не разговаривает – никак простить не может своего унижения.
Недавно я снова был в гостях:
- Тебя не зовут туда, - ткнул я пальцем в потолок.
- Куда уж там. Не могут прошлое забыть. Да тут ещё и Галактионович пальцы в колёса ставит. Помнишь? Кто из нас не без греха? То-то. Кто в прошлое плюёт, знает вкус слюны.

15.07.09 (Сочи)

© Игорь Горев, 2010
Дата публикации: 20.04.2010 09:50:09
Просмотров: 2461

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.