Медь

Глеб Диков

Форма: Рассказ
Жанр: Психологическая проза
Объём: 19976 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Нет, это не я! Я не могу быть таким! Это не мое отражение я вижу в зеркале, напрасно пытаясь придать лицу более приятное для себя выражение. Выходя на улицу, в транспорте, по пути на работу, я уже не могу, как семнадцатилетние юнцы нагло смотреть прямо в глаза. Более того, встречая такой взгляд, я спешу отвернуться в сторону, и ненавижу их за подобную прямоту. Особенно меня смущают девичьи взгляды. Они как бы провоцируют меня, как бы спрашивают, что я буду делать, чем отвечу на сияние их глаз, как отреагирую на их вызов. Потому-то я и пялюсь в окно, безразлично пересчитывая придорожные столбы. Как-то раз, я видел человека, похожего на меня. Он сидел в точно такой же позе, с точно таким же безразличным выражением лица, и его зрачки дергались вправо и влево, стараясь не пропустить ни одного столба, чтоб не сбиться со счета. Уверен, сидя в парке, так же, как я, он не замечает ничего вокруг, прячась за бронёй книги или газеты. Мы с ним, как однояйцовые близнецы! Мы дополняем друг друга, и абсолютно одинаково молчим в очередях, когда все возмущенны и недовольны, оба пропускаем в автобус оттолкнувшую нас старуху, торопящуюся на распродажу в каком-нибудь магазине, одновременно сжимаемся и высыхаем под взглядом начальника, как почерневшие сухофрукты, судорожно пытаясь найти оправдания тому, в чем не виноваты. И в этом наше предназначение. Мы очень нужны! Мы показываем контраст, между смелостью и трусостью, героями, и теми, кто нуждается в их защите. Красивыми в своем безумстве и отчаянье смельчаками, и, насквозь пропахшей бумажной пылью, конторской крысой, испуганно выглядывающей из-за стойки бюро.

Я не всегда был таким. Когда-то и меня очень веселило, что люди по возрасту годящиеся мне в отцы, смущенно отворачиваются, напуская на себя вид: «А мне наплевать!», хотя видно же, что их это задевает. Моим девизом был, «Будь самим собой», и всю свою жизнь я думал, что следую ему. Теперь сомневаюсь. Иначе, чего бы мне стыдиться, отчего не встречаться взглядом, утверждая свое превосходство?

Поэтому мне совсем не хочется подсаживаться к моему близнецу, чтобы узнать, как он справляется с этим. Я не хочу быть равным ему! Не хочу этого сходства! Оно уродливо, заразно, он уже инфицирован! Он, но не я, и есть множество способов доказать это! Хотя, я понимаю, что уже не буду смеяться так же, как эти юнцы, широко открыв рот, без мысли о появившемся в зубе дупле, и необходимости похода к дантисту, понимаю, что цвет глаз уже тяжело назвать голубым, и он отливает сталью. Хотя, нет! Больше похоже на тусклый алюминий. Понимаю, что мои волосы уже не так мягки на ощупь, и не так приятно прикасаться к ним женским пальцам. Но, я же помню это ощущение! Помню, и скучаю по нему. Пока еще, меня называют мужчиной, уступая место. Пока еще!

Я не знаю, как такое могло произойти. Нельзя сказать, чтобы я ужасался газетным статьям об этом, может только морщился раздраженно, говоря:

- Какой чудовищный вымысел! Ну, бред же! Бред!

И, уж поверьте, никак не думал, что такое может произойти со мной. И, что интересно, мне ни капельки не стыдно. Просто пришел день, когда я запротестовал. Я был против! Такое случалось и раньше. Всегда одинаково начиналось, и я уже могу предсказать, чем закончится. Опыт, знаете ли! Как-то, будучи еще женатым человеком, я дал теще прочитать «Лолиту», Набокова. Возвращая книгу, она была вне себя от негодования:

- И это ты называешь высокой литературой? – полилось на меня – Книга об извращенце!

Я не спорил с ней. У нее свое восприятие. Я, например, считаю, что книга о любви, которой «все возрасты», но разве возможно было ей доказать? Я никогда не умел этого. Это, уже после развода, встретив ее постаревшей, сгорбившейся, с отвратительно сморщенной, почти бумажной кожей, в пигментных пятнах, я выразил свой протест. Не раньше. Только тогда, когда она заискивающе улыбнувшись, прошепелявила:

- Как поживаешь, Сереженька? – и оперлась на мою руку, передавая мне вирус старения.

Помню, как в спешке я заталкивал свою одежду в пластиковый пакет для мусора, как долго я отмывался в душе, пытаясь вместе с верхним слоем, стереть с кожи это проклятие. Чтобы не осталось и следа!

Моя бывшая жена звонила мне позже, и плача жаловалась на пропажу своей престарелой матери, но, быстро успокоившись, перешла к вопросу об оплате алиментов. С ней я тоже не спорил.

Все мои внутренние бунты были тихими, почти всегда незаметными для окружающих. Можно сказать, что я был олицетворением Джона Леннона и Йоко Оно в одном лице. Вокруг моих лежачих забастовок, конечно, не было такого количества репортеров, но я был этому даже рад. Никогда не хотел быть в центре внимания. И я не вру! Хотя, центробежной силой жизненного круговорота, меня иногда все-таки заталкивало внутрь, и в этом круге я чувствовал себя голым. И я, озираясь с опаской, пытался вырваться, закрывая вспотевшими ладонями свою наготу. Я хорошо помню этот вызов, сделанный мне в университетском туалете.

- Ого-го! – кричал мой однокурсник – Ничего себе, болт! Старичок, да ты гигант! – а я краснел, и не понимал его радости. Хотя, такое восторженное внимание мне польстило.

Слух распространился быстро, и очень скоро, в различных местах ВУЗа, я мог слышать за спиной:

- Клянусь! Сам видел! От унитаза до его члена расстояние не больше длины ладони!

Или:

- Смотри! Видишь, как правая штанина оттянута? А ты мне не верил.

Мне негде было спрятаться, и против своего желания, я становился самой популярной достопримечательностью универа. Меня приглашали на вечеринки, дни рождения, собрания различных клубов, и приглашали не всегда знакомые мне люди, только из-за того, что мой однокурсник имел болт меньше моего. И только для того, чтобы убедиться в этом лично, но, не прося меня показать, а украдкой, заглянув косым взглядом в мой писсуар. Из-за этого я нередко поливал пол, пытаясь отвернуться, или старался встать ближе к фарфоровой защите, забрызгивая штаны и заражаясь вирусом стыдливости. И на каждом подобном сборище находилось место пьяному выкрику:

- Давайте выпустим змея! – после чего, я, как правило, уходил.

Но не всегда!

- Так вот, как ты выглядишь? – надменно произнесла она.

Она была первой. С длинными, рыжими, почти красными волосами и глазами цвета морской волны. Возможно, она могла бы сделать меня другим, более счастливым. Но, она поступила по-другому. Мне кажется, рыжие женщины всегда все делают по-другому. Зажав ножку длинного фужера с шампанским тремя пальцами, она посмотрела на меня долгим, серьезным взглядом, подперев спиной дверь комнаты.

- И долго ты будешь на меня смотреть? – спросила она, а я, не зная, как вести себя с ней, отводил взгляд.

Только потом мне рассказали, как она, выйдя из комнаты, в которой я заправлял помятую рубашку в узкие по той моде джинсы, сказала, глядя на всех сверху:

- Нормальный! Не маленький, но и не гигант! – с равнодушием разрушив миф о моем превосходстве.

Я ждал ее вечерами, в заплеванном подъезде, и иногда дожидался, но она не видела меня. Плывущей походкой, с легкостью преодолевая ступени, она пролетала мимо, обдавая меня холодом свежести, и никогда не заговаривала со мной. Я увидел их позже, случайно. Ее, и того самого однокурсника, давшего жизнь моей легенде. Заодно, и моим чувствам. Они целовались в парке. Они стояли посередине аллеи, не обращая внимания на людей, а те улыбались, глядя на них с умилением. Я ждал ее в подъезде, и, привыкшие ко мне соседи, качая головой, говорили:

- Не сидел бы ты здесь. Ушла она. Сказано же, ушла!

- Ты? – спросила удивленно, когда я перехватил ее в парке – Говори, чего тебе, только быстрее! Поздно уже!

Я тогда сделал открытие. В парках не сажают сосны. Наверное, из-за слишком мощной корневой системы. Могут посадить березу, но чаще кустарники, или что-нибудь типа кипариса. Мне стало интересно, откуда такая традиция. Может это делают для того, чтобы в парках было больше мест для уединения? Кстати, наверное, с той же целью выбиваются лампы в фонарях. Оставляют лишь парочку, для ориентира. Вход и выход!

В те времена еще не продавали пакетов для мусора. И с одеждой дела обстояли хуже. Было не просто купить себе джинсы, тем более в семье, где всего один кормящий родитель. Точнее, одна! Все выходные я провел в ванной, отстирывая джинсы намыленной одежной щеткой, и еще дольше ждал, пока они высохнут, блуждая по квартире в спортивных штанах, вызывающих во мне отвращение к спорту. Надев немного поблекшие в цвете, но от этого ставшие еще более модными джинсы, я первым делом пошел ждать ее. Я делал это каждый день, а после следовал за ней по пятам до самого университета. Я сидел в подъезде, на подоконнике, а соседи, как всегда, когда узнавали меня, говорили:

- Иди домой, парень! Не жди ее! Нет ее больше! – и старушки у подъезда тихо вытирали слезы.

Моя теща часто спрашивала меня:

- Что это у тебя за привычка, сжигать одежду? – и я не знал, как ответить ей.

В этом и был смысл моего протеста! Перерождение! Я не способен сделать это физически, и мне нужно изменить многое в себе, чтобы поменяться. Хотя, это же ложь! Не так уж часто я жег одежду. Только тогда, когда был в зоне поражения.

- Не понимаю, - говорила она – как ты вообще женился? И еще больше не понимаю, как вы с моей дочерью умудрились родить ребенка! Это прямо таки загадка для меня!

Я молчал. Я был счастлив, общаясь с моей девочкой. Она не понимала моих слов, но верила мне, даже тогда, когда я, не помня продолжения сказки, выдумывал ей новый конец. В них было больше правды, и Иван Царевич на пару с тезкой дураком погибали не один раз, не завершив своих миссий. Она смеялась, разливаясь колокольчиками, когда я изображал дракона, и восторженно открывала рот, видя перед собой одноглазую сову Бабы Яги.

- Клу гли гла – говорила она мне, и мы улыбались друг другу.

В ее глазах не было моего страха, и подозрительности матери. До тех пор, пока она не начала расти, и, вырастая, она добавила в нашу семью еще одного члена, который не понимал, как я ухитрился жениться и подарить ей жизнь. Очень короткий период, за который произошло многое. Например, у меня скопилось куча одежды, и в появившихся супермаркетах стали продавать гигиенические мусорные пакеты, к которым я так привык. К хорошему быстро привыкают. Вот и супермаркеты стали привычны. И в одном из них я встретил его. Моего однокашника. Туалетного оракула!

Он светился неподдельной радостью, пожимая мне руку, и передавая мне вирус веселья. Вокруг него было облако из флюидов, вызывающих приступы веселья. Он стал толстым, и его голова начала лысеть, хотя, похоже, это не беспокоило его.

- Слушай! – сказал он – Мы с парнями собираемся вспомнить старые добрые времена. Давай с нами. Там будут все, кто сможет приехать. Парни, девчонки!
- А она? – спросил я.
- Ты не знаешь? – удивился он – Ее уже давно нет! – и, тут же, стерев знак печали со своего лица – Ну так что? Ты с нами?

Я никогда не жалел о том, как поступал. Какой в этом смысл? Это, то же самое, что заниматься сексом с бывшей женой. Сплошное разочарование. Ждешь новых ощущений, а сталкиваешься со знакомым и выученным наизусть, как бы она не старалась изобразить наслаждение. Все не так! Не так же, как в первый раз! Мертвый, не мутированный штамм.

Я согласился.

Они все изменились. Стали другими. В их радости появилась наигранность, в смехе фальшь. Эти женщины, пытающиеся натянуть на себя студенческие джинсы, плевали поцелуи направо и налево, а их однокурсники, потеющие в своих типовых костюмах, выдыхая в загаженный воздух спирт вперемешку с углекислым газом, жадно ловили эти плевки.

- Ах, Коленька! – кричала мне пьяная дама, с гротескно-красным ртом, пытаясь попасть мне в губы.
- Я Сергей! – смущенно тупился я.
- Не будь занудой, – смеялась она – Какая разница?

Спасение я нашел в туалете. Теперь и они стали лучше. Это же туалет ресторана! Ничто не должно портить аппетита. Даже желтоватый лед в писсуарах, и окурки в мраморных пепельницах на полочке перед ними.

- Ха, Серега! А помнишь, как тебя в универе на руках носили? – он был пьян, весел, и так же нагл, как в юности – А ну, покажи-ка свой болтик! Не уменьшился? А, старичок?
- Ты на машине? – спросил я – Отвези меня домой.
- Ты серьезно? Да брось! Вечер только начинается! Давай выпустим змея!
- Отвези! – и он повел меня к машине, по пути обнимая мужчин, и хлопая женщин по дородным задницам, с обещанием скорого возвращения.

Он ехал, нарушая все правила.

- Как это случилось? – спросил я – С ней!
- Ты действительно не знаешь? В парке! Шерстили всех, особенно меня. У меня с ней шуры-муры тогда были. У ментов всего пара человек была вне подозрения. Кстати, да! Ты не фигурировал.

В плохую погоду, лучше всего себя чувствуют пилоты. Тучи для них остаются внизу, но сверху их так же греет солнце, небо такое же голубое, и его больше, чем на земле. Куда больше! Вся эта красота в сочетании серо-белой ваты, а в маленьких ее просветах, время от времени видны крошечные домики, ленточки дорог, по которым снуют машины. А людей не видно вообще! Как будто и нет их вовсе! И солнце поливает золотом, делая лица пилотов не красными, как после загара, а оранжевыми. В природе не так много красного цвета. В темноте красный очень легко спутать с рыжим.

Или не заметить!

Это была страшная авария. Мне сказали, что я чудом остался цел. Ни единой царапины, не считая вывиха кисти левой руки. На мой вопрос о нем, мне ответили:

- Водитель погиб на месте.

А вечером, складывая одежду в мусорный пакет, я обнаружил, что он очень легко терял волосы. Целый клок остался в левом рукаве.

- Он опять выбрасывает одежду! – кричала теща.
- Я не могу так больше жить, понимаешь? – говорила мне жена.
- Папа, ты какой-то бесхребетный! Мне стыдно за тебя! – слышал я от дочери.

И я подчинился. Я никогда не умел спорить. Не было нужных аргументов. И зная, что я не смог жениться снова, теща говорила жене и дочери:

- Оторванный ломоть! Кому он нужен?

Работа была моим спасением, и я преподавал науку, в которой мало что понимал. И не видел особого интереса. До того дня.

В тот день, я впервые увидел ее. Почти фотографическое сходство. И манеры! Манеры очень похожи. Если б не знал, что ее нет, мог бы предположить что это родственное сходство. Хотя глаза были другого оттенка. Изумруд!

- Вы на каждой лекции будете на меня пялиться? – спросила она, а я отвел взгляд и направил его в окно.

На улице весна. Конец марта. Авитаминоз в самом разгаре. Еще есть вероятность простудной инфекции, и выбирая таблетки, я просил фармацевта выбрать мне разные по цвету. Розовая утром! Салатовая в обед! Желтая - перед ужином, а перед сном – белая. Мне нравится система. Мне нужна система!

Она поджидала меня в парке. Вокруг нее стояли подруги, и хитро поглядывали на меня.
- После занятий мы можем говорить на «ты»? – спросила она.
- Конечно! – ответил я, чувствуя, как наступает приступ робости.
- Ты не назвался сегодня. Вся группа гадает, как же тебя зовут?

Я назвал свое имя, и она подтвердила свое сходство. Она засмеялась, громко, задорно, весело, и от ее смеха вспорхнули воробьи и голуби.
- Как? Юрьевич? А-ха – и не могла остановиться.

- Присаживайтесь, мужчина! Здесь есть место! – сказал мне чей-то голос в троллейбусе, и сев, я искал встречу с взглядом. С молодым, дерзким взглядом, которого я не мог раньше вынести. От которого я сбежал только что, подгоняемый взрывной волной ее смеха. Вот он, молодой, прыщавый, в алой бейсболке и наушниками в ушах. Челюсти непрерывно перерабатывают белую субстанцию с запахом земляники и банана. А глаза, без тени смущения буравят меня насквозь, заражая вирусом страха. И по приезду, мне снова придется выбрасывать одежду, и после, в душе, несколько часов смывать с себя эту заразу, сдирая кожу противной пленкой. А в голове будет звучать ее смех.

Я не выдержал, и стал смотреть в окно. Я почувствовал, как мои глаза бегают вправо и влево, следя за ускорением. Не считать деревья! Только столбы! Раз, два, три, четыре, пять…

Она пришла сама. Я бы не осмелился позвать ее.
- Ну что, Сергей Юрьевич? – спросила она свысока – Как насчет аморального?
- Я.. я не понимаю, о чем ты!
- Ну, считается не этичным, когда препод со студентом… Ну, ты понимаешь! – ее, похоже забавляет мое смятение.

Ее волосы – медь! Ее глаза – минерал! Ее кожа, с характерной пигментацией, и на лице начали проявляться веснушки. У нее длинные ногти, и они окрашены красным. И она смотрит мне прямо в глаза. Она и не думает отвести взгляд! И под этим взглядом, я пячусь назад, ощупывая дорогу рукой. Косяк двери, справа старый комод с резными панелями, на нем маленькая пластиковая статуэтка, изображающая толстого, веселого японца, с присоской для удобного крепления в автомобиле, за ним стеклянный стакан с вставной челюстью моей тещи, после красная бейсболка, дальше бокал для шампанского на длинной ножке, а рядом с ним подсвечник. Он остался от мамы. Его узоры почернели от старости.

- Ну что же ты, Юрьевич? А может лучше называть тебя Сережей? – напирала она, обнажив в оскале улыбку – А может мне лучше уйти? С тобой как-то скучновато! – и отведя глаза, отпустила меня.

Правду говорят, все бывает впервые. Я никогда не выбрасывал домашнего халата, и потому, он был единственным. И очень жалко будет подсвечник. Кроме фотографий, это моя единственная память о маме. На черно-белых фотографиях не видно настоящего цвета ее волос. Может показаться, что она была шатенкой, но это не так! И даже вырастив меня, она почти не красила волосы, а лишь выдергивала появившуюся седину, говоря мне:
- Посмотри, нигде не осталось? – и я смотрел на ее голову, стоя позади нее, выискивая омерзительно белое серебро, в ее длиной прическе, цвета меди. Такого цвета, что даже при дневном освещении не сразу увидишь кровь. Как и сейчас! Почти не различимо!

Я в третий раз принимаю душ. Обычно достаточно двух, но я так тороплюсь, что скидываю халат уже в душевой кабине, оказавшись под струями воды. Глядя на него, я вспоминаю, как отстирывал джинсы намыленной щеткой, и как пена на ней становилась рыжей, а по белой эмали ванны растекались бурые подтеки. Замкнутое помещение быстро заполняется серо-белой ватой испарений, и под шумом воды стихает этот смех, и я забываю тот взгляд, смывая с себя усталость от моего сопротивления, и вместе с ним уходит мой безмолвный протест. Завтра я хочу встретить того человека, из автобуса. Я хочу встретиться с ним взглядом, выдержать, и подавить его. Заставить его считать столбы, и упиваться своей прямотой. Затем, после работы, возможно, я пойду в парк, но против обыкновения, не буду покупать газету. Сейчас мне кажется это скучным. Я знаю, что там будет написано: «Найдено тело девушки, примерно семнадцати, двадцати лет. Особые приметы: рыжие волосы, длинные ногти окрашены в ярко-красный цвет, одета в джинсовую мини-юбку, белую майку с портретом Че Гевары. Узнавших просим обратиться по телефону», и рядом фотография, которая не может передать истинного цвета волос, поэтому кажется, то она шатенка. На этой фотографии не видно глаз, из-за опущенных век. Но, все равно, глядя на нее даже с прикрытыми глазами, я не смогу, не выдержу долго!

Интересно, почему они всегда пишут «тело»? По-моему, правильнее было бы написать «труп»! Чьи чувства они пытаются не травмировать?

Со скрипом вытирая ладонью запотевшее стекло зеркала, я думаю: Это не я! Я не могу быть таким! Неужели вирус догнал меня? Ведь я принимал таблетки! Все, кроме красных! Красного цвета не так много в природе! Не верите мне? Посмотрите в окно! Голубое небо, зеленая трава, и листья на деревьях такие же зеленые, а земля бурого цвета, и посреди этого всецветия только одно пятно, близкое к красному. Девочка, играющая в песочнице с ирландским сеттером. У нее огромные глаза василькового цвета, и длинные, почти красные, с медным отливом волосы, до самого пояса. Собака лает, а девочка громко смеется, и я чувствую, как вдыхаю вирус. Мое тело пробивает озноб, и, спотыкаясь об тело, я спешу в ванную, к аптечке.

Желтая перед ужином, белая перед сном!

© Глеб Диков, 2009
Дата публикации: 19.03.2009 15:05:34
Просмотров: 3090

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Валентина Макарова [2009-03-19 16:33:29]

Во вполне неплохом рассказе гигантское количество восклицательных знаков. Когда я читаю, невольно реагирую на эти знаки и получается истерическое чтение.
Автор хочет обратить внимание, что какая-то фраза произносится его героем (рассказ от первого лица) эмоционально? Но описываются ведь ситуации, поступки, и я бы попросила автора дать мне возможность читать вместо восклицательных знаков точки, запятые, тире. А проза хорошая.

Ответить