Иллюзионист

Римма Глебова

Форма: Рассказ
Жанр: Психологическая проза
Объём: 31033 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

В первый раз я увидел ее в отделе парфюмерии большого супера. Почему она привлекла мое внимание... Сначала я просто скользнул по ней взглядом и отвернулся. Рассматривал ближнюю полку с разными одеколонами и лосьонами – я пришел сюда, чтобы взять свой обычный, весьма дорогой лосьон для бритья, но, тем не менее, вдруг быстро обернулся... Ну да, не показалось. Эти странные движения рук, то теребящие ремень черной сумки, перекинутый наискосок через грудь, то быстро скользящие куда-то, чтобы тут же вернуться обратно и нервно нырнуть в раскрытое нутро... и слишком напряженное лицо со сжатыми в полоску губами... Эти нервные движения и настороженные взгляды по сторонам были мне так хорошо понятны, хотя я никогда не мог себя видеть со стороны в такие моменты. Я стал следить за ней, это оказалось увлекательно. Я словно видел самого себя. Только никогда не ходил в магазины с сумкой, это слишком опасно. Когда она стояла у кассы и платила за пенальчик помады – всё что она купила, я уже был рядом, почти за ней, через одного человека, держал в руке зеленый флакон с самым дешевым мылом для душа, и теперь получил возможность хорошо рассмотреть ее. Мне не стоило этого делать. Она была красива той самой красотой, которая врезается сначала в память, чтобы потом войти в твою душу, в мозг, во все части тела, но поймешь это не сразу, и уж не в первый момент. Она благополучно уплатила за свою помаду, небрежно кинула ее в сумку и ушла, а я всё стоял и смотрел ей вслед, и очнулся только, когда кассирша спрашивала, видимо, во второй, если не в третий раз, нет ли у меня более мелких денег, чем та купюра, что я ей протянул.
Я вышел на улицу. Конечно, ее уже не было нигде. Тут я сильно на себя разозлился – ведь не взял свой любимый лосьон, и еще нужен был набор бритвенных лезвий, а я засмотрелся и про всё забыл. Конечно, не каждый день встречаешь родственную душу... А какое у нее лицо! Нервное, конечно, неспокойное, но это понятно. А глаза... никогда не видел таких ярких глаз, бирюзовых как море рано утром, когда солнце уже встало. С такими глазами и с таким лицом нельзя быть сильно на виду, она очень рискует. А может быть, ей нравится рисковать. Как и мне.
Я кинул зеленое мыло в ближайшую урну и долго еще в тот вечер бесцельно шатался по улицам. Потом вдруг захотелось выпить чего-нибудь... бренди, а еще лучше – хорошего коньяку. Через полчаса я вышел из дорогого винного магазина, с двумя бутылками пива «Туборг» в пакете – сосед по площадке Гораций (имечко-то, видно, родители большие надежды возлагали), редактор местной газетенки «Гламур», любит этот сорт пива, и на днях обещал зайти вечерком, так что две бутылки в самый раз, а то бы выбросил, оно мне даром не нужно. Как, собственно, не нужен и сосед, напоминающий мне своим еженедельным появлением на пороге об одной моей несостоявшейся мечте. Гораций в своих писаниях остер на язык, а в жизни недотепа, и манерами и какими-то вороватыми движениями похож на мелкого жулика. И халяву любит, так что «Туборг» пригодится. Однажды мне пришла в голову мысль, что я Горацию просто тихо завидую, поэтому и отношусь к нему предвзято. И газета у него вполне на уровне, статейками о проститутках не балуется и пишет свои злободневно - политические обзоры на независимом уровне. И я таскаю каждую неделю пиво для того только, чтобы поговорить с ним на газетно-литературные темы, поболтать об этом Гораций мастак.
Я зашел в какой-то подъезд и аккуратно переложил в пакет с пивом свое приобретение, полюбовавшись на наклейку – да, не ошибся, у этого коньяка замечательный вкус и пьется легко, ну так и стоит весьма прилично... но стоит, смотря для кого.
Придя домой, тут же распечатал бутылку, достал из холодильника лимон. Уже налил коньяк в пузатую рюмку... и вдруг мне расхотелось пить. Навалилась тоска. Снова один. После расставания с Лизой прошло больше года, она уже уехала в другую страну, за моря-океаны, она ни разу не позвонила, она даже перед отлетом не попрощалась, она так меня ненавидела. Как будто от ненависти, в которую обратилась ее любовь, я мог измениться, как будто мог себя переделать. Она считала, что мог, но не хотел. Она не могла понять, что мне нравилось. Настолько, что я предпочел остаться один. Вот такая женщина, что встретилась в магазине... она бы меня поняла. Но я ее больше не увижу. Ее лицо и глаза, ее нервные руки с тонкими пальцами не выходили из головы. И я сильно напился. Не думая о том, что утром надо идти на работу, и подчиненные будут тайком рассматривать начальственное опухшее лицо с темными мешками под глазами, но на самом деле мне без разницы. Я не любил свою работу, хотя она давала хорошие деньги, рекламный бизнес – дело доходное, главное идти в ногу с реальностью и угодить своим клиентам, но для этого существуют два заместителя и три клерка, они свое дело знают, да и я тоже не хуже них разбираюсь, другое дело, что мне неинтересно. Когда-то мечталось о другой стезе, журналистской, но судьба не дала. А может, не судьба, а сам. Уже устроился репортером в приличную газету, несколько удачных обзоров написал, но вот... Задержали меня в одном месте, а наш сотрудник увидел, стоял, оказывается, и наблюдал. Я точно знаю, что он бесился, видя мой быстрый успех, читая мои острые статьи, поэтому и поспешил доложить начальству. А ведь считался моим если не другом, то приятелем. Пришлось уволиться. С моим образованием легко было найти другое место, хотя и в другой области, и я там быстро пошел в гору. Но в глубине души еще долго сожалел о потерянной работе, то было моё. Устроиться в другую газету я тогда даже не пытался, на этой «территории» все обо всех быстро узнают. Оставалось беседовать на журналисткие темы с Горацио. А он с удовольствием, было бы пиво.
Но какой толк в размышлениях о давнем прошлом... Я покачивал в руке бокал и на мгновение в плескавшейся темно-ореховой жидкости колыхнулось лицо... которое я больше не увижу. Я залпом выпил и рухнул на диван.

***
Я ошибся. Я опять увидел ее. Конечно, в магазине, только уже в другом. Я так обрадовался. И мне было весело наблюдать, как ловко у нее получается, и в этот раз она ничуть не нервничала, и тем нравилась мне еще больше. Я ходил следом, но осторожно, стараясь не попадаться ей на глаза. Когда она уже благополучно миновала кассу, уплатив за маленький пакетик с орешками, и проходила через стеклянные раздвижные двери, раздался этот противный и знакомый писк, даже не писк, а свист. Охранник у выхода тут же подскочил и стал настойчиво теснить её обратно в магазин. Я не мог допустить ее унижения и провала, и мгновенно бросился к дверям. Я схватил ее за руку, оттолкнул дюжего парня (у меня карате черный пояс, и ловкости не занимать), мы вместе выскочили из магазина и побежали. На счастье, подкатило свободное такси, и заполошные крики остались позади. Таксист покосился на нас в зеркальце и подмигнул. Мы ехали, я назвал свой адрес и всё косился на ее сумку – мне было интересно. Она заметила и крепче прижала сумку к себе, но лицо ее заметно порозовело. И вдруг громко назвала таксисту какой-то адрес. Тот согласно кивнул. Я запаниковал. Уйдет, и всё закончится. Где и когда мне удастся встретить ее опять. «У меня дома есть отличный кофе», - сказал я, глядя перед собой. Ничего. «И еще есть черствые булочки, тостер и полбутылки красного вина». Опять ничего. И вдруг она повернула ко мне свое лицо и чудные бирюзовые глаза сверкнули прямо на меня. «Отлично, - услышал я. - Я что-то проголодалась».
Неужели буду кормить ее черствыми булочками? Я попросил таксиста остановиться возле большого магазина и подождать несколько минут. Купил ветчины, свежего хлеба и коробку овощного салата. Когда прибежал обратно... сердце по-заячьи трепыхнулось – такси на месте не было. Какой я идиот. Она спокойненько уехала, и поужинает совсем в другом месте, разве нужен ей свидетель своей неудачи. Тут я услышал гудки и глянул в ту сторону. Мое такси меня ожидало, оно просто переместилось на несколько метров вперед.
Но ужинал я всё равно один. Она вдруг передумала ехать ко мне. Сказала, что совсем забыла, и ее ждут в другом месте. Так всегда говорят женщины, когда хотят отказаться. Пока я ходил за покупками, она, видимо, по-другому оценила ситуацию и решила, что... Лучше бы я ей предложил черствые булочки, чем вот так... Но телефон свой она всё же мне дала, как бы в утешение. И сказала, бросив взгляд на мой увесистый пакет и открывая дверцу: «Приятного аппетита...». Поиздевалась напоследок. Может, и номер телефона соврала. Но проверять я пока не хотел. Я всю жизнь предпочитал иллюзии.
Мама так и называла меня – иллюзионист. Правда жизни мне всегда была не нужна, она меня коробила. Мое детство прошло ужасно. Я был, можно сказать, на самом дне. Или, говоря правильным языком, имел среди сверстников очень низкий статус. Несмотря на имя Рембо, которое я себе придумал – вместо Рема, или Ромы – как меня называла мама. Чтобы повысить себе цену, звучного имени оказалось недостаточно, но я для заветного статуса был готов на многое. Так, у меня стали появляться разные и ценившиеся среди одноклассников предметы: значки, блокнотики, ручки, яркие безделушки. Я ими щедро делился, ведь эти вещички мне ничего не стоили, они не принадлежали никому. Но однажды я едва не попался в книжном магазине, и больше заходить туда не рисковал. И быстро догадался о других источниках. Теперь я уже ничего не раздавал, я только брал. Сосед по парте как-то увидел у меня ластик со знакомой картинкой, другой мальчик поднял с полу выскочивший у меня из пальцев маленький ножик и закричал: «Где ты его взял, это мой!». Мою сумку вытряхнули на пол... Ни о каком статусе больше речь идти не могла. Ни маме, ни директору я объяснить свои поступки не мог. Нашел и всё.
Меня перевели в другую школу. Чтобы я обрел новый и хороший статус. Но я уже не мог остановиться. И всё, что я «находил», я рассовывал дома по ящикам и углам, но мама обнаруживала, и разборки начинались по новой. Я не мог ничего объяснить. Мне просто сильно хотелось это делать, и последствия меня почему-то не слишком волновали, они только будоражили и создавали новые иллюзии: «а если я вот так... а если я здесь... а вот я возьму эту штучку... и никто не узнает, и мне ничего не будет...». Порой я действовал не спонтанно, а тщательно всё планировал. И тогда получал большее удовлетворение от результата, ощущение, что я могу всё. И эта иллюзия была самой лучшей и прекрасной. Я поменял еще две школы, но меня уже ничего не могло изменить.
Всё же я получил образование, даже успешно закончил университет. Среди сокурсников пользовался тем самым хорошим статусом, который ускользал от меня в школе. Я у них ни разу ничего не... Для удовлетворения моей страсти теперь находились другие места, более интересные. Как и предметы, которые я брал в этих местах, были значительно интереснее прежних ручек и блокнотиков. Эти супермаркеты, там витрины сами намекают: «возьми и иди». Есть товары, не маркированные специальным магнитным маячком, и таких немало. А можно эту штучку оторвать – умеючи всё можно. Иногда меня задерживали, но отпускали – вид у меня такой, что в рассеянность и забывчивость верили безоговорочно. Отличный костюм, или пальто, всё прекрасно выглядит, очки к тому же чисто профессорские. И улыбка стеснительно-извинительная. Ну забыл, задумался, и положил в сумку, с кем не бывает. Потом я придумал, как подстраховаться. Из-за этого Лиза меня и бросила. Хотела мой пиджак почистить или погладить – уж не знаю, и увидела пришитые внутри рукавов карманы. Она решила, что это уже слишком. И сказала тихо: «Рем, а ты ведь не клептоман. Может, и был им когда-то, а сейчас нет. Ты делаешь всё сознательно. А, Рем? Ты отдаешь себе отчет в том, что совершаешь. Рембо, ты вор. Нет, ты – мелкий воришка. Я думала, ты болен, а ты совершенно здоров». Её голос к концу тирады задрожал. Лиза была не права. Я себя не считал ни больным, ни здоровым. Я такой как есть. В меру высокий, в меру красивый, в меру спортивный – каратист Рембо. Не устраиваю – скатертью шоссе! Лишь бы я сам себя устраивал, человек должен быть в ладу с самим собой. Как только этот баланс нарушается, тогда плохо. Тогда страдания, переживания, нервные горячки и суициды с девятого этажа – всего этого добра полно в телевизоре.
Я ей тогда ответил на обвинения: «Брось, Лиз. Ты другого мужика нашла, так и скажи, не юли». У нее аж слезы в глазах закипели. Хотела что-то сказать, а только рот открывала, как рыба. И кинулась собирать чемодан. Я ушел, чтобы не наблюдать эту картину на публику. Демонстративно надел другой пиджак. Сходил в магазин, купил всякой ерунды – орешков, чипсов... и прихватил дорогую шоколадку в красивой обертке – мелочь, но приятно. Пиджаков у меня несколько, но фасон один.
Вернулся – в квартире никого. На столике возле дивана лежат жемчужные бусы, на полу золотая брошка. Еще раскиданы вещички разные. Всё дорогое, мои подарки. За некоторые даже уплачено – вместе выбирали. Ну что ж, вольному воля. После ее обвинений нам вдвоем было уже делать нечего. Если понадобится, я могу привести девушку с улицы. И ей будет всё равно, чем я занимаюсь в свободное время.
Но теперь у меня есть Агата. Ну, не есть еще, но будет. В этом я почему-то был уверен. Чтобы подкрепить свою уверенность каким-нибудь действием, надо было позвонить. Позвоню и пойду за подарком, решил я.
Позвонил. Она меня сразу узнала, ничего не переспрашивала, когда начинают переспрашивать – а вы кто, ах, я вас не помню и т.д., – отсюда и начинаются маленькие лжи, потом они вырастают и становятся большими, и заменяют собой всякую искренность. Терпеть не могу, когда женщина лжет или притворяется у тебя на глазах. Я тоже предпочитаю не врать, просто есть вещи, которые я скрываю, или проще сказать – о них умалчиваю. Это незыблемое право мужчины – о чем-то сказать, о чем-то промолчать. Агата меня приятно порадовала. Она не жеманилась, не говорила, что занята и у нее другие планы, просто согласилась на свидание. Не удержалась и хихикнула в трубку, когда я сказал, как меня зовут – Рембо. «А можно сократить? - спросила она, - а то как-то... слишком сильно звучит, как в кино». «Можно», - сказал я. «Тогда Рем. Ничего?». А меня так и Лиза звала. И все другие так называют. Хотя, конечно, полное имя мне нравится больше.
До вечера еще было достаточно времени, и я поехал в магазин. На такси. Что у меня есть машина, знают только мои подчиненные – соблюдая свой начальственный статус, я вынужден ею пользоваться. И тщательно скрывать, как я не люблю это дело – сидеть за рулем, быть в напряжении, постоянно ожидая чего-нибудь неожиданного и стрессового. Дорожные неприятности словно знают о моих страхах и то и дело на меня сваливаются. В результате: нервозные перепалки с другим водителем, объяснения с полицией, страховой компанией, денежные затраты на ремонт или своей или чужой машины... всё это так противно и портит настроение и нервы. Нервы я должен беречь. Я должен быть спокоен и уравновешен. Ужасно, когда лицо дергается, бегают глаза и дрожат руки.
Я медленно проходил вдоль полок и витрин... Колготки с изображенными на упаковках стройными ножками... я не знаю ее размера, и для первого свидания вообще это дарить недопустимо. Но разве на будущее... Вот конфеты хорошо бы... но слишком коробки большие... надо поискать маленькую упаковку. Я остановился возле витрины с духами. Обилие и разнообразие коробочек угнетало. Какие она любит? Какие ей бы понравились? Я брызнул на ладонь из пробного флакона, поднес к лицу... нет, очень резкий запах и сладкий, будто откусил пирожное. Брызнул из другой бутылочки на другую руку, втянул носом... другое дело, приятная свежесть, похоже на сирень... Я всегда любил запах сирени, запах весны. Весной я встретил Альку, свою первую любовь, студенческую. Тогда сиреневые кусты цвели повсюду, белые и фиолетовые гроздья заполонили весь мир, и мы вдвоем наслаждались друг другом и ароматом сирени, пронизывающем воздух вокруг нас. А через год мы расстались. Тоже весной, и сирень почему-то почти не цвела. Или мы ее не заметили.
«Устала я от тебя, Ромик, - сказала она. - Я никак не могу понять. Вот всё это, - она показывала пальцем на комод, на полки, уставленные разной мелочью: статуэтки, сувенирные часы, разные коробочки неизвестно с чем внутри – я сам уже не помнил, - ты воруешь эти штучки из любви к острым ощущениям, или ты просто болен, и тебе надо лечиться. А? Что ты молчишь?». «Я здоров», - буркнул я, - наблюдая, как Алька, изгибаясь тонкой фигуркой и откидывая назад длинные светлые волосы, падающие на бледное узкое лицо, медленно собирает по комнате свои вещички и поглядывает на меня, словно ожидая, что я ее остановлю, обниму и затолкаю ногой под кровать ее потертый чемоданишко. Как уже было один раз. Но я отвернулся. Не хотел, чтобы она увидела мое расстроенное лицо. Алька не понимала, почему я не могу измениться, почему я не могу «всё это бросить», и жить как все вокруг, «спокойно и достойно» - как она любила повторять. Я бы мог ей сказать, что так жить, как она хочет, мне не интересно. Но не сказал. Я тоже уже устал от бесконечных объяснений и выяснений.
Алька ушла. Я не удерживал ее ни словом, ни жестом. Я считал, что женщину удержать невозможно, да и не нужно, если она от тебя чего-то требует взамен. Жертв требует. Я не такой сильный, чтобы жертвовать собой. К своему удивлению, я страдал недолго. Я помнил Альку, как помнят что-то очень хорошее и трогательное, но не мучился. Я решил заняться своим физическим развитием и записался на карате. Случаются ситуации, и нередко, когда нужна быстрота реакции, сильные руки и ноги, безупречное владение своим телом. Карате меня увлекло, я почти не пропускал занятия. Продвижение по службе, карате и изредка женщины – в этом была моя видимая миру жизнь. После ухода от меня Лизы я некоторое время был в прострации, ничего не хотелось, ни работать, ни разговаривать, ни в магазины ходить. Но длилось это состояние, к счастью, недолго. Жизнь пошла прежним путем, только иногда одинокие вечера угнетали. А теперь я нашел Агату, эта женщина... я чувствую, что она мне подходит, у нас с ней много общего, у нас с ней... да что говорить, уже одно то, что она не станет меня упрекать, и примет таким, как я есть, меня радует и здорово вдохновляет.
Но, после всех приятных и обнадеживающих соображений, я вдруг начал сомневаться. А что, если я не понравлюсь ей как мужчина? Или у нее уже есть муж, любовник, и она согласилась на свидание просто из любопытства, с женщинами это бывает, я сталкивался. Придет, осмотрит тебя, выспросит всё, что пожелает, и ускачет, даже не сказав спасибо за приличный обед в ресторане, и в уме, который у таких особ он вместо записной кижки, поставит галочку – еще один поклонник, и даже будет иногда названивать и ложно-заинтересованным голоском спрашивать «как дела». Я в таких случаях отвечаю: «Поздравь, вчера женился». И с усмешкой слушаю короткие гудки в трубке.
Духи Агате понравились, это было видно. Она с удовольствием рассматривала коробочку, открыла ее, вынула флакончик, слегка брызнула себе на запястье, задумчиво нюхала. И вдруг призналась: «Мне никогда еще не дарили духов». Глядя на мое изумленное лицо, рассмеялась. И тут же сказала серьезно и грустно: «Потому что у меня их много... и они не имеют для меня никакой цены. Они «не подаренные». Я не знал, что сказать, глянул на ее почти нетронутое блюдо с креветками и предложил выпить «за хорошее настроение». Потом мы выпили за хорошую погоду, потом за удачу, официант нам принес еще бутылку вина, я сказал «за духи!» и спросил, какие же подарки ей дарит муж. «Никакие, - просто ответила она. - Я не была замужем. От меня ушли два жениха». Я был потрясен. Всё это было так похоже на мою жизнь. Агата допила свой бокал до дна и спокойно продолжила: «Им не подошел мой образ жизни. Правда, каждый успел подарить мне по кольцу, вот, я их ношу...», - она протянула мне руку, на тонких, нервно подрагивающих, пальцах одно колечко было с синим камнем, другое с розовым. Я твердо решил не дарить ей кольцо. Хорошо, что она мне рассказала. Агата мне так нравилась, что мысленно я ей уже подарил все духи, все колготки и все безделушки, что заполняют магазинные полки. Я ей подарю браслет, решил я. Самый красивый, какой увижу.
Через неделю мы договорились, что она переедет ко мне. Агата жила вместе со своей старой теткой, но они давно не ладили, тетка даже не заходила к ней в комнату, чему Агата была очень рада, «у меня там слишком всё на виду», - туманно пояснила она, но и так ее понял. Эту женщину я понимал с полуслова. Перед переселением Агаты ко мне, я смел с полок всю ерунду, сложил в большую коробку и унес в кладовку. Оставил только две бронзовые египетские статуэтки – они мне самому нравились. Агате они тоже понравились, «дорогие, наверно», сказала она. Агата была очень неспокойна, иногда задумывалась, и со стеснительной улыбкой уклонялась от моих рук. Когда мы сели ужинать – я всё приготовил сам! – и я уже откупорил бутылку красного вина, и разлил по бокалам, Агата сказала: «Я напрасно сюда переехала. Я поспешила. Я не должна была... Ты ничего обо мне не знаешь. Я тебе сейчас расскажу, и сегодня же... нет, завтра вернусь к тетке. Кстати, я там много своих вещей оставила».
Я усмехнулся. Это она обо мне не знает. Ну, пусть рассказывает, если ей так будет легче и спокойнее. Я откинулся на спинку кресла и ободряюще улыбнулся Агате. Из всего, что она до сих пор сказала, мне понравилось слово «завтра». Оно означало, что на самом деле она хочет быть со мной, и совсем не стремится уйти.
«Я воровка. Клептоманка – по научному... Почему ты улыбаешься? Тебе смешно?». Я поспешил заверить, что я вовсе не смеюсь и не улыбаюсь, это я сморщился от оливки – раскусил, а она оказалась кислая. Агата взяла из вазочки оливку и медленно ее разжевала, по-моему, она даже не поняла вкуса. Она словно хотела оттянуть продолжение своих признаний, отпила вина, покрутила на запястье серебряный, с большим голубым опалом, браслет, полюбовалась им... свои кольца она уже не носила, что меня весьма радовало – к черту бывших женихов. Наконец, она решилась и продолжила. Я узнал много интересного. У женщин всё происходит совсем иначе, слишком они чувствительны и склонны каждое свое движение рассматривать под микроскопом и копаться в своих ощущениях и переживаниях.
«Ты знаешь, как это бывает, когда от чего-нибудь мучаешься... Нет, ты не знаешь! Я хорошо понимаю, что поступаю ужасно, предосудительно, но я давно не в состоянии собой управлять и себя контролировать. То, что я беру, часто не представляет никакой ценности, но я испытываю после удачи такое удовлетворение, такое довольство собой, как после... Ну, ты понимаешь, о чем я... Самое ужасное, что я нисколько не раскаиваюсь. Иногда случается, что я наберу чересчур много... но положить на место не получается, не хочется возвращать и всё. Несколько раз меня останавливали и пытались проверить, но я так смотрела в глаза охраннику, что он сразу тушевался, а один попросил мой номер телефона. По-настоящему задержали только один раз, я три дня просидела в одиночной камере... У меня были деньги, и я откупилась. Есть уже несколько магазинов, куда я не захожу, боюсь, что узнают. У меня дома помады больше сотни тюбиков... После посещения магазинов я обнаруживаю у себя в карманах пудру, тушь, конфеты, орешки и шоколадки. Я опустилась до того, что стащила дешевые серьги у своей давней подруги, так они мне понравились, и я не смогла устоять. Когда вернулась домой, меня до того замучило чувство вины, что я их выбросила в унитаз. Рем, я осознаю, что делаю! Но уже потом. И я не могу остановиться. Я вроде алкоголика, которого тянет к спиртному, или как больных булимией тянет к еде, с такой же силой меня тянет украсть, взять, я не в силах с собой бороться, мной овладевает наваждение, я себе не отдаю отчета в происходящем, порой я даже не особенно скрываюсь...».
Когда в глазах у Агаты заблестели слезы, а поток ее речи иссяк, я налил нам вина, и мы оба молча выпили. Нет, у меня происходит по-другому. Я просто не хочу платить. И порой беру какую-нибудь чепуху, и сознание того, что я не отдам за неё свои деньги, воодушевляет меня. Я испытываю такой прилив адреналина, такое несравнимое ни с чем удовольствие, и воспринимаю всё это как увлекательную игру, в которой должен получить приз. Я просто играю, значит, я здоров. Я давно это понял. У Агаты всё иначе. Она не может остановиться, а я могу. Но не хочу. Мне это нравится. Мы оба испытываем удовлетворение, но у нас это происходит по-разному. И смотрим на свои поступки совсем по-разному. «Я знаю, что ты мне сейчас скажешь, - продолжила Агата, заглядывая мне в глаза, явно ища в них если не сочувствия, то понимания. Видимо, она расценила мое молчание, как осуждение. - Да, мне надо лечиться, я должна. Я даже пробовала, но после первой беседы с психиатром я сбежала оттуда. Вопросы, которые он мне задавал, заглядывая в бумажку, были неприятны. Он хотел, чтобы я вывернулась перед ним наизнанку... Рем, ты мне поможешь? Ты уже помог один раз, когда мы вместе убежали». «Чем же я тебе помогу?», - спросил я. Агата своими переживаниями и последним вопросом поставила меня в тупик. Я хотел совсем другого от нее, а не мольбы о помощи. Накануне, среди ночи я проснулся и размечтался, как у нас вместе всё будет весело и ловко, в опасные моменты мы будем подавать друг другу сигналы, я уже задумал разработать целую систему сигналов, какая же начнется у нас интересная жизнь, с такой женщиной всё будет удаваться, если от нее охранники глаз не могут отвести, то я уже с первой встречи пропал, потонул в ее бирюзовых глазах. А теперь, кажется, все мои мечты побоку. Мало того, теперь я должен буду скрывать от нее самого себя, настоящего. Опять всё будет как раньше, как было с Алькой, Лизой, только теперь еще хуже. А вдруг она тоже вздумает погладить или почистить мой пиджак?.. От этой мысли я даже содрогнулся. Я должен с Агатой расстаться, и как можно быстрее.
Но расстаться с ней я не смог. После ночи нашей любви я даже помыслить на эту тему был не в состоянии. А она смотрела на меня нежными и преданными глазами, обнимала, гладила меня и мой пиджак, просила, чтобы я вернулся с работы пораньше, и поклялась никуда без меня не выходить и вообще забыть, что на свете существуют магазины. Значит, в магазины я должен ходить один, как раньше. И не будет у меня подруги, о которой я было размечтался. Агата об одном твердит, чтобы я нашел способ ей помочь.
Так прошло две недели. Я дал Агате вторую пару ключей от своей квартиры и убедил ее не спешить искать работу – ее недавно уволили с должности секретарши по причине «несоответствия должности». Секретарша обязана идти навстречу всем пожеланиям начальника, он долго ее в этом убеждал, но не убедил, и уволил. Я понимал ее начальника. Видеть перед собой ежедневно упрямые и несогласные бирюзовые глаза, и еще эту фигуру и умопомрачительную походку – да надо ангелом быть или евнухом, чтобы не уволить. И я тоже не знал, как я её «уволю», то есть, расстанусь. Тут мне явилась совсем неожиданная мысль: бросить всё это к чертям, вести себя как все люди – как все нормальные люди, я ведь все-таки понимал, что веду себя ненормально в общепринятом смысле. И не понадобится уже Агате никакая помощь, ни моя, ни психиатра, я ее вылечу нашей любовью. И себя заодно. Ох, как я тут размечтался, сам себя не узнавал – мечтательность не мой образ жизни и поведения, иллюзии давно меня оставили, но вот...
Так, в приятных думах я бродил после работы по суперу, кидал в тележку пакеты с едой, положил две бутылки красного вина – Агата этот сорт любит, и встал, разглядывая заманчивые коньячные этикетки на плоских бутылках. Дорого, черт возьми. Ну и что? Или мы ничего уже не умеем?.. Видеокамеры следят, конечно, но ведь как повернуться, как наклониться... всё! Вдруг я ощутил смутное беспокойство и огляделся. Ничего опасного, пара покупателей в конце прохода, еще мелькнул сбоку женский силуэт и исчез за полками. Но мне всё равно казалось, что за мной наблюдают, и я предпочел поспешить к выходу, к кассам. Заплатив за покупки из тележки, с тяжелым пакетом в руке я двинулся к выходу. И вдруг увидел перед собой арку... еще на прошлой неделе ее здесь не было! Но было поздно, я уже шагнул под нее, я переступил незримую черту, об этом тут же возвестил свистящий на противной высокой ноте тревожный сигнал. Я настолько ничего подобного не ожидал, что был в полном ступоре, и даже требование охранника немедленно снять пиджак, пока он этого не сделал вместо меня, не вывело меня из оцепенения. Дюжий молодец вынул из потайного кармана моего пиджака коньячную бутылку и высоко поднял ее, показывая выскочившей из-за кассы кассирше и столпившимся невесть откуда людям. Я только надеялся, что среди них не окажется в этот час знакомых и зло посмотрел туда... Агата! Стоит и смотрит. Никогда мне не забыть её отчаянный взгляд, сколько в нем было страдания, разочарования и безнадежной тоски. Только ее глаза, единственные на свете, могли всё это выразить. Ну что ж, теперь она поняла, что я ничем не смогу ей помочь. Но она уже не узнает, что я очень хотел. Еще немного усилий, и я бы смог. Ну зачем, зачем она зашла в магазин, зачем она меня увидела, зачем стала следить за мной...
Мне дали за кражу коньяка восемь месяцев. Это немного. Если не учитывать, что я потерял работу и достойный статус среди своих, теперь уже бывших, сотрудников. Первый месяц я еще надеялся. Женщины, они сентиментальны и жалостливы. Второй месяц я уже не ждал её. Мой обман, видимо, оказался слишком жесток для ее открытой и чувствительной души, и труден для ее понимания. Хотя должно было быть наооборот. Кто, как не Агата, должна меня понять? Если бы она пришла, я бы ей сказал, что очень хотел ей помочь, уже был готов ее спасти, но не успел. Я верил в эту сказку, сочиненную мной для себя, а что мне оставалось делать. Не вешаться же на оконной решетке, у меня ни шнурков, ни галстука нет. Да и потом... я люблю жизнь. Я люблю женщину с бирюзовыми доверчивыми глазами. Если бы она пришла, я бы больше никогда не... Хотя я понимал, что она не придет. Ну, а вдруг?.. Верить в свои иллюзии – всё, что мне остается. Ведь надо же во что-то верить. Я не Рембо, а всего лишь Рем, и силы черпаю не в мускулах, а внутри себя.
Однажды пришла в голову спасительная идея. Я заявлю, что я клептоман. И мне надо лечиться. Я потребую психиатра, повторю ему всё, что рассказывала мне Агата, и он мне безусловно поверит, потом, с полученной от него справкой о болезни я смогу жить дальше так, как мне захочется. Я очень воодушевился своей идеей, вполне безупречной.
Психиатр с сомнением отнесся к моему заявлению. И доложил тюремному начальству, что я обыкновенный вор. И хочу увильнуть от отбывания наказания. Ну да, Агата ведь говорила, что больные клептоманией почти никогда не признаются в этом. Им легче сказать, что они преступники, воры. Когда я выйду отсюда... у меня ведь сохранился ее телефон... А что я ей скажу, что?.. Я придумаю. Время у меня еще есть.
----------

© Римма Глебова, 2010
Дата публикации: 22.05.2010 15:43:20
Просмотров: 2728

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.