Итальянка

Римма Глебова

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 15242 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Почему-то все называли ее так – итальянка. Когда она не слышала, а о ней говорили. Словно у нее имени не было. А имя было, красивое. Правда, больше похоже на французское – Мари. К иностранцам вообще всегда было недоверие. Хоть итальянец, хоть француз, хоть кто. Когда женщина – тем более. Какое может быть доверие к иностранке? А уж в лихое военное время... смешно даже говорить. Сплетничали о бедной Мари без конца. Хотя она жила тихо, с шестилетней дочкой ютилась в угловой комнатке нашей большой коммунальной квартиры. А дочку, дочку-то как зовет – умора! – Жужу! Жужелица, одним словом. На самом деле, дочку соседки звали Женей, но Мари, когда подзывала ее, говорила низким, каким-то особенным голосом: «Ж-ж-женя!..». Очень похоже на жужжание.
Мари вообще в моих глазах была особенная. Хотя бы потому, что она раньше была певицей – сама мне с грустью об этом сказала, когда мы вместе слушали в кухне по радио арию Ольги из «Евгения Онегина», и добавила, что у нее «контральто». Это мелодичное звучное слово нравилось мне, тем более что я его знал. Я ведь до начала войны успел год проучиться в музыкальном училище, находившемся как раз позади нашего дома. Потому мама туда меня и отправила: «близко ходить и, чем слоняться во дворе, лучше научись чему-нибудь, пригодится в жизни». Конечно, я не хотел в училище, по мне – во дворе как раз интереснее, и я сильно надеялся, что меня не примут. Но слух у меня, к несчастью, обнаружили, и в училище приняли, хотя место нашлось только на хоровом отделении. И я пел, пел – не без удовольствия, надо признаться, и попутно, на уроках, между распеванием песен и нот, успел за год набраться разных музыкальных премудростей. Поэтому Мари, «вакуированная иносранная москвичка», как говорили на общей кухне, мне и нравилась – я чувствовал нечто общее между ней, молодой красивой женщиной и собой, девятилетним мальчишкой, словно мы с ней были посвящены в некую тайну, связующую нас тонкой, тихонько звенящей струной посреди недоброго и ожесточенного мира.
Мари ведь мне еще кое о чем поведала однажды, и я полагал, что только я хранитель ее секретов. Вероятно, так оно и было, потому что подруг у нее не наблюдалось, соседей Мари явно побаивалась и старалась не иметь с ними никаких отношений, даже в кухню выходила, когда там никого или почти никого не было. Но от сплетен это ее не спасало. И от подозрительности тоже: «ходят тут иносранки-засранки всякие, шпийонят, в кастрюли заглядывают...». Это о ней-то! Мари всегда прошмыгнет мимо чужих кухонных столов к своему месту, и только тихое «здравствуйте» повисает безответно в пропитанном супами и жареной картошкой воздухе.

С началом войны музыкальное училище закрылось, но у меня вовсе не стало больше свободного времени. Приходилось стоять в очередях за хлебом, да и в школу каждое утро надо было ходить, зато уроков на дом почти не задавали.
К Жужу, то есть к Жене я относился снисходительно и даже слегка пренебрежительно. Мало что рыжая, так еще и некрасивая, чтобы не сказать хуже. Узкое хитрое лицо в конопушках, патлы во все стороны, и большой рот вечно до ушей, будто ей всегда смешно. Но, как ни странно, она была похожа на свою маму: и мимикой подвижной физиономии, и вызывающей, но мгновенно ускользающей усмешкой, а особенно цветом глаз – светлозеленых, с коричневыми точками вокруг радужки. Я так подробно изучил внешность этой Жужу, потому что частенько Мари просила меня присмотреть за ней, когда знала, что придет с работы поздно. Ну и приходилось сидеть с девчонкой в их комнатушке и играть, что же еще делать-то. В домино играли – Жужу умела считать до двадцати, в крестики-нолики, а то и в прятки, – Жужу пряталась под стол с длинной скатертью, или в узкий промежуток между платяным шкафом и стенкой, а то и за оконную занавеску, где сразу ее силуэт просвечивался, и я сколько мог, делал вид, что ищу ее. А когда «находил» и хватал ее, она визжала от удовольствия, я тоже смеялся. Приходила Мари, улыбалась нам обоим с порога, и всегда приносила гостинец: если Жужу пряник, то и мне тоже, ей леденец на палочке, и мне обязательно. Я смущался – ведь не маленький уже, но брал, не в силах был отказаться. Мари гладила меня по голове и вздыхала. Спрашивала, нет ли писем от брата, я качал головой и уходил. Нам от Левки – только дождался восемнадцати и на войну сиганул! – писем давно не было, и Мари тоже ничего не получала. Но она, кажется, уже и не ждала. Сказала мне, что было ей всего одно письмо, а потом извещение… понятно, о чем. Вот это и был ее секрет, который я знал. Мари не хотела, чтобы ее жалели. Не хотела, чтобы назвали вдовой. Она всем говорила, что ждет мужа, даже если «война десять лет продлится». Вот за эти слова ее и вызвали, куда надо. Как она посмела заявить, что война продлится десять лет! Еще несколько месяцев, ну год, ну, в крайнем случае, полтора, и мы победим. А паникерства и трусости не потерпим! Или она не верит в нашу доблестную армию?! Не верит в товарища Сталина?!
Её продержали целый день, но к вечеру отпустили. И она мне шепотом всё рассказала, пока Жужу собирала с пола рассыпанные костяшки домино. И вдруг добавила: «Я верю только в то, что мой Саша вернется. И больше ни во что!». А как же извещение, чуть не спросил я, но прикусил себе язык. Моя мама, если получит извещение, тоже, наверно, наперекор, будет верить. И я буду. И я зауважал Мари еще больше. Я бы сказал – полюбил, но я ведь совсем мальчишка был, и уважать кого-нибудь, хоть мужчину, хоть женщину – в этом заключалось высшее и справедливейшее отношение к человеку.

Однажды я осмелился и спросил Мари – почему у нее такое прозвище – итальянка? Разве она «из-за границы»? Мари засмеялась и сказала, что нет, не «из-за границы». Но мама ее была настоящая итальянка! Папа работал на дипломатической службе, часто бывал в других странах, и привез оттуда себе жену. Имел из-за этого много неприятностей. «Почему?», - удивился я. Мари не ответила. Помолчала и печально сказала, что родителей уже нет на свете. Их послали за границу, «в командировку», и назад они уже не вернулись. Ее вызвали в какой-то большой кабинет и выразили сочувствие: «ваши родители служили Родине, но увы...». И всё. А фамилия у нее мамина – Теразини, и из-за этого у нее тоже бывают неприятности. Надо было поменять, да как-то недосуг... А Женя на фамилии своего папы, хоть это хорошо. Заметив мой вопросительный взгляд, Мари, уже не очень охотно, добавила, что ее муж, то есть Женин папа – морской офицер... но он... нет, не погиб, это неправда, просто пропал без вести... уже два года. И я тогда сказал, очень желая ее утешить: «Пропал, значит, найдется!». Мари улыбнулась и взлохматила мне отросшие, давно не стриженные волосы. «Конечно!», - сказала она бодро. И добавила, сразу погрустнев: «Только как он нас найдет? Мы же уехали из Москвы, а его единственное письмо мне сюда переслали наши соседи... навено, они тоже потом уехали». Я был, несмотря на малый возраст, парень сообразительный и, подумав немного, спросил: «А как же вы извещение получили? Значит, вас здесь нашли?». «Нашли, - усмехнулась Мари, - эти-то, они под землей найдут... и порадуют. Ты думаешь, мне из военкомата прислали? Не-ет... из другого места. Вызвали и вручили. А сначала допро.... расспросили. Ну не шпионка я! И Саша мой никому не сдавался!», - выкрикнула Мари и разрыдалась.
Я ужасно расстроился. Ведь это я виноват, полез с вопросами... Жужу тут же захныкала, подлезла к матери под руки. Мари успокоилась, вытерла слезы, прижала к себе рыжую малявку и сказала мне: «Ты только... не говори никому, ладно?». И опять погладила меня по голове. Я что, дурачок, что ли, трепаться о чужих секретах? Но я не обиделся на Мари. Понятно же, кругом одни только сплетни, все друг друга ненавидят и сожрать готовы, из зависти. Соседки завидуют, потому что Мари красивая, а они – старые злые уродки. Моя мама немного дружит с Мари, и очень жалеет её. Потому что тоже боится: снимут с отца бронь, заберут его на фронт, и поминай как звали. Так она говорит. Хотя... ведь родину надо защищать. Левка-то пошел. Если бы я был взрослый, тоже бы пошел, добровольно. Отец как-то хотел, уже в военкомат собрался, так мама в ногах валялась, буквально. Сказала, если с ним что, не переживет, руки на себя наложит. Я уже знал, что значит «руки наложить». Так говорят, когда кто-то вешается. В соседнем доме одна женщина, получив похоронку, повесилась. Сказали – в уме повредилась. И правда дура. Через полгода муж пришел, на костылях, без ноги. Зато вернулся.
Мари работала на заводе, выучилась на станочницу, рано уходила и поздно приходила и, едва поев, валилась спать. Рыжая Жужелица как-то быстро стала самостоятельной и меня уже не просили посидеть с ней. Она даже научилась варить картошку и закутывала ее в старое одеяло, так часто и засыпала, приткнувшись к столу и прислонив голову к теплому боку кастрюльки: я видел эту картину однажды, когда заглянул к ним в комнату поздно вечером.

Как-то, очень поздно ночью меня разбудил стук во входную дверь (наша комната была ближней ко входу), и я побежал открывать, спасая сон родителей. Стучался высокий морской офицер, он устало улыбнулся мне через полуоткрытую на цепочку дверь и назвал фамилию нашей соседки. Я стоял молча, загораживая собою вход и пялился на его фуражку с «крабом». Тогда он вытащил из внутреннего кармана кителя документ и сунул мне под нос. Он думал, что я не доверяю ему, а я просто еще до конца не проснулся. И к тому же форма, фуражка... ну как в кино. Я же еще не встречал живого настоящего морского офицера. Я сбросил цепочку, отступил в сторону и впустил гостя – тот сильно прихрамывал и опирался на палку, показал нужную ему комнату и пошел досыпать. Уже в дреме подумал: вот Мари-то обрадуется... и Жужелица тоже. А еще у него в руке чемоданчик был... гостинцы, значит, привез...
Только вечером я узнал от мамы подробности. Офицер вошел в комнату, не стал никого будить, пристроился где-то и уснул. Утром Мари ушла на работу и там поделилась с другой станочницей, с которой дружила: похоже, она совсем свихнулась, у нее возникла галлюцинация, что муж вернулся и спит, она даже потрогала его, и ей причудилось его похрапывание. Подруга уговорила начальника отпустить их к врачу – ну не в себе ведь женщина! – но прежде привела ее для проверки домой... дальнейшее понятно.

Оказалось, что его корабль был потоплен недалеко от Норвегии, и его, раненого, подобрал немецкий катер и доставил в Норвегию. В штабе флота получили сведения о гибели корабля, но не будучи до конца уверенными в гибели всего экипажа, выслали семьям извещения – кому-то о смерти в бою, кому-то о пропаже без вести. Сам же офицер оправился от ран и выжил в условиях сравнительно мягкого норвежского плена. Как ему удалось вырваться оттуда и не попасть в советский концлагерь – об этом он не рассказывал. Намекнул только, что друзья из штаба какими-то путями о нем прознали и помогли. Морские офицеры друзей не предают ни при каких обстоятельствах.

Никогда впоследствии я не видал ничего подобного. Между офицером и Мари существовал совершенно сумасшедший накал чувств, но они даже и не пытались нисколько скрыть, спрятать от чужих глаз свое невероятное счастье, они постоянно обнимались, целовались в полутемном коридорчике, еще не дойдя до своих дверей... на улицу выходили и там держались за руки – я сам видел в окно. Мой отец сказал: «высоковольтная любовь». Мой отец работал электриком. Действительно, об них обжечься можно было. Когда они смотрели друг на друга на общей кухне, даже сварливые соседки стыдливо умолкали. И не сводили с них любопытных и завистливых глаз. И я ведь тоже позавидовал им. Будто предчувствовал, что мне подобного в жизни не достанется.

Так и вышло. Пролетели годы, я уже был достаточно взрослым и даже опытным в любовных отношениях, но настоящей сильной любви не испытал. Не случилось со мной «высоковольтной любви». В свои уже зрелые, как я считал, двадцать два года, я часто вспоминал военное детство, как мы жили в той коммуналке, как Мари ждала и дождалась, а мы нет, мой старший брат Левка так и сгинул на войне, в полной неизвестности для нас, мы никаких весточек или смертного извещения не получили. И Жужу я помнил, даже очень хорошо. Как-то я подумал: а ведь ей уже... кажется, девятнадцать. Интересно, какая она стала... Мне вдруг захотелось это самому увидеть. Узнает она меня или нет?

Как я ее искал! Словно оттого, увижу я Жужу или нет, зависела моя дальнейшая судьба. Через разные справочные, через одного бывшего соседа по той коммуналке – мы с ним теперь жили в одном городе, и даже на соседних улицах, но он, в отличие от меня, сохранил старые связи. Родители мне помочь не могли, отца я и не спрашивал, а мама только головой покачала: «где ты теперь их найдешь...». Кого – «их», я только Жужу хотел увидеть. Мне даже приснился сон: она бежит куда-то, я вижу только силуэт, а я тоже бегу, наперерез ей, но тут она исчезает...

И все же я нашел Жужу. С адресом на листке бумаги, в чужом, доселе незнакомом мне подмосковном городке, подошел к ее дому и смотрел вверх, высчитывая этаж по номеру квартиры – третий или четвертый? Потом одумался, не стал входить в подъезд. Сел напротив на лавочку, затененную мощным старым кленом и просидел часа два. Вспоминал и думал. Прошло почти тринадцать лет. Мы друг друга не узнаем. А если узнаем, то что?..
Вдруг я увидел, как из подъезда вышла девушка. Высокая, с копной ярко-рыжих волос, с коричневым портфельчиком в руке, какие часто носят студентки. Сердце, как говорят, екнуло. Притом сильно, и даже застучало, так скоро-скоро. Это была она, Жужу!
«Жужу!» - крикнул я. Девушка приостановилась, оглянулась с недоумением на лице в мою сторону. Она нерешительно приблизилась, и я сделал шаг навстречу. «Меня так никто не называл... кроме тебя», - тихо сказала она и улыбнулась. Я кивнул. Слов у меня не было. Я только смотрел в ее светло-зеленые, с яркими коричневыми крапинками глаза и был счастлив, как доселе никогда. «Знаешь, - после паузы сказала она, - у меня жених тут... он наверно, уже ждет там, за углом... - она показала рукой, - надо ему сказать... познакомить вас...». Она будто ждала от меня ответа, а я только опять кивнул. Потому что я не понимал смысла ее слов, я смотрел на нее, такую взрослую, красивую, совсем новую Жужу, и в то же время такую знакомую и даже смешную – в точности как тогда, и был согласен заранее со всеми ее словами, только пусть стоит и смотрит на меня, а я на нее... «Жужу, - наконец сказал я. - Я тебя нашел. Искал, и вот... нашел...». Она кивнула. Наверно, со стороны мы были похожи на двух китайских болванчиков, которые всё кивают друг другу. Я взял Жужу за руку. Мы с ней пошли... наверно, нам было все равно, куда идти, в какую сторону. Но мы почему-то пошли в сторону, противоположную от того, ближнего угла...
Но через несколько шагов Жужу осторожно вытащила свою руку из моей. Остановилась и оглянулась назад. Громкие шаги, которые ускоряясь, шли за нами, и которые я упорно не слышал, нас уже догнали. Жужу беспомощно посмотрела мне в глаза. И это было последнее счастливое мгновение в моей жизни – зеленые, с яркими крапинками глаза. Которые в тот краткий момент меня любили.
Так мне показалось.

© Римма Глебова, 2010
Дата публикации: 18.06.2010 13:04:48
Просмотров: 2831

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Корай ДеПью [2010-06-18 17:00:59]

Славный, сентиментальный рассказ. Мне показалось, что начало, вводную часть можно было бы сделать лаконичней.

С уважением,

Ответить

Римма Глебова [2010-06-18 17:19:48]

Спасибо за отзыв!