Картина маслом

Елена Троянская Третья

Форма: Повесть
Жанр: Фантастика
Объём: 142024 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Какая бы тайна ни скрывалась за тем, как устроен мир, нам никогда не проникнуть в нее. Мы даже не знаем ее точного имени. И тем не менее всё вокруг -- и настоящее, и прошлое, через которое мы проходим каждый день, -- всегда одинаково. Это следует осознать. Вне каких бы то ни было ассоциаций мы должны понять, чем является всё происходящее сейчас. Все по-настоящему простое является совершенно непостижимым для ума, постигшего тайну творения. Многие видят в этом желание мировых законов подсказать нам, где искать истину, хотя как раз сложность и обманчивость жизни заставляют нас задавать вопрос: что такое истина? Вопрос о ее природе, которая таится где-то за страданием, болью и смертью, является основополагающим для мировой гармонии. Познание того, каким образом возникает мир и что является тем самым существенным фактором, который определяет его порядок, то есть овладение рациональностью, похоже на овладевание факелом познания.

НАЧАЛО

Мраморная скульптура. Холеный, элегантный мужчина, прифрантившийся для аристократического бала, на котором он танцует танец жизни... или прыгает в бездну, по воле несчастного случая оказавшись один на один со смертью. Жизнь и смерть только миг, когда человек остается один. Так танцуют герои легенд, таков и мой танец. Все в моей жизни постепенно решается в одно мгновение. Но я чувствую, я знаю, что они этим недовольны. Они редко бывают довольны... Я нарочно для них готовлю разнообразные сценарии, а потом они, конечно, завернут, как им угодно.
Прекрасная смерть... И древний страх смерти -- вечная цитата в мраморе, в бриллиантах и хризолитах. Это лишь верхушка айсберга, и я сам всего лишь хлам в ладонях муравья, призванный служить ему живой чудо-булавкой. А мир живет как балерина, ставшая цирковой собачкой. Театр бродит по канату за артистом. Поэтому не верь ничему, ибо то, во что ты веришь, -- цирк, взмахивающий подолом, не более чем маленькие до натурализма в разрезе личинки сна, для которого ты сам сон... пришитый анфас, пока падает занавес... как сюжет в легенде.
Живу, как денди... Разговариваю на арго.

Превратности судьбы, они переменчивы,
Сквозь вихри времени, как песчинки летят.
Судьба -- зловещая игра, что обманывает,
С нами шутит-играет, нас волнует и манит.

Иногда, как звезда, блеснет удача яркая,
Поднимается в высь, словно орел в небо.
Мечты сбываются, счастье нас окружает,
И счастливы герои на страницах судьбы.

Но бывают дни, когда жизнь ввергает в пучину,
В бездонные пропасти, в туманную ночь.
Судьба бьет по сердцу, как холодный клинок,
И тогда боль и горечь становятся сильней.

Но в этих испытаньях мы сильнее становимся,
Из пепла восстаем, словно феникс в огне.
Судьбе мы говорим: "Не сломить нас, не смутить,
Мы воспарим ввысь, как птица на взлете".

И так продолжается игра судьбы вечная,
Словно чарующий танец лунного света.
Мы путешествуем сквозь долины и вершины,
Пленяя сердца своей вдохновенной песней.

Так пусть превратности судьбы нас не остановят,
Мы смело шагаем, несмотря на все трудности.
Пусть каждый поворот нашей судьбы восхищает,
И пусть жизнь, как поэма, пишется в славе и чести.

Так начинается роман со стихами...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

-- Первый, первый! Как слышите? Прием.
-- Я первый! Да, это тебе. Из колонны "Е", семнадцатая рота.
-- Что?
-- В общем, сам видишь. Ты туда давай, я за тобой. А там этот, которого ты таскал, уже еле ходит. Понял?
-- Что происходит?
-- Не важно. Ничего не происходит. Я потом тебе объясню, что и как. Держись за мной. Прием! Семь, девять, ноль. Семь, девять...
-- Вы с ума сошли?!
-- Погоди. На семнадцатой кэп звонит. Вы там держитесь, мол.
-- Вы все рехнулись? Мы через час прибудем.
-- Я уже пришла. Уходите. Теперь вы не наши друзья. Сейчас вы просто наш враг. Скажите об этом всем другим.
-- Ты кто?! Что тебе нужно?
-- Мне ничего от вас не нужно. Я ни в чем не хочу вам помогать. Для этого у вас есть Совет. Я хочу, чтобы вы обрели силу. Так идите и найдите силу сами. Вы сможете. Мир в вас не нуждается.
Мы вернулись с последним рейсом космического корабля. Откуда мы летели? А это секрет. Где мы приземлились? Правильно, в одном из городских парков. Только, пожалуйста, не надо спрашивать, как нас сюда занесло. Просто поверьте на слово. Итак, мы сошли с космодрома, и сразу вокруг нас сгустился ночной туман. Пахло серой и жженой пробкой. Я огляделся и увидел множество костров.
Перед нами высился парламент, а когда мы прошли в ворота, увидели двор, и в центре -- дом в два этажа. Наверху для нас были приготовлены спальни -- мы жили здесь еще до полета. В доме никого не было. Все мои вещи и книги лежали на месте, только в буфете на покрытой пылью нижней полке теперь стоит банка с шпротным паштетом -- я не покупаю ничего, кроме этого пахучего продукта. Но я никогда его не ем.
Заглянув в окно, вижу свет факелов и костров и слышу ропот толпы. Прислушавшись, узнаю крики «Мир!», «Свобода!» на несколько голосов. Все вокруг напоминает дни смуты. Паника при виде нас становится все сильней. Двор усыпан перепуганными людьми, которые не понимают, в чем дело. В другой день я видел бы, как испуганные люди мечутся по двору среди разбросанных повсюду сбережений, добытых в состоянии отчаянного страха. Сейчас не так.
Это меня смущает. Я понимаю, что праздник должен был быть весной, когда каждый год кто-нибудь гибнет. Но меня не покидает чувство, будто в доме происходили кошмарные похороны. Поэтому я спускаюсь в подвал и нахожу там труп. Он выглядит как современный гуманоид. У него на лице синие брови. Под мышками висят розовые детские погремушки. А на ногах маленькие башмачки из искусственной кожи.
Остальное вы, наверно, знаете. Остатки человеческих тел растворили в святой воде, а чудотворные иконки пустили по магазинам. Святая вода сейчас продается на каждом углу, и я приношу извинения, что ношу ее в кармане. Вы, наверно, считаете меня вором? Кстати, в чемодане были часы, которые оставили мне бывшие хозяева, чтобы я не тянул резину и успел первым к началу мессы.
Тебя, живого и черного, поднимают с земли для великой и отвратительной церемонии. И на твоей голове -- венец, подобный королевскому. Господи, хочу ли я, чтобы они заставили тебя страдать?! О, мой бог! Забери меня из мира, где так не хватает тепла и любви, а их совсем нет, и я хочу плакать, плакать и кричать, но горло мне сжимает спазм, сильный и жестокий спазм!
И все это принадлежит мне, моему богу, оплоту, истинному и абсолютному, которому я поклоняюсь. Это на самом деле просто моя сущность, а вовсе не образ и подобие, творение и акт. И когда я омываю себя этой струей, соприкасаясь с богом, ты чувствуешь, что связываешь меня узами в том странном и беспощадном акте, который нельзя сравнить ни с чем в мире. Впрочем, почему ты удивляешься?
Я вижу твою жертву, и все жертвы -- одна и та же нелепая шутка, из которой мы никак не можем вырваться. И ты и я. Скоро твоя ряса перестанет скрывать то, что находится под ней… Ты проклята! Ты погубила этот мир! И еще родишь в муках новое зло! Так говорил, говорю и буду говорить я, доктор Гарднер!
Когда я начинаю наводить порядок, я вспоминаю странное слово «бродячий» и теряю нить. Я вижу мебель, обтянутую темно-зеленой кожей, слышу щелканье выключателей и размышляю, можно ли объяснить вещи таким простым и странным образом. Потом меня отпускает, и я сплю. Часов через пять я просыпаюсь снова, потому что начинаю чувствовать голод.
Но сейчас это всего лишь мишура. Ничего, кроме развешанных на стенах парламента платьев, гелевых ручек и украшенных кружевами визитных карточек, это не содержало. Но потом я узнал правду. Среди этих сваленных в кучу безделушек был бриллиант, тот самый, из-за которого мой отец потерял руку. Его отковали на моей планете, на мой вкус, и каждый из его лучей вечен. Чтобы их разглядеть, надо было долго ждать.
В алтаре сохранились серебряные часы фирмы «Буре» с боем и месяцем и еще диск из чистого золота с надписью «Викуша» по-русски, а по еврейски «Эсава». Больше ничего интересного. Нет, еще шнур от крестика, висевший под алтарным покрывалом, и распятие, тоже серебряное. Ну, это само собой. Как же в алтарь без креста-то?.. Но самое удивительное -- это мертвая царевна.
Но, конечно, в моем понимании запрет на изображения не просто наложен на повседневное поведение -- он лежит глубже, воспринимаясь как универсальная морально-культурная санкция. В целом, даже не содержа в себе никакого принципиального запрета, он определяет пределы свободы самовыражения. Можно смеяться и безобразничать, распускать слухи о ближних, презирать и ненавидеть… Можно быть посвященным в оккультные тайны и знать о существовании загробного мира. Но об этом никто не должен догадываться. Некроманты и маги всегда находятся под присмотром. Кроме того, представление о воскрешении мертвых оказывает сильнейшее влияние на жизнь общества. Человек учится мастерски имитировать все процессы гниения и разложения.
Голем, выходя из своего доисторического оцепенения, пожелал уйти из этого места. Было понятно, что этот жест связан с гипнозом, который навела на него кукла. Он пожелал, чтобы мы освободили его от чар. Чемодан и мешок мы выбросили прочь, перстни к деньгам, а остальное сожгли. При этом мы случайно выронили серебряный ларец, в котором оказались мелкие фрагменты колье, брошь и другие ценные вещи.
На золотых же бляхах перстней была гравировка: «Руте в третий поясной...» Или наоборот… Я не помню точно. Что? Оставить в покое боженьку? Безумие и грех. Лучше смени работу, отслужи молебен, пьяный батюшка простит. Так, нужно еще перекреститься… Тогда отпустит… Спокойной, господа, ночи! Царствие небесное пребудет в нас.

2

Искусство - волшебство на холсте и странице,
Оно рождает миры и сотрясает сердца.
Кисти танцуют по холсту, слова слышат ритм,
Искусство вдохновляет и дарит свободу духа.

В красках и звуках оживает фантазия,
Оно переносит нас в мир невиданных мечтаний.
Скульптура оживает, словно дышит и движется,
Музыка звучит, словно расцветающий сад.

Искусство - это язык живых эмоций,
Оно отражает нашу суть и дает выражение.
Оно сплачивает нас, человечество, в единое целое,
И показывает, что мы вместе, несмотря на рознь и расстояние.

Давайте ценить искусство во всех его проявлениях,
Погружаться в его магию и красоту.
И пусть оно всегда вдохновляет нас на великие дела,
Искусство - это вечное и непреходящее богатство.

Или другими словами -- это самое яркое что может быть в жизни, если ты можешь это в себе почувствовать. В настоящее время считается, что дискурс держится на дада, сюрреализме, драме абсурде и прочих психоделических потоках сознания. Их уже давно не интересно слушать, вернее, совершенно невозможно. Приятнее сидеть в хорошей аудитории, в огромном зале с колоннами, и слушать старинные скрипки, гениально исполняющие рондо до минор.
Капитана слишком мало занимали эти звуки, его мысли были настолько заняты другим, что он даже не поворачивал головы ко мне. Он почти не замечал меня. Я знаю, почему он сидел в углу. Ему было неуютно. Мне тоже было бы странно находится в этой комнате, если бы не его слова, которые вывели меня из равновесия.
-- Я не понимаю н и ч е го. Я не верю своим глазам, -- удрученно сказал он. -- Происходящее вокруг не поддается никакому рациональному объяснению.
-- Что вы предполагаете делать? -- спросил я.
-- Понятия не имею.
-- Но если ничего нельзя сделать, то давайте хотя бы сделаем вид, что мы что-то делаем. Скажите, вы ведь хоть раз думали о причинах? Я имею в виду -- на уровне абстракций? Мне не хочется говорить о личной жизни. Просто не терпится узнать, какие есть идеи.
-- Вы ведь писатель, не правда ли? Это у вас должны быть какие-то идеи, правда? Нет ничего хуже, чем оказаться в тупике.
-- А вы ведь много путешествовали? Вы бывали в других странах? Как там живут люди? В конце концов, как устроен мир?
-- Если это недемократичный ад? -- он поднял глаза. -- Сказать по-честному? Нам просто не дает покоя слава. Она, слава, подстегивает... Понимаете, нас же не спрашивая, гонит и толкает вперед. Мы любим это, хотя не всегда остается достаточно времени на анализ. Попробуй сделать попытку объяснить. Это же адски захватывающе интересно.
-- Неужели? -- съязвил я. -- Вот так сразу понять, откуда всё взялось?
-- Вам не надоело? -- поморщился он. -- Да, понять, черт возьми! Здесь совсем уж неприлично жить.
-- Ну да, особенно здесь. В стенах парламента...
-- Нужно созвать Совет. Мне удалось узнать, -- он снизил голос до доверительного шепота, -- что в здании спрятана картина, которая содержит ответ на вопрос, который нас волнует...
В это трудно было поверить. Живущих в парламенте было немного – я ловил себя на мысли, что полностью забываю, где я и с кем, стоило мне открыть дверь какого-нибудь кабинета. Потому что все лица, в которые я вглядывался, хоть и несли в себе призрачные чаяния места и времени, были одинаковыми. А явная надежда, которую они возлагали на меня, сливалась с моей же отчаянной надеждой на них самих. В том и в другом случае это не приводило ни к какому результату.
-- Картина?
Картины, которые я видел то здесь, то там, были написаны маслом на досках из кипарисового дерева. На одной из них них целые толпы херувимов и серафимов, сложив нежные крылья, глядели в книгу, и серебряные стрелы то и дело вонзались в нее, пробивая всё новые и новые страницы. Их щечки были напряжены и сведены, чтобы не издать ни звука, а в уголке губ у них прятался зарождающийся смешок. Рядом стояла женская фигура в смарагдовых одеждах с лицом, обведенном медными кудрями. Лицо это было действительно удивительно, хотя совсем не вписывалось в древние образы, созданные воображением художника. Немолодая, но еще стройная женщина, на ее лице играли солнечные блики, и оно показалось бы лет на сорок моложе, если бы не мутно-желтые глаза. Автор пожелал остаться неизвестным.
Я никогда прежде не видел ничего подобного. Щурясь, чтобы лучше рассмотреть надпись на странице, я прочел: «Я есть Тот, кто Ты есть, и нет в этом тайны. Ты известен как София, Отец Любви. А я есть Христос, Бог Сын. Мы равны. И это беспредельная тайна. Когда песнь ночи приходит в голову, надо думать о Боге». Мелькнула мысль, что часть ответа, о котором говорил капитан, была вложена в эти строки. Но какая часть?
-- Я видел здесь одну странную картину... Пойдемте со мной, капитан.
Он встал с потертого кресла, спинка которого была украшена резными головками львов, и прошел к высоким дверям. Он был очень похож на одного из здешних обитателей в розовых штанах. На кого именно, я не знал, да это и не имело особого значения, потому что сходство показалось мне абсолютным. Я смотрел на него и не понимал, что со мной происходит. Мое сознание на миг зависло над волнами чернильной темноты. Под ногой ощущалась мертвая зыбь.

3

Священник не хотел вести нас в алтарь, он не видел в нем ничего интересного и отправил в другой конец парламентской церкви. Мало того, другой служитель культа сидел в стороне и писал листовки. Тут что-то не так, решил капитан. Он подошел к листовкам, разложенным прямо на полу рядом с небольшой дырой в стене. Это была листовка с его фотографией. Там был текст: «Ричард Скиитс». Надпись гласила, что он из прошлого века и он такой не один.
Хрустальные канделябры и свечи горели, и я слышал тихие и ласковые голоса, исполняющие старинную музыку, названия которой я не знал. Мимо меня пробежала мышь -- я узнал ее по тонкому хвостику, с которым она не могла расстаться, за ней гнались две огромные крысы, похожие на сфинксов; на стене мелькали какие-то тени, все выше и выше поднимались они к потолку и исчезали. И вот я чувствовал, как все это начинает покачиваться в такт странной музыке.
Тени бегут по кругу, и я уже почти понимаю, куда они несутся… И вдруг все останавливается. Они замирают. Потом они встают в круг, перемещаются в центр и замирают вновь. Я замечаю, что у них нет границ. Но есть лица. Лица, которые я сам придумал для теней. То, чего мне не могло привидеться никогда и ни в каком сне. Это лица знакомых мне людей. Мертвые лица с насмешливыми улыбками… Я знаю, отчего они смеются . У них есть имена. У каждого лица свое имя, их много-много -- их трудно вспомнить. Их очень много и они повсюду. Некоторые из них есть в названиях церковных книг.
Музыка все громче, затихает, потом возникает новая мелодия, похожая на плач ребенка, она гремит, усиливается, сливается с первой, гармоничнее и нежнее ее я ничего не слышал, исчезают все огни, кроме этих нежных голосов. Я знаю, что они бесконечно далеко, так далеко не могут быть люди. Где же вы? Соединитесь с нами! Ах, как далеко они друг от друга, эти голоса! Я уже слышу только их.

В бурлящем мире грехов и пороков,
Твой нрав жалок, пьяница и чернокнижник.
Лукавства ковчег, в нем лживых слов возок,
Разврат текущий, душу сиротско живящий.

Блуд в цветущих садах крайне прекрасен,
Похоть лепестками манит в пространстве.
Чувства венчает сомнительное блаженство,
Сладким ядом ложного счастья пленит безумно.

Гордыня вершит, растоптана скромность,
Будто звезды ведут дуэль в мире.
Очевидно сияют в легкой шальной откровенности,
Сводящей жизни к мелким каплям позора.

И зависть -- как липкий яд, жжет безжалостно,
Роняя пелену настоящей радости.
Жизнь в долг на бешеной в скорости,
Силы пожирая бесполезной злобой прямо в груди.

Вдруг я замечаю странное: лучи исходят как бы из-под алтаря -- и становятся все сильнее, а потом в алтаре зажигается огонь. Сначала мне приходит в голову, что это такой фокус, которым хотят меня обмануть, и я громко кричу в ответ, но, не дожидаясь конца трюка, несусь по лестнице вниз. Спускаюсь в квадратный колодец, где на стене в разных позах застыли два желтых скелета. Я делаю шаг назад и падаю. Поворот винтовой лестницы -- я опять наверху, перед ошарашенным капитаном.
Под потолком я видел причудливый рисунок из простых геометрических фигур. Рисунок двигался в такт моей походке. Вперед -- назад. Еще раз вперед -- еще раз назад, он как бы подстраивался под мое движение. Куда бы я ни шел, рисунок менялся.
-- Перестаньте, -- взмолился капитан. -- Мы так ничего не поймем.
-- Что вы предлагаете?
-- Давайте смотреть чертовы картины! Мы для этого пришли сюда...
-- Простите, я отвлекся, -- кивнул я.
Мы стали медленно приближаться к одной из картин. Она висела прямо напротив двери и почти упиралась в пол. На ней была изображена непонятная черно-желтая конструкция с крыльями, которая повисла в воздухе. Там, в окружении юных ангелов, сидела в позе лотоса сама Мария, сложив руки на коленях, а перед ней — маленькая девочка с обезьянкой на плече, длинные косы рассыпаны по ее бледно-голубому платью… И все это окружало золотое сияние божественного света. Далеко в полях мы видели черные дома, а в море -- красные паруса кораблей, странных, с гербом на корме… Дрожащая дымка окружала этот мираж, превращая его в облако тумана.
Все предметы были практически прозрачны. На Марию глядели изумленные бледные лица, похожие на фотографии из личных дел, которые следовало бы хранить в строгом архиве. Их вобрали в себя стеклышки-призмы, и теперь перед Марией стояли люди, полностью сосредоточенные на чем-то своем, что-то шепчущие или роняющие непонятные звуки. Некоторые еще были в телесной оболочке. Но большинство уже кануло в небытие. Один из них пристально смотрел на лежащий на земле череп. Еще несколько минут назад он покоился в ящике, наполненном опилками...
-- Вы видите вокруг не просто картины -- это мечи! Я мечтаю увидеть, как вы будете рубить друг другу головы на кресте из человеческой плоти! Но я далек от такой высокой мысли, да! Очень далек. Настанет время, и я буду лежать в гробу из костей. Когда вы распишетесь на своем знамени, минет не так уж много лет! -- мрачно сказал священник.
-- Вы давно служите в этой церкви? -- спросил его капитан.
-- Тысячу поколений, -- вздохнул тот, -- почти с самого начала ее основания.
-- Что это за здание? Откуда оно взялось?
-- Здесь раньше был склад, а потом один прихожанин, который очень любил картины, собрал из них целую галерею, и поместил их здесь. А позже постройка стала церковью... Картины понравились святому отцу, поэтому они висели здесь с самого открытия храма. Вот только в тот раз священный огонь не загорелся. Святой отец так расстроился, что совсем забыл про него. И только когда прихожане уже стали подниматься по лестнице, чтобы сесть в кресла перед алтарем, он вспомнил о своем верующем сыне. Он позвал его сюда и велел принести еще одну свечу. Этой свечи хватило как раз, чтоб зажечь лампады перед картинами. Еще его слова врезались мне в память: "Как, оказывается, просто сделать для себя храм, совсем не так уж сложно..."
-- Он сейчас говорит почти разумно, вы чувствуете? -- вставил я.
Капитан смерил меня скептическим взглядом. Потом я увидел, что он подмигнул священнику.
-- Мне очень нравится всё, о чем вы рассказали, -- сказал он тому.
-- Я не всё вам рассказал, -- задумчиво произнес священник. -- Но в одном я уверен. Случившееся с вами было частью божьего промысла. Кто вы на самом деле? Букашки в грязи? Или мерзкие образины, которые высшие силы, возможно, просто забыли стереть с карты мироздания? Молитесь, и они явятся, чтобы забрать вас в рай. Будете жаловаться там, пожалеют. Но есть и другие места... Туда мы еще не доехали. Нужно подкрепиться. Кажется, я видел тут неподалеку ресторанчик.

4

Во дворе было так красиво, что я даже залюбовался. Потом с неба донеслось какое-то воркование, и я подумал, уж не ванна ли из розового мрамора летела сверху мне на голову, а потом низринулась к горизонту? Я все смотрел на крыши и орлов на башнях, которых видел только я, но мне все время казалось, будто я гляжу на них из окна своей комнаты. А потом неподалеку послышался негромкий стон -- и взорам моим открылся странный вид. Навстречу снующим по двору людям плыла очень красивая и очень старая женщина в черном платье. В каждом еге движении, в каждой морщинке таилась глубина потаенной, но несомненной мудрости. А ее продолговатое лицо источало такую печаль, такое одиночество, такую скорбь, какую нельзя было объяснить иначе, как глубокой и неутолимой любовью ко всем людям на земле. Она улыбалась кому-то в небе и протягивала к нему руки.
Священник сделал нам знак поторопиться, и вскоре мы были в небольшом заведении со спускающимися с потолка на веревках кувшинами, полными разбавленной ослиной мочи. Внутри оказалось несколько посетителей, среди которых выделялся оратор с пронзительным взглядом. Мы заняли места за столом на верхней галерее, откуда открывался вид на весь зал. И сразу опознали в говорящем представителя средств массовой информации. Он был высокий и худой, с жесткими чертами лица и уверенным голосом.
-- Вы, должно быть, считаете, что я это делаю, как вам представляется, из-за какой-то зависти к мертвецам. Но я не из тех, кто делает это из зависти, -- вещал журналист. --Это вы завидуете мертвым, потому что раньше не понимали одного: в нашем мире все быстротечно. Старики уходят, дети рождаются. Жизнь похожа на огромную машину, которая перемалывает одних и тех же людей. Оттого, наверно, старые души не могут ужиться друг с другом. А насчет живого существа я заметил одну любопытную вещь... Вы когда-нибудь представляли, каково оно в теле? Вот мы тут сидим и не знаем, что там делается, в пузе-то. И что вообще в нас творится. В нашей голове, верно? Там ведь как? Словно под водой. Ты выныриваешь и видишь что-то. Или кого-нибудь. Но всё уже закрыто, и ты видишь только нечто снаружи. А то, что внутри, видно только когда оно выходит наружу. То есть можно сказать, иногда вообще не видно. И это вам подтвердит присутствующий здесь капитан Скиитс!
После чего он повернулся и уставился на нас. Смерив его презрительным взглядом, капитан процедил:
-- Чушь!
-- Что-что? Нам не слышно!
-- Капитан еще не пришел в себя после выполнения задания, -- сказал я, поднявшись. -- Вам должно быть понятно, что это значит. Позтому расходитесь! Концерт окончен.
Несколько человек вышли за двери, а журналист поднялся по лестнице и нагло уселся за наш стол. Состоялся следующий разговор.
-- О чем вы только что говорили? -- спросил я.
-- Ни о чем, -- ответил журналист. -- Так, чепуха всякая. Скучно. Всё о том же.
-- А откуда вы знаете капитана?
-- Да все оттуда же, из информационного потока, -- он развел руками. -- Я репортер. Вы сами видели... Газет нет, их заменили каналы прямой передачи. Последние новости -- это контрольный выстрел. Насмотрелся всякого. Лучше б вы друг друга не слышали. И никогда не знали. Мы вот на осликах в школе катались, и то теперь, наверно, они сдохли. Так что вы скажете? Идем к женщинам?
-- У вас есть пропуск от Мэрилин Монро? Как? Нет? А где он? Вход-то разрешен? -- я решил попробовать поговорить с ним на его языке. -- И еще что-то надо платить на входе? У вас есть деньги? Такое слово знаете?
-- Нет, деньги там не нужны, всё за счет жриц любви. Это просто момент истины... Надо только дать десять шкурок. А у вас какие планы? Спросить Мэри? Или другую?
-- Да, Мэри. Простите... Сейчас чего я там забыл?
-- Как сказать... Ваш адресок... адресочек у нее есть, надеюсь. Да вы вообще кто? Наверно, матрос? -- спросил он снисходительно.
-- Нет, психолог. Изучаю вирус... шизофренический.
-- Спасибо. Мне это многое объясняет. И я вас больше не отвлекаю...
-- Вы нас не отвлекаете. Напротив, очень интересно, -- заверил я.
-- Я тороплюсь, -- он привстал. -- Но если будете у Мэри, учтите... Эпидемиологический ресурс, страдательное отделение.
-- Непременно!
-- Что это было? -- спросил капитан, когда журналист исчез.
-- Это была моя любимая тема... которая идет дальше всего остального. И такая, которую никто не знает.
Нам принесли обед. Мне не хотелось есть. Но все же я попробовал одно блюдо, оно было из рыбьих глаз. У меня упало настроение. Капитан и священник молча ели. Я смотрел на них и не понимал, что со мной происходит. Они так спокойно выглядели и вели себя, а меня теперь мучило какое-то предчувствие беды. Отодвинув тарелку, я встал и пошел в туалет. Там я умылся и взглянул в разбитое, засиженное мухами зеркало. Вид у меня был несчастный и какой-то безнадежно сломленный.
Хотелось завыть от отчаяния. Вдруг в зеркале появилась она. Ее глаза светились радостью, она улыбнулась. Потом, шагнув ко мне, поцеловала меня в губы. И сразу же исчезла. А потом опять появилась в другом зеркале -- я почувствовал ее нежное и красивое тело рядом с собой. Совсем близко. В следующее мгновение она положила руки мне на грудь. Теперь я понял, насколько она неопытна. Нас не могли понять во всем нашем веке. Она была невестой какого-то надломленного судьбой аристократа. С ней было всё в порядке, в полном порядке.
Я вернулся за стол, за которым меня ждал только капитан. Он пил местное пиво -- мне было страшно представить, из чего оно сварено. Его брови удивленно выгнулись.
-- Почему вы так подозрительно выглядите? На вас лица нет, -- спросил он.
-- Боюсь, что это лихорадка, капитан... и это не только из-за нее.
-- Что-то случилось?
-- Нет. Но и хорошим это, к сожалению, не кончится. Это все, что я могу сказать.
-- Не отчаивайтесь, док! Всё не так уж плохо. Скоро мы всё раскроем... Иначе бы мы тут сейчас не сидели. Вы ведь что-то вспомнили? Где она?
-- Картина?
-- Нет, Мэри. У меня есть предчувствие, что она в этом бедламе не последняя скрипка.
-- Надо убедиться. Я как раз на это надеюсь...
Он кивнул и поглядел куда-то вдаль. Словно был в море и видел землю. А у меня перед глазами -- божественное тело короля в его истинной наготе. Я смотрю со стороны на изысканный анатомический театр, где живу, и думаю: а на этом балу в присутствии королевы тоже я?
Все это выворачивает меня наизнанку, но я не могу выйти оттуда, потому что не знаю дороги. И тогда я тихо смеюсь, до боли сжимая что-то в кулаке. Я разжимаю пальцы и вижу серебряную вещицу. Это пряжка от панциря белого рыцаря. Но это не мой панцирь. Этот рыцарь, танцующий в яме с золой на дне… не я! Да кто же я на самом деле?‬ На ногах не пальцы, а маленькие жесткие мозоли. Они похожи на копытца. И на руках нет никаких пальцев. Это вилки, так странно вырезанные из слоновой кости.
-- Док, вам надо отдохнуть, -- слышу я словно из-за стены голос капитана. -- Можете поспать пару часов. Сон восстановит силы. Вы устали. И последнее... В разговорах с Мэри старайтесь не упоминать наши имена. Избегайте ее прямых вопросов. Так ей будет легче забыть о вашем разговоре.

5

Ночь притворялась такой же древней, подлинной, вечной, какой хотел казаться мир, когда я видел его во сне. Я подумал о тьме, что оживает, если я заговорю. Я вспомнил, как люди смеются и плачут, любят и ненавидят, гордятся своими достижениями. В людях, думал я, много такого, чего я не понимаю. Но все это так просто, надежно и ясно, так чудесно и понятно! Я узнавал в их выражении лиц прежде всего нечто такое, чем сам только что был, -- искал во всем этом свою судьбу, свое предначертание. Не мне ли было уготовано однажды войти в этот мир из колыбели? Могло ли такое быть на самом деле?
-- Как твое имя? -- спросила Мэри.
Голос ее звучал подозрительно ласково. Мне даже казалось, что я уже видел раньше это лицо. Где? Я никак не мог вспомнить. А она спросила: -- Слушай, если у тебя действительно есть имя, назови мне его. Хочешь, скажу, зачем мне это?
-- Гарднер.
-- Ты из фотографов? Или какой-нибудь рекламщик? Мне от этого не легче. Лучше скажи, чем ты занимаешься.
-- Я на допросе? А чем занимаешься ты?
-- Ну... иногда позирую художникам.
Точно! У нее лицо той девушки в зеленом платье среди херувимов. С картины неизвестного художника.
-- Так зачем тебе мое имя? -- спросил я настороженно.
-- Ты совершил какое-нибудь преступление?
-- С чего ты взяла? -- и тут меня осенило. -- Может быть, ты видела листовку с моей фотографией?
-- Сейчас, подожди, не могу вспомнить. Давай выпьем.
Она взяла с каминной полки бокал зеленого стекла и протянула мне. В нем была какая-то почти черная жидкость.
-- Что это? -- спросил я.
-- Вино, -- сказала она. И я отхлебнул...
Вино в бокале заискрилось, и сразу в комнате возникла совсем другая картина. Мне казалось, что я бегу к морю. Солнце быстро уходило, его свет мерк. С каждым шагом уходящего солнца казалось, я приближаюсь к цели. Но вдруг оно стало совсем тусклым, а потом превратилось в узкую полоску, повисшую над горизонтом. Море исчезло -- остался лишь размытый силуэт далеких гор. И я понял, что пока я бежал к этой точке на горизонте, все было зря: я мчался к чему-то, чего никогда не будет. В этом, как мне показалось, была безжалостная насмешка. Впереди меня ждала пустота.
Тогда я побежал быстрее, и мне стало легче. Это было похоже на рывок лыжника перед последним спуском с высокой горы. Земля приближалась с каждым мгновением. Потом я услышал рык и, обернувшись, увидел бегущего на меня зверя. Через мгновение он оказался рядом, схватил зубами за руку и повалил на снег. Мы катались по нему, уже соединенными вместе. Волна исходящей от него животной страсти прошла через мое тело. Мне стало нечем дышать, но это не испугало. Я не мог ни испугаться, ни ужаснуться.
-- Эй, психиатр... ты жив?
-- Кажется, я уснул, -- сказал я, приподымаясь с постели. -- Который час?
-- Тебе пора, доктор Гарднер.
-- Откуда ты знаешь мое имя?
-- Ты сам назвал его, -- невинно пролепетала она. -- А что? Ты же мое знаешь...
-- Ничего, -- буркнул я, недовольный собой. -- Мне кажется, ты самый адекватный человек в этой части вселенной.
-- Ага, давай поспорим, что это не так. Правда, в детстве мне никто не мешал орать, прыгать на стол и ковырять в носу. А в семнадцать лет я стала единственной несовершеннолетней шлюхой. И мне этого вполне хватило. Как там у вас с поисками истины?
-- Какой истины? -- спросил я, одеваясь.
-- Которая делает плебеев людьми. Плебей пьёт пиво и думает: "А всё-таки зря я про политику так много думаю". С другой стороны, он хочет сидеть на земле и постоянно прикидывать, где бы что урвать. А мы другие...
-- А что хотите... прости, хочете вы?
-- Вот это даже неинтересно. Пока-пока!
Я поспешил в парламент встретиться с капитаном. Он плавал в бассейне из белого мрамора среди пепелищ от костров. Зрелище было приятным. Пока он мылся, я прошел мимо кабинета номер семь – там сидело несколько министров и играли в карты. Никого из них я не знал, но, заметив карточку, изображающую солнечный диск с лучами, прочитал имя Харри. Я долго глядел на нее и никак не мог понять, где я видел уже этот диск. Впрочем, ответ был простым. Скорее всего, на картине с изображением Марии. Несколько минут я чувствовал себя как человек, который попал в чужой огород и вдруг прочел на этикетке надпись «Капуста жареная». Харри не было в кабинете. В течение нескольких минут я глядел в потолок, пока не появился капитан. Он сообщил, что на каком-то аукционе Харри купила картину -- очень дорого, около четырехсот крысиных шкурок. Этой картины нет в парламенте, сообщил ему швейцар, которого он сумел подкупить.
-- Нам нужен художник. Он должен быть еще жив, и если он написал картину, которую мы ищем, то должен знать и все разгадки, -- выпалил я.
-- Сначала Совет, -- сказал он. -- все уже собрались в зале с органом.
-- Мы уже идем по следу. Совет только собьет нас с правильного пути, -- возражал я.
-- Не будьте тщеславны, док, -- улыбнулся капитан. -- У нас и без вас хватает проблем. То, что вас отпустят после допросов, вы уже поняли. А дальше вся надежда только на ваши фокусы. Будете отлично выглядеть в итоге.
-- Попробую. Чем ещё я могу вам помочь сегодня? Может быть, увидеть министра Харри?
-- Вот это вряд ли... э-э, наверно, уже поздно. Но если будет такая возможность, передайте ей от нас привет.
Во главе длинного стола восседал второй командор Грегор; когда мы вошли, он только что сказал предварительное слово. Я заметил на его лице тень улыбки. Мне показалось, что он украдкой взглянул на меня. Но я, конечно, не знал, о чем он думает. Моя голова была занята совсем другими мыслями. Мы с капитаном поздоровались и сели за стол рядом с нашими специалистами. Я от души пожал руку Тарку и подумал, какой он талантливый конструктор. Через несколько минут я понял, почему. Каждый час, делающий нас на один шаг ближе к дому, стоил многого. Недаром Тарк построил новый огромный корабль, с которым просто не выдержала бы конкуренцию наша «Звездная бездна».
-- Впереди всех ждут бесконечные недели нового полета, -- закончил речь Грегор и посмотрел в упор на капитана.
-- Грегору, похоже, нравится издеваться над нами, -- мрачно вставил наш пилот.
-- Грегору нравится издеваться над в с е м и, -- сказал капитан. -- Скоро его ждет такой же гроб, как и нас. Может, мы тоже начнем испытывать те же ощущения, что есть у него? Полет не будет безоблачным. Но, надеюсь, что к тому времени здесь все излечатся. Мы стали свидетелями полной смерти души. Если это так, значит, будем жить по-новому. Среди всеобщего кала. И нам надо помочь друг другу в этом. Начинаем священную работу над собой. Но помните, без нашей помощи ничего здесь не изменится.

6

-- Повторить вам, мозгоправ?
Надо мной склонился бармен. Было ясно, что он слышал всё, и слова из моей записной книжки возбудили его любопытство. Но он ничем себя не выдал. И потом, такого рода откровенность была для него в порядке вещей, потому что это делало его компаньоном по выпивке. Возможно, его чувства можно было понять и так. Я почувствовал, как он улыбнулся мне. Надеюсь, он нашел свою дорогу домой в этот раз.
-- Водку.
-- С яйцом или скорпионом?
Я так долго терплю это место, ожидая, пока память вернется ко мне. Но память приходит все реже сегодня. Это надо прекратить... Я хочу снова быть целым. Я могу наконец стать тем, кем мне предначертано. За моей спиной ты, рука об руку с тенью, которой я управляю. И теперь мы не будем мечтать, чтобы нас раскрыли, как детей. Мы н ачнем действовать. Скоро здесь произойдет что-то ужасное… Да!
Ни на миг не забуду я тебя, моя рана, навсегда поверю в одно -- в эту самую душу. Я от рождения знал о себе все, только забыл. И вот сейчас, глядя на себя с неба, я снова вспомнил тебя! Я вижу тот твой прекрасный лик, холодный и жестокий, что я привык созерцать прежде, чем раскрыть твою тайну. Но я теперь знаю, кто ты. Ты тот огонь, который возжигает жизнь в человеке. Та страсть, которую ты пробуждаешь в нем, когда сжимаешь в своих объятиях, и я вижу перед собой ясное зеркало бытия, которое осветило мне многое в моей жизни, -- это и есть я сам.

В отчаянии своем не ведая стыда,
Искать выходы, как легенду соткать.
Не потеряться, когда холодно в сердце,
Найти ответы на вечные вопросы.

Сомнения гнетут, разум медлит,
Но внутри горит яркий огонь.
Не угаснет он, не сгинет навеки,
Он сжигает тьму, освещая путь.

Идти вперед, не оглядываясь назад,
Сломить оковы, преодолеть страх.
Верить в себя, в свои силы и мечты,
Идти в гору, не сдаваясь никогда.

В отчаянии своем не ведая стыда,
Каждый шаг -- это шаг к перемене.
Не забывай, что ты силен и умел,
Сможешь победить, если поверишь в себя.

В голове возникает видение, как я, когда был совсем молод, зажег у себя в комнате камин, чтобы согреться в холодной постели, и сижу, занимаюсь своими делами, то есть в просторечии, под одеялом дремлю. Дремлю и думаю -- что же это такое сейчас снаружи происходит? И вот мне начинает казаться, что в дверь скребутся и хотят войти. Я жму на кнопку электрического звонка и, не успевая обернуться, вижу перед собой двух обросших черных человекоподобных существ, похожих на шахтеров, только больших. Они входят и молча хватают меня, как могут, своими огромными лапами. А потом, я думаю, они высушили меня над огнем. Через секунду я оказываюсь в темной пустой комнате. Один. И мне кажется, будто я не попал домой, потому что дом очень большой, а я хожу взад-вперед, и дело происходит в одном из его коридоров.
Я бессилен. Дрожь пробегает по всему моему телу. Если я останусь в этом мире, мне не хватит сил вернуться домой. Но есть другой путь -- и я знаю, что он ведет к Харри. Или туда, где растет каннабис. Раз я здесь, значит, именно туда я и попаду. Надо спешить. Что это? По моей руке ползет что-то темное. Это паук, он выползает на мою ладонь... Передо мной скелеты в блестящих резиновых сапогах. Они висят в пустоте. Они совсем близко, они хохочут, языки огня, вырывающиеся из пустых глазниц, режут мне глаза.
Я слышу их смех. Гул голосов нескольких, и они доносятся со всех сторон. Все ближе. С трудом заставив себя вынырнуть, я увидел кривые улицы моего города. Мне хотелось крикнуть от боли -- я был гол и беспомощен. И моя боль вернулась ко мне, после чего я рухнул на покрытую лужами мостовую. Кое-как встав, прикрывая грудь окровавленной рубахой, на которой еще видны были следы ногтей женщины, мне удалось кое-как добраться до дома Харри. Я с тех пор никогда не видел ее. Говорят, она по-прежнему в одном из соседних дворов продавала свои стихи.
После Совета я отправился на поиски кабинета министра Харри и нашел след на стене от некогда висевшей там картины. Поговорил с посетителями парламентского бара. Кое-кто из них бывал в кабинете и помнил картину висевшую над камином. На ней был изображен голем... и какие-то надписи на неизвестном языке. Голем, обвитый уроборосом. За ним -- странные лица с некоторым даже женственным магнетизмом, в темных одеждах. Голубое свечение в центре каждого человеческого лица. Выглядят просто… миленько. Сложно определить точно стиль… Это что-то среднее между гиперманьеризмом и экзистенциализмом.
Тогда я пришел к капитану с вопросом, откуда он знает о картине. Он ответил, что по роду своей деятельности контактирует с людьми, которые украшают себя татуировками, в том числе и с горячими парнями. Эти татуировки бывают трех типов: сердце в красном круге с венком из дубовых листьев или орел в серебряном гнезде с распростертыми лапами. Ну и, конечно, так называемый "полумесяц юга". Если в вашем словаре есть этот термин, он вам наверняка знаком. Вы должны понимать, насколько устойчивым может быть этот архетип в сознании реципиента.
Учитывая, что мы с Харри были знакомы с детства и происходили из южных краев, где обереги были неизменной частью местного колорита, он сделал вывод, что я без труда погружусь в ее подсознание, которое должно было сильно отличаться от нашего, хотя за прошедшие двадцать лет у жителей побережья понемногу выработался условный рефлекс на северную культуру. Мне ведь ничего не стоило прочесть лекцию о формах психического отражения и расфокусе, однако в обмен на мой вопрос капитан мог рассказать только о легендарных языках.
-- Всё можно изменить одним кликом, -- прошептал он. -- Я видел во сне...
Просто картина ему приснилась. Всё ясно! Конечно, у него в мозгу имплант. Как я мог рассчитывать раскрыть глубинную сущность произведения, не зная, по какому принципу оно было создано?

7

Черные тени, скользящие вдоль пустынных улиц. Брошенные на перекрестках автомобили. И вот уже замаячило впереди знакомое здание с башней -- башня, полная ночных мотыльков, шепчущих тихое: «Покойник, покойник…». За зданием -- кладбище. Ни могилы, ни памятника. Как же так, почему? Почему в мире должна жить такая чудовищная свинья, как я? Тем более, что я был абсолютно трезв. А потом, когда я поднял глаза, я увидел, кто смотрит на меня из окна клуба... Я был готов увидеть всё что угодно, но только не это. В комнате, где горел мягкий свет, сидела Харри.
Цветные лосины саксофонисток, танцующие под крэковую музыку девицы, которые могут без конца крутиться перед зеркалом в тоненьких волосяных юбках, и, наконец, неоновые арлекины с хрустальными глазами… Все это сопровождало меня, пока я шел по длинному коридору, к единственному свободному месту.
Я сел и сразу же получил от нее по лицу. Она молча дала мне пощечину, сильно и с размаху. И на большом расстоянии. Не понравился ей чем-то... Затем я услышал ее голос:
-- Нет! Не сюда!
-- Привет, -- сказал я. -- Ты буч или фам?
-- По мне не видно?
-- Ты ждешь кого-то?
-- Жду? -- она усмехнулась. -- Ты меня с кем-то спутал. Я не путана.
-- Харри, -- я решил открыть карты. -- я Гарднер.
-- Ага, -- кивнула она и прожгла меня взглядом, -- а я Петерс.
-- Нет. Петерс погиб в той экспедиции, куда тебя не взяли. Я выжил. Но мне пришлось изменить лицо.
Она приблизилась ко мне и внимательно заглянула в глаза. В ее взгляде была жутковатая смесь интереса и брезгливого отвращения. Потом она отшатнулась от меня и пробормотала: «Боже! Помогите, люди добрые!» -- и погрозила мне худым кулачком.
-- Не ври! Может, ты и Гарднер, но ты не он...
-- Ты тоже не та Харри, которую я знал... Ну да, между нами было слишком много всего, чтобы мы снова могли стать друзьями, хотя на самом деле друзьями мы никогда и не были, правда?
-- Правда, -- сказала она. -- Только я все равно не понимаю, как мне с тобой общаться.
-- Нормально... Давай попробуем по-новому. Ты начала гнуть пальцы, а я буду твоим стеблем. Понимаешь?
-- Может быть, ты объяснишь, что это значит? А то ты меня совсем запутал. Твое появление... Ты вообще кто? Ты из-за каких холмов? Или из мира по другую сторону --  добра? хребта? И зачем мы вообще играем в эту игру?
-- Нет, не из‑за мира. По ту сторону я уже никогда не буду. Знаешь, чего я больше всего боюсь? -- спросил я.
-- Что ты уйдешь? Так ведь еще неизвестно, уйдешь ты совсем или вернешься... Я иногда видела всякие странные вещи в детстве. Будто я куда‑то уходила по ночам и думала про тебя. И я чувствовала, вернее, даже знала, да... Но что ты говоришь? Вдруг это и правда я? Та Харри. Я действительно на этой стороне? Мне страшно.
-- Скажи мне, ради всего святого... ты знаешь, что за картину ты купила?
-- Так это ты из-за нее?.. -- она состроила гримасу. -- Я не поверю, пока не услышу. Картина как картина. Что в ней особенного. Мне она понравилась. Что еще надо? Ты бы удивился, если бы я купила картину из другого ряда?
-- Во-первых, она особенная...
-- В каком смысле?
-- Не знаю, в каком смысле. Ты можешь объяснить, зачем ты ее купила, и почему именно эту? Что-то повлияло? Или просто интересуешься? Это твое хобби? Чем ты увлекаешься? Какая-нибудь эзотерическая ассоциация?
-- Я? Эзотерическая... экзистенциальная, -- сказала она с легким отвращением. -- Кто тебе сказал? Ничего подобного.
-- Я могу ее увидеть?
-- Нет, ну не знаю даже. Какое тебе дело до моих картин? Свалился, как черт на голову...
-- Покажи мне ее, пожалуйста. Можно? А то я обижусь. Покажешь? Где она? -- старался я изобразить ангела.
-- Ха! Вот она, твоя подлая душонка! Мы не можем снова стать друзьями... -- передразнила она меня. -- Тебе самому не противно?
-- Даже если я притворяюсь, это ненадолго. А значит, и притворяться не так уж противно. Пойми, Харри, я не просто плохой человек... Ты не можешь даже представить, насколько я ужасен. Тебе никогда не было настолько паршиво, как сейчас мне, по-настоящему и глубоко. Потому что иначе ты бы давно свихнулась.
-- Может, ты просто так мучаешься, потому что за тобой следят? Я права? Ты не хочешь мне сказать?
-- За мной никто не следит. Но меня прислал к тебе мой кэп. Ему взбрело в голову, что эта картина будет самым подходящим прикрытием для нашей маленькой спецоперации...
Она задумалась. Вдруг стало видно, какой у нее усталый и грустный вид. И еще чуть больше морщин на лбу. Должно быть, она совсем измучилась на министерской работе. Я подумал, не предложить ли ей ещё чего-нибудь выпить, но она сказала:
-- Не надо, Гарднер. Нет. Лучше подумай. Вы хотите вернуть всё назад. Вы не понимаете, как мы живем -- а мы уже другие, пойми. Хотите сделать, как было раньше. Надеетесь. Считаете, что мы всё испортили...
-- Разве вокруг не полный и окончательный абсурд? Разложение! Во всех смыслах слова! И к тому же, я бы сказал, глубоко оскорбительная логика во всем… И что ты посоветуешь?
-- Убежать, -- ответила она, пугливо косясь по сторонам. -- Для меня теперь абсолютно ясно, что другого выбора быть не могло.
-- Пойдем? -- неуверенно предложил я. -- Смотреть картину...
Она встала, покачиваясь, подняла с пола сумочку. Звук саксофона ослаб, словно умирающий дух испускал последний стон. Мы вышли из клуба и поднялись на третий этаж претенциозного дома. Далее -- острая боль в голове, провал в темноту... крик павлина... И вот я уже в бреду: какой-то безумный человек в черной маске, желтый фонарный свет, кровь, вой сирены... Марионетка... Мертвая царевна.

8

Глаза не дают тебе спать.
Потому что в мире нет другого
Бога, кроме тебя.
И даже в смерти я твой брат!

Прости меня, что не верил тебе.
Я не могу иначе. Прости!
Не бойся, там меня не будет.
Ты забудешь про меня навсегда.

Для тебя мои глаза закрыты.
Ты заставляешь меня смеяться.
Боже, прости меня!
Как я мог в тебя не верить?

Как мог я обмануться?
Не говори со мной сейчас.
Не смотри на меня глазами.
Не трогай меня руками.

Я не люблю тебя больше.
И вообще, не смотри
В мою сторону, прошу тебя!
Молчи. Говорить нельзя...

Все будет как было много раз прежде. Харри убита... Картина бесследно исчезла... Как ненависть, звенья цепи, костры, стертая штукатурка, пролитый свинец, на стенах шрапнелью кровь. Я себе не верю больше! Я себя не знаю больше -- живого ли, мертвого ли -- я себя больше не узнаю. Всё ложь, всё, абсолютно всё! Единственное, до чего я дошел: в глазах моих тьма. Господи! Не дай мне пропасть... к чему я простираюсь, когда не вижу себя?
Мертвая Харри выставлена в траурном зале парламента. Ее тело покрыто густым слоем пепла. А под траурной пеленой видна пылающая белизна. Это женский силуэт, слабо проступающий сквозь плотную пелену дыма. Рядом с гробом -- солдат в полном боевом облачении, на его нагрудной пластине блестит надпись: « Кого надо - защитим!»» Собравшиеся в зале члены парламента опустились на колени и пропели молитву, подобающую к сему случаю.
"Если подобные вещи происходят в нашем обществе, -- завершил свое выступление председатель верхней палаты, едва сдерживая эмоции, - нас ожидают серьезные потрясения. В стране грядет реставрация монархии, и правящая династия будет представлена не демократами и либералами, а, что самое страшное, "достойными рыцарями". В такой ситуации я не вижу иного выхода, кроме как принять предложение верховного главнокомандующего. Мы не можем остаться без армии. Благослови нас, Господь!"
-- Как голова? -- спросил меня капитан.
-- Лучше бы без нее...
-- Ну-у, ну... не расстраивайтесь. Никто не застрахован от неудач...
-- А что нового у вас? Художник не объявился, пока я отлеживался в лазарете?
-- С чего бы ему объявиться? -- усмехнулся он. -- Объявилась ваша близкая знакомая... Мэри. И завтра она приведет его с собой. Так что мы будем делать с ними? Вы не против это обсудить сейчас?
-- Не против, -- сказал я. -- Давайте. Только предупреждаю, что от слов "блуза" и "берет" у меня начинаются икота и понос.
-- Нам эти симптомы знакомы... Вы просто не представляете, как они полезны в нашем деле. Когда мы оказываемся перед выбором, нам постоянно приходится иметь дело с примитивными рекламными технологиями, которым не хватает развития.
-- Часто помогает черный пиар. Хотя кто их, художников , разберет, кто им платит, если они что-то такое нарисуют. Да?
-- Вы, конечно, правы, совсем недавно я заметил, что в замочную скважину подглядывать надо меньше. А я человек не особо любознательный, как вы знаете... Давайте вернемся к тому, о чем вы говорили с покойным министром.
-- Да. О чем же... -- я постарался вспомнить. -- Она приняла все эти изменения...
-- Она говорила о картине? -- перебил меня капитан, -- Какой смысл скрыт в изображении?
-- Нет, -- я покачал головой. -- Голем это антропоморфное существо в еврейской мифологии, созданное из неживой материи. Уроборос -- один из древнейших символов, точный смысл которого установить невозможно. Что-то вроде чередования созидания и разрушения, перерождения и смерти... Что касается женоподобных лиц с голубым свечением, о которых вспоминают видевшие картину, то ученые называют это «чудом генной инженерии». Это новые тела, соответствующие по своим функциям взятому из прошлого прототипу. Являясь подобием физических тел, они похожи на людей и наделены волей.
-- Вот мы и добрались до сердца нашей науки, и теперь самое время подвести некоторые итоги. Предположим, художник видел эти генетических чудеса, или артефакты... или просто слышал, что они появились. А мог он просто верить в них, не подвергая анализу и не перепроверяя? Мог не обращать на них внимания? Что вообще мог видеть и слышать художник? Как бы он описал увиденное?
-- Что ж, завтра мы это узнаем, -- сказал я. -- Может быть, он выдернет волосок из своей бороды, и эти сущности сами предстанут перед нами.
-- Да? Тогда мы устроим им допрос по всей форме...

9

На следующий день Мэри не появилась. Ни одна, ни с художником. Капитан послал за ней нескольких человек, но те вернулись ни с чем. Девушка бесследно исчезла. Все еще немного нервничая, я допил вино и вышел на балкон. Стояла прекрасная погода, и утро, хоть и было хмурым, напоминало тихую осень -- только осиновых листьев не хватало. Вдали сверкало море, голубела полоска неба, золотилась на солнце кромка леса. Бумажный змей висел над горизонтом, длинный, как чья-то память, увязшая где-то в прошлом. Впрочем, вряд ли это имело значение. Когда ты готовишься к неприятностям, они приходят сами... Но я решил не портить себе настроение. Поэтому я пошел домой, по дороге купил новую бутылку вина и бутылку водки и решил напиться по поводу долгой разлуки с Мэри.
Войдя в свою комнату, я обнаружил, что на столике рядом с кроватью лежит мой пистолет. Я и забыл о нем. Но кто его отыскал и выложил на стол? Это было очень странно. Кто-то открыл мою комнату другим ключом. И если этот кто-то проник сюда не только за этим, но и еще за чем-то, то кто это? Почему ему не пришло в голову оставить рядом с пистолетом свою шляпу с запиской для меня? Так, между прочим, поступает любой уважающий себя непрошенный гость. И тут я заметил на полу...
Это странно звучит, но я не сразу заметил на полу труп утопленника с отрубленной головой. Он был раздет. То, что это труп, следовало из того, что у него не было головы. А то, что это был труп утопленника, было видно по красновато-багровым пятнам. Очевидно, труп пролежал в воде довольно долго, зрелище было не из приятных. Тем не менее, я разглядел татуировку в виде уробороса на левой стороне волосатой груди. Уроборос был изображен как скорпион, и тут же, над хвостом скорпиона, был нарисован синий полумесяц. Судя по всему, масляной краской. Потом я вспомнил, зачем пришел, и выпил залпом полбутылки вина.
Мозг ещё переваривал информацию. Я чувствовал только одно: у меня появился какой-то личный враг. Враг, который очень злился, что меня обрекало на тихое болото сюжета, а самое ужасное заключалось в том, какого зверя в эту воду выпустили, и теперь этот зверь каждый день будет возвращаться на дно. Не будет ничего удивительного, если я этого не переживу. Но для своей драмы мы всегда найдём какой-нибудь умный и нелогичный финальный ход.
Смутное предчувствие не покидало меня, но, пока оно было смутным, я старался его игнорировать. Наконец, я позвонил капитану и сообщил о своей находке.
-- А вот и наш художник, -- почти обрадованно сообщил капитан, когда явился ко мне и внимательно осмотрел пальцы рук обезглавленного. -- Видите, следы краски... ультрамарин, держу пари. Всё-таки явился...
Я только махнул рукой и поставил на стол два стакана для виски.
-- Когда-то тоже увлекался, в молодости, -- объяснил он. -- воображал себя Гогеном. А этот, похоже, со сдвигом был. Что ж, выпьем немного. Пьяных писателей надо чтить.
-- П-почему со сдвигом? -- спросил я.
-- Ну, хотя бы по сравнению с другими мертвецами. Они, считай, всегда со своими мозгами в голове, а этот хоть и умер, а безбашенный какой-то... зачем-то в воду полез, -- рассмеялся капитан.
-- То есть вы считаете... что он сам?
-- Уверен. В том смысле, что по всем признакам сам. Вас это удивляет?
-- Да нет. По-моему, логично. Меня уже ничего здесь не удивляет...
-- Про что я вам и говорю! -- удовлетворенно сказал он.
В тот же день у меня неожиданно появились союзники из числа парламентариев. Их было трое. Один принес веревку, другой маленький медный колокол, а третий -- огромную чашу для глинтвейна с желтым апельсином, окунутым в густой коричневый бальзам. В чаше еще лежали листья мяты. Все это было так, словно я действительно хотел стать детективом. Но мои союзники даже не догадывались, чем я собирался заниматься.
Кажется, им было даже немного грустно, потому что они потеряли то единственное, что делало их самими собой -- и начинали догадываться, насколько это правильно. Между тем, никакая из картин не имеет отношения к тому, куда они пришли. Рядом такие же мертвецы, они смотрят друг на друга и на шарманаку, которая размахивает руками. А что у них в руках? Они почему-то сразу соображают, кто мы такие, хотя вместо лиц у них просто стаканы с липким фаршем, сочащимся из дырок от старого суфле.

Ночная литература без звуков.
Стихи без слов и знаков препинания,
Нападение слепого танка на беззащитных лошадей...
За ним гонится на осле надувной арбуз,
Превращаясь в шипящий на морозном воздухе мыльный пузырь,
По ходу дела седеет и отращивает усы, как у Ницше.

Этих троих звали… Нет, не помню, ну и черт с ними, надо же было как-то провести этот вечер... Одного звали Сардо, он отличался приятным голосом и любовью к кошкам. Другой был большеглазый и носил очки, а звали его, кажется, Санделло. Или что-то вроде того... не помню точно. Они держались вместе весело и по-дружески, но в разговоре избегали особо поминать министра Харри. Один раз даже придумали какое-то пошлое словечко на ее счет, и весь вечер смеялись. Не догадывались, что их ждет...

Смотрит мне в глаза слепящей
Тьмой вампир, и его голос я не узнаю.
Ему легко свой трон воздвигнуть,
Он воплощает ненависть и смерть…
Смирись с назначением своим в этом лесу казни!
С самосожжением таким, что его и считать-то не стоит.
Если, конечно, вам от этого станет легче, придурки,
Щиколотки свои увейте гирляндами, шеи -- ожерельем каверн.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

10

О, как их много на земле, ужасных, странных и смешных людей -- но боже мой, до чего чудовищны грехи их тайные… это тебе не крошки, забытые на краю стола после обеда, и даже не носки, разбросанные на полу ночью, когда они ворочаются в своих постелях. Не-ет. Грехи человеческие больше всего похожи на зерно, упавшее в темную осеннюю землю. И чем меньше света на него падает, тем труднее его распознать. Почти так же, если вдуматься… грешники живут среди нас.
Но, увы, иногда они оборачиваются для нас и наших близких самыми грозными существами, какие только можно себе представить. Такими, которые могут разнести в щепы любой дом, даже многоэтажный, а могли бы сами стать тем убежищем, в котором мы живем. Просто по природе своей… Вот посмотришь на них со стороны, смотришь, долго смотришь… Да что с тобой случится, интересно? Если ты позволишь себе какой-нибудь грешок?
Проходишь мимо, говоришь что-то… И вдруг замечаешь, или делаешь вид, что замечашь, какое-то движение на улице… и замечаешься сам… как из темной подворотни глядит кто-нибудь, слушает-слушает, смотрит… идет человек, а вокруг люди, в общем… не особо и люди, мать твою, чувствуешь… Или просто мимо проходит, вроде бы просто идет, глазами с т р е л я е т все время... по жести, мимо тебя, но в твою сторону… притопывает, прямо по мостовой, не оглядывается…
Стоишь неподвижно и думаешь, думаешь… Думаешь… о любой женщине… А бывает, у фонарного столба ты остановился… интересно, да… Прямо посреди улицы, весь на виду… На минутку… Долго-долго стоишь себе думаешь или в стороночку только глядишь… Приглядишься важно на нее… Так вот, наконец… особенно когда угол такой… прохожие мимо идут… опять не глядишь на них… Может, это уже не важно… Ночью -- нет, просто стоишь… может, можешь без конца думать о женщине, которую встретил… Наверно, никто, кроме самой женщины, тебя и не заметит.
-- Сардо! А я думаю, ты или не ты, -- она приветливо улыбалась, немного кокетничая и, похоже, ожидая, что я подтвержу свой грех, но я молчал. Тогда она спросила: -- Куда же ты пропал? Я была разочарована.
-- Все ты понимаешь, Мэри, а когда не понимаешь сама, тогда ищешь подсказки на стороне, у шайки святош.
-- Ты такой же, как Теренс. Тоже хочешь водить меня за нос, -- засмеялась она. -- Чего ты хочешь на самом деле? Скажи, пока я добрая.
-- Просто попытайся вспомнить, кто я на этом свете и что такое любовь, и ты сама поймешь, чего я хочу.
-- А если не смогу? Может, еще раз пихнешь меня в грязь лицом, если вспомнить не сумею? Теренсу ты всегда говорил то же самое... Ну так что?
-- Я уже был перед тобой в этой самой грязи, -- сказал я. -- Помнишь?
-- Да, только один раз. А зачем ты меня обидел? Не выполнил свое обещание. А я жду, между прочим...
-- Чтобы было, перед кем задом крутить?
-- Никто не будет крутить зады. Только ты меня знаешь, а не теряешь интерес. Помнишь, милый, как прятался у меня от Теренса?
-- Вот ты всегда всё портишь, -- вздохнул я.
-- А мне нужна твоя помощь, -- она посерьезнела.
-- В чем? -- поинтересовался я. Она взволнованно оглянулась.
-- Теперь мне необходимо спрятаться на некоторое время. Ты говорил, мир полон тех, кто из-за своего пагубного взгляда на жизнь хочет всё испортить, и до сих пор жив...
-- Да, конечно, я помню. Не думай о таких вещах... Подыщи себе убежище и делай вид, будто не знаешь, где я сейчас нахожусь.
-- Ну ты подонок! -- разозлилась она. -- Еще смеешь говорить о любви? Забудь мое имя.
-- Лучше подумай о себе... -- посоветовал я.

А где-то в городе живет
Какой-нибудь знакомый наш,
В нем есть любовь и ненависть,
Проблемы, кости, волчий вой.

Его мать надевает трусики-стринги,
А он, надев пенсне, нажимает на газ
И едет в Будда-центр, чтобы пережить
Смерть и слиться с просветлённой энергией.

Забудутся улыбки, радость, горе.
Забудется и мир… Всё как всегда…
Но всё же в день сырой, как эхо лета,
Не могут люди обойтись без креатива.

Моллюски, пожирающие нас изнутри
«Потомки Сфинкса» (блин, да что ж это?)
Что вправду держат нас за идиотов,
Уже вполне продались на верху.

-- Привет Теренсу, -- презрительно бросила она и пошла прочь.
Мне показалось, что на считает себя виновной. Но в чем? Конечно, в том, чего не понимала, но, возможно, догадывалась, и не могла этого от меня скрыть. Как всегда, во всем виновата была жизнь...

11

"Если мы затаимся, то услышим, что здесь строят космический зиккурат. Мы увидим, как работа будет завершена и на вершину поднимутся солдаты, чтобы стоять там до Страшного Суда. Но скоро они придут в наши храмы и станут наводить свои порядки, и тогда мы станем такими же служителями зверя, какими были когда-то жрецы Ваала. Только служители зверя считали себя господами -- остальные были их рабами. А мы будем жреческим сословием, служащим "левым богам". Потом придет время, когда слова "господин" и "раб" станут синонимами, а нас, потерявших самое дорогое, не станет. Поэтому следует сделать всё, от нас зависящее, до того момента, пока это не случится. Что именно -- вы узнаете в свое время".
Так наставлял нас Теренс, несмотря на свое сверхчеловеческое упрямство. И после каждого такого урока я возвращался к себе, чтобы отдышаться, наполнить легкие свежим воздухом и спокойно подумать. Но на следующее утро я чувствовал себя так же, как раньше...
Когда я пришел к Гарднеру, там уже были Санделло и Снорри. Увидев меня, все оживленно заулыбались и указали на стул. Я сел. Разговор начался с шуток и комментариев к обстановке. Потом Гарднер завел разговор о регрессивных мирах, которые все собрались посетить. Оказалось, что я не готов к таким путешествиям... Говорил он гладко, убедительно, но все время почему-то подчеркивал, сколь мало мы знаем о том мире, в который направляемся. А когда он говорил о нравственном аспекте, мне начинало казаться, будто он не столько учит, сколько ругает нас. И он всё время повторял про весы...

Чем не понимающие в том,
Что творится вокруг, могут помочь?
Кто даст ответ на этот вопрос?
Тридцать лет я ищу ответ...

А они все смеются и смеются
Надо мной, холодным туманом и солнцем
До тех пор, пока я не замру над чертой,
За которой уже ничего нет…

Взвесь на весах огонь и воды,
Дни и ночи моей земной дороги,
Которой не ходят в одиночку,
Пока не наденут походный плащ.

Когда я вслед за своими приятелями впал в транс, мне привиделся кошмар. И хотя он казался чем-то вроде дурного сна, к каким я давно привык, в нем присутствовала удивительная ясность, словно он произошел вчера. Иногда случается увидеть что-то, на первый взгляд не имеющее отношения к делу, и это как бы отбрасывает тень на происходящее, ибо нечто значительное может все-таки отразиться в каком-нибудь тайном луче. Вот такой луч света и упал на мое видение.
В густом лесу я встретил куклу в виде девочки... или девочку в образе куклы... я не могу сказать точно, так я был удивлен. Она смотрела на меня стеклянными глазами. Я даже не пытался прогнать ее: какая-то странная сила владела ею. К ее рукам и ногам были привязаны толи цветные веревки, толи ленты. Но, главное, ее пальцы двигались как у человека. Она заговорила приятным голосом:
-- Хочешь поймать меня и заставить плясать в своих смертельных играх? Только закрой глаза. И поднеси к моей руке игрушку, что висит у меня на поясе. Потом, когда ты откроешь глаза, я буду стоять у тебя за спиной. Чтобы увидеть меня, надо будет обернуться. Скажи "да" или "нет".
Я был смущен и боялся, что она что-нибудь выкинет. Совсем не хотелось закрывать глаза.
-- Не молчи! Ты согласен? Подойди ко мне ближе, не бойся. У тебя нет выбора.
Я не двинулся с места. Медленно, почти лениво кукла сама подошла ко мне ближе. Спокойно, как будто она совершенно не помнила о своем ужасающем равнодушии, нарисованном на лице. Если бы я сказал ей, что не хочу, она пошла бы дальше.
-- Ну, давай, включайся. Уже можно было бы придумать что-нибудь плохое, -- настаивала она.
В конце концов, я просто хотел знать, чем все закончится. Сказав себе: "Ладно, посмотрим на дальнейшее", -- я закрыл глаза и с трудом отвязал игрушечного слоника от пояса на белом платье. Потом, зажмурившись еще больше, вложил ей в правую руку.
-- Теперь встань на колени, -- сказала она. -- Только не вставай, а так и стой. Не подглядывай!
Я выполнил ее приказание и прислушался к своим ощущениям. Ничего не происходило.
-- Открой глаза и повернись. Делай все медленно, -- услышал я ее голос.
Почему-то медленно повернувшись, я в упор не мог ничего видеть. Вообще ничего. Я как будто ослеп. Чертова кукла меня ослепила, ни одной тени не было видно вокруг.
-- Ты где? -- заорал я. -- Верни мне зрение, маленькая подлая душонка! Вернись, или я тебя убью! Ты слышишь меня, тварь?!
Но кукла молчала... Она никуда не делась. Теперь я чувствовал это. Не видя, невозможно понять, кто перед тобой на самом деле. Какая-то полная прозрачность. Но я знал, что где-то сбоку за этим следит Мертвое око. Как же мне было страшно! Я подумал, не лечь ли на землю, чтобы укрыться от его взгляда...
Слава богу, в этот момент Гарднер стал выводить нас из гипнотического состояния. По его команде я проснулся и увидел прямо перед собой красное заплаканное лицо Снорри. Голова раскалывалась от боли, но я заставил себя распрямиться. Через несколько минут все формальности были соблюдены. Сказав доку несколько слов, мы собрались уходить. Я взял Снорри за руку. Он поглядел на меня с благодарностью: ему досталось больше всех.

12

Теренс вампирил жизненную энергию у всей нашей троицы, при этом сам не повышая ее уровень -- видимо, обучался этому еще при жизни. Я решил не обращать на это внимание, потому что вампиры редко забирают столько жизненной силы, сколько мы втроем можем дать за раз. Кроме того, у них было несколько специализаций, так что было понятно, как много я про них знаю, но не очень много. Еще можно было делать ставки, на эти их занятия, но, поскольку игра, похоже, никому особо не доставляла радости, мы решили не тратить на нее время. Эти штуки отнимали много сил, и мы не особо их экономили, поэтому чувствовали себя ужасно. Потом за окном потемнело, стало прохладнее, а на меня снизошло озарение.
Оно было неуловимым, странным и ни с чем не сравнимым. Суть его сводилась к одному маленькому предлогу. Я не смогу выразить его словами. Он был сродни музыке, но, как бывает во многих случаях, отличался от нее. Эта музыка была очень странной и тяжелой -- ней были шипение и свист... или нечто среднее между этими звуками. Но она была именно музыкой, потому что она сразу затягивала, уводила за собой. Казалось, она вот-вот полностью подчинит себе мой разум и позволит увидеть что-то очень-очень важное, немыслимое.
В каждом ее звуке была какая-то тайная угроза, и я знал, что эта угроза поразит меня, когда она стихнет. Когда это произошло, я понял, чем этот звук так же неуловим и страшен, неразрешим и непостижим для понимания, сколь непостижимо страстен. Он походил на нарастающую лавину, постоянно готовую обрушиться и раздавить. Что-то напоминающее рев зверя за тонкой каменной стеной. Но этот зверь был неизмеримо сильнее и страшнее даже громадного, бесстрашного и самонадеянного льва. И я, оставшийся в одиночестве, вдруг понял причину своего страха. Это был страх перед судьбой, перед тайной жизни. В конце концов, нет на земле существа, более хрупкого, уязвимого и беззащитного перед своими собственными мыслями и чувствами, чем человек, не огражденный от них никаким забором ума и знания, лишь спрятанный в лесу лишенных морали привычек.
Потом я увидел огромный город, осажденный со всех сторон, на его стенах были нарисованы разные эмблемы. Некоторые из них были новые, другие относились к стародавним временам. Я заметил, что среди этих эмблем есть и эмблема с изображением полумесяца, и эмблема со звездой Давида; а вот символом всего остального был крест, знак первых цезарей. Вокруг города стояли валы из земли, причем в некоторых местах были возведены холмы, похожие на развалины древних сооружений. Эти руины я мог опознать как стены Трои. А потом я услышал, как поют боевые трубы.
Осаждающие шли на приступ крепости Рима. Подо мной был гнедой жеребец, а в руке алебарда. Начался обстрел -- возможно, за нами была не только сила оружия, но и сила грома. Над рыцарями в блестящих доспехах и трубящими воинами появились разноцветные знамена. Это было даже красиво, поэтому я засмотрелся и чуть не пропустил самое главное. Еще я заметил странных существ, собравшихся у самых врат города. Они походили на людей, вот только головы их были не как у людей. Их лица были почти до смешного прекрасны, они казались сверхчеловеческими. И это были совсем не люди, скорее, посланники древнейшей расы, какого-то далекого, давно забытого мира богов. Все они были весьма воинственны и походи на гигантов, прилетевшие сюда с другой планеты. Все они имели крылатые руки.
От этого становилось жутко. Но на этот раз я не испугался, а, наоборот, ощутил на себе печать грядущего. Если раньше я боялся, то теперь знал, в каком мире я оказался. Ведь наше прошлое так туманно. К его неясности мой ум был очень чувствителен. Каждый элемент памяти был зыбок и легко мог стать неверным и лживым. Наверное, я знал и чего мне ждать кармически, потому что мое прошлое не осталось за пределами общего плана. Сердце замирало так, словно я видел великую войну глазами новой веры, переложенной на зеркало совести старого опыта. Только груз кармы, видимо, был частью мнимой памяти человека.
-- Похоже, я видел далекое прошлое, -- сказал я Теренсу, когда пришел в себя. -- Ничего особенного, всего лишь далекий-далекий Рим... или далекую Африку. Я узнал те места, где ты воевал. Но их я хорошо помню. Чего не скажешь об остальном... Как ты думаешь, всё это существует? Я имею в виду будущее?
-- Да, похоже, уже существует, согласно планам Заратуштры. И все это реально. Только что-то в нем пока завуалировано.
-- А что это за планы? Ты можешь рассказать? Ну, хотя бы отчасти. Только без аллегорий и лишней мистики. Так, чтобы я понял.
-- Попробую. Будущее -- это когда рушатся старые устои... Например, были границы, за которые не было входа. Когда один путь вел к счастью, а другой -- в ад. Существовала плотина, отделяющая человека от божественной воли.  Эта плотина стала рушиться... Это происходило постепенно. Сперва мы жили в языческом мире, очень далеком прошлом. Тебе известно, наверное, во времена заката Рима там была аристократия, которая увлекалась гаданием на бобах. Потом Римской империи пришел конец, и античный мир продолжал угасать в том смысле, что уже не отправлял роскошные колесницы в дар богам. По-моему, вскоре после этого появились первые университеты и прочее... я могу ошибаться. Так было в одной из альтернатив. Идеалом развития стали технологии. Много чего еще тогда было названо красивым словом "рок". Рок, или судьба. Все возможное превращалось в рок, появлялось и преображалось.
---- Ты говоришь, все возможное превращается в неизбежное, мир изменяется... А будущее, по-твоему, во что превращается?
-- Я думаю, мир сейчас вступает в эру, когда нет никакого будущего. Мы пытались придумать Бога. Что-нибудь этакое... Абсолют. Это нечто совершенное относительно того, чего пока нет. Человек верит, ждет. А будущее постоянно и неизменно.
Бред, подумал я, вот здесь ты откровенно морочишь всем голову...

13

Не имеющий ни начала ни конца! Смотри.
По-прежнему в руке моей дрожащей
Нечто звенит… Часы? Но нет, не то.
Не та раскраска, как коробки шоколадной.

Не то… не он, -- так говорят в толпе.
Не тот, да-да, заметил наконец ты,
Кто с нежной мудростью глядит в прореху,
Звездной зимней ночи, когда и я,

И ты -- ликуем в обновленном мирозданьи,
А в теле снова бьется жизнь, поют сердца!
И снял часы с руки тот, кто считал мгновенья,
И с изумленьем переводит взгляд на небо.

-- Бессознательное проявляет себя в регрессивном погружении с помощью калейдоскопа галлюцинаций, в который впоследствии вступают остальные органы чувств. Дозволено называть эти галлюцинации лжерегрессией, поскольку многие из них повторяются в жизни многих людей, являясь своеобразным обрядом перехода от обыденного восприятия к архетипическому, -- Теренс говорил это лысому толстяку, профессору с труднопроизносимой фамилией.
Я подумал, что на нас кто-нибудь смотрит из темноты и сейчас хихикнет, но в зале было тихо, как в морге. Теренс, оглянувшись, нашел глазами меня. Я, кстати, заметил, какое у него было усталое лицо.
-- В действительности речь идет о возобновлении мифологического опыта, который может переживаться как в прямом, так и в косвенном виде. Дело здесь в том, что такой опыт включает в себя переживания, которым трудно подыскать аналог в нашей культуре. А анализ мифологии, особенно архаических культур, занимает существенную часть нашей работы, -- Теренс прикрыл на несколько секунд глаза рукой и продолжил: -- Что-то похожее можно наблюдать в мистических переживаниях, например, при выходе в другие измерения. Они переживаются как некий миг «перехода», но символически совсем не так, как духовный поиск или битва с силами зла. И здесь, кстати, обнаруживается любопытная корреляция: архетипическая память приводит к духовному опыту, который не может быть описан нашими рациональными способами...
-- Это напоминает то, о чем пишет Мерло-Понти в «Опусе», где он находит прямую связь между фантазиями субличностей и магией. Вы согласны с ним? Какие выводы можно сделать из ваших слов? -- спросил толстяк.
-- А что думаешь ты, Сардо? -- неожиданно развернулся Теренс. -- Ты согласен с Мерло-Понти?
-- Да я... не в теме, -- неохотно ответил я. -- То, что нам пришлось испытать на сеансе у мозгоправа... доктора Гарднера, выходит за всякие рамки. Я думаю, что он использует запрещенные методы... Какие вашему Мерлопонту не были известны.
-- Браво! -- отреагировал Теренс. И вновь обратившись к профессору сказал: -- Теперь вы понимаете, что всё это значит?
-- М-да... Что следует сделать в первую очередь?
-- Необходимо ликвидировать эту проститутку... Мэри ее зовут? -- легкий наклон в мою сторону. -- Пока Гарднер не успел до нее добраться. Всё будет обставлено, как в прошлый раз. На теле опять найдут марионетку -- это наведет их на ложный след. Гарднеру придется искать не картину, а опасного маньяка, терроризирующего город.
-- Хорошо, я вам доверяю. Я решу этот вопрос.
Толстяк встал с дивана, подошел к бару и налил себе коньяку. После пододвинул к себе большую тарелку с фисташками. Закусывать коньяк фисташками -- даже я знал, что это моветон. Видно, решение далось ему нелегко... Но нет, он вернулся и только после этот сделал большой глоток.
-- А знаете, Теренс, -- сказал он. -- Харри была чертовски умна... хоть ее и заносило. Нас всех заносит в последнее время. Я подумываю о том, чтобы убрать и психолога... на всякий случай.

Иногда так хочется стать частью на миг или навсегда.
Потому что на самом деле всё не так.
Есть только музыка, которую так все хотят услышать,
Но не могут, как бы сильно ни старались...
И домик, где вечность обрывает мечты и надежды.

14

Небо, хоть не такое уж и яркое, выцвело и пошло цветными пятнами, и я понимал, что куда бы мы ни направились, наш путь будет лежать между водой и небом. Я вообще замечал, как в какой-то миг становится видно, где кончается реальность, а где начинается призрачный, ирреальный мир, придуманный киносценаристами; не знаю, было ли это предвестием приближающейся смерти, или предчувствием будущей неотвратимой свободы, но казалось, будто мы шагнули в самый ее центр, по самой кромке, возле одного из огромных глаз, глядящих из этой вечности на нас, пока мир вращается вокруг. Как все же это хорошо, думал я, когда ты просто живешь и ничего с тобой не происходит -- даже смерти. А вот с Мэри случилась беда...
-- Да что ты в самом деле! В руки себя взять не можешь? Совсем дошел, свинья ты этакая? -- сказал Сардо.
-- В глаза ей посмотреть не могу, в губы не поцелую, а подойти боюсь. Из-за тебя...
-- Ах, из-за меня? Извольте... Ты, значит, боишься подойти. Так что ж ты тогда здесь делаешь?
-- Сардо, ты же знаешь, с ним шутки плохи. Вот он выведет нас на чистую воду...
-- Успокойся, ради бога. Ничего он не сделает.
-- Ну конечно, -- сказал я. -- Это тебе так кажется.
Он внимательно посмотрел на меня и спросил:
-- Что ты видел тогда, когда плакал, Снорри?
-- Я помню только, что кто-то или что-нибудь тянуло меня вниз, а потом я пошел на дно. Сначала я тонул очень медленно, но потом мне удалось вынырнуть и доплыть до берега. Было темно. Я шел по берегу, и каждый шаг придавал мне сил. Дойдя до стены вокруг дома, я остановился, чтобы перевести дух. Вдруг в стене появилась трещина. Тогда я поднажал плечом и протиснулся сквозь стену.
-- В трещину? -- удивился Сардо.
-- Я не знаю, как это объяснить. Трещина была не такой, какой обычно бывают трещины в стенах. Она была совершенно правильной формы. Она, наверно, превратилась в дверь. И я в нее прошел. Только я почему-то все время думал, со мной ли это происходит. Мне не очень-то хотелось идти дальше. В конце концов я все-таки пошел. Но там не было видно ничего, кроме стен. Вокруг были только стены, поэтому я так ничего и не понял. Потом я решил, наверное, что это был лабиринт. Хотя очень смутно было на душе... А потом там, где я находился, стало темно, не видно было ничего, если смотреть вперед. Они все были такие же ровные и прямые. Я думал, что это вообще не я... От страха. Впереди показалась какая-то точка света, только очень далеко. Это было именно то, к чему меня тянуло. Потом до моих ушей долетел чей-то стон. Сперва слабо, конечно. Стонал маленький ребенок... можно сказать, скулил. Когда я к нему шел, стон становился все слышнее. Теперь я увидел, что это был свет. Не знаю, понимаешь ли ты... Просто я хотел узнать, кто это, Сардо. И я понял: больше не будет света, не будет добра, счастья... Меня трясло, слезы сами полились...
-- Да, натерпелся ты. Ну и история!
-- Поэтому сегодня этот случай с Мэри так выбил меня из колеи, -- признался я. -- Эта дурацкая марионетка на ее груди... как ее ребенок.
-- Скажешь тоже! Пойдем выпьем, -- предложил он.
В кафе я взял апперитив из хризантем и орхидейный чизкейк. Сардо -- кружку бананового пива.
-- Как ты думаешь, Гарднер скоро узнает об этом?
-- Да плюнь ты на него! Что ты заладил: Гарднер, Гарднер... -- отмахнулся Сардо. -- Он завяз в своих регрессиях, то есть наших. У него нет никаких идей по поводу карантина.
Мы договорились между собой называть картину карантином. Санделло должен быть подобрать еще одну жертву "маньяка", чтобы никто даже не подумал, что она может быть как-то свзязана с картиной. Он появился через час и сказал, что ничего подходящего ему найти не удалось.
-- Ну, и что мы скажем Теренсу?-- спросил Сардо.
-- Посмотри вон на ту дебелую корову, -- сказал я. -- Ту, что уплетает десерт в углу. Мы проследим, где она живет, и установим за ней слежку... по очереди.
Санделло позвонил Теренсу и изложил ему мой план. Тот сказал, что сейчас приедет оценить обстановку на месте. Наших дальнейших действий он не конкретизировал. Я понимал, конечно, почему.
В кафе летали крупные бабочки, и одна из них, с совиными глазами, села на мой палец, отчего я мгновенно почувствовал бешеный азарт. Со мной происходило что-то странное. Я уже ни в чем не был уверен. Все получалось слишком просто. Но я готов был идти на риск... Сардо щелкнул пальцами, подзывая к себе официантку, чтобы расплатиться. Полная девушка в углу заказала вторую порцию десерта.
Когда мы вышли на улицу, было уже темно и тихо. Светилась лишь одна лампочка над дверью в кафе. Дождь кончился. Почему-то не зажглись фонари. Было слышно, как шуршат под ветром листья, пролетевшие по асфальту. Город готовился ко сну. Нам троим было не по себе, хотя мы хорошо знали, с чем связываем нашу встречу сегодня. Поэтому, когда машина притормозила у дверей, мы были наготове. Теренс посмотрел на меня, а затем на Сардо и Санделло. Мне показалось, будто он меня проверяет.

15

После того, как Теренс "забраковал" мою кандидатку, я не хочу иметь с ним ничего общего. Что такое "бежать от того, чего ты не совершил"? Наверное, ещё раз так сказать про это не получится. Убегать -- в каком смысле? Просто ходить на работу. А может быть, совсем не ходить? Может быть тогда откроется другая вселенная? Другой мир? Не знаю. Но мы это точно знаем, когда чего-то боимся. Поэтому я уже стою на краю крыши и жду своего часа. Я вижу, как снизу на меня с улыбкой глядит Медная жаба. И кто-то шепчет о моей быстро приближающейся смерти. Так и слышится его тихий печальный голос. О смерти? Смешно. Может он говорит о душе? Говорят, есть разные её формы, но в этой вселенной это одно и тоже. Летают вокруг какие-то белые хлопья… Кучи наваленных на крыши мягких крыльев. Странно. Только подумать: раньше никогда не задумывался, что они тут с каких-то времен, а они… Они -- тут.
М-да... Эта тема волновала авторов многих стихов -- вот только я писал о ней редко. После «Круга, с которого мы начали», по понятным причинам, крупных стихотворных работ в этот период у меня не было. Ещё была одна книга «Путь ночи» («Путь лунного света»). Книга эта по духу несколько маргинальная -- для тех, кто интересуется НЛП, нумерологией и т.д. и т.п., но имеет множество перекличек со стихами Лопара. Вот, например, несколько строк из одного стихотворения: «У последней черты лучше всего помнить, что ты не один. Перелистывая страницы одной книги, думать о других, которые прошли через ту же дверцу на той же странице». И после них прочту небольшой отрывок из другой известной книги «Но память как долго стояла у черты -- и вдруг стала мёрзнуть на ветру…» О творчестве самого Лопара, кроме этих строк, мало что известно... И опять же -- последний год жизни после упомянутой серии публикаций было очень трудно находить и сканировать рукописи. Жаль. Так что приведу только одно полное стихотворение Лопара -- «Безмолвное эхо».

Ты ведь не желаешь никому зла. Правда? Кто же захочет, чтобы с ним случилось то, что может произойти? Каждый хочет, чтоб его оставили в покое, ведь так?

Каждый день проходит для тебя очень трудно, потому что не оставляет даже возможности вспомнить, в чем же заключалось счастье.

Ты уезжаешь навсегда... Возникает один вопрос: насколько ужаснее все то, от чего пришлось отказаться? Если честно, не знаю, что и подумать.

Это не потому, что другие тебя ненавидят. А потому что ты не понимаешь, за что тебе ненавидеть других. Никто тебе про это не объясняет.

Хотя дело, возможно, не в траектории падения, а в том, что привычный нам мир не может существовать без своей скорлупы. Мы в ней рождаемся, в нее и умираем.

Потом я увидел, что возле моих ног колышется нечто, напоминающее подобие морской звезды. Я подобрал ее и зажал в кулаке, по-прежнему сжимая в другой руке книжку, но почувствовав под ногой струю холодного ветра, оглянулся и увидел вместо городских огней огромный блестящий глаз. Сперва мне показалось, будто в глаз впилась какая-то стальная игла. А затем он превратился в восьмиугольное зеркало, вокруг которого беспорядочно задвигались взад-вперед зеркальные ромбы, и тотчас же исчезла мерцающая золотая пыль. Глаз подмигнул мне, и я услышал оглушительный рев. Этот рев перекрыл все остальные звуки.
-- Что ты думаешь о современной поэзии, Снорри? -- спросил меня как-то Санделло. Я вообще-то раньше не замечал, что он неравнодушен к литературе.
-- По-моему, ерунда. Её в последнее время слишком много стало...
-- Ты вот сказал, будто много. А почему?
-- Поэты, я так понимаю, пишут для дураков. И сами прикидываются дураками.
-- Почему ты так думаешь? -- удивился он. --  Наоборот. Очень многим хочется выглядеть совсем не дураками.
-- Не знаю. Утверждать не буду. Много чего читал, конечно. Процента два стоило того...
-- Да, вот например Эдит Пифагор... больше всего мне понравилась.
-- Лопара читал? -- спросил я.
-- Конечно. А он поэт? Я думал... Мне нравится его философия. Как это... "Я не расстроюсь, даже если у меня внезапно отрастет пятак вместо руки. Главное, я выполнил свое предназначение". -- Санделло восторженно хмыкнул. -- А знаешь, Теренс тоже когда-то писал стихи.
-- Это ни о чем не говорит. Ты его читал?
-- Знаешь, какая фраза у него была? "Жизнь есть тень, которую гонят прочь с моря звёзды, посылающие свет во тьму".
-- А ещё? -- спросил я.
-- Еще он говорил: "Я ничего не создаю, я только разрушаю, потому что создавать что-то среди людей бессмысленно". Понимаешь?

16

Будь так добр, спусти ноги с кровати и представь себе, что ничего не случилось. Почувствуй, как напряжено твое тело в ожидании боли. Боли не будет, если ты спустил ноги и представил, будто это так и есть. После этой небольшой тренировки боль пройдет сама. А чтобы ты не соскучился, могу вспомнить для тебя поучительную историю. Давным-давно, когда еще и жизни на свете не было, жил в одном японском селении бедный мужик. Беден был крестьянин, но уважали его в деревне, и в начальство над собой он взял самого уважаемого в округе человека -- вдову с тремя взрослыми сыновьями, которых звали Ёсикито, Ёсикари и Ёсифуми, а ее -- Хироши. Так и жила эта семья -- дети, дела и заботы -- бедно, зато честно. И вот настала пора Ёсикито вырасти и жениться. Самому парню было двадцать два, в жены ему отдали самую красивую девушку в селенье, которую звали… Конечно же, опять-таки Ёрико. Она была замужем, за Мацуко, ой, я же напутал, это не про нее… Да, рано ей еще было замуж идти… Ну да ладно. Короче, сваты ждали... Женитьба -- дело хлопотное, счастье, конечно... Нагулялся уже, холостая жизнь надоела молодому Ёсикито. Вот и устроили они с Ёрико свадьбу. Поперли с семьей Ёрико в город, выкупили дом , устроили большую пьянку, хорошая была пара… А мать невесты Мацузаки, побила Ёсикито… В общем, делать-то больше было нечего. Долго там гуляли.
И решил Ёсикито в честь свадьбы совершить подвиг. Каким образом можно быстро совершить подвиг во имя благородной цели? Отрешиться от суеты. Тогда перед тобой откроется небесный путь, и в тебе проснется дух, ради которого ты умрешь. Человек, которого без видимых на то причин вдруг осеняет небесная мысль, способен творить чудеса. Он неуязвим для любых напастей. Ему нипочем ни болезни, ни войны. От него без следа могут уйти легионы врагов, потому что с ним всегда искренняя вера в справедливость. Если когда-нибудь наступит время нашего паломничества в другой мир, ты, глядя на меня, поймешь, в чем дело. Когда ты видишь мир таким, каким он был в дни твоего земного бытия, делай то же самое в своей будущей жизни, а сейчас продолжай следить за своими мыслями и поступками. Главное -- воздержись от суетности. Ведь именно она вызывает все страдания. И только страх и злоба заставляют нас предаваться скуке, и она досаждает нам в этой жизни. Берегись зла, жадности и мелочности! Высшая красота и покой -- вот что защищает нас от всякого заговора. В конце концов, от него защищает и смерть.
Но уж в этот миг, когда человек понимает, как было больно его сердцу, остается только неизбежная тьма, которая если и рассеивается, то ненадолго. И тогда становится понятно, зачем в мире, где любая мысль -- уже поступок, нужна вера в Будду. Сегодня же освободись от своей алчности, лени, гнева и привязанностей. После этого ум очищается и у него появляется новая природа. Он больше не отождествляется с тобой. Теперь он независим и свободен. Когда ты, наконец, понял это, ты достиг вечности, потому что в ней нет никакого объекта. Ни камень, ни куст, ничего не может помешать тебе стать равным Будде -- вот что такое мгновенное постижение. Все прежнее исчезает. С этого момента ты снова становишься пустотой. Теперь твоя природа стала чистой.
Вот тогда и появляется свобода. Свобода от прикованности к единственной мысли о возможном возмездии. Все остальное не имеет никакого значения. Самое страшное, кстати, не успеть раскаяться в содеянном. Ибо покаяние открывает путь в вечность, но того, кто уже понес наказание, оно запирает в тупиках прошлого, и кажется, ты уже ничем не можешь ему помочь. Куда бы ты ни пошел, время уходит вперед, как поезд, несущийся на всех парах. Ты сам, своими руками создаешь свой последний день. Никто не может за тебя сделать выбор. Этот выбор должен сделать ты сам, твоя жизнь. Если ты этого не сделаешь, то, чем бы ты ни занимался, ты будешь идти по накатанной колее -- мимо красивых и обещающих счастье вещей, мимо чудес и волшебств, к тому, что в общем-то ничем не отличается от других дней. Ты будешь повторять одни и те же ошибки, спотыкаться о те же ловушки, которых не сможешь избежать.
Не бывает двух вечных истин в общем холодном и сыром пространстве. Всё иное ошибка, ошибка и тупое сотрясение воздуха. Верно только это, потому что все остальное ложь. И все мы на самом деле ложь, мы живем по лжи и умерщвляем себя из-за лжи. Что нам еще остается делать? Нас никто не спасет, хоть мы можем в это поверить. Зачем же тогда это делать? Так не бывает и так не должно быть, думал я по дороге к парламенту, желая увидеться с Гарднером. И, кажется, у меня начинало получаться… Кажется, я увидел цель. Осталось понять, как ее достичь. Бросать эту безумную затею уже слишком поздно... Если я хочу войти в число избранных, надо делать что-то еще: найти эту чертову штуку, эту картину...
В следующий момент, когда я увидел в небе павлиний хвост, я сперва подумал, не собирается ли он продолжать песню, но сразу понял, в чем дело, даже не глянув на цветок... Ароматный бутон был украшен бусинками яда. Яд действовал молниеносно, уже через две минуты я был бессилен помочь осам -- ко мне кинулись даже мухи с жалобными жужжаниями.

Это будет жестоко, но гуманно.
По моему мнению, такое милосердие
не только вполне допустимо,
оно необходимо. Конечно, если бы рой ос
рос на одном-единственном растении,
всё закончилось бы печально.
А если их много, и они чем-то питаются,
дело может принять совсем плохой оборот.

-- Почему вы не действуете заодно с полицией, доктор? -- спросил я Гарднера, сев на предложенный им стул.
-- Я ей не доверяю, -- сказал он.
-- А кому вы доверяете?
-- Никому.
-- И мне тоже?
-- И вам я не доверяю, Снорри.
-- И правильно делаете, доктор. Но я пришел к вам рассказать правду.
Гарднер кивнул, взглянул мне в глаза и спросил:
-- Вы, кажется, поэт? И чем же вы хотите поделиться?
-- Есть такой человек, -- начал я, -- Теренс. Это он подослал нас к вам...

17

Саманта повела меня в большую спальню, где возле огромной кровати, обитой красным бархатом, стоял сервировочный столик на гнутых ножках. Столь же недвусмысленно намекающий, что спать мы будем в этой комнате. Рядом, на стене, была большая фотография в рамке -- танцующая парочка под сверкающим солнцем. Садясь в мягкое кресло, я увидел в углу небольшую панель с выемкой, похожей на декоративную кнопку. В моей голове не успела оформиться мысль о том, как эта кнопка может быть связана с номером, когда панель с тене отъехала и в комнату вошла девушка в черной тунике и мягких туфлях на босу ногу. Она была очень высокой и казалась прямо-таки гигантской. Бросив на меня короткий взгляд, она подошла к кровати и села на ее край, прямо перед зеркалами. Так что комната оказалась между нами. Я заметил, конечно, это только краем глаза, но не смог не засмотреться.
Сквозь портьеры пробивался оранжевый солнечный луч. Свет придавал всей комнате волшебный вид. Но в одном месте она теряла волшебство. Там, где черное сиденье унитаза вело в его металлическое нутро, светился красный треугольник. Как будто неоновая вывеска. Поэтому когда Сэм заказывала по телефону ужин на троих, я спросил:
-- Чем это они тебя порадовали в прошлый раз?
Саманта не ответила, но оживилась незнакомка в черной тунике.
-- Тебя зовут Санделло? -- спросила она.
-- Вообще-то я Майтимо, сын Нуменора. Но ты можешь называть меня Санделло, -- пошутил я.
-- Неважно, зато ты забавный. Ты к какой стихии принадлежишь?
-- Я из воздуха, если ты об этом, хотя сегодня я скорее всего буду водяным. А ты?
-- Я? -- улыбнулась она. -- Я из огня. На самом деле... А тебя мы сейчас проверим.
Черная туника подошла и села рядом. И сразу стало не до того, чтобы наслаждаться общей картиной. Раздался страшный рев. Сразу со всех сторон прилетели высокие стены, уперлись в небо, скрыв от меня, что происходит. Мне даже не хотелось смотреть вокруг. Я просто сидел, уставившись на свои колени, и ждал, когда буря пройдет. Но это было очень трудно...
Кругом мелькали жуткие твари -- похожие на огромных птеродактилей существа с длинными хвостами, серафимы с лицами симпатичных мальчиков, ангелочки с красными радужными крыльями, бесформенные двуглазые монстры с младенчески чистыми лицами или рылами длиной в метр, которые шлепали по полу, стелясь над раскаленным ковром. Загадочные рыбы с разинутыми пастями и жабрами размером с футбольное поле. Стаи птиц с пылающими глазами, летающие с огненными жабами. Обезьянообразные вампиры в масках, пискляво бормочущие девицы с огромными дуплами на телах, из которых выходили почтительные минотавры -- все, кого я знал из литературы и музыки. Словом, сумасшедшее месиво, от которого некуда было деваться.
Черная туника поцеловала меня в шею. Я различил скользкие ползучие тени, приникшие к потолку, и услышал шипение фонтана холодной крови. Он бил в полу под ногами из маленькой дыры в ковре. Мне показалось, будто сверху летит поток разноцветных искр. Всё пространство заняли цветовые полосы и радужные пятна, напоминавшие ослепительный фейерверк. Легкий бриз, который пришел на смену бури, вдруг перестал дуть, однако шум моря в ушах остался -- и принёс с собой легкую музыку. До меня долетали звуки рояля и голоса, чего со мной никогда раньше не случалось.
Я посмотрел на Черную тунику. Ее лицо менялось: оно раздувалось, пульсировало. Казалось, на мне сидят сразу две твари – двухголовая змея с парой перепончатых крыльев вместо рук, и многоногое насекомое, сжимающее в своих раздвоенных жвалах многоцветный ядовитый шип. Существо прыгнуло мне на грудь и повалило на пол. Я видел только бледные склизкие бока и шевелящийся зеленый рот. В следующее мгновение в мои губы вонзилось несколько зазубренных зубов. Изо всех сил я ударил рукой в покрытую жесткой чешуей морду и откатился в сторону.
Я впал в панику и уже думал, что вот-вот отдам концы. Струя пота прошла по щеке. В какой-то момент мне показалось, будто какая то сверхличность прошла сквозь меня и остановила страшную рептилию у меня за спиной. Я оглянулся и увидел длинноволосого человека в черной маске. О его сущности я мог только догадываться, но мое отношение к нему сразу же изменилось. Он наверняка был одним из великих героев. И вместе с тем он был настолько стар, могуществен, влиятелен и прекрасен, насколько это возможно для человека его уровня. Наш разговор был коротким. Я заорал: "Ну все, хватит!" -- но он не отреагировал.
-- Что вы предлагаете? -- спросил я в ужасе. – Прекратите, наконец, эту ужасную игру!
-- В этом вся прелесть, мой дорогой Санделло, -- произнес он. -- Если мы вернемся назад, вас придется связать, чтобы вы не сделали с собой то же самое. Так что не стоит подвергать себя такому риску. Здесь уже не будет никакой опасности...
После чего он скучнейшим образом вернулся в свою могилу.
Наступила тишина. Больше я ничего не помню. Очнулся оттого, что кто-то втащил меня на кровать. Сам не помню, когда я уснул. Время близилось к полуночи. И когда время как бы выплыло из небытия, я вновь начал соображать, где я, и понял: это же мой маленький мирок... Тут меня и стошнило.

18

Он курил каждые две недели, но все равно
Не чувствовал вкуса в сосущем горле.
Он тыкал наугад и натыкался на всё:
На кофеин, на лактозу, на пулю, застрявшую в стене,
И на совершеннейшую пустоту, его озарявшую…
Он знал, что его машина читает его мысли.
И, теряя память, он думал, что ему придется
Перенести ее на свой жесткий диск.
Можно было всё, потому что он был хозяином всего
После трех кубических сантиметров на входе…
И так было каждый раз.

-- Ты либо труп, либо часть этой матрицы, --
Думал он. -- Как выяснилось, человек всегда
Имеет право выбора, только никто никогда
Не способен его реализовать.
Будь ты хоть какой изощрённой машиной,
У тебя всё равно нет настоящего выбора.
Дверь была непроницаема в его вселенной.
Мысль о том, чему его учили хакеры,
Успела мелькнуть в голове, когда он
Пошел открывать очень знакомому лицу.
И так было каждый раз.
И так было каждый раз...

Сардо считает, что галлюцинации появляются от постоянного недосыпа и сибутрамина. Но и то и другое не мешает ему еженедельно уходить в запой. После очередной бравады в инфопространстве он так и написал -- блин, ну я же не пьющий, просто реально не спится иногда, у нас такой контент генерируется, как вообще жить можно? Дескать, думаю иногда о высоком и прекрасном, о смысле жизни и так далее. Мне особенно нравится "иногда" и "о высшем и непостижимом смысле всего". Я бы сказал -- часто и непрестанно. От такого сахарного сплина одна радость. Поэтому о святом товариществе я еще что-нибудь напишу...
Нет никого, кто бы любил этот хаос, потому что он сам себя не любит. Можно его только терпеть, ведь кроме него у нас ничего нет. Хотя есть. Но лучше было бы и не было. Намного лучше. Да только зачем? Все это из чистого презрения. Я не стану уточнять, почему. Так, одни догадки... Очень красивый жест. К тому же я страшный пошляк. Знаете, бывают и такие. А что? Даешь ад в любой точке земного шара! Вот и Снорри сказал, что я жду знака свыше, просто долго ждать не могу. Ночной город, надоел он мне! Видимо, все это для меня знак свыше? А ну его, ясно же.
При этом в ночной добавлялась яркость и контрастность реального существования, но одновременно исчезала иллюзия, будто ты безвольный объект, точно такая же, как в нормальной реальности. На самом деле все равно, что переживать: реальность или собственную симуляцию. Многие думают, это главная загадка мироздания. "Когда ты последний раз встречался со своими сновидениями?" Убил бы за такое. А теперь? Иногда даже снится, как убивают...
А в повседневной жизни, мне рассказывают, вообще многие никак не могут понять, почему некоторые мужчины используют ненастоящих женщин. Таких, как Саманта. Ну, и что на это сказать? Эти мужики на самом-то деле абсолютно настоящие. У них даже глаза на месте. Глаза есть и у реальных женщин. Просто у некоторых они затянуты самомнением. Алкоголь плюс самомнение и есть этот свет. Когда они выходят в общество, они включают его для того, чтобы ослепить там всех, кроме себя.
Такова установка культуры. Способность отличить собственные мысли от чужих в значительной степени зависит от умения создавать их. Если нет внутреннего конфликта с самим собой, нет проблем. Проблемы начинаются тогда, когда вы говорите себе "нет". Тогда вы должны помнить, с кем именно вы обсуждаете и что; и как именно говорите: нет, или уже точно нет. Чтобы было бы с вами, если... Что будет с нами, если найдется этот карантин?.. Будь так, будь оно наоборот... Вот текущий вопрос. Чем сложнее обсуждение, тем дольше молчит ум. Интересно, правда?

19

-- Что на самом деле нужно Саманте, так это утверждение реальности, здесь и сейчас, на ее собственном языке. Она испытывает почти столько же ощущений, сколько и я. Ее выбор опирается на ту же высшую мудрость, которую я ощущаю, но иначе. Сэм более открыта к новым возможностям, чем я, потому что она выбрала для своей жизни другую, более легкую, простоту и чистый опыт.
-- Тебе ведь приходилось знать ее близко? -- спросил Снорри.
-- Как вам сказать... Видеть ее довольно приятно, -- ответил я уклончиво. -- Нам всегда удавалось узнавать новые способы использования одних и тех же элементов.
-- Алхимики утверждали, что с помощью «духа ртути» можно произвести философский камень из простой ртуть, -- уверено сказал Сардо, -- люди, продающие такие штуки, говорят, будто они приближают человека к вечной жизни.
-- Но такая возможность изначально существует в реальности, -- добавил Снорри.
-- Алхимия может усовершенствовать и воду, чтобы сделать ее "новым человеком", -- сказал я.
-- Твои алхимики давно проглотили свои мозги. Не выйдет ли так, что все здешние чудеса сделаны ими?
-- Неважно. Теренс решил, что эта крошка составит прекрасную пару марионетке, -- Сардо свернул себе самодельную сигарету, оглядывая нас. -- Ну что, подонки, вы готовы?
Мы как по команде замолчали. Сардо словно взял в руки кнут и с наслаждением щелкнул им. Пол стал потолком, а воздух -- пустотой. Мы вернулись в реальность. Причем вокруг уже были люди -- в том числе и Теренс в роли инквизитора.
-- Сардо, ты хочешь сказать, что лучше убить такую сладкую штучку, чем какую-нибудь замухрышку? -- спросил печальный Снорри.
-- Убивать вообще не хорошо. Но дело того требует. Повторяю, так решил Теренс...
-- Снорри, ему виднее, -- сказал я. -- А то Теренс, чего доброго, и нас убьет. Он всё продумал, всё рассчитал... так лучше для дела.
-- Снорри, ему виднее, -- сказал я. -- А то Теренс, чего доброго, и нас убьет. Он всё продумал, всё рассчитал... как лучше для дела.
-- Убить Саманту только для того, чтобы безумный мозгоправ не нашел карантин? Вы в порядке, парни? -- Снорри не мог поверить своим ушам. -- Не нужно никакого гипноза, никакого зомбирования. Пусть делает, что хочет. Он ничего не найдет. Верно ведь?
-- Вот ты это Теренсу и объяснишь, -- закончил разговор Сардо и с наслаждением затянулся сигаретой.

Мы временно живем и исчезаем,
Не говоря о том, что канем в Лету.
Кто нас готовит? Для чего? Куда?
И всё ли, в сущности, мы знаем о пути,
Которому навстречу мы брели,
А выйдя к цели, так и не дошли.

Я мысленно попрощался с Самантой и ее потусторонним покровителем, жалея лишь о том, что Снорри не вкусил радостей в ее спальне. Девушка занималась самообманом... но во всем этом был свой плюс. К примеру, я мог не бояться лишний раз спровоцировать встречу с кем-то из ее подруг. Всё-таки уличить меня во лжи было крайне сложно.
Сам факт ее присутствия в моей жизни заставлял меня чувствовать себя морально униженным. Спору нет, местами и временами нам было весело, и я запомнил на всю жизнь каждую минуту, проведенную вместе. Но это ли счастье было целью моих усилий?
Было решено, что в следующий раз мы пойдем к Саманте втроем. Мы забронировали за собой номер в гостинице и ребята нарядились по такому случаю в свои лучшие костюмы. На мне была черная рубашка из матового шелка и синий галстук-бабочка -- такого же цвета, как мои волосы.

Даже ты, которому нечего терять…
Взгляни -- это твои дети. Вся твоя жизнь,
И ничего больше -- запомни это.
Всё, что ты делаешь. Вот они, твои грехи.
Если ты думаешь иначе, возьми зеркало
И посмотри в него. Да, это ты!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

20

Не было никакого сомнения в том, что меня считали красавицей не просто так -- я действительно была красивой, но эта красота была холодной и расчетливой, как лед. Я не могла чувствовать то, о чем говорила, и некоторые мои слова казались мне чудовищными и псевдоготичными. В них содержались намеки на недоступную мне связь с мифической изнанкой мужского бытия. Но однажды я стала использовать их в качестве саморекламы, так же как некоторые женщины в прежние века рассказывали о своей тайной близости с дьяволом, играя словами, пока не прочла в одной древней книге о том же в реальности.
Мой мозг работал как огромный вычислитель, и я могла производить сложные арифметические вычисления. Но я не имела права говорить о вопросах, которые в будущем могли быть сделаны объектом моей интеллектуальной собственности. Мне следовало считать, что любой из них станет известным только при достижении определенной степени физической угрозы моей жизни. В некоторых случаях при использовании мысленной анестезии были неизбежны галлюцинации, но галлюцинаций не было.
Мое "я" могло выполнять длительные программные задачи, превращая даже стандартное дыхание в мелодию и рифмованную строку. Для этого требовалось несколько лишь часов обучения. Другой вопрос, который должен был изучить любой, кто планировал работать со мной, -- это общение с другими отделами моего мозга. Я допускала туда только тех, в кого я была влюблена. И там я избегала любого из настоящих мужчин. Как существа противоположного пола, стремящегося завоевать мое доверие.
Я имела почти триста различных способностей и талантов, благодаря которым я могла не только выходить живой из самых опасных схваток, но и оценивать степень угрозы, исходящей от объектов или отдельных людей. Я обладала гипнотическим и парапсихологическим даром, за что меня ценил мой шеф, и, возможно, мой личный бог. Его называли «суперкомпьютер» или «всемогущий вертун», потому что он умел манипулировать кем угодно и где угодно.
Абсолютно не понимая принципов реальности, я подчиняла себе любые предметы, которые попадались мне на глаза. Особенно меня привлекали пули с синеватыми краями. Когда меня прогоняли через полосу испытаний, во время которых я должна была прицелиться в незнакомую картинку и нажать на курок, меня завораживали эти несколько миллиметров стали, пролетавшие мимо цели. Мне нравилилась моя сверхчеловеческая выносливость и способность ориентироваться в мутных пространствах, где бегало много перепуганных людей, много обезумевших собак и летали стаи странных птиц. Но в целом я не хотела бы там жить.
Моим оперативным псевдонимом стал «Саманта», и этим же именем меня нарекла группа, в которой я работала, привыкнув отождествлять себя с куклой. Все эти годы я снимала сливки с клиентов из высшего класса, которые считали, что я человек им незнакомый и безопасный, а потому пользуюсь легкой сентиментальностью в оправе безжалостной ясности. Но потом наши пути разошлись. Я перешла в закрытый клуб элиты, который становился все более и более конспиративным...

Мертвый аббат счастлив, но мы о том не узнаем.
Слухи, сплетни, чуть позже -- убийство.
Братья довольны.

Теренс был клиентом моей знакомой в одном заведении со стриптизом на краю города. Обычная история. Люди как люди, и он почувствовал нечто такое, что может с ним произойти. Когда-то он работал сутенером. Но очень давно. Несколько лет назад он был кем-то вроде продвинутого предпринимателя в области знакомств, зарабатывающего неплохие деньги. Ему пришло в голову, как спасти землю, охваченную глобальным кризисом. А заодно сберечь свою старую задницу.
Он пригласил меня выступить в роли учителя трех шалопаев из плохого района, пытающихся делать то же самое в хорошем. Присоединившихся к нему совершенно случайно. Теренс рассказал мне, в чем дело. Эти парни уже долгое время занимались сексом только для получения разрядки, совсем без удовольствия. И в их жизни не было ничего стоящего. Во всяком случае, ничего заметного. Если говорить прямо, они жили не в своем мире, известном им, а в каком-то другом, параллельной вселенной.

Так зачем же скорбеть, если суждено умереть,
Не достигнув желанной мечты?
Когда шаг невозможен...

21

Вскоре эти три придурка, да еще и с девкой, заявились ко мне с явно не детскими намерениями. Что называется, пришло время поговорить начистоту. И в ответ на первую атаку я дала моим обидчикам хорошую пощечину. Говоря иначе... пришлось размазать их по стенам, да так, что двое потеряли дар речи. Тогда я решила просто их уничтожить. Но... третий показался мне знакомым, и ему сначала пришлось развязать язык.
-- Короче, Теренс вызвал Сардо и велел нам троим проветриться до гостиницы с неизвестной целью, --затараторил он со страху под всхлипы своей подруги. -- Сардо, поди знал с какой, да нам со Снорри не сказал, сволочь. Да еще мне взять с собой Тай, чтобы было меньше подозрений. Куда это годится? Я чувствовал, что Теренс что-то замышляет... Но вот что? Было неясно.
-- Дальше...
-- Потом Сардо повторил ещё раз: "Некоторое время нас здесь не будет. Для разных целей... А потом мы постараемся начать сначала. С того момента, когда мы поймём, как устроен окружающий нас мир. И поймем, какое место мы занимаем в нём. Почувствуем себя не в одиночестве, а в общении с другими живыми существами. Может быть, с павианом, лемуром или цветком. Очень может быть. Вот только надо жить и дышать вместе с ними. Но мы не сможем дышать с… Точнее, это мы сможем, конечно, и с кем угодно. Если повезет".
-- Что еще?
-- Поэтому я приберег три дозы на тот случай, если меня развезёт. Началось всё, как и следовало ожидать -- у меня поднялась температура. В этом была виновата... водка и не только. Но когда всё в моей голове впервые перемешалось и перепуталось, я решил использовать джанки-джанк, потому что он хотя бы был при мне. Так что утром я спал нормально. Секс с моей подругой тоже прошёл без происшествий. Должно было хватить на целую неделю. Это было самой большой удачей за всё время.
-- Говори по делу! Не ври мне!
-- Поэтому я решил, наконец, всерьез наклюкаться. Купил две бутылки водки и банку икры -- у нас её теперь никто не брал, и я был уверен, она прорастёт. Потом я подумал, как соблазнительно будет выпить пару рюмок с ночной бабочкой. Тай ведь этого, скорее всего, не предвидела... можно будет в случае чего сказать, будто купил у полисмена. Но это уже решилось как бы само собой. Девушка-полисвумен и была той самой ночной бабочкой. Когда я открыл банку, оказалось, никакой рыбы там не было. Это были обычные красные икринки. Мне совершенно не запомнилось, потому что я выпил еще, да и что в этой бутылке оставалось, если вдуматься, дня на два или три... А потом я заснул.
-- Ты заснул? С какой целью?
-- Я боялся и готов был ко всему, кроме одного. Тай. Она явно могла оказаться жертвой. Так же, как и я. Или… они знали, зачем это делается? Может быть, они заранее придумали такой план, и он так сработал? И они на самом деле жертвуют нами… Не сразу, а постепенно. То есть, если я правильно понял, тот, кто все это организовал, собирает обросших мохнатыми бородами парней в полиэтиленовые пакеты, распечатывает их внутренности и бросает в море… Спросить бы у Теренса. Так все бывает? Тогда… Тогда это серьезно.
Это становилось интересно... "Продолжай," -- велела я. Он продолжил, а я слушала, подставив лицо слепящему вечернему солнцу. Почему-то было забавно.
-- Но Тай, похоже, ничего не понимала. Сардо уже приготовил куклу... А вот Снорри хорошо понял сразу, как только мы доехали. Он словно в какой-то прострации был -- что-то бормотал себе под нос... Наверно, вспоминал все забытые стишки, еще из той прошлой жизни. Я не знаю, какой тайный смысл был в них -- их никто не помнил, кроме него. Но был уверен, что они ему помогут в трудную минуту. Вот тут я и подключился. Как мог, втолковал ему, что ждет нас впереди. Потому что Теренс именно е г о в чем-то подозревал. Снорри сначала не понимал, а потом словно прозрел. "Потом тебе не будут долго надоедать с расспросами, если найдут, -- сказал я. -- Но на первых порах не стоит никого волновать. Особенно Сардо, который до сих пор был очень эмоционален. Потом мы уже не будем бояться, что он поймет что-то не так, и… вот тут-то ты и сбежишь. Скажи, ты знаешь, как сделать это незаметно для него?" -- "Думаю, я найду способ," -- ответил он. Тогда я предложил: "Мы с Тай пойдем в массажный салон... А ты уж сам как-нибудь обойдешься, все ж таки не дипломат. Сардо уже ждет нас в баре. Там всегда тихо. Ну, давай..."
Похоже, один из них собирался свалить еще до визита ко мне, но что-то у него не заладилось. Второй ему сочувствовал и был не прочь сделать то же самое. В конце концов, все знают мое доброе сердце -- я приказала им исчезнуть из моей жизни и впредь никогда не появляться. Что, в общем-то, они и сделали.

22

Меня ничто не тронет, и все же, ах,
Мне кажется, что ты птица,
О которой ты говорила, а я облако,
Залетевшее к тебе во сне.
Я не знаю, как долго продлится твой сон,
Но мне бы хотелось улететь.

На следующий день появился харизматичный эгхед чуть ли не с предложением руки и сердца и мы отправились на ночную прогулку в парке. Когда мы пришли в парк, он достал из кармана план города. "Картина где-то здесь, -- сказал он. -- Я это чувствую". Затем он указал на уединенную скамейку под старой липой с узором, выбитым когда-то в камне, и сказал: "Здесь мы и начнем". "Я не совсем понимаю, как можно приступить к этому делу", -- ответила я. Он посвятил меня во все детали и заявил, что только вместе мы сможем найти ту самую злополучную картину, из-за которой произошло столько ужасных смертей. Я пообещала, что подумаю над этим. Через несколько часов он опять стоял на лужайке у пруда.
-- Вы не хотите оставить меня в покое, -- спросила я. -- или в неведении?
-- Я хочу знать, что произошло. Хотя бы часть.
-- С ума сойти! Вы спрашиваете, что я об этом думаю? Наверно, вам следует показаться психиатру. Расскажите, пожалуйста, что-нибудь еще про эту картину от которой зависит судьба цивилизации, это меня развеселит. Или нет? Если вам всё равно, может, я сама расскажу? Да? Ну пожалуйста! Только не расстраивайтесь! Не знаю, с чего начать...
В общем, много лет назад я сильно болела. Воспаление лёгких. И еще много всего. Три месяца валялась в клинике, мне не давали выходить из палаты. А в перерывах между сложнейшими операциями рисовала картины. Я уже и не помню, как у меня все они получались. Чем больше я рисовала, тем больше они казались похожими на сны. Знаете, тогда мне снилось что угодно: очень яркие, красочные сны, красивые. Только проснувшись, понимала, где я на самом деле.
Один раз я, наконец, увидела нечто, от чего завис мой взгляд. Сначала это было похоже на огромный столб света. Я не успела понять, какого он цвета -- просто увидела его краем глаза. А потом его не стало, все мое внимание заполнила яркая вспышка, и я не помнила ничего более. Но потом воспоминание вернулось. Видение было таким четким, словно я держала его перед глазами, как переливающуюся всеми цветами радугу.
Столб был почти человекоподобным, но не совсем -- вместо позвоночника и плеч у него было что-то вроде трубчатых опор, а внутри была золотая спираль, уходящая в невообразимую высь, где с такой силой вспыхивал свет, что стены этого мира смыкались над моей головой, образуя абсолютно правильную полусферу. На вершине столба стояла стройная женщина в белом платье до пят. Ее голова была гордо вскинута вверх, а в руке она сжимала длинный меч. Свет над ее головой ослепительно сиял, его лучи били прямо в глаза, не оставляя ни малейшего просвета. Она смеялась, с каждым ее движением солнечные зайчики перемещались по всей земле и вырисовывали на траве невообразимые узоры.

Но когда в конце каждой строфы,
Несмотря на все усилия,
На секунду выясняется,
Что безудержные авантюры --
Просто неудачный совместный эксперимент
Нескольких недалеких графоманов,
Которым досталась пара угрызений совести
В придачу к засохшему куску коровьего навоза на ладони,
И одной усталости, близкой к смерти,
Тогда тебе становится ясно, что за время своих странствий
Ты так ни разу и не приблизился к предмету поисков.
"Ты боролся с пустотой, а я поборюсь с тобой", -- сказала я.

23

На протяжении шести часов мы с Гарднером -- так звали моего нового знакомого -- зачарованно наблюдали тысячи картин, сменяющих друг друга с фантастической скоростью. Идея была в том, что я должна среагировать на одну из них. Иногда все, что мы видели, пропадало, но вскоре начинало появляться вновь, и мы, как зачарованные, глядели на это бесконечное переливание красок и чувств. Мы подолгу не отводили глаз от экрана. Когда я начинала засыпать, Гарднер предлагал мне немного передохнуть, а сам смотрел, не появится ли на экране что-нибудь особенное. Но чем дольше я вглядывалась в странный мир живописи, тем больше вопросов у меня возникало. Я думала: "Почему одни картины открываются моему взору, если большинство за секунду до этого незамеченными проносятся мимо?"
Тогда я вспомнила одну историю, которую мне рассказала какая-то женщина. Она рассказала свою сказку, почти до конца. Мы просидели с ней долго -- она всё говорила... В той истории нет ни слова правды, но было одно поразительное качество, которое удивляло меня все эти дни. Когда женщина начинала рассказывать свою историю (или вспоминала, что-то из детства), она словно переносилась в другой мир. Она говорила и про слово, которое было внутри головы, и про некоторые другие слова, которые она повторяла много раз. Смысл был в том, что чем сильнее мы будем трясти это слово в голове, тем меньшую силу оно обретет. И чем дольше мы его будем повторять, стараясь увидеть мир в ясном свете, тем сложнее будет его увидеть.

Был час, когда мы брели кругами
По бессвязному полузабытому сну,
Сумеречным великолепием
Опьяненных любовной отравой полей.

Что же это за время такое?
Это мне не мерещится, это правда.
Только правды теперь не найти.
И запомнилось навсегда

Словно чёрное небо над нами
В ту октябрьскую ночь
Здесь была голимая правда.
Для чего же ты дышишь?

"Вырастешь, будешь сам понимать", --
Зашептала вода, обдавая теплом.
Никому ничего не скажу,
Никого ни о чём не спрошу...

-- Мы так не найдем вашу картину, -- сказала я.
-- Что же делать? -- простонал Гарднер. -- Как найти ее в этом аду? Ну зачем я с вами связался!
-- А что вы хотите увидеть? Тайную вечерю? Успеть покаяться в грехах и зажечь свечу на столе?
-- Чем это плохо? Я не такой умник, как вы думаете, но кое-что в этом понимаю.
-- Я могу обратиться к моим покровителям из подземного мира. Я никогда этого не делала прежде, просто потому что им дела нет до того, что творится на земле...
-- Отлично, девочка, замечательно. Держись только подальше от свиней. Убери их в чемодан, чтобы ни одной не осталось. А то и ты попадешь к ним в загон.
-- Не беспокойтесь, хайброу! -- успокоила я его. -- Для меня это не опасно.
-- Об этом никто, кроме тебя, не знает. Только капитан и я.
-- Да, но я сама вряд ли смогу объяснить на пальцах, на что это похоже.

24

Там, где тихо веют ветра в лазоревой тени,
Под небом синим есть любовь и мир, полный огня.
Но странно: ты одна в краю живёшь,
И каждый вечер в сумерках ты видишь у реки
Меня -- так тело создано из неба и земли.

А потом пришли запахи. Пахло дымом, сеном, свежей коровьей кровью и немного -- потом и мылом. Я наклонилась и понюхала землю. И сразу поняла, что это была не земля, а костер, который горел в центре небольшого двора. На вытоптанной земле вдоль стены были сложены камни, похожие на надгробия. Острые их грани терялись в высокой траве. В одном месте стена напоминала небольшую башню, сложенную из камней. Я подошла ближе. Она казалась обманчиво-прочной. А у самого ее основания копошились темные существа. Это были существа, которых я видела в зеркале. Но если бы кто-то разбил зеркало, эти существа не стали бы никого беспокоить. Вдруг меня озарил золотой свет, похожий на солнечный. Или не солнечный... только сильнее.
У меня зарябило в глазах. Зеркало жизни было рядом, словно я вдруг до него дотронулась. Передо мной стоял кто-то, очень похожий на Гарднера. Только лицо было старше и чуть погрубее, что делало его интереснее. Каштановые волосы блестели от влаги. Я попробовала представить себе, как он выглядел двадцать лет назад. Тогда он был худой, в элегантном сером пиджаке, с короткой стрижкой и полузакрытыми глазами, в которых постоянно стояли слезы. Мне было странно думать, насколько он изменился. Может быть, не внешне, а внутренне. Но это было неважно -- все равно это был он.
-- Что-то случилось?
-- Капитан покончил с собой. Вот, -- он протянул мне школьную тетрадь. -- Он завещал мне свои стихи...
Я открыла тетрадь и бегло прочитала первую страницу. Там было стихотворение о судьбе: "Судьба -- зловещая игра..."
-- Я не верю! Его убили. Теренс...
-- Нет, -- покачал головой Гарднер. -- Кэп добрался до Теренса... Между ними завязался настоящий бой.
-- Боже! -- удивилась я.
-- Кэп застрелил его из наградного оружия. А потом себя.
Такова была судьба этого человека. К моему изумлению, слова стихотворения были невероятно точными, словно подсмотренными из того мира, где я была всё это время.
-- Пойдем! Нас ждут, -- сказала я.
-- Куда?
-- В загробный мир.
-- То есть теперь я мертвец и должен умереть окончательно? -- испуганно спросил Гарднер, -- Совсем-совсем? Так, как все люди? Но я столько всего люблю и думал о людях в последние дни!
-- Знаешь, если честно, я думаю, в другой раз нас с тобой просто убили бы на месте. Ничего личного. Все умрут. Так что и переживать не о чем. Ты, похоже, успел многое оставить после себя... И ничего, кроме общих воспоминаний?
-- На это я тебе ответить не могу. Как будто у тебя раньше не было собственной совести, по правде говоря. Неужели ты думаешь, у мира есть душа? Не знаю... Но мы ведь ее уже совсем потеряли.
-- Ты же не верил в самом деле, что т е б я спасут. Ладно, мы с тобой уже знаем, кто ты есть. Никто и не собирался хлопотать, чтобы тебя спасти, дружище, -- сказала я.
К вершине холма вела крутая каменистая тропинка. За холмом начиналось поле, заросшее высокой травой и цветами. Вид, открывающийся оттуда, должен был показаться нежданным гостям необычной панорамой. Только эта панорама не обещала ничего хорошего. Над вершинами далеких деревьев пролетала стая птиц, похожих на огромных хищных мотыльков с огромными бурыми крыльями.
Но был еще и другой путь, которым, похоже, никто не пользовался. Мы пошли по нему. Он шел через холм, поднимался к лесу и обрывался возле ручья, и даже запах влажных листьев, пробивающийся с холма, не достигал русла ручья. Рядом была поляна, густо заросшая травой. На траве виднелись следы. Они были видны только секунду. Потом трава поглотила их. Я подумала, что человек, который оставил эти следы, вероятно, уже давно мертв. Но это была просто моя галлюцинация. И в этот момент перед нами неожиданно появилось черное облако. В клубах дыма показался Рэндалл...
-- Вы вступили в царство мертвых! -- громко объявил он.
-- Мечты сбываются, боги смеются, -- сказал Гарднер.

25

-- И я вас заверяю, что вы не правы. Но вы, не замечая этого, по-прежнему лезете туда, где вы бессильны, куда вам нельзя, даже если вы с мясом выдернули из себя каждый зубец рациональности, о которой я говорю. И ваша сентиментальность того же рода...
Ну а теперь без "давайте ближе к делу". Я получил от вас большую подборку стихов. Они на самом деле великолепны. Я даже позволил себе некоторые купюры, немного сократив поэтические конструкции и сильно укоротив размер стиха. Ваш поэт напоминает мне Шмидта, того, из детского юмористического журнала... Очень сильно напоминает. Если бы вы прочли его творения, у вас был бы такой же лихорадочный вид, как у него. Это наследие, оставленное вам в насмешку... Я посмотрел, где эта тетрадь находилась ранее. Она хранилась в комнате, которую наш Шмидт называл "каютой", и в которой на стене висит картина. Та самая картина, которая вас интересует, доктор.
На холсте изображен винный погреб с полками. Пустая бутылка, завернутая в пищевую пленку. Яичный порошок лимонного цвета, рядом с которым булькает вода в кастрюле. Бурая жидкость, льющаяся из крана. Синий газетный лист на стене. Крышка непрозрачного футляра, лежащая на столе. Толстая книга в коричневом кожаном переплете. Разорванная пачка сигарет. Бутылка с этикеткой "Белая лошадь". Старые песочные часы с выбитым на дне словом "новинка". Пустой шприц на полу. Зеленое растение в горшке. Свеча со слезой. Записная книжка на спинке стула. Освещенная закатом часть стены.

Я бегу с собой в перегонки,
Я бегу в никуда,
У любви все еще впереди.
Когда я падал, во мне все пело.
Я вижу свою тень, идущую впереди
И оглядывающуюся назад.
Дойдя до конца воображаемого коридора,
Тень разворачивается и становится лицом ко мне.
Но сейчас я в ней и сам.
Можно называть это последним рывком души.
Так почему бы и нет?

-- Не те миры, что в сумерках горят на дне бутылки, а те, которым суждено сгореть.. -- сказала я на обратном пути. -- Последние ли?
-- Ого! Ты всегда так изъясняешься после посещения потусторонья? -- спросил Гарднер. -- Наверно, да. Хотя, может быть, и нет. Может быть… Это зависит от того, кто с тобой рядом, наверно.
-- Я с кем попало туда не хожу, -- буркнула я. И это была правда. Действительно, не ходила. Однако не стоит преувеличивать значения пустых утверждений.
-- Могла бы добавить что-то про сущность, пардон, мертвяка, если хочешь, чтоб место казалось милым и гостеприимным. Некоторые бедняги, особенно склонные к выпивке и переживаниям, даже принимают самих себя за жмуров… Что, кстати, тоже одна из черт потусторонья. По-моему, оно схоже в этом смысле с ночными цветочками в горшочках. Вот только у роз шипов поменьше.
-- Гарднер, ты не был таким крутым при Рэндалле. Он должен был объяснить тебе, чего ты не понимаешь. Но, вижу, решил, нет смысла. Тогда какое это имеет отношение к теме нашего расследования?
-- Ты права, не имеет. Просто прихожу в себя... Ты ведь не очень веришь, э-э… В общем, подумай вот о чем. Мертвец возвращается в свой мир… и видит его заново. Жизнь после смерти -- для него простая веха.
-- Да... Лучше я прочту тебе свое стихотворение:

одинаковые формы --
тяжелый снаряд с пропеллером,
перелетающий через рельсы,
по которым он должен попасть
в небо и вниз,
в вечность.

-- Надо срочно увидеть картину! Пока мы ее видели только глазами Рэндалла. А теперь... Обычные похороны в густой полосе, ведомые одним и тем же вздохом.

26

Хотя нам далеко друг до друга,
Мы в любой момент можем пойти на сближение.
Но есть вещи, о которых не стоит говорить.
Если мы начнем их объяснять друг другу,
Начнется то, что мы называем Игрой.

Мы прекрасно знаем, как устроена битва:
Не найдя в прошлом причин,
Мы начинаем сражаться друг с другом
Из-за присутствия в настоящем страхов,
Отражений и предчувствий.

Быть духовным человеком -- это не то,
Чему учит большинство учебных заведений.
Это лишь искусственно выделенная в себе
Частичка квинтэссенции Творца,
Которая и делает нас людьми.

В тетради капитан отразил отчаянный интеллектуальный поиск, а затем, решив описать найденное, столкнулся с проблемой соответствия и вдруг понял, что всякая попытка передать на письме то, чего он не понимал сам, будет похожа на свидетельство человека, понимающего нечто, о чем он старается не говорить, или, в лучшем случае, рассказанное другим, знающим больше, чем первый. Различные версии ответа лежали на поверхности. В сущности, ответом было само изображение мира, перед которым испытывали изумление и сам капитан, и его помощники. Но первая попытка изобразить этот мир оказалась неудачной. Для его понимания были нужны новые знания, которых автору найти было неоткуда. Зато их не так много требовалось для описания самих исследователей. И тогда Гарднер по просьбе капитана добавил систему символов и смыслов, из которых реальность появилась. Это стало опорной точкой для последующих описаний. Комбинация была настолько простой, насколько простым могло быть повествование, построенное по принципу "извлечения" смысла из описанного. Символика позволяла в первую очередь извлечение информации, необходимой для читателя. Ее же повествователь использовал, когда ввел Гарднера в описания на страницах тетради. Эта книга была основой. Он, таким образом, постигал бесконечное количество смысла, содержащегося в реальности.
Когда мы разглядывали картину, я обратила внимание на песочные часы, которые были нарисованы вверх ногами... вверх тормашками... то есть в них песок сыпался из нижней колбы в верхнюю. Это было довольно интересно и несколько сюрреалистично. Но именно в этом, возможно, и был ключ к пониманию всего вокруг. Таким образом был зашифрован ответ, почему на планете произошли изменения, ведущие к абсурдному положению дел во всех сферах жизни, и в итоге -- к регрессу общества в целом. Жизнь стала невыносима, но причины упадка цивилизации были не очевидны.
Тогда я вспомнила, что корабль капитана потерпел крушение, память членов экипажа была стерта, а потом восстановлена не в полном объеме, поэтому они и не могут поверить, что знакомый им мир настолько изменился. Я отчетливо поняла (но пока не сказала Гарднеру), что им надо полностью перевернуть свои представления: безумный мир -- это норма, а их восстановленные представления о нем -- идеалистическая иллюзия. Земля ли лучший из миров?
Скажите, кто может быть счастлив в тюрьме? Зачем мы стремимся к краю бесконечного мира? Свободен ли кто-нибудь среди миллионов бегущих обреченных? Не правда ли, мир жесток? А свобода? Она -- какая? И откуда взялась? Обманут ли и нас в недалеком будущем? Эти вопросы мучают лучшие умы, но мир не может дать ответа на них.
Как сказал философ, у Бога есть идея бесконечного множества вселенных. Только одна из этих вселенных может существовать в реальности. Выбор Бога неслучаен и опирается на принцип достаточной причины. То есть у Бога есть причина выбирать тот или иной вариант. Бог благой (не злокозненный). Следовательно, вселенная, которую избрал Бог, является лучшим из всех возможных вариантов? Да! Возможно ли, что она не является самой лучшей? Нет, если она соответствует его замыслу. В ней не может быть ничего плохого. Однако есть момент, который вызывает наибольшие сомнения. Идея Бога и то, каким образом она осуществляется, целиком и полностью зависят от человека. А кто решил, что в реальности существует только одна вселенная? Тупой, самодовольный человек, который полагает, что мир со злом приносит больше добра и, следовательно, лучше, чем мир без зла.

27

Ощущение было такое, будто передо мной появилась маленькая карта мира, повешенная в самый центр комнаты, рядом с лампой, на стене -- там, где она находилась, было невозможно точно определить расстояние до нее. У карты были четкие границы -- слева на ними лежали маленькие солнца, точно такие, как за большим окном. Справа был нарисован город. Он был довольно далеко, но все равно был очень хорошо виден. Город выглядел совершенной фикцией, хотя наверняка был реальным, потому что на каждой из улиц в нем стояли дома. Да, я отлично видела свой дом и даже довольно большое крылечко, через которое я уходила из дому по утрам, а недалеко было вполне различимо крыльцо соседнего. Но все остальное оставалось нечетким -- решетка ограды, чуть видная гора и большое, очень большое дерево вдалеке. Если б была нужна настоящая деталь, это было бы, понятно, кирпичная стена и дерево за ней, чем-то напоминающее пальму. Вот только вокруг города -- небо и так далее по всей карте. Всё это я знала и без того было нарисовано, всё было верно. И тогда я поняла, почему: это была карты действительности. А то, чего там не было -- это космодрома...
Композиция из таких намеков на несбыточное могла существовать только в моей голове. Карту действительности нельзя было представить никому, кроме меня. Можно было только рисовать. Только я могла ее видеть, поднимаясь на несколько ступенек выше реальности, описывая... Даже не так, наверно. Тогда мне пришла в голову пугающая мысль -- эта реальность, сфокусированная в точку... дать им полную четкость, увидеть то самое место, к которой я так.. В голову, которую вообще не годилось... Случайно ли то и другое вместе... Это был мир целиком, из которого реальности никогда бы не возникло -- только если садящееся солнце и желтое сияние лампы, возле которой я стояла на полу... передо мною... точь-в-точь потолок...
-- Что с тобой? Дурной сон? -- услышала я голос доктора.
И я поняла, отчего всё казалось Гарднеру таким нереальным: он просто был в трансе. В этом состоянии всё, происходящее вокруг, кажется фальшивым. Такому искажению подверглось и мое понимание реальности -- я видела и слышала именно то, чем это было, но мои чувства извращались. Что-то происходило во сне, пока я спала. А потом я проснулась. Его слова были для меня как раскат грома. Моя теория подтвердилась: он был совершенным фантомом. Созданием, сошедшим с ума. Его сознание было повреждено и спало. Но как? Когда я проснулась, загадка разрешилась сама собой.
Теперь мне было совершенно ясно, почему доктор так странно себя вел во сне -- он воздействовал на меня. Проснувшись, я вдруг обнаружила, в каком мире я нахожусь -- и увидела это все в реальном свете. Внезапно, в ответ на мою осознанность. И этому странному человеку, лежащему рядом со мной, стало уже всё равно, сплю я или нет. Если бы только он мог видеть наши виденья, которые он принял за сон... мы просто стали бы психически ненормальными. У него был самый настоящий комплекс ночного безумия, сон реальности.
И тогда я взяла и проснулась еще раз. И наблюдала нас такими, какие мы есть. Потому что не спала, конечно. Все сны выглядят немного сумасшедшими. Они так раздражают, на самом деле… Сон, виденье. Это казалось интересным... Сны. Может быть, это есть сборище наших идей. Только до такой степени ненормальных, что... потому что спать -- со стен падать. Эмоции на этом уровне? Совершенно непонятно. Казаться реальным… рассуждение в этом мире вполне реальной игры. Только помнишь себя. Стать своим миром… Все время наш объект, так… А иногда… но рядом другое все и так безумие. – продолжение миров, как в кошмаре. Сначала смотрю на предметы. Так легче пропадать...
-- Тебе плохо?
Но тогда же я поняла, как же все-таки обманчиво это видение. Отражения, неточности восприятия, ошибки фокусировки были одинаковыми и незаметными, но их расположение влияло на все остальное. И было бы только глупостью и неприличным счастьем считать, будто люди могут посмотреть друг на друга без влияния этих стекол, искажающих реальный мир, ничуть не уменьшая его сказочности. Мир и все, все вокруг одновременно, в одно и то же время были так прекрасны, так явственно немыслимы, значительны и близки… И одновременно призрачны. Они существовали в своей ирреальности и несли в себе многое такое, чего человеческий ум не в состоянии был вместить. Поэтому, когда ко мне пришло понимание этого, меня охватил не страх, а облегчение.
Нечто темное и грозное поднялось из глубин. Чувство могущества, вызванное пониманием: "Как же ты испугалась, глупышка! Впрочем, сейчас ты вообще ничего не соображаешь". И это действительно напугало меня -- как будто выключился свет, которым всё только что освещалось вокруг. Но зато стала светить истина. Потому что свет в мире уже не был солнечным. Тут мне стало понятно, отчего я испугалась. Просто пришло осознание, почему же солнце невыносимо страшно. Мой испуг был как вспышка -- ты боишься! Стала видна его тьма… Но теперь для меня. Свет в ночи. Фонарем. Когда было уже абсолютно ясно, он сделался светом от лампы в моей комнате… т.е. реальностью. Возможно, это было правдой -- я не знаю, во всяком случае, была ли это точная правда... ночь тоже.
-- Саманта... Самантааа!
-- Гарднер? Что ты здесь делаешь?

28

Никто не знал, что случилось. Но очевидцы из потустороннего мира утверждали, будто на одном из центральных каналов произошел сбой -- и по экрану пробежали искаженные помехами титры. Это было уже серьезно, потому что далеко не всегда сбой мог означать остановку работы всей системы. А такое случалось... Тогда оставалось одно -- ждать. Ждать и надеяться, а еще -- молиться, чтобы оборудование вышло из строя не полностью.
Внешний мир и виртуальность были только маскировочными слоями над функциональной частью машины. В этой программе не должно быть никаких недостатков. Единственное, что немного смущало, -- в ней не хватало логики и красоты, которую способен был найти глаз. Не было никакой идеальной основы, на которой можно было бы закрепиться.
Над городом поднималась стена тьмы, скрывающая вечность и смерть. Почти все, за исключением мертвецов, казалось, понимали, что жизнь не имеет смысла. Жизнь в этом мире была симуляцией, блужданием по грани между болью и забвением. Смерть была не просто исходом из плена. Эта истина не могла быть понята, пока не появилось... наше всё. До тех пор место, которое выбрал для себя человек, была территорией самоубийств и беспамятства.
-- Ты хочешь сказать, что всё на свете нереально? -- спросил меня доктор.
-- Именно. Посмотри на дело иначе. Давай представим себе, чем была бы наша реальность, если бы в ней отсутствовали параллельные миры?
-- Было бы по-другому? Почему? Скажи. В мире всё должно быть по порядку. Так почему бы просто не менять по очереди одно за другим? Скажем, мы придумаем несколько вариантов, в каждом из которых будет по сто измерений и так до бесконечности? И что? Чем это отличается?
-- Чем это отличается, говоришь?
-- Да.
-- Ты не видишь разницы? Ответ в том, как задать параметры перехода из одного мира в другой, -- сказала я.
-- Но если это один из способов восприятия реальности, почему он должен быть единственно возможным? Не забывай, для чего мы нашли картину.
-- А как нам теперь найти путь? Как использовать эту информацию? Включить "Седьмую розу"? -- спросила я и пожала плечами.
-- Что такое "Седьмая роза"?
-- Она создаст новую реальность. И ты ошибаешься, когда думаешь, будто она "сделает то, чего хотят люди".
-- Во всех измерениях останется прежняя жизнь, да? Ничего не будет, кроме гнили? Может, и людей не станет... Ты так думашь?
-- Я не знаю, можно ли будет вернуться назад, вот в чём дело.
-- Нет, конечно, но всё может измениться. Когда мы спасем себя, всё должно измениться необратимо. Иначе наши миры все станут как один. Как тогда узнать, в котором из них мы?
-- Кто это "мы", и в каком мы месте? Как мы спасем себя? От кого? -- не поняла я.
Гарднер положил на стол между нами тетрадь капитана. Мы молчали.
-- Ты ведь хочешь, чтобы было так, верно? -- недоверчиво спросил он.
Я смотрела, как он пьет из бутылки, и думала: вот такой человек ставит клеймо на людях по всему свету. На всех живых людях. Может быть, я его люблю? Может, все что он делает и говорит -- это не зло, а жизненная необходимость? И можно ли в таком случае относиться к нему плохо? Ведь это нужно и мне, не правда ли? Кому из нас это надо?

Иногда мне хочется жить так,
Чтобы жизнь прошла быстрее.
Но бывает, мне грустно. И вот
Тогда я могу сказать про себя:
Феникс мертв, но любовь жива.
Любовь умрет не когда-нибудь,
А когда я уйду. Смерть пришла,
Я уйду и оставлю любовь одну.
Но я берегу ее, свою любовь.
И она будет жить до тех пор,
Пока я буду в своем неведении.

29

-- Какая бы тайна ни скрывалась за тем, как устроен мир, нам никогда не проникнуть в нее. Мы даже не знаем ее точного имени. И тем не менее всё вокруг -- и настоящее, и прошлое, через которое мы проходим каждый день, -- всегда одинаково. Это следует осознать. Вне каких бы то ни было ассоциаций мы должны понять, чем является всё происходящее сейчас. Все по-настоящему простое является совершенно непостижимым для ума, постигшего тайну творения. Многие видят в этом желание мировых законов подсказать нам, где искать истину, хотя как раз сложность и обманчивость жизни заставляют нас задавать вопрос: что такое истина? Вопрос о ее природе, которая таится где-то за страданием, болью и смертью, является основополагающим для мировой гармонии. Познание того, каким образом возникает мир и что является тем самым существенным фактором, который определяет его порядок, то есть овладение рациональностью, похоже на овладевание факелом познания.
При этом, естественно, возникает закономерный вопрос: с какой стати я оказался в том же положении, в котором оказались вы? Проясним этот момент для себя. Тебе говорят, словно студенту, сдающему короткий устный экзамен: "Ты никогда не любил, просто не успел этого понять, а потом забыл". Что ты ответишь экзаменаторам? Ты спросишь на всякий случай: "Я правильно понял эти слова?" -- " Да, правильно". -- "Но тогда на этот вопрос вы не ответите и сами". Это срабатывало, но только до определенного предела, потому что вы не могли тягаться в этом с нашим абсолютным провидением. Ваш прогресс был слишком медленным. Теперь вы поняли это? Вам придется следовать ему и дальше... По крайне мере, пока, -- подчеркнул Рэндалл и достал из складок плаща черную маску. -- И я вас заверяю, что вы не правы. Но вы, не замечая этого, по-прежнему лезете туда, где вы бессильны, куда вам нельзя...

И тот же способ спасения --
Во всецелой тоске нашей,
Во всем безрассудстве, в пыли
Насущной земной дороги.

Лишь призрачною зыбью
Будет на ней отраженье
Будущего; глина и прах
Даст нам счастливую силу.

В глубине этих чувств, увы,
Нет ничего конкретного, кроме
Чистой отвлеченности. Что-то
Похожее бывает у ребенка,

Когда он слагает на бумажке
Поэмы, за которые не будет
Ему прощения. Никогда!

"Седьмая роза" способна создавать множество симуляций, которые ничем не отличаются от реальности. Человеческий мозг просто не способен распознать каждую из них. К тому же… Давайте разберемся. Представьте себе, что человек совершил некое действие, результат которого считается положительным, а на самом деле это действие оказалось негативным. Допустим, при этом человек стал миллионером. Отрицательные эмоции, сопутствующие в симуляции такому исходу, в каком-то смысле нейтрализуются. Но все же главное, конечно, не в этом. Главное в том, как интерпретирует событие тот, кто эти действия совершает. Если он отождествит себя с этими действиями, то получит повод признать их правильными и по-новому взглянуть на мир. Так пусть человек узнает, насколько он был неправ. Что тогда? Он перестанет быть моральным человеком? Возможно ли такое? Думайте сами, думайте. Мне представляется, может быть всё что угодно...

ЭПИЛОГ

Когда Гарднер узнал ответ, он решил всем поведать о нем. Но он не знал, как лучше это сделать. И тогда перед ним появился дух. Он сказал: "Дело в том, что человеческий ум подобен небу. Когда люди размышляют, в нем возникает облако сомнений, и они пытаются управлять этим облаком, притягивая его к себе, а затем раздувают, превращая его в шар. Ты должен сделать так, чтобы у людей появилось желание стать этим шаром. Тогда ты сможешь делать с ними все, чего захочешь". Чтобы узнать, так ли это на самом деле, Гарднер решил съездить в столицу. Сказано -- сделано. Если бы перед ним стоял вопрос о том участвовать ли в грандиозном начинании или нет, от него, безусловно, ничего бы не осталось... Дело в другом. В столице он стал участником событий, которые были предметом благоговейного преклонения многих философов всех времен. Его мысли и дела были направлены на то, каким должен быть следующий шаг человечества. Его глаза не отрывались от огромной надписи, высеченной в мраморе над воротами президентского дворца:" Он грядет". Если человек начинает копаться в философских идеях и находить в себе эго, вместо того, чтоб стать воздухом в своей душе, это будет как раз тем самым шаржем и отражением главного недостатка цивилизации. Напротив, настоящий герой подобен сосуду, хранящему в сердце настоящее семя истины.
Доктор Гарднер нашел способ частично восстановить свою память и понял, что его воспоминания были искажены инопланетным разумом, который хотел проверить людей на способность адаптироваться к любым условиям. Это требует от человека находиться в тесном общении с силами, которые господствуют над его сознанием. Но если он станет общаться с этими силами один на один, он может быть просто уничтожен. Тогда, как по причине необратимых процессов в его мозге, так и из-за общего нервного потрясения, возникающего при контакте с реальностью, Гарднер погиб бы… Поэтому он вернулся в космос и продолжал исследовать Вселенную, пытаясь найти ответы на вопросы о смысле жизни и существования разума на Земле.

© Елена Троянская Третья, 2024
Дата публикации: 07.08.2024 19:03:14
Просмотров: 215

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.