На распутье. часть первая гл. 9-11

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 55499 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Когда Алексею стало легче, и он первый раз встал с постели, то случайно увидел ее полуобнаженной. Она умывалась у колодца. Это было молодое, стройное тело. Тогда он об этом не думал, но со временем силы стали возвращаться к нему, и ведунья его заинтересовала. Алеша начал за ней наблюдать, но больше хозяйка ошибок не допускала.

Часть первая. ВОПРОС БЕЗ ОТВЕТА.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Хозяйка дома, обычно угрюмая и неприветливая, сегодня была на редкость весела и говорлива. На вопрос Алексея, что ее так изменило, ответила уклончиво и загадочно:
- Праздник Неба сегодня. День Перуна, - защитника детей славянских. Многое может произойти в такой день!
Пожав плечами, Алексей подошел к колодцу, чтобы умыться, и налил в ведро воды.
За те дни, что княжич провел у ведуньи, он к ней привык и чувствовал себя, как дома. Молодые кости срослись благодаря ее травам да заговору. В награду от встречи с медведем остались только шрамы - на груди и на животе, да в памяти смрадное дыхание зверя.
- Что холодную воду плескать! Пойди баньку растопи. Попарься, как следует, тебе это будет полезно.
- Да, вроде, ушла хвороба. Плечо только немного ноет.
- Вот и пойди, а я пока в избе приберусь.
Ведунья забрала у него ведро с водой и пошла в дом. В черном старушечьем одеянии, под вид монашки, выглядела ведунья, как бабка, но иногда она забывалась, походка ее становилась уверенной, спина распрямлялась и вперед выпячивалась совсем нестарческая грудь.
Когда Алексею стало легче, и он первый раз встал с постели, то случайно увидел ее полуобнаженной. Она умывалась у колодца. Это было молодое, стройное тело. Тогда он об этом не думал, но со временем силы стали возвращаться к нему, и ведунья его заинтересовала. Алеша начал за ней наблюдать, но больше хозяйка ошибок не допускала.
Нарубив дров и растопив баню, он вышел во двор подождать, когда она прогреется, и можно будет париться.
Во дворе его ждала ведунья, держа чашу в руках.
- На вот, испей чару.
Алексей взял чашу в руки, от нее исходил приятный запах трав и хмеля.
- Зачем это? - спросил он, смотря прямо в глаза ведуньи.
- Испей, говорю, да ступай! Березовый веник в притолоке найдешь. - Она постаралась напустить на себя суровость, но не удержалась и отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
- Хоть скажи, как зовут тебя. А то живу здесь почитай с Пресвятой Троицы, а как звать, - не знаю.
- Зови просто, бабушкой, - не обернувшись, ответила она
- Хотел бы я, да язык не поворачивается.
- Ладно, иди! Всему свое время.
Раздевшись в предбаннике, Алексей зашел в мыльню. Полог, сделанный из дубовых досок, был устлан, свежей соломой вперемешку с пахучими травами и сверху накрыт льняным полотном. Плеснув воды на раскалившиеся камни, он лег на полку, животом вниз, с наслаждением вдыхая густой, горячий пар. Постепенно тело нагрелось и стало источать влагу.
- Что же ты веник не взял?
Алексей повернул голову к двери и от неожиданности приподнялся.
Перед ним стояла красивая, обнаженная женщина, ее светлые волосы волнами струились книзу, покрывая грудь. Стройные длинные ноги плавно начинались с широких бедер, делясь надвое пушистым золотым треугольником. Узкую талию венчал маленький пупок. Лицо ее смеялось, в глазах бегали солнечные зайчики. В одной руке она держала веник, другой - играла красивыми волосами. Изумлению Алексея не было предела. Все, что он мог сделать, - это отвернуться.
- Что ж не смотришь, или не нравлюсь? - заливаясь звонким смехом, проговорила она.
Даже голос ее изменился, из ворчливого, старческого, он превратился в милый, задушевный, проникающий в сердце.
- Нравишься, - выдавил из себя Алексей.
- Если нравлюсь, так любуйся. Что ж тебе, самому себя по спине хлестать? Это только ваши монаси так могут.
Ведунья подбавила еще пару. Обдала веник кипятком и стала хлестать Алексея по спине. Время от времени ее мягкая грудь, с твердыми сосками, прикасалась к его телу, приводя парня в исступление. Он стал, ворочаться, старясь, отодвинуться подальше. Ведунья, исхлестав спину, начала бить по ногам и мягкому месту.
- Алеша, что тебя с лавки-то поднимает? - наклонившись к самому его уху, шепнула она. - Перевернись, неудобно ведь.
Но Алексей только фыркнул и остался лежать на животе. Видя, что он не хочет повернуться, она продолжила:
- Сенных девок, поди, щупал? А на меня и глянуть не хочешь!
С таким глумлением надо было заканчивать. Алексей быстро перевернулся, схватил ведунью и прижал к себе. Их лица встретились так близко, что губы соприкоснулись. Она попыталась вырваться, но Алексей держал ее крепко.
- Зовут тебя как?
- Любава, - тихо, одними губами ответила она.
Алексей захотел ее поцеловать, но ведунья отстранилась.
- Подожди, Алеша, не время еще. - Тело ее распарилось, и она выскользнула из его рук. - Чистую одежду в предбаннике найдешь. - Уже у дверей Любава обернулась и добавила. - Иди в избу... Приду я к тебе. Перунов день - наш день. Жди...
Она растворилась в пару. Алексею даже подумалось, не почудилось ли ему это, от жара голова помутилась.
Напарившись, княжич вышел на воздух. Опрокинул на себя два ведра холодной воды, заботливо оставленных для него Любавой возле дверей. Одежду одевать не стал. Зайдя в дом, он с наслаждением развалился на мягкой постели. Она была застелена льняным покрывалом с каким-то замысловатым узором и приятно холодила кожу. Истома растеклась по всему телу, и он задремал.
Легкое, ласковое прикосновение женской руки вывело его из дремотного состояния.
- Проснись, Алеша, любый мой, - время пришло.
Открыв глаза, Алексей опять увидел Любаву. Волосы ее были заплетены в длинную, до пояса, косу, голову венчал обруч из золота. С боков на нем весили височные кольца. Она была одета в длинную рубаху с таким же узором, что и покрывало. На Алексея повеяло глубокой стариной, которую он знал только по сказкам, да былинам.
Поднявшись, он схватил Любаву, разорвал ворот рубахи и стал жадно целовать грудь.
- Не торопись, Алеша. Твоя я сегодня, - тихо шептала она, задыхаясь от страсти.
Немного отстранив, чаровница легонько толкнула его на постель. Сбросив одежду и распустив волосы, она села на него сверху. Алексей попытался ей помочь.
- Не надо, Алеша, я сама.
Он почувствовал касание ее руки и жаркую плоть, обхватившую его. От наслаждения у Алексея вырвался стон...

2

Когда княжич проснулся, Любавы рядом не было. В окно пробивались первые лучи солнца. Встав, он вышел во двор, где его радостно встретил Полкан и уткнулся в княжича холодным, влажным носом.
Потрепав собаку за ухом, Алексей спросил:
- Где хозяйка, Полкаша?
Смышленый пес, повиливая хвостом, пошел за дом, временами оглядываясь, как бы зовя за собой.
Алексей не любил ходить туда, там стояли идолы, да и ведунья не разрешала. Но, посчитав, что вчерашний день все изменил, он пошел за собакой.
На небольшом открытом месте, в отчерченном пеплом круге, возвышалась вытесанная из дерева Баба. У древнего славянского божества был большой живот и таких же размеров груди. Перед ним на коленях, все еще раздетая, стояла Любава, держа в руках курицу.
Отрезав ножом птице голову, она окропила идола кровью и произнесла:
- Богиня Макошь, Мать рода нашего! Не дай семени в чреве моем угаснуть! Пусть взойдет оно, как всходит жито. По весне, засеянное пахарем. И тебя Лада-Берегиня тоже прошу, спаси, сохрани жизнь, что зародилась во мне.
Почувствовав, что кто-то смотрит на нее, Любава обернулась. Увидев Алексея, она закричала:
- Не ходи сюда! Не наступай на черту!!!
В лучах восходящего солнца чаровница была еще прекрасней. Легкий, утренний ветерок раздувал ее шелковые волосы. Ему захотелось прижать женщину к себе, и он сделал шаг, наступив в еще теплый пепел.
В одно мгновение Любава оказалась возле княжича и полоснула ножом, которым только что резала куренка, ему у горла. Алексей отшатнулся, лезвие прошло в дюйме от шеи.
Выхватив нож из ее руки, он отбросил его в сторону. Любава опустилась на землю, слезы хлынули из красивых глаз.
- Зачем ты сделал это, Алеша! Теперь ждет тебя в жизни испытание огнем.
- Поэтому ты хотела убить меня?
- Я спасла тебя, Алеша. Обе ноги на пепельной черте означают смерть лютую в огненном пекле!
Алексей развернулся и пошел в дом.
Кошкой, перепрыгнув через черту, Любава устремилась за ним. Войдя в избу, они легли на постель. Она вытащила из-под подушки серебряную пластину и повесила ему на грудь.
- Не серчай на меня, Алеша. Этот оберег сбережет тебя. Пока вы вместе, тебе нечего бояться.
Алексей взял оберег в руку и посмотрел. На нем была изображена рысь, готовая к прыжку.
- Волосы-то, как спрятала, ведь богатые они у тебя? - неожиданно перейдя на другое, спросил он.
- А может, я и не прятала! А обернулась из старухи красной девицей, чтобы тебя очаровать! - она засмеялась и уткнулась носом ему в подмышку.
- Брось, Любава, я и раньше догадывался, что молода ты. Когда болел, случайно без рубахи тебя увидел.
- Глянулась я тебе тогда?
- Красивая! В бане появилась, у меня дух перехватило.
- Ты мне тоже понравился.
- Когда же? Когда в телеге пластом лежал?
- Еще ранее.… Видала я тебя в Ярославле на базаре. Я иногда покидаю свое убежище. Выхожу в город, купить чего или просто. Меня не узнают, все думают, что ведунья - старуха, а я приоденусь, приму настоящий облик и хожу. Для этого и обман, так легче. Тебя как увидела, сразу решила - мой будет. Перуна об этом просила. Зарок дала, что в его день с тобой буду, а до этого - ни делом, ни помыслом себя не обнаружу.
- Что, и медведя на меня наслала?
- Нет, мишка сам тебя нашел. Я ведь только предвидеть могу, изменить что-либо не в моей воле.
- Скажи, Любава, что далее меня ждет?
- Не хочу.… Не хочу и не буду!
- Почто так, или одно худо?
Любава подняла голову и заглянула в его голубые глаза.
- Ну, хорошо, Алеша. Полюбишь ты царевну прекрасную, и она тебя тоже любить будет…
- Прямо как в сказке. - Оборвал ее Алексей. - Только нет у нашего царя дочки, а заморские царевны мне, Любава, ни к чему. Правда, ударить могла ножом-то? - он опять, неожиданно, поменял тему разговора.
- Могла, Алеша.
Глаза Любавы стали серьезными. Она прижалась к княжичу, уложив голову на его широкую грудь.
- Ну, да ладно, завтра отъезжать буду. Время к жатве. Дед Федот приезжал, говорил, что хворает матушка. После случая с косолапым все отойти не может. Будто она, а не я, в лапах медведя побывала.
- Обожди немного, Алеша! Или не по нраву пришлась? Вот червень закончится и поезжай. Знать мне надо…
- Чего знать?
- Какой же ты еще глупый!
Любава улыбнулась и поцеловала Алексея.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

В честь новоиспеченного приверженца Римско-католической церкви, сандомирского воеводы Юрия Мнишека, львовская коллегия иезуитов устроила прием, куда незамедлительно явился пан Юрий, в сопровождении дочерей - Урсулы и Марины, и зятя - Константина Вишневецкого. Внесенные в казну, ордена святого воинства, десять тысяч золотых и построенные воеводой два монастыря для католической церкви, на собственные деньги, весьма расположили папу римского к персоне пана Мнишека. Сам нунций Антоний Рангони, глава римского представительства в Польше, приехал из Кракова, лично засвидетельствовать почтение и поблагодарить нового сына церкви за оказанную католической церкви услугу.
Держа под руку младшую дочь - пани Марину, воевода вошел в залитую светом залу. Сотни свечей освещали ее. Сверкая шпорами, важно расхаживали панове. Подкручивая усы, они общались с дамами в роскошных туалетах. Почти вся львовская шляхта собралась здесь. Разнообразие и великолепие цветов одежды пестрило в глазах молодой панночки. У Марины перехватило дух, от волнения ей стало не по себе. Впервые оказавшись в подобном месте, она не знала, как себя вести.
Видя ее состояние, пан Мнишек спросил:
- Что-то ты побледнела, Марина. Может, тебе худо? Говорил же я: не следует, так сильно затягивать корсет. Ты у меня и без него стройная.
- Не в корсете дело, - просто растерялась я. Все так красиво и ярко! - ответила она отцу.
- Да, не поскупились братья Христовы! Но все же это провинция. Вот к Рождеству повезу тебя в Краков, представлять королю. Там ты увидишь великолепие королевского двора.
- Мне Урсула говорила, что в Кракове все пани в модных туалетах ходят, что приняты сейчас при французском дворе, и меняют их по два раза на дню. А у меня - из французского - одно платье. В чем же я поеду, в жупане?
- Здесь тебе подходящего жениха не сыскать, и так походишь. Платья поближе к зиме закажем, самые лучшие. А то, истаскаешь по деревням.
Марина сделала недовольное лицо и повернулась к сестре. Урсула, с мужем - князем Вишневецким, шла следом.
- Пан Константин, хоть бы вы повлияли на отца. Он говорит, что здесь нет достойных женихов и поэтому туалеты мне ни к чему.
Князь с женой подошли ближе, и он с улыбкой ответил:
- Для столь прекрасной панночки, действительно, вряд ли найдется что-нибудь подходящее во Львове, если только я.… Но я, к сожалению, женат. А что касается нарядов, то они вам правда ни к чему. Красоту украшать - только портить.
- Вечно вы, ко мне, с комплиментами, пан Константин. Вас серьезно спрашивают, а вы шутите. Урсула, он всегда такой?
- Молодые паненки наводят на него веселые мысли, и, кроме похвалы, от моего мужа, они, обычно, ничего не добиваются, - засмеявшись, ответила сестра.
Увидев их, нунций Антоний поспешил навстречу. Урсула, ответив на приветствие римского легата, обращенное ко всем, взяла Марину под руку и отошла, чтобы не мешать мужскому разговору.
Приветливо улыбаясь, Рангони обратился к Мнишеку:
- Мне очень приятно было узнать, что сей достойный муж, приобщился к святой обители. Чем, несомненно, заслужил уважение на земле и райское блаженство на небе.
Сандомирский воевода пользовался дурной славой среди польской знати. Он нажил состояние не совсем честно, попросту ограбив короля Сигизмунда Августа, служа двадцать лет назад при дворе казначеем. После смерти короля казна оказалась пуста, о чем до сих пор ходили разные слухи. И слова нунция: про достойного мужа, нельзя было назвать ничем другим, как лестью.
В ответ пан Юрий поклонился и произнес:
- Вы же знаете, дорогой Рангони, что моя первая жена Ядвига - из рода Тарло, придерживалась протестантства. Только любовь к несчастной заблудшей женщине, матери моих детей, мешала мне сделать это раньше.
- В лоно Святой церкви никогда не поздно обратится. Она принимает всех, даже тех, кто ее отрицает. Помните об этом! Христос милостивый и всепрощающий! А вам, пан Константин, не надоело жить в ереси? - обратился он к Вишневецкому.
Константин Вишневецкий принадлежал к знатному роду, корнями уходящему в Киевскую Русь, и был православным. Иезуиты всеми силами старались перетянуть в римскую веру православных польско-литовских магнатов: князя Константина Константиновича Острожского, одного самых могущественных и богатых вельмож Литвы, и князей Вишневецких. Сандомирский воевода тоже был лакомый кусочек с польско-литовского пирога, но обращение в католики, хотя бы одного из обозначенных потомков киевских князей, означало для Рима огромную удачу.
- Пан Антоний, мне нет дела до всех этих церковных хитростей. Католики, протестанты, православные - все мы христиане, и бог у нас един, - постарался уйти от ответа Константин.
К ним подошел шляхтич, извинился за вторжение и что-то тихо шепнул Рангони на ухо. Раскланялся с панами и удалился.
Проводив его взглядом, Антоний продолжил беседу:
- Я вижу, вы еще не готовы для столь важного разговора, пан Константин. Оставим его на потом. Но обещайте мне, что мы еще с вами поговорим по поводу церковных догматов. А сейчас, панове, веселитесь. Ваши дамы уже заждались своих кавалеров. К сожалению должен покинуть вас. Завтра еду в Краков, а сделать еще надо много...

2

Пан Ежи Белявский, так бесцеремонно ворвавшийся в разговор Рангони с Мнишеком, был проведен слугой нунция в его кабинет, где тут же развалился в мягком кожаном кресле.
Зайдя к себе, Антоний увидел вольность, больше похожую на наглость и развязность. Что, впрочем, соответствовало его представлению о благородной польской шляхте, но все же он не смог скрыть своего недовольства.
- Что у вас за манеры, пан Ежи! И что за срочное дело? Вы оторвали меня от очень важного разговора!
Увидев его, Белявский встал и поклонился, извиняясь.
- Простите, пан Антоний, но дело не терпит отлагательств, меня прислал пан Слуцкий. Вам, думаю, будет не без интереса узнать, что к отцу Вениамину, из Львовского православного братства, прибыл тайный посол Московии. Сейчас он находится в монастыре святого Онуфрия.
- И что же королю Федору понадобилось от православных братьев Львова?
- Пока не знаем, пан Антоний. Отец Вениамин говорит с гонцом только наедине.
- Хорошо бы перехватить этого человека.
Рангони нервно заходил по комнате, думая, как это лучше сделать.
- Позиции братства сильны, - напомнил положение дел Белявский. - Князю Острожскому будет неприятно узнать, что нарушили покой его любимых монахов.
- Я же не предлагаю вам вламываться в обитель и бряцать оружием! Наверняка пану Константину о московите ничего неведомо. Как известно, Москву он не жалует. Надо показать ему тайные листы, что повезет этот московит своему государю. Возможно, любовь к Львовскому братству у князя поубавится, когда он узнает, что они за его спиной ведут переписку с Московией. Скажи пану Слуцкому: когда подсыл из монастыря поедет обратно, взять его! Бумаги, что у него найдете, сюда принесешь.
Пан Ежи поклонился и вышел. Антоний достал из ларца, стоявшего на столе, маленькую глиняную бутылочку с благовониями и побрызгал в комнате, обильно полив кресло.

3

Совсем на другом краю города, в монастыре святого Онуфрия, тайно собрались члены православного братства.
После непродолжительного безкоролевья на польский престол взошел потомок Ягелонов по материнской линии, сын Каторжины Ягелонки и шведского короля Юхана Сигизмунд Ваза. Ревностный католик, воспитанник и покровитель ордена Воинов Иисуса, он сделал их влияние в Польше безграничным.
Узаконенное в 1586 году антиохийским патриархом Иоакимом православное Львовское братство противостояло влиянию Запада, как могло, но терпело поражение за поражением. Константинопольский владыка, Иеремия, проезжая два года назад по Южной Руси, хоть и дал Львовскому братству неограниченную власть и независимость от местной патриархии, но назначил, подсунутого ему иезуитами, Михаила Рогозу киевским митрополитом.
Собрав через год в Бресте синод из архиереев и епископов, Рагоза настропалил все православное духовенство на братство. Он отзывался о братстве как о сборище пекарей, торгашей и прочих неучей, не смысливших в богословских делах. Львовский епископ Гедеон полностью его поддерживал.
Лживый иезуит Петр Скарга, любимец короля, раздувал пламя раздора, как только мог, не стесняясь в выражениях.
«Что это за язык, на нем не преподают ни философии, ни богослужения, ни логики, - говорил он. - Русские попы не в силах объяснить, что они читают в церкви. А это, так называемое братство - открывает школы. Чему они могут научить, если сами не знают даже грамматики».
Несмотря ни на что, братство существовало, учило сирот, раздавало деньги потерпевшим несчастье. Выкупало православных из мусульманского плена, собирая меж собой гроши, - кто, сколько может, - но этого было мало.
Все больше и больше православной знати Великой Литвы обращалось в католичество. Запад манил их богатством и неограниченным потенциалом. Благодаря связям с орденом и поддержке короля, новые сыны римского папы обретали большие возможности, то, что не могло дать им Православие.
Прием в иезуитской коллегии сандомирского воеводы в честь его обращения в истинную веру не волновало братство: пройдоха всегда знал, куда дует ветер. Поняв, что быть католиком гораздо удобнее, он стал им. Страшнее было другое, - он тащил туда и своего зятя Константина, - одного из столпов, на которых еще держалось Православие, западной Руси. И вот этот столп качнулся в сторону Римско-католической церкви.
Братство делилась на многочисленные группы, одной из которых и руководил отец Вениамин. Собрав товарищей по вере, чтобы обсудить ситуацию, он начал гневную речь:
- Братья, доколе это будет продолжаться? Католики рушат наши святыни. Уводят православных людей от истинной веры, соблазняя их богатством сатанинским, всюду разорение и гнет. Шляхта совсем обнаглела. За убийство православного панам грозит всего лишь денежный штраф, а король смотрит на это сквозь персты. Обращение мое к князю Острожскому, с просьбой защитить нас перед Сигизмундом, пока осталось без ясновельможного решения.
Среди сидящих пошел ропот недовольства, люди обсуждали сказанное.
- Старый стал князь, не хочет тягаться с королем.
- Нет теперь защиты у православных на Южной Руси.
Обождав пока они утихомирятся, Вениамин продолжил:
- Прибыл ко мне человек из Московии, с тайным письмом от царя Федора. Он печалится о делах наших и предлагает близкое участие и содействие.
Ропот поднялся еще больше.
- Помощь от москалей принять?! Да нехай подавятся!
- Господарь Федор у себя в хате не хозяин.
- Татарин Бориска там всем заправляет.
- Совсем от греческой веры отошли! Своего патриарха поставили! Антиохийский владыка теперь им не указ!
- Не бывать этому! Лучше уж с католиками уния, чем с московитами союз!
Недовольство возрастало, и чтобы как-то успокоить собравшихся, Вениамин резко поменял тему:
- Наши владыки тоже погрязли в ереси! Минуя все правила восхождения в сан, от простого инока до игумена и выше, раздают доходные места своим детям, племянникам и другим родственникам. Скарга прав! Во многих приходах можно встретить попа пятнадцати лет отроду, кой читает по слогам, а то и вовсе грамоте не обучен. Народ от безысходности опять в язычество подался, скоро в деревнях идолы стоять будут!
- Твоя правда, но все же Москве на поклон не пойдем.
Долго говоря, но, так и не придя ни к какому выводу, они разошлись. Отец Вениамин зашел к себе в келью. У него на постели лежал человек.
- Слыхал, Первушка, я только намекнул о Москве, так они меня чуть с дерьмом не съели. Прости, Господи!
- Да, бурная была беседа, - вставая, ответил Вепрев.
Вениамин достал лист бумаги и подал.
- Вот ответ пану Афанасию, и сегодня же поезжай обратно. Здесь прибывать небезопасно. У монастыря тоже есть иезуитские уши. Прознают, несдобровать тебе тогда, да и обители тоже. Поклонись от меня дьяку, передай спасибо. На дело гроши пойдут, сиротам да убогим, - он подошел к столу и налил вина, оставленного для Первушки. - Иди. Тебя выпустят с западной стороны, через потайную дверь.
Вепрев, проведенный келарем, маленьким горбатым стариком, по коридорам обители, вышел на улицу и спешно направился на постоялый двор, - туда, где оставил лошадь. Облаченный в широкую рясу, чтобы можно было скрыть испанскую кирасу, толедской стали и два пистоля, он старался не привлекать внимание возможных прохожих и двигался узкой малолюдной улочкой,
Навстречу вышли два изрядно подпитых шляхтича. Первушка постарался их обойти, но они его остановили.
- Холера ясна! Смотри-ка пан Михась, кажись этому иноку наша гульба не по нраву?
- Точно пан Тоцкий. Радость сандомирского воеводы, пана Мнишека, по поводу торжественного приема у папского легата, не радует пса православного.
При упоминании иезуита Антония Рангони, Вепрев почувствовал неладное. Неспроста эти два пана подошли. Попытавшись, все же от них уйти, он заговорил:
- Пропустите, панове, я бедный чернец и радости мирян меня не могут радовать, они мне неизвестны. Жизнь, я провожу в святой обители в молитвах и смирении.
- Так он еще издевается над нами, пся кровь!
Один из панов, названный товарищем - «Михась», выхватил саблю и замахнулся, чтобы рубануть с плеча, но не успел. Чернец проявил неслыханную для монаха резвость, ударом руки в горло он заставил его проглотить собственный кадык. Пока его пьяный друг соображал, что произошло, Первушка достал пистоль и пустил ему в лоб пулю.
Все было кончено. Недавно столь веселая шляхта лежала в пыли у дороги. Уже через половину часа Первушка Аникиевич Вепрев покинул Львов.

4

Отразив нападение крымского хана, Москва постаралась укрепить южные границы. За помощь донских казаков в войне против Кызы-Герея, на Дон пошли обозы с хлебными запасами, дымным зельем, пищалями и другими вещами, необходимыми для содержания войска. Борис Годунов, от имени царя Федора, щедро одарил атаманов и казаков, выплатив Донскому войску денежный оклад за три года. Большой атаман донцов, Иван Степанович Смага-Чертинский, получил от московских послов персональный подарок государя: саблю отличной работы, с позолоченной рукоятью, двадцать рублей, три алтына и четыре деньги. Казакам было разрешено вести торг в порубежных городах Москвы.
Казачество не имело границ и не делилось на народы. Все они жили одной дружной семьей. Рязанский мужик бился, рука об руку, рядом с ногайцем, а спину им прикрывал какой-нибудь обнищавший шляхтич. Часто захудалый дворянин ходил под началом атамана, в былые времена служившего холопом у его соседа.
Называли они себя по названию рек, у которых селились. И делились на яицких, донских, волжских, терских и черкасс, - так были прозваны запорожцы, по названию их главного города - Черкассы. Все они были казаками, объединенные в единое целое оружием и волей.
По решению большого атамана казачьего Донского войска, есаул Андрей Тихонович Корела, с десятком товарищей, был послан из Раздор в Черкассы. Подъехав к берегу Днепра, ниже Киева, они увидели обоз сервюков - людей с Северских земель, что по левую сторону великой реки.
В поисках лучшей доли, крестьяне часто из Руси уходили в Литву и обратно. Гнет польских панов ничем не отличался от самодурства князей да бояр Москвы. Но люди, надеясь на лучшую долю, срывались с насиженных мест и шли. Шли от одного хозяина-деспота, к другому.
Расположившись табором на берегу реки, разведя костры, крестьяне ловили рыбу, варя ее тут же, в большом медном котле. Возле которого стоял старик и с важным видом помешивал варево. В большинстве - это были люди средних лет с малыми детьми, что бегали вдоль реки, мешая взрослым.
Подъехав к старику, Андрей окликнул его:
- Здоровеньки булы, диду!
Старец поднял глаза и строго осмотрел, подъезжающих всадников.
- Здорово, коль не шутишь, сынку. Ты не разбойник, чай?
- Ты чего, дед, ополоумел совсем? Лихих людей от добрых казаков отличить не можешь! - ответил Андрей, оглянувшись на товарищей.
- Кто вас знает. Налетите, как коршуны, заберете последнее, и поминай, как звали. Опосля разбирайся, кто вы есть, - казаки аль разбойники.
- Без всякой охраны, так двигаетесь? Крымчаки ведь могут в полон взять. Нынче много их по степи гуляет. Москва хана побила, вот они и рассыпались по границе. В надежде поживится, чем повезет. - Спрыгнув с лошади, проговорил Андрей, подходя к костру.
- А у нас, дитятко, грошей нема! - таких, как ты, молодцов, о защите просить. Вот и надеемся на Господа Бога, да Пресвятую Деву Марию. Они за сбережения три шкуры не дерут.
- Ох, и злой ты, диду! Словно мухоморов объелся! - ответил на проповедь Корела.
- Ты садись, дитятко, сейчас ушицы похлебаем, и хлопцев своих зови. Не серчай, если что не так побачил. Оставайтесь на ночь, до перелазу еще далече. Сами отдохнете, и нам спокойней будет. А накормить, мы вас накормим, река Днепр богатая, рыбы много и хлебушек есть. Если надо, и горилка найдется.
- Хорошо поесть да отдохнуть казак завсегда рад. Гуторишь, найдется горилка? Хлопцы, стреножь коней, здесь почивать будем. Диду водкой угощает!
Расседлав лошадей, казаки остались в таборе. Корела, первоначально, снабдив едой и горилкой, на всякий случай, выслал дозор подальше от стана. Тем временем женщины прямо на земле расстелили полотно, нарезали хлеба, наложили сала, лука. Принесли жбан горилки. Дед сварил тройную уху. Она получилась густая, наваристая - ложку не провернешь. Сели всем миром ужинать.
Внимание Андрея привлекла селянка, державшаяся как-то особняком. Возок ее стоял немного подальше, чем остальные. В разговорах она не участвовала, все больше молчала. Пристроившись к общему столу, скромно брала еду. Почти ничего не ела, подавала мальчонке, что сидел рядом.
Облик женщины поразил Корелу: большие черные глаза и такой же черный волос, стройная талия и красивые руки с тонкими, изящными пальцами. Она резко отличалась среди расплывшихся грудастых баб, сидевших с ней рядом.
Андрей пододвинулся поближе к деду и стал с интересом выспрашивать:
- Скажи, диду, что за гарная бабенка - там вон, сидит? Будто царица вкушает?
Разомлевший от хорошей порции горилки, которую уже успел выпить, дед засмеялся и ответил:
- Зови меня Гнатом, казаче. Что, и тебя сия краля зацепила? Вдовица, - откуда не знаю... В Путивле к нам прибилась. Мальчонка у нее хворый, она его во Львов к православным братьям везет. Вот попросилась, чтобы вместе ехать, а я не против, - пущай. Нам она не в тягость.
- Что такого с хлопцем? На вид здоров.
- Руки, ноги, - то верно. С головой у парубка плохо, - не ведает, что вчера бачил, - дед вздохнул, разливая горилку в глиняные плошки. - Да ты пей, казак! Как величать-то тебя? Ты у своих, поди, в атаманах ходишь?
- Андреем меня зовут. Есаул я у донского атамана Лунева, - ответил Корела, не отрывая взора от женщины.
- Ишь, как Марья тебя присушила! Глаз отвести не можешь. Не один ты такой. Как она у нас объявилась, половина мужиков по ней сохнет. Бабы лютуют, спасу нет. Вот она и держится особняком.
- Да я так, просто... Мальца жалко. Давай лучше выпьем, диду! - опомнившись, проговорил Андрей.
- Эх, Андрейка, разве всех их пожалеешь?! Много по земле сирот. Вот ты, чай, не с хорошей жизни в Дикое поле подался?
- Я, дед Игнат, сызмальства в седле. Наперва в чурах, потом в казаках. Другой жизни и не ведаю.
Почувствовав на себе пристальный взгляд Андрея, Марья,как бы невзначай, подняла на него черные очи. Не слыша разговора, она поняла, что речь идет о ней. Улыбнувшись Кореле, она встала. Отряхивая упавшие на юбку крошки, взяла сына за руку и пошла к своей телеге.
Выпив еще чарку, Андрей попрощался с Игнатом.
- Ладно, диду, пойду коня помою. Небось, тоже устал в дороге. Пусть отдохнет, понежится в теплой воде.
- Коняга у тебя добрый. Гриву то распустил, как у Марьи коса. Пойди, казаче, может, что и выйдет, - ответил Игнат, прищурив один глаз.
Спустившись к реке, Андрей завел лошадь в воду и стал скоблить его бока щеткой. От удовольствия конь забил копытом, обдавая брызгами Корелу.
- Тише, Ветер, тише. Успокойся. Не для нас Марья. Наше дело поле да воля, - то ли коня, то ли себя, принялся успокаивать Андрей.
Почистив у лошади один бок, он перешел на другой, повернувшись лицом к берегу.
Неподалеку, выше по течению, по колено в проточной воде стояла Марья. Высоко задрав подол и обнажив стройные ноги, женщина умывалась. До пояса кроме ночной рубахи на ней ничего не было. Черпая ладошками воду, она совала их за пазуху, обмывала грудь и шею.
Вымыв лицо, женщина сняла платок и распустила волосы. Расчесав их костяным гребешком, уложила в пучок. Прикалывая косу к голове, она подняла руки, - мокрая рубаха натянулась, плотно облегая грудь. Андрей даже разглядел выступающие вперед крупные соски.
Смутившись, Корела развернул коня и встал к ней спиной.
- Чего зенки выпучил? - обратился он к Ветру. - Надо же бабе себя в порядок привести.
Когда Андрей домыл лошадь и вывел на берег, Марьи уже не было. Стреножив Ветра, он отпустил коня пастись. В стане все стихло. Раздавался только богатырский храп его товарищей, спавших прямо на земле.
- Батько Андрей, лягай почивать, - обратился к нему усатый казак, приподняв голову.
- Спи, Спиридон. Поутру, как начнет светать, сменишь дозор, - заснуть могут. Я к реке, там прохладней, что-то жарко мне после горилки.
Взяв потник и седло, он опять спустился к Днепру. Улегся на берегу, уложив голову на седло, и закрыл глаза. В памяти снова стояла Мария, воображение отчетливо рисовало ее фигуру.
«Не зря же она к реке пошла? Ведь знала, что я там! Встала-то поодаль, но не шибко, - чтобы видеть мог…». Мысли не давали уснуть, Андрей вздыхал и ворочался с боку на бок. «Какого рожна! Казак я или не казак! Пойду да спрошу. Чай, не дивчина она». Корела решительно встал и двинулся к Марьиной повозке.
Женщина лежала в телеге, укрывшись салопом, одной рукой, нежно прижимая к груди мальчика. Во сне она была еще краше, ее ровное, спокойное дыхание повеяло на Андрея. От тела исходил приятный цветочный запах.
- Марьюшка проснись, - тихо прошептал он.
Марья открыла глаза и повернула голову.
- Помыл коня? - улыбнулась она, переворачивая сына на другой бочек и высвобождая руку. - А ко мне чего пришел?
- Расперло меня, мочи нет. Думаю, дай схожу... Ведь не зря ты к речке-то выходила.
- Быстрый ты. И дня не виделись, словом не обмолвились. Что ж я тебе, - девка гулящая?!
- Хочешь, я тебя в Раздоры, на Дон увезу?! Казачкой станешь. У меня там хозяйство, гроши есть. Соглашайся.
- Ходок ты, видать! Бабы таких любят. А мне верный муж нужен. Чтобы сына моего, как родного любил, - она погладила Андрея по щеке.
- Любить-то они любят, только нет их у нас! Все больше мужики... Яга и то красавицей кажется. Парубку худо не будет, в чуры к себе возьму, казаком сделаю. Ну, так как?
Андрей потянулся к Марье, пытаясь обнять.
- Тише, дьявол, ребенка разбудишь, - остановила она его.
- Так пойдем к реке. Там тихо, тепло. Ночь, смотри, какая звездная, будто создана для любовных утех.
- Нельзя мне, Андрейка.
- Это почему же?
- Бабье дело у меня началось, срок подошел.
- Вот те раз, - раздосадовался Андрей.
- Ты уж, иди сам как-нибудь, коль совсем невмоготу... Не впервой наверно? Или помочь? - в ее глазах, как в черных омутах, забегали бесенята, Она прижала Корелу к себе и поцеловала. - Коль, в самом деле, понравилась тебе, в Львове меня найдешь. У отца Вениамина, в обители святого Онуфрия, там мы с сыном гостевать будем.
- Тогда я пойду. Поспать надо, а то скоро светать будет.
Укрыв, поплотней, Марью салопом, Корела вернулся, вниз к берегу, - лег и сразу уснул.
- Львов. Святой Онуфрий, - уже во сне пробурчал он.

5

Разбудил его Спиридон, растолкав утром.
- Вставай Андрей Тихонович! Крымчаки!
Соскочив на ноги, Корела схватил седло и быстро пошел к табору, по пути расспрашивая Спиридона.
- Много их? Сам видел?
- Отряд малый, но человек двадцать будет. Я толком и не рассмотрел. Сменил, поутру, в дозоре Ивана. Думаю, полежу маленько. Только я на травку опустился, гляжу - крымчаки идут. Я на коня и сюда. Казаков поднял и к тебе, батька.
- Заворачивай телеги кругом! Баб, да детишек в середине хорони. Торопись, хлопцы, сейчас нагрянут! - командовал Андрей, подходя к становищу. - Ну, дед, не зря ты нас вчера горилкой потчевал, платить время пришло.
Поставив обоз в круговую, казаки зарядили пищали и стали ожидать ворога.
Крымчаки шли подковой, огибая табор с трех сторон. Это были охотники за людьми. Отколовшись от основной массы, они рыскали по степи в поисках добычи. Когда недруг приблизился на расстояние выстрела, Андрей дал залп из пищалей.
Поняв, что налетели на хорошо охраняемый обоз и взять его - не так-то просто, охотники за легкой поживой покрутились, пустили стрелы, и стали разворачивать коней, уходя опять в степь.
- Ну, вот и все, недолго пришлось оборону держать, - облегченно вздохнул Андрей. - Спиридон, отправь людей, пусть глянут, - куда пошли. Да смотри, чтобы сами в неволю не угодили. Диду, где ты? Со страху до ветру побег? Наливай горилки, а то после вчерашнего голова болит. Правда, казаки?
В ответ послышался одобряющий хохот. Игнат подошел к Андрею, не разделяя общего смеха.
- Диду, чего смурной такой? Ведь убег крымчак.
- Марью... стрелой побило. Прямо под дых. Тебя просила прийти.
Бросив пищаль, Андрей побежал к ее телеге.
Мальчонку бабы увели, чтобы не видел, как мамка умирает. Марья лежала на спине, пытаясь приподнять голову. Из правой груди торчала татарская стрела с черным опереньем.
- Марьюшка, как же ты так?! - свернув салоп, которым она вчера укрывалась, и, положив ей под голову, спросил Андрей.
Марья открыла рот, струйка алой крови сбежала по подбородку за ворот. Видно было, что пробито легкое.
- Все тебя, Андрейка, выглядывала. Вот и не убереглась. Теперь уж чего, помру я! Недолгая у нас любовь получилась. Жалею я, что вчера с тобой так обошлась. Прости меня.
- Нашла о чем вспомнить. Ты сейчас молчи, тебе силы беречь надо.
В ответ она разорвала на себе рубаху и достала из-за пазухи крест из чистого золота, в дорогих каменьях. Подавая окровавленной рукой Андрею, Марья продолжила:
- Монастырь... Помнишь, что вчера говорила?
- Помню, Марья.
- Отвези туда Митю... Пускай живет при обители. Отец Вениамин позаботится о сыне. Передашь распятие ему. Пусть отдаст, как Мите осемнадцать будет. Побожись, что выполнишь.
- Волей клянусь, выполню.
- Не оставляй Митю и далее. Коль вправду любил меня, то и его полюби как сына. А теперь поцелуй, да иди. Нечего смотреть, как умирать буду. Пусть, в очах твоих, я живой, красивой останусь.
Андрей поцеловал Марью в губы, почувствовав соленый вкус крови. Повернувшись, хотел уйти.
- Постой! - остановила она его. - Выдерни стрелу проклятую. Больно мне.
Корела приподнял ее, и крепко обнял, прижимая к груди.
- Какой ты теплый, Андрейка, - прошептала Марья.
Стараясь не смотреть женщине в лицо, Корела резко выдернул стрелу. Марья глубоко вздохнула и обмякла. Уложив ее на салоп, он отошел, смахнув со щеки слезу.
- Дед Игнат, приведи парубка.
К Андрею подвели мальчика. Тот дико озирался по сторонам, ища глазами мать.
- Митрий, со мной поедешь. Матушка в монастырь велела тебя свезти - к отцу Вениамину.
Корела поднял мальчика и посадил на Ветра, подведенного Спиридоном. Вскочив в седло сам, он обратился к старику:
- Марью схороните. Добро ее продадите, - по ней панихиду справите. Ну, прощевай, дед Игнат.
В ответ старик кивнул и промолвил:
- Без захоронения не оставим. Не беспокойся, казаче. А за добро, - вот, отдай сироте.
Игнат достал из-за пазухи кошель и сунул Кореле.
- Говорил, - грошей нема?
- То, для сироты.
- Ну ладно, бывай, старик. Не поминай лихом.
Андрей дернул поводья и подался вдоль реки, до киевского перелазу, за ним поехали и его казаки.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Приехал домой Егор Зотов уже по зимнику. Отведя святочную неделю, стали готовиться к свадьбе. Вечером, перед венчанием, Груша натопила жарко баню, и, как положено, повела туда невесту. Попарившись от души, разомлевшие и довольные женщины, расположились в предбаннике в одних сорочках, решили устроить девичник.
- Не беспокойся, Елена. Ирина Олюшку и накормит, и спать уложит, - говорила Груша, ставя на стол фряжское сладкое вино, да пироги медовые с маком, - а мы, давай, девичью пору вспомним. Я тебе косу расплету да попричитаю:
«Ох, я горькая, горемычная,
Я уже открасавилась,
Отшутила я с вами все
Шутки шутливые», -
тихонечко, стала напевать она.
- Что ты, Груша! Поешь надо мной, словно над девицей. Ведь дите у меня!
Елена охватила волосы и хотела закрутить в клубок, но Груша не дала. Отняв руки, она стала их расчесывать.
- Подумаешь, баба! Ведь ты не венчалась, и песни тебе никто не пел. Так хоть я спою.
И она затянула опять, приятным, нежным голосом:
«Рано тебя расплетати
И в дальний путь
В дальний снаряжати».
Приняв игру Груши, Елена печально ответила:
«Не жаль мне золота,
Не жаль мне чистого серебра.
Жаль одного -
Девичьей красы,
Русой косы».
Груша обняла ее за плечи, и они обе залились смехом.
- Ой, Груша. Ведь я Егора столь времени не видала. Сердце томится. Хочется прижать его к себе и никуда,никуда не отпускать!
- Успеется еще, налюбитесь, - садясь рядом и наливая вина, ответила подруга. - Мне Устин говорил, что до весны Егор Силыч с дома не тронется. Давай посидим, выпьем... Мужикам не до нас. Данила, вон опять, в клети за медом побежал. Сама видела. До утра гулять будут.
- Как меня Семен Андреевич с Авдотьей сватать приехали, так обмерла вся. Я уже грешным делом полагала, передумал Егорушка. Разонравилась я ему. Уж с полмесяца как приехал, а о свадьбе ни слова.
- Лапушка ты моя, посмотри на себя! Где еще такую красавицу найти? Грудь белая, шея лебединая, ножки точеные. - Груша со смехом подняла Елене подол, оголив ноги до самого заветного места. - Была бы мужиком, сама сосватала.
От такого привольного жеста Елена покраснела и одернула широкую рубашку.
- Скажешь тоже! Ведь не молода я уже! - пряча стеснение, она опустила голову.
- Ой, зарделась-то как! Видела я. Приехал Егор, так ты с кругами под глазами неделю ходила. На ходу засыпала. Аль вы по ночам Псалтырь читали?
- Как не совестно тебе речи такие вести. А что покраснела - так то, от бани! Жарко ты ее истопила, - попыталась оправдаться Елена.
- Почему совестно? Баба для того на свет и появляется, - детей рожать, а без этого дела только у Божьей матери получилось. Мы вот с Устином, - и дня не проходит, чтобы он меня где-нибудь не поймал. В доме дети. Иринка-то большая, все уже понимает. Так мы с ним в огород, или в баню. Как распаришься, душа эдак и просит ласки. У Егора твоего, - только не взревнуй, подружка, - в Угличе от ран лечила, волей-неволей видела. Я его обтирать, от крови да грязи, а он как вздыбится! Хорош - князь Лихарь!
- Иринка-то как подросла за полгода, - постаралась увести ее от такого разговора Елена. - Когда вас Кирилл привез, вроде совсем девочкой была. А сейчас, смотрю, грудки появляются, осанка важная. Все норовит вперед их выставить, чтобы побольше были.
- Ой, матушка, что она учудила! У нее вот на днях первый цвет пошел. Так она помирать собралась! Говорит, зови попа, худо мне. Я то, сдуру, не разобралась, переполошилась вся. Ну, потом конечно объяснила ей, успокоила. Все эти дни пряталась от меня, в руки не давалась. Говорит, теперь я совсем большая и нянек мне не нужно.
Груша выпила вина и засмеялась.
- Приметила я, - тоже, смеясь, продолжила разговор Елена, - что, как к нам Данила зайдет, Ирина все норовит ему на глаза попасться. Уж не зародилась ли у нее любовь?
- Фу-ты, господи! К бобылю-то к этому? Парень-то он хороший, и лицом пригож. Только вот, говорят, баб-одиночек по деревням много имеет. Как бы девицу мне не испортил? Любовь-то она, конечно, разная бывает. Вон у вас с Егором тоже не все сразу сладилось... Жалко ведь, присохнет девка сердцем, в ее-то возрасте любовь сильная. А ему кобелю что! Он, поди, и не видит?!
- Его девки за то, с досады, что не женится, пустоцветом и прозвали, - цветет, а завязи нет. На вот пирожок, Груша, закуси, - положив ей, пирожок прямо в рот, Елена продолжила: - Дети они и есть дети. В воскресный день Егорушкин Никита на речку бегал. Там наши мужики с мужиками князя Семена бились, - стенка на стенку. Пришел, - весь лик разбит, из носа вьюшка бежит, насилу утерла. Спину парить давно уже не дает. Когда в Ярославле на ярмарке были, позвала его в общую мыльню. Там бабы и мужики вместе моются! А он не пошел. Ты, говорит, иди, а я, когда домой приедем, помоюсь.
- Беда с ними, - вставая, вздохнула Груша. - Ладно, Елена Богуславна, засиделись мы. Уже, наверно, заполночь. Пора и честь знать. С утра дел много, венчать вас с Егором будем. Отец Терентий все уже приготовил.

2

На утро возле местной церквушки собралась вся деревня, по случаю венчания Егора Силыча с Еленой Богуславной.
Люди ее любили за ласковое обхождение, приветливое слово. С добрым сердцем, но твердой рукой управляла она хозяйством. Бабы знали, как тяжело достался ей этот день. Плача от радости за нее, они встречали молодых.
Выйдя из саней, Елена и Егор вошли в деревенский храм. С одной стороны их сопровождал Данила, с другой - дочь Устина. Ирина была слишком маленькая, чтобы держать венец на голове Егора, поэтому Данила взял оба и водрузил на молодых. Позади, размашистым шагом, шел князь Семен, под руку его держала Авдотья Никитична.
Молодые подошли к алтарю и наступили на белое льняное полотно. Отец Терентий в праздничном облачении поклонился им и начал обряд венчания.
Прочитав молитвы, священник надел кольца, обвязал руки Егора и Елены вышитым узорчатым рушником, провел их около алтаря и отпустил со словами:
- Что Бог сочетал, то человек да не разлучит. Будьте счастливы, дети мои. Испейте церковного вина и поцелуйтесь. Ты, князь, облобызай княгиню, ты же, княгиня, облобызай князя. Пусть этот поцелуй скрепит ваш союз навеки. Я призываю всех людей, находящихся здесь, Господа нашего, Иисуса Христа и Богородицу в свидетели сего деяния.
- Будь здраве, Егор Силыч, и ты, Елена Богуславна! - подавая церковное вино, поздравил их Данила.
Зотов взял кубок. Подал Елене, потом приложился сам. Выпив до дна, он бросил его на пол и раздавил ногой. Обнял жену и трижды поцеловал.
- Вот и ладно, теперь домой пора, - отрывая жениха от невесты огромными руками, вмешался Семен Андреевич. - Егор Силыч зови гостей в избу.
- Ты чего его от жены тащишь! - заступилась за Егора, Авдотья. - Распустил лапищи! Поздравляю тебя, Еленушка, пусть счастье твое длится долго-долго и никогда не кончается, - она обняла Елену.
- Спасибо, матушка. Теперь прошу в дом, - отведать, что бог послал, - ответила молодая. В глазах у нее стояли слезы.
- Что ж ты, милая, плачешь? Радоваться надо! А ну Данила выводи молодых!
Авдотья ухватила мужа и повернула к выходу.
У господской избы, на крыльце, их встречали самые родные люди. Груша - с караваем хлеба. Устин, держа Олю на руках, указывал ей на нарядную мамку. Никита стоял возле княжича Алексея. Увидев молодых, они поклонились.
Груша бойко подскочила к Егору и заговорила:
- Откуси, князюшка, хлебушек. Покажи, кто в доме хозяин.
Егор наклонился и откусил добрый кусок. Забив им рот, он постарался, как можно быстрее его проглотить.
- А тебе, касатушка, и предлагать не буду! Сама знаю, - клюнешь, как лебедушка, даже края не помнешь.
С шутками и прибаутками они вошли в горницу. Там был накрыт большой стол, ломившийся от яств. Рыба разная, - и вяленная, и сушеная; с больших блюд на гостей смотрели молодые поросята. Гуси, утки, мелкая птица прямо в чашах лежала горой. Братины со стоялым медом соседствовали с пирогами, начиненных мясом и грибами. На столе для молодых красовался жареный лебедь.
- Ну, спасибо, Груша, уважила! Откуда столько всего? - удивился Егор. - Смотри, Елена, как тебя любят. Что ж, садитесь гости дорогие. Семен Андреевич, с женой - по правую руку, Устин - по левую. Тебя, Груша, не зову - все равно на месте сидеть не будешь. Ты, Алексей, садись, где нравится. Со стариками скучно будет. Вон лучше к девицам поближе. Вижу, как они на тебя смотрят!
Наконец-то гости расселись, суматоха улеглась. Потекли праздные речи. Чем больше пили хмельного, тем чаше приходилось вставать молодым под крики «горько».
- Будет вам, угощайтесь лучше, не молоденькие мы! - старался урезонить их Егор.
- Садись, Егорушка, покричат и успокоятся. Еще и про нас забудут, - дернула его за рукав Елена.
- Сама-то не устала, лапушка?
- Была бы моя воля, век бы так сидела. Ты - рядом, дети - при мне, более ничего не желаю. Отведай вот лапку гусиную. А то не ешь ничего, - опьянеешь. Хочу, чтобы у нас сегодня все было: любовь, как в первый раз, хочу женой себя почувствовать всем телом, всей душой! - ответила она, ставя гуся рядом с мужем.
- Вот и дождалась ты своего сокола, давай выпьем за это, - поднимая стаканец, вмешалась Авдотья Никитична.
Елена отвлеклась от мужа и пододвинулась ближе к княгине. Егор, увидев, что его оставили, пересел к Семену. Обняв князя одной рукой, он стал о чем-то рассказывать, яро жестикулируя другой.
- Что же Алеша-то ваш, - сидит и сидит? Девушки его тягают, на круг вызывают. А он все с Никитой говорит.
- Какой-то он странный, Елена! Как с леса вернулся, все больше молчит. Околдовала его знахарка, что ли? Раньше нет-нет да зажмет сенную девку. Я примечала, да виду не подавала. Парень он, силушки-то много. А куда ее девать? А сейчас словно в монахи собрался. Девушки на него, и то дуются. На Святки зазывали в забавную избу - не пошел.
- Может, полюбил, на других и не смотрит.
- Не знаю я, Елена. По весне на государеву службу ему, возможно там образумится.
- Не страшно тебе, Авдотья Никитична? Родную-то кровинушку, да от себя отрывать! Я как представлю, что Никитушку придет срок снаряжать, - дурно становится. А ведь не родной он мне, хоть люблю его как сына.
- Мне, Елена, после случая с медведем ничего не страшно. Умереть и здесь можно. Муж мой, - да и твой, служат и ничего, бог миловал.
- Ой, как подумаю, сидит Егорушка рядом. Свадьба у нас. А окажись он поближе к пушке? Кирилла-то, вон, убило! Мать-старушка с ума сошла, так я ее в монастырь пристроила. Егор заклад за нее дал.
Внимание Елены привлекла Ирина, грустно сидевшая за столом и смотревшая в одну точку.
- Что-то Грушина дочка опечалилась. Пойду, спрошу, а вы кушайте, Авдотья Никитична.
Оставив на время княгиню, она обратилась к девочке:
- Ты чего, Иринушка? Сгрустнулось? Мамка-то где?
- Она на воздух пошла, душно здесь.
Елена огляделась, Устина тоже не было. Веселье было в самом разгаре. Девушки затеяли хоровод, тягая парней в круг. Данила гоголем проходил вдоль девчат, вызывая их на Русскую с выходом.
«Ах, вот оно что! Милая моя, как это тебя угораздило?!». - Елена жалеючи посмотрела на Ирину, и произнесла:
- Хочешь пряников, орешков в меду или маковку?
Ирина посмотрела на нее, в глазах стояла боль и обида, но пряник взяла и отвернулась, пряча случайно уроненную слезу.
«Дура старая! Со сладостями лезу, а девка-то выросла…», - опять подумала Елена.
- Сходи, посмотри, как там Олюшка. Может, проснулась? - решила спровадить ее Елена.
Ирина кивнула, встала и вышла.
«Вот мужики, с таких лет с нас кровь пьют!», - в сердцах женщина подошла к мужу и резко обернула.
- Елена, ты чего? - удивленно спросил Зотов.
- Да так, соскучилась... Пойдем в хоровод, Егорушка. Вызови меня, - она потянула его в круг.
Увидев их выход, Данила начал расталкивать всех, чтобы освободить место молодым.
- А ну, разойдитесь, князь с княгиней хороводить будут.
Елена отошла в сторону, присоединяясь к девушкам. Егор выхватил из рук Данилы шапку, лихо надел набекрень и вышел на середину. Оглядев девушек, он прошелся вдоль них, сначала в одну сторону, потом в другую и только на третий раз остановился возле Елены. Ударив шапкой оземь, поклонился и отошел обратно на середину круга.
Плавно, словно пава, Елена подняла шапку, подошла к мужу и, с поклоном, подала. Егор, тряхнув кудрями, заходил вокруг жены, выписывая коленца.
Дверь распахнулась, клубы холодного воздуха хлынули в дом. Раскрасневшаяся от мороза Груша, вбежала в горницу:
- Егор Силыч! Там человек с Москвы приехал! Говорит: - к тебе, по срочному делу.
Елена схватила Егора и прижалась:
- Не отпущу! Хоть сегодня останься!
- Здесь что ли свадьба?! А ну, покажись, где молодые?! - в клубах пара обрисовалась соболья шуба.
- Афанасий Матвеевич, неужто ты?! - узнал его Зотов.
- А то, как же? Чего, хозяйка, - обмерла, принимай гостя! Чарку подай, да целуй, промерз совсем, к вам столь верст едучи.
- Я уж подумала, заберут у меня Егорушку, - отходя от мужа, ответила Елена. Рукой она показала Груше, чтобы та подала поднос с чаркой.
- Там подарков целый воз, - потом разберете. А это сейчас лично тебе, лебедушка, - он достал из шубы маленькое четырехугольное зеркальце в золотой оправе. - Подарок редкий и затейливый.
Елене Афанасий сразу как-то понравился, что-то в этом человеке было доброе и сильное. Она взяла у Груши поднос и подошла. Афанасий выпил вино до дна и бросил кубок об пол. Обтерев усы, он обнял Елену и трижды поцеловал в губы.
- Уста у тебя сахарные, меду не надо. Смотри в зеркало да меня вспоминай. Тебе, Егор, шуба соболья да сабля остра. Клинок на возу оставил, - на свадьбу с оружием не входят. А шуба - вот она, забирай! - дьяк снял с плеча соболий мех и набросил на Егора с Еленой. - Ну, сажай за стол, хозяйка, гулять буду...

3

Уже поздно вечером молодых повели в сенник. Груша помогала Елене раздеться, пока Егор осваивал постель, застеленную новой периной и пуховыми подушками.
- Ох, завидую я тебе подружка! Постель новая, мягкая, - пушинка к пушинке. Понежишься на славу.
- Видела я... Ты тоже время не теряла.
- А то - так, на скорую руку. У тебя же, совсем другое! Ну, иди, - уже заждался... жених-то.
Груша осмотрела Елену, все ли на ней ладно и втолкнула в сенник. Егор сидел на кровати. Она подошла к нему и опустилась на колени. Взяв правую ногу, потянула за сапог, из-за голенища вывалилась маленькая серебряная монетка.
- К счастью, Егорушка! - Елена взяла ее и, улыбнувшись, прижала к груди...
Свадьба гуляла до утра. Афанасий Матвеевич стал любимцем застолья, сыпля шутками и прибаутками, он веселил всех.
Еще вечером, когда молодых увели почивать, Данила надел тулуп с шапкой и вышел на улицу. По старому русскому обычаю дружка всю ночь должен был охранять покой молодых, разъезжая вокруг дома с саблей в руках. Лихо вскочив на лошадь, он отправился в путь.
После первого круга Пустоцвет увидел дочь Устина. Она стояла на крыльце, в одном сарафане, и ежилась от холода.
- Ирина, ты чего здесь? Студено ведь.
- Я вам, дядька Данила, пирог откушать принесла. Да водочки малость, чтоб не замерзли.
Пустоцвет сунул краюху, начиненную грибами, за пазуху, глотнул водки и наклонился, - прямо с коня поцеловал девочку, в румяную от мороза щеку.
- Ступай домой, Ирина, а то застудишься.
- Вы, дядь Данила, до самого утра ездить будете?
- До самого…. Караул нести, оберегать покой Егора Силыча и Елены Богуславны.

4

Весной радостная весть облетела города и веси Московского государства. Царица Ирина благополучно разрешилась от бремени дочерью. Назвали ее, в честь царя - Феодорой. Слухи, что это по приказу Бориса Годунова убили царевича в Угличе, потихоньку утихли. Дочь хоть и не наследник, но все же.… Появилась надежда, что Ирина родит еще и великий царский род не угаснет на Федоре Иоанновиче. Злые языки, говорившие, что царица бесплодна, и необходимо ее заменить, вынуждены были замолчать.
Потихоньку жизнь Московского государства входила в безмятежное русло. Как ни старались Романовы с князем Мстиславским очернить Бориса, удачное отражение крымцев возвеличило царского шурина. Доходило до абсурда. Годунова винили во всем. Пожар в Москве - Борис, смерть Дмитрия - Борис, нашествие Кызы-Герея - тоже Борис. Но это не помогало. Звезда Годунова восходила, и тому - никто не мог помешать.
В это же время, без всякого шума и суеты рожала еще одна женщина. Ее не окружали бабки-повитухи, не осматривали заморские лекари, не звонил в честь нее радостно колокол. В лесу, укрывшись от людей в баньке, на белом, льняном покрывале, с причудливыми узорами, лежа и тужилась Любава, помогая ребенку родиться.
Неизвестно сколько бы это продолжалось, если бы в мыльню не ворвался Полкан, радостно прыгнув на полог.
Не ожидая гостя, женщина закричала от испуга и почувствовала облегчение внизу живота. Приподнявшись, Любава увидела между ног маленький, живой комочек. Она схватила его и шлепнула по попке.
Раздался плач. Полкан, радостно затыкался в ребенка носом, стараясь лизнуть.
- Уйди, Полкан. И не совестно тебе? Какой-никакой, а мужик. Ступай во двор, нечего на меня смотреть!
Пес обратил умный взор на хозяйку и неохотно подался вон. У дверей он обернулся.
- Иди-иди! Будет еще время, налюбуешься.
Любава перерезала пуповину ножом. Взяла, голой рукой, раскаленный на камнях оберег и прижгла. Бросив амулет в ведро с водой, она услышала характерное шипение.
Нежно дуя на пуповину, ведунья шепотом произнесла:
- Твоя боль - моя боль! Заживи болячка у дитя быстрее, чем остынет оберег.
Подержав немного у груди, женщина обтерла ребенка покрывалом, на котором лежала, завернула в чистое полотно и вынесла на улицу.
Лучи восходящего солнца пробивались через макушки высоких деревьев, падая на изваяние богини Макошь.
- Спасибо тебе, Мать Богов! И тебе спасибо, Лада-Берегиня! Что уберегли мой плод. Спасибо и тебе, Перун! Что дал зачать дитя в свой день, как задумала!
Подняв ребенка к рассвету, она рассмотрела его:
- Девочка... Светлая-то какая! Светлана! Дочь Перуна и Алеши!

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 26.11.2009 00:55:34
Просмотров: 2542

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.