На распутье. часть третья. гл. 5-6

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 42478 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Заходте, панове, не заперто.
Гайдуки рванули дверь на себя и ввалились в комнату.
Прогремело два выстрела, уменьшив число нападающих во столько же. Сквозь рассеивающийся дым пан Белявский увидел хромого за опрокинутым столом с саблей в руке.
- Ну, чего встали, олухи, бейте его! - закричал он, выталкивая вперед личную охрану Слуцкого.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОЛОД.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Московский договор был подписан, но оставались еще межевые споры на польско-русской границе. Чтобы привести их в порядок, летом 1602 года Борис Годунов отправил боярина Михаила Глебовича Салтыкова с верительными грамотами в Краков, к королю Речи Посполитой Сигизмунду. Минуя Смоленск, по направлению Брест-Краков, двигалось многочисленное русское посольство.
Дьяку Афанасию Матвеевичу тоже пришлось покинуть насиженное место в Москве и сопровождать боярина Салтыкова. По особому указанию государя, он должен был тайно встретиться со вторым лицом польского государства, коронным гетманом Яном Замойским, и по возможности направить его влияние, на короля Польши, в нужную для Москвы строну.
Остановившись на ночлег в одной из деревень Белой Руси, недалеко от дороги ведущей на Могилев, Афанасий позвал к себе Первушку.
- Заходи, располагайся. Конечно, не царские палаты, но люди здесь живут, а мы уж, как-нибудь переночуем! - встретил он Вепрева, разлаживая бумаги на чисто-выскобленном хозяйкой столе.
- Мы привыкши, Афанасий Матвеевич. Приходилось и в поле ночь коротать, - ответил Первушка, стукаясь головой об низкую, земляную кровлю.
- Вот, смотри: здесь и здесь писано, что братья Хрипуновы, объявлялись этой весной. Значит, они где-то рядом.
- Но это рядом - почти четыреста верст!
- Гораздо меньше, Первушка. У пана Гонсевского в Велиже их нет. Таким образом, земли Белой Руси отпадают. Искать братьев надо на юге, у князей Вишневецких или Острожского; может быть, они у Яна Сапеги.
- Афанасий Матвеевич, это же почти вся южная Литва! Легче иголку в стоге сена сыскать, чем человека на таком расстоянии! - ответил Вепрев, почесав у себя в затылке.
- Знаю, Первушка. Но где находятся эти сукины дети, знать очень надо! Потребовав их выдачи у короля Польши, мы получим ниточку к тому клубку, что намотали братья во Христе и польские вельможи - сторонники войны с Московией. А для выдачи нужно точное местонахождение Хрипуновых в данное время. Для того я и взял тебя с собой.
- Стало быть, завтра в дорогу? - спросил Вепрев, просматривая донесения с приграничных городов.
- В дорогу, Первушка. Начнешь с Могилева, и вдоль рубежа, деревня за деревней, до самого Киева. Глядишь, что и выяснится. Встретимся в Кракове. А теперь зови хозяйку, пусть стелит прямо здесь на полу.

2

Утром, попрощавшись с дьяком Афоней, Первушка отправился на юг. Все его изыскания следов дворян Хрипуновых ни к чему не привели. Собрав, всего-навсего, обрывистые сведенья, что братья находятся предположительно в землях Яна Сапеги, Вепрев отправился в Краков.
Заехав отдохнуть на проезжий двор, он случайно разговорился с крестьянином, который видел на киевском перелазе через Днепр самого Московского княжича Дмитрия!
От такой новости у Первушки волосы на голове встали дыбом. Расспросив подробней, он выяснил: четыре месяца назад некая людина в обличии чернеца направлялась в Киево-Печерский монастырь и говорила, будто он есть царевич Дмитрий! Что скрывается он в Литве от Московского государя, незаконно овладевшего троном его батюшки, Ивана Васильевича.
Вепрев поблагодарил человека за рассказ, отсыпал крестьянину немного серебряных монет и спехом отправился в Киев к архимандриту Плетенецкому.
Елисей подтвердил, что действительно был такой. Сначала он назвался чернецом Григорием, а следом Дмитрием. За те слова бесовские предан анафеме и прогнан из святой обители.
Еще Елисей поведал Первушке: после того, в монастырь приезжали два пана и тоже интересовались беглым монахом, но куда из Киева отправился заблудший инок Григорий, ему неведомо.
Отыскать дальнейший путь монаха Григория-Дмитрия для Вепрева не составляло труда. Громогласное выдворение Отрепьева из Острога быстро разнеслось по округе. Расспросив людей, он узнал, что беглый чернец в данный момент находится в Троице-Дерманском монастыре под неусыпной охраной князя.
Попытка Первушки проникнуть за ворота обители под видом скромного богомольца увенчалась провалом. Предпринять повторный штурм монастыря, не было времени, и он отправился в Краков. Путь лежал через Львов, и Вепрев решил заехать к отцу Вениамину, узнать как можно больше о воскресшем Дмитрии
Первушка остановился на постоялом дворе при въезде в город. Расплатился с хозяином за комнату, переоделся и отправился в монастырь святого Онуфрия.
Отец Вениамин встретил его довольно холодно. Даже не пригласив сесть, он с вопросом посмотрел на Вепрева.
- День добрый, отче! Неужто не признали? - спросил Первушка, удивляясь такому приему гостя.
- Признал, как не признать, - довольно сухо ответил отец-настоятель.
- Афанасий Матвеевич печалится, что вестей давно от вас нет. Вот денег прислал на поддержание святой обители. - Вепрев вынул из-за пазухи кошель и положил на стол.
- Нет вестей, вот и не шлю. Живем спокойно, мирно, о Боге думаем! - ответил настоятель, даже не взглянув на деньги.
- Как же нет, отче! Говорят, в Киевском воеводстве самозванец объявился? Царевичем Дмитрием себя кличет!
- Может, и объявился. Может, и кличет. Мне-то что до этого? Мирские дела меня более не интересуют! - также сухо, но уже с вызовом ответил Вениамин.
В душу Вепрева закралось подозрение, сдавив сердце:
«Уж не загнал ли ты себя в ловушку, Первушка Аникиевич? Ведь у отца Вениамина были дела с князем Острожским? Видно, разошлись наши интересы?», - думал он, смотря на настоятеля монастыря.
Сделав над собой усилие, чтобы не выдать страшной догадки, Вепрев продолжил:
- Значит, вам, ничего неведомо о самозванце?
- Нет, неведомо. У меня достаточно дел и без этого! Сейчас лето, и надо чинить прохудившиеся монастырские крыши, а не следить за сумасшедшим, который возомнил из себя царского отрока! - ответил Вениамин, отворачивая взор. - Прошу больше не беспокоить меня своими визитами. Борис не оправдал наших надежд. Львовского братства больше нет!
- Но сироты ведь остались, отче?! Деньги, привезенные мной, для них! - резко ответил Первушка, поняв, что его догадки оказались правдой.
- Сироты не нуждаются в деньгах человека, чьи руки обагрены кровью невинных людей! Прошу вас покинуть святую обитель! - прокричал Вениамин, схватил кошель и бросил Вепреву, почти, в лицо.
Первушка проглотил оскорбление. Подняв кошель с пола, прицепил его к поясу.
Выходя из кельи, он поклонился и произнес:
- Опомнись, отче! Помогая обману, ты продаешь душу в ад! Отроки, которым ты посвятил всю жизнь, проклянут тебя за содеянное! Прощай, Вениамин. Бог тебе судья.
Всю дорогу до постоялого двора Первушка думал, какую глупую ошибку он допустил. Не догадался раньше, что к отцу Вениамину ехать было нельзя.
«Теперь меня со Львова живым уже не выпустят. Надо что-то предпринять. Думай, думай… Афанасий Матвеевич должен узнать о самозванце. Послать весточку! Но, с кем?..».
Людей, кому Вепрев мог довериться, в городе не было.
Зайдя на подворье, он увидел хозяина, пана Шкловского, дающего хлеб слепому старику, просящему милостыню у ворот. Лицо побирающегося деда показалось Первушки знакомым. Кажется, он видел его в Печерской лавре, в братии отца Елисея.
Бросив старцу грошик, Вепрев поднялся к себе, взял лист бумаги и быстро написал несколько строк тайнописью. Потом подумал и приписал еще два слова кириллицей. Спустившись обратно во двор, он остановил уходящего старика.
- Давно из Киева, старче?
- Идем потихоньку, сколько ден прошло, не ведаю, - ответил дед, озираясь на голос окликнувший его.
- Глаз-то по дороге потерял? - опять спросил Вепрев, наклоняясь к его уху.
- Не пойму я, о чем ты, господине?
- Ладно, слушай меня, - Первушка отцепил кошель, не принятый отцом Вениамином, от пояса и протянул, тыкающему в землю палкой, старику вместе с письмом. - Вот тебе бумага и деньги. Побудь здесь еще немного. Коль услышишь стрельбу, ступай в Краков. Разыщешь там московских послов и передашь бумагу посольскому дьяку Афанасию Матвеевичу. Деньги возьмешь себе. Понял ли?
- Не тому ли Афанасию, что на Москве розыск Нагим делал? - спросил старик, пряча деньги и бумагу.
- Он самый! Откуда про то ведаешь?
- Не беспокойся, служивый, передам. Кого-кого, а дьяка Афанасия помню и почитаю.
- Ну, смотри, старик! Не сделаешь, мертвый поднимусь, но тебя достану!
Услышав топот подъезжающих к подворью коней, Первушка, припадая на одну ногу, побежал в свою комнату.
Обломив крючок на двери, он положил саблю на стол, зарядил два пистоля и стал ждать.
Сначала за дверью послышались возня, тихий шепот, затем все стихло, и в нее осторожно постучали.
- Заходте, панове, не заперто! - спокойно ответил на стук Первушка, запалив фитили.
Дверь с шумом распахнулась, и в маленькую комнату ввалилось семь человек.

3

Пану Белявскому вместе с Веливицким не удалось совершить злодеяние, порученное им нунцием Рангони. Отрепьев избежал его. Запертый в Троице-Дерманском монастыре князем Константином он был вне досягаемости не только для пана Ежи, но и всего братства. Острожский имел более двух тысяч гайдуков личной гвардии, и надежно охранял своего гостя.
Опечаленный, неудачей и болями в желудке, Белявский, поскольку пришлось исполнить вторую часть порученной им миссии, теперь нес повинность, охраняя недорослей в львовской коллегии иезуитов, коротая вечера за бутылочкой дешевого вина.
В один из таких вечеров к нему постучали.
- Холера ясна! Кого еще несет на мою несчастную голову? - прокричал он пьяным голосом.
Дверь тихонько открылась, и в нее вошел маленький горбатый старичок с хитрыми глазками.
- Чего надо? - спросил пан Ежи, отхлебывая от почти пустой бутылки.
- Мне нужен пан Белявский, - ответил старик, спокойным, елейным голосом.
- Это я, пан Белявский! Ты что, совсем ослеп в своем монастыре? Старая крыса святого Онуфрия!
- Простите, но как можно узнать в небритом, пьяном мужлане почтенного пана Ежи! - еще более елейно ответил монастырский келарь.
- Если ты пришел говорить мне гадости, пошел вон! Я достаточно их наслушался от преподобных отцов!
Белявский допил вино и бросил пустую бутылку в старика. Она пролетела у него над головой и разбилась о двери.
Несмотря на столь горячий прием, келарь продолжил:
- Я могу уйти, пан Ежи, если вам неинтересно узнать о хромом московите, столько раз ускользавшем из ваших рук.
- Он опять здесь? - Белявский вскочил с лежанки.
- Если вы отсыплете мне несколько флоринов, я скажу вам, где он находится в данное время.
- Песья душа! Я сейчас вытряхну из тебя все твои гнилые кости! - ответил пан Ежи, ухватив старика за рясу и подняв до уровня своих глаз. Но это не произвело должного результата.
- Флорины, пан Белявский, или я не скажу ни слова! - ответил он, пытаясь достать ногами до пола.
- Хорошо!
Ежи поставил келаря на пол и стал лихорадочно искать деньги, вспоминая, успел ли он их пропить. Отыскав несколько золотых, Белявский сунул их в сморщенную ладонь старика.
- Вот все, что пока есть, но я добавлю, когда верну к себе высокое расположение Слуцкого. Клянусь, словом шляхтича!
- Придется поверить вам на слово, пан Белявский, - согласился с ним келарь. - Нужный вам человек только что покинул отца Вениамина и находится на постоялом дворе пана Шкловского. Я думаю, долго он там не пробудет
Потеряв всякий интерес к старику, пан Ежи в бешенстве заметался по комнате, ища саблю и камзол.
Выскочив на улицу, он вспомнил, насколько хромой опасен. Первая встреча с ним обошлась пану Слуцкому потерей двух людей, выпивох и заядлых дуэлянтов. Несмотря на соблазн отличиться самому, Белявский решил не рисковать и вернулся попросить помощников.
Встреча с главой иезуитов Львова была не очень приятной. Неудача, постигшая пана Ежи, отразилась и на репутации Слуцкого, и он не желал видеть своего нерадивого брата во Христе. Но, выслушав сбивчивый рассказ Белявского, расплылся в улыбке и выделил ему шестерых гайдуков из личной охраны.
Долетев быстрее ветра до постоялого двора, они наткнулись у ворот на старика, слепого нищего. Пан Ежи оттолкнул его и вошел, ища глазами хозяина. Пану Шкловскому не повезло, он как раз выходил во двор.
- Постоялец, припадающий на одну ногу, еще не уехал? - спросил Белявский, схватив его за ворот кафтана.
- Тут, отдыхает в верхних комнатах, - ничего не понимая в происходящем, ответил пан Шкловский.
- Веди нас к нему! Только тихо.
Подойдя к дверям постояльца, они постучали. На стук ответил спокойный и уверенный голос, с долей иронии.
- Заходте, панове, не заперто.
Гайдуки рванули дверь на себя и ввалились в комнату.
Прогремело два выстрела, уменьшив число нападающих во столько же. Сквозь рассеивающийся дым пан Белявский увидел хромого за опрокинутым столом с саблей в руке.
- Ну, чего встали, олухи, бейте его! - закричал он, выталкивая вперед личную охрану Слуцкого.
Комната, расположенная в длину, была узкой, и нападать можно было только по двое. Московит не преминул этим воспользоваться. Ловко орудуя клинком, он быстро нанес поражение первой паре. Один из гайдуков с разрубленной головой завалился на стол, делая помещение еще более узким и неудобным, второй раненый в плечо, попятился назад, и его заменили другие гайдуки.
Хромой бился молча, с хладнокровием отражая удары.
Белявский понимал: если лягут и эти двое, то он останется один. Тогда ему самому придется встретиться с хромым дьяволом. Ежи почувствовал, как с каждой потерянной секундой он превращается из охотника в жертву.
Усиленно думая, как выйти из создавшегося положения, Белявский вспомнил о прихваченном с собой пистоле. Дрожащей рукой, то ли от страха то ли от выпитого вина, он выхватил его из-за пояса и через плечо гайдука выстрелил в хромого.
Московит покачнулся, отразил еще один удар и выронил клинок. Оставшись незащищенным, он тут же получил от противника рубленую рану в шею. Лишенное жизни тело безвольно упало на пол.
- Дурень ты, хлопец, кровище вон как хлещет! Обыскивай теперь его сам.
Пан Белявский толкнул в спину гайдука, нанесшего последний удар. Засовывая обратно за пояс еще горячий пистоль, Ежи испытал огромное облегчение.
- Ничего нет, пан Белявский! - ответил тот, ощупав кафтан убитого.
На полу, рядом со столом, валялась бумага, пролитые чернила и перо, кончик которого был заточен и испачкан. Ежи нагнулся, подобрал перо и потер, меж пальцев остался свежий чернильный след.
- Кому-то он только что писал! Значит, должно быть, письмо. В сапогах поглядите, подкладку проверьте! Хоть все верх дном переверните, но найдите мне эту цидульку! - нервно прокричал Белявский, подходя к окну.
Раздев покойника до гола и обыскав всю комнату, гайдуки ничего не нашли. Никаких бумаг, кроме тех, что валялись на полу, перепачканные кровью, не было.
- Значит, успел передать, зараза! Но кому? Кроме, как с отцом Вениамином, он здесь ни с кем не встречался, - почти про себя, проговорил пан Ежи, смотря в окно.
Нищий еще ходил по двору, озираясь по сторонам, тыкая палкой, он искал выход на улицу. На секунду Белявскому показалось, что старик смотрит на него.
- Нет, почудилось с перепоя. Наверно из-за этого страшного шрама, что проходит у него по лицу красной полосой, - облизав сухие губы, прошептал пан Ежи.

4

Прошел месяц, как Московское посольство прибыло в Краков. За все это время от Первушки не было никаких вестей. Салтыков требовал от Афанасия доклада о нахождении дворян Хрипуновых, да и сам дьяк начал волноваться, чувствуя в его молчании что-то неладное.
Проснувшись утром в дурном настроении, Афанасий Матвеевич открыл окно и вдохнул грудью свежего воздуха. По мостовой, выложенной камнем, спешили горожане, хорошенькая молочница предлагала молоко, зазывая к себе покупателей звонким девичьим голосом. Афоня любил по утрам смотреть на ее ладную фигурку и румяные щечки, но сегодня даже она не радовала дьяка.
- Тьфу ты, Господи! Как они тут живут? Ни двора, ни огорода. Молоко за гроши покупают! Домой хочу, Кузьма, надоело, - пожаловался он подьячему, который нарезал холодную телятину большими ломтями и ложил прямо на стол, рядом с ржаным хлебом.
- Что ж, - домой? Голодно там, да болезни. А тут, ты погляди, Афанасий Матвеевич, лепота! Девицы здешние за грошик, все прелести покажут и отдадут! - ответил он дьяку, добавляя, ко всему, красное вино.
- Будто в Москве гулящих девок мало! Они тебе сейчас, поди, не за грошик, за кусок хлеба оголятся.
Афоня сел за стол и взял ломоть телятины. Надкусив его, он налил вина, глотнул, пропихивая мясо в желудок, и спросил:
- От Первушки, так ничего и не было?
- Нет, Афанасий Матвеевич. Ничего.
- Куда же он запропастился? Ладно, давай поедим. Опосля думу гадать станем, что делать, коль завтра не объявится.
- Михаил Глебович гневается! Говорит: «О чем с государем Сигизмундом беседу вести буду?». Вас сильно ругал, криком требовал: «Какого рожна Афонька делает!».
- Ладно, Кузьма, на душе и так скверно. Будто кроме как о Хрипуновых с королем и поговорить не о чем! - оборвал его Афанасий. - Садись, ешь.
Когда они уже заканчивали завтрак, на улице раздался звук, похожий на рев быка. Афоня встал, подошел к окну и посмотрел на улицу.
Мальчонка лет двенадцати, в алом камзоле и такой же шапочке, с гербом пана Замойского на груди, раздувая щеки дул в рожок перед входом в здание.
- Ну-ка, Кузьма, глянь, чего он там раструбил на всю округу? Того и смотри, у красавицы молоко скиснет!
Подьячий вышел и через некоторое время вернулся с пакетом. Протягивая его Афанасию, он проговорил:
- Велено, эпистолу вам передать.
Афанасий Матвеевич сломал печати на послании и быстро прочитал, пробежав глазами по листу бумаги.
- Сам коронованный гетман Ян Замойский приглашает меня для приватной беседы в собственный дом в Кракове!
- Целый месяц вы у него аудиенции просили. А теперь сам приглашает!
- Выходит, ясновельможный пан на измор меня брал! Где камзол, что пошит для такого случая? Со всеми этими заморскими рюшками да бантами.
- В сундуке он, Афанасий Матвеевич, вместе с остальными шутовскими нарядами. Где ж ему еще быть-то!
- Доставай, Кузьма, облачаться будем. Да поспеши, коронный гетман ждать не любит! - поторопил его дьяк.

5

С бьющимся сердцем, в неудобном, тесном камзоле, Афоня в сопровождении слуг гетмана зашел в большую залу, посреди которой в кресле, как на троне, восседал ясновельможный пан. Его старческие пальцы, унизанные перстнями с большими радужными каменьями, слегка подрагивали, покоясь на отделанных серебром подлокотниках.
Прокашлявшись и утерев губы платком из тончайшего батиста, польский вельможа промолвил:
- Вы так долго просили о аудиенции, что когда вы прекратили столь любезную настойчивость, мне стало скучно, и я решил сам пригласить вас, пан Афанасий.
- Мне очень приятно ваше решение, особенно то, что оно принято до заключительной встречи с королем Польши, а не после. Мой визит не носит официальный характер, но я надеюсь, что он будет дружеским, пан гетман! - ответил Афоня, кланяясь Замойскому.
- Я слушаю вас! - проговорил гетман, когда дьяк выпрямил низко склоненную спину.
Афанасий Матвеевич знал, что второе, - после короля, лицо Речи Посполитой коронный гетман Ян Замойский не любил московитов. Но как человек разумный и истинный патриот своей земли, он понимал всю важность союза с Москвой для Польши и всячески способствовал его укреплению. Пользуясь огромным авторитетом у простых шляхтичей и влиянием на Сигизмунда, пан Ян сдерживал силы, хотевшие обратного, - войны с Московией. Потому дьяк начал речь осторожно, взвешивая каждое слово.
- В моих помыслах нет того, что могло бы задеть вашу честь или нанести урон польскому государству. Хочу, чтобы вы об этом знали, пан гетман. Я привез вам письмо от своего государя, Бориса Федоровича, и его пожелания вам здравия.
- И все?! Чтобы это мне сказать, вы оббивали мои пороги целый месяц? - удивился пан Замойский.
- Почти. Но если великий гетман соблаговолит продолжить беседу, я к его услугам, - Афоня опять поклонился.
Замойский засмеялся, но сильный кашель заставил его прижать платок к губам и замолчать.
Отдышавшись, он ответил:
- Я много слышал о вас, пан Афанасий. Но говорить пришлось только сейчас. Признаюсь, вы подтвердили мои представления о вашей личности.
- Надеюсь, в моей биографии нет ничего, что противоречит вашим принципам, пан Замойский?
- О нет! Вы для этого слишком умны, или хитры. Я еще не определил, какое из этих двух качеств у вас сильнее.
- Могу, пан гетман, облегчить вам эту задачу. Я русский, и у нас, русских, эти два понятия объединяются в одно и называются смекалкой. Так вот, я смекалистый, - ответил Афанасий Матвеевич.
- Думаю, послание Годунова не столь важно? Иначе, он бы мне не прислал такого прекрасного собеседника. Я прочту его позже. А вас, пан Афанасий, прошу отобедать со мной.
- Я с удовольствием приму ваше приглашение.
Замойский встал с кресла и сделал шаг навстречу дьяку. Афанасий поспешил поддержать старика. Несмотря на свой тоже немалый возраст и непривычный камзол, сделал он это довольно ретиво, опередив слуг гетмана.
- К сожалению, пан Афанасий, - опершись на его руку, продолжил Замойский, - в молодости движения быстры, как и мысли, что не скажешь о старости.
- Молодые делают много движений, но глупостей они делают еще больше, дорогой пан Ян! - ответил дьяк.
- В юности даже глупости прекрасны, пан Афанасий. Прошу к столу, в малую гостиную. Ноги мои слабы, и лучше продолжить беседу сидя.
Пройдя в другую комнату, они расположились за длинным столом друг против друга. Выпив по бокалу вина и отведав жирного каплуна, дьяк и гетман продолжили разговор. Пан Замойский, как хозяин, заговорил первым.
- Царю Борису нужны заверения, что я не изменил свои взгляды насчет Москвы, не так ли? Считайте, что вы их получили. Война Стефана Батория с царем Иваном раз и навсегда убедила меня, что с Россией лучше не воевать, а торговать. Хотя не скрою от вас: к великому моему сожалению, в Коронной Польше найдется немало сорвиголов, мечтающих повоевать с Московией.
- Вот об этом мой государь и просил поговорить с вами, пан гетман. По законам Речи Посполитой ваше слово довольно весомо, и король не может к нему не прислушаться. Здесь, в Кракове, этого не видно, но война, о которой вы говорите, идет до сих пор, несмотря на мирный договор. Вялотекущая и незаметная, на первый взгляд даже безобидная, но ведь льется кровь двух славянских народов! - ответил Афанасий.
- Вы о порубежных столкновениях… в землях, прилегающих к владениям князя Адама Вишневецкого?
- Это ведь довольно обширная территория: Великие Луки, Торопец, Чернигов, Путивль и другие приграничные городища. Литовские межевые судьи чинят беззаконие, потакая Вишневецкому. Где-нибудь во Франции случись такое, король Генрих бы ужаснулся! Половина королевства в огне! А у нас не война, а так, межевые споры!
- Мы же с вами не в Париже, дорогой пан Афанасий. Как у вас говорится: по Сеньке и шапка, но, к сожалению, вы и здесь правы, отрицать просто бессмысленно. Король не может решить порубежной проблемы, это не в его власти, - ответил гетман, поднимая кубок и предлагая выпить.
- Как же быть, пан гетман? - спросил Афанасий, отвечая на приглашение поднятием своего.
- Польские вельможи - есть слава ее шляхты, но это и головная боль короля! Но, сказанное вами, будет решаться завтра, на приеме у Сигизмунда, вы же пришли ко мне. Я думаю, пора начать серьезный разговор, пан Афанасий. Как, вы, на то смотрите?
- Хорошо, пан гетман, сознаюсь: моя истинная цель отобедать с вами, - предложение Бориса Федоровича закрепить союз Польши с Москвой браком его дочери Ксении с королем Речи Посполитой, Сигизмундом, - ответил Афанасий Матвеевич, отпив немного вина.
Гетман долго молчал. Сидя напротив, он долго и внимательно смотрел на дьяка, потом словно проснулся и спросил:
- Насколько мне ведомо, княжну Ксению хотят сосватать за Иоанна Датского. Тем самым укрепить союз с Копенгагеном.
- Невеста довольно пригожа, с большим приданым, и может позволить себе выбрать из двух женихов! - ответил дьяк.
- Весьма заманчивое предложение. Почему же Борис не объявит о нем открыто, перед королем и сеймом?
- Объявить открыто - стало быть, окончательно испортить отношение с Карлом шведским. Столь долгая война Сигизмунда со своим братом, с переходящим успехом, - на этих словах Афанасий сделал ударение, - не позволяет нашему государю говорить не таясь. Король Польши откажется, и дело закончится тем, что Россия наживет себе еще одного врага.
- Весьма резонно. Значит, инициатива должна происходить от Польши? Если быть точнее, от меня? - спросил гетман, потихоньку смакуя сладкое вино.
- Вы совершенно точно поняли мою мысль. Надеюсь, я не оскорбил вашей чести? - Афоня наконец-то выпил свой бокал. - Ну, теперь действительно все, пан гетман. Хотя нет, есть еще одна мелочь.
- Вы не перестаете меня удивлять, пан Афанасий! Ваша смекалистость не имеет границ! - ответил Замойский. - Ну, коль я вам позволил говорить, говорите до конца.
- В Литву бежали некие братья Хрипуновы - людишки подлые и мелочные. Посеяв семена обмана на Смоленщине, они скрылись от справедливого наказания нашего государя.
- Что же они такого натворили, что об этом надо говорить со мной?
- Распустили слух, дескать, царевич Дмитрий жив! Это, конечно, мелочь, искра на ветру, но кто знает! Сей скандал не желателен польско-русскому союзу, - ответил на вопрос гетмана Афанасий Матвеевич, вставая из-за стола.
- Вы правы. Со своей стороны я вам обещаю сделать все возможное, чтобы изловить клевретов и отдать Москве. Теперь же прошу меня оставить, слуги проводят вас.
Афанасий в ответ поклонился и вышел в сопровождении гайдуков коронного гетмана Яна Замойского.

6

Вернувшись в дом, отведенный краковским воеводством для посольских людей под жилье, Афанасий прямо на пороге столкнулся с выбежавшим навстречу Кузьмой.
Остановив дьяка, он быстро и возбужденно заговорил:
- Афанасий Матвеевич, пришел старик, нищий, вас просит! Зачем, не говорит. Странный он какой-то. То вроде, слепой, то зрячий! Хотел я его выгнать, но потом решил вашего прихода обождать.
- Где он? - голос дьяка дрогнул от дурного предчувствия.
- В комнате наверху. Я ему хлеба дал, похлебки налил, ну и запер от греха.
Зайдя в комнату, представлявшую что-то среднее между чуланом и чердаком, дьяк увидел старика с искаженным шрамом лицом. Он жадно хлебал похлебку, заедая ржаным хлебом.
Заметив, а может быть, почувствовав, что кто-то вошел, старик оскалился в улыбке, показав гнилые зубы, и произнес:
- Здрав буде, боярин! Поди не узнал меня, сиротинушку?
- Силантий? Вроде, так дружки тебя кличут? - приглядевшись к гостю, ответил дьяк. - Ты же еще десять лет назад обещал помереть?
- Обещал…Да, верно, не судьба. Люди говорят, - долг платежом красен. Видно, Господь и приберег меня для такого случая. На вот, весточку с того света, от дружка твоего, - старик вынул из грязной одежды замусоленную бумагу и положил на стол. Продолжая есть, он бурчал: - Мудрено написано. Я хоть читать не умею, и то разобрал, что буквицы одни. Но ты, наверно, ведаешь, в каком порядке их расставить.
Афанасий Матвеевич развернул ее и пробежал глазами. На память он не помнил всех подменных буквиц и, как ему ни хотелось, пришлось отложить прочтение бумаги.
- Почто с того света, Силантий? - спросил он, суя ее в рукав. В душе дьяк хранил надежду, что старик оговорился.
- Так нет его более! Лихой был казак, красиво смерть принял! Вижу-то я сейчас плохо, верно накликал беду на себя, но слышать - слышал. Трех панов опосля вперед ногами вынесли! Еще один с перебитым крылом вышел. Друга твоего в последнюю очередь из дома выволокли. Порублен шибко был, жестоко. Без одежды. Видимо, бумагу искали. Я, почему, задержался-то: они его за город вывезли, да у дороги бросили. Думаю, не гоже православной душе без захоронения. В луже тряпочку смочил да обтер, - тело-то. Там и схоронил. Коль будешь во Львове, увидишь холмик на второй версте от города, как сюда ехать. Я на деревце, что над ним, зарубочку сделал.
- Спасибо тебе, Силантий. За то, что не бросил, за то, что весть его последнюю донес. Тому награды нет, не придумана! - сказал дьяк, дрожащей рукой нервно снимая кошель с пояса.
- Брось, Афанасий, - остановил его старик, - много я за свой век горя людям принес. Ведь я, Афанасий, душегуб, вор и разбойник! По ночам во сне, иной раз словно в бреду, загубленные души являются! Может, хоть он перед Богом словечко за меня замолвит, когда надо мной суд вершить станут? Вот еще иконка на нем была да деньги, что дал до тебя дойти, - Силантий вытащил из безразмерной хламиды кошель и образок святого Николая. - Не обманул ты меня тогда, теперь мой черед, Афанасий, - продолжил он, ложа все на стол.
- Оставь деньги себе, вклад в монастырь сделаешь. Хватит старость по дорогам маять. Не мной они даны, ни мне брать! - ответил Афоня, беря со стола образок. - Куда идти надумал?
- Поем да пойду, куда глаза глядят. А ты ступай, боярин. Вижу, не можется тебе, бумагу прочесть охота. Холую своему скажи, чтобы не запирал меня более. Сам пришел, сам и уйду.
- Десять лет назад, а может и больше, говорил я тебе, Силантий: не зови меня боярином, нет на мне такого звания!
- Боярин не тот, кто в тереме родился да живот отрастил по царским лавкам сидучи, а тот, Афанасий Матвеевич, кто в бою ярый и не жалеет того самого живота. Про тебя не ведаю, какой на смертном пиру будешь, а тот, что я схоронил; для меня, для Господа нашего, для людей русских - Боярин! - ответил Силантий, немного помолчав, добавил: - Звали то его, как?
- Первушкой... Сын Аникеев, рода дворян Вепревых, - вздохнул Афоня. - Может ты и прав, старик. Ну, прощай.
Оставив Силантия доедать похлебку, дьяк спустился вниз, зашел к себе, достал из ларца тайный ключ и стал выстраивать буквицы в нужном порядке.
Написано было наспех, местами неразборчиво, затерто от долгого ношения на теле, но прочитать было можно. Кратко было начертано следующее:
«Киев. Март. Печерский монастырь. Беглый монах Гришка назвал себя Дмитрием Московским, с ним двое спутников. Был прогнан. Острог. Март. Назвал себя Дмитрием, тоже прогнан, но перед этим одет и на-кормлен. Апрель, и по сей день. Троице-Дерманский монастырь. Проникнуть не смог. Львов. Вениамин продал. Пути больше нет. Прощай, Афоня».
Только сейчас дьяк разобрал, что последние два слова написаны открытым письмом. Свернув бумагу, он вложил ее в ларец рядом с иконой, отданной Силантием, и закрыл крышку.
- Прощай, Первушка Аникиевич!
Сведенья были очень важными. Шутка ли, объявился самозванец, претендующий на Московский стол! Но впервые, за много лет службы, Афанасию Матвеевичу было все равно.
- Кузьма! - прокричал он. Позови сюда старика.
- Так нет его! Сами же велели не закрывать. Ушел он, - ответил подьячий, забегая в комнату.
- Ушел? Ладно, принеси горькой да стаканы!
- Вино же есть, Афанасий Матвеевич! Три бутылки с утра стоят, проквашиваются.
- К черту кислое пойло! Пускай его ляхи лакают! Водки, сказал, давай! - повелел дьяк, садясь за стол.

7

На следующий день, после полудня, сельчане, собирающие грибы вблизи Кракова, нашли окоченевший труп старого нищего. Каково же было их удивление, когда в рваной хламиде покойного они обнаружили кошель с довольно большой суммой маленьких серебряных монет московской чеканки.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Сигизмунд Ваза, сын Котаржины Ягелонки и шведского короля Юхана, обладатель двух корон Европы, одну из которых он уже почти потерял, благодаря усердию младшего брата, относился к той категории людей, что по утрам любили понежиться в постели. Проснувшись довольно поздно, он провалялся на мягких перинах с кружевными подушками еще добрых полчаса, пока к нему не зашел его личный секретарь.
- День добрый, ваше величество, - произнес он, ставя на столик перед кроватью поднос с теплым молоком в серебреном стакане.
Сигизмунд открыл глаза, неохотно встал и подошел к зеркалу во весь рост в золотой оправе. Подкрутив усы, королевскую гордость, кончиками к верху, он обернулся и спросил:
- Что у нас на сегодня?
- Прием русского посольства, мой король. Пана Салтыкова, с прощальным визитом. Ваше величество назначило ему на сегодня, - ответил секретарь с поклоном. - Кроме того, коронный гетман Ян Замойский просил о встречи с вами. У него возникли вопросы, которые он хотел бы решить с вашим величеством до приема русских.
- Ну что ж, дорогой король, труба зовет! - сказал сам себе Сигизмунд. - Давай облачаться. Принеси мой любимый камзол из черного бархата, он подчеркивает мои усы. И белоснежное жабо, что недавно прислали из Парижа. Так же отправь к Замойскому служку, пусть оповестит гетмана: я приму его через два часа.
- Слушаюсь, ваше величество.

2

Как и было обещано коронованному гетману Яну Замойскому, его приняли ровно через два часа в малом зале королевского дворца.
Пройдя навстречу старцу, Сигизмунд вежливо проговорил:
- Что заставило вас, дорогой пан гетман, просить о встрече в столь ранний час. Большие краковские часы пробили только полдень.
- У стариков, ваше королевское величество, день начинается рано и заканчивается поздно. Нам не хочется тратить остаток отведенного нам времени на сон. Вы молоды и полны сил, и вам пока этого не понять, - ответил Замойский, немного склонив голову. - А привела меня к вам одна мысль, навеянная бессонной ночью.
- Я выслушаю вас, дорогой пан Ян, но вначале присядем.
Король приказал внести еще одно кресло, для пана гетмана, и поставить рядом со своим.
С трудом опустившись в него, пан Замойский прокашлялся, утерся платком и произнес:
- Благодарю, ваше величество, за оказанную мне честь!
- Сущие пустяки… теперь я внимательно слушаю вас.
- Мой вопрос к вам, дорогой король, будет простым, надеюсь, что и ответ тоже. Ни для кого не секрет, что союзный договор с Москвой был не совсем удачным для Польши. Ведя тяжелую войну за шведский трон с вашим братом, Речь Посполита одинока. Было бы гораздо лучше, если в лице Московского царя Бориса мы имели бы не только стороннего наблюдателя, но и активного союзника в этой войне на стороне Польши. Ни так ли, мой король?
- Несомненно, дорогой гетман, но, увы, - невозможно. Москва скорее примет сторону герцога Карла, чем мою!
Сигизмунду не понравилась постановка вопроса. Старик вольно или невольно обвинил его в использовании поляков в собственных корыстных интересах. Короля крайне раздражало, когда герцога Карла называли просто братом, делая ударение на их «семейные» разногласия. Заметил смену настроения Сигизмунда и гетман. Поняв, что перегнул палку, он поспешил продолжить высказанную мысль, чтобы сгладить ситуацию.
- Пока это действительно так, но, став зятем Бориса Федоровича, вы в корне измените позицию Москвы. Смотрите, что вы получаете: во-первых, прекрасную жену, - Ксения очень молода и красива; во-вторых, в качестве свадебного подарка будет пересмотрен союзный договор в лучшую для Польши сторону; и, в-третьих, наследник от вас и Ксении получит право на Московский престол в случае его опустения, как это случилось при смерти царя Федора.
- Дорогой гетман! - ответил король довольно холодно. - Я очень уважаю вас, и поверьте, всегда или почти всегда следую вашим советам. Но сейчас вы не правы. Коль вы открыли счет, «за», позвольте начать обратный отсчет, - «против». Таким образом, в-третьих. У Бориса есть сын, ему двенадцать лет, а у меня от покойной королевы Анны Ракуской есть наследник, Владислав, которому и перейдет, Речь Посполитая, если на то будет решение шляхты. Во-вторых, Москва уже договаривается с королем Дании, Христианом, о выдачи царской дочери за его брата, герцога Шлезвиг-Голштинского, Иоанна. Ну и, наконец, во-первых. Несоответствие веры, что является большим основанием и препятствием для меня, как истинного католика. Кроме того, я могу еще добавить, - Сигизмунд ухмыльнулся, подкручивая усы, - мне не нравятся московские паненки.
- Никто не заставляет вас менять веру, наоборот. Ксения, приняв католичество, как ваша жена, поможет святым отцам влезть в столь желанную для них Московию. Вы вернете себе трон своего отца и прославитесь на всю Европу как великий христианский монарх, приведший к стопам папы римского Московское государство. Повторите то, что когда-то сделал Владислав Ягайло с Литвой! - в свою очередь высказал аргументы коронный гетман.
- Борис никогда не даст дозволения на брак дочери со мной, и я со своим предложением окажусь в очень глупом положении! - не согласился с ним Сигизмунд.
- Сознаюсь вам, дорогой король, разговор я начал неспроста. Не далее как вчера, я имел беседу с посольским дьяком Московии, паном Афанасием. И он мне довольно недвусмысленно намекнул: Годунов сам того желает. Только хочет, чтобы инициатива шла от польской стороны.
- Ах, вот оно что! Значит, пан гетман, бессонные ночи вы посвящаете беседам с русскими! Польша - свободная страна, и я вам, как ваш король, не могу запретить встречи такого рода, но и потакать не стану. Вы полагаете, я поверю Борису? Он желает лишь одного: отобрать у меня Ливонию! Дорогой пан Ян, вы наверно забыли недавний проект вассального княжества Ливонского, который Годунов учредил вместе с Карлом. Только временные победы шведов остановили довольно прескверный для Польши замысел. Герцог Карл молод и глуп. Ему показалось, что он изловил фортуну за шлейф и все закончится в ближайшие месяцы или дни! - не на шутку разошелся король.
- Это далеко… точнее совсем не так, ваше королевское величество! - пытаясь все-таки изменить настроение Сигизмунда, настаивал на собственном мнении гетман. - Позвольте мне, бывалому дворцовому интригану, возразить вам. Я уже стар и, поверьте, многое видел на долгом пути.
- Нет, дорогой гетман! Ваше усердие привело к тому, что я уже согласился на подписание союзного договора без тех пунктов, где указаны прямые выгоды для Польши. Но Годунову мало! Он принимает у себя всех, кто бежит из Ливонии от моего гнева. Заметьте, бегут даже не к Карлу, а в Москву!
- В ваших словах, мой король, несомненно, есть доля правды, - согласился с ним гетман, - но только доля. Бюргеры городов, освобожденных вами от Карла, потому бегут в Россию, что поддерживали Густава - ставленника Москвы. Все было бы по-другому, приди вы в Ливонию добрым королем. Ваше величество же, помня обиды, стало наказывать своих подданных.
- Они уже были один раз моими подданными и предали своего короля! Хватит, довольно! - резко ответил Сигизмунд.
- Стало быть, ваше величество, вы не желаете рассматривать мой вариант дальнейших событий? - в последний раз осведомился гетман. - Может, все-таки предложить его пану Салтыкову хотя бы от моего имени?
- Ни в коем случае! Хватит с меня межевых споров! Сегодня определим общие границы, и пусть убирается ко всем чертям! Кстати, до встречи с русскими осталось три часа. Прошу оставить меня, пан гетман, мне нужно отдохнуть перед столь утомительной встречей.

3

Заключительную аудиенцию у короля Речи Посполитой перед отъездом в Москву, боярин Михаил Глебович Салтыков начал с главного...
Утром он получил, от дьяка Афони, донесение: в землях, принадлежащих князю Острожскому, объявился беглый чернец по имени Гришка и назвал себя царевичем Дмитрием Московским, якобы спасшимся от смерти в Угличе.
Потому, Салтыков, обменявшись с королем приветствиями и выполнив все формальности, присущее в таких случаях, именем своего царствующего государя, Бориса Федоровича, потребовал от Сигизмунда выдачи Москве самозванца Гришки.
Король выслушал посла и тут же передал вопрос князю Константину, присутствующему на официальной встрече.
На что Острожский, сделав удивленное лицо, ответил:
- Действительно, ко мне по весне приходили монахи с Киева, и один из них, кажется, говорил о Дмитрии, но называл ли он себя этим именем? Не помню. Поскольку они мне не понравились, я отдал приказ гайдукам: прогнать их из Острога.
На второй вопрос Салтыкова: что он думает о том, что сей самозванец сейчас находится в Троице-Дерманском монастыре неподалеку от Острога, князь ответил в том же духе:
- Монастырь служит приютом для многих странников, и я не могу нести ответственность за всех, кого обитель привечает! Но по приезду домой я обязательно учиню там обыск, о результатах которого отпишу своему королю. А сейчас, пан Михаил, пожалуйста, избавьте меня от столь унизительных расспросов!
После такого ответа князя Острожского, Салтыкову ничего не оставалось, как закрыть тему самозванца и перейти к вопросу спорных территорий в Северских землях. Но и тут ни к чему так и не пришли. Приглашенный королем для ответа Адам Вишневецкий доказывал, что земли, о которых идет речь, принадлежат роду Вишневецких.
- Еще отец мой, Александр, овладел ими, - говорил он, глядя на Михаила Глебовича. - Родитель отстроил на этих землях город Лубны. Право на владения утверждены сеймом, и Москва была согласна с этим до недавнего времени. Почему же я, Адам Вишневецкий, сын Александра, должен отдавать их Борису, царю Московии?
Король выслушал высокочтимого вельможу и предоставил князю Вишневецкому право самому решать спор с Годуновым и не вмешивать в него всю Речь Посполитую. Сославшись на либеральные законы польского государства, он объявил:
- Мы, король Польский и Великий князь Литовский Сигизмунд Ваза, в свою очередь, одобрим любое решение принятое обеими сторонами, каким бы оно не было.
На этом аудиенция, данная Салтыкову, была окончена. Напоследок Сигизмунд добавил, подкручивая усы:
- Послы могут отправляться в Москву, поскольку все вопросы решены настолько, насколько это вообще возможно.

4

В середине августа Михаил Глебович Салтыков и все русское посольство выехало из Кракова домой. Ни посол, ни дьяк Афанасий Матвеевич еще не знали о том, что Отрепьева в Дерманском монастыре уже не было.
По указанию князя Острожского, пан Гойский перевез его к себе: в родовое имение - Гощу, и передал в руки проповедника арианства, Матвея Твердохлиба. Поскольку сам пан Гаврила полностью разделял взгляды сего религиозного течения, то посчитал сие, весьма, полезным и для Гришки, с его двумя спутниками.
Перед тем, как покинуть обитель, чернец был одарен книгой от имени князя Острожского. Столь желанный подарок еще со времен встречи с князем в Остроге, Отрепьевым был встречен с восторгом. Открыв титульный лист, он надписал:
«Лето от сотворения миру 7110-го, месяца августа в 14 день, сию книгу Великого Василия дал нам, Григорию с братею с Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, нареченный в святом писании Василей; Божиею милостию, пресветлое княже Острожское, воевода Киевский».
Сам того не ведая, Григорий Богданович Отрепьев оставил потомкам память о себе, на многие столетия. Книга, случайно обнаруженная впоследствии в книгохранилище Загородского монастыря с добавленной, неизвестной рукой, пометкой к надписи над словом – «…Григорию»: «царевичу Московскому», стала предметом жарких исторических споров.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 17.12.2009 01:18:52
Просмотров: 2687

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.