Авторы онлайн:
Алексей Борычев
Олег Павловский

Свидетель Аджимушкая

Николай Спиридонов

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 8985 знаков с пробелами
Раздел: "Проза"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Однажды на большой перемене мой друг Вовка отозвал меня за угол школы, огляделся по сторонам, как заправский заговорщик, и раскрыл свой пузатый портфель.

– Зырь!

Из портфеля улыбался жёлтый в матовых отблесках человеческий череп.

– Ух ты! Где достал?

Вовка рассказал, что череп ему дал Серёга, который получил его от Шиманчика, а тот от своего приятеля, который нашёл череп в аджимушкайских каменоломнях. Поначалу каждому хотелось заполучить этот роскошный пиратский атрибут из романов Стивенсона. Но держать его дома было страшновато, к тому же возникали проблемы с родителями. И череп переходил из рук в руки, нигде не задерживаясь.

– Хочешь, отдам тебе? – предложил Вовка, – Матушка ругается. Говорит, уноси откуда принёс, чтобы в доме его не было.

Аджимушкайские каменоломни находятся в окрестностях города Керчи. Неподалеку жила моя бабушка, и я хорошо знал это место. Сухая холмистая крымская степь там сминается ложбинами, проседает котловинами. Среди выгоревшей от солнца жёлтой травы и серых каменных глыб, покрытых цветными пятнами лишайников, чернеют провалы и наклонные ходы, ведущие под землю. Раньше там добывали строительный камень. Дядя Володя говорит, что это отложения морских ракушек, поэтому он так и называется – ракушечник. Когда-то, давным-давно, на месте степи было море, и в нём жили ракушки. А потом, говорит дядя Володя, дно моря поднялось и стало сушей, и теперь мы здесь живём. Трудно в это поверить, но если поковырять камень, он крошится, и видно, что он действительно состоит из кусочков ребристых раковинок.

Вся старая Керчь, центр города, белые домики пригородов и окрестных поселков выстроены из этого камня. Но сейчас в Аджимушкае камень больше не берут. Когда дядя Коля строил свой новый дом на посёлке рядом со старым бабушкиным домиком, ему привозили грузовиком ещё не просохший ракушечник из новых каменоломен. Местные жители рассказывали о подземельях страшные истории, родители не разрешали нам ходить в катакомбы, но мы всё равно убегали туда играть в войну.

На первом ярусе каменоломен заблудиться трудно. Во многих местах в подземелье через провалы и узкие лазы пробивается свет. А на втором ярусе холодно и глухо. Там жутко. Сырая известковая крошка скрипит под ногами, и бесконечные разветвления одинаковых коридоров пляшут в луче фонаря. Подземные ходы тянутся на много километров, и если погаснет фонарик, тебе уже не выбраться на поверхность. На самом нижнем, третьем ярусе добывали песчаник, плотный и прочный камень, из которого построены лучшие городские здания. Отчаянные старшие ребята пробирались туда и находили патроны и ржавые винтовки без прикладов, которые съела подземная сырость. Во время войны наши дрались в Аджимушкае с немцами. Вот он откуда, этот череп. Интересно, наш он или немецкий?

Мама только охнула, когда я принёс его домой. Я вымыл череп с мылом, оттёр щёткой потёки глины, и он заблестел жёлтой костью. Череп казался страшным только на первый взгляд. При ближайшем рассмотрении удивляло его сложное и целесообразное устройство. Теменные, лобные и височные кости, плотно сшитые извилистыми швами, смыкались высоким куполом. Глазные впадины выложены изнутри гладкой костью, и тонкая перегородка разделяла впадину носа. А снизу он был покрыт симметричными буграми и выступами, изрыт вмятинами и гладкими протоками нервов и сосудов. Пустой и гулкий, с тёмным проёмом для спинного мозга, он походил на огромную раковину экзотического моллюска, покинутую хозяином. Единственным изъяном были зубы, бурые от въевшегося никотина, с чёрными дырами кариеса.

Он поселился в моей тумбочке. Там было много сомнительного добра: пятнистые обломки гранита, блестящие кусочки слюды и кварца, кораблики, вырезанные из пенопластовых рыбацких поплавков, рыболовные крючки и лески, позеленевшие пулемётные гильзы, зазубренные осколки авиабомб и алюминиевая ложка с фашистской свастикой.

О прошедшей через город войне напоминали бетонные коробки немецких дотов на Митридате, скелет старой аглофабрики, иссечённые осколками стены домов. И инвалиды. Слово «ветеран» не было в ходу по отношению к этим несчастным человеческим обломкам страшной войны. Сколько их было на керченском рынке и окрестных улочках в шестидесятые годы! У железных, выкрашенных зелёной краской ворот рынка сидел увечный гармонист, выложив перед собой засаленную кепку для подаяния, и выводил хриплым надрывным голосом под переливы ладов:

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт...

Горлопаны и матерщинники, до черноты прожаренные крымским солнцем, они задирались у пивного ларька, дремали в рябой тени акаций, и приторговывали на рынке всякой хозяйственной мелочью – шпингалетами, дверными ручками, гвоздями и шурупами. Кто без руки, но всё же на своих двоих, а кто на костылях. Безногие ездили на самодельных деревянных тележках, посаженных вместо колёс на шарикоподшипники, отталкиваясь от земли деревянными чурбаками. Отец знал их всех. Если мы шли через рынок и у отца были деньги, он обязательно доставал рубль и давал кому-нибудь из калек.

– Лёня, зачем ты это делаешь? Он ведь всё пропьёт, – говорила в таких случаях мама. Голос её звучал напряжённо. Денег в семье постоянно не хватало.

Как много их было на керченском рынке шестидесятых, как незаметно и скоро исчезли они к семидесятым годам, переселившись на окрестные кладбища.

Шло время, и содержимое моей тумбочки менялось. Появлялись и исчезали пластилиновые солдатики, самодельные машинки на резиновом ходу, самострелы, самолёты и парашюты, магниты, окаменевшие кости древних китов, увеличительные стёкла, из которых мастерились микроскопы и подзорные трубы, а потом провода, паяльник, конденсаторы, диоды и транзисторы. И только череп проживал там постоянно. Когда родителей не было поблизости, я доставал его, ставил на стол и думал об этом человеке. Став постарше, я уже понимал что это череп нашего, советского солдата. Но у меня даже и мысли не возникало о том, что его можно вернуть во мрак, холод и сырость подземелий, в которых погиб тот человек. Он стал частью моего мира, свидетелем недавней истории земли, на которой я жил.

Когда я учился в средней школе, мне довелось повстречать живого защитника каменоломен. Через двадцать лет после окончания войны в каменоломнях открыли музей. Вышла статья в местной газете, и пионерская организация пригласила аджимушкайца на школьное собрание. Он не походил на других ветеранов. Те, что приходили к нам раньше, были в отутюженных офицерских формах с орденами и медалями, со звёздами на золотых погонах. Громкоголосые и напористые, они говорили об артподготовках, стремительных бросках, форсировании водных преград, о преодолении упорного сопротивления противника и овладевании населёнными пунктами. А этот сутулый дядька в поношенной гражданской одежде ничего не рассказывал. Он молча сидел перед классом и глядел на нас, пока пионервожатая разливалась о героизме и преданности защитников Родины. А после собрания я услышал в школьном коридоре обрывок разговора учителей, относившийся к нашему аджимушкайцу: «...один из шести, оставшихся в живых...».

Прошло немало лет, пока я вполне осознал, кем был наш тогдашний странный гость. И тогда мне стали понятны причины его молчания. Он был одним из советских солдат, попавших в окружение на керченском полуострове в мае 1942 года. Несколько тысяч человек, отрезанные от переправы на кавказский берег, спустились в каменоломни, чтобы продолжать борьбу. Отступавшие части ушли под землю без достаточных запасов воды, еды, медикаментов и боеприпасов. Почти для всех каменоломни стали братской могилой. Когда после пяти месяцев боёв немцы взяли каменоломни, они захватили в плен горстку вымотанных и истощённых бойцов. Один из этих солдат, переживший подземную осаду и немецкий концлагерь, пришел к нам на классный час через двадцать с лишним лет после окончания войны. Прошедший через ад, о чем он мог рассказать детям?

Потом я окончил школу и поступил в университет. А в 1973 году Указом Президиума Верховного Совета СССР Керчи было присвоено звание города-героя. И тогда началось. По городу развесили плакаты, лозунги и транспаранты. В новопостроенный аджимушкайский мемориальный комплекс автобусами повезли экскурсантов. Организовывались торжественные собрания и митинги, замелькали статьи в местных газетах, зазвучали по радио песни и стихи московских поэтов:

Кто всхлипывает тут? Слеза мужская
Здесь может прозвучать кощунством. Встать!
Страна велит нам почести воздать
Великим мертвецам Аджимушкая!

Моя бедная терпеливая мама много раз просила отнести его на кладбище. Но я почему-то считал, что он не принадлежит сухой и рыжей от окислов железа керченской глине. Закончив университет, я уехал работать в Россию, и там похоронил его в зелёном подмосковном лесу. И мне показалось, что он с облегчением лег в тёмную густую землю под корнями ясеня. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная.

© Николай Спиридонов, 2010
Дата публикации: 28.10.2010 03:20:09
Просмотров: 2923

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Юлия Чиж [2010-10-29 02:19:12]

опасалась, честно говоря. но - нет. по-человечески закончилось.

Ответить

Николай Спиридонов [2010-10-29 02:54:02]

Юлия, спасибо за отклик. Непременно по-человечески. Не всё, не сразу, но всё же.
С уважением, Н.