На цыпочках через тюльпаны

Максим Кутуров

Форма: Повесть
Жанр: Просто о жизни
Объём: 180551 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Повесть написана в полудневниковом стиле от первого лица, где я ставил упор, на чувствах и переживаниях героя, на мелких деталях и штрихах, старался писать более раскрепощенным подростковым стилем.
Действия разворачиваются в безымянном американизированном спальном городке в наше время. Главному герою, восемнадцатилетнему Феликсу Грину, из-за неизлечимой болезни отведено полгода жизни, которые он не в силах продлить.
Феликс живет вместе с семьей и младшим братом. Черты характера: эгоистичен, самонадеян, лидер, экстраверт.
На одном из посещений больницы он знакомится со смуглой девушкой Михаль, которой также отведено несколько месяцев. Беспомощность перед общей проблемой сближает молодых людей и ставит перед вопросом, что делать? Завести список желаний, последних дел, как об этом твердят жизнеутверждающие фильмы или же реальность жизни, как безденежность или страх, не дают возможности, например, начать путешествовать, или совершить какой-нибудь необдуманный поступок. Подростки понимают, что любое начатое ими дело в любом случае не будет доведено до конца. В данном случае смерти нет дела до того кто ты и чем занимаешься.
Поиск смысла приводит к религии, к помощи школьного психолога, к посещению собраний больных раком, составлению списков. Но истиной остается простая и банальная жизнь.

Про дно
Пространство играет светом.
Состояние схожее с погружением на дно бассейна. Сначала прыжок и полет длиною в секунды. До соприкосновения с водой жизнь на мгновение замирает. Кончики пальцев обдает холодом, он поднимается выше по телу. Закладывает уши. Задерживая дыхание, опускаюсь на дно. Открываю глаза – над головой блики солнца и проплывающие тела других ныряльщиков. Их очень много…

Про боль
Больно. Тяжело дышать. В груди спазмы. Слышу, как надрываются легкие.
Открываю глаза. Светло как в раю. Белый цвет стен давит на мозг.
Мрачные взгляды родителей пробуждают страх.
- Привет, – шепчу я. Во рту точно Сахара, перед глазами млечный путь, голова раскалывается, как кокосовый орех.
- Эй, смотрите, кто проснулся, - улыбается отец.
Он плакал? Мешки под глазами, осунувшееся лицо, щетина.
- Мы так волновались, - дрожащий голос мамы, который излучает серость, уныние или обреченность.
- Ну, как ты? – спрашивает папа.
- Хреново…
Пытаюсь вспомнить, что произошло.
День Рождения Троя. Я обещал сходить с ним на «Американские горки». Помню, переходили вместе дорогу, было жарко… и все.
- Трой, - ищу его глазами.
Брат с опаской подходит ближе, нижняя губа дрожит от страха и надвигающихся слез.
- Эй, мужик, ну ты чего? – пытаюсь улыбнуться.
- У тебя кровь из носа полилась, - мямлит он. – А потом ты упал…
Мозолю их взглядом.
- Он очень перепугался, - объясняет мама.
- А что случилось-то?
Сосредоточенная тишина.
Слабость. Внутри меня нехилая слабость, тяжело пальцем пошевельнуть.
Отец кивает маме, и она, взяв брата на руки, выходит из палаты.
- Пап, - зову я. – Что произошло?
Как необычно наблюдать за своим стариком. Никогда не вглядывался в черты его лица. У него, оказывается, так много морщин! Некоторые глубокие, на лбу, другие едва заметные в уголках глаз.
- Сын.
А сейчас его лицо выражает столько эмоций, будто внутри идет борьба с самим собой, он подбирает правильное слово, строит предложение. Кажется, седины стало еще больше, чем было три минуты назад.
У папы красивая рука, ладонь внушает уверенность. Ладонь. Внушает?
- … все будет хорошо, - едва слышно говорит он.
В отце меня всегда поражало его спокойствие. Чтобы в жизни не произошло он, каким-то чудом, умел сохранять хладнокровие.
Но не в этот раз…

Про ветку
- А когда ты умрешь? – как бы невзначай роняет Трой.
Сидит в моих ногах и крутит в ручонках игрушечного робота.
- Ты ведь умрешь?
Вопрос с надеждой в голосе? Или с иронией? С горем?
Он не понимает. Жизнь без опеки или назидания старшего брата, скорее всего, Трой станет взрослее, мужественнее.
- Умру, - сухо.
Бессмысленным взглядом цепляюсь за окно - яблоневая ветка царапается о стекло, просится, чтобы впустили в душную, пропахшую моей болезнью комнату.
- Когда? – уточняет брат.
- Скоро… а ты бы этого хотел?
Трой думает, даже перестает играть с роботом. У братишки серые глаза и черные волосы. И он весь такой черно-белый и невзрачный, до сих пор требует защиты, опеки. Слишком сосредоточился, а я зря спросил. Не надо было.
- Нет… - его наивная искренность.
Стук в дверь. Трой отвлекается и слезает с кровати.
Это мама.
Она не теряет надежды и пичкает меня философией жизни, просвещает религией, в которую на днях обратилась, чтобы выудить у сил небесных спасения. Заставляет меня двигаться, ходить. Убеждает себя, что мне это поможет. Очень хочется ей верить. Мама же не обманет.
- Ух, у тебя душно, - голос у мамы бодрый и мягкий.
Окно впускает внутрь холодной октябрьский воздух, заставляет меня подтянуть одеяло к подбородку. Холодно, жутко холодно. Иногда дрожь такая, что чувствуешь себя каким-то наркоманом. Даже сидя в ванной, я, временами, не могу согреться.
- Может, спустишься вниз? – спрашивает она, погладив Троя по голове, который уселся лазить в интернете. – Пообедаем вместе.
- О-кей, - неохотно соглашаюсь, только чтобы мама не расстраивалась.

Про девочку
Я в больнице и не свожу глаз с девчонки сидящей рядом. На ней нет лица, смотрит перед собой, тонет в собственных мыслях, обняв ноги руками, что-то ждет. На выцветших джинсах две большие дырки у колен обнажают смуглую кожу.
Напротив, у дверей палаты моя мама разговаривает с врачом и периодически кидает на меня взволнованный взгляд, как бы сообщая лишний раз: «Никому тебя не отдам».
Вчера она установила для меня особую диету: ничего жареного, никаких консервов, никаких, ничего, никаких… наивная у меня мама, поверит во что угодно, лишь бы я выздоровел. Как только она узнала о вердикте врачей, быстро решила наладить хорошие отношения с Богом.
Каждый день мать говорит мне, что выгляжу я лучше. А если буду стараться и думать о хорошем будущем, буду сам себя настраивать на все самое лучшее, то болезнь отступит. Господь не позволит забрать непорочную юную душу. Восемнадцать - это так мало для смерти или, наоборот, слишком много.
Девчонка вздыхает и скучающим взглядом блуждает по больничному коридору, на мгновение задерживается на моей матери, наверное, делает про себя какие-то выводы.
Она поворачивает голову в мою сторону, но, как только встречается со мной глаза в глаза, в смущении отворачивается.
Хочется поздороваться с ней, услышать голос, утешить. Актер-то она не ахти, волнение налицо, хотя может и не старается его скрыть.
Время влияет на мироощущение, сейчас мы вдвоем с этой девушкой его торопим. Минуты в ожидании тянутся вечность, и находиться в больнице просто невозможно. Но, если остановиться и задуматься, каких-то полгода, покажутся короче чем эти минуты …
- Ну, а тебе сколько осталось? – такое ощущение, что в этот вопрос она вложила все свое умение незаинтересованности, будто мы два зека и она спрашивает, скоро ли меня выпустят на волю. Вопрос о смерти, в ее понятии, должен стать таким же обычным, как вопрос о погоде.
Никак не отвечаю.
- Извини… - шепчет она и мирится, больше не принимать попыток завязать со мной разговор.
- Полгода, - отвечаю я, сглотнув, потому что во рту сильно пересохло.
Пауза. И она снова с новым вопросом:
- Боишься?
- Не знаю, – мне удается сказать более безразлично, чем ей. - А ты?
- Очень…
Я подсаживаюсь ближе и обнимаю ее за плечи.

Про дерьмо
Как это глупо!
Глупо, что какие-то чувства вдруг появляются перед непосредственным концом жизни. Зачем это все нужно сострадание, любовь? Раньше, я бы никогда не позволил себе обнимать совершенно незнакомую девушку, просто так, чтобы подбодрить, ну, если только не когда пьяный. В таких случаях я зачастую получаю от девушки по щам, так как веду себя совсем не как Ромео из книжки, а как пьяное быдло.
Никогда не уделял внимание таким мелочам, что кому-то может быть плохо. Вот, вроде, гляжу на человека, он идет, например, на работу, и полностью закрыт от меня. Его лицо не выдает никаких эмоций и понять, что у него на уме никак не смогу. Даже если очень захочу. А здесь. Может из-за того, что у нас есть общая проблема, решить мы ее не в силах, но как-то друг другу помочь возможно.
Маркером на листе А4 - буква Ж, за ней аккуратная И, потом З, Н, Ь и корявым, грубым, неотесанным почерком «ДЕРЬМО», три раза подряд «ДЕРЬМО». «ДЕРЬМО». «ДЕРЬМИЩЕ».
Я ей соврал, чтобы не показаться трусом, хотя можно было бы и признаться. В этом нет ничего постыдного. Ведь я боюсь. До нервной дрожи в коленках, до посинения боюсь умереть, не хочу.
ХОЧУ ЖИТЬ – за «дерьмом» пойдет. Может, раз пять напишу.
А потом упаду в кровать, обессиленный от безысходности. Упаду и укроюсь с головой одеялом, а сам буду слушать. Возможно, кто-нибудь из друзей обо мне вспомнит и позвонит узнать, как дела.
В комнату, со стуком и по очереди, заглядывают: мама, папа, Трой, папа, Трой. Снова, мама, мама, папа, мама, Трой. Я говорю им, что хочу отдохнуть, а, оказывается, отдыхаю третий день подряд.
И в таком же темпе пролетела целая неделя.
Ломит все тело, тяжело было дышать, шевелиться. Или просто лень.
Нередко за эту неделю, я вспоминал ту девчонку, с рваными джинсами у колен. Наш пятиминутный разговор, а потом длительная тишина, в обнимку. Но столько в тишине было красноречия.

Про прогулку
- Дерьмо, - Трой читает вслух запись на листе. Я сдергиваю с лица одеяло и смотрю на брата, он расплывается в довольной улыбке.
Трой уже давно вышел из того возраста, когда им все умилялись, но сам почему-то продолжал косить под несмышленыша. Главное, чтобы не заигрался, а то вырастет мамсиком.
- Пошли гулять, ты обещал показать мне плотину!
- Пф… - фыркаю я и, перевернувшись на другой бок, мямлю. – Ты ее сто раз видел.
Но брат и не думает отступать. Он садиться на край кровати и тычет пальчиком в спину.
- Да ладно тебе, пошли, - мой брат – святая простота.
- Ты видишь, я болею.
- Я тоже, - он демонстративно кашляет в кулак.
- Отвали.
- Я маме скажу. Ты с моего дня рождения обещал, - скулит Трой.
- Нытик, - усмехаюсь, не поворачиваясь в его сторону.
- Ну, пожалуйста.
- Нет! Мне тяжело.
- Ничего тебе не тяжело, тебе просто плевать. Я маме скажу, - выпалил брат.
- Говори, - так же угрюмо и безразлично отвечаю.
- Ну и умирай тут, - кричит Трой, бьет меня кулачком, и убегает из комнаты, хлопнув дверью. Сейчас придет мама или папа.
Или мама, или папа скажут, чтобы я погулял с братом, это пойдет мне на пользу. Пока еще тепло, надо выходить и дышать осенью.

Про плотину
Плотина – наваленная куча веток, пресекающая путь худенького ручейка в нашем лесу. Трой почему-то любит это место, да и многие дети его возраста часто тут ошиваются, так сказать, место сходки малолеток.
У брата есть любимое занятие, свое личное. Каждый раз как мы сюда приходим, он со скрупулезностью самого настоящего бобра находит новые ветви и аккуратно укладывает их на самую макушку уже большой плотины.
- Когда ты умрешь, я ее сломаю, - признается он, с гордостью рассматривая плотину, точно свое детище.
Когда Трой говорит о моей смерти - в последнее время все чаще и чаще - это выглядит по-своему смешно. Нелепо слышать такие заявления из уст младшего братишки, поэтому смерть кажется детской забавой. С Троем рядом мне не так страшно.
- Зачем? – спрашиваю, рассматривая плотину, она мне никогда не нравилась.
- Не знаю.
Глупый вопрос, глупый ответ. Вопрос, чтобы поддержать разговор, ответ, чтобы от него избавиться.
- Иди, играй, - отпускаю и сажусь на мелкую траву у толстенного дуба.
Трою и не нужен был повод. Кажется он рванул к своей любимице еще до того, как я что-то сказал.
Честно признаться, родители правы, на свежем воздухе чувствуется легкость, а в лесу так и вообще уверенность, что все это страшный сон и скоро он кончится. Тем более, сегодня на редкость теплый день.
По моей руке ползет пугливая божья коровка, часто-часто перебирает ножками по завитушкам и линиям на ладони. Путешествует от пальца к пальцу, потом набычивается, поднимает задницу и взлетает, теряясь из поля зрения. Кажется, она полетела направо. Смотрю в сторону - та самая девчонка из больницы, помахав рукой в знак приветствия, направляется ко мне.
У нее красная кофта с серебристой анархией, весело сверкающей на лучах осеннего солнца. На этот раз не рваные джинсы, а клетчатая красно-черная юбка, доползающая до самых пяток.
- О, привет, - тепло улыбается она. – Под деревом не занято?
Я подвигаюсь и смущенно отвечаю:
- Не ожидал тебя здесь увидеть. Как дела?
Она села рядом, облокотившись на ствол дерева, и вытянула ноги.
- Нормально. Твой брат? – кивает в сторону Троя, который как раз взгромождал новую палку на вершину плотины.
- Угу.
На этот раз молчать вовсе не хотелось. Но, как назло, все возможные темы для разговора начинались лейкемией и заканчивались ей же. И мне кажется, что девчонку мучило то же негодование.
- Угораздило нас, - тоскливо шепчет она, не отрывая взгляда от работы Троя.
- Да уж. Ты здесь недалеко живешь? Никогда раньше тебя не встречал, переехали недавно? – спрашиваю почти безразлично, пытаясь подражать отцовскому хладнокровию.
- Да нет, живу тут давно. Может, встречал, но не обращал внимания, мы, наверное, учились в разных школах, - охотно ответила девушка.
- Наверное.
Короткая пауза. Трой, точно древний шаман, плясал возле жертвенного алтаря, плотины. Смешно наблюдать за игрой брата, он здорово поднимает настроение.
- Знаешь, я хотела сказать тебе спасибо. Ты мне тогда очень помог, - тихо признается моя собеседница.
Немного смущаюсь, но ответа не нахожу.
- Кстати, как тебя зовут? – неуверенно интересуюсь.
- Михаль.
- Хм. Необычное имя.
- Не вижу ничего необычного, - смеется она. – Я родилась в Израиле, там это имя распространено.
- Ясно. А я Феликс.
Девушка отводит взгляд от брата и улыбается, так тепло и искренне, что я тоже улыбаюсь ей в ответ.
- Приятно познакомиться, Феликс, - как-то таинственно шепчет она.
Трой украдкой поглядывал на меня и Михаль и кидал мне якобы незаметные знаки, вызывая на щеках игру румянца.

Про точки
… - я ставлю точки.
Много точек.
Точки, точно сыпь, проказа, саранча! Они повсюду. Вся стена в маленьких точках.
Зачем? – Перемены. Селезенкой чувствую.
Из головы не лезет Михаль. Наше с ней знакомство, наверное, хорошо сказалось на обоих. Вернувшись домой, я чувствовал небывалый подъем, так хорошо давно уже не было. Но главное - удалось, наконец, забыть о болезни.
И лишь сегодня вновь ощутил то недомогание, терзавшее последние месяцы, ту тошноту, усталость и головную боль. В моей крови явно было пониженное количество хорошего настроения.
Но вот, в руках номер ее телефона,… точнее на руке, записанный красной гелиевой ручкой, чудом не стерся – знак? А набрать, позвонить, что сказать? – в мыслях точки. Я решил ставить точки до тех пор, пока не придет какая-нибудь идея.
«…»
До сих пор не пришла. Голова точно воздушный шар, либо лопнет, либо взлетит.
Стук в дверь.
Раньше родители не стучали, они просто входили, не боясь меня потревожить. Но зачем сейчас? Зачем надо стучать?
Отец. За это время он немного осунулся. Отрастил глупую бородку, которая кое-где была щедро истыкана седыми волосками.
Он обводит взглядом мою комнату, но по поводу запачканной стены молчит.
- Сын, может ты что-нибудь хочешь?
Весь прикол в том, что чем больше я чего-то там хочу – тем лучше. Если я чего-то хочу, значит, на то есть моя воля, стремление, цель. Поставленная цель, сугубо в родительском понимании, закаляет желание жить, ну и, конечно, по мнению мамы, Господь Всемогущий в кой-то раз не позволит забрать такое юное дитя. Мне приходиться выдумывать для себя нужду, чтобы родители не поднимали кипеша.
Однажды я отказался, так они зачем-то начали по очереди тащить в мою комнату все, что попадалось под руку. И с глазами игрока в покер отговаривались одними и теми же скупыми словами:
- Я думала, тебе понадобиться стакан воды.
- Телевизор в комнате пригодится.
- Книги.
- Цветы.
- Икона!
Странность века – исполнять желания умирающего человека. Зачем? Легче ему от этого уже не станет. Зачем, например, этим бедолагам покорять Альпы или прыгать с парашютом? Это не нужно. Мне точно. Хотя… постойте-ка.
- Пап, ты можешь дать мне денег? – интересуюсь, не отрывая взгляда от стены.
- Денег?! – озадачивается отец. Вероятно, он ожидал услышать что-нибудь другое.
- Да. Я хотел бы съездить в город…
- Так я тебя отвезу, - быстро реагирует папа.
- … один, - договариваю.
- Троя с собой взять не хочешь?
- Не горю желанием.
- Ну… ладно.
Иногда прямолинейность отца достигает своих высот и мне становится просто смешно.
Боже мой, да у меня семейка сумасшедших. Религиозная мамаша, сама уравновешенность отец и брат, который строит плотины по одной ветке за приход. А с другой стороны, ведь они стали такими странными из-за меня. Не то чтобы странными, непривычными. Даже другими. Чужими.
Отец отсчитывает купюры, мелкие купюры, а он их тщательно пересчитывает, старательно, и это меня в нем раздражает. Его нарочитая скрупулезность вообще бесит. Иногда посматривает на меня, на стену, вновь отводит взгляд. Вижу, что хочет спросить. Папа многое хочет разузнать, но решает не вмешиваться.

Про кафе
У нас в городке есть уютное кафе с невероятно вкусной выпечкой «Маленькая Франция». Это моя слабость! Если б я не занимался спортом, а потом и вовсе не заболел, то весил бы сейчас килограмм двести, не меньше, питаясь сдобными булками и пончиками.
Городок мой небольшой, пара школ, больница с онкологическим отделением, своим скучным центром и парковыми зонами. Уютно. Особенно осенью, сейчас в это время года все выглядит по-особому приятно. Может, еще и потому что это моя последняя осень? Вот, опять себе напоминаю.
В «Маленькой Франции» сегодня немноголюдно, даже свободен любимый столик у окна, который размещен весьма удачным образом. Рядом с ним стоит бронзовая мини-копия Эйфелевой башни, по прутьям ее пустили какой-то вьюнок, она-то и прячет заветный столик от посторонних взглядов. Мы с друзьями в шутку называли его «телочный стол». Стыдно теперь думать об этом, ведь именно сюда я привел Михаль, а на фоне других девушек она совсем не кажется телкой.
Это на меня совсем не похоже. Волноваться перед звонком, будто от него зависит судьба мира. Тем не менее. Я все-таки набрался смелости и позвонил ей, предложил прогуляться, посидеть поговорить. Она охотно согласилась, сказала, что нигде давно не была.
Поэтому теперь мы попивали кофе и в медитативном размышлении о жизни смотрели друг другу в глаза. Искали какой-то отдачи, сопереживания? На белых блюдцах попыхивали паром свежие круассаны с шоколадной и ванильной начинками. В атмосфере витал аромат расслабленности, подогреваемый пламенем одинокой свечи. И никому, ни официантам, беспорядочно сновавших между столами, ни круассанам не было до нас дела.
- Ты часто думаешь о смерти? – мрачно, даже грубо, спросила Михаль.
В последнее время меня прямо преследуют неожиданные вопросы, точно снег наголову.
- Угу, - отмахнулся я, сделав вид, что вопросу особого значения не придал. – Расскажи о себе.
Она усмехнулась.
- Быстро ты темы меняешь. А что ты хочешь узнать?
- Все, что сочтешь нужным мне рассказать.
…и она рассказала.
Знаю, звучит это, будто я нарвался, но было на самом деле интересно. В большей степени от того, что мы во многом с ней похожи. Оба доживаем свой последний срок и оба в это не верим и вместе застигнуты болезнью в самый неподходящий момент, хотя не знаю, бывают ли для болезней подходящие моменты? Как ни странно, но мне приятно, что я не один такой, это придает сил. Иногда я задавал вопросы, прерывая ее рассказы о родине.
- А почему ты не лечишься в Израиле? Там же очень хорошая медицина? – кофе давно закончился, а чашка в руках до сих пор согревала ладони. Странное чувство.
- Вопрос в том, что я вообще не лечусь, - призналась девушка.
- То есть как? – поднял бровь.
- А так. Для меня болезнь приговор еще с самого ее появления. Операция не помогла. Химиотерапия не на много задержала болезнь. Врач сказал - увы. Ну и собственно привет папаше, – словно заученный стих протараторила она, немного нехотя, а потом добавила. – А у тебя?
- Да уж. Примерно та же ситуация.
Правда глаза режет. Нет денег на сохранение здоровья и жизни, нет времени на поиски денег, нет жизни.
Михаль на секунду замолчала, а потом будто собралась с силами спросила:
- Как ты думаешь, как это будет?
Я моргнул два раза и переспросил:
- Что именно?
- Ну,… смерть… как? – неуверенно промолвила девушка.
- Понятия не имею. Даже не представляю.
Я врун. Врун в прямом смысле слова. Представляю! И для меня эти представления страшнее, чем самый жуткий фильм ужаса. Ведь раньше, в детстве, вообще считал, что бессмертен. Как можно умереть? КАК? В голове-то с трудом усваивается, я и сейчас не верю, что конец так скор. А с другой стороны, знаю, что осталось немного.
- Я читала, что мы будем чахнуть как растение, которое забывают полить водой. Настанет тот день, когда двигаться будет невмоготу. Все больше слабости, с каждым днем. Потом небытие, - монотонно прошептала Михаль, проделывая во мне дырку испуганным взглядом.
Ее голос настолько пропитался страхом, что я сам невольно сглотнул.
- Полгода, - продолжила она. – Это много.
- Уверена? – усомнился, даже чашка перестала греть.
- Еще бы. За полгода можно многое успеть. Мало, например, когда ты понимаешь, что самолет, в котором летишь, терпит крушение. Падает. Шанс выжить – один к хреновой туче. Каких-то несколько минут, а то и секунд. Бум. Тебя нет. Десять секунд на то, чтобы осознать неизбежность, еще десять вспомнить в жизни что-то важное, другие десять вспомнить близких людей, остальное время кричать, молиться, надеяться, ждать.
Она посмотрела на меня своими карими глазами, ожидая какой-то реакции. Каштановые волосы ежиком топорщились на голове. Везет ей. Плечи смуглые от природы, кто бы мог подумать, что она болеет?
- Э… Тебе никто не говорил, что ты пессимистка? – улыбнулся после короткой паузы, чтобы отвлечь.
Не бойся, детка! Все будет хорошо! Слышит ли она мои мысли?
- Так сильно видно?
- Угу.
- Говорили, - рассмеялась она.
Так мы сидели с ней вчера в «Маленькой Франции» пока улицу заливали дожди. Тонны воды обрушивались на наш маленький городок, того гляди затопит к чертовой матери, но не тут-то было. Тепло, исходящее от света одинокой ароматической свечи, что разместилась на центре стола, оно будто лечило и давало надежду. Глаза человека напротив, я забыл, что она тоже болеет и забыл, что болею я. Это был длинный вечер и хотелось, чтобы он никогда не заканчивался. Мы говорили и обсуждали целую кучу полезных или бесполезных вещей, но больше не возвращались к разговорам о болезни. Стоит почаще забывать о ней, а вдруг отступит.
А сегодня я молюсь.

Про Бога
Дорогой Бог. Я, в общем, никогда не молился и понятия не имею, зачем это вообще надо. Очень тебя прошу, если моя смерть так неизбежна, то, пожалуйста, сделай ее не очень мучительной. Можно я умру во сне? И Михаль тоже. А может, ей вообще стоит жить? И мне? Тоже.
Бог, зачем мы тебе там, на небе нужны? Или дьяволу в аду? Я в ад не хочу. Михаль проще, евреи в ад не верят.
Почему это случилось со мной? Зачем тогда я рос все эти годы? Зачем строил планы, чтобы потом сама мысль о планировании показалась смешной? Неужели я, или кто-то в моей семье заслужил такое?
Ты там заснул, что ли?
Я жить хочу! Понял? Ж И Т Ь Х О Ч У! Пошутили и хватит, ты же можешь… встань и иди, или там воду в вино…

Поднимаюсь с пола и отряхиваю колени, чувствуя себя идиотом. Разговор с Богом не принес никаких плодов. Он вообще на разговор видно не настроен. А жаль. Мне есть, что Ему сказать.
Через полгода такая возможность уже представится.

Про ужин
- А у Фела есть подружка.
С потрохами выдал, негодный засранец. И рожу скорчил, язык показал. Жаль, сидит не рядом, так бы отвесил ему добротный подзатыльник.
А это оказалось радостной новостью. Семья пришла в восторг.
- Как я рада, - призналась мама.
А чему радоваться? Главного-то они не знают.
- Ну, это как бы, не подружка, так просто общаемся, - отмахнулся я, почувствовав, как жар подкатывает к щекам.
Отец зачем-то подмигнул. Мама принялась убирать со стола грязную посуду. Только с моей тарелки снизу вверх улыбается толченый картофель с отварной котлетой.
- Феликс, надо поесть, - она направилась к кухне и уже оттуда крикнула. – Ну, расскажи нам о ней. Как ее зовут?
- Михаль, - ответил я. Кусок котлеты застрял в горле.
- Какое-то странное имя, - мамин голос приглушался шумом воды из крана.
- Она из Израиля.
- Гм, - хмыкнул отец.
Семья.
Отец следил, чтобы Трой съел горошек, поэтому иногда отрывался от вещания настенного телевизора и кидал строгие взгляды в сторону брата. Мама, рассказывала… она без умолку говорила. Говорила и говорила, как тарахтелка. Ее голос накрепко поселился у меня в голове. Он там обжился. Трой ковыряет вилкой тарелку и ноет, что наелся. У меня кружится голова. Тело точно не принадлежит мне. Такое ощущение, что я – не я.
- Мама я хочу костюм Железного Человека на Хэллоуин, - брат принялся ерзать на табурете.
- Перестань! Никаких железных людей, пока не доешь, - строго промолвил папа.
- А где вы познакомились?
- Трой! Ешь!
- Ну па-а-а-ап. Феликс тоже не съел.
- Она симпатичная? …
Их речи сливались в томный гул.
И тут… точки-точки-точки-точки…. скрип где-то там, внутри меня.
- Феликс? - голоса с дрожью, внушают недоверие, опасность. Они взывают меня по имени, а я хочу им ответить, но боюсь…
Кап, картофель разъедает красная жидкость.
Кап, котлета тонет в крови.
Кап, мысленно прошу остановиться кровь, не литься.

Про состояния
Семейный ужин закончился трагедией. На секунду мне показалось, что я умер, такое было необычное состояние, когда из носа без остановки сочилась кровь. И все, что чувствовал – это слабость, провал. Ощущал, как бледнел на глазах близких, улавливал суету родных, которая пугала не на шутку. Видел страх и слезы в глазах брата, а он так и не доел горошек.
Помню - яблоневая ветка опять почему-то царапала стекло, когда-то давно отец собирался ее срубить, только я не хотел. В детстве мне хотелось, чтоб прям на этой ветке росли самые сладкие и сочные яблочки. Почему-то такого никогда не было.

Про кровь
Мой лечащий врач качал головой и ругался, почему мы сразу не приехали, а ждали, когда кровь сама остановится. Папа ждал неправильно в отличие от мамы, когда из носа льется кровь, ни в коем случае нельзя запрокидывать голову, надо дать крови выход, иначе... Я не знаю, что будет иначе. Врачи не рассказывают о последствиях, они вообще народ скрытный, о чем бы я их не расспрашивал. Выудить у врача какие-то слова о своем здоровье равносильно пытке партизана в целях получения информации, о месторасположении танков!
В голове все звенит, заложило уши.
Пришлось делать прижигание. Столько из меня еще не лилось. Ватные тампоны не помогли, и теперь воняет горелым мясом. Отвратительный запах, а от того и тошнит.

Про методы
Интернет пестрит «Новыми методами» лечения лейкемии. Если раньше люди сразу ставили на себе крест, то сегодня процент выживающих неустанно растет. Читал про одного товарища, так он даже лет двадцать с лейкозом протянул. А другая женщина стала йогой и веганкой, она говорит, что ей это помогает и живет до сих пор.
Может мне тоже стоит заняться собой? Размять кости. Или разработать свой метод? Ежедневное поедание, например, апельсинов с молоком должно поднять тонус, повысить иммунитет и обеспечить мне здоровье на целые годы жизни.
Говорят, чтобы победить врага, нужно знать, с чем имеешь дело. Вот памятка на стену.
Лейкемия — клональное злокачественное (неопластическое) заболевание кроветворной системы. К лейкозам относится обширная группа заболеваний, различных по своей этиологии. При лейкозах злокачественный клон может происходить как из незрелых гемопоэтических клеток костного мозга, так и из созревающих и зрелых клеток крови.
При лейкозе опухолевая ткань первоначально разрастается в месте локализации костного мозга и постепенно замещает нормальные ростки кроветворения. В результате этого процесса у больных лейкозом закономерно развиваются различные варианты цитопений — анемия, тромбоцитопения, лимфоцитопения, гранулоцитопения, что приводит к повышенной кровоточивости, кровоизлияниям, подавлению иммунитета с присоединением инфекционных осложнений.
Симптомы лейкоза
Метастазирование при лейкозе сопровождается появлением лейкозных инфильтратов в различных органах — печени, селезенке, лимфатических узлах и др. В органах могут развиваться изменения, обусловленные обтурацией сосудов опухолевыми клетками — инфаркты, язвенно-некротические осложнения.

Воу! Стоп, что за фигня такая? Когда про себя читаешь – спотыкался на некоторых словах, не говоря уже о том, что вслух я эту гадость еле по слогам прочитаю. Если бы болезням не давали такие сложные названия, то лечить их было бы гораздо легче. А зачем все усложнять? Вот, что такое «Обтурация», например. Из всего этого бреда можно сделать один вывод: «Хрень какая-то с кровью, твои кровяные тельца белеют, а не краснеют, а надо с точностью наоборот. Или вообще никак не надо». А вот было бы классно, как в «Алисе в стране чудес», когда карты красили белые розы в красные, взять также и закрасить. Если постараться сильно-сильно, то они перекрасятся в красный? Скорее всего, у Кэрролла были тоже проблемы с кровью, иначе бы он не писал про красные розы.

Про крысу
Меня вырвало…
Само по себе не особо-то и важное замечание. Зачем обращаю на него внимание? Я вообще словно беременная тетка – каждый день тошнота, изжога, отрыжка, болят кости и болит вообще все, а настроение меняется от хорошего к плохому, так резко, что ненавидишь себя самого.
Ненавижу в принципе.
Эту стену, это окно, эту идиотскую ветку без яблок и пожухлые листья на ней…
Не так давно я видел, как машина задавила крысу. Пугливое животное зачем-то выскочило на трассу, где водилы в машинах неслись как в задницу подстреленные. Крыса почти перебежала дорогу, но у самого тротуара ее переехала черная Тойота.
Смерть зверька была отвратительной. Животное билось в конвульсиях. Возможно, крыса кричала или пищала что-то на своем, крысином, но я не слышал. А может она сразу умерла, а это были судороги? Мерзкий хвост дергался, задняя лапа поднялась. В какой-то степени мне стало ее жаль, хотя крыс терпеть не могу, такие они мерзкие. Но потом на нее опять наехали, и еще раз… и сотню раз подряд, вкатав грязно-рыжее тельце в асфальт.
…смотрю на этот разноцветный фарш, который я только что срыгнул, и он так успешно держится на плаву в унитазе и понимаю, что я ничем не хуже той крысы. Меня от нее ничего не отличает.
И страх, что моя смерть может оказаться мучительнее, чем ее, заставляет снова вырвать…

Про желчь
- Эй, Феликс, - в глаза врывается солнечный свет, из-за которого отворачиваюсь к стене. Отец будит где-то в девять. – Слушай, мы с мамой решили устроить небольшой пикничок, пока погода позволяет, можно весело провести время всей семьей. Как тебе? Поедешь?
Его слова, по идее, должны поднять меня на ноги и исцелить.
Не открывая глаз, бормочу:
- Не.
- Давай, поднимайся. Не надоело в четырех комнатах сидеть? Поехали, подышишь свежим воздухом, - отец просит с мольбой в голосе.
Мне лень и плевать на четыре стены, хоть десять. Настолько мерзкое состояние, что ничего делать не хочется, даже отвечать ему.
- Пап…
- Да.
- Езжайте без меня, - усилие над собой, чтобы ответить как можно дружелюбнее.
- Феликс, мама расстроиться…
В папаше меня всегда удивляла одна черта его характера. Если у него не получалось меня или Троя уговорить своими способами, то она сразу подключал сюда маму. Типа, например, чтобы Трой доел жратву до конца, отец обязательно подытожит – «мама старалась готовить» или «открой ротик, за маму, последний». Теперь вот «мама должна расстроиться». Не удивлюсь, если у себя на работе он тоже так говорит. Скидывает свои проблемы на плечи жены.
- …и чо? – задерживаю дыхание в ожидании ответа.
Папа молчит, наверное, чувствует какую-то вину. Я бы на его месте чувствовал, потому что он меня бесит. Не вообще, а прямо здесь и сейчас, своим присутствием. Внутри закипает злость из-за того, что он не может мне помочь! Просто сдался, не заработал денег на операцию. На кой хрен такой отец нужен?
- Сын!
Вот, теперь по ярлыку заговорил. Специально, чтобы выделить всю свою важность. Он старше меня, он отец, но у меня козырь в рукаве. Я умирающий сын.
- Пап, ты разбудил меня ни свет, ни заря! Я сегодня полночи проблевал. У меня ломит все тело, как у какого-то долбаного наркомана. Тут значит, вам приспичило устроить тупую вылазку к черту на кулички, чтобы пожрать бутербродов и поговорить ни о чем. Знаешь что? Иди к черту!
Он ничего не отвечает. Отец даже в лице не изменился, настолько он был волен. Что ж я сказал?
Дверь… Хлопок…
А теперь, обида, горечь. ЖЕЛЧЬ – вписалось между ХОЧУ и ЖИТЬ. Уместилось, прям прижилось. Мне стыдно перед папой. Просто он не вовремя зашел и не вовремя попросил. Я очень хочу поехать вместе с семьей на пикник, но понимаю, что могу все испортить. И наверняка, предки тоже это понимают.
Это сложно, когда рядом нет человека, который может подбодрить. А я как дурак ждал поддержки от друзей. С одной стороны прекрасно понимал, что никто не захочет связываться с больным, никому такая ответственность не нужна, а с другой. Разве я заслужил это? Почему? Куда делись Том и Курт, Хэлен, Дина, наша лютая пятерка, школьная гроза? Неужели в наших отношениях все было настолько наигранным, что теперь просто позвонить, поздороваться… Чего они боятся? Где они?
Хотя я все понимаю. Что толку от больного? Им бы не накликать на себя беду, вдруг я заразный?
ЖЕЛЧЬ – желтая-железная-ж-жирная, как крыса.
… преодолеваю себя и спускаюсь вниз.

Про цвета
Перед глазами проносятся зеленый и коричневый, иногда рыжий, красный, синий и серый. Так бывает, когда наблюдаешь в окно машины блуждающим взглядом, не концентрируешь внимание на мелочах, а просто отстраненно смотришь. Все смазывается. Дома, украшенные дорогой паутиной и пластиковыми скелетами, тыквами. Люди готовятся к шумным вечеринкам. Смазываются дороги, заборы и пешеходы. Все становится частью палитры взбалмошного художника.
Наша узкоглазая Хонда увозит меня далеко от привычной жизни, в место, где мне якобы должно стать лучше.
Бред века! Я уже ни во что не верю. Лучше мне не станет, даже в раю. Болезнь есть – мне с ней плохо, где бы я не находился, в каком бы положении не сидел и не спал. Хотя вру, когда я остаюсь с Троем, мне не так хреново, с Михаль лучше, надеюсь, что и ей со мной тоже.
По цвету это место за городом скорее зеленое от осенней травы, немного рыжее от упавших листьев и серое от моего безразличия к происходящему. Меня не вдохновляют нарезанные бутерброды с сыром, колбасой, собранные в корзинку огурцы и помидоры, вареные яйца и ветчину. Плевать даже не детские забавы Троя, когда он валяется по траве, а отец зачем-то его щекочет. Я как бы стою поодаль и наблюдаю за семьей со стороны. Неужели хороню себя заживо?
Брат воображает себя Гендальфом, ходит неподалеку от полянки, на которой мы разместились, с палкой-посохом, выкрикивает какие-то нелепые слова-заклинания и спасает видимых ему одному хоббитов от темных рыцарей.
Игра Троя увлекательна. Он точно увлечен, родителям нет до нее дела, они переговариваются между собой, а я сижу и пережевываю бутер. Ветер ласкает спину. Капюшон скрывает глаза, на мне любимая зеленая в полоску кофта, поэтому сидеть так вполне уютно.
- Как ты себя чувствуешь?
Как только я заболел, у мамы сразу выработались три основных вопроса. Первый, а он же главный: «Как ты себя чувствуешь?». Второй, не менее важный: «Тебе что-нибудь надо?». И третий, он даже не вопрос: «Сегодня ты выглядишь лучше».
Меня злит такая забота, но отвечаю немного черство:
- Нормально.
Честно, не хочется портить отдых.
- Феликс, а помнишь, как в детстве мы сюда приезжали? – улыбнувшись, мать ударяется в воспоминания. Тебе тогда было лет восемь, как Трою. Помнишь Питера?
Я помню. Питер - наш пес, я назвал его так в честь человека-паука, это был пушистый голубоглазый хаски. Когда мне исполнилось десять, его отравили какие-то придурки. В общем, в городе объявилась шайка дог-хантеров и мой верный друг стал невольным участником войны людей и собак, которую проиграл… его отравили. Еще я помню, умирая, Питер почему-то прятался от нас. Он хотел умереть в одиночестве, так умирают все животные. Странно сейчас вспоминать его.
- Да, - отвечаю.
Они много чего еще вспоминают из моего детства. Прямо скажу, настолько бредовые случаи, что становится действительно смешно. Например, когда я был маленький, то часто любил бегать голым из своей комнаты на кухню с криками: «пиписька». Из-за того что шепелявил, получалась какая-то «пипишка». Еще мама рассказывала, что, когда я родился, была очень жаркая погода, около тридцати пяти градусов, для нашего городка – это о-о-очень много. Не знаю, почему она это сообщила, но жара прям такая сильная была, что у двадцати восьми человек был удар и трое из них умерли. Вот ведь как, ты рождаешься, за счет страданий других, за счет смерти троих людей. Дебильный круговорот, видно сейчас пришло мое время кому-то дарить жизнь, что ж надеюсь, он проживет гораздо дольше и целенаправленнее чем я.
Ветер притащил одинокую, но дождевую тучу. Вода с неба смыла наше пребывание холодными каплями, загнав обратно в узкоглазую Хонду.
Бессмысленная вылазка на свежий воздух. Было паршиво.

Про дружбу
Вчера вечером видел друзей.
Когда мы возвращались с пикника, застигнутые дождем. Навстречу двигалась, с очередной тусовки в клубе, теперь уже неразлучная «четверка». Я вылезал из машины, весь такой хилый и бледный, посмотрел на них, а они увидели меня – кадр что надо. Режиссерам, каких-нибудь мелодрам, на заметку, чтобы передать все самые нелепые и смешанные чувства взгляните на лица моих друзей. В этих физиономиях было все: и грусть, и страх, и непонимание, и главное стыд. Они даже не пошли в мою сторону, а просто развернулись и поспешили убраться, как какие-то подлые предатели, хотя я их таковыми и считаю. Как можно забыть всю ту радость общения, что была. А я помню!
Например, в прошлом году на одной из вечеринок Том, а он у нас заводила, нажрался до таких чертиков, что пришлось его, потом тащить до дома на спине. Томова мамаша самых жестких правил, не потерпела бы вида своего пьяного отпрыска, дело могло закончиться скандалом колоссальных масштабов. Так как мы с Куртом были тоже не в лучшем расположении духа, то ничего умнее кроме как поднять его на второй этаж через окно, мы не придумали.
Нам повезло, тогда как раз оставалось несколько дней до хэллоуина и отец Тома забыл лестницу у крыши, не успел до конца развесить украшения. С Куртом мы кое-как перетащили ее к окну нашего друга, а она была очень тяжелой. Подхватили товарища под руки и втроем еле-еле взгромождались по ступенькам. Пьяному море по колено, как говорили потом девчонки, мы падали раза три и, не теряя надежды, поднимались вновь и вновь. В общем, после раза десятого покорения Эвереста, каким-то чудным образом очутились напротив окна Томовой комнаты. Оно естественно было закрыто, что могло еще придти в голову? Конечно разбить… Ох ну и шуму же было потом! Нас еще всем родительским составом отчитывали. А Тому досталось больше всех. Провел целый месяц дома, сидя под строжайшим домашним арестом с решетками на окнах, прям как в тюрьме.
И были грустные моменты. Когда у Дины случились проблемы с Джеком, нападающим из школы соседнего города. В нем Дина души не чаяла и к кому она приходила плакаться и жаловаться? А когда Курт подвернул ногу? Кто ждал его в травмпункте? А когда,… Черт возьми,… я не хвалюсь, просто не понимаю! Почему меня забывают? Я же еще не умер…
Просто не понимаю.
Мама их тоже увидела и сразу перевела на себя внимание. Вот, что значит настоящие друзья. Но теперь уже поздно.
- Феликс, посмотри, это не клещ у меня? – спросила она развернувшись ко мне спиной.
Я внимательно посмотрел, но там ничего не было.
Вот так выдуманный клещ навсегда отгородил от меня друзей.
- Нет, ма, - ответил как можно быстрее, чтобы не потерять их из виду.
А когда я посмотрел в сторону друзей, они повернулись спинами и поспешили в другом направлении.
Хотелось крикнуть им вдогонку что-нибудь обидное или просто окликнуть, поговорить, узнать как у них дела, какие новости. Но нет, они ушли, не оборачиваясь. И кажется навсегда из моей жизни.

Про Рождество
До Хэллоуина остаются считанные дни.
Отец взгромождает на крышу гирлянду, хотя Трой упрашивал его этого не делать, Выглядит глупо, потому что гирлянду вешают на Рождество.
- Ну па-а-ап, тут должна быть паутина, а не какая-то дурацкая гирлянда. Феликс, скажи ему, это же еще не Рождество, - брат, задернув голову, щуря глаза от слабого солнца, уговаривает отца.
Трой прав, если вести отсчет от Рождества, то остается еще меньше времени.
Отец, опасно балансируя на неустойчивой лестнице, цепляет, заранее распутанную и очень пыльную гирлянду. Она уже старая, а прочистить каждый плафон – нет времени. Сейчас его и подавно нет.
- Папа. Ну, а как же вампиры? Какой Хеллоуин без вампиров? – Трой топает ногой.
Вот-вот и у брата начнется паника, потому что все идет по не запланированному сценарию. Вообще, жизнь моей семьи – это, кем-то заранее продуманный сериал, с повторяющимися событиями. Может быть, мне так только кажется, и у всех такие же семьи? Но с моего ракурса отчетливо видно – ничего не меняется.
- Трой, не кричи. Смотри, мы же не будем снимать гирлянду вплоть до Рождества. Здорово, правда? Вот посмотришь через неделю. У всех дома, как дома будут, все уже давно снимут паутины, а у тебя наоборот – праздник, - папа пытается успокоить бесноватого сына, но не смотрит вниз, наверное, боится увидеть жалобный взгляд.
- Но, я не хочу такой праздник, я хочу другой, - на глазах брата появляются огромные, как две жирные жабы, капли слез. Три-два-один и он заходится в истерике.
- О Господи, - отец кряхтит себе под нос, но продолжает развешивать украшения.
- Феликс! – надрывается Трой, взывая о помощи таким жалобным голосом, будто умирающий лебедь.
Если ему дадут роль в какой-нибудь мелодраме, то братан с ней точно справится.
- Не будь маленьким, - говорю я.
Меня снова приземляет. Сейчас не Рождество, Хэллоуин.
Чем меньше дней до Хэллоуина – тем меньше дней вообще. Уже не полгода. А просто пять месяцев. Раздражает.
Тем не менее, я стою внизу вместе с Троем и смотрю, как отец украшает дом. Наверное, могу смотреть на его работу бесконечно, точно как на пламя свечи. В отцовском усердии чувствуется своя страсть. Любое неловкое движение и он может запросто свалиться с крыши и расшибиться насмерть. Но папа аккуратно развешивает украшения из года в год, чтобы Трой порадовался. Папа каждый день трудится на работе, чтобы наша семья жила в достатке, мама каждый день закатывает настоящие пиры, чтобы мы были сыты, она каждый день целует нас с братом, чтобы мы чувствовали ее близость. Родители хотят подарить мне радость, Трою радость.
А он не радуется. Трою не нравится гирлянда! Он хочет другой праздник.

Про Толстяков
Иногда мне хочется задушить своего брата. Сомкнуть ладони мертвой хваткой на его тоненькой шейке и глядеть в глаза до тех пор, пока он их не закроет. Бесит его нытье. Новенький костюм Железного Человека, даже шлем есть и все необходимые прибамбасы, сидит на брате как влитой! Класс!
- Пошли со мной! – не просьба, приказ.
- Ты уже не маленький, чтобы я с тобой ходил, иди сам с друзьями, - отвечаю и натягиваю наушники, окунаясь в переборы электрогитар и воплей любимых исполнителей.
Брату ответ не нравится, поэтому он забирается ко мне на кровать и пытается заглянуть в глаза. Приходиться выслушать его.
- Почему? Пошли!
- Трой, отвянь. Что пристал? Сказал же, не хочу.
- Ну, Фе-е-еликс! Что ты как какашка?! - брат скулит и визжит, действует на нервы, как заноза и поэтому мне хочется дать ему пинка. – Я маме скажу, что ты не хочешь идти со мной, и она тебя накажет.
- Я сказал, нет, - глубоко и напряженно вздыхаю. – Слушай, если тебе так надо, то иди сам, ты уже взрослый парень. Возьми друзей или там девчонок, нахреначте себе до жопы конфет, а потом ужритесь ими не доставая ни меня, ни кого еще другого.
- Ну почему у Кима Даггера сестра идет, а ты не идешь? – он почти плачет и его голос срывается на писк.
До полового созревания, по-моему, у всех мелких в голосе присутствует какой-то инфразвук, поэтому, когда они пищат, хочется уши руками закрыть или на худой конец прибить к чертовой матери.
Ох уж этот Ким, точнее его сестра, Бэтти, такая неприметная толстая и веснушчатая девочка, была редактором школьной газеты «Скул Дэйс» ушла из школы еще до моего ухода и у нее на то были веские причины. Презираемый всеми изгой. И я был одним из тех, кто ее всячески гнобил. Сейчас, просто эталон сестринства! Она нянчится со своим братом, как с собственным сыном. Восемнадцатилетняя толстушка идет с таким же толстым братцем затариваться конфетами и яблоками в карамели. Господи, в классе шестом или седьмом, я нашел у себя в портфеле записку от Даггер, в которой она расписала, что любит меня и хочет, чтобы мы были вместе. Еще, иногда после уроков она следила за мной до самого дома, я, конечно, делал вид, что не замечаю, бегущую за мной толстушку. Хотя не заметить было сложно. Кто еще мог так шумно задыхаться, догоняя меня, едущего на скейте между толпами людей. Удивительно, почему она не похудела?
О записке я поведал всему свету на следующий день. Зачитал перед всем классом на перемене. Как сейчас помню, с интонацией и выражением, точно стихи классика.
«Дорогой Феликс, ты мне очень нравишься. Я знаю, что я не такая красивая, как другие девушки нашего класса, но, пожалуйста, дай мне шанс, ради тебя я готова измениться».
Отчетливо помню ее глаза, как они наполнялись слезами. На тот момент я чувствовал небывалый подъем и адреналин, готов был горы свернуть, потому что Я в центре внимания, все восхищаются Мной. Бэтти тогда все уроки просидела в женском туалете, плакала. Теперь и вспоминать-то стыдно каким дерьмом я был.
С Даггер мало ребят общалось, по-моему в каждом классе есть свой изгой. А еще этот «Скул Дэйс», который все называли «Бэтти Дайрис». Все из-за того, что никто не читал статьи сброда ботаников, поэтому однажды толстушка осмелилась и опубликовала статью с чистосердечным признанием, как ей одиноко и плохо в этой школе, что никто ее не любит и как она всех нас ненавидит. Конечно же, весть о стенаниях Бэтти до людей дошла не сразу.… Но! Дошла. Однако, этот провал она восприняла гордо.
Да уж гиблое дело этот «Скул Дэйс», у нас вот был спортклуб «Джаст Ду Ит» со своим несменным лидером Томом. Футбольная команда и все дела с группой поддержки, где Хэлен и Дина две главные заводилы.
Теперь я понимаю, что поступил бы точно также как Бэтти Даггер. Написал бы своим дружкам, насколько они мне опротивели.
Ах да! Трой и его сопли, писк, нервные прыжки - сегодня целый набор.
- Вот почему она идет?
- Потому что она ради конфет идет, а не из-за Кима! – ехидно замечаю. – И я не сестра, усек?
- Усек! Ты не сестра, ты ублюдок, - Трой со слезами на глазах плюется и убегает прочь, так сильно хлопнув дверью, что трясутся стены. И откуда в нем с только сил?
А я остаюсь запертым в своей комнате с точками на стенах и не понимаю, а что мне мешает пойти с ним? Что я теряю? До Дня Всех Святых еще две ночи, может стоить еще немного помучить Троя отказами, а потом согласиться? Нельзя же получать все и сразу на блюдечке с голубой каемочкой. Я вот в его годы не получал. Он должен знать и «НЕТ». Пусть это будет братским наставлением.

Про Питера Пена
Слышу, как Троя отчитывает отец, чтобы он не лез ко мне. Бедолага. К отцу подключается мама. В последнее время они срываются на нем все чаще и чаще. Да, вообще, семейство понемногу слетает с катушек. Отец часто «задерживается», а мама… с ней все гораздо хуже. Начиная от громких всхлипов по ночам и заканчивая утренними молитвами, воскресными походами в церковь и самое страшное - антидепрессантами. Пьет три раза в день, утром, помолясь и перекрестившись, около часа дня под предлогом: «Ох, как я устала» и в десять вечера от скуки, потому что я, по идее сплю, Трой точно спит, а отца дома нет.
Никого кроме себя винить не остается, но как-то не особо хочется. Пусть будет что будет. Интересно, а у Михаль как? Как ее родители справляются? Скорее всего, эти евреи, вообще не думают о плохом, молятся на свою древнюю стенку, поют песни, играют на скрипке и картавят.
Смотрю на ее телефонный номер, записанный гелиевой ручкой на руки и чудом не стершийся, шепчу цифры, точно какое-то заклинание. И нисколько не сомневаясь, набираю.
- Привет, - взгляд падает на зеркало, в котором отражается здоровый и счастливый парень.
- Феликс, как дела? – отвечает Михаль.
- Отлично, что делаешь?
- Смотрю сериал, а ты?
- М, ясно. Ничего интересного. Слушай, а хочешь пойти со мной на Хэллоуин?
- В смысле? – спрашивает она.
- Ну,… эм… Наберем сладкого.
- А! Неплохая идея, я всего два раза так делала. В каком ты будешь костюме? – радуется Михаль.
А про костюм я и не подумал. Зачем он нужен костюм этот? Одного Железного Троя вполне должно хватить, но Михаль уже вовсю фантазировала.
- У меня есть костюм Венди, - охотно сообщает девушка.
- Какой еще Венди?
- Ну, Питер Пен, - поясняет она.
…
Мама очень удивилась, когда я попросил ее купить мне костюм Питера Пена, и некоторое время пребывала в каком-то праздном шоке. Просто Михаль взяла с меня слово, что я в нем приду, а я в свою очередь согласился. Ведь аргумент был в ее пользу: «Хуже не будет».

Про психологию
Я в зеленых рейтузах, в зеленой рубашке и в какой-то дурацкой то ли юбке, то ли еще в чем, на голове зеленая шапочка с пером, на ремне кинжал – вид у меня идиотский, натирает задницу и потеют подмышки. Зато отлично дополняет Михаль в голубой ночнушке и синих тапочках, позволяет держать ее за руку, а это радует.
У смуглой девушки теплая ладонь и совсем не похоже, что она скоро умрет.
Мы неспешно прогуливаемся по улице, встречая на пути всяких упырей и вурдалаков, и другую разодетую малолетнюю шпану. Из проезжающей мимо машины высовывается красное лицо пьяного старшеклассника и оповещает на всю страну, что я педик в таком наряде, а потом удаляется под качающий рэп. Перед нами мельтешит Трой с пакетом, ждет с нетерпением, когда уже можно приступить к самому главному моменту – фееричному пожиранию «награбленного» богатства.
Михаль прижимается ближе, через неудобную одежду пытаюсь почувствовать тепло и дрожь ее тела. Позволяю себе взять ее за талию и сбавить шаг, чтобы немного отстать от брата.
- А я думал, что евреи не отмечают Хэллоуин, - идиот. Бред несу.
- Не отмечаем, у нас для этого есть Пурим.
Михаль склоняет голову, не обратив внимание на пробежавших рядом с ней детей переодетых в вампиров, как на подбор.
- Что это?
- Праздник.
- Расскажи.
Как сложно вытянуть из нее хоть слово. Вроде мы идем вместе, я держу Михаль за руку. Но сама она где-то далеко, в своих мыслях.
- Ну, это древняя традиция. Мы шумим, веселимся, кричим, едим «Уши Амана», - скромно отвечает Михаль.
- Чьи уши? – усмехаюсь.
- Был один товарищ, который хотел убить всех евреев. Он был министром персидского царя Ахашвероша, который в свою очередь женился на еврейской девушке Эсфирь. Этот Аман оказался жутким антисемитом и обманом заставил подписать царя указ об истреблении всех евреев, пока тот гулял на своем ста восьмидесяти дневном пире. Аман кинул жребий, выпала дата, когда должно было случиться злодеяние, но Эсфирь вовремя об этом узнала и все исправила. Министра повесили на дереве как раз в назначенную дату, после этого весь иудейский народ ликует и радуется.
- Какой-то кровожадный праздник, - замечаю.
- Красивый скорее, шумный, - Михаль тупит взгляд на дороге и не смотрит в мою сторону. – Весь Израиль пьет.
Воцарилось молчание. Изо рта при дыхании вырываются маленькие клубочки пара. В детстве я представлял себя огнедышащим драконом, выпуская на волю из голодной клыкастой пасти клубы темного смога.
- Прикольно. А где ты в Израиле жила?
- В Хайфе, недалеко от моря, там классно, очень красивый город, - улыбка девушки заставляет меня глубоко вздохнуть.
- Это странно, вы бросили все и переехали сюда. Я бы, наверное, так не смог. Хотя, иногда хочется просто забыться и убежать, далеко-далеко отсюда. Хотя бы в Израиль, - делюсь своими переживаниями. Мы шагаем еще медленнее, чем делали это минут пять назад, покачиваем руками, сутулясь и наблюдая за нарастающей дорогой.
- Не так все просто, в Израиль бы тебя не пустили, - усмехается она.
- Это почему еще?
- Ну, ты же не еврей. Или у тебя есть корни?
- При желании можно найти.
Евреев в роду у меня отродясь нет не было. Более того, до болезни я считал себя антисемитом. Хотя, не знаю почему? Под влиянием друзей, скорее всего. Том особенно не любил евреев. Сгребал всех лузеров и неудачников под жидомассонский ярлык. Даже Бэтти, по его мнению, была еврейкой, хотя, на счет нее я до сих пор не уверен.
Как же все таки зависел от стереотипов, от мнения окружающих, от всего. И как сейчас мне стало наплевать.
Мы заворачиваем во двор дома школьного психолога Грега Терренса. Ох, и классный он мужик, вот по кому буду скучать после смерти. Терренс только-только получил степень по психологии и весь такой по жизни идущий с молодой женой и ребенком на руках переехал сюда года три назад. В школе его восприняли на «ура», девушки таяли от его взгляда, парни делились косяками, а иногда и гашем, потому что Терренс знал подход к подросткам. Тем не менее, психолог он офигенный, пару раз вел открытые лекции на тему полового созревания. Все пришли! Грег смог заставить стадо баранов себя слушать, меня в том числе. Такого еще не удавалось ни одному преподу. В его голосе было что-то волшебное, и все глотали эти устоявшиеся психо-штампы с такой заинтересованностью, что даже на тему пенисов и вагин никто не шутил. Мистер Терренс был одним из первых, кто узнал о моей болезни, кроме родоков, естественно. Он тогда оставил мне свой номер телефона, сказал, что если вдруг потребуется помощь или там, захочется поговорить, чтобы я немедленно позвонил.
Мистер Ти устроил у себя во дворе настоящее кладбище. Всюду разбросаны каменные глыбы и надгробия, кое-где выкопанные ямы, имитирующие могилы. Трою даже не по себе стало.
Мы стучим в дверь. Точнее долбим. Сегодня же Хэллоуин, ночь мертвых, поэтому и я, и Трой и даже Михаль, которая еще не поняла всех традиций праздника, громко орем и ломимся в дом.
А открывает нам беременная женщина с большущим животом, немножко сонная и уставшая, но счастливая. Жена Грега, кто это еще может быть?
- Вау, Питер и Венди, какая неожиданность, а это кто? Железный…
- Конфеты или баловство, - встревает мой брат, прерывая ее воркующий голосок.
- Но ты же супер-герой, как ты можешь отнимать у простых людей конфеты? – спрашивает она, посматривая на Троя так, что он ерзает на месте.
Трой хочет что-то ответить, но мозгов не хватает.
- Феликс, - узнает миссис Терренс. – Как я рада тебя видеть. Проходи, Грег наверху, он сейчас спустится. Трой, не убегай далеко, пошли насыплю тебе сладостей.
Парни школы были влюблены в миссис Ти. Так ее называли. Еще иногда ее называли Миссис Тити или Титьки, потому что, уж природа наградила и Терренсу реально вся мужская половина, не только учеников, но даже учителей, завидовала.
Мы проходим в полутемную, освещенную свечами комнату и рассаживаемся на кожаном диване. Немного страшно. Не знаю почему. Наверное, из-за того, что действительно рад видеть моего учителя. А это такая редкость, когда препод становится другом.
Михаль тоже волнуется, никто из нас не ожидал, что простая вылазка на улицу окончится посиделками в гостях.
О а вот и Терренс, с неизменной своей улыбкой, подкаченный и стройный, входит в расположение Михаль… Стоп… Уже?
- Феликс, она красавица. Я смотрю, ты времени даром не теряешь.
- Грег, - улыбаюсь и жму ему руку, - я рад вас видеть. Это Михаль, - знакомлю.
Моя подруга не отводит от него взгляда.
- Из Израиля? – удивляется Грег.
Откуда он все знает?
- Ken (Да), - отвечает девушка.
Грег, к нашему с Михаль удивлению переходит на иврит, которого я совсем не понимаю, а вот моя подруга приходит от этого в дикий восторг, даже не верит своим ушам.
Они перекидываются парой слов и Михаль, точно после бурной ночи блаженно вздыхает:
- Очуметь, родной речи лет сто не слышала, - радуется Михаль.
- Давно у нас? – спрашивает Грег, в том время пока его жена накрывает на стол.
- Уже шесть лет.
Небольшая пауза и школьный психолог приступает к главному:
- Ну, а у тебя герой, какие дела? Как сам? Могу поздравить?
Начинаю врать.
- Здоров…
- Ха! Я так и знал, что этот парень утрет нос всяким болезням…
Я соврал, потому что… Грег и так понял, что я вру, он также понял, что Михаль болеет и эту встречу можно расценивать как прощание. Но мне не хотелось портить праздничное настроение своими проблемами. Это никому не нужно. Немного грустно, возможно, он мог бы мне помочь, дал бы совет, направил на путь праведника-мученика или еще что, ведь Грег психолог и наверняка за его профессиональную деятельность находились и такие случаи. А почему я понял, что он догадался? Все легко. Когда мы уходили, он незаметно шепнул мне на ухо:
- Феликс, делайте все, что хотите! Но помни, что если нужна будет помощь мы рядом.
Ту же фразу мне сказал отец, после разговора с врачом.
«Тебе можно начинать делать что угодно».

Про последнее
Мы возвращаемся домой рука об руку и молчим. В основном от того, что наговорились за этот вечер сполна и тем больше не осталось, кроме одной:
- Феликс, а что тебе больше всего хочется в жизни? - наивно спрашивает Михаль, вытащив из размышлений. – Ну, последнее желание, чего бы ты хотел?
Она не джин и не президент – не исполнит.
- Не знаю, - пожимаю плечами.
- Честно? Ну, есть же, что-то такое, о чем мечтал в детстве? Или чего хотел сделать в жизни, кем хотел стать, когда вырастешь? – она вдруг затихает
Было. В детстве мечтал о железной дороге – подарили на Рождество. Еще мечтал о собаке – у меня появился Питер. А стать хотел снайпером – пока не случилось.
Думаю, тщательно взвешиваю мечты и желания, но ни к чему не прихожу. Как только понял, что времени нет, все желания разом испарились. Странно, я всегда считал, что должно быть как раз наоборот, должна появиться тяга к жизни, стремление, что-то делать. Борьба. А я…, кажется, сдался. Сразу опустил руки и перестал о чем-то мечтать.
- Скажи лучше ты, - обращаюсь к Михаль.
- Не, - смеясь, отмахивается она. – Это глупо!
- Да ну, сама разговор начала. Рассказывай, - настаиваю.
- Ну, у меня вроде как небольшой такой список есть, - мне кажется, она покраснела.
Во мне растет напряжение. Жар накатывает на спину.
- И какой первый пункт?
- Поцеловать тебя.
Трой долго после этого вечера дразнил меня, изображая поцелуи, вытаскивая язычок, расплываясь в смазливой гримасе.

Про пункты
Ноябрь набирает обороты и снимает с деревьев еще больше листвы. Совсем оголил уже мою ветку, а она, как ни в чем не бывало, не стесняется своей наготы, все ломится в мою комнату.
У меня на коленях тетрадь в клетку, сотни маленьких кубиков по пятьдесят миллиметров – сантиметр вместе. Лишь крайние не выходят за предел дозволенного, вполовину меньше.
Аккуратно пишу: «1)», делаю отступ на три клетки и продолжаю дальше:
«Я хочу…»
Заминка.
Смотрю на единицу и скобку, жду от них ответа. Молчат как партизаны.
Чего я хочу?
ЧТО хочу Я?
Я… - коварная буква путает до беспамятства. Вот, что значит, не иметь себя.
Хотя, ответ лежит под боком, он ранее написан на уже помятом листе.
1) Я хочу жить!
Неплохо. Дает какой-то стимул. Пусть и несбыточное желание, но все равно. Оно есть, а значит, есть к чему стремиться.
Ну, вот, предположим, я выживу, уцепился пальцами за гриву жизни и чудом вылез из задницы. Мне теперь придется как-то существовать в настоящем, строить планы на будущее.
2) Я хочу выучить…
Моя будущая профессия. Что привлекает? – музыка.
«…выучить» - зачеркиваю и пишу: «быть музыкантом, иметь свою группу и быть известным».
3) Я хочу облететь весь земной шар. Побывать в каждом уголке планеты, пожить с иностранцами, посмотреть на чудеса света.
4) Я хочу выучить французский, норвежский, китайский, русский…
5) Я хочу…
«Я хочу» - бегунком ведет меня по строчкам-клеточкам в пятьдесят миллиметров и мне это нравится.
Но, чем больше из меня изливается хотения, тем грустнее становится…
«Я хочу не болеть» – последний пункт.

Про веру
Во всем виновата мама. Это она позвала толстую монашку, которая якобы подготовит меня к встрече с Богом или наоборот, расскажет, как с ним не встречаться так рано и как Его найти в себе. Типа, если я приду к вере, то Бог обязательно излечит меня.
И имя ей Вероника, от слова вера, и она верит с самого рождения.
Отец настаивал, чтоб мама и думать забыла о всяких экстрасенсах и тому подобной белиберде, но все как всегда вышло по ее хотению. И Трою старая тетка тоже не понравилась, однако он мужественно просидел со мной первые полчаса и слушал весь этот религиозный шлак, каким она пичкала интерьер комнаты.
Даже мои трусы, кажется, пропахли ее набожным бредом. Она говорила медленно, растягивая слова тонким, будто простывшим голосом, а иногда так вообще замалчивала и вслушивалась в тишину. Если бы мне понадобилась психологическая помощь, я бы обратился к Грегу, ну уж точно не слушал советы пропотевшей и провонявшей толстушки.
Вероника рассказала мне историю несчастного Иова. Я ее давно слышал , когда ходил в воскресную школу. Странно, в те времена, моя мать была ярой атеисткой, а отец наоборот, и по его инициативе каждое воскресенье я просиживал часы в просторном церковном зале и слушал религиозные откровения, всякие библейские прибаутки на тему добра и зла. Начав читать Библию, открыл конец книги и расстроился – плохо закончилось, главного героя казнили, какая-то заваруха с предателями и серебряниками, а сколько в предыстории крови пролилось? А так вроде бы, все хорошо начиналось: игра со светом, пара хиппи в райском саду.
А теперь еще и эта история страдальца Иова.
Вопрос! Зачем Богу все это делать?
- Это испытание. Господь наградил тебя испытанием на веру. Веришь ли ты в Него? - она чуть не вознесла руки к небу.
Мама периодически заглядывала в комнату, проверяла все ли у нас хорошо. И согласно кивала головой, разделяя мнение старой Вероники.
У монашки грустные глаза. Заплаканный вид и кроме гнева, она еще вызывает жалость. На нее без слез не взглянешь, кажется, что Бог увел ее далеко в себя, будто она была по жизни забитой дурой и ни на что кроме эскапизма более не способна. Такое ощущение, что она уже при жизни летает в раю.
- Найди в себе силы принять Господа.
Я покорно пытаюсь их найти, даже закрываю глаза. Трой тоже ищет с раскрытым ртом, спит у меня на коленях. Брат впал в транс.
Кажется, верю. Странно, не смотря на всю жопу и мое отношение ко всему религиозному, верить в бога продолжаю. Да, делаю это не так как все, про себя, не хожу в церковь, не пощусь и не соблюдаю целую кучу ненужных и пафосных обрядов, но разве это нужно? У меня с ним особое отношение.
- Вероника, - шепчу, стараясь не разбудить братишку. – Что ты знаешь о Пуриме?
Монахиня подняла на меня удивленный взгляд.
- Что это?
- Это религиозный праздник, ты о нем не слышала? – удивляюсь.
- Нет.
- Хм. И ты не знаешь про Амана и Ахашвероша?
- Нет, - монотонно ответила она.
- Странно.
На самом деле ничего в этом странного нет. Меня больше поразило, что как можно вообще молиться одному и тому же Богу по-разному? Как вообще можно молиться? Почему Вероника, изучая Библию днями и ночами, не может уделить внимание другим религиям и не черпает оттуда бесценные знания? Неужели, Бог начинается с Ветхого и кончается Новым заветами?
- Я приду к тебе еще, - обнадеживает Вероника и опираясь на клюку уходит прочь из дома.
Провожаю взглядом ее тучное тело и молюсь Богу, чтобы она больше не приходила.
Господь, услышь мою молитву.

Про подход
Ноябрь подходит к концу. Одно утешение. Если на днях мне будет лучше, то я приглашу Михаль пройтись по лесу.

Про лес
Кроме любимой Троем плотины наш лес хранит в себе много разных историй и тайн. Например, одна из них. В двухтысячном, здесь орудовал маньяк-психопат-педофил по имени Кларк, который если не умер, то до сих пор томиться в тюрьме. Жертвами оказались девочки и мальчики от восьми до четырнадцати лет и среди них моя бывшая одноклассница Хлоя. Она была гордостью класса из богатой семьи, жившей как раз ближе к лесу. Умная девчонка, позитивная, добрая. Мертвых плохим словом не поминают… ну, разве что кроме Гитлера или других тиранов, они заслужили неуважение.
Так вот, этот Кларк подкупил Хлою мороженым, и она пошла с ним в лес. Странный поступок умного ребенка. Как она могла клюнуть на глупое мороженое? Может Кларк был гипнотизером? Или настолько вызывал, жалость, как Вероника, что отказ ему был равносилен предательству страны.
Вот здесь под деревом он нашли ее изнасилованное тело. А вот тут ее отрубленный палец.
Если пройти чуть дальше, вглубь леса, то можно найти мемориальный столб, возле которого всегда лежит много цветов и разных игрушек. Он точно обелиск, украшенный рунами – именами убитых – среди которых и Хлоя нашла приют.
Также, в лесу есть другое удивительное место. С другой стороны, раньше – очень давно, когда мама и папа были маленькими – жил резчик по дереву старик Мартин. Он-то и наградил наш лес волшебством. Нужно немного углубиться, то тут, то там на пути встретятся удивительные существа: тролли и эльфы, феи и гномы, тотемные столбы индейцев, вытесанные из дерева. Отец говорил, что при жизни этот Мартин был сварливым старикашкой. Он умер давно-давно, а его присутствие ощущается до сих пор, будто он живет в этих троллях и эльфах. Его создания давно поросли мхом и пройдет еще некоторое время от них, возможно, не останется и следа.
Мы прогуливаемся по чаще, подгоняемые осенним ненастьем. Крепко сжимаю руку Михаль. Еще крепче, чем раньше, чтобы она поняла, как дорога мне. Знает ли она, что здесь были убийства? Не буду ей говорить. Лучше скажу другое:
«Я тебя люблю», - только про себя.
Вот еще одна тайна, которую сохранит лес. История про меня и Михаль.
Лес, я обязан тебе за твои деревья, шелест сухих листьев, за твою пожухлую траву и бесконечно длинные тропы. Я обязан тебе всем, что у меня есть, за нежные поцелуи Михаль.

Про круги
Мама с силой вытолкала меня на собрание больных раком. Точно встреча анонимных алкоголиков.
Я сижу в плотном круге умирающих людей и вроде как считаю себя частью этого общества.
По мнению моих предков и лечащего врача, это тоже должно помочь справиться, в моральном плане. Люди, пока еще живые, поделятся опытом, как лучше бороться с болезнью, возможно, кто-то открыл секрет выздоровления и как раз на этой встрече раскроет тайну и подарит всем жизнь. Тем не менее, добрая половина больных, облысевших и без бровей, старающихся победить и других «волосатых», отказавшихся, типа меня, от лечения, сидели первые пять минут и смотрели друг другу в глаза.
Каждый из присутствующих, счел своим долгом познакомиться со мной, новичком, и порадоваться за мой столь смелый поступок, выйти хоть и в блеклый, но свет. Состарившиеся мужчины и высушенные и вымученные женщины улыбаются пожелтевшими зубами.
Все взгляды устремлены в мою сторону, люди ждут.
- Всем привет, я Феликс. Я не лечусь, врачи отводят в лучшем случае несколько месяцев, - говорю громко и внятно, хотя через усилие, чтобы не сорваться на крик, потому что голос покрывается дрожью. - Стараюсь не унывать.
Как странно, что сказанное, кажется, в пустую слово, может поднять мне и всем остальным настроение, подарить надежду. Моя вера в жизнь сыграла важную роль для этих людей, так же как и для меня.
Все аплодируют и поощряют.
- Добро пожаловать в семью, - усмехается старик, сидящий рядом, и похлопывает меня по плечу. – Я Густаф.
Мы жмем друг другу руки, от деда пахнет мылом. По-моему от всех стариков так пахнет. Надо запомнить запах.
- Очень приятно, - отвечаю.
Собственно, кроме нас с Густафом, тут еще восемь человек. И старик оказался прав, все эти неродные больные, кажутся названными братьями и сестрами по болезни. Точно семья.
- Феликс, мы рады с тобой познакомиться, я Майя, расскажи нам, чем ты занимаешься в свободное… время, - спрашивает одна женщина в парике с большими очками. Ее акцент на времени, заставляет всех сделать хоть что-то, поерзать на стуле, кашлянуть в кулак. Нет у нас свободного времени.
Не знаю почему, но свой рассказ хочется начать с Михаль.
- Ну, - без стеснения начинаю я. – Есть одна девушка…
Меня тут же поднимают на аплодисменты и сентиментальные вздохи.
- Ее зовут Михаль и она приехала из Израиля, - говорю медленно, окидывая взглядом всех присутствующих. – Михаль тоже болеет. И… м… это все странно. Мы познакомились с ней совсем недавно, в больнице и как-то сразу сблизились…
Они с вопиющей жадностью глотают каждое оброненное слово и фильтруют своими чувствительными детекторами.
- Тебе стоит позвать ее на нашу встречу, - сообщает парень, лет двадцати пяти в кепке с «I Love NY».
- Вполне можно, - задумчиво сообщаю. - Еще у меня есть младший брат, его зовут Трой и он реально помогает мне отвлечься от всего.
- Да, наши близкие – это святые люди, дай Боже им сил и терпения, - встревает Густаф.
Секта какая-то.
Еще чуть-чуть и мы начнем вызывать Баала и приносить в жертву девственниц. Ярлык больного раком, точно посвящение в братию или культ сторонников лысины, а она один из главных его элементов.

Про Кустурицу
Я бы отлично сыграл роль Акселя из «Аризонской Мечты», даже лучше Джонни Деппа. Потому что у меня есть мечта.

Про каждый день
Каждый день смотрю на список и ощущаю, как в душе зарождается уверенность. Просто чувствую, что я в чем-то уверен. Пока не знаю в чем, но это помогает двигаться. Хотя Михаль права, меня забывают вовремя поливать… точнее нас. И иногда это состояние, будто я овощ, выбивает из колеи.
Вчера она назвала меня своим парнем. Рассмеялся чуть ли не до слез, так это нелепо звучало. И она тоже хохотала. Мы сами себе не верим. Ну как вообще такое возможно? Нашли время, чтобы влюбляться. Столько было сарказма в этой странной фразе. Михаль призналась, что это был один из пунктов в ее списке – Завести парня. Как смешно, у меня был похожий – завести девушку.
Завести, звучит красиво по отношению к домашнему животному, а не к человеку.

Про автобус
Идем с Михаль к остановке, чтобы потом сесть на тридцать шестой автобус, который довезет нас до клуба под названием «Метан». Это злачное место, где зависают: вся молодежь, куча неформалов и отбросы общества, бомжи и наркоманы. Откуда я знаю? Года два назад мы тут с друзьями часто тусили. Михаль предложила рискнуть, это тоже было в ее списке. Никакого другого интересного места для риска я больше не знал. Если бы не было «Метана» и маньяка Кларка, то наш городок можно было назвать эталоном совершенства, с пряничными домиками, парковыми зонами, прудами, с умеренным количеством добродушных пенсионеров и детей.
В обнимку мы стоим на остановке. В спину неистово бьет ветер, так и хочет просквозить к черту, но мне все равно уютно. Михаль кладет голову на мое плечо и что-то про себя напевает. В такие моменты, и я и она забываем, что на самом деле болеем.
Автобус приходит спустя двадцать минут, к тому времени уже начался дождь, а в наушниках играет любимая музыка. Гитарный драйв заставляет волоски на руках подняться, прокатить с треском мурашки по спине, почувствовать затылком несуществующее теплое дуновение, будто кто-то сзади стоит и дышит.
Мы едем навстречу риску. Мы и так уже рискуем, потому что убежали из дома… и потому что выпили вина, которое мама купила на черный день. Эта привычка, что-то откладывать на черный день – самое глупое, что можно было придумать. Мама особенно любит перенимать глупые привычки. Например, она смотрит телевизор и обязательно грызет попкорн, который не особо-то и любит. Если она хочет рассказать анекдот, то непременно начинает смеяться из-за чего смысл шутки, потом не понимаешь. И мама откладывает на черный день все! Не только деньги, но и вино, консервы, сухофрукты, ткани, краски, шоколадки – такое ощущение, что готовиться к войне.
В полупустом автобусе, развалившись на последнем сидении, Михаль прижимается ближе ко мне и глубоко вздыхает.
Еще немного вина я взял с собой.
Там в кармане оно согревается от жара моего тела,… оно впитывает все больше градусов, впитывает красный цвет оставшейся крови, которая станет белой... и тогда я умру.
Михаль шмыгает носом, совсем скоро будет остановка к «Метану». Идти туда мы уже не хотим, потому что очень сложно подняться,… когда ноги не слушаются и когда вино играет в мозгу, когда чувствуешь, что вот-вот еще из-за одного поворота оно выйдет, наружу и когда ругаешь себя, что слишком много в твоем положении пить нельзя.
Проезжаем мимо «Метана».
Он остается за нами, брошенный и заливаемый холодным дождем, вместе с грязной и разгоряченной толпой неформалов, которая несмотря на погода спокойно курит у входа в клуб.
Мы рискуем, и кажется, летим. Вперед, навстречу неизвестности. Я не помню, что там дальше клуба. Кажется, облака и пирамиды, как в страшном сне. В детстве боялся пирамид из-за мумий, которые представлялись живыми и злыми.
Михаль вырывает чем-то красным. На секунду я думаю, что это кровь. Но это вино. Ее блюет еще, так, что она начинает плакать и звать маму. Но мама далеко, рядом только я. И меня из-за тоже блюет.
Водитель останавливает автобус. Кроме нас в нем больше никого нет.
- Чтоб вас сукины дети, наркоманы хреновы, - раздраженно гаркая, он неуклюжей походкой направляется в нашу сторону. Замечаю полуседые усы и толстое пузо, обернутое в синюю рубашку.
- Простите, - выдавливаю, обрыгивая пол несчастного автобуса еще раз. – Мы болеем.
- Я вижу, что вы к черту больные, - ругается водитель, но ничего не делает, а тупо стоит и смотрит, не знает как поступить. По его меркам мы совсем дети, он не может нас бросить. Скорее всего, он хочет вызвать полицию.
- Мамочки, - плачет Михаль.
Она утирает рот рукавом, размазывает слезы по лицу и часто глотает воздух.
- Феликс, мне плохо, - зовет она, в надежде, что я смогу ей помочь.
- Вызовите скорую, - прошу. – У нас рак.
Теперь я тоже плачу. Страх овладевает мной с такой силой, что, кажется, слышу голос смерти, и он зовет меня. Или это фантазия пьяного мозга?
Но толстый водитель не понимает.
- Если не умеешь пить, так и не берись, - он с ворчанием набирает номер.
Я проваливаюсь…
В тумане… длинною в минуты или секунды.
Больница.
Врачи в недоумении разводят руки. И называют нас глупыми.
Палата.
Но я вспоминаю, что они говорили мне: «Делай, что хочешь».
Медсестры.
Кровь.
Рвота и новый день. Доброе утро.

Про стыд
Редко бывает, но очень стыдно. Перед родителями, которые с волнением смотрят на меня затаив дыхание, точно вот-вот испущу дух. И волнуюсь за Михаль, как она? Где она? Зря мы напились.
За последний день я ничего не помню.

Про кариес
Вчера встречался с Грегом в холодном парке на зеленой лавке напротив маленького пруда, усеянного стаей жирных уток. Позвонил ему излить душу. Больше не могу, мне так страшно еще никогда не было.
Под постоянное кряканье я ждал его минут десять. Это у психолога это в крови. Насколько умный и сообразительный, настолько не пунктуальный, опаздывать – в его традиции.
Мистер Терренс подбежал ко мне с буханкой белого хлеба, в дешевых кедах и потертых джинсах, через плечо старый портфель, набитый книгами и трактатами по психологии. На его лице несменная улыбка.
- Так и знал, что будут утки, - восторженно отозвался он и сел рядом.
Грег не торопился начинать разговор. Психолог предоставлял мне возможность самому проявить инициативу, ведь это я настоял на встрече. Но как назло слова не лезли. Ни одно грамотно-составленное предложение не появлялось в моем мозгу. С чего начать? Сразу перейти к воплям, что не хочу умирать или упасть на колени перед ним и просить о помощи, разорваться и сделать невозможное продлить мое пребывание на земле хотя бы лет на пять… нет пять очень мало. Хотя бы лет на двадцать.
Мы сидели и кормили птиц. Было классно наблюдать за войной двух селезней из-за куска хлеба так быстро потонувшего, он никому не достался, разве что рыбам. Погода напрочь испортилась, частые порывы ветра заставляли поеживаться и содрогаться всем телом, от учителя это не утаилось.
- Я нам чая захватил, - сказал он и неожиданно полез в портфель.
В его руках появился маленький термос. Грег аккуратно разлил горячий напиток по пластиковым стаканчикам, которые он тоже удосужился захватить и один протянул мне.
- Зеленый с жасмином, - пояснил он и сделал маленький глоток. – Обожаю.
- Спасибо, - промолвил я.
Чай пришелся кстати. Сразу почувствовал, как согревающая жидкость разливается теплом по телу и постепенно унимается дрожь.
- Знаешь Феликс, - вдруг сказал учитель. – А ты особенный парень.
Сначала даже подумал, что неужели и он начнет вливать мне суп в уши, что я весь такой офигенный и смелый, борюсь за жизнь и бла-бла-бла.
- Не из-за болезни, - продолжил он, будто прочитав мои мысли. – Ты всегда был таким. Выделялся, казался старше сверстников, хотя был сорвиголовой.
Он взглянул мне в глаза и улыбнулся.
Я сидел как вкопанный, стараясь не проронить ни слова.
- Понятия не имею насколько тебе тяжело. Сложно, что-то посоветовать, когда не знаешь с чем имеешь дело.
- Мы с Михаль напились недавно, - эта фраза сама вырвалась у меня изо рта. - Мы заблевали автобус и нас спас водитель.
- То же самое бы сделал.
- Не хочу умирать, - вдруг сказал я.
- Понимаю, - ответил он. – Знаешь, я бы мог тебе сейчас сказать, что это наш удел, рано или поздно каждый из нас умрет и, что на все воля божья. Уверен, тебя сполна напичкали ненужной инфой.
Я сразу вспомнил Веронику.
- По глазам вижу, - рассмеялся Грег. – Вот что Феликс. Ты пойми, что я не господь всемогущий, хотя на его месте мир бы прокачал иначе.
Теперь рассмеялся я, а Грег продолжил:
- Не буду говорить – борись, ты смелый, крутой и сильный и все у тебя будет классно, потому что каждый день мы возносим хвалы небесам и так далее. Но, ты это и так сам знаешь. Единственное, посоветую не думать о болезни как о каком-то грехе или испытании, даже хуже, наказании, сосредоточь мысли на чем-нибудь меньшем. Например, - он почесал затылок. - Кариес. Маленькая черная дырка на зубе, когда есть – не сильно мешает, когда нет – еще лучше.
Вот так два человека на одну и ту же тему говорят совершенно по-разному, кто-то уверяет, что это испытание, а другой твердит о кариесе.
- А если дырка заболит? – спросил я и отломил кусок хлеба, который потом бросил в пруд, метко угодив по макушке одного селезня.
- Всегда можно запломбировать…
- А если пломба выскочит?
- Значит, запломбируем еще, на этот раз лучше. Нечего смеяться, между прочим, очень хорошая практика. Индийская…
- Правда? И как называется?
- Наименьшее зло, - процедил Грег и допив чай, выбросил стаканчик в мусорное ведро.
- А кто его придумал?
- Я, только что.
А потом Психолог делился школьными историями, рассказывал кучу разных небылиц о моем бывшем классе - последний год обучения я не застал. И этот вечер был лучшим вечером в моей жизни.

Про ночь
На протяжении всей ночи мне было плохо. Не может так из-за кариеса, ну не может просто. Я лежал, прикованный к кровати и ждал, когда все это прекратиться. Когда, наконец, организм, сдастся и перестанет хоть как-то реагировать на боль, закончит меня мучить.
Кости. Такое ощущение, что побили изнутри. Меня ни разу не били, обычно это был я. В школе, дрался за жизненные утверждения, за факты, за расу, за все. Теперь пришло время получить по заслугам.

Про зависть
Трой соскользнул с дерева и сломал руку. Первым к кому он прибежал плакаться был я. Растрогало.
И сейчас, сидя в уже привычной для меня больничной обстановке я волнуюсь за него. Ожидаю вместе с отцом, когда брату наложат гипс, пока мама находится с ним. Внутри всего колотит и не из-за болезни, по другой причине. Это страх, что оставлю братишку одного.
В коридоре душно. Туда-сюда, шмыгая белыми тапочками по ламинированному полу, бегает взбалмошная медсестра. Блуждающий взгляд ребенка с переломом пальца останавливается на мне. Шум приглушается. Но я вижу только медсестру и мальчика. Весь мир, как будто застыл в ожидании большого взрыва, мирового коллапса, столкновения с другой планетой. Живы: только медсестра, не теряющая смысла в работе и ребенок с гипсом, немного пожелтевшим, скорее всего сегодня будут снимать.
Моргаю. Все возвращается на свои места. Трой уже стоит напротив и улыбается, показывая загипсованную руку.
- Круто, правда? Я как Росомаха. Распишешься на руке?
Меня сносит. Так сильно, что я обнимаю брата и прижимаю к себе. Чувствую себя какой-то наседкой, квокающей над своим цыпленком.
- Эй, Феликс, ты чего? – отпирается он, покрываясь румянцем смущения.
А мне плевать, смотрит кто или нет. Пусть завидуют! У меня есть брат, у меня есть еще один пункт в списке: «Хочу, чтобы Трой был сильным».
П У С Т Ь З А В И Д У Ю Т. Я не потерян для жизни, не до конца. И напишу это черным маркером по стене. На всю стену, жирно размазано!
Внутри все горит от злости и счастья. Смешанные чувства. Я вообще наблюдаю за собой какие-то перемены. В зеркале вроде бы мое отражение, но ощущаю себя другим.
Ноябрь подошел к концу.
Четыре месяца и их не продлить.

Про поступок
- Я напишу, Трой – дурак.
Заглядываю в глаза брата и с насмешкой замечаю, как меняется его лицо.
- Ну не на-а-адо, - скулит он и вырывается. Его правая рука свободна, должно быть удобнее, но нет, Трой левша.
Мы в ожидании первого снега. Для меня он – последний.
Последний.
Я узнал о своих шести месяцах совершенно случайно. Подслушанный разговор отца и матери. Ее, материнские, слезы и сдержанные вздохи отца породили во мне ненависть и неверие в них. Прикинулся, что не расслышал, а на самом деле фраза царапнула сердце. Переходили с Троем дорогу. У него был День Рождения, а я со своими мыслями ничего вокруг не вижу и не слышу. С головой углубляюсь в пространство от октября до… а может семь? Восемь? На девяти – кровь из носа
Хотя, глупо это. Будто я не догадывался, что умру и мне вдруг открыли тайну. С другой стороны, надежда была, она есть до сих пор. Врачи уверяли, что все может обойтись и без вмешательства операции. Я начал проходить курс химиотерапии… в том-то и дело, что только начал, а выяснилось, что уже не успел. Промедление нескольких дней и остается считать дни до полного конца.
«Крутой Перец» - вывожу маркером.
Брат восторженно улыбается. Когда он придет в школу, все завистью подавятся. Поступок достойный мужика – сломать руку и придти учиться в гипсе. Будь он постарше, все телки были б его.
Совершал ли я достойные поступки? Не знаю. Может быть, когда забил мяч в ворота на последних секундах до окончания школьного матча – спас команду.
Хотя нет. Спасение команды не особо-то и достойный поступок, это была просто игра, где и не нужно было особых усердий, так как команда соперников была не сильная. Тем не менее, мы вели равный счет и как это зачастую бывает в фильмах, последняя минута, чтобы объявить дружескую ничью и мой гол расставляет все точки над и. Но, я ни разу никому не спасал жизнь. Не снимал котят с деревьев.
Было такое, когда пригрозил мальчишкам, обижавшим Троя, он в тот день дико хвастался, какой у него крутой брат. Только Трой не учел, что у его обидчиков тоже были братья, но мы с Томом и Куртом их вынесли как щенков.
Если уж говорить о поступках, то, например, съесть десять чизбургеров в Макдональдсе, а потом тошнить ими в туалете того же Макдональдса за поступок не считается? Не…
Или когда я…
Вот, теперь и не вспомнишь. Я не совершал достойных поступков. Что ж, хотя бы признаюсь с достоинством.

Про кресло
Встречи в этих «кружках солидарности», как я теперь их называю, настолько непредсказуемы, что боишься, иной раз зайти в просторную комнату и увидеть пустующее кресло, где когда-то сидел близкий или знакомый человек. На его место обязательно сядет кто-нибудь другой, и понимаешь, что так должно быть. Естественный отбор начался, люди меняются, а кресло существует гораздо дольше человека. И за это время, все настолько уже привыкли, что например, у окна справа, восседала тридцати восьми летняя Агата с раком груди, а теперь синева тканевой обивки мебели, еще раз напоминает о неизбежности.
Сегодня не пришел парень с кепкой «I love NY». На его привычном месте нет черной ленточки – символом смерти. Но, что-то подсказывает, что его я больше никогда не увижу. Никто не говорит, умер, не принято. Он, покинул нас, отошел, поднялся или просто устал. Но, тем не менее, все, сидящие тут знают, что жизнь продолжается.
И разговоры о простом счастливо-прожитом дне никто не отменял.
Например, Рэйчел с раком глазного яблока, под общий смех делится своими записями в дневнике, который она писала в десятилетнем возрасте:
- Привет дорогой дневник. Сегодня хороший день. Мама купила мне набор карандашей и красок. Я ей пообещала, что буду учиться рисовать. На самом деле, я поняла, что мама давно не делала мне никаких подарков. Привет дорого дневник, сегодня Сэнди сказала, что я толстая, хотя сама она весит килограмм сто, наверное. Привет дорогой Дневник. Только что посмотрела Крепкий Орешек. Люблю Тома Круза, он классный, когда вырасту, обязательно выйду за него замуж. Привет дорогой дневник…

Про смерть
У меня на руках тело Михаль. Я провожу ладонью по холодной коже и шепчу ее имя, прошу вернуться и дождаться меня. Мы должны уйти вместе.
Прижимаю ее голову к груди и нежно целую в лоб. Слез не хватит, чтобы высказать мою утрату, поэтому я молчу. Снежинки крупными хлопьями устилают наши тела, вырывая из реальности.
- Не-е-ет, - кричу я на весь лес, но он не отвечает мне эхом.
- Нет, - вторит мне Михаль другой интонацией. – Зачем так?
- А что тебе не нравится? – удивляюсь я.
- Ну, вот эти победоносные вопли совсем не к месту. Глупость какая-то, - усмехнулась она. – Они картину портят.
Репетиция смерти не менее важна, чем репетиция свадьбы, это ответственный момент, который должен пройти по всем законам жанра.
- Давай тогда я попробую? Покажешь как надо?
Ложусь на землю. Оголенные участки кожи соприкасаются со снегом. Смотрю вверх. Кроны голых деревьев раскачиваются как каланчи, размазывая ветвями фон серого неба, по одной из веток запрыгала белка. А я почему-то всегда думал, что они впадают в спячку.
На моем лице расцвела блаженная улыбка. Тело напряжено от страха перед неизвестностью, точно я на самом деле сейчас умру. Дыхание перехватывает, хотя чувствую биение сердца. Еще жив. Михаль склоняется над моим лицом и нежно закрывает глаза.
Я в темноте.
Нигде и ни в чем. Лежу в обнимку со своими мыслями. Это похоже на погружение под воду. Несколько лет назад мы с семьей путешествовали в Египет, там давали уроки дайвинга. И у меня получалось лучше всех, я сразу очутился под водой, держа инструктора за руку, иначе нельзя. Помню, подняв голову, видел, как солнце слабо проникает под воду, окрашивая ее своими лучами в зеленоватый цвет. У отца первое время вообще не получалось, не мог нырнуть, постоянно бултыхал ногами, поэтому как поплавок всплывал.
Погружение.
Отсчет, от десяти до одного, с перерывами на частые вздохи. Изо рта выходит душа… вылетает полностью. Руки покрываются сталью, ноги заполоняет свинец.
Горячее дыхание у моих губ, поцелуй возвращающий к жизни.
Открываю глаза.
- Я хочу тебя, - сказал вслух голосом наполненным жизнью.

Про суицид
Два раза пытался покончить жизнь самоубийством. И оба раза были из-за несогласия с родителями (с ними до сих пор с нехотением соглашаюсь), из-за одиночества, хотя я всегда был окружен друзьями, и самое последнее, из-за неразделенной любви к девочке по имени Лили, на образ, которой я онанировал – это все вместе как-то комом накатывало. И если бы не Михаль, то я продолжал бы онанировать на нее до сих пор.
С родоками как всегда целая куча заморочек, то им не так, это им не эдак и как вообще следует дальше жить, когда твои предки тебя не понимают?
Одиночеством страдал долго. Несмотря на наше неразлучное братство, я ощущал себя немного белой вороной, иногда хотелось послать всех к черту и быть волком одиночкой. Как в итоге оказался прав.
И Лили. Она была моим идеалом, который я лелеял и обожал с пятого класса. И если бы не ее лесбиянность, напрочь в ней засевшая, то мы были б отличной парочкой. Однако Лили с большими горящими глазами и сиськами что надо – лесбиянка. Причем такая, что в отношениях с девушками многим парням фору даст.
Но этого я не знал и порезал вены от неразделенной любви тупым ножиком, напоминание – маленький, едва заметный шрам на запястье правой руки, мама до сих пор не знает откуда. Сказал, что упал и порезался.
А вот второй раз моих попыток поквитаться с жизнью оказался весьма эффективным. Наглотался антидепрессантов. Целую горсть белых колес запил водкой и улегся под пыльной люстрой, подпевая песням Linkin Park. С утра родители с братом поехали на день рождения какого-то дружка Троя, поэтому я остался один. Целый день пребывал в напряжении, как если бы меня сдавливали тисками, хотя неудачное сравнение, тисками меня не давили. Состояние схожее, будто в автобусной давке. Дискомфорт длинною в часы и мысли о смерти каждые пять минут, толкающие меня сосредоточиться на антидепрессантах.
Меня спасли, потому что уходить из жизни я решил в домашней обстановке в своей комнате, в которую мама по случайности заглянула и застала меня, захлебывающегося в рвоте. По счастливой случайности они вернулись раньше, чем хотели.
По несчастливой случайности - да спасли, быстро довезли до больницы, благо находится она рядом и там, после целой кучи анализов и подхваченной язвы желудка, выяснилось, что у меня еще и рак. И, несмотря на все свои попытки уйти из жизни я хочу жить, а получилось с точностью до наоборот.

Про красавицу
- Эй парень, - Густаф подзывает меня трясущейся рукой и просит наклониться, чтобы что-то сказать. – Она у тебя просто красавица.
Михаль тоже решила походить со мной на эти встречи. Это на самом деле классно и вроде как даже закрепляет за нами статус парочки. У нас есть общее дело. Когда у человека с другим человеком есть, что-то общее, то это просто супер. И это супер еще потому, что помогает забыть о недугах и проблемах.
Михаль разговаривает с новоиспеченными товарищами по фронту, а я стою рядом с Густафом не отвожу от нее взгляд. Да старик прав, она у меня просто красавица.

Про тупых
Вероника считает, что я, как и многие другие – просто заблудшая душа. Но если каждый день буду восхвалять Господа Всемогущего, то болезнь от меня отстанет. Она дает слово и приводит в пример много уникальных случаев исцеления. Проблема в том, что верить на слово – не моя прерогатива. Уж такой я человек, пока не увижу факты – не поверю. Ни одного из тех счастливчиков, которых якобы вылечил Бог, я не знаю. Зато я знал Хлою, которой Бог не помог, знал моего пса Питера, знал Агату.
Но Вероника продолжает убеждать меня в обратном.
Ветка - спасательный круг, брошенный судьбой прямо в жир мировой монашки Вероники, в котором я утопаю.
Ветка без яблок, теперь уже и без листьев, до сих пор тыкается испещренной бородавками рукой в мою комнату. Бог пощадит ветку? Вряд ли. Дела Ему до веток нет.
Меня и это злит. Срываюсь и ору во всю мощь на богобоязненную женщину.
Почему они не понимают, что мне это не поможет? Какой к чертям собачьим Бог? Когда я болею, умираю…
Да это просто в мозгу, в голове не укладывается, что через какие-то там считанные месяцы меня не будет. Все изменится. ВСЕ!
- Послушай, пожалуйста. Тебе не стоит бояться, - она говорит, так, словно только что дух святой проник в ее тело.
- Заткнись, - кричу, срывая голосовые связки.
Какая же она тупая!!! ТУПАЯ-тупая-Тупая-тупаЯ идиотка, возомнившая себя всезнающей.
- Пошла нах*й. Пи*дуй отсюда, ты ничего не понимаешь.
Ее спокойствие заставляет меня прийти еще в больший ужас. Я уже давлюсь слюной, ожидая услышать вердикт – «Не рак это, а бес парня попутал».
Выдохся. Без сил лежу на кровати и глотаю слезы, в комнату с опозданием врывается мама и заклинает меня успокоиться. Но я, чувствуя прилив сил, переключаюсь на нее:
- Да как же ты не понимаешь! Я умру! Нахер мне ваш Бог сдался?
И в тоже время я чувствую себя гораздо выше обстоятельств, на голову. Мудрее… опытнее обеих женщин. Мама в слезах выбегает. Все происходит настолько быстро, что просто не успеваешь замечать мелочи.
Вероника садится ближе, стул страдальчески скрипит под весом ее жирной жопы.
- Феликс, - обращается она даже не ко мне, а будто в пустоту. – Мой муж умирал на моих руках.
Пухлые пальцы Вероники познали горе. Они ощутили, как человека покидает душа и обмякает его тело.
- Перед смертью он сказал мне…

Про цитату
«Умирать не страшно, не видеть тебя страшнее».
Пополнит коллекцию цитат на стене, среди черных точек.
Может Вероника права? Бог – это любовь?
Только больно черствая любовь.

Про прощение
- Эй, Феликс. Феликс Грин! – чей-то звучный голос окликает меня. Настолько знакомый, что становится немного страшно. – Феликс!
Ушел из дома побродить по украшенным под рождество залам торгового центра, учуять запах праздника. Здесь я тоже часто бывал, но в основном, почему-то один. Приятно осознавать себя в шумной обстановке. Толпы людей приходят, чтобы отдать целую кучу денег, отравиться фаст-фудом, назначают встречи и многое другое, но я в основном преследовал другую цель. Просто уйти от всего, что может связывать с реальной жизнью и ходить-ходить до бесконечности долго по этим тупиковым залам, встречать на пути разных людей, спускаться и поднимать по эскалатору, будто я герой фильма и это мой мир. Но в мой фильм, мою историю проникает неизвестный раздражитель.
- Как я рада тебя, - раздражитель подбегает и останавливается напротив меня.
Не могу поверить глазам.
- Бэтти Даггер?
Вот так встреча, уж кого-кого, а Бэтти в новом виде я вовсе не ожидал увидеть.
Окидываю ее взглядом и все равно не узнаю. Вместо той рыжей толстушки передо мной худенькая огненная симпатяга.
- Как ты… - начинаю, но тут же нелепо краснею.
- … похудела? – заканчивает она и смеется.
- Нет, похорошела, - исправляюсь.
- Спасибо, у тебя как дела?
Она натягивает модные очки на голову, как ободок. Внимательно смотрит на меня и ждет ответа. Знает ли?
- Как у ребят дела? – делает новую попытку завязать разговор.
Я понимаю, что стою, все это время с раскрытым ртом и молчу. Просто слова не лезут в голову.
- Хочешь кофе или перекусить? Пошли, угощаю, - смиряется она.
Поплелся как верный пес.
Мы садимся за круглый стол какой-то безымянной кафешки, Бэтти заказывает нам капучино и чизкейки.
- Я заплачу, - спохватываюсь так, будто током ударило и сразу прихожу в себя, немного отпускает. Просто передо мной Бэтти Даггер новая и чертовски хорошая.
- Да, - она махнула рукой. – Не страшно.
- Уже года два тебя не видел, - признаюсь так, будто в чем-то провинился
- Угу, а вот Трой у нас постоянно ошивается. Жаловался, что ты не хотел с ним идти на хэллоуин.
В ее жестах и интонации видится враждебность. Не могу понять она решила мне отомстить за то, что я с ней творил и какую боль причинял?
- Правильно говорит. Не очень хотелось.
Официантка расставляет напитки и спрашивает, чем еще может помочь.
- А что так? - усмехается она и подносит чашку ко рту. Точно неопытная актриса пытается сделать глоток, чтобы влага напитка заиграла на губах.
- Эй, может, хватит меня взглядом пилить? – добавляет Бэтти, помахав у меня перед глазами рукой.
- Извини, просто…
- Да, понимаю. Сама не верю, что получилось. Помнишь, какой жирной коровой была?
- Да коровой… в смысле не коровой. Я… - запинаюсь.
- Ой, да, будто это была неправда. Ладно, так чем занимаешься? Как жизнь? – Бэтти говорит с таким лицом, будто сидит в неудобной одежде и от того ее постоянно что-то тревожит, выдает беглый взгляд по сторонам. – Майк Вилсон сказал, что ты заболел и ушел из школы, почти сразу после меня. Что случилось?
Майк Вилсон, самый, что ни на есть, ботаник, с которым никто не разговаривал, разве что кроме самой Бэтти. Еще не хватало сейчас его увидеть в новом амплуа какого-нибудь миллионера качка.
- Э… - я краснею как помидор, но почему-то говорю правду. – У меня рак.
Бэтти быстро меняется в лице. Она молчит. Делает глоток кофе и со страхом в голосе переспрашивает, будто не расслышала с первого раза.
- Что?
- Рак костного мозга. Лейкемия.
С нее слетает улыбка и остается на лице только страх, только трепет и ужас. Она боится, что это заразно. И мне кажется, что она сейчас убежит.
Но не тут-то было, Бэтти сжимает мои руки и заглядывает в глаза.
- Боже… я… я не знала.
- Трой не рассказывал?
- Нет, ни разу, - она отрицательно мотает головой. Горжусь братом, он не болтун.
У Бэтти начинается беготня глаз по сторонам, точно она робот и только что столкнулась с неизвестной ситуацией.
- Черт, - она выдыхает, будто после длительного оргазма. – Но… как так?
Жму плечами, если б я сам знал?
- Вот это да. Честно признаться, я-то хотела тебя проучить сегодня. Выставить полным идиотом. Фильмов глупая насмотрелась. Думала затащить к себе в комнату, соблазнить раздеть и сфотографировать твой позор, - она замалчивает на несколько секунд, что-то обдумывая, а потом с новым вопросом. - Ты же не шутишь? Почему ты не лысый? – она с недоверием, как всегда, смотрит на меня и ждет объяснения.
- Да. У тебя на лице написано, что ты меня не простила. Я не делал химиотерапию и с этим не шутят, - немного обидно доказывать свою болезнь, когда кто-то не верит, но в данном случае у Бэтти есть все основания.
- Не делал? То есть… ты?
- Да.
Ну вот. Еще один человек, которому я говорю это в лицо. Но Бэтти не плачет, как это делали до нее мои родители. Она лишь с каменным лицом допивает свой кофе и тихо шепчет:
- И как ты справляешься? Ребята помогают тебе?
- Я сейчас ни с кем не общаюсь. Ну, разве что встречаюсь с девушкой…
- Ее не смущает? Точнее… это мило.
- Не особо, она тоже болеет. Мы друг друга стоим, - глубоко вздыхая опускаю взгляд в чашку с кофе.
- Ой…
Теперь мне говорить гораздо легче, когда собеседник знает о моих проблемах и я, как не прискорбно, ставлю его в неловкое положение, сразу становится проще.
- Да уж, - пыхтит под нос Бэтти, массируя виски пальцами рук.
Тишина, но я не хочу терять общения.
- Ну, а у тебя как дела? Что делаешь?
- Я то? – она никак не отоходит от шока. – Ну,…я поступила в колледж и сейчас веду колонку городского журнала «советы подросткам». Встречаюсь с парнем и…
Она замалчивает и что-то обдумывает про себя, рассматривая салфетницу, наверное понимает, что не время сейчас хвастаться своим праздником жизни.
- Работа в «Скул Дэйс» не прошла боком? – усмехаюсь я.
- Угу.
- Послушай, Бэтти, - беру ее за руку. – Я бы хотел извиниться за то, что творил в школе.
На этом можно закончить наш диалог. На последних словах и она не выдержала и разревелась в три ручья, прощая меня, прощая официантку, за то, что та нечаянно капнула ей кофе на полосатую черно-красную футболку, прощая весь белый свет и каждое живое существо. В это рыжей красотке есть много благородства, и она умеет прощать людей.

Про тюльпаны
Михаль скинула по скайпу песенку Тайни Тима, известного американского комика еврейского происхождения. У него нереально огромный нос, что делает его похожим на Губку Боба, к тому же тонкий голосок и умение играть на укулеле, ну точно Боб. А с другой стороны Тайни Тим – это точная копия пингвина из бэтмена, ну которого Дэнни Де Вито сыграл. Поэтому кажется, что он жуткий, но милый.
Песенка называется «Tiptoe through the Tulips», что в переводе: «На цыпочках через тюльпаны». Забавно, что Тим умер на сцене, исполняя эту самую песенку… или наоборот грустно.
Мне кажется это тонкий намек на толстое обстоятельство. Надо подарить Михаль букет тюльпанов.
Ну а пока:
"Tiptoe to the window, by the window that is where I'll be
Come tiptoe through the tulips with me
Tiptoe from the garden, to the shadow of a willow tree
And tiptoe through the tulips with me
Knee deep in flowers we'll stray, we'll keep the showers away.
And if I kiss you in the garden, in the moonlight, will you pardon me?
Come tiptoe through the tulips with me"

Про людей
Сегодня в «Маленькой Франции» много смеха. Откровенного и игривого, но уставшего. Такое ощущение, что это последний искренний смех в наших с Михаль жизнях. На улице, тем временем, воют ветры, и наш городок утопает в белых кружевах снега, а мы сидим в тепле и хохочем во все горло. А в вазочке на столе пестрят фиолетовые тюльпаны, согревая наши леденеющие души.
Игра в дедукцию.
Правила просты. Рассказываем и говорим о жизнях посетителей кафе. Предполагаем, какой будет сегодняшний день и что их может ждать в будущем, почистили ли они сегодня зубы, что посмотрели. Доходим с Михаль вплоть до цвета нижнего белья.
Например, та молодая парочка. У девушки ярке рыжие волосы и как это водится зеленые глаза. Линзы. Прямо закономерность – волосы рыжие, глаза зеленые. Она миленькая. Парень в очках с тонкой черной оправой и трехдневной щетиной.
- Его зовут Алекс, - утверждает Михаль. - Двадцать шесть лет, он журналист, судя по очкам – часто сидит около компа.
- Она Кристина, - шепчу я, наблюдая за, поглощенной друг другом, парочкой. – Ей двадцать четыре года и она работает в компании Avon.
- На нем красные боксеры с изображением Статуи Свободы на заднице, - Михаль облизывает губы.
На мне трусы с Микки Маусом на заднице.
- На ней нет белья, - шепчу.
- Как думаешь, у них что-то будет сегодня? Смотри, как Алекс смотрит на Кристину.
- Надеюсь, - отвечаю я. – Они превосходно смотрятся вместе.
Молодые люди о чем-то переговариваются. Мы не слышим, но сами продолжаем играть и нашептываем за них.
- О, Кристина! Свет очков моих. Меня повысили на работе.
- Как это здорово. Я тоже хочу поделиться радостным событием. Я бросила Майкла, чтобы навсегда остаться с тобой.
- Кто такой Майкл? – озадачиваюсь.
- Теперь уже никто.
- Отлично! Возможно нам… ну, вот, - досадно мычу. – Они уходят.
Мы провожаем их взглядом. По-моему они брат и сестра.
Еще сегодня в «Маленькой Франции» кроме сотрудницы Avon Кристины и журналиста Алекса мы повидали тучную женщину Грегориану Гардемарину, поедавшую два пончика одновременно, от чего весь нос Грегорианы был в сахарной пудре. Подружились с семьей Стоунхилл, брутальным папашкой из каменного века по имени Адольф и его златокудрыми дочурками Муси и Пуси, двумя подростками Николасом и Клаусом ребята кидались едой, а также с мистером Харди, который вызывал подозрение своими озабоченными взглядами и кушал сдобную булочку около пятнадцати минут.
Вообще, мы часто так играем. Придумываем людям несуществующие болезни, описываем их будущую смерть или рассказываем историю жизни, от момента рождения до сегодняшних дней. И все они, марионетки, предстают в новом свете. Яркими и безграничными, будто смотришь в колодец и видишь там размазанную палитру. Они становятся масляными всплесками, размытыми на старом холсте.
Глупо… на грани смерти, раз в жизни ощутить себя чем-то большим. Творцом, вершителям судьбы. Ведь кто знает? Может прямо сейчас где-то в параллельной вселенной, все прямо так и происходит?
И может быть там, болеем не мы с Михаль, а кто-то другой?

Про ссору
Мама долго ругалась с отцом.
Или отец с мамой.
Они оба срывали голос.
Трой прятался в моей комнате.
В последнее время крепкая семья рушится и причина тому одна. Я.
Лишние проблемы, достало уже. Неужели они не понимают, что не это мне нужно? Не поиск виноватого в случившемся, а другое. Быть ближе. Рядом… держать меня за руку… и обещать, что все будет хорошо, как они делали это раньше.
Хлопок дверью. Отец вышел на улицу. Слышу дребезжание мотора японочки Хонды. Вообще шуму от нее столько же, как и от любой другой хорошей иномарки, но сегодня я разаобрал отчетливый всхлип механической красавицы. Она разрывалась на части, так ей не хотелось отъезжать от родимого дома.
Шаги по ступенькам, Трой залез на кровать под одеяло, тут он в безопасности рядом со мной.
- Не умирай, пожалуйста, - скулит братик.
Он так и не понял, что значит смерть. А понял ли я? Ты есть - тебя нет. Параллели тоже нет.
- Не умру, - обещаю.
Вру.
- Правда? Поклянись!
- Клянусь.
ВРУ!
- Слово пацана?
- Слово…
…вруна.
Шаги приглушает ковер в коридоре. Чувствую, как мама стоит возле двери и ждет.
«Ну же стучи!» - мысленно прошу. – «СТУЧИ».
Слышу, как она заносит руку к двери, и проклинаю эту деревянную преграду. Но скрип половиц говорит об обратном. Эх ты, долбаный скрип. Ты спугнул заветный стук, который мы с Троем так ждали.
Брат уснул в одежде, а я перебирал его волосы и… Странные идеи посещали мою голову. Думал обо всем. Чего хотелось бы свершить. Под светом фонарного столба, который монотонно стучался в окно, я перечитывал пункты своего списка. Глупые несбыточные желания.
Отец вернулся домой уже за полночь. Возможно пьяный или уставший, а с другой стороны протрезвевший и отдохнувший.

Про верность
Это было ужасно.
Случайная встреча с друзьями на улице, подмороженной декабрьской погодой. С Михаль мы гуляли, держась за руки, как молодожены и разговаривали на самые, что ни на есть ванильные темы о любви и смерти, обсуждали многие вещи, которые могут обсуждать влюбленные друг в друга люди. Но как гром среди ясного неба. Из одного магазина неожиданно вышла Хэлен и застыла, завидев меня, смотрящего на нее. Она смущенно улыбнулась, как раз в самый момент подоспела остальная улыбающаяся и счастливая тройка.
- Ребят, - обратилась к ним Хэлен так строго, что они сразу заткнулись и уставились на меня, будто я привидение.
Михаль ничего не поняла, почему мы так резко остановились и замолчали и кто эти люди, ведь я никогда не рассказывал ей о своих друзьях.
Неловкий момент, в котором я чувствовал себя на вершине мира, а вот товарищам было стыдно смотреть. Я бы мог им помочь и пройти мимо, не сказав ни слова. Но я не мог сдвинуться с места.
- Феликс, - пропищала Дина таким тоном, будто ей яйца придавило. Единственное, яиц у нее нет. – К-как дела?
Я молчал.
- Как ты себя чувствуешь, старик? – вклинился Том, он любил перенимать на себя все внимание. Если у нас были проблемы с полицейскими, он всегда за всех отвечал, и каким-то чудом ему удавалось выходить сухим из воды. Но не сегодня Том, не получится.
- Скоро умру, - для меня это сказать, как отрезать. Я уже привык. Каждый день говорю себе это.
Для них слышать такое было страшно. Четверка совсем сникла. Им было стыдно, грустно и кажется, они стали себя ненавидеть.
- Чувак, - протянул Курт. – Нам…
Но я его не слушал.
- Знакомьтесь, это моя девушка Михаль.
- Привет, - улыбнулась Михаль.
Ребята с ней сухо поздоровались.
- Ну, а у вас как дела? Что делали?
- М-мы подарки ходили покупать, - пропыхтела Дина, а Хэлен уже пустила слезу.
- Классно.
- Мы сейчас в кино идем, может, хочешь с нами? Пойдем, посидим, - предложил Том.
- Не, у нас были другие планы, - неожиданно подала голос Михаль и обняла меня таким образом, чтобы показать насколько любит. Она умеет ставить на место неважных людей. – Развлекайтесь.
- Ясно, - Курт шмыгнул носом и кашлянул в кулак. – Э, мы можем, что-то сделать?
Старина Курт, безграничная доброта, смятая под эгоизмом Тома. Как какая-то пустышка или шестерка. Я, наверное, тоже был в его тени.
- Да, - улыбнулась Михаль. – Приходите на похороны.
Это был удар ниже пояса. У кого-то рождество сегодня не удастся.
- Ну, зачем вы так? – не выдержала Хэлен. – Мы же хотим как лучше.
- Почему вы перестали со мной общаться? – спросил я. – Почему бросили?
Они переглянулись. Будто искали друг в друге правильный ответ.
- Нам было страшно, чувак, - ответил Том и положил руку на мое плечо, наверное хотел показать, что несмотря на задницу, мы по-прежнему друзья. Черта с два.
Я ее убрал.
- Прости, - проревела Хэлен.
- А за что? – улыбнулся я. – Вы все сделали правильно.
Они снова переглянулись. Был приятно вводить их в заблуждения и просто мстить. Но с другой стороны жалко, наверное, это правда, очень страшно. Откуда мне знать?
Михаль крепко сжимала мою руку. В зимней одежде моя девушка была похожа на шоколадное мороженое – замерзшая и смуглая, в шапке-носке и перчатках с оголенными пальцами.
Им не терпелось закончить этот разговор, развернуться и уйти, как тогда. И дай им единственный намек на это, они как трусливые псы убежали, но не хотелось их отпускать, хотя, требовать ответа, как какой-то надзиратель, тоже занятие не из приятных.
- Прости нас, - Том опять предпринял попытки. – Мы, правда, были напуганы. Чел, а как бы ты поступил? Тебе бы не страшно было?
- Нет, - уверенно ответил я. – Иначе бы я не называл себя вашим другом.
На то были свои причины, уж что-что, а друзей я не бросал в беде.
Почти каждый из них, хотел что-то сказать. Это можно было понять по резким вздохам, по туповатым взглядам, устремленным куда угодно, но только не в мою сторону.
- Ладненько, мы пойдем? – Михаль решила взять ситуацию в свои руки. Она схватила меня под локоть и потащила. – А то стоять уже холодно. Рада была познакомиться. Пока.
Они промычали что-то неразборчивое, то ли скорейшего выздоровления, то ли просто сказали пока. Уже не важно.
Я не попрощался и даже не обернулся, но в глубине души всех простил. И мне было хреново. Я шел впереди, Михаль торопилась за мной. В груди что-то щемило так, что было сложно дышать.
Оставалось ускорить шаг, перейти на бег и убежать от них навсегда. Пусть их проблемы останутся с ними, и не будут касаться меня. Михаль нагнала меня и развернула, взволнованно посмотрев в глаза, она тихо спросила:
- Как ты?
Я не смог ответить. Я заплакал. Так тупо взял и разревелся как девчонка.
Как мне не хватает моих друзей.

Про субботу
Вечер пятницы. Михаль хочет поделиться со мной одним иудейским обычаем. Мы будем встречать субботу. Еженедельный праздник с заходом солнца в пятницу и до следующего дня. А мне кажется, что это удачный предлог познакомиться с ее родителями.
Звонок, похожий на трель колокольчиков. И спустя несколько мгновений передо мной открывается дверь этого двухэтажного, обитого молочно-розовым сайдингом, дома.
Говорят, если хочешь знать, как будет выглядеть жена в будущем – взгляни на ее мать. Я конечно о свадьбе не задумывался, хотя, что меня останавливает? Женщина, чуть ниже меня ростом, смуглая с черными крашеными кудряшками и улыбающимися глазами, растворяется в премилой улыбке, потирая руки влажной салфеткой. Михаль нас знакомит:
- Мама, это Феликс. Феликс, это мама. Рони.
Странное имя. Я такого никогда не слышал. Хочется прикусить язык, но назвать так парня. Даже Михаль – совсем не женское имя. Тем не менее, смотришь на ее мать и понимаешь, что перед тобой самая настоящая Рони. Наверное, все Рони именно так и должны выглядеть. Я немного сомневаюсь, по поводу своего имени. Скорее всего, Феликс – это такой богатый дедушка, похожий на старичка из монополии.
- Добрый день миссис эм… - замялся, понимая, что не знаю какая у моей девушки фамилия. Сколько мы уже встречаемся? Ого, а я до сих пор не в курсе. Наверное, какая-нибудь Кац или что-нибудь с окончанием –берг, -ман.
- Просто Рони. Проходи. Будь как дома, - она приглашает рукой проследовать в дом.
Гостиная - вазы с цветами, горшки с цветами, минимум мебели, максимум зелени и цветов и лестница на второй этаж. Из холодной зимы я совершил прыжок в лето с лестницей в небо. Наверняка же на втором этаже рай, там комната моей подруги.
- Михаль, будь добра помоги мне накрыть на стол.
Послушная дочь, несмотря на неизлечимую болезнь, ловко расставляет тарелочки. Улыбаясь, посматривает на меня, иногда подмигивает. Предлагаю свою помощь, но Рони советует присесть на стул и рассказать о себе.
Наверняка, Михаль говорила о моем недуге и я думаю, что матери эта информации не придется по душе.
- Чем занимаешься Феликс? – спрашивает она, расставляя на столе разнообразные блюда. – Кстати, вот это хумус. Советую попробовать, очень вкусная вещь, - между дела вставляет Рони.
Я начинаю рассказ с Троя.
- У меня есть брат, ему восемь лет, его зовут Трой.
Можно сказать, что у меня есть и мама, и папа и признаться Рони, что с ней я чувствую себя каким-то ребенком, хотя считаюсь парнем ее дочери.
- А почему с собой не взял? – спрашивает она.
- От моего братца бед не оберешься, - глупо улыбаюсь.
- Он врет мам, - встревает Михаль. – Трой, отличный мальчишка.
Только сейчас замечаю, что Рони говорит с акцентом. Мягкая «Л», не там где нужно ударения, но речь внятна и понятна. И Михаль тоже говорит с акцентом.
Я не нашелся ответом, единственное выдавил из себя непонятное и совершенно не к месту «угу».
- Как ты относишься к спиртному? – спрашивает ее мама, ставя передо мной бутылку вина.
Смиренно киваю головой.
- Здоровью не повредит, - подмигивает Рони. – Будь добр, - она протягивает штопор. - В нашей семье так не хватает мужчины.
Дырявлю штопором пробку, стараясь сделать это как можно аккуратно. Хотя зачем оно нужно ума не приложу, чего там стоит открыть бутылку вина? Вкрутил и вытащил. Чем сильнее я его вкручиваю, тем больше понимаю. Меня принимают в семью.
- Это так здорово, что вы дружите, - говорит она. – У Михаль с друзьями тут проблемы, - Рони поглядывает в сторону дочери и кивает ей.
- Ма, перестань, - смущается та.
- Да, уж ладно тебе. В школе так вообще катастрофа была.
- Серьезно? Она не рассказывала, - удивительно, я так мало знаю о своей любимой.
- Ну, еще бы она расскажет. Гордая больно, - она целует дочь, которая пытается от нее вырваться. – Мамино счастье.
На минуту я вспоминаю свою маму. С Михаль я ее еще не знакомил, да и сложно это. Она, почему-то всегда волнуется и кроме жеманных улыбок и расспросов о здоровье бабушек, матушек и тому подобное, больше ничего не может из себя выдавить. А вот Рони совсем другой случай, сама подает тему для разговора и умело его ведет.

Про молитву
Когда стол был накрыт, и мама Михаль выдала мне какую-то вязаную шапочку «кипу» я вдруг, ощутил беготню мурашек по телу. Свет был притушен. В воздухе летало ощущение едва уловимой тайны.
Моя девушка сидела рядом и сжимала ладонь, разделяя оставшееся тепло со мной. У южных людей тепла больше.
- Феликс, - обратилась Рони. – Каждый раз мы встречаем Шаббат молитвой. Я не буду настаивать, - улыбнулась она. – Но мы с Михаль будем рады, если ты прочитаешь ее вместе с нами.

Про предосторожность
Половину вечера мы посвятили всяким развлечениям. Рони с большой гордостью рассказывала про Израиль, наверное, добрую половину всего времени, что я был у них.
Иногда она спрашивала, и ее расспросы вгоняли в краску и меня и ее дочь. Скажем так:
- Ну. Вы предохраняетесь?
- Э! – Михаль даже подавилась, а я почему-то покраснел так сильно, что почувствовал, как загорелись мои уши. - Ма! Хватит. Ты меня смущаешь, - потом быстро перешла на иврит, а он для меня оказался какой-то тарабарщиной.
- Что случилось? Я мать и должна знать все про свою дочь. Не будь глупой, - засмеялась Рони, а потом якобы незаметно пояснила мне. – Стесняется.
- Мама, - моя подруга чуть не завизжала, что меня сильно развеселило. Всегда мечтал увидеть, какого цвета становится смуглая кожа, когда краснеет. Красного.
- Ладно-ладно, не кричи, - Рони хлопает меня по плечу.
Потом был просмотр немереного количества фотографий, маленькой Михаль, целой кучи фотографий… кучи фотографий. И такой же кучи в комнате моей девушки.
- Ты никогда не говорила, что увлекаешься фотографиями, - напомнил, разглядывая работы Михаль.
- Ты никогда не спрашивал, - она замерла, свесив надо мной голову и с нетерпением ожидала, когда я оглашу свое мнение.
В фотографиях мои познания ничтожно малы, да в принципе, как и в любой другой отрасли, однако, то, что я видел, было превосходно. Пойманная жизнь, переданные чувства и смех, и грусть. Без всякой постановки, без моделей. Никто не старался позировать для Михаль, а занимался своим привычным делом. Например, парень с букетом цветов, ожидающий опаздывающую девушку. На его лице волнение, немного страха вперемежку с легкой влюбленностью. Он еще не знает, что ему ожидать от этого свидания, он еще не решил будет ли встречаться с ней и дальше.
Или играющий на улице ребенок. Счастливый, не имеющий и малейшего понятия о враждебности мира. Ребенок не знает ни о болезнях, ни о лейкемии, просто веселится. И он даже не задумывается насколько это важный момент в его жизни, так спокойно играть.
- Ну, как тебе? – Михаль нависает надо мной, пока я сижу на ее диване и рассматриваю фотографии.
- По-моему, это замечательно, - отвечаю, почему-то затаив дыхание.
Что можно ожидать от такого расклада – ты, молодой парень, дома у своей подруги, вы наедине. Где-то на первом этаже ее мама читает книгу, попивая вино из бокала и ей совсем нет дела до нас. В комнате Михаль много разных подушечек и огромное зеркало, прямо напротив большой кровати. На стене плакаты любимых рок-групп, которым я завидую, потому что они каждый день видят со своих настенных пьедесталов как Михаль просыпается, протирает глаза. Они видели ее в разных позах и настроениях, счастливую и грустную, но главное здоровую.
В ее комнате все пахнет ей. Было бы, конечно, странно пахни тут скипидаром или навозом. Но этот запах меня возбуждает, вокруг летает химия. Чувствую напряжение в штанах. Да что уж, буду говорить прямо: - «У меня встал!» не на шутку. И по всем законам фильмов о любви мы должны уложиться прямо здесь и сейчас, отдаться в руки любви и счастья. Но пора уже привыкнуть, это не фильм, это жизнь. Мы оба очень устали. Обоим больно…
- Феликс я… пока не готова, - говорит Михаль, как бы прочитав мои мысли. – Прости.
Наверное, я глупец. Скажи мне так любая другая девица, давно бы ее послал с замечаниями: «Какого черта ты делаешь? Я уже возбудился, а ты не можешь? Да пошла ты». Или был глупцом, раз так говорил. Скорее всего, очень люблю Михаль раз отвечаю:
- Я подожду, ты не должна отчитываться.

Про праздники
С каждым днем я вижу в себе смерть. Она зарождается внутри и растет ежеминутно. Устанавливает позиции в моем теле, завоевывая отдельные органы и чувства. Вот, например вера уже страдает. А любовь и надежда крепнут.
С каждым днем я становлюсь все слабее. И это раздражает, потому что ощущаешь себя каким-то дураком. Но до сих пор ищу границу, между «хочу» и «не хочу»! Мне так страшно умирать, не поняв до конца жизнь. Не знаю, хочу ли я, что-то делать: прочитать какую-нибудь книгу, а может написать книгу, посмотреть фильм или сняться в кино и так далее. Или же наоборот ничего из перечисленного, только ежедневно увядать.
Нужно ли приниматься за длительную работу, когда понимаешь, что не окончишь ее? Это только великим композиторам или актерам позволительно, когда они умирали, а их недоделанные вещи славились потом на весь мир.
Но я не Моцарт, а мое последнее дело – не «Реквием». Сомневаюсь, что Моцарт вообще подразумевал о своей внезапной кончине, мне же было выделено предостаточно времени, чтобы переосмыслить, взвесить «за» и «против».
Потому и сижу, смотрю в окно на голую ветку и ни о чем кроме нее не думаю. За моей спиной стена истыканная точками, которые лишний раз напоминают о безыдейности моего существования.
Встаю. Спускаюсь вниз, прохожу мимо дремлющего на диване отца, на полу возле него разбросаны газетные листы. «Скончался лидер КНДР Ким Ир Чен» - пестрит заголовок, а под ним фотография вождя корейцев.
Направляюсь прямиком к кухне. Запах горохового супа-пюре, моего любимого, возвращает на мгновение к уюту, но быстро улетучивается, оставляя тело полым.
Мама неторопливо помешивает в кастрюле и смотрит какое-то ток-шоу.
Она не задумывается о Киме, потеря лица Северной Кореи ее ничуть не тревожит.
- Феликс, проголодался сынок? – с заботой спрашивает она, обратив на меня внимание.
Я покорно киваю, хотя совершенно не голоден. Мама не жалеет и наливает полную тарелку, достает хлеб и садится рядом.
Глотаю через не хочу, тошноту и слабость.
Мама листает каналы и останавливается на новостях, где ведущая с приятным лицом сообщает:
- Похороны Ким Чен Ира состоятся 28 декабря в Пхеньяне. Пост лидера страны возьмет его сын Ким Чен Ын.
И тут, выносит, примерно так же как в тот день, когда я увидел Троя с гипсом на руке. Будто отстраняюсь от происходящего, потому наблюдаю за собой со стороны. Оцениваю, делаю выводы и неодобрительно качаю головой в разные стороны.
Мама с гордостью, и с плохо скрываемым горем смотрит на меня и то ли плачет, то ли улыбается. Непонятно.
Тишина. Несмотря на разговоры о Киме, храп отца из гостиной. Редкая тишина, она не каждому человеку открывается. Мама ее тоже ощущает, мы с ней на одной волне.
- Мамочка, - чувствую, что к горлу подступил ком. - Я боюсь.
В руке ложка, гороховый суп жадно поедает мои слезы.
Мама обнимает меня, прижимает к груди. Я слышу стук ее сердце, и он меня успокаивает. Это, наверное, первый звук, который я вообще слышал, пока находился в утробе – был стук сердца матери.
- Не бойся, - шепчет она. – Я рядом.
И на этот раз никаких: «Господь не позволит». Мама рядом!
И я вдруг засмеялся. Меня просто пробило на смех… так это все глупо.

Про новое
Рождественские каникулы у Троя в школе. Брат рад до беспамятства.
Я больше не называю праздники «последними». Больше ничего «последнего» в моей жизни. Последнего – не существует в принципе. Нельзя войти в одну реку дважды. Каждое мгновение в жизни отныне Новое, Первое. Мы решили пригласить Михаль с Рони на праздник. Они с радостью согласились встретить Рождество. Надеюсь, что все пройдет нормально. Немного волнуюсь, переживаю за свое состояние.
Сейчас обычные вещи и дела кажутся просто непреодолимой трудностью, но я не сдаюсь. Обещаю это себе.

Про отца
Я не знаю, зачем сейчас это все вспоминаю, но раз уж вспоминается, то значит, имеет место быть.
Дело было так. Однажды всей семьей мы поехали на море. Трой тогда был совсем мелкий, года два, а у мамы еще были длинные волосы и Питер тоже с нами. В общем, приехали в самый штиль. Небо без единого облачка, палящее солнце, синее море, ничто не предвещало того, что случилось в конце нашего путешествия.
Отчетливо помню ту невесомость, когда лежал на воде спиной. Те нечастые волны, то поднимали, то опускали меня. Я нырял, доставая до самого дна, и удерживая дыхание настолько долго, насколько мог. Усаживался на желтый морской песок и смотрел сквозь очки на проплывающих надо мной людей. Мне тогда казалось, что никто меня не замечает, и я могу неожиданно возникнуть перед человеком и напугать его. Сидел бы на дне всю свою жизнь. Мечтал даже, что в будущем ученые сделают возможность наращивать жабры, тогда бы вызвался подопытным. Только Питер знал, где я, в своем мирке. Он гавкал и сновал у берега, дожидаясь, когда, наконец, вынырну. И завидев меня, пес несся навстречу со всех лап, пуская слюни в соленую воду.
Тем не менее, не успев толком отдохнуть, неожиданно налетел шторм. Поднялся такой ветрина, что наш пляжный зонтик откинуло далеко назад, и его потом пришлось искать минут десять, наверное.
Стало резко холодно, и все отдыхающие как один быстренько собрались и уехали. А мы почему-то замешкались и остались. Не помню, по какой причине, единственное, прятались в тени огромного дерева, держась друг за друга. Таких волн я никогда в своей жизни не видел. Папа держал меня за руку и всякий раз, когда на море с шумом обрушивалось на пустынный пляж, он хлопал меня по плечу и восторженно вскрикивал: «Феликс, ты видел? Вот так шибануло!». Он дивился чуду природы, точно ребенок и радовался всякий раз, когда стихия вновь и вновь показывала свою власть.
Тогда отец мне казался каким-то чудным, и я думал, что постараюсь забыть его ребячество как можно быстрее. Ну как можно? Такой педантичный и скрупулезный во всех делах, вдруг тычет пальцем на радостях, как ребенок и мокнет под дождем в тени большущего дуба. Но не то чтобы забыть, напротив, как только я вспоминаю этот случай, по носу ударяет соленый морской запах, до ушей доносятся крики чаек и нежный шум опускающихся волн ласкает и убаюкивает.

Про сочельник
Обожаю сочельник. Да и вообще, всю эту рождественскую беготню, и суету, подготовку к новому году, расставание со старым. В воздухе, правда витает аромат волшебства, особенно если мама начинает готовить свои фирменные печеньки. Без них еще не было ни одного праздника. Жаль, что я не уделял должного внимания семейным вечерам, а несся сломя голову в очередной клуб или к кому-нибудь на дом, чтобы напиться на радостях в компании друзей. В этом была, конечно, своя романтика, когда, например, теплым пледом укутывал понравившуюся на вечеринке девушку, мы выходили на балкон, и обещал себе, что эта ночь будет волшебной, и в мире нет счастливее человека. Но в промежутке от укутывания пледом, до волшебства ночи проходит пара часов безостановочного нажиралова. И забываются всякие ночи, предвкушение сказки сменяется запахом алкоголя, радостью от легкой наркоты, а тебе все равно хорошо. Переход на новый уровень счастья, где закинувшись пятью банками пива, распеваешь песни, а потом дружной пьяной сворой тащишься пускать фейерверк.
Бу-бух...
У Троя, что-то с шумом разбивается и вытряхивает меня из воспоминаний.
- Милый, что случилось? – мамин голос, как всегда с кухни.
- Ма! – кричит брат. – Я не специально.
Но мама слишком занята готовкой или находится в состоянии эйфории, поэтому на брата не кричит, но просит его убрать за собой, а сама поднимается ко мне.
- Феликс, - она садится на край кровати, я откладываю плеер. – А твоя девушка, не ест свинину же? Да?
Качаю головой в стороны.
- Я приготовила индейку с лимонами, как думаешь, им понравится? Еще салатов, картофеля в мундире, испекла пирог… а какое они вино пьют?
- Мама, - останавливаю, иначе она очень растрогается. – Они съедят все, чтобы ты не сготовила, потому что это чертовски вкусно.
Она смотрит на меня таким взглядом, будто я хвалю ее кулинарные таланты впервые, и даже переспрашивает:
- Правда?
- Конечно, правда.
Иногда мне кажется, что она моя дочь или младшая сестра, ну в тех редких случаях, когда мама волнуется и включает наивную дурочку, прикидываясь, что ничего в этой жизни не понимает.
- А шампанское? Они любят шампанское?
- Ма… ну ты же не королеву Англии у себя принимаешь.
- Ну, я хочу, чтобы все прошло как надо, - объясняется она, протирая руки о маленький цветной фартук.
- А все и так пройдет как надо, - успокаиваю я.
- Ма-ма-а-а, - кричит Трой снизу. – Я порезал палец.
- Какой ты у меня взрослый, - шепчет она и собирается заплакать, но я вовремя ее пресекаю.
- Спокойно, там вон у Троя ранение.
- Ма-ма… - надрывается брат.
Господи, ну и голосок же у него, наверняка же сейчас стоит у разбитой посуды, или что он там уронил и смотрит, как из маленькой царапинки надувается капелька крови. Обычно так всегда бывает.
- В общем, ты уверен, что индейка им понравится?
Я всеми силами пытаюсь не засмеяться, но у меня мало что выходит. Ну как? Как кому-то не может понравиться ее индейка с лимонами?
Она сидит еще несколько минут, а потом уходит, чтобы унять младшего сына, словами: «Давай подую и поцелую и все пройдет».
Стой! Мама! Стой… у меня тоже бо-бо. Подуй, поцелуй и все пройдет, ты же обещаешь. Вот бы так и было.

Про индейку
На семейном ужине царил настоящий хаос, в хорошем смысле этого слова. Рони и моя мама, благодаря первой, быстро нашли общий язык. Конечно, когда кто-то начинает хвалить занавески на кухне, или большущий дубовый стол, или вообще все, что связано с кухней, у моей мамы неожиданно загорается индикатор всепоглощающей любви и солидарности. Она тут же начинает разделять мнение и поддакивать, всякий раз, когда речь заходит о занавесках и кухнях. А хаос, был потому, что никто не затыкался, как это часто бывало. Ну, в смысле, не было такого, что не находилось темы для разговора или вдруг, кто-то на что-то оскорблялся.
А то, однажды, на одной из вечерних посиделок, с бывшими соседями дело чуть ли до драки не дошло. В этот раз, без кровопролития. Даже я и Михаль, мы чувствовали небывалый подъем сил.
Обошлось без жеманных ухмылок мамы, которая всегда терялась при виде новых людей в своем доме. Без шуточек отца, который с умным видом любил проводить экскурсии по дому и делал он это как заядлый гид, прикалываясь, всякий раз: «А тут у нас туалет, синий кафель, белая плитка, батарея… ну думаю, у вас тоже есть туалет».
Все намеки на обычное поведение моих родителей пресеклись сразу. Мама, конечно же, предприняла попытку не отходить от традиции приема гостей, поэтому, когда в дверь позвонили, она гаркнула командным голосом:
- Они пришли, строимся!
Судя по практике последних приемов гостей у мамы было еще одно любимое выражение: «Ну же, это не генеральная репетиция». Такое ощущение, что мы вообще когда-то репетировали приемы гостей.
На столе давно развалилась ароматная с хрустящей корочкой индейка и прочие блюда уже дожидаются, когда кто-нибудь их отведает.

Про это
- Ну, за Рождество, Мазаль Тов, - бокал с шампанским в руке Рони, сияет на фоне хрустальной люстры, когда она поднимает его над головой.
Елка, украшенная росписью ярких шариков и багровой мишурой, носки над камином, в каждом из них по маленькому сюрпризу. Тот, что потолще и выделяется из всех, специально для Троя, а он уже побежал на верх спать, дожидаться толстяка Санту.
- А давайте танцевать, - предлагает Рони, а сама украдкой подмигивает. А потом, хлопая в ладоши, хватает мою смущенно хихикающую маму и вытягивает в центр зала.
Какая же эта Рони сообразительная.
И шумная вечеринка взрослых продолжается уже без нас. Музыка глухо пробивается сквозь закрытую дверь.
Держу Михаль за руку и смотрю в глаза, ищу радости в своем маленьком отражении. Мне уже, неважно умру ли от болезни или прямо сейчас. Смерть не от лейкемии, от других теплых чувств, наверное, это же ощущал Ромео, когда пил яд. От того и на седьмом небе от счастья.
Проходим на задний двор. Снежинки, танцуя, стелятся на землю, на мою голову, покрывая волосы белым пухом, на плечи – хех, точно погоны – некоторые угождали на нос или цепляются за ресницы.
Садимся с ней на лавку, поднимаем глаза к небу и вглядываемся, точно пытаемся сосчитать все хлопья снега. Изо рта выпрыгивает пар – дышу. Оказывается, так необычно дышать. Особенно необычно, что вижу, как это происходит, пар тому доказательство. Такое ощущение, что я недавно вышел из комы и сейчас заново изучаю мир, знакомлюсь с ним. Вот! Только понял, что умею дышать. До этого, проделывал такое каждый день, но никогда не придавал особого значения.
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…
Михаль озадаченно смотрит на меня.
- Что ты делаешь? – спрашивает она. – Перестань, а то горло будет болеть.
О! А как болит горло? Першит и неприятно глотать. В последний раз оно болело очень давно.
- Волшебная ночь, - признается Михаль, рассматривая снеговика, слепленного Троем вчера. Снеговик получился не особый. Три маленьких снежных кома, по принципу пирамидки. Красный шарф – кстати, мой – на белой шее, вместо рук черные корявые веточки, нос-палка. Он весь перекошенный стоит и улыбается, выстроенным из камушков, ртом. Снеговик тоже болеет лейкемией, от того он такой белый. Ему необходимо сделать переливание крови, но хрен знает какая у него группа.
- Феликс, - вдруг шепчет Михаль. – Обещай мне.
- Что?
- Что не умрешь первым. Не бросай меня. С тобой мне не страшно, без тебя очень, - она говорит это спокойно. Голос при упоминании приближения конца не срывается дрожью, как обычно, Михаль смирилась, так же как и я.
- Обещаю.
Я отвечаю, но не смотрю в ее сторону, продолжаю дышать.
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…
Слышу хрипоту легких, как будто, что-то внутри меня колышется. Наверное, это скопившаяся жидкость, необходимо прокашляться и сплюнуть.
Я умею кашлять.
- Мы уйдем вместе, - продолжает Михаль.
- Рука об руку.
Не верится даже, что это я говорю. Я человек, когда-то презиравший, даже намек на сопливые развязки.

Про комедии
Такая раскладка, как правило, происходит в трагикомедиях, с Томом Крузом или еще какой звездой. Но я никогда не думал, что участь «ванильного неба» накроет меня с головой. Не представлял, что окажусь невольным персонажем «Вероники решающей умереть». Того хуже, я будто псих из фильма «Амели» и бегаю по дождливым улицам Парижа, вдыхая ароматы кофе и круассанов, доносящихся из дюжины кафешок. И мир вокруг видится каким-то ретро-образным, будто я надел очки со стеклами бежевого оттенка.
Нет, это происходит не со мной. Того парня, тоже зовут Феликс, он точь-в-точь моя копия, но не я. Совершенно другой. Тот Феликс – везунчик, фильм или книга с хорошим концом, а я знаю свой конец.
Но также вижу и начало. Начало в Михаль в ее бронзовой коже, маленьких, но сочных, точно спелые яблочки грудях. А я как исследователь, пробиваю путь языком по дорогам ее тела.
- Феликс, - шепчет она. – Феликс, у меня впервые.
Мне на заметку. Я должен быть с ней аккуратен.
Тело Михаль дрожит, наверное, от страха или от холода, захотелось прижать к груди и не отпускать никогда-никогда.
- Презервативы, - говорит, срывающимся голосом.
- Угу, - отвечаю кивком и тянусь к тумбе. Распаковываю и отдаю Михаль, она же неумело играется с моим членом, пытаясь приодеть в резину. – Не волнуйся, - подбадриваю и помогаю, направляя ее руки.
Признаться честно, я и сам немного побаивался. Вспоминая прошлые разы. Когда это было? О боже, когда это было? Полгода назад, год? До сегодняшнего момента спасала только верная правая рука.
Это и вправду смешно. Как мы неумело дарим друг другу наслаждения, как Михаль нечаянно прикасаясь к моему члену, резко одергивает руку или просто поднимает ее выше. Но иногда и сложно сосредоточится. Почему-то думал, а не испугается ли она спермы? Будет ли ей больно, когда я войду? Вдруг я кончу раньше?
Мне хорошо и не больно. Боль отошла на второй план, забилась, как напуганный котенок.
А хорошо ли Михаль?
- Михаль, тебе было хорошо?
Неужели я это спрашиваю?
- Просто замечательно, - не растерялась она.
Она права, все было лучше всех. Этой ночью я был самым здоровым человеком на свете.

Про известность
В тот день, когда я встретился с Бэтти, она решила, что непременно напишет обо мне в своем журнале. Согласился только потому, что, правда, чувствовал перед ней стыд. И сейчас мне, наверное, тоже стыдно. Хотя почему? Тем не менее, она тогда расспросила, по-моему, все, что можно. Она объяснила это тем, что народ должен знать своих героев, а у меня наверняка есть, что рассказать. Бэтти Даггер, увы, ты сильно зависишь от романтических комедий, в которых у больных жизнь чреда приключений. Ты должна знать, что я не такой. В моей жизни нет ничегошеньки. Однако первые плоды от этой статьи немедленно дали о себе знать, на e-mail пришло шесть писем с пожеланием выздоровления, и кто-то даже выслал денег. Настоящий праздник, не каждый день посторонние люди справляются о твоем здоровье. На следующий день я получил новенький айфон и плеер, с которыми сейчас Трой увлеченно играется.
А вот и статья с ярким заголовком: «Буду жить», глянцевая фотография Бетти Даггер в белом кружочке рядом с огромным текстом. Маленькая колонка, посвященная подросткам, приобрела новый вид и вышла в виде полноценного репортажа. Она почти ничего не изменяла в нашем разговоре, вплоть до школьных воспоминаний и глупых шуток.
Итак.
«Буду Жить».
Всем привет. С вами Бэтти Даггер и в сегодняшнем выпуске я познакомлю вас с очень интересным человеком, с моим одноклассником и старым другом, с парнем с большой буквы по имени Феликс Грин. Я встретила его, блуждающего по торговому центру, немного задумчивого и одинокого. Таким он предстал передо мной впервые. Человек, который всегда держал нос по ветру и был непоколебим в своих утверждениях, сегодня оказался совершенно иным, таинственным и романтичным.
Привет Феликс.
Привет.
Расскажи о себе. О твоем хобби. Что любишь делать?
Меня зовут Феликс Грин, мне 18 лет (улыбается). Хобби? Спорт, играл в футбол. Музыка, играл на гитаре. Что еще рассказывать?
Чем ты занимаешься?
В данный момент времени разговариваю с тобой. А так в принципе ничем (потирает шею) болею вот.
Что случилось?
У меня рак костного мозга.
Оу… наверное, тебе не легко об этом говорить?
Немного. Но ничего не поделаешь.
Мог бы ты поделиться с читателями своими мыслями или подсказать как вести себя человеку в данной ситуации. Честно сказать, я никогда не встречалась так близко с такой болезнью.
Я даже не знаю (смущенно). Все произошло очень быстро. Вчера ты здоров, сегодня тебе сообщают, что через полгода умрешь. Как-то так. Совет? Не знаю, скорее всего, ничего не посоветую. Не бояться – глупо, потому что это действительно страшно, не думать – не получается, разве что смириться, но и это до сих пор не удается. Посоветую не болеть – это гораздо лучше.
Как к этому отнеслась твоя семья?
Они меня поддерживают, но, видно, что переживают.
Еще бы, ты единственный ребенок в семье?
Нет (смеется), ты же знаешь моего брата Троя. Я понимаю, что им тяжелее не меньше чем мне. Просто так случилось и уже ничего не поделаешь.
Ты как-то борешься с болезнью?
Странно это говорить, но нет. Не буду жаловаться, но операция очень дорогая, хотя и это не главная причина. Уже слишком поздно. Операция поможет отсрочить мою смерть, но и принесет еще кучу проблем.
Что для тебя оказалось самым сложным?
Принять, что последние месяцы – реальное время. Надеюсь, однажды проснуться здоровым (вздыхает).
(Вот этого не было, про реальное время было, а про надежды я молчал).
Как ты себя чувствуешь?
Как беременный. Серьезно такое ощущение, что вот-вот рожу. Боль по всему телу, тошнота и слабость, болят кости, часто кружится голова. На переливаниях крови сижу как на наркоте (усмехается), грубо говоря, чтобы прожить день более или менее нормально, приходиться зависеть от многих обстоятельств. В целом не жалуюсь. Хотя могло быть и лучше.
Феликс, я слышала, что многие люди твоего положения ведут дневники или заполняют список желаний, как ты к этому относишься? Есть мысль совершить, что-нибудь эдакое или уже совершил?
У меня есть список, но он постольку поскольку. Моя девушка подсказала его завести. Дневников не веду, да ну девчачье это занятие…
Да, я вела дневник и там много чего про тебя. Феликс Грин, каким же подонком ты был.
Могу представить (смеется). А вот на счет мыслей совершить нелепый поступок, не знаю. Нет, наверное. Я не могу понять, что для меня важно, оставить след в истории человечества или уйти навсегда обычным Феликсом Грином? Если костюм Питера Пена на хэллоуин и пьяную поездку в автобусе можно назвать «чем-то эдаким», то да совершал.
Феликс, ты сказал, у тебя есть девушка. Расскажешь нам о ней?
Ее зовут Михаль. Мы познакомились с ней в больнице, она тоже, так сказать, пребывает в состоянии переосмысления своей жизни. Но мы многое делаем вместе. Например, ходим на встречи больных раком, часто гуляем и встречаемся. Вот, тоже совет заболевшим – влюбиться или быть любимым.
Это романтично. Вы прям герои любовного романа. На заметку слабому полу, Феликс парень, что надо, девочки, вы бы видели его хладнокровный взгляд, пирсинг в уголке губы и эту темную копну волос. Хотя вот вам фотография. Любуйтесь. В свое время была влюблена в этого парня по уши…

Ох уж эта Даггер, скинула фотку годовой давности, удачно стыренную с блога Адама Брайнса, главы кружка фотографов. Он меня как-то запечатлел после тренировки, хотя видок как у растерянного потерявшегося в толпе ребенка. Адам, кстати, был геем и долго, потом из-за этой фотки преследовал, просил позировать ему голым. Он говорил, что я очень мужественный и сексуальный. Может это правда, раз Бэтти решила поместить именно эту фотографию?
И скорее всего, если фото подписано в журнале… ну да, подписано. Адам Брайнс. Сто процентов фотограф уже в курсе о… естественно в курсе… 15 сообщений на фэйсбуке.

… Помнишь, как я тебя после школы выслеживала?
Ха, еще бы не помнить.
Громко топала?
Громко (смеется).
Да, времена! Можешь вспомнить какой-нибудь интересный случай из жизни, из школы или значимое для тебя событие?
Ну, то, что в школе я был полным раздолбаем и засранцем, который любил выпить пива вечером, зависнуть на какой-нибудь вечеринке и там же воспользоваться случаем заняться сексом с симпатичной незнакомкой…

Да, Бэтти! Шлюх, ты заменила симпатичными незнакомками, молодец.

… в жизни? Не знаю, скорее, когда научился надувать пузырь из жевачки. Это почему-то сложно давалось. Правда! Не всякий может, вот так легко взять и надуть. Значимое событие – болезнь, перевернувшая всю жизнь.
Ты изменился?
Мне так кажется.
Это видно. Я бы тебя еще чуть-чуть помучила вопросами, но колонка не резиновая, так что пришла пора прощаться. Что бы ты хотел сказать нашим читателям?
Будьте здоровы и никогда не болейте. Это очень хреновое и бесполезное занятие.
Но ты можешь им пообещать, что будешь бороться за жизнь, несмотря ни на что? Ведь правда?
Конечно Бэтти, обещаю. Я буду жить.

А вот этого точно не было. Приврала толстушка. Никому я ничего не обещал.

…Феликс, спасибо тебе за интервью. Я надеюсь, что у тебя все будет хорошо.
Спасибо тебе Бэтти.

Друзья. Это была история обычного парня, Феликса Грина, который так быстро столкнулся с серьезными проблемами, но, не смотря ни на что, он не унывает, наоборот, Феликс много улыбается. Возможно, он ваш сосед и вы не раз видели его на улицах нашего маленького городка. Он учился в нашей школе, посещал те же кафетерии, что и мы. Да это грустно, понимать и принимать, что кому-то досталась такая нелегкая участь, как нашему герою, но мы не должны с Вами забывать, что живем в век ничего невозможного. Да-да, именно. Тем более, сейчас Рождество, а это время чудес и подарков. Так давайте поверим в чудо, что все будет хорошо.

Вот так, не успел и глазом моргнуть, а я уже известность.

Про не по себе
Сегодня не стало Густафа.
Не самый лучший подарок на рождественские праздники.
Мы с Михаль сразу это поняли, когда увидели черную ленточку, подвязанную к ручке его стула. Может стул не его, это мог быть любой другой стул, но именно на том месте у окна Густаф собирал вокруг себя людей. Он рассказывал истории о своей молодости, о тех временах, которые довелось пережить, и на тот свет совсем не собирался. Почему-то старик являл для всех нас нечто большее, нежели просто прихожанин, он как связующее звено всего нашего скромного коллектива, как пастырь. Ведь он жил с болезнью больше всех нас. И сложно сейчас согласиться со случившимся. Стараюсь не верить до последнего.
Тупо это все. Вчера ты чувствуешь себя здоровым и забываешь о болезни, занимаешься сексом со своей любимой, не думаешь о том, что в это время кто-то умирает.
И сразу становится не по себе. Черт возьми, ведь меня, Михаль и каждого сидящего ожидает та же участь, а вдруг кто-то даже сегодня?
ЧЕРТ! Как же не хочется умирать… ведь все так хорошо… у меня есть любимая девушка. И эта любовь взаимная, так кому нужна смерть? Зачем?
Неужели нельзя было остаться Густафу, хотя бы ему, чтоб он продолжал подбадривать нас? Ведь у него это получалось очень хорошо.

Про стоящее
…наверное, стоит пожениться.

Про Гамлета
Первые дни после праздников. О желаниях промолчу, продлить время все равно не смогу и толку тогда ныть? Лучше наслаждаться теми маленькими сказочными мгновениями, которые разделяю с Михаль, со своей семьей. И как же здорово наблюдать эти едва заметные изменения. Время не стоит на месте, каждый день происходит, что-то новое, яркое. Пытаюсь запомнить прожитый день, прочувствовать его вкус, задержать в памяти запахи и чувства.
В последнее время вдруг стал каким-то чересчур сентиментальным. Недавно, например, с Михаль смотрели мультик Уолта Диснея «Король Лев». И я плакал, когда убили Муфасу. И эти гонения бедняги Симбы по пустыням. Маленький львенок отрезанный от мира, от матери, у которого на глазах умер отец, в поисках спасения впадает из крайности в крайность. Ну, точь-в-точь Гамлет Так у этих львов сложно оказывается.
А что на счет шоколада? Я никогда не думал, что он такой вкусный. Что пузырьки пористого шоколада правда лопаются во рту, а молочный буквально тает. Раньше никогда не замечал, потому что все было привычным и казалось серым.
Вкус молока, запах хлеба, вид из окна, ветка яблони без яблок… целая куча привычных незаметных в жизни вещей вдруг приняли совершенно иной оттенок, у них точно появился свой характер, даже у дома есть свой запах. Последние события дают забыть о болезни и невольно веришь, а может, пронесет?
Наверное, стоит пойти просраться хорошенько, и всякая лейкемия обойдет стороной? Вот бы так и было.

Про удивительность
Насколько же все вокруг прекрасно и удивительно. Я имею в виду, запахи, чувства, вкусы! Была бы у меня специальная копилка, куда можно сложить любую понравившуюся вещь, любой запах или вкус. И к старости не терял возможность всякий раз занюхнуть свою копилку, токсикоман хренов. Но зато слышал бы аромат маминых печенюшек, благовония раннего утра, когда лучи проникает сквозь нечастые листья одинокой ветки, запах улицы после дождя.

Про крик
Когда мне становится совсем невмоготу, я кричу. Делаю это в подушку, чтобы родители не услышали. Кричу до посинения и хрипоты, настолько сильно, чтобы из меня вышли все эмоции, чтобы оставили тело полым и пустым, тогда в него точно в сосуд можно долить чего-то нового, добрых мыслей, например. Иногда крик не помогает, потому что страх становится сильнее. В такие моменты я просто смотрю в окно и разговариваю с веткой. На самом деле диалога не получается, зато она хороший слушатель, иногда даже поддакивает, в тех случаях, когда порыв ветра заставляет ее почесаться о мое окно. Если бы ветка умела говорить, чтобы она мне рассказала? Наверняка, поведала б историю своей несчастной судьбы, быть постоянно за пределами тепла.

Про СМСки
Словесный пинг-понг по телефону. СМСки уже давно устарели, сейчас мало, кто ими пользуется, разве что в редких случаях. Гораздо удобнее написать сообщение, воспользовавшись скайпом или чем-нибудь другим, но в этом чувствуется своя романтика. Если бы у нас с Михаль были пейджеры, то непременно бы ими воспользовался.
Это интересное занятие. Все, чтобы я сейчас не предпринял, предстает передо мной в новом свете, будь то переписка с любимой девушкой по телефону, просмотр фильмов, даже самых тупых, все как в первый раз.
Я пишу Михаль о том, как скучаю без нее. Она отвечает мне тем же, ставя неимоверно много смайликов в конце предложения. Пишу ей, как изголодался без нее, по сексу и говорю спасибо за те прекрасные мгновения, что она мне дарила.
Она отвечает, что это я дарил. Глупышка.
Михаль сообщает, что из-за Густафа она теперь стала бояться еще сильнее.
А я отвечаю, что это просто кариес. Надо только запломбировать больной зуб и все пройдет.
Но она не отвечает.
Она не отвечает на целую стайку коротеньких сообщений. Не отвечает на телефонный звонок и лишь только к вечеру:
- Алло, здравствуйте Рони, где Михаль?
Ноги еле держат, трясутся как у дрожащей от холода голодной шавки. Рони выдерживает секунды. Пытается, что-то сказать, но ее голос обрывается на длительную паузу.
- Рони, что с Михаль? – ищу рукой спинку стула, не отрывая взгляда от точек на стене.
- Она…
- Рони.
«Феликс, я в больнице. Это не кариес… это лейкемия)))» 19:18 Михаль

Про не честно
Снова привычный запах больницы. А я-то думал, что больше сюда не вернусь, только когда в морг повезут. Не честно!
Синие бахилы на черных ботинках. Черные ботинки на костлявых ногах. Костлявые ноги привинчены к худому, истощенному телу, точно я однажды рассыпался и в один день неумелый Джепетто склеил кусочки на скорую руку, не выстрогал из полена, а собрал из опилок хлипкого Пиноккио.
Волнуюсь, а потому иду впереди мамы и Троя, отец совсем отстал. Но, приближаясь к белой двери, с выгравированным номером 15, замедляю шаг. От напряжения сжимаю розу, шипы впиваются в ладонь, причиняя отвлекающую боль. Открыв дверь, что я увижу? Увижу ли мою привычную Михаль, или это будет уже совершенно другая девушка с короткой стрижкой?
- Феликс, - мама догоняет и подхватывает за руку.
- Я один…
И нужна тут роза? Толку от нее?
Кидаю цветок в мусорное ведро и на выдохе открываю дверь.
Снова эти белые стены, цвет, давящий на глаза. В белом нет радости, это немой цвет, глухой. Он без тайны и мистики, как например его антипод черный, он не яркий, как красный, не веселый, как желтый или зеленый. Символ пустоты, сияющей божественной пустоты. И в этой пустоте спит Михаль.
Кажется, она впитала в себя весь свет, от чего ее кожа больше не бронзовая, а бледная. Я провожу по ее руке и радуюсь – теплая.
Совершенно неважно знать о причине ее пребывания в больнице, что вдруг такое неожиданно случилось, что ее быстренько привезли сюда и уложили спать. Но опять, то непонятное чувство зарождается глубоко внутри. Теперь я знаю его имя – смирение.
Оно как белый цвет. Постоянное, пустое смирение, никак не развивается.
Смирение, принятие этой чертовой участи. Мне становится на все плевать, все равно умру я или нет, свершил какой благородный поступок в жизни или нет. Все материальные ценности, будь то покупка нового компа или одежды, путешествия или дом на берегу океана, самая вкусная еда или миллиарды на счету в банке – больше не имеет смысла, тянуться к этой дорогой мелочи. Остались я и мои чувства.
Я сажусь рядом на стуле. Всматриваясь в нежное лицо Михаль, разглядываю, синяки под глазами. Ее некогда сочные губы, сейчас походят на ссохшиеся дольки мандарина. Прислушиваясь, различаю спокойное дыхание, и, кажется, даже слышу стук сердца.
Во мне больше не осталось слез, чтобы выплакать все горе. Смог только:
And if I kiss you in the garden, in the moonlight, will you pardon me?
Come tiptoe through the tulips with me

Про страшное
Самое страшное в лейкемии, это то, что смерть не будет внезапной, как, например, при сердечном приступе, где дело одного дня, нескольких часов. Раз и ты труп. Нет же дается целая куча времени на то, чтобы хоть что-то сделать, но ясно же и дураку, ничего не выйдет. И вот жду, смотря на окно, засыпаемое снегом, сижу на измене.
Еще страшно было, когда узнал о болезни. На это уходит тридцать секунд, даже меньше:
- У тебя лейкемия! – говорю вслух.
Пять секунд.
Лейкемия и все тут, хоть ты лопни, но она уже есть, засела как улитка в панцире.
Но самое жуткое – это вот эти слова, которые вспоминаю изо дня в день: «Делай, что хочешь»! Они как бы лишают возможности бороться за жизнь, намекают, что время прошло и сейчас все, на что тебя хватит – это…
А что это? На что меня хватит? На еще одно переливание крови, которое отсрочит смерть на пару… ?

Про эпитафии
- Здесь лежит идиот, - отвечаю на вопрос Михаль об эпитафиях.
Михаль улыбается и взъерошивает волосы на моей голове.
- А рядом с ним дура.
- Полная дура, - добавляю я.
- Идиотки более не встречала.
Минула еще одна неделя тщетных попыток спасти свою душу. Всегда задавался такими вопросами: Способен ли слепой перевести через дорогу слепого? Способен ли Бог создать такой камень, который не сможет поднять? Такие глуповатые вопросы и время на них не хочется терять вовсе, а вот они как ежедневное проклятия напоминают о себе. И я засыпаю вместе с ними и просыпаюсь.
- А если серьезно? Чтобы ты написал? – спрашивает моя поблекшая любимая.
Ее голос очень изменился, он стал таким тонким и тихим, но все еще узнаваемым. Мне кажется, каким бы не был ее голос, я все равно его узнаю, даже в толпе, так же как узнавал глотающую воздух Бэтти, бегавшую за мной по аллеям и паркам.
Бедная моя Михаль постепенно тухнет, как пламя маленькой свечи.
- У этого парня были железные яйца, но плюшевое сердце, - подумав немного, отвечаю с блеском в глазах.
- Дурак, - хохочет она
- Я серьезно.
Лежа на кровати, мы путешествуем по миру. Включенный лэптоп подсвечивает наши бледные лица, от того глаза Михаль кажутся синими, несмотря на то, что они карие. Рассматриваем фотографии чудес света, гуляем с помощью панорамных снимков по улицам Токио и Нью-Йорка. Совершаем скачок, и Лувр впускает в свои просторные залы. Мы падаем с вершины Эйфелевой башни, мы падаем с Пизанской башни, мы падаем со статуи Свободы, с небоскреба в Дубае, с Альпийских высот, со Стены Плача, с купола Храма Христа Спасителя, с Собора Парижской Богоматери. И взлетаем ввысь, выше всех небоскребов в мире, к звездам и усаживаемся на поверхность Луны…
Михаль стала бледная как Луна.

Про морфий
Михаль недолго продержали в больнице. Обычно, когда приговор уже подписан и остается ожидать его приведения в исполнения, врачи не любят возиться с «новой партией жмуриков». Теперь мою любимую навещает дежурная медсестра, которая находиться рядом на всякий случай, делает переливания крови, а скоро, как говорит Михаль, ей начнут колоть морфий, чтобы она не чувствовала боль, а пребывала в хорошем расположении духа, радовалась последним часам жизни.
Моя Михаль говорит, что ей нравится общаться с этой медсестрой, она очень умная женщина и рассказывает ей много интересного.

Про визиты
Когда начинают навещать люди – это может означать только одно. Потихоньку и мое время приходит. Пустые слова о жизни. Никто из моих гостей не знает, что нужно говорить, что рассказать, когда видят в каком состоянии, я лежу, намертво прикованный к кровати и провонявший лекарствами.
Эти пришельцы, не имеют понятия, о чем надо спрашивать, чтобы избежать любых слов, касающихся смерти. Они думают, что если начнут о ней говорить или как-то намекать, то непременно сделают еще хуже, чем есть на самом деле. Но вся проблема в том, что мне давно уже наплевать. Только ветка, спутница по жизни имеет хоть какое-то понятие. Все, что необходимо – тишина, быть рядом и молчать до тех пор, пока не станет ясно пора уходить. Жаль, что они не знают.
Сил хватает, чтобы написать Михаль, позвонить и слабым голосом, спросить, как она себя сегодня чувствует. Сил также хватает, чтобы ответить Грегу на его предложение:
- Да, почитай мне.
Психолог сидит на стуле напротив меня и до сих пор вызывает трепет и благоговение. Наверное, если он заболеет раком, то непременно его победит. Без всяких лекарств, одной лишь силой воли.
- Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Деллa пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра рождество...
Грег неторопливо и внятно читает О. Генри «Дары волхвов», в надежде, что это поднимет мне настроение. Он прав, поднимает.
Я не дослушиваю до конца и засыпаю.

Про тишину
- Мама! Ма-ма, - кричу громко насколько возможно.
Она не заставляет себя ждать и прибегает с растерянным и напуганным видом:
- Что случилось?
- Мама, Михаль не отвечает, - тоже напуган.
Мы однажды договорились с Михаль, что будем переписываться всегда-всегда. И если в течение двух часов от кого-то из нас не поступит ответа, значит, что-то случилось. Я жду уже четыре часа.
Она меняется в лице, ее глаза забегали по комнате.
- Уф, у тебя запах в комнате стоит, кошмар, - направляется открыть окно, но в мою сторону не смотрит. – У нее все нормально. Я с утра разговаривала с Рони.
Как же! Как может, черт возьми, быть все нормально, когда она умирает?
- Ма-ам, - зову с упреком в голосе. – Что случилось?
- Милый, я же сказала…
- Она не отвечает, что-то произошло, - волнуюсь, чуть ли не плачу.
Мама даже вздрагивает, так резко я поднялся на кровати и уставился на нее диким взглядом.
- Я должен сходить к ней. Помоги мне подняться.
- Феликс, они с Рони уехали в больницу. Михаль, нужно сдать какие-то анализы и…
- Ты же не умеешь врать! – чуть ли не с вызовом говорю.
Что касается правды, тут у моей матери большие проблемы. Уж кто-кто, а она человек честных правил. Когда врет, то в глаза не смотрит, будто маленькая провинившаяся девочка.
- Мам, - зову я. – Скажи.
- Все хорошо. Феликс, лучше отдохни, ты слишком устал, - она говорит это, пересилив себя, даже улыбнувшись и погладив меня по щеке.
Остаюсь один, сидеть в комнате. Считать минуты.
Пять часов тишины.

Про фокусы
- Феликс, - зовет Трой.
- М?
- Хочешь, фокус покажу? – у брата от счастья светятся глаза.
- Валяй.
- Та-дам, - ликует он и распахивает шторы в стороны. Лучи солнца врываются в темную обитель и разгоняют царящее в моей комнате уныние. – Весна!
«Весна» - эхом проносится в моей голове.
Уже Весна!… А я и не заметил! Любимая ветка немного преобразилась, на корявом ее пальце набухали почки. Сил нет, чтобы порадоваться за природу.

Про Михаль
Точки…
Я смотрю впереди себя и вижу точки, оглядываюсь назад тоже они. Вся вселенная построена на миллиардах миллиардов миллионов точек. Бог, создавая Землю неустанно тыкал в нее ручкой или маркером, Он ставил точки над каждым творением, над каждой бляшкой, букашкой, травинкой, козявкой.
Там где она красуется - создание завершено, конец предложения.
Я наблюдал, как увядала моя девушка, до тех пор, пока не стал делать то же самое. Все начиналось с кожи, она выцветала и ссыхалась, обтягивала кости. Потом со временем волосы становились непослушными и блеклыми, улыбка все пропадала и пропадала… но до конца живыми оставались глаза, самые говорящие, самые живые глаза. По ним я мог определить, плохо ей или хорошо, хочет ли Михаль воды. Зачем я об этом думаю? И невольно задаюсь вопросом, а почему так? Хотя нет… еще как вольно. Я жду объяснений хоть от кого-нибудь. Какого Хрена? Какого ЧЕРТА я спрашиваю? КАКОГО Е*АНОГО ЧЕРТА?
Пока я сам был на ногах и мог навещать Михаль, мы еще несколько раз занимались сексом, хоть это было очень тяжело. Странное напоминание. Снова доказать себе - все делается не просто так? Два больных раком подростка трахаются! Будущее название психологического ужастика, у которого будет целая куча слюнявых фанаток. Или новый вид извращения, люди специально начнут вкалывать себе раковый вирус, чтобы потом вдоволь натрахаться. Должно быть необычно в непривычной форме заниматься сексом. И звучит это дико. Последняя близость – когда она, усталой рукой поглаживала мой член. В ее глазах еще было желание, еще светилась надежда, а мой пенис в это не верил, и я так и не смог кончить. Тем не менее! Мы занимались сексом, любили друг друга, дарили тепло, получали радость от соития.
В голове просто какой-то сумбур, а еще эта усталость и телефон с целой летописью смсок от моей девушки. Я и до сих пор отправляю ей послания, надеюсь на ответ. Около сотни признаний в любви.
Стук в окно. Ветка тоже по мне соскучилась за зиму, потому и стучится, хочет поздороваться, возможно, расскажет мне, как ей на холоде жилось. Она преданный друг, как собака, всегда рядом. В любое время года, чтобы не случилось. Надеюсь, что после моей смерти отец никогда ее не срубит.
Перелистывая прошлые мгновения, точно книгу я все-таки улыбаюсь, хотя душа моя рыдает и мечется. Смеюсь, вспоминая как хорошо нам было вдвоем. Это самый бесценный дар, который хочу сохранить до самой смерти. Память…
Хорошо помню - мы встретились в вонючей больнице, и гуляли по лесу, который стал хранителем тайны. Но все это было в прошлом, теперь, снова одиночество и тоска. Как жаль, что это все-таки не кино, там бы умерли вместе, рука об руку, под какую-нибудь трагически-романтическую музыку, да хотя бы под этого носатого Тайни Тима, который "На цыпочках через тюльпаны". А на наши похороны, родители закатят пирушку с бургерами, где-нибудь на природе. И такой конец все равно назовут хэппи-эндом, ведь все счастливы.… Но это жизнь. Не сказка!
Это жизнь - здесь я, моя комната, ветка, Трой, родители. Они, рядом, но в тоже время далеко.
Здесь везде точки.
В этой жизни есть кладбище с унылыми, однотипными надгробными камнями и цветами у них. И так хочется переписать историю. Исправить ошибки в прошлом, чтобы ничего не смогло привести к такому настоящему.
Теперь я остался один, сражаться с этой дурацкой безысходностью. По ночам прошу Бога, чтобы сегодня все закончилось. Быстрее бы все прекратилось. Нет больше сил, ждать. И нет сил, самостоятельно с этим покончить.
В сознании вспыхивают недавние времена, когда нам было хорошо,… когда я не держал ответа перед тем, что делаю.… А делал так, потому что считал правильным.
Я смотрю на высушенный лепесток тюльпана, который сохранил еще с того далекого дня.
«Вернись», ; шепчет мое сердце, а по лицу текут слезы. И все-таки плачу.

Про Троя
Мой брат уникален. Он говорит, что когда вырастет, станет настоящим космонавтом и обязательно откроет парочку новых планет, на которых будет кислород.
Родители отправили его в музыкальную школу, чтобы Трой научился играть на пианино. Отец, настаивал, чтобы его отдали в спорт секцию, но мама выбрала музыку, упрекнув отца, что он свое право уже использовал на мне и вот к чему это привело. Конечно, об итогах она не говорила, я сам до этого додумался.
Мама, пожалуйста, не обвиняй в этом отца. Он не виноват. Лучше помогите Трою достичь его мечты. Я только сейчас понял, насколько важно и полезно мечтать, насколько это закрепляет статус жизни.
Трою купили синтезатор и теперь он, сидя передо мной, неуклюже нажимает на клавиши и радуется каждому издаваемому звуку, как осел, завидев симпатичную ослицу. Брат пытается сыграть «к Элизе». Но из-за врожденной криворукости, у него мало что получается. Бедный братец, но я все равно его люблю. Каким бы писклей он не был.

Про ребенка
- Здорово Феликс, - голос из телефонной трубки до боли знакомый, но узнать никак не могу.
- Привет, - сипло отвечаю. – А кто это?
- Эй, ты не узнал?
- Нет.
- Это я. Курт, - голос немного дрожит, чувствуется волнение. – Как ты?
Что ему можно ответить? Выдавить из себя улыбку и с преувеличенным счастьем поведать, что вот уже какой день подряд без помощи не могу дойти до туалета.
- Бывало и лучше, - скупо отвечаю.
- Э-эм. Я, - Курт мешкает. – В общем, я понимаю, что сейчас не самое подходящее время. Но… и…
- Ближе к делу, - тороплю.
- Можно зайти? Я тут на улице стою.
Вот так неожиданность. Как если бы в Антарктиде началась оттепель.
- Ну, заходи…
Несмотря на то, что сержусь на своих друзей, в глубине души я давно всех простил. Никто не виноват, что так получилось.
Спустя некоторое время Курт стоит напротив и улыбается, кажется, не замечая, что от меня остался скелет, обтянутый в кожу.
- Как ты? – вновь спрашивает он.
- Как видишь.
Мама приносит ему чашку горячего чая, спрашивает немного про остальных и удаляется, наказав Курту обязательно передать привет его родителям. Мой друг пребывает в непонятной эйфории, делает глоток чая, сидя на стуле и улыбается, как пришибленный.
- Так, что? – делаю несмелую попытку завязать разговор. – Ты хотел мне, что-то сказать?
Вместо того чтобы начать говорить, Курт садится ко мне на кровать и смотрит, настолько долго и прямо, что мне становится не по себе.
- Я напился, - признается он, сверкая глазами.
- Я вижу, - холодно отвечаю.
- Феликс, прости меня. Я был дураком…
Ну вот, опять началась песня о прощениях и поощрениях. Уж кто-кто, а Курт любит извиняться, даже за то, в чем не виноват.
- Ничего страшного.
- На самом деле, мы часто тебя вспоминали, но честно боялись. Если бы ты знал…
Быстро устаю от его слов.
- Не хочу знать.
- Вот и славно, я говорить-то не особо хотел, - усмехается он.
Я тоже улыбаюсь, вдруг, неожиданно вспомнив о наших с Куртом похождениях.
- Дружище, у меня новость, - он выдерживает паузу и потом с гордостью добавляет. – Я стану отцом.
Не верю своим ушам.
- Серьезно?
- Прикинь, - он разводит руки в сторону, будто говорит: «вот такие пироги братец, это тебе не хухры мухры».
- К-как? – удивляюсь, даже рот разинув.
- А то ты не знаешь, - гордится Курт.
- Знаю, в смысле, кто?
- Не поверишь!
- Не верю.
- Хэлен.
Вот так приехали. Ну, мы с Диной и Томом, всегда знали, что между Куртом и Хэлен какие-то мутки, но никто и думать не думал, что дело может дойти до детей. Но от Куртова счастья мне стало не по себе. Я не увижу его ребенка. И Курта тоже никогда не увижу.
- Знаешь, - лицо его резко меняется. Он становится серьезным, хоть с его пошатыванием смотрится немного карикатурно. – Феликс, мы обсудили с Хэлен, что назовем малыша в твою честь, если родится парень, то это будет Феликс, если девочка, то Фелиция. Ты же не против?
Курт смотрит на меня, не отрывая взгляда, и на его глазах появляются слезы. Еще мгновение и планку срывает, он прячет лицо в ладонях, а до ушей доносятся всхлипы и невнятное:
- Черт. Мне будет тебя не хватать.
Эх Курт-Курт. Если б я сам знал, то непременно бы рассказал. Ну, конечно я не против. Более того, полностью уверен, что малыш вырастит крепким и здоровым, а главное он никогда не заболеет раком.
Я лежу на кровати и смотрю, как рыдает мой опьяненный друг, как он утирает слезы рукавом, но потом снова сокрушается в плаче. Да, пьяный друг – зрелище еще то, по нему можно картины писать. Тяжело принимать, что жизнь продолжается, и что ей как-то глубоко наплевать буду ли принимать участие в ее развитии или нет. Может в этом ее смысл? Неважно насколько ты сюда пришел, главное, что, ты был, и память о тебе останется навсегда. Ну, там генетическая например. Может быть, Курт объяснит будущему маленькому Феликсу или Фелиции почему так назвал своего ребенка, а потом он вырастет и уже расскажет своим детям: «был такой парень, лучший друг вашего деда и в честь него назвали меня». И вот уже несколько поколений, будут знать обо мне. Или наверняка у кого-нибудь на долгие годы заваляется журнал с моим интервью и нашедшие, перечитывая, заинтересуются, когда я был, когда жил и что делал. Они наведут обо мне справки и будут все знать.
Теперь моей смерти нашлось оправдание.

Про встречи
Я давно уже не хожу на встречи больных раком. Кажется, после смерти Густафа перестал. А зачем? Особой радости в этом нет. Тем более, сейчас, когда Михаль ушла. Это просто невыносимо.
Другое дело, прийти туда и увидеть, что все живы и здоровы, что лекарство от рака нашли примерно два дня назад, и это оказалось пресловутая репка…
Странно, что раньше меня пугала смерть. Сейчас, кажется, наоборот не хочу выздоравливать, быстрее бы уже это все закончилось. Нет, а серьезно, толку от того, что я овощ? Ну, умираю, медленно и верно, ну будет ко мне приходить ежедневно медсестра, колоть морфином, чтобы добрую половину времени я пребывал в неведении… и все равно итог один и тот же. Слишком надоел ждать.

Про Рони
Сегодня ко мне в гости пришла Рони. Она принесла с собой некоторые вещи Михаль: фотоальбом, любимую книгу - Джеймс Барри «Питер Пэн» и диски с музыкой. Так мать избавляется от груза, свалившегося на нее. Правильно делает! Либо хранить все вещи до самой смерти, лелея в памяти какой лапочкой-дочкой была ее дочка, либо избавиться от всего, продолжать жить, пусть и хладнокровно это звучит.
Она выглядит уставшей, но смиренной. Все еще скучает по дочери, но … что-то я не вижу смысла сказанного.
Ненавижу бессмыслие слов. Нет интонации и эмоций.
Рони сидит рядом со мной и рассказывает о Михаль. Любящая мать говорит много о том, какая дочь была хорошенькая маленькая, как однажды она потеряла ее на пляже в Тель-Авиве и почти на весь город объявляли о розыске. Еще Рони рассказывает мне о своей жизни, о тех первых минутах и переживаниях, когда врачи опустили руки.
Два раза подряд она говорит, что ненавидит своего бывшего мужа, но с ним провела лучшие годы своей молодости. Рони – обманщица. На пустом месте себя вокруг пальца водит. Слушаю и впитываю новую информацию как губка, пытаясь понять, зачем эта смуглая женщина, пересказывает мне свою жизнь. Или она со смертью дочери совсем помешалась, или кроме меня ближе человека в этом городе у нее нет.
Мы сидим в моей комнате. Я укрытый одеялом поджимаю по себя ноги, пытаюсь согреться, хотя в комнате очень душно. Рони рядом на стуле, в руках чашка чая, ее взгляд устремлен на стену истыканную точками. Мы сидим в тишине. Она давно замолчала, наговорилась вдоволь за этот час. Теперь тишина.
- Феликс, Михаль очень тебя любила, - Рони говорит так, будто вспомнила, что давно хотела этим со мной поделиться, это цель ее жизни.
Зачем? Ты! Мне! ЭТО ГОВОРИШЬ?!
Молчу в ответ. Когда я хочу уйти от ответа, начинаю сразу бегать взглядом по комнате, в надежде зацепиться за что-то стоящее, важное, нежели обсуждаемая тема. Но в этот раз ни точки, ни ветка на помощь не приходят.
- Ей было больно? – захлебываюсь этими словами, они сказаны против воли.
- Нет, - успокаивает женщина. – Нет.
Второе «нет», скорее чтобы убедиться самой.
- Феликс, я хочу тебя попросить, - она не смотрит мне в глаза – тонет в чашке с чаем.
- Если Бог все-таки есть и ты увидишь мою дочь, скажи ей, как сильно я ее люблю.

Она говорит тихо, возможно даже про себя, но я все понял и расслышал.
«Михаль, мама тебя любит. Очень сильно».

Про маму
Мама у меня одна. Возможно, это покажется нелепым словосочетанием, только потому, что по-другому быть не может. Мама, либо есть, либо нет и никто не в силах ее заменить. Если, конечно, это не мачеха, которая способна подарить чужому ребенку столько заботы и внимания, как своему.
Она много делает по дому. Вообще сплоченность нашей семьи достигается только благодаря ее стараниям. Были такие случаи, когда родители хотели развестись. Я не уверен, но мне кажется, что моя болезнь их сплотила, хотелось бы в это верить.
С самого детства, она была рядом. Она и сейчас рядом, спит в кресле, даже не подозревает, что я о ней думаю. А может быть и знает, но не подает вида, потому что слишком устала. Мне очень тяжело встать без помощи, а так хочется обнять ее.
Я мало ее обнимал. С детства, что угодно ставил на первый план, но только не объятия и поцелуи. Трой, вот он любит посюсюкаться, но не я. В его возрасте чувствовал себя гораздо старше, чем есть и каждый день – это ответственность перед самим собой. Но сейчас я понимаю, как глубоко заблуждался. Обнять и прижать к себе. И не отпускать до тех пор, пока не вылечусь.
Тихо… она спит,… не разбуди ее, своими стонами.
У мамы чуткий сон. Я думаю, что у всех мам так. Они не могут спать по ночам, не обдумав до конца, чем завтра накормить ребенка и во что его одеть. Они постоянно задаются вопросами, о погоде, о политике, о социальном статусе, о пользе рыбьего жира, например. Любая война где-нибудь далеко в Ираке, заставляет сходить их с ума, потому что страх за семью превыше страха за свою жизнь.
Моя мама не исключение.
Она накопитель информации. Познания в области «вкусных ужинов» или «типов шерсти, чтобы Трою связать теплые носки» - безграничны.
Ужас… мои мысли сейчас похожи, на что угодно, только не на мысли… Даже думать сложно. …

Про обман
- Вероника, - спрашиваю я, мы сидим на улице, а она рассказывает мне притчи из Библии.
- Да, - отвечает она, как всегда задумчиво, разглядывая, как бабочка облетает цветы.
- А умирать больно?
Она медлит с ответом. Но потом со вздохом говорит:
- Нет. Тебе не стоит бояться.
Не смотря на то, что я знаю, что это все вранье, все-таки, поверил. Вероника меня не обманет.

Про взросление
Это длинные дни. Они прерываются длинными ночами. Почти не двигаюсь. Не знаю, какая сегодня дата, какой день недели, даже месяц не хочу знать. Силы со скоростью старательной черепахи с каждым мгновением покидают меня.
Часто вижу яркие сны, но смысла их не понимаю. То я лечу куда-то, то наоборот падаю, картинки сменяются одна за другой, бессвязные мгновения, разноцветные кляксы перед глазами. Не понимаю себя. И так хочется проснуться здоровым. Понять, что вся эта лейкемия просто дурной сон. Я каждый день открываю глаза, и каждый день разочаровываюсь все больше и больше. А с другой стороны тороплю смерть, прошу, чтобы сегодняшний день стал последним.
Вчера отец спускал меня на улицу. Свежий воздух ласкал нежными прикосновениями, взъерошивал волосы. Вчера был мой день рождения. Я о нем совсем забыл, а он наступил независимо от моего желания. Такой вот вселенский парадокс. Жить осталось - кот наплакал, а умудряюсь взрослеть. Там были все и Грег с семьей, его жена родила девочку, они назвали ее Эмма… и мои друзья... Курт и Дина, Хэлен и… и… Том! А еще большой торт.
И еще была Бэтти, которая пришла со своим братом и с парнем.
Я помню, что она общалась, как ни в чем не бывало с девчонками, бывшими обидчицами. Интересно, Бэтти захочет им отомстить?
Они принесли мне подарки. Много подарков… Целая куча ненужных вещей.
Дежурная медсестра. Ее пригласил папа, потому что она миленькая… Нет, она пришла, чтобы помогать мне.
Я был счастлив…
Рони принесла подарок - серебряную еврейскую звезду на шею. Смерть дочери сильно ее изменила. Или мне только так кажется? Ну конечно изменила!
Вот даже соображать не всегда удается.
Рони сказала, что мне это поможет.
Удивительно, что Вероника тоже принесла мне подарок – серебряный крестик. И тогда я спросил у них:
- А не ту ли среди присутствующих мусульман или буддистов, чтобы они тоже подарили мне религиозную атрибутику?
Трой вызвался в буддисты.
Моего брата зовут Трой. У него имя как у коня, Троянского! Нет… как у великого древнегреческого города… или страны? Троя.
Смог задуть всего одну свечку. На другие желания не хватило. Весь этот праздник жизни не для меня.
Улыбка, на моем лице сияла улыбка. Вся семья в сборе, они живут, продолжают о чем-то переживать, думать. Со временем все забывается, все раны заживают.
Мой брат Трой убегал от отца. Теперь у него не так много морщин. По сравнению со мной отец выглядит на двадцать лет, молодой, подтянутый.
Они играли в пантомимы. Я тоже пытался угадывать слова, но мозги соображали очень туго. Они и сейчас не особо хорошо соображают.
А еще вчера вечером, мы запускали салют, и это было незабываемо. Трой всякий раз кричал: «Вау!». И все подхватывали его завывания.
«С Днем Рождения Феликс», - так они говорили.

Про напутствия
Пока есть силы, записываю напутствия и пожелания на смятых бумагах. Рука не слушается, почерк, как курица лапой. Я пишу советы на долгую и спокойную жизнь моих близких людей и лучших друзей.

Напутствия.
Для Троя. Брат! Расти сильным и смелым, не обижай маму и папу, но и сам на них не обижайся. Учись хорошо и если решил к чему-то идти, то иди до конца, не бросай начатых дел.
Для папы. Ты самый крутой отец на свете. Будь рядом с Троем. Люби маму, люби и защищай свою семью. Никогда не старей.
Для мамы. Ты самая крутая мама на свете. Будь рядом с Троем. Люби папу, люби и защищай свою семью. Не обращай внимания на то, что отцу написано то же самое. Вы самые лучшие родители в мире.
Для Вероники. Бери пример с Рони, забей на все и начни жизнь с чистого листа. Там на небе я встречусь с твоим мужем, и мы вместе за тебя порадуемся.
Для Рони. Не забывай приходить на кладбище к дочери и ко мне, буду рад.
Для Рони и Вероники. Приходите к нам чаще в гости, устраивайте вечеринки и можете даже напиться. Найдите в друзья Православного, Буддиста и Мусульманина, чтобы получился анекдот.
Для Грега. Спасибо, за помощь. Ты должен придти в школу и сообщить о моей смерти. Я сомневаюсь, что эта информация будет полезна, но пусть они знают.
Для друзей. Спасибо, что вы не бросили меня. Спасибо, что вернулись. Я вас люблю!
Для Хэлен и Курта. Растите вашего малыша в любви и заботе и никогда не обижайте, защищайте его.
Для Тома. Много не пей на моих похоронах.
Для Дины. Будь рядом с Томом, если он напьется.
Для Бэтти. Я рад, что ты научилась не давать себя в обиду. Я хочу, чтобы ты написала некролог про нас с Михаль и назови его «На цыпочках через тюльпаны»
Для родителей, по поводу похорон:
Я хочу быть погребенным рядом с Михаль. Музыкальный фон – песенки Тайни Тима. Меню легкое, чтобы никого не вырвало, а то мало ли впечатлительных назовете. Постарайтесь много не плакать, толку от этого не будет.
Для всех:
Даю вам день погрустить, даже полдня. Цените жизнь, не упустите ее.
Для Михаль. Встреть меня.
Я вас всех люблю.
Феликс!

Перечитываю написанное.
Рву записи в клочья! Пусть сами решают, как им жить – это будет разумно!

Про много всякого еще
Прошу Троя принести мне список желаний. Он где-то там в тумбочке. Ну же братишка найди его! Я не могу тебе помочь.
Так… что тут у нас?
Я хочу… я хочу… я хочу…
Все чего-то хочу. А хочу ли до сих пор?
Просто интересно, я хоть что-нибудь понял за этот отведенный отрезок времени? Ведь музыкантом, как хотел, так и не стал. Не выучил ни одного языка, не путешествовал по странам. Половина идиотских желаний даже не видели намека на свое свершение. Зачем тогда их писал?
А может, обратиться к тому, что у меня было и осталось?
- Феликс, а ты будешь приходить ко мне по ночам в виде призрака? – спрашивает брат. Он повзрослел, от того черно-белого малыша не осталось и следа. Как-то подтянулся, подрос.
- Конечно, буду.
Мой голос? – нет, не мой.
Глазки Троя вспыхивают от радости.
- А пугать будешь?
- Еще бы.
Трой даже губы облизывает от восхищения, что у него будет свое персональное приведение.
- А если меня кто-нибудь обидит, защитишь? – не унимается брат.
- Я напугаю его до смерти.
- КЛАСС!
Стук в дверь. Это мамочка. Любимая мамочка. А за ней папочка. Любимый папочка.
Они все мои любимые…

Про много всякого еще
Яркое солнце. Дождик омывает прохладными каплями молодые листья. На кончике ветки прям на моих глазах распускается маленький цветок. Будут яблоки. Наконец-то будут яблоки.

Про много всякого еще
Я гонюсь за Михаль, а она от меня убегает.
- Михаль-Михаль, я тебя догоню.
- Не догонишь!
- А вот догоню! Поймаю и…

Про много всякого еще
- Мама, мне страшно, - хнычет Трой.
- Не бойся маленький, подойди к брату, - удивительно ее голос не дрожит.
- От него воняет.
- Мы скоро его обмоем, - это папа? – Возьми губку, Трой, и дай ему попить.
- Феликс, - шепчет брат. Я чувствую губами влагу. – Я попытался сломать плотину и за это меня хотели побить другие мальчишки, а я убежал. Круто?
«Круто, ты молодец Трой. Я тобой очень горжусь»

Про много всякого еще
Слишком много снов.
Целый фарш или винегрет из нарезанных ярких картинок. Граница между сном и реальностью смазывается,… не помню, вчера ли я видел ползущие по небу радужные облака по форме напоминающие слонов, либо это все выдумка.
Выдумка ли была, что морщинистый лысый дед своей когтистой рукой держал пустышку и кормил младенца молоком? Старик улыбался, обнажая оставшиеся кривые зубы, точно одинокие странники в полости рта.
Что еще было? Что еще будет?
Кусками выдергиваются какие-то невнятные кляксы из глубин сознания. Страшно… это конец? Это действие морфия?

Про много всякого еще
...воздух с привкусом меди оседает ржавой пылью на веки. Хочется выковырять песок из глаз, впиться в них пальцами, продавить до мозга. Расчесать тело в кровь, распугивая зуд мурашек по коже.

Про много всякого еще
...всхлипы. Не могу понять, чьи они. Мама?
«Мама, это ты?»…

Про много всякого еще
У меня был пес по имени Питер.

Про много всякого еще
..баракуда.… Это такая рыба.

Про много всякого еще
Tiptoe to the window, by the window that is where I'll be
Come tiptoe through the tulips with me

Про много всякого еще
...«У этого парня было доброе сердце и железные яйца!»

Про много всякого еще
- Он храпит?
Голос моего брата, бодрит и освежает, как ласковый ветерок на берегу моря.
- Нет Трой, он так дышит, - отвечает отец.
Я… я… лежу с закрытыми глазами и слышу только голоса. Я хочу открыть их, но у меня ничего не получается.
«Не знаю…
Не знаю…. Сколько времени я в таком положении. Вечность? Целую… длинную вечность»
Папа и мама, уже изменились? А Трой вырос?
Наверное, они седые, а у брата уже есть семья.
- Мама, - зовет брат.
- Да сыночек, - отвечает она.
«Нет,… я различаю по голосу, что пока Трой маленький»
- А когда Феликс попадет на небеса, он попросит Санту подарить мне Бэтмена?
«Трой, тебе восемь лет… ты уже вышел из этого… забыл»
- Конечно милый, - мамин голос красивый.
- Феликс, ты же попросишь Санту? Правда?
«Да»

Про много всякого еще
...оргазм свиньи может длиться тридцать минут. И почему я не свинья?

Про много всякого еще
...дары волхвов. Они дарят новорожденному младенцу гребешок и цепочку. Лицо младенца на фоне горелого блина. Я в костюме Питера Пена, рядом моя Венди, которая Михаль.
Младенец Курта и Хэлен. Ребята, вы такие молодые, куда вам его рожать?
Зачем?

Про много всякого еще
...Густаф машет рукой и зовет к себе, он говорит, что все очень просто… Надо только оттолкнуться и скатиться.

Про много всякого еще
Что-то чувствую.
Чувствую присутствие людей. Слышу их голоса, их мысли, их запахи. Каждый пахнет по-своему. Пытаюсь удержаться в сознании, открыть глаза, но…

Про много всякого еще
...Я жив.
...Я здоров.
...Рядом со мной Михаль.
...Наши дети.
...У меня есть работа.
...У меня много денег.
...Мы женаты пять лет.
...Трой становится космонавтом.
...Он летит в космос.
...Густаф рассказывает о войне.
...Рони готовит кошерную рыбу.
...Всей семьей отмечаем Пурим.
...Мы бежим друг за другом по полю усеянному тюльпанами. Мы бежим на цыпочках, стараясь не согнуть ни одного цветка.
...На наших лицах улыбка. Все происходит с улыбкой, подозрительно неизменной, будто мы персонажи: счастливая семья, рекламирующая сок. Белизна зубов отбрасывает солнечных зайчиков на старый забор, украшенный маленькими червями.
...Мама обнимает папу и целует его в губы. У него усы.
...Все происходит настолько медленно, что я вижу, как отлетает маленькая капля пота со лба отца.
...В капле я вижу суть мироздания…

Про пора
Если любишь – отпусти их всех. Не терпи. Пора! Это важное решение. Пора. Пора. Пора. ПОРА.

Про конец
Память – единственное, что у меня осталось. Несколько ярких пятнышек на черном полотне короткой жизни. Помню самый бред: школьную доску, голую ветку, фотографию себя самого в 3 года, помню жевательную резинку со вкусом клубники и банана, рекламу пива, как булькает вода в закипающем чайнике, как шумит дождь,
Из памяти выдергиваются отдельные кадры, яркими вспышками, как «птичка» фотоаппарата, а за ними приступы меланхолии. Помешательство на одной большой дыре перед глазами, выросшей на стене истыканной точками.
Это время пришло!
Это помешательство на вечности…

© Максим Кутуров, 2014
Дата публикации: 20.04.2014 02:25:44
Просмотров: 2836

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.