Лааль Джандосова [2008-02-27 23:22:10]
Обзор Прозы # 1 (тексты 1; 8; 11)

1. Зззакружжжилась

Итак, господа, перед моими глазами находится первый текст, заявленный на участие в конкурсе в номинации «Проза». Я, без особых вступлений, приступаю к его препарированию и первым делом выражаю глубокую благодарность уважаемому автору за избавление меня, как рецензента, от необходимости разделять текст на смысловые параграфы:

« …Зззакружжжилась – крылья сложжжить некогда.
Заботы, заботы! – зззавал, за день не разгрести…
Вон, – узззор: ещё Пра-Пра затеяла. Сколько вложжжено!.. Зззато – возвышает. Традиция, связззь поколений и всё такое…»

С первых слов становится ясно, что мы имеем дело не с простым автором, а с очевидным представителем этимологического направления современного русского концептуализма, и мне следовало бы начать свой критический разбор с приведения глубокомысленной цитаты из какой-нибудь серьёзной статьи г-на Бартова, что я и сделала бы, разумеется, если бы в моей голове не возникла ассоциативным образом строчка из одной известной песни - «Выпил рюмку, выпил две – закружилось в голове…». Это, видимо, произошло по той простой причине, что автор, даже с учётом явной авангардистской направленности рассматриваемого нами текста, допускает явный перебор со своими «жжжжж» и «зззззз». Впрочем, с другой стороны, «назвался груздем – полезай в кузов»! Ведь если не жужжать изо всех сил, то как ещё донести до сознания читателя, что речь в тексте идёт от лица Мухи, а не бабочки или какого-нибудь другого насекомого? Но, опять-таки, учитывая тот неоспоримый факт, что представителей современных литературных течений практически не волнует вопрос подготовленности читательской аудитории к их произведениям, нам не стоит слишком сильно обольщаться надеждами на то, что все используемые автором художественные приёмы призваны облегчить наше с вами читательское восприятие. Нет, все эти приёмы являются не более чем элементами тех речевых игр, в которые уважаемый автор, со свойственной всем концептуалистам иронией, играет с самим собою и ни с кем иным, и которые обращены к его собственному внутреннему «Я», а не к внутреннему «Я» его потенциальных читателей. И мы с вами, в данном случае, выступаем в роли зрителей, допущенных, простите за тавтологию, до лицезрения внешней стороны этих речевых игр, а не в роли участников или конечных потребителей продукта, именуемого «литературным произведением». Потребителем, как это ни парадоксально, является сам автор, реализовавший свою «экзистенциальную свободу» на уровне собственного понимания и получивший от этого определённое удовольствие. Впрочем, нам с вами никто не мешает посмотреть, какими моментами определяется дальнейшее пребывание нашего автора в образе Мухи, и реализовать свою собственную свободу уже не по части словесных игр, а по части «зрительских симпатий». Итак, следующий «параграф»:

«…Снова – экая лёгкость в теле!..
И аппетит…»

Весьма любопытные наблюдения, не правда ли? Здесь уже можно говорить не о простом обращении к собственному «Я», а о явной попытке самоанализа, причём самоанализа, основанного не на эмпирических ощущениях, а на ощущениях воображаемого порядка. При этом наш уважаемый автор настолько входит в свой образ, что ему уже сложно удержаться от критических комментариев в адрес одного из представителей отряда высших млекопитающих:

«– Ну, чего ты на меня бросаешься? Да жри тожжже, пожжжалуйста!
Большое, а глупое. Я-ж – не жжжадная. Не жалко, всем хватит.
И ведь – всё равно мимо! – а уж ветру-то, ветру… Разжжжало на конце ножúщи крыло – и машет на меня, и машет: пужжжает, значит. Фу-ты, ну-ты…
…Припадок! – как есть, припадок. Аж жжжуть… Вчера вот так же – ни ззза что! – паука зашибло. В углу над Светом. Прямо с сетью и сгинул.
Есть в жжжизни справедливость.
А пахнет ничего, когда злится, – очень дажжже… Ещё пару зззаходов, для куражжжу…»

Вот, господа, что думают о нас чешуйчатокрылые и, с ними на пару, жесткокрылые, когда мы гоняемся за ними с газетками, мухобойками или тапками. Возьмём эти примечательные слова на заметку для обогащения собственного жизненного опыта и мировосприятия, и продолжим чтение дальше:

« …Одышка. Толстею. Сладкое да мучное, мучное да сладкое... И возззраст ужжже…»

Здесь автор снова отдаёт свою дань самоанализу, в результате чего приходит к следующим, малоутешительным для всех нас, мыслям:

«…Всю жизнь – к Свету стремишься. Головой бьешься, бьешься… Как об стену… А может, и нет ТАМ ничего? Игра воображжжения, миражжж?
Вдруг – вот помру – и исчезну?!
Тогда – зачем я?...»

Ответить на эти вопросы невозможно – будь ты мухой, человеком, летучей мышью или кем угодно, и наш уважаемый автор понимает это не хуже, чем мы с вами, поскольку оставляет эти глобальные, по сути, вопросы без ответов и возвращается к своим словесным играм:

«…Зззелёное жжжелтеет… Зззнамение. Не к добру.
Таракан наскрипел – ТАМ после жёлтого всё белым станет. Врёт, похожжже. Откуда-ж ему-то знать? Только ночами и шастает, ночью – все мошки серы. Да ежжжели-б оно так – неужжжто бы Пра-Пра не возвестила?!
Нострадамус усатый…»

В тексте неожиданно возникает «осенняя тематика», а у меня возникает мысль, что образовательная система в мире чешуйтокрылых основана на доведённом до абсурда принципе эклектики, ибо как можно знать о существовании Нострадамуса и даже использовать его имя в качестве нарицательного, но не знать при этом о заурядной смене сезонов?

«…А ещё, шепнул, – мухи белые воспарят. Тихо. Торжжжественно…
Ангелы, должно быть.
«…И приидет царствие…». Дожжжить бы…
Таракáша – мужжжик умный, а дурак. Бескрылый он.
Атеист…»

Размышления нашей Мухи подходят к логическому концу, а я задаюсь весьма закономерным вопросом: «Испытала ли я эстетическое удовольствие от знакомства с данным произведением?» Речь идёт именно об удовольствии, поскольку говорить об иных аспектах не приходится по причине их отсутствия. Признаюсь вам честно – нет. Кроме бесконечных «жжж» и «ззз», внедряемых автором чуть ли не в каждое второе слово, что, в конечном счёте, превращает работу в некую пародию на сценарий детского утренника, других художественных приёмов, которые могли бы украсить это творение, не наблюдается. Зато наблюдаются определённая "лексическая недостаточность" – «связззь поколений и всё такое…», проблемы с орфографией (к примеру, слово «бьёшься», которое автор пишет через твёрдый знак) и нехватка – ощутимая, явственная нехватка «качественной иронии» - той самой иронии, которая могла бы доставить подлинное удовольствие читателям и продемонстрировать высокое авторское мастерство. Увы, чего нет – того нет. Произведение можно назвать «читабельным», но это, к сожалению, не свидетельствует о его особой конкурентоспособности. На этом я ставлю точку и перехожу к разбору следующей работы.


8. Золотая Седина.

Передо мной находится следующее конкурсное произведение, и я, пробежавшись по нему глазами, думаю о том, что подвергать подобный экзерсис критическому разбору – всё равно, что забирать у ребёнка пряник. Но делать нечего – работа заявлена на конкурс, соответственно, автор не лишён определённых амбиций, а там, где находится место амбициям, всегда остаётся место для критики. Пусть это утверждение послужит мне оправданием, а автору – стимулом для дальнейшего творческого развития. Произведение, о котором идёт речь, носит несколько претенциозное название «Золотая Седина» и повествует о женщине среднего возраста, переживающей определённый жизненный кризис. Казалось бы, тема неисчерпаема, как неисчерпаемы и средства для её раскрытия, но, увы, автор предпочёл обойтись минимальными средствами и сейчас мы посмотрим, что из этого получилось. Фрагмент первый:

«Золотым дождем ссыпались с деревьев кленовые листья. Умиляться этому
можно только находясь за двойными рамами. Но, сквозняк все-таки
пробирался в комнату, процеживаясь сквозь щели, дребезжа стеклами.
Поежившись, Люба поправила заколку, поддерживающую окрашиваемые
волосы».

Итак – дело происходит осенью, нашу лирическую героиню с «окрашиваемыми волосами» зовут Люба, и рамы в её доме пригнаны неплотно, в результате чего по комнатам гуляют сквозняки. Это – первичная информация, которую мы смогли извлечь из данного отрывка. Теперь начинаем анализировать. «Золотым дождём ссыпались с деревьев кленовые листья…» С каких деревьев? С дубов? С осин? С тополей? Следуя семантической логике данного предложения, можно сделать смелый вывод, что единственные опадающие осенью листья - это кленовые, а других в природе не существует, либо они существуют, но, при этом, не опадают. В предложении допущена формальная ошибка, незаметная на первый взгляд, но достаточно серьёзная, чтобы умолчать о ней. Возможные правильные варианты – «Золотым дождём ссыпались с деревьев яркие листья», «Золотым дождём ссыпались с клёнов желтые листья» и так далее. Теперь обратимся к следующему предложению. «Умиляться этому можно только находясь за двойными рамами». Видимо, за тройными рамами умиление уступает место ещё более возвышенному чувству, а за одинарными – напротив - совсем уже не до чувств. Поскольку автор неумышленно опустил в этом предложении глагол, указывающий на прошедшее время, предложение приобрело совершенно неуместную аксиоматическую окраску. Идем дальше – «Но, сквозняк все-таки пробирался в комнату, процеживаясь сквозь щели, дребезжа стеклами». Опуская замечание по пунктуации, задаюсь следующим вопросом: «Если «процеживать» (ссылаюсь на Даля) - это «пропускать какую-то жидкость для очистки сквозь сито, цедилку, холст, бумагу и пр.», то можно ли говорить о «процеживании» сквозь открытое пространство, каковым является щель? Боюсь, что нет. «Поежившись, Люба поправила заколку, поддерживающую окрашиваемые волосы». Что значит «окрашиваемые»? То, что Люба занималась окрашиванием своих волос непосредственно на тот момент, или то, что она занималась их окрашиванием периодически? Неудачно сконструированное предложение, сложное для воспрития и свидетельствующее о стилистической небрежности автора.

«Рука сама потянулась к коробке с надписью «Блондин». Снова и снова она пыталась мысленно подставить свою фотографию из паспорта, сделанную несколько лет назад, к изображенной на картинке девушке. С улицы постучался падающий лист и полетел дальше…
Фен сушил промытые со специальным бальзамом «остатки былой роскоши».
(Разве могла она раньше за пять минут справиться со своими густыми
косами?)
Зеркало обожгло рыжизной. Естественный оттенок, не до конца
уничтоженный седыми прядями, отказывался растворяться в химическом растворе.
Почему-то вспомнились клоуны...»

«Блондин». Почему «Блондин», а не «Блондинка»? Или надпись была на другом языке, поскольку средство было импортным? Тогда почему бы не привести для читателей язык оригинала? Или это была отечественная краска, предназначенная для мужчин, желающих стать блондинами? Но ведь автор сам говорит об изображении девушки на коробке. Невольно напрашивается восклицание: “I am really puzzled, guys!” Затем следует не менее любопытный момент с фотографией. Мой вопрос заключается в следующем: «Кто пытался мысленно подставить свою фотографию к картинке – сама Люба или её рука?» Местоимения третьего лица соотносятся с теми существительными, за которыми они следуют и которые совпадают с ними по своим грамматическим параметрам, а не с теми, которые связаны с ними по смыслу, но при этом отстоят на два или три предложения. Следовательно, в нашем случае формальный выбор приходится делать не в пользу Любы, а в пользу руки. Впрочем, автора мало беспокоят подобные тонкости, поскольку он повторяет эту ошибку на каждом шагу: «Фен сушил промытые со специальным бальзамом «остатки былой роскоши». (Разве могла она раньше за пять минут справиться со своими густыми косами?)» Кто «она»? «Улица», с которой постучался падающий лист? Но Бог с ней, со стилистикой. Если говорить честно, то я окончательно запуталась во всех этих процедурах, которые героиня проделывает в отношении собственных волос. Если она уже использовала содержимое коробки с надписью «Блондин», то почему автор оставляет этот важный момент без особого внимания? И потом, окрашивание волос в домашних условиях обычно осуществляется в ванной комнате. Получается, героиня окрасила волосы, вернулась из ванной в ту комнату, где гуляли сквозняки, причём, вернулась с пустой коробочкой, и теперь сидит и любуется на картинку с изображением девушки? Хорошо, допустим, что так, хотя любая женщина сразу бы отправила использованную коробку в мусорное ведро. Затем автор сразу же начинает говорить о сушке волос, а мы, как читатели, должны рисовать в собственном воображении ту картину, что имела место между разглядыванием коробочки и тем моментом, когда в руках героини оказывается фен. Правда, нам сообщается о каком-то специальном бальзаме, но если уж упоминать о бальзаме, то отчего бы не сказать обо всём остальном? Выбросила пустую коробочку, прошла в ванную, смыла краску, нанесла специальный бальзам, затем смыла бальзам и занялась сушкой. Всего несколько простых предложений, и тогда в рассказе не возникали бы эти пугающие отсутствием логических связей пустоты. Теперь другая фраза: «Зеркало обожгло рыжизной. Естественный оттенок, не до конца уничтоженный седыми прядями, отказывался растворяться в химическом растворе». Можно ли предположить, что «рыжизна» на волосах героини проявилась только после того, как волосы были полностью высушены феном? Если нет, то почему использована глагольная форма настоящего совершенного вида «обожгло», а не форма прошедшего несовершенного «обжигало»? И как следует понимать выражение «растворяться в химическом растворе»? Тут невольно вспомнятся не только клоуны, но ещё и Ипполит Матвеевич с его «радикальным средством», изготовленным в Одессе на Малой Арнаутской. Делаем глубокий вздох и переходим к следующему фрагменту:

«Сил изучать свое новое отражение не осталось. Когда-то, в недавней, а может, и далекой юности, она меллировалась. Только то была игра, ничего общего не имеющая с нынешней необходимостью прятать возраст. Вера и Надя, придя из школы, критически оглядели родительницу и вынесли положительный вердикт. Девочки в тринадцать лет такие маленькие! – совсем еще зеленые. Им не понять, что всего пару лет назад мать мечтала, что их троих станут принимать за сестер. Да в тот момент с ее внешностью это бы сработало… Подумать только, каких-то два года и… молодость словно тефлоновой губкой стерлась с лица. Морщин – царапин нет, но возраст чувствуется. А теперь и седина…»

Да… «молодость, стёртая с лица тефлоновой губкой»… Героине не позавидуешь. Не позавидуешь и автору, который, ничтоже сумняшися, пишет: «…молодость словно тефлоновой губкой СТЕРЛАСЬ с лица…». «Стёрло с лица», уважаемый автор, «стёрло», а не «стерлась». И, кстати, почему именно «тефлоновой»? Это той, которая предназначена для мытья тефлоновых покрытий? Н-да…

«Дочери, не торопясь, зачерпывали ложками аппетитно пахнущую еду. Любе оставалось созерцать это зрелище. Увы. Очередная диета. От каких только удовольствий в жизни приходится отказываться! Сначала учеба. Потом появился ОН. Встречи в сквере, прогулки под луной, кинотеатры,… армия. Два года полного самоотречения. Ни клубов, ни тусовок, этакая
Ботаничика».

А почему «не торопясь»? Не нагуляли аппетита за полдня? Голодные дети едят очень быстро, уважаемый автор. Они, если хотите знать, буквально набрасываются на еду. А у вас – «не торопясь». Если дочери героини уже успели перекусить по дороге, то скажите нам об этом – прибавьте истории достоверности. Пусть хоть она украсит Ваш рассказ, если ему не суждено украсится чем-то иным. Или Вы полагаете, что для достоверности достаточно выражений типа «тусовка» и «ботаничка»?

«Дождалась, называется. Вернулся. Счастье любви накрыло ее головой. Она отказывала себе во сне, отдыхе, милых сердцу безделушках, так радовавших когда-то, тратя всю себя без остатка на него - долгожданного. Когда неожиданно пришло известие, что их станет трое, будущий папаша сник. «Привыкнет» - успокаивали подруги. Но когда ультразвук показал двойню, срочно влюбился в другую и слинял. С тех пор Люба отказывает себе совершенно во всем. Две-три работы одновременно и полная нищета стали для нее нормой. «Ничего», - успокаивала она себя. «Дети вырастут, отучатся, отдам их замуж… Тогда поживу». Дочери еще не расцвели, а седина и возраст уже проявились».

«Она отказывала себе во сне, отдыхе…» А, чем она, простите, занималась в эти минуты? И, вообще, как был организован быт молодой семьи? Где героиня жила со своим избранником? Имела ли место свадьба? Имел ли место развод? Вставал ли вопрос о контрацепции? Помогали ли Любе родители? Откуда пришло известие, что «их станет трое»? В каком виде оно пришло? В виде почтового сообщения? Может быть, стоило сказать «когда выяснилось, что их станет трое» или «когда обнаружилось»? Затем - «Две-три работы и полная нищета стали для неё нормой…» Если были работы, то откуда «полная нищета»? «Полная нищета» - это жизнь в подвальных условиях и питание объедками. Об этой норме Вы говорите в своём рассказе, уважаемый автор? В таком случае, объясните мне, пожалуйста, как «диета» Вашей героини и «неторопливое поедание обеда её дочерьми» сочетаются с этой нормой. Теперь другой момент – если Ваша героиня работает, да ещё на двух-трёх работах, то с чего это вдруг она сидит дома посреди рабочей недели, красит волосы и ещё успевает приготовить обед? Или дело происходит в субботу? Или она находится на «больничном»? Вы должны говорить о таких вещах, иначе создаются бесконечные неувязки, распутывать которые приходится озадаченным читателям.

«Шагая на работу, Люба чувствовала себя одним из опавших листьев, валяющихся у нее под ногами. Похоже, и ветер считал так же, то и дело пытаясь уволочь ее, сбить с ног, растрепать. Сегодня ей предстояло изображать радость: «Да, покрасилась. Правда мне идет?», принимать вынужденные комплименты... Офис подхватил ее, завертел, закружил, не оставляя места для мыслей, так же, как ветер подхватывал и кружил за окном листья. Любовь возвращалась домой, где ее ждали Вера с Надеждой. На волосы сединой падали первые снежинки, а сквозь белый ковер земли пробивалась рыжизна опавших, некогда зеленых, крон. Она уже ни во что не верила, ни на что не надеялась и даже не мечтала влюбитьс»я.

История о Любе закончилась, а вопросы к автору – нет. Как можно сопоставить шквальный ветер, сбивающий человека с ног, и листья, «валяющиеся под ногами»? Листья бы давно уже разметало при таком ветре. «Офис подхватил её, завертел, не оставляя места для мыслей…» Уважаемый автор, следует ли нам, как читателям, сделать вывод о том, что мыслительные процессы у Любы не сочетались с процессом работы в офисе? Или речь идёт исключительно о тех мыслях, что касались «несчастной доли» бедной героини? «Она уже ни во что не верила, ни на что не надеялась…» Если не надеялась и не верила, то зачем тогда красила волосы и сидела на диете? Странно всё это. Речь ведь идёт о молодой женщине, которой лет тридцать пять, не больше. Чтобы в этом возрасте дойти до состояния «ни во что уже не верила, и даже не надеялась влюбиться…» нужно пережить глубочайшую душевную трагедию, а трагедии в жизни Любы я не вижу. Осталась одна с детьми; работала на трёх работах – ну, и что с того? Все мы прошли через это. Если даже не все, то очень многие. Это – жизнь, а не трагедия. Да дело даже и не в этом – меня настораживает другое: «Ничего», - успокаивала она себя. «Дети вырастут, отучатся, отдам их замуж… Тогда поживу». Эта фраза невольно приводит к выводу, что дочери были для матери элементарной обузой. Все переживания героини вертятся вокруг того «прискорбного» факта, что они - её дочери - ещё висят на шее, а она – несчастная мать - уже стареет, теряет свою красу и уже не сбыться той мечте, что её с дочерьми будут принимать за сестёр. Не знаю, может быть для нашей героини это действительно являлось истинной трагедией (что, разумеется, странно для женщины, способной на полное самоотречение), но у меня, как у читателя, подобные эмоции вызывают глубокий скепсис, а не сочувствие. И несколько слов в заключение. Рассказ получился слабый – сюжет страдает непродуманностью и пугающей уплощённостью; лексика удручает; стилистика оставляет желать лучшего; текст лишён цельности и образности. Одним словом, увы, но и эту работу сложно признать конкурентоспособной.


11. Урок Прощания

Третий текст являет собой историю прощания двух влюбленных – девушка уезжает на поезде, парень остаётся. Поскольку сюжет прост и ничего сверхъестественного вслед за отъездом девушки не происходит - возникает простой вопрос: «А в чём смысл всей этой истории?» Непосредственно в самой истории - в истории любви и прощания? В истории, где сюжет написан жизнью, и где не нужно ничего придумывать, поскольку любовь говорит сама за себя? Что ж, давайте посмотрим, что получилось у автора, взявшегося за подобную тему.

«У подошедшего поезда кружилась вокзальная кутерьма. Бабушки-лоточницы бегали вдоль состава, предлагая товар; проводницы стояли возле своих вагонов, присматривая за пассажирами и принимая отъезжающих; несколько мужчин, пользуясь стоянкой, в одних футболках и спортивных трико курили на перроне. Путейцы в оранжевых жилетах пошли вдоль состава, прутьями постукивая по колёсам: динь-дон, динь-дон. Готов-готов, готов-готов. Поезд фыркал, порой выпускал клубы пара и походил на притомившегося дракона. Из подземного перехода быстрым шагом вышли двое, парень и девушка. Парень в светлой бежевой куртке нёс чемодан на колёсиках, девушка шла рядом, внимательно и как-то очень сосредоточенно высматривая номера вагонов».

Перед нами начало истории и, теперь уже, начало того, что принято называть «разбором полёта», а разбирать, как я уже вижу, придётся много чего, причём с самой первой фразы. «…кружилась вокзальная кутерьма…» Сказано эффектно, но, к сожалению, неверно. Это всё равно, что сказать: «У подошедшего поезда кружилась вокзальная суета». Следует либо пожертвовать словом «кружилась» и заменить его на «царила», либо выразиться совсем по-другому, например: «Подъехавший поезд замер; перрон охватила вокзальная кутерьма». Но мало сказать о кутерьме, надо ещё показать её, создать динамику, развернуть перед читателем не статичное, а живое полотно. И что для этого делает уважаемый автор? Он обрушивает на читателя целую лавину скрупулезно детализированной информации. И всё бы хорошо, но не следует забывать, что читательская способность к визуализации захлёбывается в таком мощном информационном потоке – нашему воображению нужны отдельные лёгкие штрихи, а не подробные описания. «Подъехавший поезд замер и тут же охватила перрон вокзальная кутерьма - забегали тётки-лоточницы: «Вобла! Носки! Блинчики! Сметана домашняя!» Опустились оконные рамы с запотевшими стёклами - и пошла торговля! И уже сгрудились у пивного ларька мужики, вырвавшиеся из тесноты-духоты на свободу! Закурили, задымили. И ведь не зябко им под осенней моросью в футболках да трико! А вон и путейцы с прутьями; идут, постукивают по колёсам…» Это - допустимый максимум. Других деталей не нужно - всё остальное нарисует моё воображение, уважаемый автор, не лишайте его этой работы, иначе мой читательский интерес к Вашему произведению пропадёт, не успев зародиться. Теперь переходим к следующему моменту - из подземного перехода возникают Он и Она – наши главные герои. Возникают они, согласно контексту, «быстрым шагом», а у меня возникает соответствующий вопрос: «Как можно продвигаться «быстрым шагом» и, одновременно с этим, «внимательно, - я цитирую, - и очень сосредоточенно высматривать номера вагонов»?» Боюсь, что никак. И это не придирка к мелочам, это лишь напоминание о том, что выверять на достоверность нужно каждую придуманную фразу. И последнее замечание к первому абзацу – уважаемый автор, если Вы сообщаете нам, во что одет парень, то было бы совсем не лишним сказать то же самое и о девушке. Разве нет?

«…- Новороссийский?
- Он самый.
- А седьмой вагон где?
- Вон в ту сторону.
Они зашагали ещё быстрее, провожаемые недоумёнными взглядами пассажиров и провожающих: стоянка на этой станции полчаса, куда спешить? Девушка – чуть впереди, парень следом за ней, лавируя среди людей на перроне и не отставая ни на шаг.
- Простите, это седьмой?
- Да.
Прошуршали билеты, проводница гостеприимно махнула рукой.
- Ваше купе в том конце вагона...»


На вагонах поездов пишут и номера, и названия. Был ли смысл в этих вопросах, я не знаю, особенно с учётом того, что девушка столь «внимательно и сосредоточенно» выглядывала эти самые номера. «Зашагали ещё быстрее, провожаемые недоумёнными взглядами…» И опять я вынуждена сделать автору замечание. На перроне толпы народу: провожающие, отъезжающие, пассажиры, лоточницы, путейцы - и кому, на фоне всей этой « вокзальной кутерьмы», есть хоть какое-то дело до этих двоих? Никому. Это вокзал, где «спешащих» не провожают «недоумёнными взглядами». Во всяком случае, мы должны поверить в то, что это – вокзал.

«Парень как-то нервно усмехнулся, и поднялся вслед за девушкой по узеньким ступенькам тамбура. По коридору они зашагали в обратную сторону. В купе она вошла сама, забрала у него чемодан и, поздоровавшись с оказавшейся в купе попутчицей, спрятала чемодан под сиденье. Не сговариваясь, они направились к выходу из вагона: она всё так же впереди, он за ней. Девушка чуть наклонила голову, словно пытаясь перебороть желание обернуться; осторожно спустилась по ступенькам и отошла в сторону от вагона. Парень просто спрыгнул на перрон и подошёл к ней».

«…зашагали в обратную сторону…» Зачем все эти ничего не значащие подробности?! Читатели ведь не дураки, уважаемый автор, читатели понимают, что герои не поползли, и не запрыгали по вагону вприсядку. В литературе существует одно золотое правило – не надо писать о том, о чём можно не писать - в противном случае получается напрасная и бессмысленная писанина, читать которую - мука! «В купе она вошла сама, забрала у него чемодан, поздоровавшись с попутчицей, спрятала чемодан под сиденье…». А как она вошла в это купе? Резко двинув створку? Или замерев перед этой створкой на секунду? Или обернувшись перед этим на парня? Или отметив краем сознания, что красная дорожка, застилающая пол, истрёпана и покрыта тёмными пятнами? А какой была попутчица? Старой? Молодой? Толстой? Худой? Рыжей или блондинкой? Городской? Деревенской? Что эта попутчица подумала о девушке? Что девушка подумала о попутчице? Разумеется, все эти моменты не представляются автору важными, раз он не пишет о них. Но тогда возникает вопрос - а чем так важна для этой истории переданная со всей дотошностью последовательность действий? Эти действия, по сути, голый скелет – скелет, вокруг которого должны быть кровь и плоть – живая фактура текста, а её нет.

«Она обернулась. Серо-зелёные глаза встретились с тёмно-карими: серые – ищущие, тревожные, прячущие и не могущие скрыть эту тревогу за насмешливой улыбкой. И карие – тоскливые, потухшие, словно вобравшие в себя темноту утренних холодных туманов, глаза пса, напрасно ждущего своего хозяина.
Девушка держала руки в карманах красного пальто, склонив голову на бок. Взгляд скользнул в сторону – и в этот момент парень, сделав ещё шаг, положил руки ей на талию. Она охнула – полувздох-полустон раненого животного. Тоска, до того копившаяся где-то глубоко внутри, словно вода, прорвавшая плотину, получила свободу. Тонкие кисти рук легли на плечи под бежевой курткой, она потянулась, прижалась к нему, будто стараясь быть ещё ближе. Проводница смущённо отвернулась от пары».

К этому моменту наш уважаемый автор тоже, видимо, посчитал, что голимую последовательность действий нужно слегка разнообразить живыми деталями, но видимых улучшений в повествовании от этого не произошло, поскольку опять нарушено золотое правило – не пишите того, чего можно не писать. А ведь хватило бы одного предложения. «Она обернулась – глаза в глаза – охнула, уже не выдерживая – с прорвавшейся наружу тоской, подалась ему навстречу и уткнулась лицом в грудь». Всё. Ни слова больше. Там, где начинается «Серо-зелёные глаза встретились с тёмно-карими…» литература заканчивается и начинается, извините меня, графомания.

«Парень наклонился, вдохнул запах её волос: смесь мёда, цветов, ванили и ликёра «Бейлис». Того самого, что в кофейне добавляли как-то вечером в кофе; а потом были тёмные аллеи, и тёплые руки, и губы, пахнущие этим ликёром, кофе, чуть сладкие и несмелые…
Он захотел снова поймать её взгляд, но для этого нужно было отстраниться. Лёгкое движение – и руки на плечах с силой сжали ткань куртки, девушка спрятала лицо на груди своего спутника.
- Нет…
Парень поцеловал её волосы, провёл по ним рукой, стараясь запомнить это ощущение и запах её духов. Вдруг она сама подняла голову, посмотрела на него: губы полуоткрыты, словно в ожидании. А в глазах, едва сдерживаемые – слёзы. Это их она прятала на его свитере под распахнутой курткой. Он наклонился к ней, коснулся губами лба, легонько дотронулся губами до её губ… Руки обвили его шею, она снова тихо вздохнула…»

Так, прочитали? А вот теперь попробуйте смешать в своём воображении запах «Бейлиса», ванили, мёда и каких-нибудь там цветов. Смешали? Что получилось? Видимо, нечто! Уважаемый автор, я тоже хочу такие духи! Поделитесь со мной названием, и прощу Вам все Ваши графоманские выверты! Честное слово! Ну, а если серьёзно, любые духи являют собой очень сложную композиционную смесь, в которой доминирует только один запах, остальные выделить невозможно, поскольку они должны придавать основному запаху легкие оттенки – не более того. Поэтому, уважаемый автор, когда Вы берётесь описывать запахи духов, не стоит пускаться в подобную изобретательность – парфюмеры, а с ними и женщины, Вам этого не простят. Разумеется, нужно было как-то вывести нить повествования на «Бейлис» и ночные прогулки, но нельзя же жертвовать одним ради другого и притягивать обстоятельства за уши!

«Пропало всё: проводница, беседующая с подошедшей напарницей. Компания мужичков из поезда, покупающая в киоске пиво. Синие вагоны состава, серое небо, налетевший ветер, стоптанный бетон перрона, пыхтение где-то в недрах поезда, постукивание дорожных рабочих, проверяющих колёса… Они будто вернулись в свой сквер, на тёмную аллею, и до отъезда было ещё так много времени – почти вечность. Снова шуршали под ногами листья, пахло недавним дождём и сырой корой деревьев, а на соседней лавочке ссорилась пара.
Господи, они же дети, они не понимают, что теряют из-за этой ссоры… Целый вечер! Целый вечер вдвоём. Ты представляешь?.. Представляю. Мне их жаль. Но они помирятся. Ты думаешь? Уверен. Я тоже. Или хочу быть уверена. Пусть они помирятся…»

Мне не совсем понятно, почему «Компания мужичков…» и «Синие вагоны…» выведены в отдельные предложения, но, в целом, надо отдать автору должное – этот абзац ему почти удался. Если бы не «пыхтение в недрах», не совсем удачная конструкция с «постукиванием» и небольшая натяжка, возникшая между динамикой «шуршащих листьев» и статикой «соседней лавочки», я бы даже сказала, что его можно оставить в том виде, в каком он есть.

«Вокзал вернулся так же неожиданно, как исчез, однако остался серым размытым пятном вокруг них, рядом – но всё равно по ту сторону какой-то невидимой стены.
- У тебя лапы совсем замёрзли! Ну-ка, быстро!
Она слабо улыбнулась и сунула руки ему под куртку. Даже сквозь свитер парень ощущал озябшие на ветру ладошки – да и будь они тёплые, всё равно ощущал бы… Он набрал было воздуха, чтобы сказать – ведь нужно, обязательно нужно сказать, как же иначе? Девушка внимательно посмотрела на него и улыбнулась – на этот раз не вымученно, а как-то тихо, спокойно, будто угадала его мысли.
- Не надо.
Он обречённо вздохнул и снова наклонился к её волосам. Она что-то тихо мурлыкала, грея об него руки и склонив голову на грудь. Потом вдруг откинулась назад, так что парню пришлось удерживать её на вытянутых руках, и посмотрела на него со смесью хитрости и внезапного воспоминания.
- А конверт где?»

Увы, но радость моя по-поводу предыдущего абзаца продолжалась совсем недолго. Уж лучше бы «вокзал не возвращался», а вместе с ним не возвращались бы к нам все эти описания «слабых улыбок» и «обречённых вздохов». Что касается диалогов, то они, по всей вероятности, являются для автора истинной ахиллесовой пятой. «У тебя лапы совсем замёрзли! Ну-ка, быстро!» Эти две фразы не укладываются в контекст точно так же, как не укладывались имевшие место в самом начале текста вопросы о поезде и вагоне. Впрочем, сам контекст тоже ни во что не укладывается. «Мурлыкала», «смесь хитрости и воспоминания» - это уже, простите меня, моветон.

«Парень усмехнулся.
- Здесь, в кармане.
- Ага, ты, значит, хочешь оставить меня без стихов. Уже второй раз. Специально.
- Ничего подобного, я про него помню.
Она скорчила ему гримаску и требовательно протянула руку.
- Давай сюда.
- А может быть, лучше я его потом почтой отправлю?
- После того, как бегал за ним сегодня? Тем более что я хочу прочитать это сейчас.
- Ну, не сейчас… - он снова потянулся губами к её губам.
- В поезде, - прошептала она в перерывах между поцелуями.
- В поезде…
Какие-то будничные слова, намеренно лёгкие, ничего не значащие, чтобы скрыть всё, что чувствуешь, что рвётся и сдерживается только усилием воли, просто взглядом тех или других глаз, лёгким движением головы: нет. Не говори. Не надо».

Автор, видимо, сам понимает, что диалоги ему не удаются, иначе не возникло бы предложения о «будничных и намеренно лёгких словах».

На этом, я думаю, стоит остановиться, поскольку картина, в целом, ясна, и всё, что мне остаётся – это сделать несколько выводов. Выводов огорчительных, неутешительных и лежащих, при этом, на самой поверхности. Начнём с того, что текст неоправданно растянут, и причина тому - бесконечное количество никчемных деталей. Во-вторых, засилье шаблонов - «чемодан на колёсиках», «недоумённые взгляды», «потухшие глаза», «тонкие кисти рук», «смущённые отворачивания», «тёмные аллеи», «сладкие губы», «изгибы тела», «полузабытые жесты», «обречённые вздохи» - для рассказа на трёх страницах это не просто перебор, а Перебор с большой буквы. В-третьих, очень слабые диалоги; без них, как это ни прискорбно, текст бы смотрелся лучше. В-четвёртых, полное отсутствие какого-либо развития между началом и концом. Если я выкину из рассказа его середину, то на внутренних логических связях текста это не отразится. В-пятых, стилистические недочёты, которых тоже гораздо больше, чем допускают литературные нормы. Таким образом, следует заключить, что текст нуждается в самой серьёзной доработке - в корректировке всех диалогов, в устранении всех ненужных описаний, в правильной расстановке всех драматических акцентов и, прежде всего, в усилении таких основополагающих моментов, как «завязка сюжета», «развитие сюжета» и «развязка сюжета», которые настолько слабы и неразвиты, что проще говорить об их полном отсутствии.