Донские были (7.Вновь цветущий Дон 8. о вере и суеверии)
Николай Талызин
|
Форма: Рассказ
Жанр: Антиутопия Объём: 13675 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Донские были (7. Вновь цветущий Дон 8. О вере и суеверии) 7. Вновь цветущий Дон Весна сорок пятого была особенно яркая, дружная, светлая, радостная. Казалось: и сады пышнее цветут, и травы гуще и зеленее покрыли степи, и Дон величественнее несёт плоты и баржи с грузами для восстанавливающейся страны. И всё было как-то нарядно, торжественно, даже тральщики с земснарядами не как обычно мутили воду донскую, а как-то ново, размеренно, с какой-то необъяснимой значимостью. А, может быть, это только казалось? Ведь все с трепетом и замиранием сердца ждали Победу. Вот-вот... И... дождались! Вместе с последним яблоневым цветом облетели в далёкой Германии, затухли конечные очаги ненавистной войны. Стали наши казаки возвращаться в станицу. Пошла работа: взялись технику чинить, дома, фермы восстанавливать. И жизнь стала светлее и веселее. Пришёл и мой Дмитрий. Вернулся израненный, но живой, слава Богу. Да на груди аж семь медалей. Герой! Сержант Гвардии! Не хуже других. Эх, а ещё на гимнастёрке целая колода красных и жёлтых нашивок: сколько раз его фриц метил. Направили Митрия работать в мастерскую МТС кузнецом. В технике он здорово понимал. В довоенные годы его в Ростов посылали учиться на механика. Да теперь какой из него кузнец? Руки золотые, а требуху немец всю исковырял. Дали ему в помощь молотобойца молодого да здорового. А они никак не сработаются. Не понимают друг друга. А металл не ждёт — стынет. Здесь момент упустить нельзя. Вот в обед детей я накормлю, Митрию поесть соберу. Приду в кузню, а он обедать не садится: - Пока ты здесь, Маня, поколоти. И работала я каждый обед молотобойцем. А потом опять в поле да на ферму. Одна забота: работа до пота. А прошло два года, так в сорок седьмом хлебные карточки отменили. Пошла я в район, купила хлеба несколько килограмм — хлеб на вес продавали,- а брать с прилавка боюсь. Первый раз вволю, досыта. Горячий, с коричневой корочкой, дышащий всеми запахами донских степей. Глаз от блестящей аппетитной корочки отвести не могу. От счастья заревела... Хлеб, ты мой батюшка, а водица матушка. Наконец-то дети будут сыты. Будет хлеб — будет и Дон цвести, и Россия крепнуть. Хлеба ни куска, та и тереме тоска: а хлеба край, так и под кустом рай. Так в народе говорят. К хлебу-батюшке исстари отношение особенно почтительное. Например, нельзя в хлебе и воде никому отказать. Ни нищему, ни сытому, ни другу, ни ворогу. Но нельзя и от хлеба отказаться — обиду породишь. Нельзя и хлебную булку переворачивать: хлеб — это жизнь, а жизнь и без переворота тяжёлая. Недопустимо и за столом ругаться: нельзя перед хлебом грешить. Хлеб — это святое, это человеку Богом дано. Как переехали мы из станицы в город, так до сих пор хлеб берём только в одной булочной, что у оврага, от пекарни она. Пекарня во дворе магазина прямо на краю балки. Что смеёшься, внучёк, Это я для тебя сказала «овраг», а мы всегда балками называем. Да, ну ладно, многих казацких слов вы теперь не понимаете, растеряли свой язык. Совсем русаками сделались. И до войны, когда в район попадали, тоже в той булочной хлеб брали. Правда она была в другой стороне, да и сам город, в в то время — станица, тоже в другой стороне был. ГЭС всё сдвинула. Пробовали другой хлеб, в новой пекарни в посёлке энергетиков, или, как у нас называют, в городке. Хлеб там не плохой: пышный, румяный, но дух не тот, и не такой белый, и не такая хрустящая корочка, да и черствеет скоро, крошится. Сытости от него нет, а одна тяжесть в животе. А в нашей булочной дух захватывает у порога, глаза разбегаются: сколько лотков, сколько разных хлебов и булок. До дома не донесёшь, чтобы не отщипнуть. Опять, внучёк, смеёшься? Небось вспомнил, что ни разу целую булку хлеба до дома не доносил. А печёт тот хлеб испокон веков дед Семён. Он мне-то в отцы годится, старый, но ещё силён. У них все были в роду хлебопёки. Но, видимо, он последний. Никто не пошёл по его стопам: ни сыновья, ни внуки. Скоро и не сыщешь настоящего хлеба. Эх... Так вот, несколько лет назад деда Семёна на заслуженный отдых проводили. Посчитали, что стар уже, можно без него обойтись. А тут вместе с дедом Семёном и печи старые решили списать. Тоже, мол, устарели. Поставили новые печи, машины тесто месить и муку сеять завезли, магазин отремонтировали. Пошли мы за новым хлебом и … перестали туда ходить. Не стало там настоящего хлеба. Даже вида прежнего аппетитного не стало! В городке хлеб несколько месяцев брали. Почему сами не пекли? Да разучились в городе, разбаловались мы. Даже печей для выпечки хлебов в домах не стало. Тут начальство, видимо, смекнуло, в чём дело. Пошли с поклоном к деду Семёну. Покряхтел он для виду, а не стал заставлять долго себя уговаривать. Руки истосковались по тесту. Его это дело! Как отказать? Пошёл дед Семён тесто замешивать, к печи новой приноровился, что-то по-своему переиначил. И, правда, не сразу, пошёл хлеб румяный, душистый, пуховой, сытный да аппетитный. Одно слово — хлеб! Постой, постой, внучёк, скоро вечерять будем. Положь хлеб. Если разговорил бабушку, то имей терпение и уважение до конца дослушать. Что ты спросил? Живой дед Семён. Наверное, ему сто лет. Говорю же, он мне в отцы годится, иль в старшие братья уж точно. Давно сам не работает, а на пекарне бывает почитай каждый день. Тесто на вкус попробует, покидает его из руки в руку, похлопает ладошкой, сомнёт в комок и скажет: «пора» или «рановато». А коль передержали тесто, то махнёт рукой: - Ввек вас не выучишь, чувствовать хлеб надо. Чутья в вас нет. Дело мастера должно бояться, а у вас мастер дела сторонится,- и расстроенный уходит, бормоча себе под нос о нерадивых учениках. Но это редко бывает. Хлеб всегда хороший. Смеются рабочие в пекарне: - Просто старик побурчать любит.- Но мимо ушей не пропускают его ворчание. Стараются. Держат марку хлеба — хлеба деда Семёна. 8. О вере и суеверии Вы, внучки, часто спрашиваете меня, почто я часто Бога вспоминаю? Верю ли я в Бога? Дам ответ вам маленькой историей наших дней. Живёт здесь недалече молодой человек по прозвищу Алексей-божий человек. Неженатый ещё, почти правнук мне. В церковь ходит почитай каждый день, бородёнку рыжую не бреет, крест нательный не снимает. И всё поведение его степенное и богоугодное. Как-то вышел у нас с ним такой разговор: - Лёша, внучёк, неужели ты на самом деле в Бога веришь? Или это сейчас модно стало? И ты туда ж? - Верю, как все, бабушка. - Мои-то внука — атеисты, да я и сама не знаю: верю или нет. - В каждом есть вера. Только не каждый это понимает. К вере надо идти. Долго идти. Не всякой жизни на это хватает. Я только в начале этого пути. А если кто-то говорит, что верит в Бога, лукавит. Он ещё не встал на этот путь, а, возможно, ему этого не дано. Вот так-то! Молодой, а рассудил мудрее почётного старца. Поняла я на старости лет смысл поговорки, что слепая вера противна рассудку. Семья наша по-разному жила, только Бога не гневила. Отец мой, Андрей Иванович, был старообрядцем, глубоко верующим человеком. Его прадед или дед прадеда бежали на Дон от преследования церкви. Бежал не один. Вокруг были целые станицы и хутора старообрядные. Поэтому у нас в семье порядки были строгие, домостроевские. Но вере нас никто не научил. Почему? Отец женился поздно, в зрелом возрасте. Взял юную девицу Варвару из бедной семьи новообрядцев. Отец очень сильно любил мать, и каждый остался при своей вере. Мы, их дети, крещённые старой верой, но воспитанные больше при матери. Старшие братья получили хорошее образование, стали офицерами. Я думаю, они не сильно верили, по крайней мере, богомольности я в них не замечала. Постились мы больше от нужды. А тут революция. Вот так-то оно и пошло. Правда, никогда не богохульствовали. Воспитаны были так, что всё годится, только не годится с чёртом водиться. Прости меня, Господи, попался поганый на язык. Пасху и Рождество отмечали как большие праздники. Молодые колядовать ходили. А потом уже родители ваши, дети мои, бегали под окнами колядки петь, Бога славить. Колядок знали много, а молитвы ни одной полностью до конца. Были в станице богомольные, но не на много больше, чем теперь. А вот в войну бабы замолились почти все. Где беда, там и Бог. Даже некрещёные и староверы в церковь захаживали. Но это была не столько вера в Бога, сколько бессилие, безысходность, что ли. Сестра моя старшая Александра вышла замуж за поляка-католика. Генрих задолго до войны, в годы первых пятилеток что-то строил в районе. Потом они с Шурой поженились, детей растили. С первых дней войны добровольцем Генрих ушёл на фронт. После Победы опять вернулся на Дон к семье. Так в Польшу и не уехал. И умер в России. Да что об этом говорить: сами видите, как живу и как молюсь. Вернее, как не молюсь. Для порядка вон, в переднем углу, висит медное распятие. Говорят: в ком стыд есть, в том и Бог есть. К старости стала задумываться о прошедшей жизни. И о Боге. Но в церковь не пошла и молельный дом не захожу. Вот мать моя перед смертью зачастила в храм. Она и молиться умела. Быть может и отмолила грехи наши. Больше мы верили во сны, приметы, домовых. Домовых всегда уважительно называли, чтобы не обидеть, беды не накликать да зря не поминать: «хозяин». Сны толковали по-разному. Например, видел во сне покойника — к перемене погоды, рыбу — к болезни, деньги — к богатству, а мелочь, мелкие монеты к слезам. Ну, и многое зависит от подробностей сна: кого видел во сне из живых или уже мёртвых, брал что-либо в руки или не прикасался. Так что, сны толковать — это целая наука. Сонников не было. Никто этого не записывал. Грех — толковать-то сны. От нечистого всё это. А бес силён: и горами качает, и людьми, что вениками, трясет. Но всё равно сны обсуждали, правда, тихо, шёпотом, в укромном уголке, вдали от посторонних ушей и глаз. Однако бабьи языки всё равно за день разносили по всей станице самые необычно растолкованные сновидения. Не зря народная молва твердит: где сатана не может, туда бабу пошлёт. Бывало, что сны сбывались. И это нас убеждало ещё больше в правильности толкований. Бывали и разнотолки, аж до скандалов, до смертных обид. Раньше и я интересные сны видела. И тоже в них верила. И сейчас верю. Только снов не стало. Всё какая-то путаница, паутина плетётся и обрывается. Видно стара стала. Мать свою, Варвару Петровну, часто вижу, царство ей небесное, видимо и мне скоро к ней. Что-то я захандрила. Снам верить, так и дела не делать. А про хозяина-домового я боюсь говорить, кабы беды не накликать. Вот дочь моя, Галина, она расскажет. Она много знает историй про домовых. Лешие и водяные? Нет. Этой страсти у нас не водилось. Ладно, расскажу я вам одну историю про хозяина. Прости, Господи, душу грешную, не утерпела. Да это вы на грех толкаете: дай вам на ночь что-нибудь страшненькое, ужасненькое. Во-первых, хозяева бывают разные. Какой дом, какие в доме жильцы, кто в этой избе или на этом месте жил раньше: многие подробности определяют его характер и его отношение к людям, живущим в этом доме. Во-вторых, надо с ним обращаться обходительно, нужно уважать, не обижать, до всего допускать. Обида может испортить характер хозяина. В-третьих, его редко кто видел. Видеть домового — к неприятности, быть может даже к смерти. Ещё говорят, что хозяин с котами дружит и очень не довольствует, если кота в этом доме досаждают. Не дай Бог кому из вас его увидеть. Упаси, Господи! А слышать и ощущать приходилось многим. И вы, наверное, слышали, как иногда скрипнут половицы, повизгивают двери, кто-то прохаживается по чердаку, под полом шуршит, а бывает — шаги слышно, двери сами как будто открываются. А то и ветерком потянет, словно рядом кто прошёл. Это всё он. Услышал хозяина — пригласи его за стол угоститься, отдохнуть. Но ни в коем случае не покажи своего плохого настроения или недовольства. Боже упаси! В основном беды они нам не делают. Но бывали и жуткие случаи. Об одном из них я вам и расскажу. Как-то раз под конец войны сидели мы большой компанией у Анны в доме. За окном длинный морозный зимний вечер. А мы у сальника, вокруг чадящего огонька разговоры ведём да рукодельничаем. Детям штопаем-латаем, вяжем-распускаем. Надо же их во что-нибудь одеть. И дети тут же рядов в другом углу возятся, а девки побольше уж и перешёптываются, секретничают. В разговорах внезапно возникла пауза. То ли кто что-то невпопад сказал, то ли каждый о своём задумался. Ведь уже половина казачек вдовы, а война всё идёт. А мне показалось, будто на нас кто насел, тяжко как-то стало. И в этой напряжённой тишине тихо отворяются двери из сеней, шаги, шорох. Шаги посреди комнаты утихли, и мы услышали дыхание. Даже не дыхание, а сопение, как кто-то обиженный посапывает. Мы, услышав эти звуки, дышать перестали, не прости замерли, а почти умерли со страха. Сколько это тянулось, я не знаю, казалось, что нестерпимо долго. И вдруг Катька, пятнадцатилетняя девка, вполголоса спрашивает: - С добром к нам или с худом? Этот кто-то, а мы не сомневались, что это сам хозяин пожаловал, развернулся и пошёл к выходу. Подошёл к двери, повернулся в нашу сторону. Мы не видим его, но чувствуем, куда он смотрит и дышит. Так вот, подошёл к двери, обернулся и ни то кашлянул, ни то пробурчал: - Кх-ххх, кх-ххх...- Дверь затворилась. Оцепенение прошло, и засобирались мы домой. Вдруг неуютно и тревожно почувствовали себя в этой хате. Уходя, тётя Дуня сказала: - А ведь это к худу, он сказал, к горю. Через несколько дней в этот дом пришла смерть в виде похоронки... Прости мою душу грешную, Господи... Но то была война, она проклятая редкий двор обошла... Нагрешила я с вами, теперь и спать боюсь. Как бы беды не накликать... Послесловие: Дорогие читатели! Окончание бабушкиных рассказов в скором времени следует. © Николай Талызин, 2014 Дата публикации: 16.09.2014 20:37:21 Просмотров: 2706 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|