Когда расцветает пейот
Аркадий Маргулис
|
Форма: Рассказ
Жанр: Приключения Объём: 55414 знаков с пробелами Раздел: "Прозарий: рассказы и повести" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Соавтор Виталий Каплан Лицо пострадавшего, тщедушного человечка, распятого на операционном столе, казалось знакомым. Окажись оно без ссадин и кровоподтёков, он бы поклялся, что видел его раньше. Злился на себя, но вспомнить не мог. Невидимая нить запуталась где-то в прошлом. Кто догадается, к чему она может привести? Прорицатели с ясновидцами, шарлатаны? Этого человечка, клоуна и шута, снёс с ног лихач на автомобиле, ударил вскользь бортом и умчался. Обоих нелёгкая занесла в безлюдье, к старой мельнице, приютившей Музей Медицины. Смотрительница, выглянув, увидела на обочине пострадавшего – стонущего, окровавленного и беспомощного. Она же и вызвала реанимобиль. В полицию тоже позвонила, однако свидетелей происшествия не нашлось. По дороге в клинику беднягу привели в чувство – он нуждался в скорейшем хирургическом вмешательстве. Хирурги, озаботившись обстоятельствами, решили привлечь к операции наиболее опытного анестезиолога. Его выдернули из дому, несмотря на бессонную ночь, долгожданный выходной и наличие в бригаде своего специалиста. Теперь прибывшему пришлось ломать голову над анестезией ослабленного травмами пациента. Доктор остановился на внутривенной доставке препарата в кровь. Это прибавляло хлопот с капельницами, зато увеличивало шанс на успех. Возможно, последний шанс, чтобы спасти. Пока шла операция, анестезиолог испытывал неясный стыд – хотя бы из-за того, что часть суточных событий выпала из памяти по его же вине. Он хорошо помнил происходящее вплоть до момента неведения, до чёрного провала, после чего снова оживали в памяти скачущие подробности. Но что происходило в беспамятстве – ответить не мог, как ни старался. Любой человек за рулём – потенциально виновник происшествия. В том числе и он, доктор Вальтер Фредер. Кто знает! Одно к одному, начиная с истоков. Можно было, можно было достойно носить фамилию с гордой приставкой «фон». Если бы в последние времена это не превратилось в нонсенс. Известный анестезиолог Вальтер Фредер – тишайшая реальность, а вот барон Вальтер фон Фредер – красная тряпка разъярённому, как бык, миру. - Дружище, вы в порядке? - прервал его мудрствования голос хирурга, - взгляните, там что-то не так. Анестизиолог бросил взгляд на приборы, они, как сговорившись, показывали отклонения, затем взглянул на пациента. Состояние оперируемого говорило красноречивее - неровное дыхание, высеевшаяся сыпь, отёки... *** Новенький спортивный «Бентли», вобравший в себя мощь пятисот шестидесяти лошадей, бордовый образец совершенства, стоял на месте. Артачился. Не желал принимать изменений неправильного мира. Лишь равнодушное небо над кабриолетом с открытым верхом оставалось прежним. Яркие огни большого города скачками тускнели позади. Необратимо съеживались, полностью теряя индивидуальность, пока не слились в ледяную иглу, заиндевелый луч. Фонарь держал в нетрезвой руке оживший великан Гюнтер из маминых сказок. Вальтер коснулся пальцами век. Нет, трёхмерных очков не было. Тем не менее, пространство впереди автомобиля растекалось подобно проекции стереофильма. Дорога, сжатая обочинами – лесом с обеих сторон, не признавала ограничений экрана. Мчалась навстречу, но в последний момент избегала столкновения, замедлялась и огибала плавные контуры машины сразу отовсюду: слева, справа, сверху и снизу. Вальтер отчаянно жал на педаль газа – вспомнился завет отца: «Сынок, у тебя есть всё, но, умоляю, не воспринимай жизнь, как должное. Люби людей». И он, Вальтер фон Фредер, любил, избрав медицину призванием. Бездейственность нестерпима. Снова нейрохимический поток, послушный приказу мозга, устремился к правой ноге. Педаль утоплена. «Бентли», хлебнув горючего, взревел, вкрутую обидевшись на хозяина. Вечеринка медицинской элиты города в ночном клубе «Последний Шанс» набрала предельные обороты. Тоскливый Лукас оседлал высокий стул у барной стойки. Привычно нахохлился, но перехватив взгляд Вальтера, попытался изобразить снисходительную улыбку завсегдатая. Давнишний друг и – смешное создание. Будто бар – крепостная стена, способная защитить. Раз уж оказался в ночном клубе, сотри границу между условностями внешнего мира и самопрощением внутреннего. Отбрось стесненье всяк сюда входящий! Вальтер следил некоторое время за жестикуляцией хитрого бармена, склонившегося к уху Лукаса – затем оба растворились в толпе. Бармен знал своё дело. Теперь можно отыскать везунчика Густернека и повеселиться от души. Флегматичная составляющая их тройки пристроена. Александер легко отыскивался там, где толпа уплотнялась до параметров чёрной дыры: там концентрация красивых женщин оказывалась наивысшей. Но Вальтер пренебрёг поиском, расслабился и приготовился к исчезновению гравитации. Минута, другая и его неминуемо затянет в коллапсар с Александером в центре. Вальтер парил над паркетом, словно когда-то с отцом в водах Мёртвого моря. И если тогда раскалённый воздух обжигал внутренности, то сейчас воздуха не доставало. На его месте покачивалась субстанция, состоявшая из эротики, музыки и алкоголя. Обнажённые женские руки обвили шею. Две мягкие округлости прижались к груди. Бёдра слились с бёдрами. Губы покрыли губы. «Сезам, откройся!», настойчивый язычок продолжал путь, преодолевая несуществующую оборону. Проник внутрь. Но что это? Нечто инородное, твёрдое... - Потеснись, красавчик, встречай... Это мескалин... Кайф... Тебе понравится... Всем нравится... Ответить он не успел, язычок партнёрши снова оказался внутри, манипулируя таблеткой, размещая её под языком Вальтера. - Молчи... Закрой глаза и танцуй. Закрой… Глаза… И… Танцуй… Флейта запела страстно. Она бессмертная «Волшебная флейта» маленького забияки Моцарта? Здесь, в ночном клубе? Или не в клубе. В Венской опере! На родине ноблированного благородства, в стране, отобравшей у отца приставку «фон»? Нет, счастье – всё-таки здесь «Последний шанс». Около пилона закопошилось невообразимое. Вальтер брезгливо поморщился, и его нижняя челюсть глубже втянулась внутрь. На сцене театра…, гм, ночного клуба, обвив ручками пилон, пытался задрать кверху ноги в белых чулочках клоун – карлик в розоватом парике времён придворного романтизма. Уродец пыхтел, облизывая вульгарно напомаженные губы. На щеке клоуна сияло намалёванное пятно. Рубиновой обманкой вздрагивала серьга. Едко блестя глазами, на сцену запрыгнул пройдоха бармен. Хохоча, тыча указательным пальцем карлику в лицо, утробно заорал в микрофон: - Господа, у Вольфганга испанская мушка! Свет погас, и зал взорвался от ультимативного рока. Народ разошёлся не на шутку, на сцене изощрялось гримасами лицо, выхваченное прожектором из темноты – карлик паясничал, наслаждаясь бесовским разгулом. «Последний Шанс» несло мимо времени, как парусник, погоняемый бурей неизвестно куда. Застрянет к рассвету, если повезёт, в случайной бухте. А если не повезёт? Первым опомнился Александер. Перехватив друзей, он, словно буксир, рассёк толпу, потянув за собой два судна – слева тащился «Вальтер фон Фредер», сражавшийся с челюстью, справа «Лукас Рашперг», рассыпавшийся в любезностях встречным посудинам. Курс совпал не надолго. Дальше три друга расстались. Каждому кораблю – своё плавание. Вальтер непроизвольно выпятил нижнюю челюсть. Любой родовой признак мог переплавиться в горниле брачных соитий. Любой, но не этот – куцая нижняя челюсть, проклятие рода фон Фредер. Дождаться бы равновесия, оно отвратит беду. И, когда кокон обособленности приоткрылся, возобновляя мир, «Бентли» рванулся вперёд. Кромки дороги под стенами деревьев разом растеряли сплоченность. Разделённое зрение вычленило слева сосну, гимн богу войны Одину, справа ель, оду Фрее, богине семьи. Так устроен мир, левое храбрее, правое мудрее. Охотничий домик деда, доставшийся ему от его деда, вынырнул из зелёной беспредельности, когда соотношение стало нестерпимым. Деревьев справа оказалось значительно больше. Живой домик под черепицей, укрывшись живой изгородью, курился живым дымком, останками некогда живой древесины. Сказка таилась в живом лесу всё ещё живого отечества на живом материке живой планеты, плывущей в живой Галактике до сих пор живой Вселенной. Вальтер коснулся пальцами сенсорной панели управления "Бентли". Пятьсот шестьдесят лошадей, опьянённых октановым коктейлем, взбрыкнули последний раз, кротко заржали, и наступила тишина. Покой первозданного леса музицировал, осчастливленный смирением последней помехи, препятствовавшей гармонии беззвучия. Вальтер сделал шаг к живой изгороди, светом признавшей хозяина. Явилась тень. Вальтер развернулся к Гюнтеру, и тень, предупреждая желание владыки, учтиво поклонилась великану. Затем обернувшись к дому, отвесила поклон и ему. Уважила. Дверь постепенно отворилась, и Вальтер фон Фредер, потомок старинного рода, вошёл в гостиную, освещённую тяжёлыми канделябрами, сотканными в виде пучка свечей. Век воска канул, но формы остались. В точности круглым может быть единственное светило – вечное солнце. Вальтер безуспешно пытался навести резкость в собственных глазах. И он одолел временную ущербность – левое и правое остались слева и справа. За ненадобностью. Картина "Четыре грустных флейты" стала единственной освещённой подробностью интерьера. Центром экспозиции. Игнорируя возмущение стародавнего паркета и новорождённого звука, безуспешно глушимого тишиной, Вальтер приласкал первую флейту. Та возблагодарила вечным "ля". Так поют звёзды. Ласка досталась и второй, отозвавшейся "ля" кулуарным. Третье касание, интимное, лишь подушечками пальцев. Казалось, из шестой ноты «Ля» состоит весь семиступенчатый звукоряд. Четвёртое поглаживание. И под последнее "Ля" квартета флейт старинное полотно в позолоченном обрамлении повернулось на сто восемьдесят градусов. Вальтер отшатнулся от неожиданности, затем прильнул к нише. Тусклое закартинное пространство различалось едва, впрочем достаточно, чтобы разглядеть сейф в архаично-красноватой кладке. Обострённое наитие, подстёгнутое мескалином, подсказало четыре цифры – 1791. Он набрал шифр. Раздался двойной щелчок, и сейф капитулировал, приоткрыв дверцу. Внутри оказался конверт для хранения документов. И в нём ворох пожелтевших бумаг, исписанных скачущим почерком. С единственной строкой, вкось на заглавном листе: "1791. Когда расцветает пейот". *** Тысяча семьсот девяносто первый год со дня Рождения Христова. Новая Испания: последняя ночь, подарок наместника, знатнейшего Дона, президента коллегии судей, обещала стать венцом пребывания доктора Вальтера фон Фредера в провинции Новая Мексика. Благородный маркиз восседал на троне красного дерева в окружении гостей и свиты. Кресла попроще, предназначенные для приглашённых, располагались немного позади. Полная луна заливала маслянистым солодом равнину, оставляя факельщикам-туземцам второстепенную роль. Минуло четверть часа; полоска земли под кактусами, едва возвышавшимися над нею, в окружении серых валунов, покрытых древними письменами – вот и всё зрелище. И ради этого он отказался от отдыха в преддверии долгожданного отплытия на родину? Любое впечатление – слепок истины. В худшем случае нелепость. Но нет, вскоре послышалось тоскливое пение, показались главные действующие лица спектакля ночи. Группка туземцев, числом не более десяти, подвывая и пританцовывая, приближалась к кактусовому полю. Пение усилилось, когда один из них, разукрашенный ярче прочих, их предводитель и духовный вождь, достиг серых камней. И тогда он неожиданно сильно ударил левой ногой о землю и отчаянно выкрикнул вверх что-то просительное. Истовую мольбу повторили остальные. Вальтер даже ощутил сотрясение почвы от синхронных ударов десятка ступней. Вожак снова вскричал, сменив тон на требовательный. Высоко поднял левую ногу, отвёл в сторону и мощно опустил вниз. Правую плавным движением подтянул к левой. Спутники повторили движения вожака. Вместе завихрились в нервическом танце. Неуловимым движением предводитель оказался в центре, на время скрывшись от взоров зрителей. Затем разукрашенные тела разом отпрянули друг от друга. В просветах мелькал яростный оскал вожака. Между пальцев левой руки выплясывал ритуальную дрожь легендарный обсидиан, «предотвращающий гибель мира». В правой руке трепыхал взъерошенным оперением петух. Гости издали вздох изумления, лишённый эха. Маркиз победно привстал и оглянулся. Несомненно, спектакль удался. Вожак, будто дождавшись возвращения маркиза на трон, перехватил петуха за ноги и ударил жертвенным лезвием птице по горлу. Затем, бешено завывая, помчался вокруг плантации пейота, окропляя серые камни кровью. Со скоростью столь высокой, что каждому камню досталось всего несколько капель. Размазанной, едва различимой в лунном свете тенью, он завершил круг и мощным толчком взвился в воздух. Взлетел и опустился на руки соплеменников, ритмично притопывающих левыми ногами. Они, благоговейно освободившись, стали передвигаться по полю. Казалось, бессмысленно, вне гармонии, присущей ритуальным танцам. Впрочем, дисгармония продолжалась недолго – сообщность танцующих распалась, многоголосое пение затихло. Поникли усталые крылья гигантской летучей мыши – всеобщей тени живущих, скрывающей помыслы и надежды на этой прибитой кровью пыли. Туземцы, развернувшись полумесяцем, двинулись к кромке поля и замерли. Благородные гости затаили дыхание. Вожак посмотрел маркизу в глаза, дождался безмолвного согласия и произнёс по-испански, бесстрастно коверкая слова: - Вы, белые люди, лишь говорите о Боге, мы же говорим с Ним. Наступила пауза, острое безмолвие, и туземцы равнодушно, даже буднично откатив камни, взошли на кактусовое поле. Маркиз встал, жестом пригласив гостей. Убедившись, что все последовали за ним, приблизился к сборщикам пейота. Вальтер расположился за спиной туземца, наблюдая, как он ловко обдирает с верхушек кактусов бутоны. Плоды складывали в кожаные сумы, притороченные к поясам цветными ремнями. Когда они заполнились, туземцы покинули поле. Вожак расстелил на земле ткань, расцвеченную орнаментом – сюда высыпали собранные плоды. Вождь тщательно осмотрел камни с надписями, затем, выбрав подходящий, отнёс к полотну. В руке снова сверкнул обсидиан. Вожак опустился на колено перед камнем и замер. Туземцы по очереди клали пейот на плоскую поверхность, а вожак, неестественно отводя назад левую руку, правой молниеносно рассекал плоды на плоские доли. - Затем, - раздался в тишине голос маркиза, заставив гостей вздрогнуть, - их сушат на нашем знойном мексиканском солнце, размалывают в деревянных ступках каменными пестиками и заливают родниковой водой, вскипячённой на ритуальных кострах. Мужчины племени пьют отвар в полнолуние, наподобие моего любимого напитка – кофе. Говорят, что при этом им открывается природа вещей и предвидение событий. Вожак, завершив дело, приложил обсидиан ко лбу, затем к груди и склонился над камнем. В низком поклоне замерли туземцы. - Прошу вас, милостивые господа, – перст хозяина указал за спины гостей. Все обернулись и зааплодировали. Пока они наблюдали за сбором урожая, прислуга сервировала стол. Роскошь и богатство маркиза не могли оставить равнодушными даже пресыщенных аристократов. На скатерти красного шёлка чернели фарфоровые чаши, заполненные срезами пейота. Рядом блестели миниатюрные серебряные ложки. - Впрочем, - словно не замечая восхищение гостей, продолжил маркиз, - плоды кактуса употребимы и в сыром виде. Господа, тем, кто смел и свободен духом, но не слаб животом, предлагаю отведать. Предупреждаю, мякоть пейота имеет отвратительный вкус, но последствия поразят ваши самые терпкие фантазии. Ну, смелее, с нами Бог. Вальтер провёл пальцем по фарфору, по непривычной гладкости глянца. Поднял глаза и встретился взглядом с ободряюще улыбнувшимся маркизом. Понюхал, перетерпел резкий запах, зачерпнул и, пожевав, проглотил. Что было далее, Вальтер фон Фредер, сын немецкого барона, высокоблагородие, учёный доктор, постигший медицину не на задворках, а в Венском университете, запомнил неясно. Хаос оседлал время, скручиваясь в спираль фантастических видений. По комнатам носились отпрыски благородных гостей замка. От них прятался маленький Вальтер. Дети, выкрикивая слово "заяц", смеялись над его недоразвитой челюстью и висящими над ней резцами. Вожак, расчленяющий плоды пейота. Смерть деда, старого барона. Продажа родового поместья за долги отца, любителя музыки, изящных искусств, карт и женщин. Вещая улыбка наместника. Снова детство, ущемлённое сиротством, намеренное выпячивание нижней челюсти в чулане, тайком от нянек. Новая Испания, ритуальный танец. Университет. Насмешливость благородных девиц и равнодушная тупость продажных. Запах немытых тел тех и других. Духи, суррогат, заменивший естество благородных, и смрад естества продажных. Мякоть кактуса, обиды детства, размалёванные тела. Юность, половое томление. Окончание учёбы, прощание с Веной. Спираль продолжала вкручиваться в мозг, вызывая непрерывные галлюцинации. Если бы не маркизовы слуги, знавшие о предстоящем отъезде доктора, спать бы ему до наступления следующей ночи. Приготовив повозку и не дождавшись барона, они отправились в покои. Найдя господина спящим, попытались разбудить, но безуспешно, и, свезя в порт, передали с рук на руки загорелым португальским матросам. Вальтер очнулся от качки, привстал, соображая, где находится, осмотрелся в поисках ночного горшка, и не обнаружив предмет в пределах видимости, рванулся, как был в ночном – кто-то даже раздел – так и бросился наверх к корме. Едва успел. Вернулся, привёл себя в порядок и лишь тогда принялся за осмотр багажа, справедливо предполагая неприятности. Но, слава Богу, деньги вместе с рекомендательным письмом маркиза оказались на месте. Более того, не одним письмом, а двумя, и вдобавок – со шкатулкой слоновой кости, до краёв наполненной порошком неопределённого цвета. В письме новоиспанский покровитель сообщил о подарке – истолчённом пейоте, просил воздержаться от использования до конца путешествия: морская качка не способствует восприятию снадобья. Также настойчиво советовал не злоупотреблять порошком без нужды. Он, маркиз, лечил им чёрную меланхолию и пристрастился. Меланхолия ушла, потребность в пейоте осталась. Плохо сие, или хорошо, велевал судить лично. Вальтер мысленно поклонился щедрому дарителю. Голова слегка кружилась, хотелось пить. Взял кружку, заглянул в питьевую бадью и отшатнулся. Нос, видно, по неосторожности маркизовых слуг или матросов, доставлявших тело дворянина в кубрик, распух до лиловости. Вальтер крепко задумался. Подобная травма должна вызывать жестокую боль, однако он ощущал лишь недомогание. Вызванное скорее качкой, чем сломанным носом. И будучи учёным доктором, казус объяснил себе единственным обстоятельством – действием поглощенной накануне мякоти пейота. Стало быть, снадобье вызывает не только брожение ума, но и анестезию тела. Парадокс, непременно подлежащий изучению. Но внемля настояниям маркиза, решил ждать прибытия на твёрдую землю. *** Всему в мире приходит конец, путешествию из Нового Света в Старый тоже. Торговые дилижансы сменялись почтовыми – по дороге домой Вальтер, учтя просьбу маркиза, задержался лишь раз, в Праге. Передал письма в торговую палату, послушал «Волшебную флейту» в местной опере, совсем недурной, даже в сравнении с Венской. Ещё несколько дней пути, и перед бароном раскинулась удивительная земля Австрия. Страна альпийских лугов и стремительных речных потоков, зарождающихся в заснеженных горах. Страна, где облака седлают вершины гор, словно кольца детских игрушек деревянные конусы оснований. Страна широко открытых глаз, их жалко закрыть хотя бы на долю секунды. - Дома! Возница обернулся: - Путешествовали, милостивый господин? - Работал, дружок, работал. - Соскучились по Австрии? Вальтер, закашлявшись, промолчал. Беседа мешала раскланиваться с близлежащей вершиной, где непременно, именно сейчас, он мог поклясться в этом, молодой влюблённый возвещал гортанным пением своей избраннице о чудесном цветке эдельвейс. Сквозь зелёное густолесье, то тут, то там, проступали цветные кляксы домов, словно соскользнувшие с гигантской кисти великана Гюнтера, задумчиво бродившего по высокогорью в поисках подходящих красок для своей палитры. - Венский лес, - с комичной торжественностью возвестил возница. Пассажиры оживились. Вальтер в очередной раз проверил содержимое дорожной сумки, нащупал шкатулку и успокоился. Вскоре показались окрестности огромного города, где чудесным образом сосуществовали сотни тысяч человек. Вальтер провёл там свою юность, но так и не смог осознать, как такое неимоверное множество людей могут ужиться друг с другом в одном месте. Пересадка, на сей раз одноместная коляска. Ворчание кучера в поисках аптечного домика, скрывавшегося в лесной чаще от городской суеты. Подальше от оживлённых улиц, от жилья. Не в домах, не в ночных пристанищах, а именно на улицах, проводили горожане преобладающую часть дня, от рассвета до заката – работали, обсуждали деловые и политические вопросы, зазывали клиентов, влюблялись, ругались и просто болтали, присев на каменные скамьи в тени деревьев. Аптечный дом, убежище от затихшей, но не канувшей в лету охоты на ведьм, хранил в винном погребке маленькую тайну, когда-то щедро оплачиваемую покойным отцом. Крошечная алхимическая лаборатория могла поспорить с университетской, если не количеством выходивших из её недр снадобий, то уж точно их качеством. Сын покойного барона фон Фредер знал, что ему не откажут в скромном одолжении. Старый еврей, проживавший в аптеке по праву веротерпимости, торговал редким прохожим травы и зелья. Нежданному гостю оказался искренне рад, как и заказу, приправленному серебром. Вальтер велел доставить экстракт пейота на постоялый двор, где собирался остановиться, и вернулся к коляске. Барон достал бумагу, перо, чернильницу, написал два коротких письма в несколько строк, свистнул заснувшему кучеру и приказал коротко: - Трогай. Письма предназначались старинным друзьям по альма-матер; первое – почти равному по происхождению Александеру цу Густернек, сыну ноблированного кавалера ордена Марии Терезии; второе – Лукасу Рашперу, близкому по духу сыну простолюдина, богатого мануфактурщика. Смеркалось. Пешеходы, животные, повозки – суверенные партнёры уличного движения, сменялись каретами «ночных королей», без коих даже Вена, столица империи, погрязнет в собственных нечистотах. Округа терпеливо пережидала омерзительный запах. Накрапывал дождь, нудный конкурент золотарей, по сию пору считавшийся наказанием Господним. При приближении коляски благородного, тесные улочки благоразумно разбегались в стороны, образуя крошечные площади, соединявшиеся меж собой паутиной проулков, таких узких, что хозяйки на кухнях могли обмениваться рецептами, не повышая голосов. Возница знал своё дело и, миновав трущобы на окраинах, затем дома ремесленников, выехал к центру города, где располагались богатые дома дворян и зажиточных горожан. Как раз здесь находилась цель путешествия, роскошная гостиница «Последний шанс», на чьих вратах красовался герб, изображавший Альпы над стенами благословенного Иерусалима. Прислуге понадобилось несколько секунд распознать в прибывшем враче состоятельное достоинство. Возница низко поклонился, удачно поймал монетку и отправился доставлять письма. А Вальтер беззаботно наслаждался льстивыми речами хитрого трактирщика, постаревшего со времён студенческих гулянок, но не растерявшего своего обаяния. Увлёкшись степенной, лишавшей воли, речью хозяина, барон едва не выкрикнул: «Лучшую комнату!», но вовремя спохватившись о её эквиваленте в гульденах, поостерёгся. Сошлись на просто приличной. Вальтер приказал подать кофе со сладкими булочками в номер, да более не тревожить до появления старого еврея из венского леса. Разложив нехитрый багаж, принялся за сдобу. Затем, покончив со сладостями, с ритуальной манерностью приподнял чашку кофе. Есть, есть в этом напитке нечто мистически-вдохновенное, порождаемое неразделимым сочетанием вкуса и аромата. Кофе хитрый трактирщик держал только для немногочисленных ценителей. Окна «просто приличной» выходили во двор. Кроме коней, повозок и прислуги, задержать взгляд было не на чём. Но Вальтер охотно наблюдал за перемещениями дворовой челяди, находя их забавными. Алхимик явился под утро. Спящего у окна Вальтера словно кольнуло в переносицу. Он открыл глаза. Старый еврей что-то шептал хитрому трактирщику, поглядывая в окна гостиницы. Поняв, что его видят, прыснул ко входу. Трактирщик мгновенно испарился. «Приснилось...», решил Вальтер и вздрогнул от деликатнейшего стука в дверь. Экстракт пейота был готов, дело оставалось за друзьями, приглашёнными к вечерней трапезе. Спросив хитрого трактирщика небольшую залу для приватных встреч, сам, без прислуги, очистил платье, оделся и в который раз принялся рассматривать на свет небольшой прозрачный флакон с настойкой. Барон Вальтер фон Фредер в точности знал, что скажет друзьям, что они возразят, чем закончится беседа. Легко стать провидцем на вечер, особенно когда ты его моделируешь заранее. Священники говорят, что загробная жизнь в раю вечна. Знал ли Адам, человек первый, как закончится для него пребывание в эдеме? Вальтер, усилием воли избавился от греховных мыслей и направил стопы вниз, принимать парад. Постаревший трактирщик не подкачал, он жил в ногу со временем, порой даже опережая на шаг. Этого вполне хватало. Гости постоялого двора требовали насыщенного праздника для реальной личности. Доказательства оказались убедительны. Хлебо-мясо-винная триада дополнилась кукурузой, картофелем, шпинатом, чаем и даже кофе. Хотя и традиционные яства австрийской земли не были обижены: жаренные сосиски с капустой, салат, добрые, как в старину, свиные рёбра. На десерт назначались венгерские блинчики с джемом и струдель. В посуде преобладал фарфор, в бокалах – свинцовое стекло. На стенах висели гирлянды живых цветов, стол украшали декоративные ветви, корнями в особых сосудах. Богато расшитую скатерть облагораживали салфетки, серебряные солонки, ножи и даже вилки, хулимые церковью за дьявольскую форму, но всё же ставшие предметом всеобщего употребления. Кульминацией праздничного застолья предлагался жареный фазан, украшенный собственным оперением. В углу приватного зала репетировал венский квартет "Четыре флейты", призванный за хозяйские гульдены услаждать слух благородных гостей. Вальтер остался доволен, но бросив взгляд на люстры, нахмурился. Восковые свечи заполняли гильзы через одну. - Трактирщик, сегодня я желаю больше света. Возможно, этот вечер войдёт в историю, но ты, вместилище жадности, решил сэкономить полумраком. Хозяин попытался возразить, мол, в малой зале достаточно половины свечей, но заглянув в сверкающие очи барона, затих и, подозвав пробегающего лакея, отдал нужные распоряжения. - Милостивый господин, благородный Александер цу Густернек. Александер вступил в залу, обвёл помещение оценивающим взглядом, удовлетворённо кивнул и лишь затем раскрыл руки для объятия. Не успели друзья сказать и слова, как распорядитель возвестил о прибытии нового гостя: - Герр Лукас Рашперг. - Лукас, - насмешливо обратился к вошедшему Вальтер, – ты ещё не позолотил свой герб? - А разве у него когда-то был герб? – присоединился Александер. - Господа, - флегматично отвечал Лукас, - если бы вы не прозябали в роскоши, - он обвёл рукой зал, - а удосужились прочесть труды голландца Спинозы, либо швейцарца Руссо, то поняли, что эпоха гербов неумолимо ползёт к краху. - А он прав, этот неуклюжий австриец. Как думаешь, Александер? - Предлагаю обсудить тему позже, а пока взбодриться пивом и отдать должное трактирщику, подсматривающему за нами из глаза павлина, что на картине маслом. Друзья расхохотались старой студенческой шутке о соглядатаях декана медицинского факультета, получавших свои подлые серебряники в слежке за студиозами. Трапеза шла своим чередом, прерываясь время от времени весёлыми здравицами. Успели поднять за империю, правящую династию и красивых девушек, за родителей и их родителей, за армию и урожайность, за дружбу, когда вдруг, без всяких прелюдий, барон фон Фредер громогласно провозгласил: - За эксперимент! Друзья изумлённо воззрились на него. - Пейте, господа, только чур до дна. Поймёте позже, но пока желаю до дна. Выпили, отчего ж не выпить хорошего пива ради доброго эксперимента. Какая, в общем-то, разница в честь чего пить пиво, главное, чтобы оно было вкусным и веселило душу. Вскоре фазан был ощипан и обглодан, запасы пива иссякли, а о венгерском джеме, блинчиках и струделях напоминали пятна на некогда белоснежных манжетах. Вальтер приказал подавать кофе и встал. Друзья посерьёзнели. Сейчас, о чём предупреждало лицо барона, вы услышите речь, и к ней следует отнестись с ответственностью. - Господа! Выслушайте меня внимательно. Я имею честь предложить сегодня в кабаке этого трактирщика нечто превосходящее повседневность. Не хмурьтесь. Значимости нашей врачебной практики, ежедневного сизифова труда, мои слова ничуть не умаляют. Напротив, определяют в ином, общечеловеческом «свете», на чьё поддержание потребуется много больше «воска», чем там, - Вальтер указал на люстру, освещавшую застолье, - Давеча Лукас сказал: «эпоха». Считаю это добрым предзнаменованием того, во что собираюсь вас посвятить. Эпоха, в которой мы живём, по сути, квинтэссенция решающей роли разума и науки в познании естественного порядка вещей. Она насыщена и утончена до предела. Кастрированные схоластические умствования – удел прошлого, за опытом, критерием истины, будущее. Сегодня, под музыку четырёх флейт, я пою осанну прогрессу цивилизации... Музыканты при этом благодарно склонили головы, а оратор продолжил: - В нашем обществе удачу определяет звание, увы, не талант и тяжёлая работа. Сие упущение в миротворении пора исправить, это не данность. Грядёт время перемен. Я, барон фон Фредер, располагаю техникой освобождения нашего мозга от предрассудков, возможностью подарить человечеству первичные, истинные знания, как единственно возможную дорогу для развития. Рацио освободит душу от природного рабства. Прогресс считаю приоритетной целью бытия, практику ставлю над теорией. Да здравствует его величество эксперимент, её высочество метода, как единственно благие усилия в поиске и подтверждении абсолютных законов природы. Благородным делает человека не знатное происхождение и даже не сердце, а незамороченный глупыми предрассудками мозг. Господа, сегодня мы родимся заново, покинув – в добрый час – лоно метафизики. Я много лет путешествовал по миру, в последнее время работал в Новой Испании. Там узнал о необычном растении, кактусе, по-туземному называемом пейот. Его плоды местные жители употребляют при оправлении религиозных обрядов. Говорят, пейот – незаменимое зелье для неизлечимых страдальцев особой болезнью: поиском смысла жизни. Ещё говорят, что после употребления растения в пищу окружающие нас вещи открывают свою истинную природу. А ещё говорят, что большая белая черепаха, плавающая в первичном хаосе, когда-то отыскала плоды кактуса и, поглотив их, обратилась в Землю. Но довольно сакраментальности. Предлагаю эксперимент, тот самый «его высочество». Я владею алкалоидом пейота, - Вальтер продемонстрировал завороженным слушателям небольшой флакончик, наполненный мутноватой жидкостью, – его полезность обществу сложно переоценить. Перво-наперво, напоив настоем пейота пациента-страдальца, избавим его от страданий, а врачу подарим возможность вдумчиво препарировать на живом теле, не испытывая угрызений за причинённую боль. Вы понимаете, это святая, благороднейшая задача. Господа, поверьте мне, мы на пороге к её решению. Как и многих других задач, заверяю вас. Начиная анестезией в медицине, чему я уже стал свидетелем, кончая освобождением таланта от закостенелости мозга и последующими величайшими открытиями. С Богом. Каждый из нас, разумеется, с вашего согласия, получит треть флакона, после чего уединится в одной из комнат трактира сроком на три дня. По истечении срока, мы вновь встретимся в этой зале и обсудим впечатления. За пейотом будущее! Он! Слышите, он произведёт переворот в медицине, философии, музыке… При слове музыка, из неприметной ниши в стене, показался маленький – с виду карлик – хрупкий человечек с выпуклыми глазками, в белом, взлохмаченном парике, плохо скрывающем отсутствие растительности на черепе. Музыканты прекратили играть, спрятали флейты за спины и склонили головы. Человечек небрежно махнул рукой, флейтисты послушно возобновили игру. Впрочем, на такую мелочь, никто не обратил внимания. Все были поражены неожиданным появлением, хотя Вальтер профессиональным зрением машинально отметил отсутствие волос, как известную реакцию на лечение ртутью сифилиса. - Ради Бога, простите, милостивые господа, мои праздность и чрезмерное любопытство. Я невольно услышал ваш разговор и не мог не восхититься глубиной желания увидеть мир таким, коим он является на самом деле. - В вашем голосе, непрошенный гость, чувствуются нотки сарказма, - первым пришёл в себя, Александер. - Уж не знаю насчёт сарказма, но нотки во мне проживают постоянно. Кстати, я не представился, Готлиб. - Любимец Бога, - съязвил Александер. - Да, имя переводится именно так, что впрочем, недалеко от истины. Я имею некоторое отношение к музыке, а услышав о перевороте в этом виде искусства, не смог сдержаться, не нарушив вашего уединения. Видите ли, милостивые господа, музыка, по-моему скромному мнению, гораздо точнее и тоньше выражает эмоции грядущей эпохи. Возможно, вы не поверите, но в библиотеках просвещённых граждан наравне с книгами хранятся нотные папки. И их читают не менее жадно – лицо человечка при этих словах раскраснелось, грудь вздымалась от учащённого дыхания, выпуклые глазки лихорадочно блестели, и он выпалил торжественно и просительно: - Позвольте же и мне присоединиться к эксперименту! Призыв, казался настолько эмоционально чист и бескорыстен, что Вальтер даже не послал наглеца ко всем чертям, что непременно следовало сделать по этикету. В поисках поддержки он обернулся к друзьям: - Но мы и сами ещё не решились на практику. - Решились, - буркнул Александер. - Решились, - подтвердил нерешительный Лукас. - Решились! - обрадовано воскликнул Готлиб. - Тогда, - возвестил барон, слегка ошарашенный напором, – нам придётся сократить время эксперимента, ведь каждый получит четверть, но не треть, как предполагалось. А Бог любит троицу, - он снова обратился к благоразумию друзей. - Бог любит смелых и решительных, - возразил человечек и уверенно расположился на одном из стульев. «Действительно, почему бы и нет. Случайностей не бывает. Если этот господин оказался здесь именно сейчас, на то была воля Всевышнего» – так подумал Вальтер, но вслух произнёс: - Каждый получит четверть флакона. Встречаемся через два дня. Да, ещё, - барон слегка замешкался, ни йоты не зная о дозировке, однако не желая признаться в оплошности, - для чистоты эксперимента исключим возможные внешние переменные. Ни крошки еды, ни капли алкоголя. Пейот, да немного воды, чтобы не обезводить организм. Дозировка такая – начинаем с одной капли, затем каждые два часа удваиваем в геометрической прогрессии. И да поможет нам Бог, господа, - закончил Вальтер и гордо выдвинул вперёд нижнюю челюсть. *** Мир по Лукасу. Ждать действия снадобья пришлось недолго. Бумажные обои, новомодное изобретение венской мануфактуры, ожили и пришли в движение. Вначале нерешительно, медленно и вяло, а затем всё быстрее, преобразовываясь в многоэтажное шарообразное строение, суть система мироздания. Оно имело вздутую конусообразную форму. Как сочетались конус и шар, понять не представлялось возможным, но интеграция была органична и естественна. Парадокс не тревожил, беспокоило непреодолимое желание прикоснуться. Но конусо-шарообразный мир, несомненно, чужд – стоит тронуть его поверхность, как окажешься внутри, лишённый возможности вернуться. Детские мечты вожделенны, но опасны. Капли пейота – нектар Бога, или яд дьявола, не позволяли отказаться от выбора. Шар-конус казался слишком настоящим, без условных ограничений. Остальной мир открывался в своей ущербности – невежество, мракобесие, фанатизм. Подлинная природа человека и общества там, в многоэтажном шаре, где человек разумен и благ изначально, где отсутствуют обстоятельства, заставляющие поступать вопреки собственной сущности. Но ущербный мир существует – несомненно, вот он, его можно потрогать и вспомнить, а чуждый фантастический мир за стенками шара, и ещё вопрос, не ловушка ли он для души доктора Рашперга. Лукас долго и скрупулёзно выбирал подходящий способ принятия правильного решения. Стены в бумажных обоях продолжали медленное вращение. Лукас подобрал небольшой нож для открытия писем и произвёл продольный разрез от пола до потолка. Взялся за один из высвободившихся краёв и обернул вокруг себя. Затем застыл, позволив пространству намотаться на тело в несколько слоёв. Импровизированный кокон упал на пол, прокатился по инерции, уткнулся в стену и замер в ожидании. - Двери заперты! – торжественно объявил властный голос. Снаружи послышались удары посоха. - Кто надобен вам? – дрожащим голосом вопросил человек из кокона. - Тринадцатый ангел. - Он почивает. Замешательство и тишина. Затем снова раздались удары посоха. - Кто надобен вам? - Тринадцатый ангел. - Он почивает. Тишина. Удары посоха раздаются в третий раз. - Кто надобен вам? - Лукас Рашперг, тринадцатый ангел, назначенный Богом. Едва лишь Лукас ощутил желание покинуть кокон, как послышался треск разрываемой ткани. Защитные слои ломались один за другим, но опасности он не ощущал. Два оруженосца-аиста, вооружённые посохом, бережно подняли беззащитного человека, помогли встать на ноги. Прикосновения их несли благость и умиротворение. Лукас последовал за ними, повинуясь освежающим движениям крыльев, опахалами вздымающихся над головой. Его приняли птицы человеческого роста, раздели, но снова одели, затем однозначно раздели. Процедура повторялась нескончаемо; переодевание, передача из рук в руки, вернее, с крыла на крыло. Крылья различных форм и размеров прикасались к нему, теребили, вертели из стороны в сторону, словно куклу, вновь раздевали и вновь одевали. Благославляли падать ниц и вставать. Помещение наполнил божественный запах только что отжатых олив. Лукас ощутил на теле прохладную, вязкую патоку, поочередно на лбу, животе, левом и правом плечах, тыльных и наружных поверхностях локтей, запястий и ладоней. Его облачили в тунику, далматику и мантию. Птичья стая разбрелась в стороны, а в открывшееся белое сияние ступили Двенадцать Ангелов, несущих драгоценный ореол. Лукас зажмурился от нестерпимого света. Голова ощутила несусветную тяжесть, и он едва не рухнул под громадным весом. - Это убьёт меня, - гордо прошептал Лукас, теряя сознание. Но ангелы не позволили упасть, тяжесть сменилась невесомым нимбом, сотканным из волокон чистого света. Аисты, призывно щёлкая клювами, внесли отраду – меч великого полководца и вложили в ладонь остриём вверх. Обули в сандалии из шкуры лани, облачили в мантию из сотни горностаев, вручили блистающий алмазами скипетр. Ангелы, бережно поддерживая, подвели к поверхности шарообразного конуса и удалились. Птицы тоже исчезли. Теперь он не нуждался в помощи. Но стена не имела физической основы и Лукас прошёл её, как сквозь наваждение, сквозь туман. Оказавшись в центре шара или конуса, он обернулся и увидел себя, одиноко стоящего у стены. Душа рвалась возвратиться к телу, но тщетно. Они, его душа и тело, существовали порознь. Доктор Рашперг очнулся, дрожащими пальцами схватил пузырёк с вытяжкой пейота. Он оказался пуст. Тело – бесчувственным. Душа – голодной. И не хватало решимости. *** Мир по Александеру. Капля первая: естественная простота и отсутствие притворства. Двор преобразился, приняв на постой драгунский полк. Сверкают, звенят сабли дуэлянтов. Из стволов сочится кислый дымок. Дамы обороняют места в первых рядах. Ссорятся возницы, больше для порядка, присоединясь к призывам торговцев сладостями, но все вместе невообразимо галдят, и даже бродячие акробаты и фокусники чувствуют себя лишними на поминках жизни. Александер поморщился. Помогло. Шум, вместе с дамами и драгунским полком смывает большая вода. К ней ведут широкие ступени. Александер спускается, достигает пандуса из белого мрамора, но ступить в воду не решается. Смотрит поверх. На другом берегу бородатый всадник Апокалипсиса. Судя по боковой посадке, несомненно дама. Но нет – мальчик в сурковой шапке, издали напоминающей бороду. И без ног, что объясняет дамскую боковую езду. Умножающийся вширь горизонт. Истерическая боязнь растекающегося пространства загнала обратно в комнату. Здесь уже успел побывать фокусник, смытый большой водой. Фокусник уплыл, оставив в наследство ворох разноцветных платков и орудие самоубийцы: шёлковый шнурок, подарок турецкого султана неугодным сановникам. Александер сполз на пол, не в состоянии более сдерживать смех. Руки сами правили чёрное дело, связывая платки в одно целое. Цу Густернек хохотал: четыре человека, извлекая звуки четырёх флейт, делили мир на четыре физиологических элемента – кровь, слизь, черную и жёлтую желчь. Готовьте чаши! Так завещали великие эскулапы древности! Вид верхнего Бельведера отличен от нижнего. Но галантных кавалеров, катавших своих дам по Бельведерскому пруду, смоет всё та же большая вода. Не сейчас, но непременно. Ну вот и всё, разноцветная лента готова, она достаточно длинна. Умирать не хотелось. Сопротивляться не моглось. Александер захлебнулся смехом и, преклоняясь перед рождёнными летать, взмахнул руками, как птица крыльями в полёте. Яркие краски мешали ориентации. Ближайшие предметы угрожали перспективой уродства. Сливались вершины гор. Большая талая вода прибывала. Александер резко остановился. Глянул вниз на белый пандус. Безногий мальчик из Апокалипсиса ещё ожидал. И зря. Стая гигантских птиц, склевавших свои тени, обиженно каркала. Человек усилием воли восстановил себя в себе. Радости не было, лишь боль и отчаяние. Пузырёк с пейотом оказался пуст. *** Мир по Вальтеру. Барон ловил каплю из опрокинутого флакона. Та отказывалась покидать убежище. Он неосторожно потряс пузырёк, язык ощутил тоненькую струйку, бойко скатившуюся по пищеводу и всосавшуюся в кровь мгновенно, но не достигнувшую конечной цели – желудка. Покатай меня большая черепаха! Окружающий мир слился с бесконечностью. Вслед выдвинулась нижняя челюсть. Но целиком и, отделившись от тела, зажила собственной жизнью. Язык вывалился и беспомощно повис, не найдя опоры. Прямо из воздуха возникали смеющиеся, правильные до отвращения, прикусы насмешников из далёкого детства. Хоровод левых ног бешено стучал по паркету, кружил, втягивая во вращающуюся воронку. Опора исчезла и барона понесло вовнутрь. Ласковое лицо императора, протянутая рука наместника. Но не успеть. Руки эрцгерцогов, великих герцогов, князей, графов, баронов и благородных. Руки ноблированных дворян. Не успеть. Бездонная бездна. Равенства нет. Свободы нет. Руки крестьян, закованных в крепостную бесправность, не пытаются помочь – лишь складываются в молебные жесты. Соскальзывание во внутренний мир, каким бы прекрасным он ни казался, по сути, бегство. Реальность надо изменить, не ища посторонних путей. В отчаянном рывке руки удлинились в пространство, пальцы, наткнувшись на что-то твёрдое, земное, впились в эту единственную связь с действительностью – ею оказалась челюсть. Вальтер с облегчением вернул её на исконное место и гордо выпятил вперёд. Флакон с пейотом был пуст. *** Мир по Готлибу. Человечек в парике – тщедушный, с виду карлик, – оставшись в комнате, не спешил. Обошёл пузырёк, поклонился «его превосходительству», взял на руки, понюхал, лизнул. Горечь. Благородные господа, вы ошибаетесь, такими вас делает именно сердце. Смерть есть истинно подлинная цель жизни. Единственная. Но в жизни столько света, что смерть её не страшит. Я жертвую себя каплям пейота. Всегда надо чем-то жертвовать, чтобы затем пережить первозданную, ничем не ограниченную радость. Таков удел гения – вне земных мерок, безграничен во времени. Мир возник из одиночества, им же и закончится. Вы слышали, как поют звёзды? Это органная нота "ля". Брезгуете мной, юродивые зазнайки? Чем уродливей жизнь вокруг, тем прекраснее будет моя музыка. Скиньте с меня оковы, разорвите цепи, я не такой, как вы. Я отвергаю традиции. Я пишу роковую историю. Прекрасную и свободную, где будут выдувать в барабаны и бить во флейты. Под мелодичные перезвоны клавесинов и арф – в быту, в головах и сердцах людей, произойдут разительные перемены. Я чувствую трепыхания пространства и изгибы времени. Мой век – век обмана; зелье, добытое из пейота, возведёт его в сан Великой Иллюзии, а в каждом зеркале отразится нечто иное. Будьте вы прокляты, сладкоголосые кастраты со своими райскими голосами, не имеющими ничего общего с человеческой природой. Презираю ваш манерный вокал, сплотивший и обкорнавший мощь мужского голоса, покладистость женского и заливистость детского. Дышите чаще, я всё равно вам не верю. Эй! Кто там! Трактирщик! Подать сюда фортепиано! Моё! Сейчас я могу, но время уходит. Бумагу! Перо! Мне под силу воплотить в знаках глубочайший мир человеческих чувств, комизм утрат и драматизм открытий, тревоги Судного дня и радости его исхода, великие тайны Земли и простоту божественного. Спешите, скорее, иначе музыка зазвучит в аду. В Рай не пускают, там меня уже знают оба ангела, размахивающие мечами. Я брезгую вашим неуместным сарказмом, как Бог презирает людские грехи. Не стойте так близко, отойдите к Дунаю – всё великое смотрится на расстоянии. Вы ничтожные создания, сдувающие пену белого снега со своих пивных кружек. Трогайте кружевные хлопья, умиляйтесь своему просвещению. Там, в Новой Испании, родительнице пейота, нет снега. Лишь я один способен описать в нотных текстах белую субстанцию, приятную на ощупь, холодящую руки и греющую сердца. Пейот пробил брешь в окаменевшем сознании, освободил его, выпустил на волю. Парадокс в том, что назад ему пути нет. Телесная оболочка повреждена. Далее смерть. Скорее, я к ней давно привык. А вы? Так по ком раздастся Реквием, который я не успел сыграть? Как жаль! Дайте ещё каплю вдохновения! Пузырёк с Великой Иллюзией пуст! *** Первым в приватную залу вернулся Лукас. Сел, затем встал. Огляделся, хмуря брови. Крикнул трактирщика. Приказал мяса. Много мяса. И пива. Выпил, поел. Вытер руки о полы камзола, сыто рыгнул и приготовился ждать. Решено, свой голос он отдаст противникам пейота, если такие, конечно, имеются. Если нет, что ж, станет первым. Вошёл Александер, неузнаваемый и сокрушённый. Нижнее левое веко истерически подёргивалось. - Эксперимент, а... - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Помолчали. Александр отрезал солидный кус мяса от бока свежезажаренного поросенка, зачем-то показал ему язык, захватил целый кувшин пива и мигом осушил до дна. Повернулся к Лукасу, взглянул в глаза, виновато усмехнулся: - Где видано, чтобы врач нуждался в лечении. Должно быть наоборот. У пива есть вкус, а у пейота укус. - На то он и кактус. Опасно греть змею на груди, гладить ежа и любить императрицу. Я тоже всего лишь врач, но у меня никогда не будет достаточно денег, чтобы позолотить несуществующий герб. - Второе сословие тоже всегда остаётся вторым. - Кого ты имеешь в виду, Александер Густернек? – сознательно упуская "цу", родовую приставку принадлежности, поинтересовался вошедший Вальтер. - Себя, Вальтер фон Фредер, себя, любезный господин барон. - Вот именно, господин барон, - процедил сквозь зубы Вальтер, отчаянно сражаясь с нижней челюстью. С некоторых пор следить за её местоположением отнимало слишком много сил, как душевных, так и физических. Друзья сидели подавленные, опустошённые бессмысленной вспышкой гнева, зная, что слова произнесены, а отношения уже никогда не вернутся в русло бескорыстной мужской дружбы. - Друзья, - решился, наконец, Вальтер, и молодые господа повернулись к нему с надеждой, - я беру на себя всю ответственность за случившееся. Если вы после принятия экстракта чувствуете, что чувствую я, то нет мне прощения. Но…, - барон сделал паузу, - собрались мы здесь не ради пива и даже не ради жаренного павлина… - Фазана, - поправил Александер. Вальтер смиренно выдвинул вперёд нижнюю челюсть, и это отчего-то успокоило его: - Фазана, несомненно. Но собрались мы, господа, ради науки, послужить ей опытом, а приняв его на себя, возможно, избавим миллионы людей от ошибок. Мы обязаны описать наши ощущения и оставить потомкам бесценный дар знания. Ты, Лукас, уподобишься Парацельсу, раскрывшему секреты снотворного мака. Ты, Александер, подобно Гофману, положишь начало истинным реформам в медицине… Глаза молодых врачей вдохновенно загорелись, плечи расправились, депрессия отступила. На её место пришла экспрессия. Эйфорию прервал Лукас, поинтересовавшись отсутствием человечка в парике: - А где, собственно говоря, Готлиб? Сам напросился участвовать в эксперименте, а явиться не соизволил. - Гм, действительно. Вот мы сейчас это и выясним. Трактирщик об этом обязательно что-нибудь знает, - успокоил его Вальтер и закричал уже иначе, требовательно и надменно, - трактирщик! Трактирщик! Трактирщик не замедлил явиться, хитрец скорее всего, находился неподалеку, подслушивая разговор друзей. Зачастую своевременная информация стоит дороже пива и жаренного фазана. Трактирщик склонил голову в поклоне, терпеливо ожидая вопроса. Вальтер не спешил, насвистывая премилую мелодийку, приклеившуюся к нему в пражской опере и запомнившуюся своей гениальной простотой. И не выдержал первым: - Достопочтимый, два дня назад с нами ужинал благородный господин по имени Готлиб. Мы ожидаем с ним встречи. Не знаешь ли ты, отчего он задержался? - Как же не знать? Этот дворянин, после того, как покинул вашу уважаемую компанию, доставил мне немало хлопот. Вернее много, очень много. Кстати, это его музыка. - В каком смысле? - Ну, мелодия, которую вы насвистывали, когда я вошёл. - Но это музыка известнейшего австрийского композитора… - Моцарта, - закончил за барона трактирщик. - Боже правый! Готлиб... Это – Моцарт?!!! - Конечно, на самом деле его зовут Амадей, что по латыни – любимец Бога, ну а в узких кругах, он предпочитает называться на немецкий манер. А вы не знали? - Не знали?! – Вальтер вскочил и заметался по зале. Лукас с Александером обескураженно переглянулись. Они, в отличие от именитого сокурсника, закончив университет, имели практику в Вене и, конечно, праздничность культурной столицы Европы не обошла их стороной. Музыку Моцарта они знали очень хорошо, и даже встречали Амадея, рукоплеща с галёрок Венской Оперы, ведь всё великое смотрится на расстоянии. Поэтому вблизи не узнали его. В Австрии Вольфганг Амадей Моцарт был лишь одним из многих, в Новой Испании – наоборот, гением музыки. - Так где же он? - продолжал волноваться барон, - просите его немедленно к столу. - А вы и впрямь ничего не знаете? – хитрый трактирщик явно чувствовал себя не в своей тарелке, - герр Моцарт действительно доставил мне немало хлопот. Он где-то раздобыл дьявольское снадобье... Тут трактирщик остановился, заметив, как стремительно переглянулись экспериментаторы, и продолжил, не подавая виду: - Впрочем, Готлиб назвал его Каплями Вдохновения. Уже к вечеру первого дня добровольного заточения в номере он устроил форменный скандал с битьём посуды и прислуги, требуя доставить сюда, на мой постоялый двор, ни много, ни мало – своё фортепиано. Пришлось подчиниться. Я лично, прихватив двух слуг покрепче, отправился за инструментом в его дом. Такой дом, милостивые господа, обходится не менее четырёх сотен гульденов в год. Огромная сумма… - Хватит болтать о деньгах, - игнорируя намёки трактирщика, осадил его барон, - что было дальше? - Констанца, супруга герра Готлиба, вначале приняла нас за судейских приставов, но затем смягчилась и позволила увезти требуемое. С причудами мужа госпожа Моцарт давно свыклась. Когда мы доставили фортепиано, Готлиб уж совсем плох был. Набросился на инструмент, как сластолюбец на невинную девку. Дверь в комнату я-то прикрыл, но прислуга, пытавшаяся доставить пищу, докладывала о полном безобразии. Моцарт плакал и смеялся одновременно, выкрикивал нотные знаки, словно стихи декламировал. К утру утихомирился, а в полдень меня спешно позвал коридорный. Зашёл я в номер – святой Иисусе, Готлиб на полу, дыхание резкое, неровное, сыпь по всему телу, отёки на руках и ногах. Всё шептал: «Меня отравили, мне дали яд». Насилу успокоил, а он вдруг схватил меня за ворот рубахи и умоляюще так, жалостливо: «Позови мне Мешелеса, срочно…», и адрес назвал. Делать нечего, послал бегунка, так Мешелес форменным евреем оказался. Знал бы… - Продолжай! – гаркнул барон. - Я и говорю, приехал еврей, Моцарт шепнул ему что-то. Тот к фортепиано, схватил ворох бумаг нотных и чуть не съел их. Читал минут пять, затем зарыдал, как ребёнок, рухнул на колени, голову Моцарту на грудь уронил: «Гениально! Божественно! Это не Реквием, здесь, мой Моцарт, зашифрован код... всемирного счастья….». Ну вот, в общем-то, и всё. - Что значит всё? Как всё!? - А так. Потом Моцарт – помер... Увезли... Постельное бельё я сжёг, вдруг зараза какая. А денег при нём не было. У него никогда денег не было... - Хватит о деньгах! – стукнул кулаком по стене Вальтер. - Скоро полиция нагрянет… Непременно нагрянет… Вопросы задавать станут… - сокрушался трактирщик. - Заткнись, заячья душа! Стой здесь! - вскричал Вальтер и бросился вон из залы. Вернулся с большим кожаным кошелем в руках. - Слушай меня внимательно, - яростно зашептал барон прямо в ухо трактирщика, - полиции скажешь, что Моцарт снял у тебя комнату, а намедни приходил к нему человек, одетый во всё чёрное, француз, представился Пьером ли, Сальером, как-то так, и более ты ничего не знаешь. Ведь не знаешь? Трактирщик ослабил тесёмку, заглянул и утвердительно закивал. - Теперь ступай прочь. Вальтер обернулся к друзьям. - Так что ты мыслишь по поводу летального исхода? – спросил Александер. - Думаю, что несчастный Готлиб оказался слаб здоровьем, раз ребячья доза настойки оказалась для него смертельной, - ответил Вальтер. - А кто этот француз? – поинтересовался Лукас, полностью не осознавший драму, происшедшую на глазах. - Понятия не имею. Придумал. Господа, мнение четвёртого компаньона о пользе пейота однозначно. Но предлагаю разбежаться и на время забыть друг о друге. Я сам отыщу вас, - добавил барон и спешным шагом вышел прочь. *** Вальтер Фредер закрыл тетрадь и открыл глаза. В нескольких десятках метров перед капотом «Бентли» взвилась, галопируя, старая мельница, размерами с великана Гюнтера... Дорога, сжатая обочинами, неслась вскачь напролом – в лоб, не избегая столкновений, грозя гибелью отовсюду: слева, справа, сверху и снизу. События ночи, подпрыгивая, замелькали в памяти рядом. Грохочущая музыка, объятия партнёрши, мескалин, горячие гейзеры виски... и... и гнетущая пустота, чёрный провал, затем вслед за Гюнтером Один и Фрея, галоп в четыре флейты и бешеный темп – мельница, красная кладка, каменный шквал... Вальтер резко вдавил педаль, но визга тормозов не услышал. Пятьсот шестьдесят лошадей ожили вместе с хозяином. Вальтер крутнул руль влево, чтобы вонзиться в поворот на перекрёстке. Последний шанс выжить. И тут же заметил у обочины тщедушного человечка, карлика в сбившемся набок парике. «Готлиб! – мелькнула мысль, - почему он здесь? Или я – не я? Не барон Вальтер фон Фредер?!» Карлик предостерегающе покачал головой и пожаловался вполголоса: - Господа, простите, нас всех ждёт запустение. Пусть прозвучит Реквием. Сквозь скрежет шасси и свист ветра Вальтер услышал его жалобу. Холодный пот оросил тело, он вежливо кивнул карлику, затем отыскал любимый диск «The best of Mozart», вставил в прорезь дисковода, и прищурил глаза в ожидании чуда. © Аркадий Маргулис, 2012 Дата публикации: 14.06.2012 22:51:40 Просмотров: 2583 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|