Необычайные приключения барона Мюнхаузена в Литературной республике

Борис Иоселевич

Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза
Объём: 25820 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА МЮНХАУЗЕНА – 2
в Литературной республике, рассказанные им самим.

Моя склонность к писательству ни для кого не секрет, хотя никогда не числил себя в профессиональных литераторах. Для меня предпочтительней ощущать себя свободным художником в любом роде деятельности, будь то мирные будни или война, перемеживающиеся охотой, путешествиями и, конечно, любовными приключениями. Но поведать об этом я могу не иначе, как обратившись к яркому, только мне присущему, слову. В чём, надеюсь, вы убеждаетесь сами, увлеченно читая постоянно возобновляющиеся издания книг о моих приключениях на суше, море и в воздухе.

В отличие от нынешних претендентов на писательское звание, мне повезло в том смысле, что первые мои литературные опыты относятся к тем легендарным временам, когда пишущих было мало, а читающих много, книг на всех не хватало, иные проживали долгую жизнь, не прочитав ни одной, и так и не увидев живого писателя. Надо ли удивляться, что царства, королевства, империи, не говоря уже о республиках, где вольнодумным умам требовалось огромное количество непережёванной духовной пищи, стремясь прослыть цивилизованными, занялись переманиванием писателей друг у друга, так что нередко литератор, едущий из России в государство сарацинов, встречался где-нибудь на постоялом дворе с коллегой, путешествующим в обратном направлении. Что давало повод для долгих, не всегда мирных дебатов, обыкновенно заканчивающихся громкогласьем, битьём посуды и мебели, а то и пистолетной пальбой, ибо, в отличие от нынешнего времени, литературным творчеством занимались отнюдь не мирные люди, а самые, что ни на есть, закалённые бойцы.

Нередко, не сошедшиеся во взглядах соперники, арестовывались полицией, но даже пребывание в тюремных застенках не лишало их творческого импульса, хотя небрежение правами человека и отсутствие свободы передвижения, сказывались на них самым пагубным образом. Но и в замкнутом круге, где первым узнаёшь о своей смерти и последним о конце света, писатели умудрялись извлекать пользу, живописуя тюремный быт, представлявшийся экзотикой непосвященным. Так что, вновь обретшему свободу литератору, одного этого факта в глазах читателей, с избытком хватало на то, чтобы окупились сторицей не только понесённые им протори и убытки, но и те неприятности, кои неизбежны для него в будущем. По счастью, мне не пришлось приманивать удачу, валандаясь по тюремным нарам. Она находила меня сама, а я лишь расчётливо шёл ей навстречу.

Сейчас уже не припомнить, из прессы или случайной беседы прослышал я о существовании Литературной республики, все жители которой писатели, и президент тоже писатель. Даже мне, привыкшему к собственным неожиданностям, верилось в это с трудом, и не удивлюсь, если покажется выдумкой и читателям. Но ведь в нашей с вами жизни трудно, а подчас и невозможно, отсечь правду ото лжи, фантазию от реальности, услышанное от увиденного, написанного тобой от созданного другими. Но меня всегда влекло необычайное и таинственное, а посему решил установить истину не в передаче третьих, а то и десятых лиц, а самолично.

С этой благородной и благодарной целью, отправился в очередное путешествие, оседлав верного Пегаса, которому много обязан творческим своим вдохновение, на сей раз, предназначив ему роль надёжного транспортного средства, и тот, по обыкновению, меня не подвёл. Долго ли коротко ли, но я достиг места назначения. Государство, именуемое Литературной республикой, а иногда и Островом литературной свободы, расположилось на берегу океана и, могло показаться, что лучшего места для писательской вольницы не сыскать. По утрам его граждане занимались рыбной ловлей, днём — приготовлением рыбы, вечером — её продажей, а ночью — литературой. Но внимательно вникнув в увиденное, я поумерил свои восторги и немало подивился, как могут существовать нормальные с виду люди в столь ненормальных условиях. Однако, такого рода мысли приходилось держать при себе, поскольку был только гостем, притом не самым желанным. Здесь, как выяснилось, не очень привечали посторонних. Но, простите за плагиат, привычка свыше нам дана. В короткое время я настолько освоился со здешними нравами, что почувствовал некоторое облегчение. То, что ещё недавно вызывало настороженность и недоумение, постепенно стало казаться милым, и даже трогательным, обычаем. Как, например, писательский парламент.

Хотя признаки цивилизованности проявляются в Литературной республике на каждом шагу, приезжего не оставляет ощущение чего-то ненастоящего, затеянного для отвода глаз. И писательский парламент во многом подтверждает такое впечатление. Это учреждение, во всём подчиняющееся президенту, обсуждает и, надо полагать, принимает предложенные им законы, касающиеся исключительно писательского труда. Как раз во время моего пребывания обсуждался законопроект о праве писателя переходить из одного жанра в другой, разумеется, с дозволения свыше. Я застал дебаты в полном разгаре, но учитывая их многолетнюю продолжительность, дождаться результата даже самим участникам, если и удастся, то исключительно долгожителям.

Одна их главных забот Литературной республики заключалась в том, чтобы писатели неизменно придерживались однажды избранного ими жанра. Внятных объяснений тому получить не удалось. Одни толковали о традиции, другие — о борьбе с рыночными отношениями в литературе. Дело в том, что время от времени интересы читателей / они же писатели / склоняются то к одному, то к другому жанру, но такой подход не исключает, что какой-то из них окажется в забвении на литературном рынке.

Строгая приверженность к жанровому постоянству, как и любая строгость вообще, приводила к последствиям непредсказуемым, с которыми оставалось только смиряться. Я имею в виду создание писательской семьи по, так называемому, жанровому признаку. Цинизм населения Литературной республики отвергает самую возможность заключения браков на небесах, а в брачных писательских конторах действуют незыблемые правила, неисполнение которых карается соответствующими статьями уголовного кодекса.

Прежде всего, брачующихся проверяют как на чистоту избранного ими жанра, так и на принадлежность к одному и тому же направлению в этом жанре. Дабы не запутаться самому и не запутать читателей в этой непостижимой, для неискушённого в литературе ума, иерархии, скажу лишь, что поэт имеет право взять в жёны исключительно поэтессу, прозаик — прозаически настроенную женщину, а драматург — свою коллегу, видимо, для поддержания остроты и напряжённости диалога. Но при этом, стороны не должны забываться до такой степени, чтобы в пределах одного жанра перемешивать стили и направления. Посему модернистка не может отдать руку и перо традиционалисту, комический автор — трагическому, а сентиментальный — романтическому.

На особом, без сомнения, привилегированном положении, находятся литературные критики. Отношение к ним смешанное. Их боятся, уважают и ненавидят. Но поскольку от них зависят репутация и карьера, им безудержно льстят, желая привлечь на свою сторону. Удачливыми считаются те, чья лесть подкреплена показательной конкретикой, на мой взгляд, дурнопахнущей, но, по местным поверьям, необходимой. Зато тех критиков, кто по глупости или легкомыслию проявят принципиальность, ждут нелёгкие испытания. Их всячески третируют, как на общественном, так и бытовом уровнях, сводя таким нехитрым способом критические возможности неугодных к минимуму. А уж смерть при невыясненных обстоятельствах, едва ли не самая распространённая среди них болезнь.

Разумеется, и для критиков установленные правила семейного сожительства обязательны и неотменимы, но их преимущество сказывается в том, что в отличие от прочих, не запрещён адюльтер и возможность выбирать любовников и любовниц среди писательской братии без ограничений. Дети, коль скоро такие случаются при незаконных сожительствах, не признаются полноценными представителями коренной профессии. В литературе они, скорее приживалы, чем работники. Большее, чего они могут добиться, сделаться очеркистами или сотрудниками «жёлтой» прессы. Но и в этом качестве не могут чувствовать себя спокойными. Всякий судебный против них иск, априори считается удовлетворённым, так что многие кончают бессрочным заключением или такой ужасающей нищетой, что вынуждены наниматься в качестве «негров» к своим более удачливым собратьям. Подобное положение вещей тихой сапой подрывает устои Литературной республики, так что печальное будущее этой страны можно предсказать с известной долей вероятия. И первые признаки этого, дебаты в писательском парламенте.

Со стороны они напоминают склоку, когда сводят счёты, поднадоевшие друг другу соседи. Каждый ощущает себя или обиженным, или обойдённым. Поэты кричали, что прозаики и драматурги издаются лучше и чаще, а критики основное внимание устремляют на их творчество, притом, что свои приговоры произносят в столь благожелательных тонах, что невозможно понять, хвалят или ругают. Тогда, как для поэтов, ничего, кроме бранных слов, не находят. В тех же грехах обвиняли прозаики поэтов и драматургов, а эти последние — прозаиков и поэтов.

Дабы утихомирить литературную публику, председателю писательского сборища приходилось проявлять максимум изворотливости и смекалки. Сей пожилой, с козлиной бородкой господин, щуплый, с узким, как дверная щель, ртом и подвижными, как локаторы, ушами оказался политиком высокого класса. Он ловко сдерживал страсти, соглашаясь, что конфликтующие стороны «по-своему правы», обещал вникать в претензии всех и каждого, а горлопанов успокаивал тем, что называл их «нашими талантливыми авторами, которыми по праву должна гордится мировая литература, как гордится ими писательская республика».

Была у него ещё одна приманка, тайну которой не сумели разгадать даже аборигены, а уж стороннему, вроде меня, наблюдателю было и вовсе не под силу. Звали приманку Тора Шильман. Судя по догадкам и намёкам, это была женщина весьма почтенного возраста с прошлым, дававшем ей право судить и рядить обо всём, что происходило в стане литераторов, совершенно безапелляционно, что не только не уменьшало к ней доверия, но, по моим наблюдениям, весьма способствовало упроченью её авторитета. Почему именно её избрал пройдоха председатель в качестве громоотвода, решать не берусь, как непонятно было и то, существует ли она на самом деле. Тем не менее, стоило председателю произнести волшебные слова: «Вашу последнюю вещь / поэму, повесть, пьесу / одобрила Тора Шильман, как тот, к кому относилась похвала, пунцово рдел и бессвязно бормотал: «Передайте Торе привет и благодарность»!

Вообще к начальству республиканцы относятся с величайшим пиететом, на какое только способно литературное благоразумие. Для них составляет огромную радость и великое удовольствие лицезреть своего президента, избираемого на этот пост сроком на три года, но остающимся на нём пожизненно. Тотчас появляются его портреты, книги о жизни и творчестве, цитатники его мыслей и размышлений. Каждый житель республики считает своим долгом выразить ему восхищение, разумеется, печатно, а уж пожать руку и возможность поцеловать в плечо воспринимаются как высшая честь, которой удостаиваются многие, но далеко не каждый. И на всю эту суету спокойно и уверенно взирает с возведённого им пьедестала презентабельный господин неопределённого возраста, но определённой хватки, выражая своё одобрение тем, кто преуспевает в своей суетливости, но при этом ловко притворяется, будто саму суету не замечает.

Он много путешествует по миру, с целью пропаганды собственного творчества, а чтобы она была действенной и, по возможности, эффективной, книги его переводятся на языки народов мира местными толмачами, после чего пресса в победном тоне перечисляет названия стран, где они поступили в продажу. Приводятся также отклики, в массе своей сфабрикованные, в которых оплаченный государством восторг сочетается с добросовестным и бескорыстным, ибо всегда находятся те, кто совершает глупости и подлости от чистого сердца. Какие-либо замечания в адрес президента и его творений, при молчаливом согласии жителей, считаются государственным преступлением, караемым бессрочным заключением или смертной казнью под видом случайного трагического происшествия. Если же подобного рода отступления от этикета позволяет себе зарубежная пресса, тотчас островные средства массовой информации захлёстывает поток писем-протестов с требованием заставить зарвавшееся издание извиниться под угрозой разрыва литературно-дипломатических отношений.

Следующие за президентом по рангу государственные лица тоже получают свою долю славословий и лести, но стараются, чтобы то и другое звучало, по возможности, приглушенно, дабы не раздражать высшее должностное лицо. Тем не менее, они усердно пользуются президентским именем и покровительством в своих корыстных интересах, что в искривленном литературном зеркале республики является едва ли не единственным способом выживания. Как растолковали мне сведущие люди, государство никак не оплачивает творческие потуги граждан / исключая президента /, взваливая все расходы, связанные с их деятельностью, на самих деятелей. Поэтому, оплатив из собственных средств публикацию книги, автор не имеет права оставить у себя ни одного экземпляра, а если таковой ему понадобиться, сможет приобрести в магазине за наличный расчёт.

Должности, занимаемые писателями в литературно-административных гнездовищах, тоже не оплачиваются, по крайней мере, официально, считаясь общественными. Меня познакомили с одним из таких общественников. Это был благообразный хитрован правильного служебного роста, с редкими волосками на правильном черепе и правильным, как лазерный луч, взглядом, которым старается различать вещи и обстоятельства в их единственно-правильном порядке. При этом, всем своим видом показывал, что ему известны некие тайны, которые, за определённую мзду, могут сделаться всеобщим достоянием. Он подтвердил лестное, его самолюбию, предположение, что является крупным деятелем Литературной республики, поскольку одновременно занимает с десяток неоплачиваемых руководящих должностей. На мой вопрос, зачем ему одному понадобилось столько, услыхал поистине поразительную вещь. Оказывается, в Литреспублике ценность гражданина определяется его влиянием на судьбы государства исключительно с высоты занимаемых им постов. Лишенные таких преимуществ, практически обречены. Умереть им не дают, но и жизнь, которую влачат, можно признать таковой исключительно по недоразумению.

И всё же энтузиазм по поводу неоплаченной гражданской активности не показался мне убедительным, о чём я не преминул сообщить словоохотливому собеседнику. Однако, по его словам, это легко объясняется той группой писательской крови, которой, в отличие от меня, он обладает. Кровь его якобы очищена от вредных примесей, свойственных стяжателям и самовлюблённым, что и делает носителя столь качественных красных кровяных телец пригодным для великих дел и свершений. Его организм нацелен на потребление исключительно духовной пищи, отвергая «пищу из духовки» как излишнюю.

А, между тем, одна страсть, объединяющая, как мне показалось, всех, без исключения, жителей Литературной республики, может быть выражена двумя словами, исчерпывающими рассматриваемый предмет до дна, а потому воспроизведённая исключительно прописью: всеобщая, всеохватывающая, всепожирающая, смещающая все моральные и духовные критерии ПОГОНЯ ЗА СЛАВОЙ, напоминавшая, некогда пережитую человечеством, атипичную пневмонию. Такого повального бегства в гениальность мир не ведал со времён греческих календ. Каждый мнит себя гением, ничуть этого не скрывает и требует подтверждения от остальных. А те покорно склоняются перед столь откровенной прихотью, при условии, что, восхваливший себя, не откажет в подобной любезности им.

Невозможно передать при этом, сколь вдохновенны их лица, сколь ярко блистают глаза, сколь насыщены речи, когда сообщают друг другу о собственных успехах / настоящих и будущих /, а после, взволнованные и счастливые, разбредаются по собственным берлогам, продолжая мечтать о невозможном: присоединению к сонму ЛИТЕРАТУРНЫХ БОГОВ, хотя, как известно, боги небесные особо предостерегают от увлечения всякого рода кумирнёй. Но тут проявляется большая хитрость маленького литературного народа. Мы, поясняет народ, создаём кумиры не себе, а из себя.

Словно праздничным конфетти, посыпают они головы пеплом творческого изобилия, награждая себя премиями, почему-то именуемыми альтернативными. Тут и премия «альтернативная Нобелевской», антибукеровская премия, послегонкуровская тож. Премии отдельных регионов, городов и даже деревень — не в счёт. Придуманы также ордена с лентами, мечами, изображениями животных и птиц — львы, тигры орлы... И даже антилопы гну. И весь этот фонтан поощрительных мероприятий, устроенный по системе сообщающихся сосудов, своей живительной влагой, как бы подтверждает, что «жизнь хороша до тех пор, пока хорошо мне».

Но некоторым, из особенно рьяных, и это представляется недостаточным. И тогда возникают самодельные энциклопедии поэтов, прозаиков и драматургов, где их собственные имена перемежаются с другими, составляющими как бы почётный литературный эскорт, вроде Гомера, Аристофана, Лафонтена или Пушкина, отчего какой-нибудь ноль, прислонённый к единице, ощущает себя полноценной ДЕСЯТКОЙ.

И только, кем-то некстати выдуманный, «Рейтинг популярности», но сразу же всеми подхваченный, заставил забыть о прежних мирных договорённостях, неизменно вызывая, доходящие до ожесточения, споры. Ведь пресловутый «рейтинг» составляется каждым самостоятельно и неизменно в первой его строчке красуется имя составителя.

Не меньшую заинтересованность проявил я, к, так называемой, политической жизни Литреспублики. Говорю «так называемой», поскольку сами жители считают, что никакой политической жизни у них нет, а та, что есть, целиком посвящена литературе. Тем не менее, их президент, срок коего ограничивается летальным исходом, в конце концов освобождает место для всеобъемлющих интриг, которые нигде, кроме политики, не встречаются. Невиданная по остроте и шумливости кампания объясняется не столько характером населения, сколько заложенной в Конституции миной под эти самые выборы. Согласно ей, быть избранным и, следовательно, имеющим право выдвигать свою кандидатуру, может каждый, кто издал не менее 20 книг, полностью оплатил их тираж, а затем подарил его государству в доказательство своей лояльности и доброго сердца.

Потому-то, в предвидении грядущего, народ изо всех сил навёрстывает упущенное, и печатные станки издают такой грохот, словно по улицам движутся пушки на конной тяге. У складов готовой продукции собираются «хвосты» очередей километровой длины. На повозках, в мешках, заброшенных на телеги, и просто в «авоськах», они сваливают привезённое в специальных, отведённых для этого, местах, и, получив квитанцию, с присовокуплением приёмо-сдаточного акта, устремляются в избирательные комиссии. Весь этот процесс широко освещается в прессе, закупленной на корню денежными подачками и обещаниями кандидатов, в случае победы, протежировать поддерживающее их издание. А поскольку таких изданий мало, а кандидатов много, то пресса никогда не остаётся в накладе.

К началу кампании претендентов набирается несколько тысяч, и это многоголосье, а, вернее сказать, многогортанье старается превзойти друг дуга в оглушительном воздействии не только на сторонников, но и на противников. Такого рода речи и призывы, воодушевляют и тех, и других, так, что при общем остервенении, потери рук, ног и рёбер, вкупе с катящимися головами, служат лучшим доказательством того, что лозунг: «Побеждает сильнейший!», никогда не утратит своей актуальности.

В результате, к финишу приходит десяток истощённых и одичавших участников. Они-то и разыгрывают между собой, с помощью орлянки, заветную должность. Их разбивают на пары по принципу, проигравший выбывает, пока, наконец, остаются двоё, образующие финал.

Счастливчика тут же вводят в должность, он клянётся на книге афоризмов, принадлежавших его предшественникам, но теперь считающихся его собственностью и чем-то вроде государственной библии, верно служить литературе и писательскому сообществу. В общем, происходит то, что и во всем мире, где избирательная система напоминает священную корову, хотя и не дающую молока. Неудивительно, что в этом священнодействии мало оригинальности хотя бы потому, что проявлять её опасно. Кому в радость, даже на таком празднике жизни, насупившаяся толпа, цедящая сквозь зубы: «Ишь, какой умственный выискался»! Впрочем, все тревоги, надежды и сомнения испаряются, когда, приступивший к обязанностям президент, заканчивает распределение обязанностей и должностей. Другой заветной должностью, после президентской, является глава парламента /спикер /, которым становится второй участник финала.

Я пытался выяснить, какой смысл во всей этой фанаберии, ведь мировой опыт свидетельствует, что можно избирать главу государства менее сложным, а, главное, менее дорогим для здоровья способом. И был немало удивлён, когда мне объяснили, что люди, для которых писательство составляет жизненную потребность и смысл, предпочитают драматический сюжет обычной, сутолочной избирательной канители. Взорвать рутину! Разве это не главное требование любой поэтической натуры? Можно, разумеется, не соглашаться с услышанным, но увиденное подтверждает, что скука здесь не ночевала.

Внутрисемейная жизнь литреспубликанцев, сама по себе, вероятно, не представляет большого интереса, исходя из того, что рассказано о ней выше. Но, будучи накрепко переплетено с профессиональной деятельностью, соперничество, в той или иной форме, как бы подразумевается. А это превращает семейную жизнь в полосу труднопреодолимых препятствий, притом, что всякая попытка такого преодоления не обходится без обоюдных потерь.

Моё знакомство с неким писательским семейством, казавшимся вполне благополучным, не внушало никаких опасений. Рутина, как бы с ней не боролись, пускай только на словах, момент, цементирующий человеческие отношения. Супруги писали романы, в основе своей реалистические, но с лёгким набрызгом в сторону ненаучной фантастики. В застойной атмосфере всеобщего писательства, это выглядело бросающейся в глаза новинкой. Критики, чья похвала или ругань, напоминают судебные приговоры, создали паре паблисити. За семьёй стала охотиться пресса. Президент принял её в своей резиденции, и сам, будучи писателем, поинтересовался, кому из супругов принадлежит счастливая мысль освежить, изрядно навязшую в зубах, реалистическую форму. Супруги дружно ответили: «Мы!» Но, оставшись наедине со славой, принялись делить совместно нажитое на два равновеликих «Я». С тех пор пошло-поехало. Каждый тянул одеяло новаторства на себя и различить в этом споре правого и присосавшегося, не представлялось возможным.

Споры / не говоря о худшем! / из родных стен перекинулись на открытую, всем взглядам и мнениям, местность, надолго сделавшись главным событием в жизни литреспубликанцев. Из противостоящих сторон сорганизовалось два лагеря, горячо, хотя и не всегда успешно, отстаивающих честь и достоинство своих любимцев. Любопытно, что в этой борьбе противоположностей, не обошлось без некоторого налёта оригинальничания, поскольку, как ни странным это покажется, за мужа высказались все, без исключения, женщины, а за жену — остальные.

Если бы удалось развести противоборствующих по разные стороны условной баррикады, жертв и разрушений оказалось бы намного меньше. Но разделительная полоса проходила через жилплощадь каждого, так что любая мелочь, вроде вскипевшего молока или недосоленного супа, лишь ожесточала, и без того ожесточившиеся, сердца. Говоря коротко, пахло не столько жареным, сколько пережаренным.

В неслучайно возникшем творческом споре, муж обозвал жену «дурищей», на что жена, не ограничившись лаконичным эвфемизмом «сам такой», пожаловалась в литературный ареопаг, и без того заваленный кляузами подобного рода. На призывы к покаянию, муж, посчитавший краткость — сестрою успеха, ответил: «Только на её могиле»! Женский сентиментальный талант проявился в ответе жены: «Мои слёзы отольются этому чудовищу раньше»! Пригрозив при этом, в случае, если не получит поддержки, карами всем 120 членам ареопага, которые только неосведомлённым могли показаться странными.

Как раз в это время эпидемия плагиата затронула не только рядовых граждан литературной республики. Грабежи происходили среди бела дня и у всех на глазах. Крали не только мысли и чувства, не только эпитеты и метафоры, уподобления и прочие мелкоты, но и произведения целиком. Случалось, грабители, порывшись, в отсутствие хозяев, в их письменных столах, тут же отдавали в печать даже неоконченную рукопись с тем, чтобы правом первой публикации закрепить за собой авторство. Поддавшись на угрозы, ареопаг присудил жене чистую победу. Что означало: всё, совместно нажитое литературное имущество супругов, становится личной собственностью жены.

Лишённый таким образом литературного гражданства, муж превращался в литературного бомжа, что одновременно означало и персону нон-грата. У подобного рода неудачников выбор не велик: или покончить с собой, или сделаться литературным эмигрантом. Осознавая несправедливость случившегося, я попытался вмешаться, но лишь ускорил свой, теперь уже вынужденный отъезд. С той лишь разницей, что у меня было куда уезжать. С тех пор все попытки вернуться в удивительную страну, заканчивались ничем под самыми неуклюжими предлогами, или обставлялись таким количеством условий, что цель их не вызывала сомнений. Но я живу будущим, а потому не сомневаюсь, что ветер перемен, рано или поздно, поспособствует моим благим намерениям, но пока он дул мне в лицо, а против ветра не попрёшь.

Борис Иоселевич
/ окончание следует /

© Борис Иоселевич, 2016
Дата публикации: 29.02.2016 06:44:42
Просмотров: 2048

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.