Последний бой капитана Кузнецова

Роман Соловьев

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 11885 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Судьба человека

Калитка скрипнула тревожно, с надрывом. За забором фыркнул и заурчал мотор старой «Нивы», и недавний гость умчался в пышущий зноем август.
Иван Алексеевич тяжело вздохнул, встал с табурета и вышел на улицу. Тревожно было на душе, муторно, будто с тяжелого похмелья. Он подошел к деревянной стене дома и прижался к ней впалой небритой щекой. Вдохнул деревянный, смоляной запах. Дом был живой. Он дышал, чувствовал, был не частицей, а частью его жизни.
Дом поднимали отец с дедом сразу после войны. Тогда строили всем гуртом: приходили соседи, друзья, родные – месили камыш с глиной, пилили бревна и доски, носили хворост. Восьмилетний Ванюша тоже не сидел без дела – деловито сортировал хворостины, зачищая тонкие концы острым перочинным ножом.
Дом, как и вся родня, провожал его в дорогу, и встречал. После долгой разлуки всегда хотелось прижаться, обнять деревянный порог родного дома, прикоснуться рукой к знакомым с детства стенам. Много лет назад он привел сюда Екатерину, молодую жену. Здесь он благословлял сына и невестку перед свадьбой. Дом помнил радости и печали, победы и поражения.
Иван Алексеевич вздохнул, вспомнив, что жена ушла три года назад. Каждая вещь в доме еще хранила память о ней. Он улыбнулся, вспомнив как она ворчала, найдя припрятанную «чекушку» на сеновале. Как возила тяжелые сумки с картошкой и «закрутками» в город, внучатам в «общагу», когда они учились. И «выкроив» с пенсии лишнюю тысчонку всегда посылала сыночку, Толечке.
Старику стало душно, он расстегнул ворот рубашки, вспомнив недавний разговор с гостем, главой сельского поселения Переваевым.
– Иван Алексеевич, да ты пойми меня, чудак-человек, не моя это прихоть. Там, – он ткнул тонким пальцем вверх, – все решают. Ваше хуторское отделение снесут. Здесь будет проходить федеральная трасса. Почти все твои соседи уже переехали в Центральное отделение, а ты кочевряжешься. Там новый коттедж, все удобства: газ, вода…
Иван Алексеевич недавно ездил в Центральное отделение. Он бродил среди этих бездушных, кирпичных коттеджей, одинаковых и похожих друг на друга, как однояйцевые близнецы, и ему было пусто, чуждо там все, не родное.
– Ты как хочешь, Петр Ильич, но со своей хаты я не съеду! – твердо сказал старик.
– Все, дед, достал ты меня! – раскрасневшийся, как помидор, Переваев грозно насупил брови, – завтра с участковым и нарядом из района приеду. Против власти не попрешь!
– Иди на хрен отсюда, говноед! – не выдержав, заругался старик.
Переваев громко хлопнул дверью и вышел из дома.
Иван Алексеевич зашел в дом, и достал из сундука охотничьи патроны. Он сел за стол, и неторопливо, боясь просыпать дробь, начал их забивать.
За работой почему-то вспомнился август тысяча девятьсот сорок второго года. Лето тогда было жарким, и они, деревенские мальчишки, убегая к реке, все чаще слышали эхо далеких артиллеристских канонад. Маленький хуторок стоял в сорока верстах от Сталинграда.
Однажды, когда Ванюша вышел под вечер насыпать ячмень трем оставшимся курочкам, он увидел въезжающие в село танки с немецкими крестами. В страхе, он быстро забежал в хату. Баба Нюра засуетилась, схватила мамку и закрыла ее в спаленке, накрыв одеялом. Маленькая сестра Танюшка беспрерывно плакала в люльке, пока бабуля не начистила ей на терке яблоко и поместив кашицу в марлю, дала пожемкать.
Один танк остановился прямо напротив дома. Ванюша спрятался под столом, ожидая увидеть чудовищ в железных касках и с рогами. Бабуля беспрерывно молилась в углу, крестясь старой иконке Николая Угодника.
В хату вошли два небольших бледных парня в немецкой форме. Один из них был с перевязанной головой. Второй, широкоплечий, в танкистском шлеме, увидев Ванюшу, улыбнулся и поманил его:
– Юнге, комет!
На дрожащих ногах мальчик подошел. Немец достал из кармана маленький сверток, в котором был кусок шоколадки. Ванюша, взяв угощение кивнул, и опять спрятался под стол, зыркая оттуда диким волчонком.
Немцы осмотрели хату и вышли во двор. Тот, который был в шлеме, быстро поймал курицу, и свернув ей голову, забрал с собой.
Когда они уехали, Ванюша осторожно вышел, и выкинул сверток с шоколадкой в яму с мусорными отходами.
Через пять месяцев фашистов отбросили от Сталинграда, взяв в кольцо и плен многотысячные корпуса и дивизии захватчиков. И январь, и февраль сорок третьего были лютыми, морозными.
Однажды, Ванюша с друзьями побежали на дорогу, по которой вели пленных немцев. Ленька Филатов запрятал за пазухой большой голыш, чтобы запустить «немчуре» в голову. Два месяца назад в Сталинграде погиб его отец. Пленные шли колонной: худые, полураздетые, будто тени. У нескольких на ногах вместо сапог были намотаны тряпки. Многие пленные были маленькие, чернявые, с впалыми воробьиными грудками на тонких ножках, и цыганскими глазами. Бабка потом объясняла, что это были румыны и итальянцы. Ленька выбросил голыш в снег, и побрел домой. А Ванюша еще долго смотрел на длинную людскую вереницу.
Весной, когда снег оттаял, они нашли за хутором, в балке, наполовину заваленный землей немецкий блиндаж. Там было полно оружия и несколько гранат. Костя, который был на год старше, отправил Ванюшу домой, за молотком. Очень хотелось узнать, что внутри гранаты.
Ваня, пройдя сотню шагов услышал сзади взрыв. Он быстро побежал назад, к блиндажу, и увидел на земле окровавленную детскую кисть. Из хутора уже бежали мужики. Они, матерясь, отправили его домой.
Ванюша шел домой по оттаявшим буеракам, проваливаясь в низинах, набирая полные сапоги воды. На глазах наворачивались слезы. Он понимал, что произошло что-то страшное, непоправимое. В теплой хате он обнял маму, прижался к ней. От мамы пахло молоком и выпечкой. Мальчик заплакал навзрыд, с надрывом, как молодой волчонок. Мама гладила по голове мягкой ладошкой его жесткие вихры, и никак не могла его успокоить…
Иван Алексеевич достал из шкафа старую двустволку «Иж» и положил ее на стол. Ружье он аккуратно разобрал, шомполом до блеска почистил канал ствола. Затем чистой тканью протер и смазал тонким слоем ружейного масла. Неторопливо, педантично собрал ружье, нежно погладив деревянный приклад.
Ружье и охотничьи патроны он поднял на чердак.
На кухне вскипятил чай, заварил покрепче, и опять погрузился в воспоминания.
Военное танковое училище, женитьба, рождение сына. Служба в Северо-Кавказском военном округе, а затем в Группе советских войск в Германии.
И вдруг, резкой болью вспыхнуло: август тысяча девятьсот шестьдесят восьмого. Въезд на танках в Прагу. Тогда он увидел в триплекс труп юноши, еще мальчишки, на Пражском мосту, раздавленного гусеницами, и холодный пот пробежал по спине мелкой дрожью. «Русские, убирайтесь домой!» – кричали на улицах города студенты с транспарантами. И прилетевший обломок кирпича с крыши здания на миг погрузил его в кромешную темноту жгучей болью. Через две недели капитан Кузнецов выписался из военного госпиталя, а вскоре подал рапорт на увольнение из Вооруженных Сил. Ушел работать водителем в свой колхоз.
Но отголоски войны всю жизнь не отпускали, тянулись холодными щупальцами, кололись и царапались в памяти, задевая близких и родных.
В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом полыхнул горячим дыханием Афган. Привезли Витю Сологубова, крестника, похоронили в закрытом гробу.
А через десять лет Иван Алексеевич ездил с младшим братом в Ростовский военный госпиталь, забирать обгоревшего и контуженного под Гудермесом племяша Сережку.
Почему нет мира на Земле? Почему нельзя жить спокойно: пахать землю, строить дома, растить детей? Почему ему, старику, не дают спокойно дожить в его родном доме, кто и зачем за него постоянно все решает?
В сарае, под верстаком, Иван Алексеевич достал длинный ящик. Раскрыв его, он вытащил немецкий пулемет МГ-42.
В тысяча девятьсот девяносто восьмом году, недалеко от хутора, под Россошками возводился военный мемориал-комплекс. Из котлованов, на стройке, вырывали неимоверное количество старого оружия, походные полевые кухни, ящики с полусгнившим обмундированием.
Иван Алексеевич устроился туда сторожем. Однажды он дежурил в выходной день, строителей не было, и старик решил накопать в посадке саженцы смородины. Очень уж она росла здесь крупная и сочная. Вдруг лопата уперлась в земле во что-то железное. Аккуратно обкопав вокруг, Иван Алексеевич извлек из земли продолговатый железный ящик, в котором лежал абсолютно новый, в загустевшей от времени смазке немецкий пулемет. Загрузив его в багажник «Москвича», он отвез его домой и спрятал в сарае.
Когда строительство мемориала подходило к концу, часто приезжали пожилые туристы из Германии. Они искали здесь своих пропавших без вести отцов и дедов. Молодые мальчишки-строители копались в балках, отыскивая для них немецкие жетоны и медальоны.
Иван Алексеевич смотрел на этих ухоженных немецких пенсионеров в белых шортах и футболках, улыбающихся, жизнерадостных, веселых и почему-то вспоминал, что здесь, недалеко, на берегу реки Россошки находился лагерь для советских военнопленных. Наших солдат держали в бывшей конюшне, за колючей проволокой, немцы их не кормили, вечерами гоняли на капустное поле, где оставались мерзлые кочерыжки и листья, а зимой иногда позволяли отрезать от конских трупов куски конины. Выжили там немногие...
Когда уже начало смеркаться, старик сходил к соседке Зинаиде, и попросил, чтобы она отправила сыну короткое смс: «Сынок, срочно приезжай.» Сын Анатолий с семьей жили в Михайловке. Звонить сыну Иван Алексеевич не стал, обижался, что Толик забыл поздравить его с Днем рождения в июне, редко звонит, а приезжал в последний раз с внуком и правнучкой еще два года назад.
Утром Иван Алексеевич поднял веревкой пулемет на чердак, установил его на сошки. Плотно позавтракал, взял бутыль с водой, и поднялся наверх, ждать гостей. На чердаке было душновато, он открыл вторую дверцу фронтона, чтобы немного обдувало сквознячком.
Часов в девять подъехала «Нива», а за ней полицейский «Уаз». Из первой машины вылез Переваев и участковый Васин.
Глава сельского поселения по-хозяйски вошел в калитку:
– Иван Алексеевич, манатки собрал?
– Мужики, уезжайте отсюда! – надрывно крикнул старик с чердака, вытаскивая ствол ружья.
Два дюжих сержанта вылезли из «Уазика» и переглянулись, улыбаясь.
– Охренел, старый черт! – крикнул Переваев, застыв посередине двора.
– Иван Алексеевич, не дуркуй, спускайся! – приложив ладони рупором пробасил участковый, входя во двор.
– Уходите, я стрелять буду! – гаркнул старик.
Васин хмыкнул и пошел к лестнице. Сержанты равнодушно закурили. стоя у полицейской машины.
Выстрелы раздались гулко, взрывая дробью землю под ногами участкового. Он присел, и гусиным шагом попятился назад, Переваев шустро выскочил в калитку.
Ружье исчезло, вместо него высунулся зловещий ствол немецкого пулемета.
– Да ну на х… – пробасил один из сержантов, они вскочили в «Уаз» и быстро уехали.
Следом за ними и участковый Васин с Переваевым согнувшись, впорхнули в машину и убрались восвояси.
« Жаль, что лент с патронами от пулемета нет…» – подумал Иван Алексеевич, прижавшись виском к холодному затвору.
Через полчаса к дому подъехал старый «Опель». Невысокий, седой мужичок с пивным животиком, уверенно вошел в калитку. Прошелся по двору, заглянул в дом, и вдруг увидел торчащий ствол пулемета на чердаке.
Он неторопливо поднялся. Иван Алексеевич лежал не дыша, прижавшись к затвору пулемета, зажав побелевшие руки на спусковом механизме.
– Отец, отец! – тряхнул он старика за плечи.
Но Иван Алексеевич его не слышал. Он уже не мог никого слышать.
Как в детстве, он бежал по оттаявшим проталинам, к дому, к маме, от которой всегда пахло молоком и сдобой. Чтобы прижаться к ней, и забыть обо всем плохом, что есть на свете…

© Роман Соловьев, 2018
Дата публикации: 02.02.2018 18:32:41
Просмотров: 1671

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.