Апогей

Виталий Семенов

Форма: Рассказ
Жанр: Драматургия
Объём: 123191 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Апогей

Только умирающий от голода живет настоящей жизнью, может совершить величайшую подлость и величайшее самопожертвование, не боясь смерти.

Д. С. Лихачёв

Вступление

Автор, конечно, не был свидетелем описываемых событий. И просит прощения у, возможно более осведомлённого читателя, за неизбежные ошибки и неточности своего повествования. Да и можно ли рассказать о Блокаде правдивее и точнее тех, кто сам её пережил? Тогда стоит ли ворошить столь ужасное прошлое? Стоит, обязательно стоит! О недостатках стоит говорить до тех пор, пока эти недостатки существуют.

Любая страна, вступившая в войну, уже проиграла. Не важно, какие потом будут жестокие поражения или блестящие победы. Страна, вступившая в любую войну, проиграла уже тем, что имеет руководство и систему управления, которые не смогли предотвратить, любыми путями предотвратить, войну и возможную гибель своих граждан. Несогласный с этим утверждением пусть честно, сам себе признается, что ему важнее для жизни, он сам, его живые дети и родители, или лозунги и амбиции руководителей государства? Во второй мировой войне не было победителей, проиграли все, участвовавшие в мировом пожарище. Больше всех проиграли те, кто больше всех потерял своих граждан, людей. По потерям Советский Союз проиграл намного больше, чем воевавшая с половиной мира Германия и прожженная холокостом Польша. Больше, чем ещё задолго до войны разграбленный, децентрализованный, раздираемый гражданской войной и сепаратизмом Китай. Значит, Советский Союз имел на тот момент самые худшие руководство и систему управления в мире. Без вариантов. Разве не для того и нужно руководство государства, чтобы всемерно оберегать и улучшать жизнь людей, которыми оно руководит?

Самые большие потери во второй мировой войне – каждый третий житель – понесло население Ленинграда и его пригородов. В этом виноваты и гений смерти Гитлер, и «совсем не кровожадный, любивший этот город» Маннергейм, и все, кто помогал им в их преступных деяниях. Но основная вина за катастрофу Ленинграда, за Великую Отечественную в целом, как и за миллионы жертв «мирного» времени, лежит на Сталине и тех, кто участвовал в его злодеяниях.

«Колыбели Великой Октябрьской Социалистической Революции» досталось от несменяемого «вождя народов» и гения страха, пожалуй, больше всех. Здесь особенно ярко проявились самые страшные, противоестественные и античеловеческие принципы управления государством и его гражданами. Надо ли было защищать город? Рискнём задать себе этот, с недавних пор уже небезопасный, вопрос. Конечно, надо! Чтобы попытаться сохранить для потомков колоссальные сокровища культурного наследия, накопленные здесь за двести с лишним лет, сохранить город-музей и крупный промышленный центр. Сохранить символ, пусть сейчас и кажущийся извращённым, но тогда реально важный – город Ленина, колыбель Советской государственности. Для этого нужны были войска и надёжная система их обеспечения. Зачем нужны были в блокированном, парализованном, обесточенном, обезвоженном и практически неработающем городе все остальные горожане?

Можно очень долго и нудно, с цифрами в руках, спорить о том, какие меры предпринимались для снабжения города и эвакуации людей. Как это было опасно, трудно и затратно. А можно вспомнить Кёнигсберг сорок пятого года и молча развести руками. В блокированном с суши крупном промышленном центре, городе-музее, колыбели Прусской государственности остались лишь прикрывавшие эвакуацию оборонительно-арьергадные части вермахта и те гражданские лица, которые сами не пожелали эвакуироваться. За три месяца тоталитарное и бесчеловечное руководство умирающей нацистской Германии организовало эвакуацию из блокированных Восточной Пруссии и Курляндии более чем 2 000 000 человек, в основном гражданских. Их топили и бомбили, жертв было много, и последующая судьба прусских беженцев, как любых беженцев, была тяжёлой. Но большинство этих людей выжило, они потом поднимали свою страну из руин, рожали и растили потомство. Почему нацисты смогли это сделать, находясь в ещё более сложном положении, чем советские вожди страны и Ленинграда? Почему, зачем, из-за чего или кого в Ленинграде случилась столь жуткая и масштабная гуманитарная катастрофа? Почему от голода, холода и сопутствующих им болезней погибло около миллиона гражданских лиц, не задействованных ни в обороне, ни в обеспечении фронта, ни в консервации и охране города от мародёров? Почему?!

Потому что руководство страной на всех уровнях и рангах осуществлялось, за редким исключением, аморальными бездарями. Ведь для того, чтобы стать руководителем, тогда нужны были не высокие нравственные качества и профессионализм, а холуйство, доносительство, лицемерие, лизоблюдство перед вышестоящими и снобизм перед нижестоящими. Совсем неважно как идут дела на вверенном тебе участке, главное, как ты отчитаешься перед начальством, а не перед людьми, которыми ты руководишь. Низшим пределом аморальности и бездарности такой системы власти стала трагедия блокадного Ленинграда.

Нужно ли сейчас вспоминать об этом? Обязательно! Ведь система управления страной после смены названия и символики почти не изменилась. И сейчас нами руководят в основном аморальные бездари, идущие во власть не для того, чтобы помочь людям, а для того, чтобы беззастенчиво обдирать их. Такая система всегда и неизбежно скатывает общество к печальным результатам. Это закономерно приводит к войнам, массовой гибели людей, техногенным и гуманитарным катастрофам.

Каждый народ заслуживает своих правителей, коллективный народный разум, так или иначе, выдвигает себе лидеров. Это от нас, от каждого из нас зависит, как нами будут управлять. Насколько мы сами способны придерживаться моральных принципов, насколько профессиональны и трудолюбивы на своём поприще? Насколько мы неприемлем в самих себе холуйство, вождизм, обман, показуху, лицемерие, доносительство, лень, воровство в любых его проявлениях, подхалимство и высокомерие? Насколько мы, кроме материального обогащения и карьеры, стремимся вверх, к нравственным и духовным достижениям, насколько мы стараемся не вредить, а помогать друг другу, насколько мы, каждый из нас, бережём друг друга? Насколько мы сегодня далеки от повторения трагедии блокадного Ленинграда?

Именно там и тогда, в городе, доведённом до состояния комы, наиболее ярко выявилась духовная градация общества и два её полюса. Первый был заметен и ярок, он состоял из пробивных и напористых, «умеющих жить», имеющих доступ к «кормушке», неслыханно обогащающихся за счёт смертей и лишений большинства, смело афиширующих «свой статус и достоинства», а также менее заметных воров, грабителей, убийц-каннибалов. Часть общества, стремившаяся к центру земли, морально деградировавшая, достигшая низшей точки, перигея нравственности.

На противоположном полюсе были малозаметные и стойкие, честные и скромные, помогающие ближнему, а зачастую и незнакомцу, до последнего вздоха сохранявшие в себе человека в тех немыслимых, абсолютно нечеловеческих условиях. Достигшие наивысшей точки, апогея духа и совести.

Кукла Greta

Перед ней остаётся всего двое. Первая по очереди женщина протягивает сразу несколько бумажек, это на несколько человек, значит, дадут большую порцию. Да, продавец кладёт на весы несколько маленьких кусочков и начинает докладывать совсем крохотные довески. Пора! Девочка вышла из-за спин очередников, подпрыгнула до прилавка, вытягивая руки к весам. Есть! Замерзшие руки зацепили эти мягкие влажноватые кусочки. В рот, в рот!

⸻ Убью, сука!

⸻ Тварь, воровка!

⸻ Нелюдь, удавить её!

Удары сыплются один за другим, её свалили на пол, отдирают руки ото рта. Нет, нет, она успеет, успеет. Весь рот наполнен чёрной, горьковатой массой. Ещё удар, нос больно, нечем дышать. Жевать, глотать! Нет, сразу глотать, нечем дышать. Удары, крики.

⸻ Опомнитесь, люди! Это же ребёнок, прекратите, вы убьёте её!

⸻ Убьём! Она наш хлеб жрёт, н-на тебе, сволочь.

Опять по голове, ни мамина шапка, ни по'верх накрученный платок уже не спасают от боли. А она всё глотает, глотает. Её сейчас убьют, зато она будет сытой. Сыта! Остальное неважно…

⸻ Перестаньте!

⸻ Не лезь, дед, а то и тебя удавим. Из-за этих тварей наши дети с голоду умирают. Добейте её, а ну-ка, я ей добавлю. Да отойди же ты, старый.

Что-то большое и грузное накрывает её. Всю. Кто-то лёг на неё? Пальцы проталкивают в рот остатки добычи. Во рту осталось ещё немного пищи. Глотать!

⸻ Ах ты, контра, думаешь, мы тебя не пришибём, сейчас и тебе достанется. Слезь с неё, всё равно удавим воровку.

⸻ Граждане, ⸻ Звучит старческий голос над её ухом, - Вы же люди, не убивайте ребёнка, вы же сами матери, прекратите!

И ударов больше нет, тот, кто накрыл её собой, продолжает:

⸻ Я сейчас отведу девочку в приют, не убивайте! Остановитесь!

⸻ А вот ты, добряк, карточки мне верни, и забирай свою падаль. Давай мне свои карточки, ну.

⸻ Хорошо, отойдите, я сейчас рассчитаюсь.

С неё слезает обладатель этого старческого голоса. Она всё доела. Ужасно больно левую руку, прикрывавшую лицо, обе руки в крови. Носом трудно дышать. Да, из носа кровь течёт. Болит спина, правая нога, голова, всё в крови. Платок съехал с шапки и теперь мешает смотреть. Она ела! Ох, как больно, пальцы левой руки очень болят, ох. В животе приятное тепло.

Ещё какое-то время идёт торг между дедом-спасителем и обворованной тёткой из очереди. Потом старик помогает девочке подняться, и они выходят из магазина под злобное шипение плотно стоящих очередников:

⸻ Ещё раз её сюда приведешь, обоих удавим. Придумали тут театр. Сколько можно, почему не обслуживаете, с ночи ведь стоим. Давайте же, ушли мерзавцы.

Они вышли из магазина, удалились от бесконечной очереди, длинным рядом стоящей на улице. Медленно двигались вдоль домов, оказались в каком-то дворе, зашли в парадное и начали подниматься наверх, до третьего этажа. Подниматься наверх труднее всего. Всё болит, левая рука уже совсем распухла, всё в крови. В животе тепло, это главное. Наконец, старик, повозившись с ключами и замком, открыл дверь, и они вошли в квартиру.

⸻ Ну, вот, мы пришли, ты в безопасности, раздевайся, сейчас греться будем.

В квартире действительно теплее, чем на улице, неужели здесь топят? А, вот печка посреди почти пустой комнаты, поэтому теплее, значительно теплее, даже стоящая в ведре вода не замерзла. Со всей мебели только широкая, металлическая кровать осталась.

Снять платок и шапку одной рукой не получается.

⸻ Давай-ка, сударыня, я тебе помогу, сейчас нагреем воды и будем мыться.

Постепенно девочка освобождается от половины одежды, а старик начинает хлопотать перед печкой. И пошло тепло!

⸻ Нет, нет, отодвинься от печки, обожжешься, аккуратнее, одежду сейчас подпалишь.

Но оторваться от тепла невозможно: лучше сгореть, но согреться. Как только что, в магазине: убьют, но сытой. Что страшнее холод или голод? Что важнее, поесть или согреться? Может это одно и то же? Ужасно болят пальцы левой руки, двигать ими невозможно.

⸻ А теперь, куколка, рассказывай, как тебя зовут и где твои родители? Садись вот на этот мешок, стульев, к сожалению уже нет, не обессудь. Зато тепло, рассказывай. – Старик забросил в разгоревшиеся щепки остатки последнего стула и сел на стопки книг, стоящих аккуратными рядами вдоль стены.

⸻ Мама умерла два дня назад, а дядя Вася уже месяц не приходил. А вы кто?

⸻ Меня зовут Захар Макарович, но зови меня просто дедом, так легче, я пенсионер, а раньше преподавал естественные предметы. А тебя как зовут, и где умерла твоя мама, и кто такой дядя Вася?

⸻ Я не знаю где, я заблудилась, не помню, в квартире мама умерла, нас туда дядя Вася отвёз. Мы там с мамой сидели несколько месяцев, с лета не выходили. Сначала он привозил нам продукты, а потом пропал, а мы всё равно никуда не выходили, нам нельзя было, а потом мама умерла. Я ещё день подождала и пошла по городу. Дедушка, а у вас ничего покушать нет?

⸻ Погоди, птенчик, пока тебе нельзя больше, потом ещё покормлю, терпи.

⸻ А потом, это когда?

⸻ Через два часа.

⸻ А сколько уже прошло?

⸻ Ещё полтора часа терпи, часы можешь считать? Вот, на стене, когда полвторого будет. О, кстати, часы. Механизм и без декораций поработает, а дровишек этих на-вскипятить чайник хватит, молодец. Как же тебя все-таки зовут?

⸻ Мы вообще-то из Кингисеппа, вы знаете этот город? Когда война началась, то дядя Вася нас в Ленинград отправил. А маму зовут Анна. А что мы будем есть?

⸻ Холодец. А тебя как зовут?

⸻ Дедушка, у меня рука очень болит, но мне нельзя к врачу, что мне делать?

⸻ Почему нельзя? Идём к окну, посмотрим.

Захар Макарович оттянул край одеяла, плотно зашторивавшего окно, надел очки и стал осматривать окровавленную, больную руку девочки. Потом зачерпнул ковшом воды из стоящего уже на печи ведра и своим намоченным носовым платком осторожно протёр левую кисть девочки, одновременно определяя источники боли.

⸻ У вас, сударыня, перелом двух фаланг, сейчас шины наложим, Чапаем будешь, смотрела этот фильм?

⸻ Конечно, а шины это больно?

⸻ До свадьбы заживёт, позовёшь меня на свадьбу? Тебе мальчик какой-нибудь нравился там, в Кингисеппе? Что, совсем никто? Да быть не может, ведь бывают и мальчики неплохие. Я вот всегда был добрым, даже когда был маленьким. Расскажи-ка мне про Кингисепп, только отвернись, вон в окно смотри и рассказывай.

⸻ Ну, город у нас не такой как Ленинград, поменьше. И дома поменьше и людей столько нет и … А-а-а-а!

⸻ Терпите, барышня, терпите, ваша доля женская, терпеливая. Один пальчик готов, сейчас подмотаем и будем свадьбы твоей ждать. Ну, дальше, что там у вас в Кингисеппе было? Новый год отмечали, ёлки ставили?

⸻ Конечно, и в школе, и дядя Вася домой маленькую ёлочку приносил, а мы с мамой делали игрушки, а я пупсика сделала-а-а-а!..

⸻ Всё, всё, ты настоящий герой, ещё немного подмотаем, закрепим. Ну, вот и чай поспел. Садись на мешок, сейчас налью. Руку вверх пока подними, подержи, сколько сможешь. Нет, лучше на пол садись, а руку на мешок, наверх закинь, так меньше болеть будет.

Захар Макарович снял с печки небольшой закипающий чайник, налил в два фаянсовых бокала кипяток по половинке. Затем из стоящей у печи литровой баночки добавил в бокалы немного жидкости бурого цвета. Потом подошёл к тюкам стоящим напротив «книжной» стены, покопался там и достал небольшой кусочек сахара и таблетку. Положил в одну из кружек, тщательно размешал.

⸻ Вот, взбодрись, друг мой, нас ждут большие дела и свершенья. – И протянул бокал девочке.

Горячий, сладкий, терпкий и ароматный нектар! Волна дрожи по всему телу. Блаженство, тепло, расслабление, покой. Счастье…только болит и пульсирует левая, закинутая на мешок рука. А на часах уже полпервого, через час дедушка обещал дать ещё еды. Настолько хорошо, что хочется прямо сейчас растянуться на полу и заснуть.

⸻ Нет, нет, дружок, не спи, скоро мыться станем. Допила, давай бокальчик и будем раздеваться для помывки. Хотя, нет, сначала стрижка. Да, без наголо не обойтись.

Захар Макарович покопался в длинных свалянных в култышки волосах девочки.

⸻ Ох, и зоопарк вы тут, барышня, развели. Пойдём к окну, вставай, руку вниз, терпи.

Дедушка опять рылся в тюках, достал оттуда две простыни и машинку для стрижки.

⸻ А теперь скажи мне, как тебя зовут, иначе кушать не будем. Волосы придётся состричь налысо, это тоже условие. Согласна? Говори своё имя, ты же видишь, я только помогаю тебе, ничего плохого не делаю.

⸻ Мне нельзя говорить, мне мама и дядя Вася запретили. Сказали, что если я скажу своё имя, то меня сразу убьют.

⸻ Если не скажешь мне, то я тебя кормить не буду, и ты опять пойдёшь в лабаз воровать, и тебя тогда точно убьют. Ты же умная девочка, понимаешь, что я теперь буду твоим дедушкой, потому как мамы и дяди Васи у тебя теперь нет. А больше тебе помочь некому. Стой ровно, не крути головой. Я не смогу тебе помочь, если не буду знать как твое имя. Назови себя.

⸻ Грета.

⸻ Прекрасно, а фамилия, отчество, как твоего папу зовут?

⸻ Папу я не помню. А фамилия наша с мамой – Фишер, отчество моё – Адольфовна, а дяди Васи фамилия – Майков, он хотел на маме жениться и поменять нам фамилию, а мне отчество, но пропал. А вы точно никому не расскажете?

⸻ Найн. Альзо, ви хайст ду? (Нет. Итак, как тебя зовут?)

⸻ Грета Адольфовна Фишер.

⸻ О-о-о, майн Гот! ( О, Боже!)

⸻ Вас, вас, гроссфатэр? (Что, что, дедушка?)

⸻ Ви гельбе зайде дас локенхаар, ди ауген занфт ви мондшайн. (Как шёлк золотой – её кудри; глаза, Как отблеск месяца кротки).

⸻ Вас, хаар? (Что, волосы?)

⸻ Волосики у тебя были красивые. Это Гейне, вернее Хайнрих Хайне, ты читаешь по-немецки?

⸻ Я, натюрлихь. (Да, конечно).

⸻ Тебе придётся забыть немецкий язык, тебе придётся забыть своё имя. Тебе придётся стать русской.

⸻ Абэр, варум? (Но, почему?)

⸻ Потому, что идёт война с немцами. Не крутись, стой ровно. Отныне ни слова по-немецки, ни слова! Грета будет Галя, Фишер будет Рыбакова, Адольфовна будет Антоновна. Повтори: Галина Антоновна Рыбакова. Галя, повтори.

⸻ Галина Антоновна Рыбакова.

⸻ Хорошо, Галя. Привыкай к новому имени. Тебе мама не объяснила, почему нельзя называть своего немецкого имени?

⸻ Она сказала, что так дядя Вася приказал. Нельзя говорить, что мы немцы.

⸻ Правильно, правильно, сударыня. Хорошо Галя, теперь раздевайся, снимай с себя всё. Не стоит стесняться, я буду твоим дедушкой, тебя ведь мама купала? Ну, вот, мамы нет, значит, дедушка будет, снимай одежду пока ещё тепло. Искупаешься, и пообедаем. Давай, Галочка, я помогать тебе буду. Воды маловато, но немного обмыться хватит.

Да, потом был обед. Вкуснейший холодец, с лаврушкой, приправами. Холодец из столярного клея, который вряд ли бы стало есть хоть одно животное, они съели весь, обе приготовленные тарелки с условно съедобным студнем. Грета, нет, теперь Галя, завёрнутая в простыню и одеяло, выпила ещё один бокал горячего напитка из кипятка и хвойного настоя с еще одной таблеткой анальгина, но уже без сахара. Неужели закончились её мучения, неужели и правда Захар Макарович будет ей дедушкой? Она так и уснула, с бокалом в руке, завёрнутая в простыню и одеяло. Изголодавшийся до последней, предсмертной черты девятилетний ребёнок, два дня назад потерявший маму, единственного родного человека.

На следующий день дедушка варил пшённый суп из кипятка и горсти пшена, с солью, лаврушкой. Сам есть не стал, всё скормил Гале, в три приёма. Топил печку разобранными часами и обложками от многочисленных книг. На другой день они оба довольствовались лишь «чаем», Гале с кусочком сахара. Сожгли почти все обложки книг. А на третий день к Захару Макаровичу в гости пришёл один из его бывших учеников, дядя Миша. Он принёс продукты: булку белого, ароматного, настоящего хлеба, банку говяжьей тушёнки, с полкило песка, плитку шоколада и небольшой кулёк макарон. Потом дядя Миша вынес из коридора ведро-туалет на улицу, вылил и вычистил ведро в сугробе. Сходил на канал, принёс два полных ведра питьевой воды. Потом ушёл, но к вечеру притащил целую охапку дров и сумку с углём. Михаил Андреевич был важным ответственным работником, получавшим дополнительные спецпайки. А ещё он очень уважал своего бывшего учителя Захара Макаровича и раз в неделю заходил к нему, подкормить, помочь. Вот и теперь принёс такие богатства! У Гали, правда, живот в тот день разболелся, дедушка ей клизму ставил, дядя Миша выносил ведро.

Через неделю всё-таки дошла очередь до самих книг, стали жечь. Захар Макарович выбирал, какие из них не самые ценные, отдавал Гале, она отрывала по несколько листов и бросала в топку. Потом дедушка получил на себя продуктовые карточки и стал подолгу пропадать в очередях за продуктами. Приносил хлеб, сушил, почти всё скармливал Гале.

Захар Макарович очень часто, по поводу и без звал девочку, склоняя в разных формах её новое имя, частенько кликал и по новой фамилии. Приучал ребёнка, буквально вдалбливал ей, что она теперь, что она вообще всегда была Галя Рыбакова. Ещё раз, ещё много раз: Галина Антоновна Рыбакова.

Потом был Новый год, они отмечали его вдвоём, пировали, лакомясь продуктами из спецпайка ответственного работника. Съели банку тушёнки с макаронами и шоколадку с «чаем», дедушка, правда, от шоколада отказался, сказал, что он такую марку не любит, никогда не любил.

Рука перестала болеть, в середине января сняли повязку и щепки-шины. Срослось криво, зато не болело. Волосы на голове немного отросли, но вшей не было. К тому времени сожгли уже все книги. Два дня топить было нечем. Промёрзли, наконец, пришёл дядя Миша. Принёс целый мешок продуктов, много, сразу. Сказал, что его отправляют на Большую землю, и он больше не сможет приходить, передал Захару Макаровичу денег, обнялся с ним и ушёл.

На следующий день Галя с дедушкой, взяв у соседей детские санки и верёвку, ходили покупать дрова. На их доме повесили огромный плакат: «Уничтожить немецкое чудовище». Купили дров, с большим трудом, с передыхами, тащили на третий этаж, отдохнули, пошли на ещё один рейс. Когда поднимались второй раз, пришлось сдвинуть с лестницы труп, кто-то умер, не дойдя до квартиры. Вообще трупов было полно на всём пути по городу, их просто надо было обойти или объехать.

А ещё через три дня дедушка собрал в мешок почти все оставшиеся у них продукты и ушёл. Пришёл без продуктов, но радостный и возбуждённый:

⸻ Собирайся, Галчонок, я обо всём договорился, пойдёшь в детдом, а послезавтра он эвакуируется. Главное будь Галей Рыбаковой, беженкой из Кингисеппа, у которой погибли и мама, и дядя Вася. Гретой до войны звали твою куклу, потом ты её потеряла! Пойдём, птенчик, тебе надо уехать отсюда, ты должна жить.

Они прощались долго и слёзно. Больше не виделись. Напрасно Галя почти год писала дедушке письма на этот адрес, ответа не было.

Только в пятьдесят четвёртом году Галина Рыбакова смогла приехать в Ленинград, отыскала и дом, и квартиру Захара Макаровича. Жильцы, ныне проживавшие там, сказали, что заселились сюда в сорок шестом, прежних хозяев не застали, а сами родом из Вологодской области. Галя зашла к соседям, поспрашивала. Одна женщина сказала, что да, помнит, кто жил в этой квартире. Одинокий старик, бывший преподаватель, а погиб он от голода двадцать третьего февраля сорок второго года. Она хорошо помнит дату, в этот день первый раз за зиму мясные талоны отоваривали, селёдкой, по случаю праздника. Она зашла поздравить соседа, а он уже не дышал. Похоронили неизвестно где, просто на улицу тогда тело утащили. Его звали Зиновий Моисеевич Кацман, хороший был сосед, вежливый и порядочный. Галя поблагодарила женщину и дала ей шоколадку, точно такую же, какую не любил дедушка. В почтовый ящик бывшей дедушкиной квартиры она просунула маленькую куколку, тряпичного пупсика, на левой ручке которого было написано: Greta.

Alimentary dystrophia

Валя Баль не успел двадцать третьего июня пройти очередь в военкомат. На следующий день ушёл. Очень просился в медсанбат, ведь он хотел подавать документы в медицинский. В этот год уже, конечно, не получится, так хотя бы опыта немного набраться, чтобы на следующий год поступить. Попал во вспомогательный полк. Иногда рвы рыли и траншеи, но в основном драпали. С медициной он в начале сентября, в госпитале вплотную познакомился, когда левую ногу потерял. Почти до колена оттяпали, сволочи. Самое обидное, что это свои же сапёры не предупредили, где минировали.

Из госпиталя выперли, как только кровоточить обрубок перестал, спасибо хоть, костыли выдали. В военкомате сказали, что карточки на обеспечение по месту жительства следует получать. 9 ноября 1942 года ни разу не стрелявший ни из какого оружия инвалид войны, Валентин Баль, восемнадцати лет отроду, вернулся домой. В Ленинград, на Лифляндскую, в родную коммунальную квартиру. Родители уехали в середине августа, всё бросили и самовольно уехали к маминым родственникам в Тюмень, успели перед самой блокадой. Брата ещё в июле вместе с заводом эвакуировали. Ни от кого, ни слуху, ни духу.

Попутка почти до дома довезла. Тяжёлый подъём на четвёртый этаж. Звонки не работают, долго стучался в квартиру. Соседка Машка открыла, вся укутанная, не ответила на приветствие, сразу на кухню ушла. Ключей от комнаты нет, пришлось вышибать дверь. Дома, наконец-то. Родители уезжали в спешке, в комнате погром. Не заклеенное крестами окно разбито, ветер гуляет. Холодина. Валя даже не стал заходить, попрыгал на кухню. Дверь на кухню прикрыта. Толкнул.

Вот где жизнь-то оказывается, осталась. Всё и все теперь на кухне.

⸻ Здравствуйте.

⸻ Валюха, привет, боец. – Воскликнул Мирон Ефимович, бородатый стал, не узнать.

⸻ Дверь закрывай скорей, кое-как натопили. – Машка.

⸻ Валенька, сынок, а что ж с ножкой-то, как же ты теперь? – Баба Люба, Машкина бабушка.

⸻ Да закрой же ты дверь, чёрт одноногий! – Машка.

⸻ Да помоги же ему, Маша. – Баба Люба.

⸻ Ну вот, ещё один на мою голову, а то мне вас мало, - Машка громко хлопнула кухонной дверью.

Валя отпрыгнул от двери и стоял, молча осматривая новые порядки общественного бытия родной коммуналки. Посреди кухни стоит топящаяся затрапезная печка-буржуйка, труба в форточку коптит. На полу, перед топкой почти полное ведро с углем. На самой печке три кирпича лежат. Все плиты заставлены и завалены посудой, тряпками, мешками, коробками. В одном углу матрац с Бабой Любой, в другом с Мироном Ефимовичем, в третьем пустой, Машкин, наверное. Сама Машка у печки что-то сушит на стуле. В помещении тепло, но все укутаны в пальто, шапки и рукавицы. Тепло набирают? Все осунувшиеся, чумазые.

⸻ А вот это мы все, в полном составе, остальные разбежались, ты сходи-ка к себе за постелью, да и тоже здесь заселяйся, давай, Валюха, не стесняйся. – Мирон Ефимович призывно помахал Вале рукой.

⸻ Валенька, а у тебя с карточками как, продуктов, случаем не привёз с фронта? – Спросила Баба Люба.

⸻ Сухарей вот немного. – Валя, порылся в своём вещмешке и протянул Машке небольшой свёрток.

⸻ Угощаешь? – Вдруг приветливо улыбнулась Машка в ответ и выхватила свёрток. – Готовьтесь, голодранцы, сегодня пировать будем. Сейчас за водой пойду, кто хоть один сухарик возьмёт, следующей пайки не получит. Не балуйтесь тут у меня, инвалидная команда.

Машка высыпала сухари в миску, пересчитала кусочки и поставила на стул, стоявший возле печки. Взяла ведро, завернула платок на голове потуже и вышла с кухни. Пятнадцатилетний подросток теперь был старшим в квартире. Старшим теперь был тот, у кого сил больше.

Валя ещё постоял, оценивая обстановку, нет, придётся ждать Машку, чтобы помогла с постелью. Допрыгал до стула у окна, сел.

⸻ Ну как там, на фронте, солдат? – Серьёзно и сочувственно спросил Мирон Ефимович.

⸻ Да хрен его знает, два месяца в госпитале был. Кто что говорит, но вообще тяжко, потери большие.

⸻ Ничего, ничего, скоро генерал Хозин блокаду прорвёт, и погоним германцев. Немножко потерпеть осталось.

Валя промолчал. Он уже не был тем юнцом-оптимистом, что ушёл в числе первых добровольцем на фронт. Он теперь просто молчал на любые темы. Потому что всё, о чём он думал и говорил до войны, теперь было по-другому. Малопонятно как, но по-другому.

Машка пропала на час, пришла раскрасневшаяся и уставшая. Первым делом пересчитала Валины сухари в миске – целы. Потом они пошли к нему в комнату, набирали вещи для «лежбища». Рядом с выходом из кухни его Машка расположила. Утром Валя отправился за продуктовыми карточками. На поход в контору и обратно ушёл почти весь день, несколько раз падал, теряя костыли, на нечищеных улицах и тротуарах, тропинках, протоптанных людьми среди сугробов. На родной четвёртый этаж кое-как, с перерывами поднимался по обледенелой лестнице. Да, не ходок он больше. Карточки следовало отдать Машке, только она могла выстоять бесконечную очередь в лабазе. По ночам девушка, надев значок-светлячок, по заданию дружины, дежурила на крышах, караулила «зажигалки», с раннего утра, бывало до обеда, стояла в очередях. Вечером ходила за водой и немного помогала «инвалидной команде, зла на вас, беспомощных, не хватает». Машка принесла откуда-то жестяные листы, тряпки, и Мирон Ефимович с Валей закрыли и заколотили разбитые окна в комнате Балей. На кухне стало чуть теплее.

Ещё три дня Валя маялся на кухне, слушал пустопорожний трёп стариков-соседей, полуслепой Бабы Любы и горбуна Мирона Ефимовича. Никто из одноклассников, друзей и знакомых, конечно, не зайдёт – или на фронте, или в эвакуации. Парень скакал к окну, бесцельно смотрел во двор, мучился бездельем. На четвёртый день проковылял в свою комнату, отыскал в куче-мале семейных вещей объёмный и увесистый медицинский справочник. Уже на кухне листал, просматривал, читал его. Спустя неделю Валя стал вести дневник. Медицинский дневник.

Как-то само собой пришло, что надо записывать, всё, что происходит с ними, с медицинской точки зрения. Безделье и неприкаянность, бесцельность существования, одиночество и оторванность от родных, беспросветные перспективы инвалида, но, главное, мизерное и скудное питание, заставили Валю писать. Зачем он жил, зачем учился, хорошо окончил школу и готовился к поступлению в медицинский институт, зачем он спешил в военкомат? Чтобы быть нужным, чтобы помогать людям, стране. А чем он может быть нужным в таком виде, валяясь на общей кухне, дурея от болтовни стариков и с нетерпеньем ожидая «старшую по гарнизону» Машку, всегда уставшую и замотанную девчонку-соплюху, чем? Писать! Писать, прекрасно понимая, к чему всё идёт. К голодной смерти. Для того и писать несбывшемуся медику, чтобы хоть что-то дать обществу. Чтобы после его короткой жизни, люди могли прочесть и обогатиться знанием. Может в следующем издании медицинского справочника добавится одна строчка, пусть даже одно слово или цифра, пусть. Пусть у советской науки будет чуть-чуть, на граммочку больше сведений о человеческом организме в условиях голода. Валя будет всё записывать, это он сможет. А иначе, зачем он вообще живёт? Жил. Как-то сразу пришла уверенность, что жить осталось недолго. После того, как на карточки иждивенца стали хлеба выдавать по сто двадцать пять грамм. На весь день.

Валя обложился тетрадями, карандашами, резинками. И стал скрупулёзно всё записывать. Завёл отдельные тетради на Бабу Любу, Мирона Ефимовича, Машку и себя. В каждой из них стал записывать количество и качество съеденного и выпитого. Температуру тела, состояние кожи, волос, ногтей. Двигательную активность, внешний вид, общее настроение и состояние наблюдаемого. Вот только жаль, что весов не было. Записывал температуру в помещении и примерное количество сжигаемого в печке «горючего». В тетради «Баль В.Н. муж.18л.» он ещё и записывал всё о выделениях своего организма. «Выделяться» все, независимо от пола и возраста, поначалу, пока ещё оставались силы, были вынуждены за общим кухонным шкафом с посудницами, чтобы экономить энергию и не выхолаживать помещение. Отхожее ведро Машка выносила вечером, пока могла.

Сколько в ней сил, в этой девчонке, откуда? Дружинников, правда, подкармливали, сахар давали. Не в руки, а прямо в рот, после дежурства столовую мерную ложку с песком клали им сразу на язык. Чтобы точно сами съедали, а не отдавали близким. Подкармливали, зато и гоняли, поступившая в кровь дружинника глюкоза мгновенно тратилась на физическую активность.

Машкиной активности хватило до середины декабря. Слегла девятнадцатого числа, резко и сразу. Теперь ни получать, ни отоваривать карточки было некому. Любая связь с миром оборвалась. Они к тому времени уже сожгли в буржуйке всё, что могло гореть и из своих комнат и из двух вскрытых ими комнат отсутствующих соседей. До Нового года жгли двери, закрывавшие отдельные некогда жилища-комнаты. 1 января 1942 года сожгли Валины костыли с медицинским справочником и последний раз «пообедали кипяточком, отпраздновали».

Валя записал всё: разговоры о довоенных пиршествах, досада и злость на себя, что не сделали продовольственных запасов, когда ещё можно было. Проклятия в адрес соседей, большевиков, немцев, евреев, Гитлера, Сталина, Николая II, Жданова, «бессердечного Бога, которого, значит, нет». Голодные, потом абсолютно шизоидные галлюцинации, под конец заторможенность и полная апатичность.

Сухость, тёмные пятна-пролежни, пустые складки кожи; ломкость и выпадение волос и ногтей; повышенная жажда, учащённое дыхание, одышка даже от минимальной физической деятельности; дважды, вначале, у Машки повышалась температура тела, потом у всех, под конец, понижение до 31-33 градусов; ломота в теле, боль в суставах, особенно у горбуна Мирона Ефимовича; у пожилых отёчность ног, лица, под конец рук; боли в почках, и при мочеиспускании, под конец прекращение мочеиспускания; выпученность глаз, не закрывающийся рот, неуемно текущая слюна. Кровавый понос, полная «молчаливая» обессиленность, беззвучное окончание без конвульсий и агонии…

Последняя запись на Мирона Ефимовича была сделана 2 января 1942года.

Последняя запись на Бабу Любу 6 января.

Последняя запись на Машку 8 января.

11 января в квартиру вошли трое. Осматривали трупы, искали документы, записывали.

⸻ Что тут на стене написано? «Важно! Передайте все записи в мединститут». А этот ещё дышит, кажется!

«Не зря писал, не зря жил», - было последней мыслью Вали.

⸻ Да нет, вам показалось, отошёл только-что. Давайте бумажки эти соберём, может и правда важные, медикам отдадим. Итак, отметим – семьдесят третья квартира, четверо, живых нет.

Все, кто пережил блокаду Ленинграда или имели повышенный паёк, или подготовили запасы, или получали продовольственную помощь извне, или были вовремя эвакуированы, или имели что обменять на продукты. Или воровали, грабили, убивали других ради собственного выживания и обогащения. Из тех, кто на месяц с лишним остался один на один с той трагично знаменитой пайкой в сто двадцать пять грамм хлеба, не выжил НИКТО! Чёрный, влажный и липкий, горьковатый «хлеб», состоял из малосъедобных добавок более чем наполовину. Этот кусочек не мог покрыть даже 10!% калорий необходимых для обычной жизнедеятельности организма взрослого человека. А ведь этот кусочек надо было ещё получить, выстояв многочасовую очередь. А ещё следить, чтобы карточки или уже полученный паёк не украли и не отобрали. И всё это происходило при температуре минус 20-25 с влажным балтийским ветром.

Первые партии эвакуированных в начале 1942 года ленинградских детей вымерли почти все. Население тыловых районов, увидев усохших от голода детей-старичков, бросилось их кормить. Побольше, посытнее. Из-за этого умерли тысячи блокадников, в тылу, сытые. В следующих партиях эвакуируемых ленинградцев охрана отгоняла, бывало и выстрелами, хотевших им помочь людей от проявлений милосердия, и тем спасала жизнь эвакуируемым.

После того, как голодающий организм человека съест все свои запасы и «менее нужные» ткани, он, пытаясь продлить жизнь мозга, начинает поедать собственную систему пищеварения. Десятки тысяч блокадников, переступив эту необратимую черту, даже под присмотром медиков и уже имея доступ к полноценному питанию, погибали от невозможности усваивать пищу.

Советская медицина, к сожалению, имела самый богатый в мире опыт в разделе: Alimentary dystrophia – Алиментарная дистрофия, истощение организма человека от недоедания. Долгие годы после войны это заболевание называли «Ленинградская болезнь».

Дорога..?

⸻ Мелехин, на сегодня поступаешь в распоряжение товарища метеоролога, из города приехал, на улице ждёт. Всё понял? Исполнять!

⸻ Есть.

Товарищем метеорологом оказалась одетая в огромный для неё армейский тулуп, укутанная и увязанная множеством платков, хрупкая женщина лет шестидесяти. Она стояла у «штаба», рядом с двумя солидного размера полными мешками.

⸻ Вы метеоролог?

⸻ Я.

⸻ Сейчас машину подгоню.

Спустя несколько минут Рома Мелехин закинул в кузов своей полуторки багаж пассажира и подсадил пожилую женщину в кабину. Сел сам за руль.

⸻ Командуйте, куда?

⸻ На лёд и на север, пока вдоль берега.

Выехав на лёд, остановились, женщина вышла, запросила мешки. Копалась в них, доставала какие-то инструменты, приборы, потом залезла в кабину, записывала.

⸻ Надо измерить толщину льда, помогите мне.

Достали из мешка какой-то хитрый ледобур – крутишь его здесь, а лунка рядом образуется и вырезанный цилиндр льда из просверленной лунки оказывается наверху. Метеоролог долго сидела над этим куском льда, измеряла, осматривала с разных сторон, ковыряла и простукивала. Потом пошла в кабину записывать. Потом ходила вокруг лунки, подчищала снег, осматривала, простукивала лёд рядом с лункой. Опять записывала. Больше часа кружилась и сидела рядом с этой дырочкой.

Да, интересная работа – обнюхивать и описывать всего лишь луночку во льду. Наконец, женщина воткнула в лунку жестяную красную палочку-вешку с номерным поплавком, и они двинулись дальше.

⸻ Надо будет на обратном пути собрать все вешки, измерить застывание, обязательно.

⸻ Если найдём.

⸻ Найдём!

Они кружили по пока почти не заметённому снегом льду, сделали ещё три лунки, по полтора часа у каждой стояли.

⸻ Обед, давайте перекусим.

⸻ Перекусывайте, только быстро, ещё много надо успеть засветло.

⸻ А вы как же, не хотите, что ли? – Спросил Рома, доставая из-под сидения банку тушёнки с перловкой.

⸻ Давайте быстро ешьте и поедем, а лучше вечером пообедаете, потерпите.

Рома вдруг вспомнил что-то и протянул ещё не вскрытую банку женщине:

⸻ Вы же из города? Извините меня, не подумал.

⸻ Спасибо большое, потом заберу, если не передумаете, поехали.

Мелехин протянул женщине оставшийся со вчерашнего ужина сухарь. Она стала его очень медленно и аккуратно надкусывать и смаковать.

На следующей лунке Рома не утерпел, стал расспрашивать метеоролога, что да как. Много чего интересного узнал. Трасс теперь будет несколько, для разных видов груза и транспорта. Объём перевозок должен увеличиться. И хотя на трассе есть свои метеорологи и замерщики показаний, Регина Раймондовна, так звали женщину, решила вне плана, сама всё осмотреть и замерить. Слишком ответственная задача для замерщиков статистов. Чуть ошибутся и полетят их головы, а главное, движение на трассе затормозится.

К концу дня Ромка активно помогал Регине Раймондовне, рулил, бурил, таскал, чистил, мерил. Метеоролог в основном лишь записывала результаты и отдавала распоряжения. Всё, обратно надо успеть до темна, вешки собрать. Поехали.

⸻ Зима нынче суровая, не ожидал никто такого, – сказал Рома.

⸻ А у нас и зима, и война всегда неожиданно приходят. Зима в декабре почему-то. А война, когда враг нам башку заморочил. - Ответила метеоролог.

⸻ Это вероломно значит?

⸻ Это значит, мы ещё с начала июня знали, что война с Германией будет, когда от них сводки липовые пошли.

⸻ Как знали? Знали бы, так отпор вовремя дали, а они вишь, внезапно напали.

⸻ Мы про эту «внезапность» ещё пятого июня начальству доложили, когда окольцовка на картах не пошла из-за немецких данных. От финнов верно, от шведов верно, а от немцев: «дважды два – будет пять с половиной» пришло. Уже тогда стало ясно, что голову морочат, значит, война будет. Такая же внезапная, как и зима в декабре.

⸻ Ого, а не боитесь вот так-то заявлять, привлекут ведь за пропаганду? – изумился шофёр.

⸻ А вы в город езжайте, колыбель революции называется, поживите там, сильно от любой боязни помогает. После того, что там увидите, услышите, и не дай бог попробуете, уже ничего и никого бояться не будете. Что это за самолёт? Нам правее сейчас, там первую вешку заберём.

⸻ На нас идёт, немец, но всего один. Пригнись! – закричал Мелехин.

Немецкий пилот разведывательного самолёта увидел одинокую машину, средь бела дня беззаботно «разгуливающую» по льду Ладоги, вдали от общей дороги и прикрытия. Хотя это и не входило в его задачи и планы, лётчик снизился, и, решив напугать наглеца шофёра, пустил короткую очередь из пулемёта по заблудившейся машине. Сразу же взмыл вверх и ушёл на домашний аэродром. Разведка произведена, данные получены и отмечены, задача выполнена, скоро будет темнеть.

Пули прошли по диагонали, по кабине машины и кузову. Женщина не поднимается, она ранена. Рома остановил машину, подбежал к пассажирской двери и вытащил Регину Раймондовну из кабины.

⸻ Измерить лёд в вешках. – Захлёбываясь кровью, произнесла она и уставилась на Рому застекленевшим безжизненным взглядом.

Вот же гадство! Сволочи, играются, суки! Всего лишь раз пальнули и наповал. Да не просто человека, метеоролога! Роман затащил безжизненное тело женщины в кузов, сложил руки и ноги для погребения, подвязал, пока не застыло. И помчался искать вешки, находил, вытаскивал, измерял, записывал время, толщину, плотность и номер вешки. До «штаба» он добрался уже затемно. Всё передал товарищу лейтенанту, получил от него затрещину и маты: «Рас..й, метеоролога не уберёг, под трибунал пойдёшь». Позднее получил благодарность от комполка: «За сбор и доставку метеоданных под огнём противника». А ещё он узнал, что Регине Раймондовне, на вид женщине под шестьдесят, было всего тридцать восемь лет. Её никто не заставлял и не посылал осматривать лёд. Она сама, лично, вне плановых мероприятий, хотела удостовериться в точности поступавших в город гидрометеоданных. «Слишком ответственная задача для замерщиков статистов».

А через два дня Мелехин узнал, что из города приехали метеоролог и физик с каким-то хитрым прибором - прогибографом, будут руководить прокладкой новой трассы, завтра они опять поедут на лёд. Машин теперь поедет несколько, целая разведывательная экспедиция. Но учёного метеоролога решили посадить опять к Мелехину. Рома бегал к комполка и поднял всю автоколонну на уши. За ночь они соорудили защиту пассажиру на Мелехинской машине. Не броня, конечно, но от пуль и осколков листы толстого железа спасут: верх, почти вся боковина на улицу, тыл и половина лобового стекла с пассажирской стороны теперь надёжно защищены. К общей массе машины добавилось сто сорок килограмм, можно считать – почти три мешка муки по весу, подкачали колесо. Водительскую сторону защищать не стали, некогда, да и водителей-то много, а учёный метеоролог из города на вес золота. А ещё собрали из своих небогатых пайков целый мешок продуктов, передать в город, остальным метеорологам, для поддержки точности прогнозов на высоком уровне.

Во всё время блокады, движение и по зимней ледовой, и по летней водной трассе, связующей Ленинград с Большой землёй сильно зависело от метеослужбы. Все обслуживавшие трассу, это многие тысячи людей, считали долгом и честью всемерно помогать метеорологам.

Спустя двадцать лет после войны, водолазы обследовали дно Ладожского озера в районе блокадных перевозок. Дно усеяно останками тысяч единиц техники, следовательно, и останками гораздо большего числа людей, погибших здесь. Машины-«полундры», танки, сани, баржи, баркасы, лодки. Солдаты, шоферы, сопроводители грузов, эвакуируемые ленинградцы. Дорогой смерти называли этот путь все работавшие и служившие там. «Дорогой жизни» эту смертельно опасную трассу назовут позднее. Те, кто никогда там не был.

Ани

С первого дня войны в военкоматы Ленинграда выстроились очереди. Многие мужчины, да и женщин немало, спешили на фронт, защищать Родину. С первого дня войны в продуктовых магазинах Ленинграда выстроились очереди. Многие женщины, да и мужчин немало, спешили запастись продуктами, чтобы защититься от возможных перебоев с питанием. В июле немцы взяли Псков, и подошли к Таллинну, а финны опять заняли линию Маннергейма. В магазинах Ленинграда стали скупать вообще всё хоть сколько-то съестное, власти ввели карточки на многие продукты.

Лена назанимала денег, а её мама, сняв свои скромные сбережения, отводила Иришку в садик и целыми днями стояла в очередях, скупала любые продукты, особенно крупы и сахар, а также мыло, спички и табак. Начались бомбёжки, да ещё какие!, и мама стала уговаривать Лену всё бросать и бежать из города. В Тамбове и Пензе родственников полно, помогут. Но как это всё бросить, работу на оборонном заводе во время войны разве можно бросить, это считай предательство Родины. В НКВД разговор короткий, мигом по этапу отправят и не посмотрят, что ты мать одиночка и вдова Красного командира, погибшего в Финской войне. Решено было: маме с Иришкой ехать в Пензу, а Лена останется пока в городе, работать. 25 августа Лена посадила маму и пятилетнюю дочь на товарный поезд. В добрый путь, родные.

10 сентября ленинградцы узнали о том, что уже второй день живут в блокаде. Полки всех продуктовых магазинов опустели, большинство торговых точек стали закрывать совсем. Но Лена не переживала, мама заготовила ей столько продуктов, что можно будет любую осаду хоть полгода пережить. Маленькая Иришкина комната её двухкомнатной квартиры похожа на бакалейную лавку. Мешки, мешочки, коробки, коробочки, ящики и кульки. Тушёнки говяжьей 9 банок, свиной 13, каши со свининой 19, рыбных консервов в масле 11банок, рыбы в томате 7. Масла постного 4,5 литра, топлёного около 3кг, сала топленого 4 банки по 0,5. Гречи 9кг, пшена 10, ячки 6, макарон 5, риса-сечки 3, манки 2, муки 18кг, перловки тоже 18. Нечищеного, фуражного овса мама зачем-то притащила килограмм 30. Сахара 12кг, сгущёнки 7 банок, халвы 2,5кг, карамели 1,5, пасечный мёд в поллитровой банке. Почти 2 кг молочного порошка и около килограмма яичного, большой кулёк крахмала. Овощей уже в последние два дня мама успела накупить: картошки 2 мешка, ящик лука и килограмм по 5 морковки и свеклы. А ещё чая 7 пачек, мыла туалетного 12, хозяйственного 17, спичек 70 коробков, табака трубочного полнаволочки зачем-то, и груду свечек, которых хватит до второго пришествия. Три поллитры водки и две портвейна, несмотря на то, что у Лены аллергия на спиртное. Наволочка сухарей, и пол наволочки тонко нарезанных сушёных яблок. По две пачки горчицы и соли, бутылёк уксуса. Всё в шкафу, под кроватью и покрывалами спрятано. Вот куда столько, это ж разве можно употребить одному, а табак-то некурящей Лене на кой, а спиртное? Но, мама, крестьянка с Тамбовщины, пережившая уже много, начиная с японской войны катаклизмов, знала только одно – надо запасаться. Запаслась и уехала, обещала вернуться к концу войны и «самой доесть, если что останется, включая табак и водку».

Весь сентябрь и половину октября Лена даже и не притрагивалась к этим запасам. К ноябрю стала понимать, что мама всё-таки иногда бывает права, но паникёрша и преувеличивать трудности любит. Тогда же и письмо от неё получила: всё хорошо, добрались, в Пензе у маминого брата, дяди Толи живут. Иришка здорова, уже подружки есть среди соседских детей. Ну и славно, хоть не бомбят там да не обстреливают. Опять-таки мама права была, что уехала и Иришку забрала.

А 5 ноября размеренная, работа – дом, жизнь Лены закончилась. К ней в квартиру заселили семью беженцев. В приказном порядке: «уплотняйтесь, вы одна сейчас в двух комнатах, а колхозники-беженцы совсем на улице живут, морозы уже». И никакие доводы законной хозяйки жилплощади не имеют никакого значения. Беженцы, бедненькие, да это целую орду татар заселили. Сразу пять человек, небольшая такая татарская семья. Дед в тюбетейке, бабка в платочке, оба по-русски ни бум-бум, девка-подросток и молодуха Лениного возраста с полуторагодовалым дитём. Незваный гость хуже татарина! А незваные татары, да в таком количестве, это как? Интересно, а мужики ваши где, на фронте, или тоже где-то беженцами прикидываются?

В тот же день Лена вызвала дворника, который за банку тушенки поставил крепкий амбарный замок на дверь маленькой комнаты. Только надежды на него мало. Уже в первый день, чуть не с порога молодая мамаша, Гузель её звали, спросила Лену, нет ли у неё лишних продуктов. Ага, только вам и запасали. Теперь жди, когда басурмане начнут оставшуюся Ленину комнату приступом брать. И что она против них сделает? Уйдёт на работу, вернётся, и увидит мамаев погром, а от её припасов хорошо, если пустые мешки останутся. И в милицию не пожалуешься, за такой склад сейчас самой на лбу крест зелёнкой нарисуют, чтобы целиться удобнее было. Нет, зря мама запасалась в эдаких количествах.

Шумные, хлопотные, «гыр-дыр» между собой о чём-то только на своём, татарском. Мальчонка, Дамир зовут, всё мамашу надо-ненадо кличет: «Ани´, ани´ (мама, мама)», а больше ни слова, и плачет часто, совсем спать не даёт. Хоть самой из собственной квартиры беги. Блокада и от немцев с финнами и от татар.

Но бежать не пришлось. Вскоре на заводе объявили, что со следующего дня все, у кого нет малолетних детей, переводятся на казарменное положение. Не выходя с завода, трудящиеся будут отдыхать, уже и помещение и койки подготовили. «Для повышения производительности труда и темпов соцсоревнования в это тяжёлое время. Всё для фронта, всё для победы!». Разрешили только сходить домой, предупредить близких и взять одежды на сменку.

Лена сходила домой, набрала одежды, сухарей, по две банки тушёнки и сгущёнки в мешок положила. Окинула взглядом комнату, попрощалась с ней и запасами. На выходе Гузель опять попросила у неё продуктов: «Для Дамирки, голодный он, плачет всё время». Нет ничего! Ух, и наглая же татарва, нам татарам, лишь бы даром! Через неделю наверняка все разграбят. Увидят, что хозяйка перестала домой приходить и обязательно разграбят, неруси проклятые. Но вариантов нет, придётся всё им оставить. Подавитесь, сволочи!

Спустя два месяца завод всё-таки встал из-за отсутствия сырья. Особо ценных работников решили эвакуировать в тыл. Лена, к тому времени, из-за нехватки на заводе мужских рук, уже переведённая из контролеров ОТК к станку, тоже получила эвакуационное направление. Её отпустили домой на два дня, собраться.

До дома добиралась больше часа. За эти два месяца город сильно преобразился, не в лучшую сторону. Трамваи и автобусы не ходят, везде лёд и сугробы, кое-где руины и развалины. Осторожно бредущие по улицам, закутанные, измождённые, молчаливые люди. Лена сама еле шла, на заводе с них все жилы вытянули. На мизерном рабочем пайке в столовой, по двенадцать часов у станка, без единого выходного. Многие рабочие завода падали в голодные обмороки, многие получали обморожения в не отапливаемых цехах, у многих девушек и женщин пропали месячные, многие слегли от болезней, некоторые умерли. Перед Новым годом хлебный паёк прибавили, но незначительно. Лена пока держалась, хотя взятые ею из дома консервы они съели всей бригадой в первую же неделю «казармы». Жрать хотелось дико!

Но, наконец, всё закончилось. Эвакуация! Скоро она покинет этот кошмар. Может хотя бы её одежду квартиранты не тронули, будет, что взять на Большую землю. Надежды мало, но всё же надо попытаться забрать, если что осталось. С этой мыслью она и подошла к родному дому. Кое как открыла примерзшую дверь парадной. Лестница во льду, обгажена и уделана замерзшими рыжими пятнами. Да что ж за скоты, да разве можно так опускаться, гадить там, где живёшь, под себя! Долго возилась с заиндевевшим замком в квартиру. Открыла, наконец!

Полумрак, еле видно. По коридору к маленькой комнате. Совсем здесь темно, Лена нащупала замок – цел! Неужели, значит, разбежались кочевники. Открыла дверь в Иришкину комнату – да, всё по-прежнему, ничего вроде не тронуто, окно цело, почти светло. Чудеса и везение!

Лена развернулась и прошла по коридору на кухню: полумрак, окно занавешено цветастым покрывалом. На полу, под окном лежит завернутое в белую простынь… труп! Сверху тюбетейка и бумажки-документы. Рядом ещё один! Тоже завёрнут, на этом тоже бумажки и сложенный тёмный платок. В углу, у плиты ещё! Всё так же, с платком. Боже!

Лена рванула в большую комнату, распахнула дверь. Тоже полумрак, окно занавешено одеялом. На кровати лежит мёртвая женщина с открытыми глазами и ртом. Закоченевшая рука обнимает сидящего укутанного ребёнка. Ребёнок жив! Глаза моргают. Точно жив!

Лена с трудом вытащила мальчика из мёртвых объятий матери. Живой, это же Дамир! Что делать?! Как с ним, куда?

⸻ Дамирчик, миленький, сейчас, сейчас, потерпи ещё чуть-чуть.

Но ребёнок вообще никак не реагировал, ни на присутствие Лены, ни на её слова и действия. Женщина заметалась, не зная что предпринять, опустила ребёнка, он молча повалился на пол, подняла. Подбежала к окну, содрала одеяло. На кухню, тоже освободила окно, к себе в комнату, к продуктам. Положила мальчика на Иришкину кушетку. Что сначала? Как готовить, ни воды, ни света, ни печки какой.

Лена хорошо помнила, мама ей все уши в юности прожужжала, рассказы про то, как её саму оживляли в двадцать первом году. Тогда мама каким-то чудом увязалась за офицером, ехавшим в Ленинград, и покинула вместе с умиравшей от голода Леной родные края. Обезлюдевшие от Гражданской войны и Голода жестокие Тамбовские просторы. Лена помнила, главное сейчас – по чуть-чуть. Малейшая лишняя крошка может оказаться смертельной.

Взяла на кухне ведро, побежала на улицу, за снегом. Возле парадной зачерпнула сугроб, наткнулась на что-то твёрдое. Провела ведром – труп! Зачем-то придвинула всковырнутый снег обратно - прикрыла. Отбежала в середину двора, вроде чисто, зачерпнула, примяла, докидала снегу до горки. Домой, по обледенелой, загаженной лестнице на второй этаж.

Дамирчик так и лежал на кушетке, как его положили. Лена достала свечи, спички, мёд, принесла с кухни жестяные кружки и сковороду. Зажгла сразу четыре свечи. Установила их на полу, на сковороде, зачерпнула кружкой снег из ведра и стала топить над свечами. Потом в тёплую воду добавила крохотный, со спичечную головку кусочек мёда и хорошенько размешала. Пьёт, пьёт! Глотает с трудом, но пьёт. Выживет, сейчас главное не перекормить. Ложечку с тёплой жидкостью в рот, и он потихоньку глотает. Сначала несколько ложек, через полчаса ещё столько же, через полчаса порции в полтора раза больше. Потом ещё, ещё, потом сам стал пить из подносимой ко рту кружки уже вторую, более насыщенную мёдом воду. В два приёма выпил треть кружки и закрыл глазки – заснул. Лена достала банку сгущёнки, вскрыла и сразу же, одним продолжительным глотком, не отрываясь от банки, почти опустошила её. Оголодала!

Проглатывая сгущёнку, двигая языком по заполненному сладостью рту, вдруг замерла. Отходя после первого шока и горячечных действий, Лена стала осознавать, что произошло в квартире за время её отсутствия. Беженцы доели все свои скудные запасы и умерли. И дед, и бабка, и девка-подросток, Гузель последней отошла. Дамиру взрослые отдавали остатки, просто сами вообще ничего не ели, всё ребёнку отдавали, поэтому он ещё живой. Они умерли от голода, находясь совсем рядом, всего лишь за дверью, с таким количеством продуктов. Они не вскрыли чужую комнату, хотя вышибить дверь не составляло особого труда.

Конечно, эти татары не знали, что тут полно еды, но ведь не знали и того, что её нет. Умирая от голода, эта семья, никто из них, просто не посмели посягнуть на чужое! Разве такое возможно? Разве Лена на их месте не вскрыла бы любые двери, чтобы спасти дитя или самой не умереть от голода? Такого ведь не может быть. Может, Лена, пойди, убедись. Пересчитай свои килограммы и баночки, которые ты закрыла от людей, умерших в твоей промёрзшей квартире от голода.

Её вырвало, всё сразу, на пол. Её рвало и выворачивало, уже и нечем, а нутро само наружу вылезает. Жри, сучка, давись, до конца дней своих, жри и давись! «Татарва обнаглевшая?», да тебе до нравственного уровня и чистоты этих татар никогда не дорасти. Тебе, великорусской и представить невозможно, что в столь экстремальных условиях, умирая, никто не посмел вскрыть чужую дверь. Чем ты, Лена, теперь отличаешься от нацистов? Вот и живи с этим. Если сможешь. Но жить надо, надо вы'ходить хотя бы одного «незваного гостя». Хоть чем-то попытаться загладить вину перед умершими по твоей вине людьми. Не война убила их, не блокада, не проклятые фашисты и драконовские законы осаждённого города. Это ты, Лена, убила их. Четверых мирных, порядочных, чистых и светлых людей, не по своей воле оказавшихся в твоей квартире. А ты живи, выхаживай уже неподвижного, умирающего мальчика. Вот только как ты будешь смотреть в глаза этого ребёнка, а своей дочери после войны? Сможешь? Радость от предстоящей эвакуации ещё не прошла? Да катитесь вы к чёрту со своим заводом и эвакуацией!

Через три дня Дамирчик стал шевелить пальчиками и водить глазками, но по-прежнему молчал. Лена отлучилась на полдня, приобрела роскошную печку-титан, кое-как притащила домой. На следующий день ходила на кладбище, договорилась с рабочими о захоронениях. Квартиру и даже подъезд благоразумно не назвала. Назавтра перетащила все трупы во двор. Тело Гузели тоже обернула и оттащила к умершим. Отвезли, забрали документы усопших, похоронили. Но весной по тому месту траншею пустили и всё перекопали – оттаивающих в апреле городских «подснежников» были многие тысячи, сваливали всех в огромные общие рвы.

Через неделю Дамирчик уже самостоятельно пил густой подслащенный овсяный или рисовый отвар. Молчал. Лена помыла его, постригла, приодела в выменянную за бесценок на Сенном рынке детскую одежду. За печку и захоронения расплачивалась табаком и водкой – универсальной валютой в любые тяжёлые времена. Дрова и всё остальное, необходимое меняла на пшено или спички. Сходила на завод, её удивительно легко рассчитали и уволили. Желающие на Ленино эвакуационное место на заводе сразу нашлись. Ещё бы, на Ладожской переправе такой «билет» стоил около трёх тысяч рублей.

Через три месяца Дамирчик уже вовсю уплетал кашки, супчики, лепёшки. Молчал. Лена наменяла ему игрушек, книжек. Читала и пела ребёнку, спали вместе. Однажды, уже после Майских праздников сварила мальчику кашу, посадила его за маленький детский столик, сама присела рядом, стала дуть, чтобы остыло быстрее. Ребёнок вдруг протянул ручку и погладил Лену по раздутой щеке:

⸻ Ани´ (Мама). – Потом по другой, ⸻ Ани.

Лена перестала дуть, заплакала, а мальчик всё гладил её по мокрым щекам:

⸻ Ани, ани.

⸻ Сыночка, Дамирчик, прости меня!

⸻ Ани, нет. – Ребёнок отрицательно покачал головой. «Мама, не плачь».

Вскоре Лена официально усыновила Дамира, потом, взяв килограмм пять сахара отвела сына в детсад, а сама устроилась во вновь заработавшем трамвайном депо ремонтником. Стали получать карточки на продукты. Работали: Лена в депо пока слесарем, а Дамирчик в детском саду пока малышом.

Весной 1945 года к Дамиру с мамой приехали бабушка и старшая сестра, семья стала большой. Ира и Дамир - родные брат с сестрой, только отцы у них разные, а мама одна, так бывает у взрослых. Бабушке Лена сказала, что подобрала мальчика на улице и просто пожалела ребёнка-сироту.

В 1946 году приезжал некто Ринат Аминев, разыскивал родственников, вроде их сюда во время блокады подселили. Все трое молодых мужчин той семьи погибли на фронте, а вот чета стариков, две девушки и ребёнок… Нет, ошиблись адресом, Лена здесь одна всю Блокаду жила. До свидания. Хорошо, что дети сейчас с бабушкой в парк пошли.

Дамир вырос русским, татарского языка совсем не знал, но Лену, свою маму, всегда звал только «Ани». Почему, никто, и сам Дамир, не понимал и не помнил. Только Лена хорошо знала и помнила, она так и носила в себе ещё почти пятьдесят лет тяжкий груз греха за смерть четырёх человек, несчастных беженцев сельчан, говоривших по-татарски.

Во время блокады Ленинграда самой ужасной была участь беженцев из пригородов и сёл. Первые два месяца вокруг города стоял «табор», их даже не пускали в центр. Многие десятки тысяч человек, точных цифр неучтённых граждан не будет уже никогда. С началом морозов разрешили занимать пустующую жилплощадь. На работу пришлых никуда не брали, все предприятия и так закрывались, большинство горожан сами стали безработными иждивенцами. О прописке и речи быть не могло. Карточек, а значит и продовольствия беженцы, за редким исключением, не получали вовсе, даже того самого «пайка смерти» в сто двадцать пять грамм. До войны советские газеты называли колхозников кормильцами города. Ленинградские кормильцы, искавшие защиты от врага в городе, погибли от голода первыми, у нищих советских колхозников просто нечего было обменять на продовольствие, чтобы выжить.

Леденцы

⸻ Ну, что ж, контра, это единственное о чём мы с тобой смогли договориться.

⸻ Да, краснопузый, здесь мы пойдём единым курсом. До конца пойдём. Можешь не напоминать, давно ведь уже всё обговорено.

⸻ Так ты и не понял меня, не осознал, так и помрешь буржуем. Так и не поверил в народные массы.

⸻ А ты так и не принял здравый смысл, не осознал человеческого ничтожества.

Они говорили очень тихо, не перебивая друг друга, каждое слово давалось с трудом. Их кровати стояли рядом, двое пожилых, заросших многодневной щетиной людей, укутанных в тулупы и одеяла, смотрели друг на друга и разговаривали.

⸻ Развитие общественных формаций это полная фикция, рост сознания народных масс это совсем бред. Всё зависит от условий, в которых массы находятся. Это биология, а не марксизм, всё зависит от инстинктов и среды обитания.

⸻ Да ты же сам себе противоречишь, всё кичишься, что историю знаешь, а не можешь увидеть очевидного, уроков истории.

⸻ История учит тому, что ничему не учит народные массы.

⸻ Гегельянец, Маркса читай.

⸻ Обязательно, Мальтуса, Маркса, шизофреника Ницше. Гитлер вот ещё говорят, что-то нацарапал для потомков.

⸻ Но ты же, историк буржуйский, не будешь отрицать великого подъёма народных масс на протяжении всей истории. Вот хотя бы русский народ взять. От ига освободились, Орду разбили, Москва всю Россию за собой повела, Сибирь освоили, ведь это всё народ, сам, невзирая на царизм.

⸻ Орду Тамерлан разбил, иго ордынское сменилось игом московским. А Москва это вор и мошенник, подкупами и заговорами выпросила себе право грабить Россию, дань собирать. Паразит, завладевший телом «хозяина», и поработивший его сознание. Если бы не низость и беспринципность московских князей, то сейчас Владимир был бы культурной и духовной столицей Руси, а Москва так и осталась Данилкиной деревней. Москва возвысилась на грабежах, по сию пору грабит. Все силы на оборону Москвы! А остальная страна, что не люди? Правильно Кутузов говорил: «Чтобы спасти Россию, надо спалить Москву».

⸻ Идиот, столицу всегда защищают в первую очередь, в любой войне. Это же огромный город, четыре миллиона жителей.

⸻ А во всей стране почти двести миллионов. В Питере почти три, но защищать надо только Москву. Паразит, эталонный образец.

⸻ Да вся страна только из-за Москвы стала такой большой, что есть куда отступать, сибирские просторы ни одному врагу не одолеть, а это ведь всё народ за века сам насобирал.

⸻ Сибирь русский народ насобирал из-за извержения перуанского вулкана в 1600 году. Вышло огромное количество пепла, закрывшего на несколько лет солнечный свет. Похолодало по всему миру, урожаи пропали, особенно России не повезло, оголодали. Вот многие и рванули в малозаселённую Сибирь.

⸻ В Сибирь бежали, спасаясь от царского гнёта.

⸻ Царь Борис раздавал казённые и личные закрома с зерном голодающим. Именно тогда народ потянулся в Москву, с целью лёгкой наживы, а сам город стал распухать во все стороны.

⸻ После Годунова началось Смутное время, это он довёл народ до отчаяния.

⸻ Это бояре и монастырские игумены довели людей своими спекуляциями зерном. Царь сажал их на кол, да всех не успел, отравили. А народ стал разбегаться в разные стороны.

⸻ Это было великим пробуждением народных масс, перерождением Московии в Россию.

⸻ Это было вырождением нации. Переход на экстенсивный путь развития. Движение эволюции вспять, от животноводства и земледелия обратно к охоте и собирательству. Люди перестали думать, как повысить урожайность своего поля или пастбища, они стали думать, как нахапать побольше полей и пастбищ в поволжьях и сибирях. Твои хвалёные народные массы перестали влиять на правителей, они стали разбегаться от них. Это распыление сил и дезорганизация называется. Так было веками и прочно засело в коллективное сознание. Все беды Российские от этого, бегаем сами от себя, виним кого угодно, кроме себя, великих.

⸻ Контра, ты и есть контра.

⸻ Что, крыть нечем? Кстати, ты сегодня мочился?

⸻ Да, ночью.

⸻ В Питере зимой весь день как ночь. А я нет, вторые сутки уже.

⸻ Ну и что, подождём, может, проклюнешься ещё. Не смей опережать меня, белогвардейская твоя душонка!

⸻ А это не я, это природа. Законы физиологии и метаболизма, а сам человек – ничтожество, был, есть и будет.

⸻ Правильно про вас товарищ Ленин говорил: интеллигенция – говно. Совсем не признаёте людей, всё в облаках витаете. Соберись, контра, не смей умирать вперёд меня. Живи, сволочь! Ну, тебе не нравится русский народ, потому что ты сам из него. Западников почитаешь больше, так и вспомни о силе народной в Европе. Ведь там были и Возрождение, и реформация, и зарождение демократии, пусть и в усечённом, западном варианте. Ну же, встрепенись, вспомни свою любимую историю Европы! Оживай, давай!

⸻ Вспомнил. Возрождение и зарождение демократии произошло после того, как Европа обезлюдела от чумы. Все народы и социальные слои вынуждены были смешиваться, чтобы просто физически выжить. Отсюда пошли подъём культуры, науки и зарождение демократии. А реформация произошла из-за вспышки люэса.

⸻ Кого?

⸻ Сифилиса. Главным аргументом Лютера были морды священников, их сифилисные провалившиеся носы или пятна от ртутных примочек. Скрыть это было невозможно, и народ увидел «истинное лицо церкви», все развратники-церковники были заражены поголовно. Вот тебе и реформация. Вернее биология. Нет, морда сахалинская, наверное, сегодня, смотри, у меня руки распухли. Вот смотри.

⸻ Вижу, но может, ещё денёк подождём, дети как?

⸻ Да сидят за столом, пока ты дрых с утра, я слышал, как Ксюша опять их ругала за это.

⸻ Хорошо, значит, выживут. Давай ещё подождём, давай, я первый.

⸻ Нет, краснопузый, я уже не потяну, боюсь, что не хватит сил. Нельзя так рисковать. А вдруг завтра поздно будет, у детей уже пропадёт голод, а у тебя не хватит сил. Представляешь, что всё напрасно пропадёт, зачем мы жили? Давай начнём, как договорились.

⸻ Вот же, сволочь белогвардейская, опередил-таки. Сейчас помогу.

⸻ Добрый ты не по годам. Нет, дорогой, экономь силы, тебе они ещё пригодятся, от тебя теперь будет зависеть успех всего нашего безнадёжного дела. Здесь я сам всё устрою. Прощай, Федя, желаю тебе счастья в личной жизни.

⸻ И тебе, Коля, успехов во всех твоих начинаниях. Прощай. Я всё сделаю, как договорились.

⸻ Никогда не сомневался в тебе.

«Краснопузый» пожилой Федор, очень медленно стал подниматься с кровати, протянул руку к лицу собеседника, провёл ладонью по его заросшей щеке.

⸻ Давай без эмоций, мешаешь, иди уже, – огрызнулся Николай.

Фёдор ногой выдвинул стоявший под кроватью таз на середину межкроватного прохода. С большим трудом встал, и, кряхтя, по стеночке дошёл до двери, оглянулся на «контру» и вышел из комнаты, плотно притворив дверь.

Через час он вернулся, долго, с перерывами, возился над тазом и под кроватью уже бездыханного Николая. Затем медленно, экономя силы, укрывал и обматывал покойника. Вечером соседка по квартире Ксения вытащила тело усопшего из комнаты. Фёдор остался один.

⸻ Фёдор Игнатьевич, что за леденцы вы даёте детям? Врут, или, правда? Откуда у вас конфеты, дети говорят, что они не сладкие. Что здесь вообще происходит, пока я в очередях торчу? – Ксения стояла над кроватью соседа по квартире и пыталась добиться от старика правды.

⸻ Проговорились. Значит, пора и самому. Сейчас, Коля, встретимся, подискутируем ещё. – Тихо, себе под нос пробубнил Фёдор. Поманил Ксению пальцами, приглашая присесть рядом с ним на кровать.

⸻ Что вы там шепчете? – Женщина присела рядом.

⸻ Обещай, что дослушаешь, что бы я сейчас ни сказал, не перебивая, обещай, а то у меня сил нет спорить. – Тихо произнёс старик.

⸻ Слушаю. Обещаю слушать.

⸻ Неделю назад Коля умер, знаешь, ты же его и вытаскивала. Это был самый сильный и честный, лучший человек, что я знал, хотя белогвардеец и контра. Последние дни мы с ним договорились, что наша неизбежная смерть не должна быть напрасной. Но, что мы сейчас можем, ничего. Мы можем только попытаться исправить то, что натворило наше поколение. Это мы довели страну, и тебя, твоё поколение, твоих детей до такой войны и голода. Не так действовали, не о том думали. Всё идеи да лозунги, красные, да белые, анархисты, да монархисты, а результаты вот они. Поэтому, единственное, что мы с Колей сейчас можем сделать, это спасти жизнь твоих детей. Чтобы они и их поколение выжило и исправило наши ошибки, спасло и изменило страну. Не перебивай, дослушай. Детям нужен белок, взять его сейчас неоткуда, единственный выход – наша с Колей кровь. Ты должна скормить детям нашу кровь. Они ещё маленькие, всё забудут, когда вырастут.

⸻ Вы что несёте, какую кровь, мы что людоеды? Что за леденцы, вы мне про это лучше расскажите.

⸻ Молчи, обещала дослушать. Наша кровь, стариковская, никудышная, конечно, но сейчас только это может спасти твоих детей от голодной смерти. Ты мать, ты должна сделать всё возможное и невозможное, чтобы спасти их. Ты должна кормить их нашей кровью.

⸻ Да вы что городите, вы в своём уме?! Это невозможно, этому не бывать. А дети, кстати, и не так сильно страдают, они уже несколько дней… - Ксения вдруг осеклась и, осознавая последние слова Фёдора Игнатьевича, закрыла лицо руками. - Вы безумец, вы кормили моих детей замёрзшей кровью Николая Павловича, это и есть леденцы! Это вы его убили.

⸻ Это единственное, что их сейчас спасёт, ведь говоришь, повеселели ребятишки. А Коля сам всё сделал, он великий был человек, даром, что контра, мне пример преподал, я потом только его застывающую кровь распределил по посуде и под кровать расположил, а когда замерзло, наколол мелко и маленькими кусочками этого льда твоих близняшек угощал. Там ещё на пару дней осталось.

⸻ Вы преступник!

⸻ Мы все преступники, всё наше поколение, это из-за нас вы сейчас страдаете. Если не будешь кормить детей тем, что у тебя есть и ещё скоро добавится, то они умрут. Ты тоже будешь преступницей, потому, что не сделала всего, что могла, чтобы спасти их. Понимаю, это тяжело переступить, но другого выхода у тебя нет. Тебе придётся это делать. Ксюша, доча, надо, миленькая, спаси деток. Ради себя, ради нас, ради страны.

⸻ Я не смогу, я не смогу.

⸻ Да ничего же сложного, вот под кроватью посуда стоит, из тазика разольёшь, всё замёрзнет, наколешь кусочки и потихоньку скормишь как леденцы. Детки съедят и живы останутся, а потом забудут, им только по три годика. Сейчас выйдешь на часок, а потом всё сделаешь. Ну же, мать, крепись, у тебя всё получится. Только тело моё обмотай получше, чтобы крови не видно было. Сделаешь, обещаешь?

Ксения встала, посмотрела в глаза Фёдора Игнатьевича. Отвела взгляд:

⸻ Не знаю. – И резко вышла из комнаты соседа.

Фёдор с трудом приподнялся, снял с себя верхнюю одежду. Лёг, выдвинул таз из-под своей кровати, опустил в него кисть левой руки. Правой, из-под подушки достал и открыл опасную бритву:

⸻ Встречай оппонентов, контра…

Через час в комнату зашла Ксения со шваброй, заткнула ею ручку двери, чтобы дети не смогли зайти. Потом долго, с перерывами, возилась над тазом и под кроватью уже бездыханного Фёдора Игнатьевича. Затем медленно, экономя силы, укрывала и обматывала покойника. Вскоре вытащила тело усопшего из промёрзшей комнаты, а потом из квартиры.

Зимой 1941-42 года умирающие от голода ленинградцы научились употреблять в пищу любые органические вещества. Все виды жмыха - знаменитая дуранда, энергетическая ценность нулевая, но, заполняя органы пищеварения, дуранда не позволяла им съедать самих себя. Все виды технических жиров, оставшееся сырьё и отходы кожевенного производства, кожу ремней, обуви, перчаток. Ленинградцы перерабатывали и ели столярный и обойный клей, целлюлозу, вазелин, глицерин, казеин, технический альбумин, ботву и траву из под снега, костную муку, гуталин, горчицу, олифу, опилки, хвою и кору деревьев, любые прежде отходы пищевой промышленности пошли в ход, жарили на машинном масле. «Бадаевский кофе» это земля, накопанная рядом со сгоревшими кондитерскими складами, если повезёт, то разведя её в воде, после многократного процеживания, можно было ощутить слабый привкус жжёного сахара. В городе не осталось ни собак, ни кошек, ни крыс, ни птиц, ни даже комнатных растений.

Бывало, что и с трупов умерших людей срезали кусочки. Лучше с погибшего от артобстрела, пока не застыл. С окоченевшего и замёрзшего до твёрдости камня доходяги-дистрофика павшего на улице много ли срежешь ослабшей рукой? Кусочек кожи с тонюсеньким мышечным слоем. На что способен человек, беспомощно смотрящий, как умирают от голода его дети?

Известны были случаи, когда матери надрезали себе пустые соски, чтобы питать грудничков. Некоторые матери откачивали из себя немного крови, кормили своих детей.

Сколько надо было иметь духу, чтобы срезать с трупа, потом варить, а потом кормить человечиной детей? Но иногда другого способа спасти жизнь умирающего от голода ребёнка просто не было. Сколько надо иметь духу, чтобы сознательно и спокойно, собственноручно пустить остатки своего тела на то, чтобы спасти жизнь чужих детей? Для того, чтобы они выжили, чтобы исправили ошибки предков, изменили страну и сделали всё, чтобы такое больше никогда не повторилось. Никогда!

Часы любви

Они устали спорить, и родители и дочь. Только бабушка, молча сидела и чуть улыбаясь, смотрела на внучку. Скоро придёт машина, всё готово и собрано. Уже даже одеты, осталось только подхватить чемоданы и выйти на улицу. Доехать до аэродрома, сесть в самолёт и согласно эвакуационному распоряжению всей семьёй, в количестве четырёх человек покинуть этот умирающий город. Может надолго, может до конца войны, а может и навсегда. Главный инженер остановившегося из-за нехватки электричества завода нужен на Большой земле. Специалисты такого уровня сейчас очень нужны стране для работы, для победы. И вся семья должна отправиться за ним.

Но у Владимира Сергеевича глупая и упрямая дочь. Она вдолбила себе, наслушавшись комсомольских ораторов, что её место сейчас здесь, выполнять комсомольские задания, и наотрез отказывается уезжать. Никакие доводы, уговоры, угрозы, посулы и ультиматумы не действуют. Нет и всё! Не поедет. Владимир Сергеевич уже подумывал о том, что, не связать ли родное чадо, и силком, как багаж запихнуть в самолёт. Но отверг эту мысль, нет, нельзя, слишком много людей увидят, а это может негативно сказаться на его репутации.

⸻ Ну, что ж, пора. Ты делаешь непростительную ошибку, дочь, и потом будешь сильно сожалеть об этом. Завтра в ЖЭК иди за карточками. Выходим, машина подъехала. Сначала мы с Ниной спустимся с чемоданами, а потом я вернусь за тобой, мама, и заберу сумку. Прощай, Саша. - Владимир Сергеевич сунул ей в руку несколько банкнот, открыл дверь, подхватил два чемодана, и поцеловал дочь, - Выходим, выходим, Нина, скомандовал он жене, - И они вышли из квартиры.

Сидевшая в коридоре на стульчике бабушка вдруг стала рыться в своей сумочке, наконец, вытащила небольшую шкатулку и протянула внучке:

⸻ Вот, пусть у тебя будут.

⸻ Зачем, бабушка, это же твои часы, памятные.

⸻ Помимо того, что они мои и памятные, они ещё и золотые с бриллиантами и стоят очень дорого. Забери.

⸻ Бабушка, да на кой мне они, я что, спекулянтка что ли? Сама же говорила, что их нельзя продавать ни за какие деньги.

⸻ Нельзя, Сашенька, это семейная реликвия, мне их твой дедушка на свадьбу подарил. Там только бриллиантов на двадцать карат, да золота дюже. Я их тебе на сохранение оставляю, а то с этими переездами да переселениями боюсь, затеряются. Замуж когда выйдешь, тебе подарю. Ты мне скажи лучше, доченька, как его зовут?

⸻ Кого его?

⸻ Того, из-за кого ты остаёшься. Уж мне-то, старой, можешь не рассказывать про свою комсомольскую совесть.

⸻ Бабушка, ну ты чего придумываешь. - Отнекивалась Саша, но вспыхнула румянцем, отвела глаза и поняла, что от бабушки бесполезно скрывать свои чувства, да и незачем. Если кто из родных и сможет понять её, то это бабушка. И она на её стороне.

⸻ Правильно, Сашенька, мы для того и живём, чтобы любить. Люби, пока любится, остальное приложится. Только береги себя, а часы не продавай ни в коем случае. - Бабушка встала со стульчика и обнялась с внучкой.

Вошёл Владимир Сергеевич, схватил сумку и взял мать под руку. - Пойдём, мама, осторожней, в парадной темно, опирайся на меня. – И они покинули квартиру.

А уже назавтра Саша опять встретилась с ним, с Виктором Степановичем. Нет, не так. С самым лучшим, красивым, умным, добрым и дорогим человеком на земле – любимым Виктором Степановичем. Они опять работали в школе, всё складывали, упаковывали, составляли и носили. Школа была уже неделю закрыта, занятия отменены. Но все преподаватели и несколько учениц старших классов помогавших им, общими усилиями «консервировали» очаг знаний до лучших времён. Когда они настанут, никто не знал, а потому прибирались основательно. Чтобы, если и попадёт школа под бомбёжку или артобстрел, то всё школьное имущество сохранилось в подвале здания.

Виктор Степанович, преподаватель биологии и географии появился у них в школе в этом году, в сентябре, перед блокадой. Тихий, невысокий очкарик, выпускник Ленинградского педагогического института. На фронт его не взяли из-за плохого зрения и того, что у него на иждивении был младший брат шести лет отроду. Увидев нового учителя в первый раз, Саша сразу же решила подтянуть успеваемость по биологии и географии, ведь это, оказывается, такие нужные и интересные предметы. И обязательно вдруг понадобилось купить и повесить над своей кроватью огромную карту мира во всю стену и записаться в кружок ботаники, который вёл Виктор Степанович.

И весь сентябрь, и октябрь ученица десятого класса Саша Гриценко заведовала живым уголком: кормила черепаху, кролика, двух ежей и двух попугайчиков, поливала кадки с лимонным деревом и какой-то редкого сорта южной туей. И ей казалось сначала, что Виктор Степанович просто прекрасный преподаватель и очень стыдно не знать его предметы на отлично. Потом она поняла, что новый учитель очень красивый молодой мужчина. Стройный, подтянутый и его нисколько не портят очки с усиленными диоптриями, а придают ему солидности, учёности. Затем Саша отметила, что Владимир Степанович очень порядочный, справедливый и ответственный человек. А ведь у него на попечении ещё и маленький брат без родителей, и вся забота о ребёнке, да наверняка и все домашние хлопоты тоже лежат на нём. И этот человек, этот такой замечательный человек… Ну и, наконец, Саша призналась сама себе, что любит его. Да, она влюблена! В этого самого, самого, любимого Виктора Степановича.

Почти везде отключили свет, бомбили, обстреливали, ввели карточки на всё и вся, ввели комендантский час, часто тикал метроном и гоняли в тёмные и промозглые бомбоубежища, заставили «крестить» все оконные стёкла и наглухо их закрывать для светомаскировки, несколько сентябрьских дней всей школой работали на овощебазе, дежурили комсомольскими отрядами на крышах домов, таскали туда песок и воду. Но всё равно школа работала: расписание, занятия, уроки, отметки и встречи с учителем, любимым Виктором Степановичем. Саша училась лучше всех, работала лучше всех, дежурила лучше всех, она должна быть везде и во всём лучшей и при этом хорошо выглядеть. Быть всегда в чистой и выглаженной форме, с аккуратной причёской, ровно подстриженными ногтями и при этом почаще улыбаться. Ведь Виктор Степанович уже отметил однажды, что: «Вот с Гриценко берите пример, всё успевает, и учиться на отлично, и общественной работой заниматься, и опрятно выглядеть, и не унывать.»

Но вчера родители уехали в эвакуацию, а сегодня последний день «консервации» уже закрывшейся школы. Всё, завтра они не увидятся. И даже зверей из живого уголка забрала домой директриса. И остаётся только слабая надежда на то, что Виктор Степанович согласится проводить занятия с Сашей Гриценко у себя дома, ну, или у неё, в освободившейся трёхкомнатной квартире. Обязательно согласится, ведь он такой, такой замечательный и красивый, только похудел в последнее время. Саша упросит его об уроках, а иначе, зачем ей жить? Как вообще можно жить, не видясь с любимым, не думая постоянно о нём?

Занятия в его комнате в коммуналке пришлось отменить уже в начале декабря, слишком холодно. Заниматься у Саши дома Виктор Степанович наотрез отказался, сославшись на физическую невозможность подниматься на третий этаж. Ему надо экономить силы, ведь у него на попечении маленький Игорёк, его надо навещать в детском саду, а сам он очень ослаб за последние дни. Тогда Саша поняла, что её любимый просто тает на глазах. И без того тщедушный школьный учитель очень исхудал, одежда на нём болталась как на вешалке, появилась одышка, а нездоровые тёмные круги под глазами стали заметны даже под усиленными толстыми линзами его очков. Всё потому, что Виктор Степанович, урывая от своего ничтожного пайка, подкармливал, как мог маленького братишку в садике. Много позднее Саша узнала, что их родителей арестовали в тридцать восьмом году, по какому-то абсурдному, чудовищному обвинению, и студенту Суханову пришлось отказаться от них. Чтобы его маленького братика не отправили в детдом, а самому продолжить учёбу в институте. Больше они родителей не видели и не знали, что с ними. Виктор Степанович был Игорьку единственным родственником, а сейчас братья, как и все, жестоко голодали.

Саша тоже похудела, она питалась в столовой, изредка им в отряде давали дополнительные карточки, но уже начались повальные болезни и невыходы на дежурства комсомольцев. В городе пошёл мор. Саша видела это, видела уже и трупы, лежащие во дворах и на улицах неубранными по неделе и больше. Но каждый раз она спешила на занятия к Виктору Степановичу, и ей казалось, что ещё немного и блокада со всеми её смертями и лишениями закончится. Всё опять будет по-прежнему, откроется школа, начнутся занятия, откроют живой уголок и кружок ботаники. Пока всё очень плохо, но это скоро, очень скоро закончится.

Она не была у него три дня, всё искала повод, чтобы прийти. Наконец решила попросить список учебной литературы для внеклассного обучения. Виктор Степанович уже не смог встать. На следующий день Саша отнесла на Сенной рынок мамину лисью шубу, которую та почти не носила и обещала подарить дочери на совершеннолетие. Обменяла на полторы булки хорошего хлеба из фронтового пайка. Полбулки съела сама, остальное отнесла в коммуналку учителю. Придя проведать его на следующий день, узнала, что почти весь хлеб отняли соседи по коммуналке. Просто подошли к лежачему хилому очкарику и забрали. И доказать ничего невозможно и милиция с ними разбираться не будет. Такое сейчас сплошь и рядом, в порядке вещей. Но главное – хлеба нет.

Тогда Саша, недолго думая сходила к себе домой за большими санками и под обе руки вывела почти не сопротивлявшегося, по причине физической немощи, Виктора Степановича из комнаты. Бедненький, как исхудал, совсем что ли ничего не ел? Снегу уже намело много, три раза на горках и поворотах пассажир выпадал из санок, обратно усаживала. По лестнице, на третий этаж до квартиры затаскивала своего учителя за шкирку, как мешок.

Дома напоила Виктора Степановича настоящим грузинским чаем с последним кусочком сахара, оставшимся ещё с родительских запасов. Накидала в печь побольше дров и остатки угля из ведра. И занялась ревизией, что ещё можно отнести на рынок, чтобы обменять на продукты, чтобы сохранить жизнь своему любимому, самому дорогому человеку. Саша не даст ему умереть, она поставит больного на ноги, она любит его! И плевать, что подумают и скажут соседи, учителя, одноклассницы и даже родители о том, что он будет теперь жить с ней. Она не отпустит его!

И уже на следующий день она понесла на рынок целый мешок вещей. Хороших дорогих вещей, своих, маминых, папиных, мейсенский фамильный фарфоровый чайный сервиз на шесть персон. До войны это стоило целое состояние, недоступное обычным гражданам. Но её папа, Владимир Сергеевич всегда был на высоких руководящих постах и хорошо зарабатывал. А сейчас деньги почти потеряли всякую цену, ведь на них не купишь главного – хлеба.

Саша кормила Виктора Степановича, а он всё извинялся и благодарил её. Взрослый человек, учитель, а такие глупости говорит: «Не знаю, как и благодарить вас, Александра, чем расплачиваться». Впрочем, он же мужчина и совсем не понимает, что для женщины, ну, ведь Саша почти взрослая, почти женщина, и для неё нет большего счастья, чем кормить любимого. Видеть, как он ест и с каждым днём крепнет, всё дальше уходя от той невозвратной черты, с которой она его оттащила несколько дней назад.

Гость жутко стеснялся оттого, что канализация в доме не работала, а сам он не мог вынести за собой ведро на улицу. Ах, какой, право, интеллигент, ну хватит стесняться и извиняться, ведь Саша всё понимает и сделает, как положено. Ну, хватит церемоний, пора уже просто понять, что она любит его! Неужели ещё не заметно?

Едва начав ходить и избавившись от голодных обмороков, Виктор Степанович заявил, что не может больше пользоваться гостеприимством хозяйки и должен покинуть её квартиру. Ему надо навестить братишку в садике, узнать, не сильно ли он голодает.

⸻ Виктор Степанович, я люблю вас, не уходите от меня! Пожалуйста. – Выпалила отчаявшаяся Саша уже в коридоре, провожая его, и залилась слезами.

Он долго стоял у двери уже одетый, не зная, что предпринять.

⸻ Я завтра вечером зайду к вам, в шесть удобно будет? Сейчас навещу братишку, получу карточки, а завтра зайду, – Потоптался ещё у двери и наклонился к плачущей Саше, - Сашенька, но ведь вы моя ученица, как же я могу так вот, я же ваш учитель, это же…

Они просто обнялись в тот день и расстались. На следующий день он вернулся крайне расстроенный – Игорёк болеет, худенький совсем, слабенький. Говорят, рыбий жир нужен. Саша отнесла на Сенной последние, хоть сколько-то ценные вещи. Игорёк поправился. Виктор, она уже могла его так называть, был счастлив, а Саша начала жечь в печке квартирную мебель, чтобы у них было тепло. Ведь, она уже хорошо знала, что мужчины погибают от голода намного быстрее, чем женщины. А когда холодно, съеденные калории расходуются моментально. Надо топить, чтобы сберечь своего мужчину.

В начале января в Ленинград по службе приезжал подполковник Соловьёв, коллега Владимира Сергеевича, передал Саше деньги и посылку с продуктами, письма от мамы и бабушки. Подождал, пока Саша напишет и передаст ему ответное письмо родным. Посланные с Большой земли продукты, настоящие продукты позволили им продержаться ещё месяц.

В начале февраля Виктор опять стал чахнуть, слёг. Ещё три дня Саша ждала, что всё обойдётся, встанет. Ходила по уже пустой от мебели квартире, начала жечь книги. Она не могла пожертвовать последним, бабушкиными свадебными часами. Но она не могла и потерять любимого, ставшего уже родным и единственным.

За женские часы-кулон, с двадцатью каратами бриллиантов, сверкавших с царского гербового орла на крышке, золотую оправу и золотую длинную цепочку, часы «Ф. Винтеръ» в феврале 1942 года на Сенном рынке Ленинграда дали две булки хлеба и полкило сахара. Любимый был спасён. И не было человека счастливей, чем Саша, которой удалось так удачно обменять единственную семейную драгоценность на два с половиной килограмма простейших, базовых продуктов. Эти часы спасли Виктора, её любовь! И тогда, и потом Саша заставляла себя не думать, что случилось с теми, у кого не было ни хлеба, ни часов с бриллиантами.

В конце февраля детский сад, где жил маленький братик Виктора Игорёк, попал в список эвакуируемых. Детей отправили в Кировскую область. В марте опять приезжал теперь уже полковник Соловьёв, опять с письмами, деньгами и продуктами от Сашиных родителей. Но его, к сожалению, даже не на что было посадить, мебели не осталось. В квартире на тот момент уже исчез и паркет, украшавший некогда хорошо обставленное жилище зажиточных граждан.

Бабушка написала Саше в письме, что если требуется для выживания, то пусть продаст или обменяет памятные часы. Ведь однажды её покойный дедушка уже так и сделал, в восемнадцатом году, когда семья сильно голодала. Изначально, со дня их свадьбы золотых часов с бриллиантами у них было двое, мужские и женские. Свои мужские дедушка тогда обменял за бесценок на продовольствие для родных. Чего не сделаешь для любимых? Не для того ли и нужны бриллианты, чтобы спасать ими жизнь любимого человека? Спасибо, мудрая, добрая, всё понимающая бабушка, Саша уже так и сделала.

15 мая Саше исполнилось семнадцать, а 20 числа, невзирая на её несовершеннолетие, их расписали. Заваленный свидетельствами о смерти ЗАГС даже не потребовал от молодых испытательного срока. «Брачуйтесь, милые, назло врагу и смерти, брачуйтесь!» В сентябре опять, назло врагу, начались занятия в школе. В пять раз уменьшившейся по количеству учителей и учеников. Виктор Степанович преподавал теперь свои биологию и географию, а так же, из-за нехватки учителей, историю, обществоведение, русский и литературу. Перед самым прорывом блокады в январе 1943 года у них родился сын, новый житель ещё осаждённого немцами, но непобеждённого города. Его назвали в честь часового мастера Фридриха Винтера – Фёдором.

Уже будучи зрелой и даже пожилой женщиной, Александра Владимировна вспоминала о тех страшных блокадных днях, как о самых счастливых, наполненных всеми оттенками яркой, настоящей любви. Любви на всю жизнь. Корила себя за это, ругала, потом вспоминала золотые часы, спасшие жизнь её Виктора и тихо улыбалась. Да блокада, да голод и смерти, но для неё это было время начала любви. Так сложилось.

Счастливые часов не наблюдают. Да, знаем. Но неужели они и не видят того, что происходит вокруг них? Неужели в блокадном Ленинграде находились такие, кто способен был влюбиться? Жестоко, смертельно голодая, замерзая, в темноте, при артобстрелах, спотыкаясь о неприбранные трупы. Разве такое вообще возможно? Это пир во время чумы, или гордый гимн жизни? Ленинградцы, пережившие каким-то чудом те смертоносные, страшные дни блокады, вспоминали голод, холод и полное отсутствие у них эмоций. Психика человека, жёстко экономя жизненные ресурсы заставляла людей привыкать к смертям и трупам, их спокойно перешагивали или отодвигали, не испытывая ни скорби, ни отвращения. Приходилось спокойно и взвешенно определять и высчитывать стоит ли доходяге, чей организм, возможно, уже перешёл точку невозврата, отдавать его пайку, или лучше скормить эти драгоценные крошки тому, у кого ещё больше шансов на выживание. Иногда такие расчеты доводилось делать матери нескольких детей: кого оставить, а кого уже не вытянуть, надо лишь точно и без единой эмоции посчитать. Какая тут может быть любовь, какие чувства могут быть в вымерзшей и выеденной голодом душе?

Согласно официальной статистике за почти девятьсот дней блокады в Ленинграде было зарегистрировано более 14 000 браков. Конечно, среди них были браки технические, когда пара, уже прожившая несколько лет вместе, опасаясь возможного страшного конца, просто официально оформляла давно существовавшие гражданские отношения. Было и много браков по расчёту, куда деваться, когда даже имевший обычную солдатскую, фронтовую пайку, втрое превосходившую иждивенческую, рядовой красноармеец или краснофлотец вдруг становился завидным женихом. Были, видимо, и «по залёту», но крайне мало, лишь среди той тончайшей прослойки горожан, которые не особо страдали от голода, холода и каторжного труда.

Но были и, наверняка в большинстве, браки любви. Даже в этом промёрзшем, обстреливаемом и оголодавшем аду! Вопреки всему, вопреки законам войны и выживания, медицины и физиологии, социологии и психологии, наплевав на здравый смысл и разумное объяснение. Любить! Некоторые блокадники, познавшие это чувство именно в самые жуткие, тяжелейшие дни зимы 41-42 годов, с удивлением вспоминали, откуда в них тогда находились силы, чтобы не только выжить, а ещё и любить? А может, в буквальном смысле питаясь любовью, только потому и выжили?

В 1944 году, едва скинув с себя удушающую петлю блокады, ленинградцы рожали, превзойдя даже довоенный уровень рождаемости. Каждая популяция, пережив время кризиса, стремится восполнить свои потери? Или люди изголодались по жизни и любви? Любовь, оказывается, возможна и в аду, надо лишь всегда иметь в душе свободное место для неё.

Лыжи Чапая

В самом начале войны, ещё летом, к ним переехал дедушка, папин папа, живший до этого в деревне Михайловка, что где-то под Псковом. Потом старший брат Костя на войну ушёл, потом папа тоже на фронт ушёл, потом осень и школа начались, потом блокада, а потом в школе каникулы объявили, до конца блокады. Теперь Егорка большую часть времени проводил дома, с дедушкой. У мамы работы не стало, прачечная, где она работала, тоже закрылась на каникулы, до конца блокады, наверное. Но мама всё время где-то пропадала, или в очередях, отоваривая карточки, или на заготовке дров, или ещё где-то.

До того как дедушка к ним переехал, Егорка его и не знал, был когда-то давно в деревне в гостях, но ничего не помнил. А жаль, дедушка у него, оказывается, мировой. Он много всего знает и умеет. И всему учит своего внука, Егорку. Вот, только, ходит плохо, какой-то у него «мениск-зараза» повреждённый.

Дедушка хорошо знает историю и всякие там случаи про известных людей. Вот, например, Троцкого убили, за то, что он много лишнего болтал, анекдоты там, сплетни всякие про чужих людей всем подряд рассказывал. В Советском Союзе он надоел своей болтовнёй, так его просто мирно выгнали. Ну, а в кровожадной Америке зарубили сразу, за то, что язык у него, оказывается, слишком длинный был. А вот мальчик Гаврош погиб во времена Парижской коммуны потому, что шарф плохо и неаккуратно завязывал, простыл и умер. А царь Николашка был расстрелян за то, что врал всё время, никогда правду своим родителям не говорил, за это его большевики и расстреляли, не любят они обманщиков. А Мальчиш Кибальчиш на самом деле погиб от того, что старших не послушался, на фронт убежал, с буржуинами биться. Не посоветовался он с мамой как это лучше сделать, вот и погиб. Гайдар о том не написал только потому, что не хотел маленьких детей расстраивать, но восьмилетнему парню Егорке, пора уже знать, как там на самом деле было в этой истории. А француз Наполеон погиб под Москвой оттого, что читать не любил и русский язык не учил. Вот и не знал, что русская армия замышляет. А Кутузов-то знал, потому что читать любил и другими языками владел. Проведал всё про французов, узнал все их планы, потому и победили тогда.

Ещё у Егорки с дедушкой теперь есть секреты мужские. Например, у дедушки от хлеба, что мама по карточкам приносит – изжога, и он не может его есть. Приходится всё Егорке отдавать, только потихоньку, чтобы мама не видела, а то женщины не всё понимают про мужчин, и будет ругаться. Егорка не знал что такое изжога, но мужской секрет хранил, маме ни слова, а хлеб дедушкин съедал скрытно, чтобы мама не догадалась и не ругала дедушку. А когда Егорка спросил деда, что же он сам будет кушать вместо хлеба, тот ответил, что пожилым людям надо как можно меньше есть, чтобы не заболеть. Вот полководец Суворов, например, в кино вон какой старенький и сухонький, но бодренький и умненький был, и такие победы одерживал оттого, что почти не ел.

Чтобы стать знаменитым лётчиком, как Чкалов, или полководцем как Будённый надо много двигаться, они всегда так делали, вот успехов и добились. Например, маме помогать, чем больше, тем лучше. Мама же всё время или по делам бегает или домашними заботами занята. Ей надо помогать. Вот, к слову, канализация же замёрзла, значит, Егорка теперь будет ведёрки с помоями и отходами выносить, в середину двора следует выливать, все так делают. За ночь содержимое ведра подмерзало, потому что печка остывала, и к утру было очень холодно. Не беда, дедушка, хромая, пошёл по соседям, выпросил у кого-то банку солидола. Научил Егорку как смазывать тонким слоем солидола внутри отхожего ведра, после того как его освободить и прочистить снегом. Любое замёрзшее содержимое стало легко, как по маслу, вышвыриваться от небольшого удара по ведру сверху. Дедушка он такой, всё знает и умеет, всему Егорку научит.

Воды не стало в кране, водопровод замёрз - пустяки. Дедушка привязал к ручке трёхлитрового бидончика удобную лямку, чтобы надевать на шею. А к крышке бидона хитро приспособил крепкий прорезиненный крепёж, чтобы вода не проливалась. Егорка за день делал три или четыре ходки и воды даже хватало маме на небольшую стирку или помывку.

Дров не хватает - тоже решаемо. Сначала надо натаскать кирпичей с разрушенных зданий, обложить ими часть буржуйки, кирпичи тепло долго хранят, дольше остывают. Затем с чердака дома притащить брошенные там куски брезента и тряпки. Потом тщательно, вместе с дедушкой, заткнуть все, даже мельчайшие, дырки и трещинки в косяках и подоконниках, потом обклеить все стыки нарезанными полосками бумаги. Ещё дедушка и Егорка оббили старым одеялом входную дверь. Закрывалась теперь дверь с трудом, зато очень плотно, и дома стало теплее. Именно так, кстати, французов в 1812 году победили, русские знали, как жилища утеплять, а французы нет, перемёрзли все. Неудивительно, ведь Наполеон неучем был, все враги тогда от холода погибли.

Постепенно воду стало носить всё труднее, сам-то бидон донести плёвое дело, только шарф надо хорошо наматывать вокруг шеи, чтобы не заболеть как Гаврош. А вот дойти до проруби и зачерпнуть воду, а потом ещё и отойти от проруби стало очень сложно. Потому, что ведь никто не ходил с бидоном, которому дедушка настроил легко, но плотно закрывающуюся крышку. Все ходили с вёдрами, бочонками, лейками, тазами, много воды проливали, она очень быстро замерзала и уже к двадцать пятому декабря прорубь окружала большая и невозможно скользкая гора. Егорка хорошо помнил тот день, тогда им паёк хлебный увеличили, мама с фронта от папы письмо получила, а дедушка смастерил ему лыжи как у Чапая.

⸻ Скользко, говоришь, падают все? И ты никак не можешь? Сейчас Егорушка придумаем, что ни будь. – Дедушка почесал свою окладистую бороду, помолчал задумчиво и послал внука в кладовку, за детскими лыжами и папиными инструментами.

⸻ Придётся распилить, иначе никак, пилим? – Спросил дедушка. Егорке совсем не нравилось ходить на лыжах, зачем ему вообще их купили? И он легко согласился.

Дедушка распилил каждую лыжу на три части так, что в середине осталась только маленькая, под Егоркину ногу часть дощечки с лямкой и завязками для обуви.

⸻ Вот именно так Василий Иванович беляков бил зимой, давай молоток и гвоздики вон те, мелкие.

⸻ Какой Василий Иванович?

⸻ Ты что, Егорушка, кино не смотрел про Чапая?

⸻ Смотрел, но ведь там про лыжи ничего не было.

⸻ Ах, ну да, это же только первую серию пока сняли и показывали. Которую Фурманов написал. А ведь ещё про Чапая потом Анка-пулемётчица книжку написала, про то как Василий Иванович беляков зимой бил. ⸻ И дедушка стал аккуратно забивать гвоздики в оставшуюся часть лыж, под лямки и завязки.

⸻ А кино про это будет?

⸻ Обязательно, после войны обещали снять. Так вот, однажды зимой беляки за горой одной спрятались, а все подступы к ней водой облили, чтобы, значит, красноармейцы не смоги к ним подобраться. И так, и эдак пробовали, никак, гольный лёд, ни люди, ни лошади не могут горы одолеть. А беляки смотрят с горы и посмеиваются, мол, не победите нас. Но дело в том, что Василий Иванович в детстве по трудам в школе отличником был. Он усы свои подкрутил, подумал и велел красноармейцам дощечек напилить, в них небольшие гвоздики набить и завязочки к этим досточкам приладить. Так и сделали бойцы, ведь старших завсегда надо слушаться. Одели они потом эти дощечки с гвоздями себе на ноги, да коням своим боевым на подковы. Ну и враз ту гору одолели и беляков всех разбили. Чапаеву ещё за это потом товарищ Ленин орден вручил. Вот, Егорушка, и у тебя лыжи готовы, как у Чапая. Видишь, гвоздочки немного с другой стороны выглядывают, вот они-то своим остриём тебя и будут на льду держать. Попробуй надеть.

Потом дедушка ещё долго объяснял внуку, как ими пользоваться. Надевать их лишь перед самой горкой у проруби, подвязывать крепко, чтобы не развязались, показал как, порепетировали, понадевали перед дедушкиной кушеткой. Снимать, как только с горки той спустишься, иначе гвоздики загнутся и затупятся об камни и асфальт и лыжи будут уже не как у Чапая, да и неудобно просто ходить на таких лыжах по улице. Зато по льду – самая обувь.

В тот же день Егорка опробовал лыжи Чапая в деле, за водой пошёл. Поначалу непривычно было, и завязывать на морозе трудно и топать наверх в такой обуви неудобно. Зато ни разу не упал. Вверх – вниз, и готово, развязал, сунул под мышки и домой. На следующий день четыре раза за водой ходил, а на проруби даже чужим тётенькам помогал воды набрать. Через неделю, глядя на Егорку, ещё несколько человек обзавелись подобными лыжами. Но самые, конечно, удобные и надёжные были у Егорки, ведь их дедушка сделал, он человек начитанный, мастеровой и опытный в любом деле.

Жаль только, что умер он в марте, видимо совсем его, старенького проклятая изжога доканала. Тогда уже немного потеплело, начинало таять и Егорка свои лыжи Чапая спрятал в кладовке до следующей зимы.

В 2013 году к Егору Ивановичу приходили старшеклассники из соседней школы, прознали, что он ребёнком пережил всю блокаду в Ленинграде. Ребята готовили школьную выставку «Никто не забыт, ничто не забыто» к предстоящей семидесятой годовщине полного снятия Блокады. Просили что- нибудь, если осталось, с тех времён, для выставки. Егор Иванович дал им дощечки с гвоздиками и вязочками, вкратце рассказал их историю. Ребята забраковали подарок, нет, для выставки не подходит, что это за артефакт – ссохшиеся и деформированные дощечки с выцветшими тесёмками и ржавыми гвоздями. Не красиво и не интересно, экспонатом для выставки не пойдёт. Да и что тут героического – за водой сходить?

Есть ли ещё в стране крупный город с более влажным климатом, чем город на Неве? Середину города пересекает полноводная река со множеством притоков, протоков и каналов. С запада Финский залив с солёной Балтийской водой, с востока огромное, самое большое в Европе Ладожское пресноводное озеро. Зимой 1941-42годов, той смертельной для ленинградцев зимой, замёрзло всё.

Тогда небывалые даже для русской зимы морозы проморозили и вывели из строя почти всю систему водоснабжения города. Чтобы удержать её работоспособность требовалось, тратя много электроэнергии, постоянно гонять воду по всей системе, не давать ей встать, замёрзнуть. Обесточенный город не мог себе этого позволить. Большинство труб перестало функционировать. Люди огромного города, промёрзшие и смертельно голодные, были вынуждены тратить большие усилия на добычу и доставку воды до жилища. Живя среди множества водоёмов, буквально ходя по замёрзшей воде.

Не имея водопровода, город лишился канализации. Весной 1942 года помимо тысяч незахороненных трупов стали оттаивать нечистоты и мусор, накопившиеся в городе за зиму. Покрывавшие весь город. Их постепенно собрали вдоль проточных водоёмов и сбросили в воду. До сих пор медики спорят, почему в Ленинграде летом сорок второго года не вспыхнули массовые эпидемии. Все предпосылки для этого в ослабленном голодом, вынужденно загаженном и замусоренном городе имелись.

Пережившим ту смертельную зиму не страшна была уже никакая инфекция.

Больной и здоровый

Сергей Павлович ещё раз затянулся и бросил хабарик на нечищеную панель. Он был расстроен: на мясные талоны выдали куру. Ну что это за мясо – баловство, не до деликатесов ведь сейчас. Сын, Ванька, теперь будет кривиться, не любит он, видишь ли, куриный бульон, лучше бы учился, как следует, а не в харчах ковырялся. Жена, Светлана, опять будет нудить, что его, Сергея, не ценят, что он не может постоять за себя. Ох, глупая женщина, вчера бы её в кабинет к Попкову, чтобы послушала, угомонилась. Как почти весь их финотдел вызвали на ковёр к начальству. И распекали за из рук вон плохую работу, низкие показатели и упавшие прибыли. И в «займе победы» население не хочет участвовать, и билеты денежно-вещевой лотереи слабо распространяются, и за квартплату огромный долг у горожан вырос, и сплошная несознательность кругом. И в хвост, и в гриву, и по матушке их Попков склонял: «Товарищ Сталин и товарищ Жданов по ночам не спят, работают, за нас за всех думают, победу куют, а вы только баклуши бьёте, лоботрясы, мать вашу. Всех на фронт отправлю, раз не можете для страны прибыли извлечь из населения». Так и сказал – прибыль для страны из населения, понимай, как хочешь, страна для населения или население для страны. Работай, как угодно, а показатели поднимай.

Светлана сегодня будет опять донимать, что концертов стало совсем мало в городе, сходить некуда, что спектакли почти не ставят. Что играют плохо, музыканты фальшивят, актёры текст забывают и на сцене в голодные обмороки падают. Баба-дура, ты даже не знаешь, что такое трудиться, домохозяйка по жизни, всем бы твои проблемы. Да попробуй же сама сыграй, когда от недоедания уже ни мозги, ни пальцы у артистов не шевелятся. Вот и извлеки из такого населения прибыль, если они все только о жратве думают и мрут как мухи. Ох, тяжко.

Погода мерзопакостная, ветрина с Финского. Улицы нечищеные, совсем коммунальщики мышей не ловят, грязища кругом, мусор, нечистоты. Во что город превратили, всё загадили. Концерты, прибыли, да в этом бедламе быть бы живу, уж не до хорошего. На мясные талоны и то синюшную куру дают, а не мясо.

⸻ Серёнька, Алимкин, ты? – Какой-то доходяга лезет обниматься. Ой, да это же Андрей Шилов. Жив, курилка!

⸻ Андрей, привет. Ты же вроде, я слышал, на фронте был. – Сергей Павлович для приличия похлопал Шилова по спине и отстранился от объятий. Тоже мне брат ро´дный, всего-то бывший одноклассник, ещё не хватало лобызаться с ним.

⸻ Был, Серёня, да комиссовали. Осколков сказали много в тебе осталось, не годный, контузия опять же. Да ну, это мелочи, ты-то как, семья, дети, трудишься где, с портфелем я смотрю.

⸻ Да, в исполкоме я, на фронт не взяли, говорят здесь нужнее. В финотделе тружусь, вчера вот у Попкова опять был, на фронт просился, я ведь здоров абсолютно, но не пускает он меня, в тылу, говорит, ты рублём больше фашистов убьёшь.

⸻ Ну, что ж, тоже верно. Фронт, он средств требует. А семья как, детки есть?

⸻ Да, конечно, жену Светлана зовут, она в консерватории преподаёт, играет, сегодня вот на концерт в госпиталь вызвали. Сын отличник, в дружине сейчас в комсомольской трудится. А у тебя как, семья есть?

⸻ Есть, да в оккупации они. В отпуск жена и обе дочки поехали в Белоруссию, к родственникам, в июне, ну, а тут, сам понимаешь. Не знаю, что и думать, а на фронт, сказали, точно больше не возьмут. Дохлый я стал, больной совсем, и осколки и контузия и дистрофию признали. Фабрика наша стоит, работы нет. Ну, с божьей милостью выберемся, освободят Белоруссию, и сразу поеду, своих найду. Всё нормально будет, выкарабкаемся.

⸻ Эк ты, какой набожный стал, а в гимназии, помнится, на законе божьем карикатуры на боженьку рисовал, помнишь, похабник?

⸻ Помню, Серёжка, всё помню, и как ты на меня наябедничал тогда, тоже помню. Да ведь мы ж то дети были не разумные. А про бога, Серёж, так на фронте, знаешь, весь атеизм с тебя как-то сразу слетает. Иной раз только на вере и держался, чтобы духом не пасть, не дать слабину.

⸻ Да, конечно, тяжело там бывает. Жаль не пускает меня Попков, приходится здесь, крысой тыловой быть.

⸻ Ну, перестань, Серёня, фронт без тыла и дня не продержится. Здесь твоя передовая, здесь воюй, победа всё равно общая будет. Сейчас главное победить.

⸻ А куда мы денемся, с партией, с товарищем Сталиным, мы, разумеется, победим. И Белоруссию освободим, и семью твою. И Гитлера и Мусоли´на к стенке поставим, что понатворили, мерзавцы. А ты, Андрей, кстати, что это держишь, фотографируешь что ли?

⸻ Да, немного. Мне тут за орден денежку выдали, так я вот плёнку и фотобумагу купил. Поснимать хочу город, людей, после войны ведь интересно будет детям нашим, внукам. Как всё было, как тяжко победа давалась. Чтобы ценили потом мирные годы, на жизнь по всяким мелочам не сетовали. Время, оно, брат, удивительное явление, я даже стих написал недавно, вот слушай…

⸻ Ой, Андрей, давай потом, мне по службе надо спешить. Ты где, всё там же живёшь? Давай я к тебе завтра вечером приду?

⸻ Да, дорогой, давай, я завтра тебя жду. Лестницу помнишь нашу, где курили втихаря? Ну-ка, я тебя фоткну. Что совсем некогда? Ну, подожди чуть-чуть, и побежишь, стих-то короткий, тебе первому прочту, слушай:

⸻ А, Время, оно не в курантах,

Не в бое часов и не в стрелках.

В сердцах у блокад - фигурантов,

В минутных со смертию сделках.

И нет ни начала, ни края,

В желанье простом «просто жить».

Безвременье в судьбы впуская,

Хвататься за времени нить.

⸻ Здо´рово, Андрей, молодец, извини, побежал. Завтра жди, приду твой орден обмывать. Пока.

Сергей перекинул портфель в правую руку, сделал несколько шагов, остановился. Обернулся, посмотрел на медленно бредущего Андрея. Доходяга, дистрофик, с контузией, осколками, орденом, семьёй в оккупации. Жаль его, выживет ли, жива ли его семья, дочки в Белоруссии? А что, может и правда, плюнуть завтра на всё, да и зайти в гости с бутылочкой, вспомнить детство? Хотя, общие знакомые ведь говорили, что ненадёжный Шилов гражданин, года три назад даже привлекали его за что-то, политическое вроде. Потом отпустили, но дыма без огня не бывает, неблагонадёжный он субъект. Нет, лучше не связываться, ну его к лешему, а бутылочку на Майские приберечь. Фотографирует он, ага, вот это подозрительно, надо будет сообщить, кому следует, адрес он его помнит, пусть-ка проверят набожного орденоносца-стихоплёта.

И Сергей Павлович быстро зашагал уверенной походкой, всё дальше удаляясь от своего бывшего одноклассника. Больного и неблагонадёжного. И то подумать – дел невпроворот, некогда тут сюсюкаться с каждым. Квартальный отчёт на носу, жена скучает, сын охламон от рук отбился, ни работать, ни учиться не хочет, а вместо мяса на карточки куру дали. Кругом грязища, того и гляди ступишь на дерьмо какое.

Андрей Шилов улыбался, как здо´рово, что Серёжку Алимкина встретил. Молодец он, большим человеком стал, важные вопросы решает, людям помогает. Вообще день сегодня хороший, удачный. В лабазе, помимо хлеба, ещё макарон на карточки получил и даже сахар. Фотоплёнкой и бумагой запасся, уже и снимки по городу сделал. А главное – весна! Пережили зиму! Это маленькая, промежуточная, но тоже победа. Ещё дует зябкий чухонский ветер, ещё сугробы по пояс, но весна, пусть и робко пока, начинает вступать в свои права. Кое-где из-под утоптанного снега на нечищеных дорогах начинает проглядывать асфальт, и обозначаются поребрики панелей. Город оживает, выходит из комы, жизнь продолжается.

Завтра надо будет на Невский отправиться, до набережной, если сил хватит, Сенатскую, Зимний поснимать, Исакий. Всадника, говорят, досками укрыли, а в залах Эрмитажа только рамы висят, все полотна спрятали, спасают. Зенитные расчёты по всей Краснофлотско-Английской набережной. Ничего, всё образуется, победим, восстановим, краше прежнего всё засверкает.

Только бы они выжили! Как он любит их, как молится по ночам, чтобы они выжили! У Зиночки завтра День рождения, пять лет исполняется. Значит, завтра Андрей угостит соседских ребятишек сахарком, весь отдаст. Сто пятьдесят грамм песка им на двоих, да будет праздник, настоящий День рождения! Может, на круглой Земле этот сахарок дойдёт, сделав круг, и до его доченьки? Они должны выжить! Иначе, зачем тогда жить ему? Анютке тринадцать уже, школ там, под немцами, наверное, нет. Значит, Татьяна, его умница, нежная и терпеливая жена обязательно учит дочь всему, что сама знает. Они живы, живы, Андрей точно это знает, иначе и быть не может! Завтра сахарок детишкам, пусть празднуют.

Андрей устал, присел прямо на сугроб. Сейчас, сейчас, в ушах перестанет стучать, отдышится и дальше пойдёт, до дома совсем немного осталось. В парадной надо будет начинать прибираться, с соседями поговорить, кто остался, кто сможет, сообща. Сосуля с крыши висит опасная, набраться бы сил, может завтра получится до чердака подняться, попробовать сбить ледяную хамку. Надо вставать – дел невпроворот. Дойти до дома, подняться к себе на третий этаж, отдышаться, кипяточку хлебнуть, дуранды запарить на ужин, соседей обойти, агитировать на уборку. Потом плёнку проявить предыдущую, а может, и напечатать фотки сегодня сил хватит. А завтра на чердак, потом деток угостить, поздравить Зиночку хотя бы так. Вечером Серёжка придёт, надо будет хлебушка подсушить, оставить для гостя, если что и макарон сварим. Да, подъём, Андрюша!

Люди, Питер, родные – весна, жизнь!

У Андрея Шилова, вскоре после встречи с одноклассником, дома провели обыск, фотоаппарат и все плёнки изъяли. В сорок четвёртом, уже после полного снятия блокады Ленинграда, инвалид войны скончался из-за смещения осколка в области сердца. Из семьи Шиловых до Победы дожила только Зиночка, удочерённая сельчанами поляками в глухой полесской деревне. После войны Сергея Павловича Алимкина перевели в Москву, на повышение. Там он вскоре звание и золотую звезду героя соцтруда получил.

А, Время, оно не лечит,

Оно никудышный лекарь.

На ушко тихонько щебечет,

Что вовсе не друг человеку.

Время не штопает раны.

Сердце рубцуя, по-новой.

Оно оголяет изъяны.

Оно низвергает основы.

Что дошло до нас в память о Блокаде? Несколько десятков дневников, половина из которых написана уже после войны, и почти все они прошли сито цензуры и отредактированы. Пара-тройка сотен фотографий, половина из которых отражает официальную хронику, про то, как: «Все ленинградцы, в едином порыве, плечом к плечу, отстаивая свой город…». Ну и, конечно, громадный официозный эпос, состоящий из «худлитры и кина про войну», в ура-победобесном жанре.

В почти трёхмиллионном городе, где была довольно существенная прослойка обеспеченных и образованных граждан, в городе, где производились и продавались тысячи фотоаппаратов в год, действовали фотокружки в школах и Домах пионеров, проводились регулярные фотовыставки различного уровня и ранга, в культурной столице страны, где важнейшим искусством было объявлено кино, то есть видеоматериал, за два с половиной года блокады в Ленинграде было снято лишь несколько сотен фотографий? Всё?

В городе, блокированном врагом, стремительно теряющем своё население, с кучами трупов, поначалу просто сваленных на кладбищах, не успевавших захоронить всех погибших от голода и холода, в городе, где вся жизнь заключалась только в норме хлеба по карточке, где деньги почти перестали быть деньгами, а бриллианты менялись на кусочек хлеба или сахара, в парализованном, обстреливаемом, укутанном светомаскировкой, неотапливаемом, обесточенном, обезвоженном, а значит, и вынужденно загаженном, голодном, промёрзшем Ленинграде, населением, доведённым почти до каннибализма, делались многие тысячи фотоснимков. Где они?

  «Кина не будет», решили вожди. Фотоаппараты у населения реквизировались, снимки и фотоплёнка, за редким исключением, уничтожались. Найденные дневники шли под пресс цензуры и пропадали безвозвратно. Несколько лет после Блокады и войны, замалчивались количество жертв и все ужасы, перенесённые Ленинградом. Когда уже совсем скрывать стало невозможно, то стали преподносить это как зверства проклятых фашистов, которых все-таки одолел город Ленина, под руководством партии и премудрого вождя. Потом вождя забраковали и вычеркнули, спустя тридцать с лишним лет забраковали и партию, а город отмыли от имени Ленина.

Но многие документы времён Блокады до сих пор засекречены. Что можно сейчас скрывать? Уже не осталось в живых никого из тех, кто создавал и подписывал эти документы. Потомки не несут ответственности за действия предков, но они должны знать правду, чтобы делать выводы и не повторять их ошибки. Чего ещё ждать, столетнего юбилея, поздно не будет? Почему мы до сих пор не можем знать полной правды о Блокаде, какой бы она ни была?

Недостаток или искажение информации всегда порождают мифы. «Ананасы и эклеры Жданова» такой же миф, как и «Все ленинградцы, в едином порыве, плечом к плечу, под руководством…». Два противоположных полюса одного и того же. Оголодавший до предсмертной черты человек может от малейшего запаха пищи возбудиться до галлюцинаций, иногда галлюцинации бывают заразными и массовыми. Конечно, никто из партийно-хозяйственного руководства, никто из членов их семей не умер от голода, это правда. Но и роскошных пиров и балов у них тоже не было. Суровые реалии любого осаждённого города – элита всегда имеет лучшее обеспечение, чем основная масса осаждённых. Так было почти всегда и почти везде. Весь ужас и трагедия в том, что в блокадном Ленинграде, эта разница обозначала черту между жизнью и смертью. Весь ужас и трагедия в том, что элитой тогда были люди не самые лучшие и достойные, а самые приспособленные и нужные той уродливой социальной системе, что почему-то называлась развитым социализмом. Весь ужас и позор всем нам, в том, что мы и сейчас не имеем полной, а не только официально назначенной, информации о Блокаде. Время, оно не лечит, болезнь продолжается.

Послесловие

Писать о трагедии Блокады можно бесконечно, точную цифру жертв назвать невозможно, но она больше миллиона. И за каждой единицей этой, увы, неточной статистики стоит гибель человека, со своей судьбой, своей историей, своей трагедией.

Вам, ленинградцы, явившие миру ярчайшие образцы нравственной чистоты и человечности, безвестным и стойким героям, незаметно, мучительно и молча погибавшим на улицах и в промёрзших жилищах, вам, достигшим апогея духа и совести – Светлая Память.

Спасибо вам, за ваш величайший подвиг, ваш недосягаемый пример для всех нас. Простите за то, что мы, каждый из нас, до сих пор не изменили себя, страну и мир настолько, чтобы такие трагедии не повторились больше никогда.

© Виталий Семенов, 2019
Дата публикации: 04.05.2019 21:23:49
Просмотров: 1942

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.