Фобия. Глава 1.7. Военрук
Сергей Стукало
|
Форма: Роман
Жанр: Приключения Объём: 89529 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Светлой памяти человека, определившего для меня выбор профессии - моего военрука, подполковника ЛАТЫШЕВА Георгия Михайловича
Глава 1.7. Военрук Есть такая профессия... Таджикская ССР, г. Душанбе, 1975 год Конец сентября. Прежней выматывавшей душу жары уже нет, но и до первых дождей с их долгожданной прохладой ещё далеко. Лето в Таджикистане продолжается. На улице тридцать по Цельсию. С небольшим хвостиком тридцать. Для местного сухого климата — вполне удобоваримая температура. Занятия в школе ведутся в две смены. Заниматься в первую — относительно комфортно, но уже к полудню двухэтажное кирпичное здание прогревается насквозь, а перевалившее за зенит солнце заглядывает в окна и со всей южной дури бьёт по коротко стриженным мальчишеским затылкам. У стены, где до конца последнего урока ещё сохраняется жалкая тень, сидят девочки. Им, в их наглухо застёгнутых форменных платьях, совсем несладко. Но хуже всех второй смене. Она чувствует себя словно куличи в духовке. Памятуя о местной жаре, занимающийся в первую смену Серёга никогда не завтракает: к 12.00 ртутный столбик побежит вверх, и на полный желудок потянет в сон. Спать нельзя — так и всю жизнь проспишь, а цели перед собой он поставил серьёзные: ему хочется состояться. Где и как это произойдёт, пока непонятно, но то, что для этого надо знать гораздо больше, чем предлагает школьная программа, он в курсе. Учебники разочаровали — кажутся слишком общими, поверхностными, а ему хочется серьёзных знаний. Таких, из которых уже сегодня можно извлечь практическую пользу; хочется быть востребованным. Несколько лет назад он твёрдо решил, что дело, которому посвятит жизнь, непременно будет очень важным и ответственным. Важное и ответственное дело — это самостоятельность, адреналин и материальный достаток. Что из этого перечня важнее, Серёга ещё не решил, но интуиция подсказывает: каждое слагаемое обладает своими плюсами, и вряд ли какое-нибудь из них имеет полноценный самостоятельный смысл, позволяющий не считаться с остальными, пренебречь ими. Серёга знает, что в сложных делах мелочей не бывает. Отсюда вывод: выбирать будущую работу надо с умом — чтобы и самолюбие грела, и кормила. Последний момент для рано повзрослевшего мальчика особенно актуален — осознание того, как тяжёло даётся родителям то, что принято называть "материальным достатком", давит и не даёт покоя. Ощущать себя иждивенцем невыразимо стыдно. Одна мысль, что после школы ему ещё пять лет придётся сидеть на шее у родителей, ввергает в ужас. Останавливаясь перед зеркалом, он привычно окидывает взглядом свою вполне взрослую фигуру и, презрительно щурясь, озвучивает первое, что приходит на ум. На ум, как правило, приходит неприятное. Смысл сказанного от имеющихся вариаций не меняется. "Сволочь! — мысленно припечатывает мальчик самого себя. Упрямое отражение смотрит в ответ угрюмо, не отводя напряжённого взгляда. Не дождавшись от него раскаяния или хотя бы смущения, Серёга так же мысленно сплёвывает: — Сволочь и бездельник!". Он помнит, как семья почти год копила на цветной телевизор, а покупка маминого пальто по важным, и не очень важным причинам откладывалась долгих три года. И регулярно причиной этих отсрочек был он, его нужды и потребности. — Сволочь! — в очередной раз роняет он своему отражению. Отражение не возражает, оно лишь укоризненно щурится и кривится. Словно дразнится. Серёге на его гримасы плевать — пусть щурится, если больше крыть нечем. От размышлений на тему личной несвободы, материальных долгов, моральных обязательств и связанных с этими мыслями прикидок и вычислений, у Серёги кругом идёт голова. Сегодня от него зависит немногое. Почти ничего. Впрочем, он может минимизировать затраты, связанные с его персоной. Отказ от накопления материальных долгов, или даже простое снижение темпов этого накопления — это уже что-то, и, к недоумению родителей, он упрямо отказывается от обновок — одежды, обуви. Отказывается от развлечений и от лакомств. Никогда и ничего не просить — становится его пунктиком, персональной фобией. В подростковом возрасте собственные желания — величина абсолютная и, в силу этого, малоуправляемая. Но Серёга уже разобрался в механизме возникновения и функционирования собственных прихотей и поэтому вполне обоснованно решает, что для того, чтобы их обуздать, необходим предельно жёсткий подход. Крайние меры. Поначалу он пытается внушить себе, что попросив у кого-нибудь что-то или взяв предложенное просто так, без просьбы, непременно умрёт. Получается плохо. Здравый смысл таких фортелей и фантазий не приемлет. С чего это вдруг умирать, когда в хозяйстве прибыток? Тогда мальчик меняет первоначальную установку, сосредоточившись на том, что делать долги — это позор. А позор — он, всяко, хуже смерти. Получилось. Вскоре обуревавшие его желания сменились полнейшим равнодушием ко всему, что продолжало занимать умы сверстников. Сменились, если и не равнодушием, то его убедительнейшей демонстрацией. Со временем Серёге даже понравилось быть непрошибаемо невозмутимым там, где другие не могут сдержать эмоций. А вы как думали? Свои плюсы есть и у аскезы! Вскоре новообретённые табу преобразовались в стойкий рефлекс. С годами в них всё же появились отступления и исключения. Вроде того, что за других просить можно. За других просить даже благородно — потому как становишься должником не из-за собственных пустопорожних прихотей, а по поводу вполне серьёзных и не терпящих отлагательств проблем и нужд. Чужих нужд. Свои желания, теперь Серёга это знает точно, всегда могут посторониться и подождать. Понимание того, что можно принять помощь, когда интересы помогающего тебе человека совпадают с твоими, пришло к нему не сразу. Всевозможные послабления и лазейки появились много позже, поначалу всё было пугающе жёстко. Пугающе, потому что внезапных проявлений вызревающей Серёгиной фобии пугалась его мама. Пугалась до оторопи и едва сдерживаемых слёз. — …ведёт себя так, словно мы ему чужие или чем-то обидели… От всего отказывается, словно в монахи собрался… — жаловалась она отцу. — Нормальный парень! — не соглашался отец. — Ответственный! А что лишнего не просит — молодец! По учёбе у тебя к нему претензии есть?.. Нет?.. Тогда не нагнетай!!! Не получившая поддержки мама поджимала губы и уходила плакать на кухню. Самые стойкие фобии формируются в детстве. Потом, с возрастом, их невозможно преодолеть. Ну, или почти невозможно. Несмотря на принятые отступления, рефлекторно срабатывающий позыв — никогда и ни при каких обстоятельствах ничего не просить, даже у родителей или друзей — остался с Серёгой на всю жизнь. * * * В отличие от сверстников, Серёга не поддаётся беспочвенным, не подкреплённым расчётами иллюзиям. Он наблюдателен и умеет делать выводы из своих наблюдений, а потому понимает, что никогда не сможет сделать ничего такого, что можно будет трактовать как "возвращение сыновнего долга". "Сыновний долг…" Мальчик иронично фыркает. Он знает, что не существует сколь-либо значимого возмещения того, что делают для своих детей родители. Не бывает такого в реальной жизни. С приобретением материальной независимости человек обзаводится собственной семьёй и ему становится некогда. Работа, быт, воспитание детей отодвигают моральные и материальные аспекты долга перед родителями на потом — в область долгостроя, за черту каждодневной разъедающей мозг рутины, в которой проходит человеческая жизнь. Исключений из описанного жестоковыйного сюжета, с пугающей неотвратимостью повторяющегося на протяжении бесконечной вереницы поколений, не бывает. Во всяком случае, Серёга о таких исключениях не знает. Зато знает, что многого добиваются лишь последовательные и упорные, те, кто никогда не отказывается от поставленных перед собой целей. Знает, что чуть ли не самое ценное в ряду этих качеств — умение ждать, помноженное на способность делать это сколь угодно долго. До результата. * * * До собственной материальной самостоятельности, напрямую связанной с приобретением хорошо оплачиваемой профессии, Серёге ещё далеко, и поэтому он, собрав волю в кулак и набравшись терпения, просто учится. Учится в школе, дома, на отдыхе, в транспорте — везде, где выдаётся свободная минута для чтения. На его письменном столе теснятся учебники, энциклопедии, справочники, словари и просто книги. Горы книг. Терриконы. Времени на приобретение всё большего количества знаний и овладение всё большим числом навыков хронически не хватает, и в восьмом классе мальчик, принятый в порядке исключения сразу на четвёртый курс местной художки, решает, что спать по восемь часов в сутки — непозволительная роскошь. С тех пор он оставляет на сон не более пяти часов. Решение оказалось удачным. Теперь он более основательно подходит как к усложнившимся школьным заданиям, так и к довольно напряжённой программе вечернего отделения художественного училища. В круговерти дневных и вечерних занятий ему по-прежнему удаётся выкраивать время на самообразование. Насилуемый хроническими недосыпами и чрезмерными нагрузками организм периодически взбрыкивает, и тогда его хозяин спит сутки напролёт. Не добудишься. * * * Теория без практики — груда бесполезных знаний. В выходные дни отоспавшийся и набравшийся сил Серёга занимается в школьном радиокружке. Он и дома тоже постоянно что-нибудь мастерит... Именно с практикой связана самая сильная эмоция последних лет — заработавший после долгих доводок усилитель, собранный на старых, почти потерявших эмиссию лампах. Усилитель шипел, словно рассерженная змея, но работал. Восторг был неописуемый! И в самом деле, разве это не чудо, когда собранное твоими руками "железо" оживает и делает первый вдох? Год спустя ни отремонтированные телевизоры, ни реанимированные радиоприёмники, ни собственноручно собранная радиостанция — прежних, бьющих через край эмоций уже не вызывали. Удовольствие от процесса осталось, но ощущение чуда из него ушло. Или оно просто притупилось?.. Впрочем, кто его знает? Человек способен привыкнуть даже к собственноручно сотворённым чудесам. Кстати, о железе. Помните анекдот: "Радиостанция на лампах или на транзисторах? — На бронебазе!!!" Это к тому, что радиокружком руководит низкорослый аккуратный подполковник. Школьный военрук. Звать военрука Георгием Михайловичем. Он ветеран и орденоносец. Сразу же после войны его, молодого сержанта-фронтовика, направили по комсомольской путёвке в училище связи. Окончив училище и сменив добрую дюжину захолустных гарнизонов, он потом долго служил на Центральном Командном Пункте ПВО Страны. Служил, как и все в те времена, добросовестно. При нём Русты до Красной площади не долетали. А если и долетали, то, как Пауэрс, — в наручниках. Свидетельством тому одна из "Красных звёздочек" на груди Георгия Михайловича. Такие ордена просто так в мирное время не дают. Только за дело. * * * Ордена… Год назад Серёге попал в руки Справочник по орденам и медалям СССР. Справочники… Серёга обожает этот вид литературы за конкретику и плотность представленной на страничках информации. Справочники — её самый надёжный и удобный источник. Справочник по орденам и медалям он проштудировал с особым тщанием. Несколько раз. Пока прочитанное не осело в памяти основательно и прочно. Затем, по стенду в кабинете Начальной военной подготовки, вызубрил различия в морских, воздушных и сухопутных воинских званиях. Теперь ему достаточно беглого взгляда, чтобы определить приблизительное место службы военного человека и выделить, в общей пестроте красующихся на его груди орденских колодок те, которые имеют самый высокий статус и могут многое рассказать об их владельце. Серёга знает, что наибольший вес — у боевых орденов и таких же медалей. У Георгия Михайловича — пять орденов и добрая дюжина боевых медалей. Жаль только, что о своих подвигах он не рассказывает. Отмалчивается. Даже если просят. * * * Стараниями военрука над радиокружком шефствует расположенный неподалёку "Почтовый ящик". Благодаря этому шефству любая заявка мальчишек на радиодетали выполняется в течение суток. Такое положение дел — рай для начинающих радиолюбителей. Благодаря этому раю уже через год занятий подопечные Георгия Михайловича свободно читают самые сложные принципиальные схемы и привычно собирают устройства, требующие изрядной квалификации от того, кто реализовывает их "во плоти" — в железе и в его электронной начинке. Спасибо "Почтовому ящику"! Странное название для военного производства, не находите?.. К тому же ни посылочных ящиков, ни прочих почтовых аксессуаров завод не выпускает. Откуда тогда такое название? Разве что для секретности?.. Наверное, для неё. На деле за не совсем понятным для мальчишек названием скрывается современное оборонное предприятие, выпускающее системы наведения ракетной техники. Об этой важной военной тайне знает не только Серёга, но и весь город, но почему-то не знают американские шпионы. Похоже, что это незнание их сильно расстраивает. Иначе, отчего на днях в окрестностях "Почтового ящика" задержан военный атташе американского посольства? Заметим, что в самом Душанбе нет иностранных посольств, не наблюдается и американского консульства. Да и само посольство США в Среднюю Азию не переехало, а по-прежнему пребывает там, где ему и положено — в Москве. — Где Москва, а где тот Душанбе? — прокомментировал случившиеся события Серёгин отец, и, иронично хмыкнув, пояснил: — Курица не птица, Душанбе — не столица. От нас до столицы — две монтировки по карте! Ох, заплутал американский шпион, заплутал… Георгий Михайлович, посещавший завод с очередной заявкой на радиодетали, оказался свидетелем его задержания. В качестве понятого он присутствовал при обыске невезучего американца, и даже расписался в составленном бдительными органами протоколе под длинным списком изъятых у атташе разведывательных причиндалов. По словам военрука, задержанный атташе был не на шутку расстроен. Ещё бы! Серёга попытался представить перечень шпионских приблуд, которые отобрали у американца, и решил, что тому и в самом деле есть от чего расстраиваться. Наверняка у них там, на загнивающем Западе, жуткая бюрократия и прочая материальная ответственность. Теперь особисты, к гадалке не ходить, ухватят атташе покрепче за его дипломатическую неприкосновенность, да и вышлют к чертям собачьим! И придётся бедолаге, томясь в застенках родного ЦРУ, день и ночь строчить объяснительные про то, что с ним "фром раша" приключилось. Не один кубометр бумаги изведёт, пока прощёлканное барахло спишут! Хорошо, если оформят инспекторское свидетельство "По факту приключившихся боевых потерь". А если нет? Опустят тогда страдальца по-полной, высчитывая из зарплаты, пока не возместит!.. О сложностях процедуры списания материальных ценностей мальчик знает не понаслышке: его отец работает начальником метеостанции. В отечественном Гидромете списание пришедшего в негодность имущества и оборудования — серьёзнейшая головная боль. Когда отец занят списанием, он становится злой как чёрт, и в это время к нему лучше не подходить. Да… Не повезло атташе. Особенно, если он женат. При таком раскладе американцу вообще труба — за денежные вычеты супруга ему всю плешь проест!!! А нехрен попадаться! Серёга чешет в затылке и прикидывает: у ЦРУшника, наверняка, изъяли неплохой фотоаппарат. И, скорее всего, таких фотоаппаратов у него было несколько — со сменными объективами, набором светофильтров и прочими приблудами. Что-нибудь из серии "Nicon" или даже "Practica" с просветлённой оптикой. Всем известно, что без хорошего фотоаппарата в шпионском деле никак! Подаренную на одиннадцатилетие "Смену-7" мальчик давно перерос, но просить у родителей более серьёзную модель нельзя. Просить — стыдно. Любые собственные просьбы для него — "харам". Так местные называют жители всё запретное, недопустимое. Да и грех Серёге жаловаться: у большинства сверстников нет даже простенькой "Смены", больше напоминающей помесь мыльницы и консервной банки, чем приличный аппарат, которым можно похвастаться перед друзьями. "Вот бы и мне такой фотоаппарат, как у шпионов. Чтобы и оптика приличная, и возможностей побольше…" — ударяется Серёга в характерные для его возраста фантазии. Он представляет, что выследил недотёпу-американца раньше контрразведчиков, и знает, где у того оборудован тайник. На месте атташе — он никогда и ничего не хранил бы в тайнике. Глупо самому создавать себе проблемы, ведь, если верить книгам и фильмам "про разведчиков", именно тайник и находящееся в нём барахло является главной уликой в разбирательствах с пойманным агентом. Но, почему-то, без тайника и спрятанного в нём фотоаппарата — в шпионском деле не обходится. Мальчику грезится, что допрашиваемый контрразведкой ЦРУшник упрямо отмалчивается, а он в это время потрошит содержимое его тайника. Безнаказанно потрошит, потому что американцу, с его дипломатическим паспортом, нет смысла "колоться" и "сдавать" местонахождение остального компромата. Его и без этого признания отпустят. * * * Рассказ о задержании американского шпиона взволновал впечатлительных мальчишек. Судя по азартно горящим глазам, каждый из них успел представить себя на месте военрука, а кое-кто и на месте оперативников. Серёга более оригинален. Он вообразил себя на месте шпиона. Порождённая собственной фантазией картинка бодрит — столько в этой профессии адреналина!!! Ход его мыслей не случаен — он уже осознал привлекательность сильных эмоций. Вроде той, когда стоишь на краю пропасти или когда заработал первый собственноручно собранный усилитель. Эмоции — они как наркотик, и "подсевшему на адреналин" мальчику начинает их не хватать. Размышления о своём отношении к адреналиновым всплескам наталкивают Серёгу на неожиданную мысль: — А где у нас учат на разведчиков? — спрашивает он военрука. — На разведчиков?.. — изумляется Георгий Михайлович. — В Москве. В Академии Советской Армии… — с пару мгновений он смотрит на Серёгу растерянно, но затем его взгляд становится острым и пристальным, словно он давно ждал этого вопроса. — Да ты у нас никак в шпионы собрался?! — иронично щурится он. — Не выйдет, молодой человек! Медкомиссия не пропустит! У тебя рука дважды сломана, а это — приговор!.. — и военрук вздыхает. — И… поверь, мальчик, сладкая жизнь у шпионов только в книжках. На деле это — тяжёлая и нервная работа. Очень тяжёлая… Не приведи Господь работать такую работу!.. Шпионы, кстати, плохо кончают. И случается это с ними куда чаще, чем с закоренелыми импотентами! Знаешь что, иди-ка ты, брат, в связисты! В инженерное! Со следующего года в Киевском училище начинают готовить инженеров космической связи. Чем не профессия? А в разведчиков пусть играют те, кто по складу ума в инженеры не вышел! — Я подумаю… — растерян сбившийся с мысли Серёга. — А там… В инженерном… На переломы смотреть не станут? — Не станут, если сам болтать не будешь. Им там мозги нужны, а не физические кондиции. Всё равно, больше чем на одну службу ещё никому здоровья не хватило. Любой, кто воевал, подтвердит, что средние мозги защищают от шальной пули куда лучше отменного здоровья. Но физическую подготовленность при поступлении всё равно проверят. Если что не так — никакие знания не спасут! — Я подумаю… — куда увереннее обещает Серёга. Он щурится и молчит. Наверняка что-то прикидывает. И, похоже, результаты собственных прикидок нравятся ему всё больше и больше. — Непременно подумаю!!! — улыбается он. Основательность и предусмотрительность — ещё никого не подводили. Перед тем, как принять столь судьбоносное решение, как выбор будущей профессии, и в самом деле полезно взвесить все "за" и "против" и побольше узнать о её особенностях. Сделать это — разумно и дальновидно, и Серёга решает присмотреться к военруку повнимательнее. Дома, стоя перед зеркалом, он представляет себя в надвинутой на лоб военной фуражке и впервые за много лет не обзывает собственное бесстыже таращащееся отражение "нахлебником" и "сволочью". Нарисованная воображением картинка ему даже понравилась. — А что? — улыбается он и подмигивает. — В этом что-то есть! Прячущееся в глуби зеркала отражение вздыхает, соглашаясь, пожимает плечами и подмигивает в ответ. * * * Поступление в военное училище, готовящее для Вооружённых Сил страны техническую элиту, — и в самом деле идеальное решение Серёгиных фобий. Он знает, что офицеры хорошо зарабатывают, и у них не бывает жилищных проблем. То, что каждое поколение офицеров неизбежно попадает на войну, его не пугает. Военрук прав — выбор профессии от шальной пули не защищает. Да и кто сказал, что встретить врага на поле боя с оружием в руках опаснее, чем безоружным на пороге собственного дома? Войны уже давно не приходят на отдельно взятую передовую или в стоящую на отшибе казарму. В военное столкновение вовлекается не какой-то отдельный социальный слой или изолированная каста профессионалов — воюют страны. С другой стороны, тот же Георгий Михайлович — всю Отечественную прошёл, и ничего — уцелел. Не совсем, конечно: две красных нашивки за тяжёлые ранения тому свидетельством. Одна из них, наверняка, связана с красующейся на лице отметиной — перечеркивающим лоб давно зажившим вертикальным рубцом. Похоже, это из-за него подполковник Латышев носит фуражку так, чтобы козырёк был надвинут на самые брови. Мальчишки в курсе, что этот шрам — память о службе Георгия Михайловича в полковой разведке, оставленная ударом немецкой сапёрной лопатки. Большего военрук не рассказывал. Он не любит вспоминать о войне, и потому мало кто знает, что их преподаватель оттрубил от звонка до звонка на Ржевском направлении. Но было бы несправедливым предать забвению этот его страшный стаж и тяжёлое ранение, полученное во время Ржевско-Сычёвской операции. Со стороны тех, кто продолжает жить — это преступление перед совестью и крайнее проявление самой чёрной неблагодарности. Но фактов не изменить — большинство ветеранов так и ушли безвестными. И уже никто и никогда их не вспомнит, не узнает об их подвигах. Для дня сегодняшнего, для нового, вступившего во взрослую жизнь поколения — их жизней, их самоотверженности и подвижничества словно бы и не было. Мы давно живём, забывая и предавая пережитое. Забывая обиды и горе, причинённые нам и нашим близким — друзьям, родителям, дедам, пращурам. Забывая принесённые ими жертвы. Мы к такому привыкли. Мы — "иваны, не помнящие родства". Именно так называются те, у кого смерть отбирает не только близких, но и саму память о них. Считающиеся "хорошим тоном" восторги о том, каким скромным был тот или иной яркий, незаурядный человек, — главная причина того, что завтра о нём никто не вспомнит. Никто и никогда. Он канет в небытие и следов от него не останется. У слова "небытие" жуткая этимология — "не бытие". Именно это "не бытие" — главная причина того, что мы живем, словно в первый и одновременно в последний раз. На ощупь. Нелепо и бездарно. Не дорожа друг другом. Только поэтому становятся возможными невиданная жестокость власти и уничтожение собственного народа в лагерях. Становятся возможными оплаченные западными разведками саморазрушительные революции и самоубийственные гражданские войны. "После нас хоть трава не расти!" — ликует по этому поводу среднестатистический Иванушка-дурачок. И не важно кто он — пацифист-всепрощенец, "борец за права" очередных ополоумевших меньшинств или тривиальный дурак. Важен результат — она не растёт, эта трава. А чего ей расти? Пепелища на месте сожжённых душ — не плодоносят. Правду о Ржеве скажут только тогда, когда умрут все, кто здесь командовал. Ветеран боёв за Ржев в частной беседе 1941-1943 гг, Ржев, стратегическая обстановка Бои под Ржевом не прекращались с августа 1941 по март 1943 года. Вермахту, молниеносно разбившему армии доброй половины европейских государств, никак не удавалось развить оперативного успеха на Московском направлении. Наступление захлебнулось, увязнув в тяжёлых боях местного значения. Блицкриг провалился, и прагматичные боши тут же сменили тактические приёмы, перейдя к обороне и сосредоточившись на методичном уничтожении ресурсов противостоящего противника, изматывая его в заведомо самоубийственных контратаках хорошо подготовленных позиций. Немецкие войска были остановлены, но до перелома в ходе войны было ещё далеко. На Ржевском плацдарме Вермахт создал мощную, глубоко эшелонированную оборону, местами её глубина достигала 80-100 километров. Здесь было сосредоточено две трети нацеленных на Москву немецких дивизий группы армий "Центр". Полтора года они в труху перемалывали армии Западного и Калининского фронтов. Выстроенные Жуковым и Коневым планы прорыва немецкой обороны проваливались раз за разом. Провалилась и одна из самых крупных в истории войны Ржевско-Сычевская наступательная операция[1] (также известная как "Ржевская мясорубка", в ходе которой 21 августа 1942 года войсками 30-й армии была освобождена не имевшая никакого оперативного или тактического значения деревня Полунино. В справочной и исторической литературе эту операцию называют "стратегической", между тем, единственный её результат, отвечающий этому определению, — это цифры потерь. В канун операции, 28 июля 1942 года, нарком обороны И.В.Сталин подписал приказ №227, ставший одним из важнейших и жесточайших документов войны. В приказе говорилось: "Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно явиться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования". Следуя букве этого приказа, участвовавшие в операции войска непрерывно наступали, но даже ценой чудовищных потерь им не удалось продвинуться дальше северо-восточной окраины Ржева (за четверо суток кровопролитных боёв, по состоянию на 3 августа, части Калининского фронта продвинулись лишь на 350 м). Губительный огонь по наступающим войскам вёлся из самого города, из каждого окопа и укрытия, многочисленных ДОТов [2], с временных артиллерийских позиций. Немецкие автоматчики и снайперы использовали для обороны любое сколь-либо пригодное укрытие. Они прятались даже в печках, уцелевших на месте сожжённых домов. Калёный кирпич домашних печек, наскоро переоборудованных в некие подобия ДОТов, защищал от пуль и осколков не хуже танковой брони. Немецкая авиация непрерывно бомбила увязшие в распутице наступавшие дивизии. По данным архива Министерства обороны общие потери двух фронтов за неполный месяц боевых действий составили 193383 человека[3]. Только во время штурма печально известной "высоты 200", погибло 8805 человек. Ежедневные атаки на высоту поддерживали от 4 до 15 танков. Как правило, к концу дня все они оказывались сожжены. События свидетельствуют: в этот период войны решения советских полководцев не были ни продуманными, ни подготовленными, ни скоординированными. А всё потому, что на московском направлении Верховный Главнокомандующий ставил задачи предельно жёстко и не менее жёстко требовал их выполнения, хотя и ресурс исполнителям выделял почти неограниченный. Неограниченный, если не брать в расчёт, что время — это тоже ресурс. Времени Главковерх не давал. Он не мог дать то, чего у него не было. Ему, из его кремлёвского кабинета, ситуация и слагавшие её нюансы виделись куда полнее и лучше, чем нам, из нашего не помнящего своих героев будущего, привыкшего к вынесению безответственных оценок и конъюнктурных суждений. Командовавшие фронтами Жуков и Конев понимали сложившуюся ситуацию не хуже Главковерха, и поэтому давили. Давили, не рассуждая и не считаясь с потерями. Количеством. Больше им давить было нечем. Такое вот стечение обстоятельств. Именно из-за этого рокового стечения боевые действия в районе Ржева характеризуются как самые кровопролитные за всю историю человечества. В местных лесах несколько раз погибла 29 Армия Западного фронта, а сам город был превращён в лунный пейзаж. От его сорокатысячного населения в живых осталось лишь 248 человек. В сентябре 1942 года войска вели ожесточенные уличные бои уже в северных кварталах города. О степени ожесточенности боёв говорит тот факт, что в разгар Сталинградской битвы немецкое командование вынуждено было перебросить 12 резервных дивизий не под Сталинград, а под Ржев. Город немцы удержали. "Освободить" его руины войска Западного и Калининского фронтов смогли лишь 3 марта 1943 года. На тот момент совокупные потери советских войск под Ржевом превысили два миллиона, а это вдвое больше, чем в Сталинградской битве. Гордиться, сами понимаете, нечем, и поэтому боевые действия под Ржевом ещё и самые замалчиваемые. Не афишируется даже то, что именно здесь, на правом берегу Волги, в районе Погорелого Городища, с 7 по 10 августа 1942 года произошло первое в истории войн масштабное встречное танковое сражение. Причём, произошло оно на год раньше Прохоровского. От Западного фронта в нём участвовало 800 танков, с немецкой стороны — 700. А во время осенне-зимней кампании (операция "Марс" только с советской стороны было задействовано 3300 танков. Но применение больших танковых групп под Ржевом до сих пор остаётся малоизвестным. Полоса неудач и столь дорогая цена победы советских войск — это урок, и власть его, в конце концов, усвоила. Она не была глупа и умела делать выводы из собственных ошибок. Военные учились даже в ходе войны. В июле 1943 года, уже после ликвидации созданного немцами Ржевско-Вяземского плацдарма, специально для изучения уцелевших оборонительных позиций Вермахта, в районы Гжатска и Вязьмы, выезжала группа преподавателей Военной академии имени М.Фрунзе. А сразу после окончания войны большая группа переживших Ржевскую эпопею солдат и сержантов, ветеранов, имевших немалый боевой опыт, была целевым порядком направлена на учёбу в военные училища. Средства на масштабное формирование квалифицированного офицерского корпуса у той, дотла разорённой, едва пережившей войну страны нашлись. Их не нашлось много позже — у постперестроечной российской и украинской администраций, закрывших, по настоянию западных советников, десятки военных училищ, готовивших лучшую в мире военную элиту. Июль 1941 года, Ржев На войну Жорка попал, сбежав из дома. Заполняя военкоматовскую форму, отпечатанную на дешёвой довоенной бумаге, на которой местная типография в мирное время тиражировала накладные Ржевского Райпотребсоюза, он приписал себе полтора недостающих года. Ознакомившись с заполненным Жоркой бланком, военком в задумчивости потёр украшенную коллоидным рубцом щёку и скептически хмыкнул. Но затем, взглянув на щуплую фигуру добровольца, застывшего перед ним испуганным столбиком, что-то там для себя решил и ничего — расписался. Четыре года назад теперешний военком воевал в составе сводной интербригады в горах Пиренейского полуострова. Во время одного из боёв он чудом выбрался из подожжённого немцами Т-26, и с тех пор безоговорочно верил в судьбу и в чудеса. Впрочем, эта вера не мешала его убеждённости в том, что чудесами и прочими судьбоносными вопросами и явлениями надо заниматься самому, своими руками. Люди, в которых уживаются столь противоречивые убеждения и взгляды — они особенные. Настоящие. — Подожди, пацан! — военком жестом остановил уже схватившего предписание Жорку и, сунув руку в карман широченных галифе, выудил оттуда завёрнутую в белое с красным "Барбариску". — Держи!.. На удачу!.. Потом съешь. При случае. Когда совсем туго придётся, — улыбнулся он и совершенно неубедительно пояснил. — Знаешь, сладкое поднимает настроение! — Спасибо!.. — удивился Жорка. Удивился не конфете, а тому, что сбежать на войну, оказывается, не так уж и страшно. "Всё будет хорошо!" — решил он и улыбнулся. С облегчением. Светло и счастливо. Словно выиграл в лотерею или сдал сложный экзамен. Ему понравилось как прозвучало сказанное военкомом: "На удачу!" Не будем иронизировать. Человеческая жизнь и в самом деле устроена как лотерея или как ежедневно сдаваемый экзамен: никогда не знаешь — выиграешь ли, ответишь ли, или продуешься вчистую. А всё потому, что даже очень трудолюбивому и предельно предусмотрительному человеку, нипочём не прожить без простенькой, хотя бы изредка улыбающейся ему удачи. Удача… Покладистость военкома и собственный дурацкий поступок спасли Жоркину жизнь. От его родного дома на тихой окраине Ржева война оставила глубокую воронку, на дне которой потом долгие годы собиралась зловещая коричневая лужа. Где-то там, в этой ржавой воде, вместе с родителями и сестрёнкой-пятиклассницей, мог остаться и сам Жорка. Он мог остаться в воронке, но попал на Калининский фронт, полтора года топтавшийся в нескольких десятках километров от его дома. Война лишила Жорку семьи и дома, в котором он вырос, но сохранила ему жизнь. Он ей чем-то понравился, и она стала его профессией. Июнь 1942 года. Калининский фронт Янс Капелюшный — фартовый одесский вор и, по совместительству, брачный аферист. В разведку Янс попал после штрафбата как "искупивший кровью", а в штрафбат — как эту самую кровь проливший. Очередная "жена", пышнотелая местечковая "мадам Грицацуева", спалила Капелюшного на рывке [4]. Вцепилась, дура такая, в брючной ремень, словно голодная сколопендра, и заголосила. Да так, что хоть мёртвых выноси. Ошалев от явленного ему посреди одесской ночи акустического великолепия, Янс не совладал с нервами и шарахнул несогласную со статусом соломенной вдовы супружницу бронзовым подсвешником. Что под руку подвернулось, тем и шарахнул. От души, хотя и сдуру. Так маханул, что по этому, совершенно им не запланированному, а потому досадному случаю овдовел досрочно. "Мокрого дела" Одесское УГРО Янсу не простило. Выследило и арестовало. Если бы не война, полировать Капелюшному нары собственными тощими боками аж до августа пятьдесят третьего. Но, видимо, не судьба. Наслушавшись рассказов бывалых лагерников о раздавленных деревьями, обморозившихся и замёрзших зеках, а потом и сам с трудом пережив одну из осатанелых мурманских зим, Янс решил эту самую судьбу больше не испытывать и записался добровольцем в штрафбат. В первую же партию. Путёвка в штрафбат показалась ему более выигрышной лотереей, чем заполярный лесоповал во вступившей в войну стране. Есть люди, которым везёт. Везёт, хотя они с завидным постоянством вляпываются в неприятные ситуации, в которых любой нормальный человек отчаялся бы и полез в петлю. А этим — хоть бы что. Как с гуся вода. Янс был из таких, из везунчиков. Героем он, при всей безбашенности поступков, не был, — скорее удачливым авантюристом. "Фартовый фраер", — говорили о Янсе блатные. Ошибиться они не могли, и, каждый раз, ввязываясь в новую авантюру, он очень рассчитывал на этот свой фарт, на везение. Янс испытывал страсть к импровизации, к театральным эффектам, к тому же, как и любой уважающий себя одессит, он не любил зиму. В штрафбате Янс и в самом деле не задержался. В первом же бою его ранило в филейную часть. Ранило не улепётывавшего от немецкого огня, а лежавшего лицом к противнику в свежей миномётной воронке. В воронке кисло и мерзко пахло только что сдетонировавшей взрывчаткой, но она вполне укрывала от пуль и осколков. Янс пережидал в ней невыносимо длинную пулемётную очередь, педантично выкашивавшую цепи штрафников, с осатанелым отчаянием штурмовавших очередную ржевскую высотку. Причина нелепого ранения была до обидности неромантичной — рикошет. Но это никак не умаляло свершившегося факта — искупил! Нашлись и свидетели, подтвердившие, что раненый Янс рядов штрафников не покинул, мало того — оказался среди тех, кто первым ворвался в немецкие окопы. Уж там-то он покуражился… Янс не любил зиму, но тех, кто пытался его убить, он не любил ещё больше. Он их ненавидел. Самозабвенно. До беспамятства. Штрафника Янса Капелюшного, остервенело колотившего прикладом уже давно мёртвого немца, оттащили от обезображенного трупа силком. Мертвенно-бледный, с выпученными, налитыми кровью глазами, Капелюшный был страшен. Придя в себя, Янс вернулся к убитому немцу и с деловитым спокойствием выпотрошил его карманы. На войне, как на войне. Зря что ли он в атаку бегал? * * * Если народонаселение Российской державы подвергнуть тотальной проверке на предмет "облико морале", эдакому "страшному суду" в миниатюре, то окажется, что девиза "Вор не работает, вор — ворует!" придерживаются очень и очень многие вполне приличные люди. Внешне приличные. Несуны всех мастей, казнокрады, взяточники и устроители лохотронов — все они из этого легиона. Человеческая зависть — главный движитель их пороков и первопричина порочных деяний — явление крайне живучее и повсеместное. Зависть можно классифицировать как одну из самых массовых и распространённых человеческих фобий. Как и всякая уважающая себя фобия, она иррациональна, неконструктивна и практически непреодолима. Её проявления устойчивы и предсказуемы, а потому завистливым человеком очень легко управлять. Любой завистник — потенциальная жертва стороннего манипулирования. Впрочем, для того чтобы натворить глупостей, охваченному завистью человеку никакого кукловода не надо. Зависть самодостаточна и, как системообразующая константа, сама себе кукловод. Все люди — разные, но последовательных, убеждённых альтруистов и нестяжателей среди них не так уж и много. Индивидуумы, смысл существования которых, безо всяких затей и изысков, сводится к примитивному потребительству, даже в те, пронизанные духом коллективизма времена, встречались гораздо чаще, чем это принято думать. * * * Янс вырос вором, и понятия, связанные с этим определением, были для него органичными составляющими внутреннего "я", его сутью. Он ненавидел тех, кто умел делать то, на что он сам был не способен, и завидовал тем, кто имел приглянувшуюся ему вещь. Бытие определяет сознание, а сформировавшееся сознание — определяет поступки. Уже через неделю после перевода из штрафбата в линейную часть Янс "влетел". На больший срок его не хватило. Одессита, полезшего в чей-то оставленный без присмотра вещмешок, поймали "на горячем" с чужим серебряным портсигаром в руках. Поймали, и от души поколотили. Впрок оно не пошло. Через три дня оклемавшийся Янс приметил, как служивший в соседнем взводе Жорка бережно прячет на самое дно своего тощего сидора что-то небольшое, не больше напёрстка, завернув это "что-то" в носовой платок и упрятав завёрнутое в расшитый синими незабудками кисет. Обычное, казалось бы, для солдата дело — навёл порядок, вытряхнул крошки и мусор и, укладывая на место свои немудрёные фронтовые пожитки на место, спрятал среди них что-то дорогое. Дорогое ему лично. "Золото! — решил Янс. — Что ещё может прятать в кисете некурящий мальчишка? Только золото! Или из дома прихватил, или во время боёв намародёрил!" В одну из пасмурных ночей, улучив момент, когда Жоркин взвод дежурил на позиции, Янс прокрался в их пустовавший блиндаж, зажёг заранее примеченную керосиновую лампу и полез в Жоркин "сидор". Изъять приглянувшееся сокровище безнаказанно не получилось. Фарт изменил Янсу и в этот раз. Подмораживало. За полчаса до описываемых событий продрогший взводный послал Жорку на полевую кухню за термосом с горячим чаем и за сухарями, а тот по пути заглянул в расположение. Что-то ему там, в расположении, понадобилось. Поначалу он даже не понял, чем это там таким непонятным занят Янс. А, поняв, никак не мог поверить, что тот копается именно в его вещах. — Ты чего там? — спросил он севшим от обиды и возмущения голосом, и, увлекшийся процессом Капелюшный подпрыгнул от неожиданности. — Поговори у меня, щегол! — ощерился он и, выхватив из-за голенища нож, выставил перед собой его остро отточенное лезвие. Жорка оторопел. Янс же, поигрывая ножом, обошёл застывшего в ступоре сослуживца и, пока тот не опомнился, юркнул за полог плащ-накидки, прикрывавшей вход в блиндаж. Далеко он не ушёл. Выскочивший следом Жорка подобрал первый же подвернувшийся под руку камень, коротко замахнулся и метнул в раскорячившийся на бруствере силуэт. Силуэт пискнул, взмахнул руками и завалился назад. В окоп. — Ты мне голову разбил… — сказал подошедшему Жорке Янс и показал ему испачканную в крови ладонь. Затем попытался встать, но ноги отказали, и он осел на дно окопа. — Нехрен где попало без каски шастать! — пожал плечами Жорка и подал ему руку. Когда конвоировавший долговязого Янса Жорка появился на позиции взвода, их встретил гомерический хохот. Крепко связанный по рукам Капелюшный, с булькающим армейским термосом на спине и висящим на шее мешком с сухарями, "арестованный" хлипким, напоминающим подростка Жоркой, и в самом деле представлял собой комичное зрелище. — Вот что, мудило… — отсмеявшись, сказал освобождённому от пут Янсу посерьёзневший Жоркин взводный. — Ещё раз увижу рядом со взводом — пристрелю! Ты меня понял, зечара? — Понял! — недовольно буркнул Янс и демонстративно отвернулся, а отвернувшись, сплюнул, скривился и вполголоса добавил. — Сам "мудило"! "Понималками" померимся, когда до конца войны дожить сподобишься! — Вот и славно! — подытожил не разобравший его бурчания взводный. — Он ваш!!! — сообщил он ставшим свидетелями разговора красноармейцам и, не торопясь, удалился в сторону взводного НП [5]. Оставшегося наедине со взводом Капелюшного разглядывали недолго. — Чё стоим, кого ждём? — иронично поинтересовался пожилой вислоусый боец. — Я к тому, что у нас в деревне таких учат… Будем учить или так пристрелим? По случаю военного времени? Мол, пуля прилетела и ага… Стрелять проштрафившегося одессита не стали, но, коротко посовещавшись, снова поколотили. Для острастки. А потом пообещали рассказать обо всём землякам из его взвода. И ещё много чего пообещали. — Такого сразу не исправить, но мы постараемся. Будем учить. Каждый день. Не боись, урка! Перевоспитаем! Или пришибём, или человеком сделаем! — придал завершённость общему решению всё тот же вислоусый. — Ты хоть и иудей, но наш, советский! Не немчура поганая! И нет у тебя, дурака, таперя другого выхода, окромя как перевоспитаться. Усёк? — Усёк, — вытер разбитые губы Капелюшный. "Хрен вам!" — решил он про себя. В свой блиндаж побитый воришка вернулся глубоко за полночь. Взвод спал. Лишь в углу, у заменявших обеденный стол снарядных ящиков, сидел молодой москвич из недавнего пополнения и, в тусклом свете сделанной из снарядной гильзы коптилки, высунув от усердия кончик языка, сочинял письмо. Янс уселся рядом, спросил у москвича чистый листок и, послюнив химический карандаш, принялся писать рапорт. "Командиру 46 стрелкового полка 16 гвардейской стрелковой дивизии от красноармейца Капелюшного Я.Ф. …Прошу перевести меня в разведроту к старшему лейтенанту Мухомору, так как хочу бить проклятых фашистов на переднем крае борьбы. Обещаю оправдать оказанное мне доверие…" Некоторое время Янс размышлял о том, что текст рапорта у него получился чересчур пафосным, а потому каким-то неубедительным, но потом решил, что и так сойдёт. Поставив внизу свою роспись, Капелюшный сложил листок рапорта вдвое и спрятал его в нагрудный карман гимнастёрки. Затем, сложив шинель и скатку плащ-накидки в некое подобие подушки, улёгся спать. Засыпая, он перебирал в памяти события прошедшего дня, все слова и угрозы, все действия своих обидчиков и удовлетворённо улыбался. "Хрен вам!" — повторил он, погружаясь в сон. Уснувшему Янсу грезилось, что он снова маленький и сидит за столом у себя дома. Семья празднует Песах, и мама поставила перед ним тарелку, на которой лежит сделанная на воде маца. Больше ничего. Капелюшные жили бедно, и экономить приходилось даже в праздники… Мацу, или, как говорят евреи, "лехем они" — этот сохранившийся со времён египетского рабства "хлеб бедности", не сдобренный острым соусом и без единого кусочка мяса, Янс не любил. Он вообще не очень жаловал еврейские праздники, ассоциировавшиеся у него с чересчур праведным, а значит скучным образом жизни, и потому хмурился во сне, ворочался, тяжело вздыхал, но не просыпался. Ему всегда хотелось других праздников — ярких, разгульных, богатых. Точивший растревоженную душу невнятный комплекс вины проступал на лбу спящего Янса бисеринками горько-солёного пота. Июль-август 1942 года. Ржевский плацдарм. Оперативная обстановка В конце июля войска 30-й и 29-й армий Калининского фронта (командующие генерал-лейтенант Д.Д.Лелюшенко и генерал-майор В.И.Швецов) получили приказ о переходе в наступление. В приказе, в частности, говорилось: "Армия своим левым флангом прорывает фронт противника на участке Ново-Семеновское, Плотниково с задачей овладеть Ржевом... Направление главного удара: Дешевки, Рамено, Полунино, Ржев". На направлении главного удара оборону противника должны были взломать три стрелковые дивизии: 379-я с 28-й танковой бригадой, 16-я гвардейская с 256-й танковой бригадой и 2-я гвардейская с 143-й танковой бригадой. К исходу первого дня они должны были выйти к Ржеву, овладеть его западной и северной окраинами, а к исходу третьего — деревнями Абрамково, Домашино, Чачкино, Юрятино, расположенными южнее и юго-восточнее Ржева[3]. 30 июля в 6.30 утра началась полуторачасовая артиллерийская подготовка. Под ударом сотен орудий передний край обороны противника потонул в сплошном огне. После одновременного залпа 10 дивизионов "катюш", пехота и танки перешли в наступление на всём фронте прорыва. Во время артподготовки пошёл дождь. Час спустя он набрал силу и превратился в сплошной ливень. Испортившаяся погода крайне затруднила действия наступающих войск. Штурмовики смогли сделать только один вылет. Потоки воды стремительно заполнили свежевырытые окопы, ручьи вышли из берегов, а многочисленные болота стали совершенно непроходимыми. Несмотря на непогоду, ударная группировка прорвала оборонительную полосу противника (256-й и 87-й пехотных дивизий 6-го армейского корпуса Вермахта) на фронте 9 километров и на глубину 6-7 километров. К концу первого дня наступления до Ржева оставалось 6 километров[3, 6]. Через двадцать дней тяжелейших боёв до него оставались всё те же шесть километров. Их преодоление растянулось на целый месяц. Действия советских войск приняли характер методичного "прогрызания" глубоко эшелонированной обороны. Дивизии продвигались медленно, дорогой ценой отвоёвывая каждый метр земли. Нередко это продвижение составляло менее сотни метров в сутки. Ввод в бой подвижной танковой группы успеха не имел — танки не смогли оторваться от пехоты и были расстреляны немецкой артиллерией. 15 июля 1942 года. Ржевский плацдарм, 20 км северо-западнее д.Страшевицы До наступления — две недели В 46 стрелковом полку 16-й гвардейской стрелковой дивизии 30-й армии Калининского фронта Жорка без малого год. Без малого год не прекращающихся тяжёлых боёв. От списочного состава тех, с кем он начинал, осталось меньше четверти. Остальные — или убиты, или ранены. Полк тает, словно попавшая на солнцепёк сосулька. Тает и пополняется, пополняется и тает… Жорке везёт. Вокруг — сплошная мясорубка, а у него — ни царапины. Как заговорённый. В Бога красноармеец Латышев не верит, но, не смотря на это обстоятельство, всё же полагает, что такая удача — неспроста. Он знает, что ничем не выделяется из общей массы, но факт остаётся фактом — война его бережёт. Перед тем как уснуть, Жорка достаёт из вещмешка полученную год назад конфету и прикидывает — наступил ли сегодня тот самый "крайний день", о котором говорил военком. По всему выходит, что нет. Не наступил. Он ещё раз перебирает в памяти события прошедшего дня и, вздохнув, прячет конфету на место. * * * Начальник полковой разведки — человек молодой, но не по годам умный и наблюдательный. Дотошный и основательный, с интуицией. Однако и он не сразу обратил внимание на низкорослого парнишку, поражавшего воображение сослуживцев умением попадать любым подвернувшимся под руки предметом в установленную в нескольких десятках шагов мишень. Зато, когда обратил — столкнулся с невероятным. Впрочем, не сам обратил — Капелюшный подсказал. У Янса сосало под ложечкой от мысли, что этот хлипкий мальчишка прячет в своём неприметном с виду вещмешке золото. Золото… Золото, оно всегда в цене. Почуяв добычу, Янс терял голову и начинал кружить вокруг, забывая о необходимости есть и спать. Он ощущал себя охотником. Молодым и сметливым волком, преследующим травоядную говядину, не способную питаться живой плотью и пить чужую горячую кровь, а потому самой природой назначенную на роль жертвы. Большинство поставленных задач разведрота выполняла самостоятельно, в отрыве от остальных подразделений полка. Связанная с этим относительная свобода перемещений, которой пользовались разведчики, способствовала планам Капелюшного, его неутомимому кружению, но куда проще было бы завладеть Жоркиным золотом, если бы тот снова оказался рядом, в одном с Янсом подразделении. А там — как повезёт. Или появится возможность покопаться в Жоркином сидоре без помех, или самого Жорку убьют. Не может быть, чтобы не убили… На Ржевском направлении за пару недель боёв ничего не остаётся от целых армий, но в разведроте с этим делом всё же будет понадёжнее. Как ни крути, а Жорку надо было переводить в разведроту. Сказано — сделано. Расчет Капелюшного оказался правильным — охочий до всего необычного, пробивной и инициативный командир разведроты не мог не заинтересоваться столь уникальным бойцом. * * * — А сюда попадёшь? — спросил старший лейтенант Жорку и отстегнул от пояса затянутую в брезент армейскую фляжку. — Не вопрос, — пожал плечами Жорка. Некоторое время он молча наблюдал, как старлей воюет с узлом, намертво затянувшимся на горловине назначенной в мишени фляжки. Не дождавшись скорого результата, уточнил. — Как попадать? В неподвижную или в полёте? — Начнём с неподвижной, — поразмышляв, предложил старший лейтенант и вцепился зубами в упрямый узел. — А чем попадать есть? Нужно что-нибудь небольшое, но тяжёлое. — Сейчас! — отпустив поддавшийся его усилиям узел, старлей достал из нагрудного кармана немного деформированную крупнокалиберную пулю от немецкого танкового пулемёта. — Подойдёт? — Жоркино деловитое спокойствие ему явно понравилось. — Подойдёт! — кивнул Жорка, взвесив на ладони импровизированный снаряд. — Только пометьте её чем-нибудь! Он вернул пулю старлею и принял от него освобождённую от брезентового чехла фляжку. Отвинтив и вернув владельцу пробку, он опрокинул окрашенную в хаки алюминиевую посудину горловиной вниз и, отставив на вытянутой руке в сторону, так и понёс её, утробно булькающую выливающейся водой, в сторону замшелого, вросшего в землю камня, подходы к которому были густо усеяны битым стеклом и продырявленными консервными банками. На обратном пути он подобрал небольшой, грамм на двести, серый камушек и метровую кем-то ошкуренную палку. Вернувшись, встал к камню спиной, изготовился и попросил старшего лейтенанта подбросить помеченную пулю повыше. Так, чтобы та упала рядом с ним, с Жоркой. Когда кувыркавшаяся пуля достигла верхней точки своей траектории, Жорка, коротко оглянувшись, с разворота метнул камешек в сторону мишени. Тут же шагнув назад, перехватил палку двумя руками и, орудуя ею как битой, резким ударом отправил вдогонку за камнем падавшую на него пулю. Подкрученный при броске камень сбил фляжку, и та, упав, закрутилась на плоской поверхности камня. Спустя мгновение фляжка подпрыгнула и остановилась, а донесшийся до зрителей металлический звук возвестил о втором попадании. — Однако… Талант!.. Где научился? — изумился начальник разведки. — В "ашички"[7] натренировался… — пожал плечами Жорка. — Мне везёт, когда не хочу проигрывать. — А пулю зачем метить было? — На всякий случай!.. Чтобы, если что, выигрыш доказать. — Понятно… — хмыкнул ничего не понявший старший лейтенант и, погрозив Жорке пальцем, предупредил: — Но ты, везунок, учти — на фронте азартные игры запрещены! Ему, видимо, уже случалось сталкиваться с таким "везением". Надо полагать, не совсем удачно для себя или своего кошелька. Впрочем, в таких обстоятельствах, это одно и то же. — "Понятно" ему… — словно передразнивая старлея, бурчит сопровождавший его Капелюшный. Он недоволен столь убедительным Жоркиным успехом, но наезд на него начинает издалека, с вывертом, искусно вовлекая в происходящее третьи лица — свидетелей, присутствие которых должно сбить жертву наезда с толку. — Азартные игры каждый запрещать горазд, но когда это невинные культурные мероприятия под запрет попадали?! — провоцирует он командира разведроты на какую-то, одному ему ведомую, реакцию. — Поясни! — морщит лоб старший лейтенант. Он, похоже, не уловил смысла намёка, больше похожего на издёвку. Или делает вид, что не уловил. Всевозможные запреты и табу — тема скользкая и чреватая. От таких тем лучше держаться подальше. — А чего тут пояснять? — делано удивляется Янс, но, возбуждённо облизав губы, всё же пускается в объяснения. — Ежели народ не ставит на кон деньгу, то это уже не азартная игра, а культурное мероприятие! А культурные мероприятия у нас неподсудны! Правильно, братва? Наблюдавшие за фляжечным экспериментом солдаты одобрительно гомонят. Развлечений в окопах — и так кот наплакал, а тут — то ли осуждают немногое, что осталось, то ли и вовсе норовят запретить... Нехорошо! — Ты, умник, пофилософствуй у меня! Пофилософствуй!!! — грозит Капелюшному продолжающий изображать непонимание ротный. Он явно раздражён и совсем не скрывает этого. До Янса наконец "доходит". Он в притворном испуге закатывает глаза и закрывает рот ладошкой. — Молчу! — пожимает он плечами и неприязненно косится в сторону застывшего в ожидании Жорки. Потом не выдерживает. — Всё правильно!!! Чтоб я сдох, если что не так! Окромя того, что пуля могла и по другой железяке дзенькнуть. Там этих железяк — прорва! А вы что молчите? — обращается он к свидетелям эксперимента. — Забыли, что этот "фокусник" обещал в полёте попасть, а не попал? А вот так, большим камнем, и не в монетку, а в стоящую в трёх шагах фляжку, и я попаду! Любой дурак попадёт!!! — Любой дурак?!.. В трёх шагах?.. — иронично переспрашивает Жорка. — Тогда иди к мишени и ставь фляжку, как стояла. И попадай! Попадальщик!.. А я "в полёте" буду попадать. После того, как ты камень кинешь. Попадёшь, будем считать, что я и в первый раз промахнулся, и во второй раз промазал! Согласен? Жорка совершенно невозмутим, и Янс, после секундного замешательства, покупается на столь выгодное для него предложение. — Согласен! — веселеет он. Когда вернувшийся от мишени Капелюшный нашёл подходящий камень и изготовился, Жорка попросил подать ему его винтовку. — Какая на х... винтовка? — возмутился Капелюшный. — Мы так не договаривались!!! — Не договаривались! — подтвердил Жорка и не без сарказма поинтересовался. — А если я с пояса стрелять буду?.. И с завязанными глазами?.. Всё равно будешь возражать? Янс даже растерялся. — И что, вот так, на звук, попадёшь в уже сбитую фляжку? — Если ты попадёшь, то и я постараюсь! — пожал плечами Жорка. — А если не попадём оба, будем считать, что ничья! Идёт? — Идёт! — тут же согласился Янс. Сделка и в самом деле была выгодной. Попав, он выигрывал, промазав — получал ничью. В то, что вот так, вслепую, ничего не видя, можно попасть в упавшую за камень фляжку, Капелюшный не верил. Впрочем, и в стоящую на камне посудину его противник вряд ли попадёт. А, если и попадёт, то не выполнит этим условия спора. Потому как в стоящую. Всё просто. Там, где происходящие события были простыми и имели простое и очевидное объяснение, Янс был материалистом. Привыкая к весу только что подобранного камня, он покачал его на ладони, затем, разминаясь, взмахнул несколько раз руками, поводил плечами, покрутил головой. Жорка, с винтовкой в расслабленно опущенных вдоль туловища руках, терпеливо ждал, когда ему завяжут глаза. В сторону Янса он даже не смотрел. — Готовы? — пару минут спустя спросил участников продолжившегося эксперимента командир разведроты. — Как пионер! — ответил Янс. Жорка ничего не ответил. Он лишь передёрнув затвор, кивнул и напряжённо замер. — Начали! — резко скомандовал ротный. Капелюшный замахнулся и с коротким хеканием метнул камень. Вслушивавшийся в происходящее Жорка тут же дёрнул стволом и выстрелил. Не долетевший до фляжки камень рассыпался в воздухе на мелкие осколки, оставив после себя грязное пылевое облачко. — Однако… — обескуражено прокомментировал случившееся старший лейтенант. — Так нечестно… — выдохнул не менее обескураженный Янс. — Хрен там! — не согласился с ним Жорка, снимая с глаз повязку. — Ты не попал. Я — попал. В полёте. Всё честно, всё как договаривались… — Ты в флягу обещал попасть, а не попал… — вяло возразил Капелюшный. — Не попал, говоришь?.. Не попал?.. А неси тогда её сюда! Проверять будем!!! Янс пожал плечами и потрусил в сторону мишенного камня. — Вот, — минуту спустя подал он флягу Жорке, — ни дырки, ни новых царапин, — и, равнодушно, больше для проформы, добавил. — Я к тому, что за базар надо отвечать. А финтить и передёргивать каждый дурак может! Ну что, фраерок? Будем отвечать за базар? Жорка флягу не взял. — А то! — усмехнулся он. — А мишень всё таки переверни! Капелюшный встряхнул всё ещё находившуюся в его руках фляжку. Алюминиевая посудина отозвалась резким металлическим стуком. Что-то там в ней было. Янс перевернул её горловиной вниз, и в подставленную ладонь выпала помеченная капитаном пуля. — Вопросы есть? — спросил Жорка. — …Вопросов нет! Верни-ка, голубь, цацку владельцу!.. Попадальщик!!! — Ты когда на бабе лежишь — тоже так попадаешь? — язвительно поинтересовался у Янса незаметно подошедший вислоусый красноармеец. — Или того? Как здесь? Мажешь, пока не запыхаешься? Последний вопрос утонул во взрыве хохота. Вряд ли можно было сказать, что выставленный на посмешище Янс спокойно отнёсся к произошедшему. Ему было не по себе, но он промолчал. Только желваки заиграли, да глаза сверкнули. — В разведроту ко мне пойдёшь? — спросил старлей, пряча помеченную крестом пулю в карман. — Пойду! — легко согласился Жорка. Сказано — сделано. Утром следующего дня он числился в разведке. 2 августа 1942 года. Ржевский плацдарм, северная окраина д.Полунино Вернёмся к официальным источникам. Они, эти источники, утверждают, что в боях под Ржевом было задействовано большое количество танков, самолётов и артиллерии. Выжившие подчеркивают, что за всю войну они не знали сражений, равных этим по ожесточенности. Летом и осенью 1942 года земля под Ржевом стонала от поступи сотен танков, от разрывов бомб, снарядов и мин, а в малых реках текла красная от человеческой крови вода, целые поля были покрыты трупами, в ряде мест — в несколько слоёв [3]. Долгих полтора года происходящее было каждодневно повторяющейся катастрофой. Сказанное — правда и одновременно совершенно не соответствует истине. Правы и те, кто утверждает, что задействованные в боях силы Красной Армии поражали воображение. Не лгут и те, кто говорит о неимоверном физическом и психологическом истощении непосредственных участников боёв, об отвратительном снабжении и укомплектовании боевых подразделений и частей. Сражения начинали мощные группировки, за несколько дней боёв превращавшиеся в жалкие обескровленные лоскутья. Порой исход операций, имевших стратегическое значение, решали выжившие. Иногда это была сотня бойцов, которыми командовал единственный уцелевший в боях младший офицер. Не удивляйтесь. Только за двадцать дней боёв в 52 дивизии сменилось четыре комдива. Комдивы подо Ржевом гибли наравне с солдатами. Калининский фронт в эти годы прозвали "голодным". Поставки шли через Бологое, а это — приличный крюк по бездорожью. Когда пошли дожди, дороги раскисли и в войска стали подвозить только патроны и сухари. Всё остальное доставить было невозможно. Везти снаряды не было смысла — танки и артиллерия увязли в болотах. Фронт агонизировал. Красноармейцы, штурмовавшие немецкие окопы, нередко были ранены, измотаны, истощены. Когда говорят об участии в ржевских боях большого количества танков, не уточняют, сколько из них застряло в тылу, сколько на момент описываемых событий уже было сожжено, а сколько реально было на передовой. Хотя вряд ли такие подсчёты имели тогда какой-либо долговременный смысл. Не имеют они такового смысла и сейчас. Потери наступающих войск были настолько чудовищными, что любая цифирь уже на следующий день ничего не значила. К исходу боёв в танковых бригадах насчитывалось от одного до четырёх исправных танков (на всю бригаду!). Боекомплект для артиллерии был крайне скудным, а нахождение боевых порядков противоборствующих сторон на удалении ста-ста пятидесяти метров друг от друга не позволяло эффективно использовать авиацию (хотя лётчики и проявили в этих боях настоящее мужество и героизм). Специально для сомневающихся приведём пример, более чем красноречиво иллюстрирующий сказанное выше: за эти бои двумя орденами Красного Знамени был награжден танкист 236-й танковой бригады Григорий Петрович Ештокин, что по тем временам было величайшей редкостью. Второй орден он получил за бой, который провел на единственном в бригаде исправном танке[3]. Поясним ситуацию: в штате стрелковых дивизий танков не имелось. Они числились в приданных дивизиям танковых бригадах. Т.е. речь идёт о том, что в строю непрерывно атаковавшей дивизии к концу боёв остался один единственный танк. Впрочем, в этом строю и личного состава оставалось — кот наплакал[6]. На третьи сутки боёв поддержать пехоту было уже нечем. Танки и артиллерия отстали, не одолев бездорожья. Настланные сапёрами лежнёвки под тяжестью орудий почти на метр уходили в раскисшую землю. Артиллеристы надсаживались, впрягая до десятка лошадей, чтобы вытащить увязшие в грязи пушки. Но и лошади тонули, и их самих приходилось вытаскивать верёвками. Застрявшие в грязи, в болотах и в разлившихся ручьях танки и орудия, методично расстреливались вражеской артиллерией. Особенно уязвимыми были танки, полученные от союзников — "Шерманы" (М4), "Валентайны" (Mk.III) и "Матильды" (Mk.II). * * * Третий день 16 стрелковая дивизия атакует Полунино. Безуспешно атакует. Отчаянно. Части дивизии несут тяжёлые потери. Командующий фронтом торопит, но слабоподготовленные атаки дивизий разбиваются о немецкую оборону словно волны о гранитный берег. Потери у наступающих чудовищные. Ещё несколько атак и штурмовать бошей будет некому. Для эффективного подавления немецких огневых точек необходимы достоверные данные о диспозиции противника в полосе наступления 16, 46, 52 и 2 стрелковых дивизий. Командование дивизий принимает решение направить в район Полунина сводную разведгруппу. Старшим группы назначен старший лейтенант Мухомор — командир разведывательной роты 46 гвардейского стрелкового полка 16 стрелковой дивизии. На несколько дивизий — это единственный уцелевший в боях командир разведчиков, имеющий хоть какой-то опыт руководства такого рода операциями. Задача у разведгруппы простая — добыть языка. — Вам всё понятно? — спросил ротного комдив. — Так точно! — ответил посылаемый на верную смерть старлей. Со своими ближайшими перспективами ему и в самом деле всё ясно. Бывают в жизни такие ближайшие перспективы, которые исключают наличие перспектив дальнейших. Старлею было ясно всё, кроме того, как решать поставленную перед ним задачу. Шансы вернуться с этого задания были исчезающе малы, выполнить его было невозможно, отказаться от выполнения — тоже. — Блядь такая! — высказался по этому поводу старлей, выйдя из штабного блиндажа и закурил. После полудюжины нервных затяжек он в сердцах притоптал недокуренную папироску и отправился к окопам переднего края. На рекогносцировку. Аккуратно разложив на полом скате затвердевшего после дождей бруствера полевую сумку и бинокль, командир разведроты, сверяясь с картой-двухвёрсткой, нанёс на вырванный из школьной тетрадки листок общие контуры переднего края немецкой обороны. Немного подумав, добавил к ним обнаруженные им ориентиры. Те, которые и ночью будут видны. Закончив с рекогносцировкой, старлей прильнул к окулярам трофейного цейсовского бинокля. Несколько часов он изучал перемещения противника и активность его огневых точек. Толку от этого было — ноль. Исплевавшись, но так ничего и не придумав, старлей свернул карту, спрятал её в планшетку и, чертыхаясь, направился в блиндаж. К личному составу. Сказать этому личному составу ему было нечего. — Короче так! — сказал он час спустя, когда его разведчики и их коллеги, выделенные в его распоряжение, построились вблизи блиндажа. — Ночью идём туда: — и он мотнул подбородком в сторону переднего края. — А как придём, будем брать языка. Желательно офицера. На крайняк можно и простого сапёра. Из тех, кто у немчуры укрепления строит, — и, подумав, добавил. — Мать их ити! — Есть план? — поинтересовался кто-то из разведчиков. — Нет, — признался старлей. — Разобьёмся на несколько групп. Кому-нибудь да повезёт… — Амбец, короче! — прокомментировал услышанное Капелюшный. И он был прав. На войне серьёзные дела без тщательно проработанного плана не делаются. Любое начинание без домашних заготовок, способных изумить противника, застать его врасплох, обречено на провал. Впрочем, сказанное полностью справедливо и в отношении серьёзных дел во вполне мирное, невоюющее время. Разделив людей на группы, ротный разложил на траве карту и обильно исчёрканный рекогносцировочный листок. После полуторачасового обсуждения всевозможных идей и предложений, задачи на разведку были распределены. В двух словах принятый план можно было охарактеризовать как бред и авантюру. Но другого плана у разведчиков не было. За неимением гербовой, пишут на простой… * * * Ближе к четырём часам ночи три разведывательные группы выдвинулись в оговоренные исходные точки. — Ну что? — сказал старлей Жорке, запасшемуся металлическими шариками от раскуроченного разведчиками "грохота"[8]. — Давай, родимый! Давай!!!.. Не подведи!.. Вся надежда на тебя! — Угу… — кивнул смущённый Жорка и, закинув за спину "Шмайсер", где на карачках, а где и по-пластунски двинулся в сторону немецких окопов. Метрах в десяти от обозначившегося впереди бруствера он наткнулся на поросшую жухлой травой кочку и остановился. Прикинув расстояние до ближайшей немецкой огневой точки, удовлетворённо выдохнул: "Есть контакт!" Ждать пришлось долго. У Жорки от неудобной позы даже нога стала затекать. Немец в окопе появился неожиданно. Офицер. Явно выпивший. Напевая что-то бравурное, он шёл, слегка покачиваясь и совершенно не скрываясь. В неверном свете луны, словно резвящиеся в ручье плотвички, серебром отсверкивали его погоны. У Жорки перехватило дыхание: "Офицер! Как заказано!" — он перехватил один из металлических шаров поудобнее и изготовился. А потом случилось невероятное. Офицер вздохнул, выругался и полез из окопа. Прямо на Жорку. Тот даже перепугался. В какой-то момент показалось, что немец его заметил и теперь, не торопясь, подойдёт вплотную, приставит к голове пистолет, а потом схватит за воротник и уволочёт за собой. В свой аккуратно обихоженный окоп. Паника накатила волной, и Жорка засуетился, пытаясь судорожно нашарить заброшенный за плечо автомат, но… тревога оказалось ложной. Немец звонко икнул. Затем, словно дирижируя, взмахнул руками и снова попытался запеть, но тут же бросил эту бесполезную затею, завертелся на месте, закопошился. Секрет столь странного поведения оказался прост и неромантичен. Пьяный офицер расстегнул штаны и принялся справлять нужду. Полностью сосредоточившись на процессе, он совершенно не смотрел по сторонам. Жорка сразу же успокоился. Он не торопясь встал, дождался окончания процесса и, так же не торопясь, метнул начавший влажнеть в руках ржавый шарик прямо в лоб застёгивавшего штаны фельдфебеля. Раздался костяной стук и фельдфебель, судорожно всхлипнув, завалился вперёд, головой в сторону русских окопов. "Есть!" — отметил удачное попадание Жорка и полез в карман за верёвкой и кляпом. — Klaus? — послышался пьяный голос. — Wo bist du, Klaus? Rohrdommeln mit mir für Geburtstag... (Клаус? Где ты, Клаус? Выпей со мной за день рождения… — нем.) Над окопом появилась взъерошенная голова. — Klaus? Bist du schon fertig? (Клаус? Ты уже готов? — нем.) Не дождавшись ответа, собутыльник лежавшего перед Жоркой офицера полез на бруствер. Тут же сорвался и разразился по этому поводу длинной тирадой. Со второй попытки он всё же выбрался из окопа и на заплетающихся ногах направился к своему коллеге. Жорка глубоко вдохнул и, задержав дыхание, метнул второй шарик. "Два!" — отметил второе удачное попадание. На связывание пребывавших в бессознательном состоянии немцев ушло не более полутора минут. Ещё столько же — на устроение кляпов. После недолгого размышления Жорка, оставив мешавший ему автомат недалеко от первого немца, взгромоздил его более хлипкого собутыльника на спину. "Тяжеловастенько…" — отметил он и, спотыкаясь и кряхтя, потрусил в сторону оставленной в лощине разведгруппы. — Врач!.. — разочарованно заметил ротный, разглядев эмблемы свежедобытого языка. — Есть ещё один, — пожал плечами запыхавшийся Жорка. — Но в одиночку я его не допру. Здоровый, боров. Через четверть часа два крепких разведчика, выделенные в его распоряжение, доставили в лощину второго немца. — Er ist tot… — вполголоса заметил непонятно как избавившийся от кляпа первый немец. Он виновато пожал плечами и, покосившись в сторону наряженного немцем Жорки, пояснил. — Ich sehe, er ist tot. Sofort tot. Ich bin Arzt… (Он мёртв. Я вижу, кто уже мёртв. Я врач… — нем.) — И в самом деле подох… — разочарованно отметил старлей. — Н-да… За врача нас по головке не погладят. Начальству врач не в тему… Короче так, воины. Со мной остаются пятеро. Остальные волокут фрицев домой. Мёртвого тоже. Как трофей и доказательство, что не дурака тут валяли. А ты… — и он больно ткнул пальцем в Жоркин бок. — Опять идёшь туда. И валишь там ещё одного. Сапёра! Или офицера! И поаккуратней, душегуб, поаккуратней! Вишь, фриц нежный пошёл. Шуток не понимает… Жорка только вздохнул. Добираясь до немецких окопов в третий раз, он вполне здраво прикинул, что ещё одного языка сам нипочём не допрёт. Выдохся. Вон и ноги до сих пор дрожат и заплетаются. "Тактику надо менять…" — решил он. * * * Оторопевший немец выглядел совершенно неагрессивно. Белобрысый, без каски и без поясного ремня, в расстёгнутой тужурке и с закатанными по локоть рукавами, он стоял, зажав в руках сапёрную лопатку, и испуганно таращился на Жорку. — Хенде хох! — сказал ему наряженный таким же немцем Жорка и повёл стволом "Шмайсера", недвусмысленно намекая на последствия возможной нерасторопности собеседника. — Was? (Что? — нем.) — не понял немец и, смерив взглядом щуплую Жоркину фигуру, попытался объясниться. — Feldfebel Klaus hat gesagt, ich soll den Graben in Ordnung bringen. (Фельдфебель Клаус сказал, что я должен привести окоп в порядок. — нем.) — Хенде хох, скотина! — не согласился с ним Жорка. — А дёрнешься — пришибу! Ершиссен, нахер! Ферштеен? До немца, наконец, дошло. Он поднял руки, но, когда Жорка опустил автомат и полез в карман за припасённой на этот случай верёвкой, вдруг шагнул вперёд и с силой ударил пытающегося его пленить разведчика сапёрной лопаткой. Что в руках было, тем и ударил. Остро заточенное лезвие разрубило лобовую кость и застряло. — Alarm! Alarm! (Тревога! Тревога! — нем.) — заорал немец и, оставив лопатку в Жорке, рванул в сторону сложенного из почерневших брёвен блиндажа. "Сволочь..." — подумал Жорка, оседая на бруствер. Ситуация вышла из-под контроля и теперь её надо было исправлять. С трудом преодолевая усиливавшуюся одеревенелость рук, он поднял упавший под ноги "Шмайсер" и полосонул по беглецу длинной очередью. Подоспевшие разведчики торчавшую из Жоркиной физиономии лопатку вынимать не решились. Положив раненного товарища на наскоро расстеленную командиром разведгруппы плащ-накидку, они так и поволокли его через нейтралку — с немецкой лопатой в черепе, круто забирая вправо, в сторону плохо простреливаемой лощины. Спустя полчаса они преодолели набитую вздувшимися трупами болотину, образовавшуюся на месте разлившегося после дождей ручья, и, уже не скрываясь, двинулись дальше — в направлении развилки дорог, ведущих на Рамено и Телёнкино. Во время транспортирования Жорка несколько раз приходил в себя и с чувством матерился. Надо полагать, был расстроен. За нейтралкой он опять очнулся и попросил пить. — Разве можно пить в его положении? — неприязненно скривился косящий под интеллигента Капелюшный. Одесситы любят подчёркивать свою утончённую уникальность и казаться более интеллигентными, чем есть. Эстетствовавший Янс исключением не был. На Жорку эта его черта, в сочетании с полууголовными замашками и снобистской манерой разговаривать, густо пересыпая речь феней, производила отталкивающее впечатление. — Сам ты в положении! Ворюга! — обиделся Жорка. — …Пить хочу! — Сейчас! — отозвался командир разведгруппы и, осторожно опустив раненного подчинённого в руки подоспевших к брустверу бойцов, отстегнул от пояса флягу с водой. Попить Жорке удалось с трудом. Руки дрожали, а черенок немецкой лопаты, закрывавший нос и подбородок, мешал приложить фляжку к губам. Неплотно приложенная к уголку рта, её горловина обильно сочилась тёплой, отдающей алюминием водой, подтекая по щеке на шею и далее — на грудь. Пока Жорка пил, правая сторона одетого на него немецкого кителя промокла насквозь. * * * Госпиталь 30-й армии размещался в чудом уцелевшей сельской школе. Дежурный хирург, при виде одетого в немецкую форму Жорки, выпучил красные от недосыпа глаза, всплеснул руками и впал в ступор. Жорка, зверея, так же молча, вытаращился в ответ. Потом не выдержал: — Чего вылупился, контра? С шанцевым инструментом в мединституте обращаться не научили? — Поговори у меня, фашистская морда! — не остался в долгу военврач и, отправив уложенного на каталку пациента в операционную, пошёл мыть руки. На пути к умывальнику хирурга остановил командир разведроты и коротко, но энергично с ним поговорил. В туалетную комнату врач зашёл без настроения. — Пошёл ты на хрен! — сказал он своему отражению, явно впечатлённый состоявшимся разговором, и нервно закурил. Собраться с мыслями хирургу удалось лишь после того, как догоревшая до картонной гильзы папироса обожгла ему пальцы. — Считай до двадцати пяти! — сказал он привязанному к каталке Жорке, едва зайдя в операционную, и, приглашающе кивнув симпатичной медсестре, выполнявшей функции врача-анастезиолога, принялся надевать резиновые перчатки. — Ты, кстати, по-русски считать умеешь? — иронично поинтересовался он у своего странного пациента. — А то у меня на "айн-цвай-драй" — второй год аллергия. Жорка поджал губы, но, переборов обиду, принялся считать и досчитал до ста. Умолк он, лишь почувствовав, что происходящее выходит за границы ожидаемого. Это было видно по растерянным лицам приготовившейся к операции врачебной бригады. Застрявшая в Жоркиной голове лопатка мешала медсестре накрыть его физиономию наркозной маской как это положено, поплотнее. Наркоз не срабатывал, и осоловевший, но так и не уснувший, Жорка моргал, таращился, горестно вздыхал, но продолжал бодрствовать. Хирург, устав ждать, когда странный пациент уснёт, не выдержал и, не стесняясь медсестёр, с чувством выругался. После его матерной тирады Жорке стало стыдно. — Ладно. Режь уже, сволочь! — выдал он неожиданно тонким голосом и, закрыв глаза, старательно изобразил спящего. Вскоре он и в самом деле уснул, но, сквозь липкий туман разбавленного свежим утренним воздухом наркоза, продолжал слышать, как хирург переговаривается с подошедшим на помощь коллегой. — Х… ты с ним возишься? — спросил коллега. — При такой ране это всё равно не жилец! — Не жилец… — устало подтвердил хирург и, вздохнув, объяснил. — Там, за дверью, сидит его командир. Начальник разведки. Старлей. Злой как чёрт. Выйди и объясни ему, почему вполне живой перед началом операции боец, после наркоза не отойдёт, а посему нет смысла его спасать. Объясни ему про анафилактический шок и про сепсис. Про неизбежное посттравматическое инфицирование коры головного мозга. Сможешь? — Дела… — посочувствовал хирургу его напарник. — Помочь? — Не надо, — отказался тот, — а то и ты в виноватые попадёшь… Из откровенного разговора эскулапов Жорка понял, что его дела и в самом деле из рук вон плохи. Понял, и разозлился. Справки: [1] Ржевско-Сычевская стратегическая наступательная операция — боевые действия Калининского (командующий — генерал-полковник И. С. Конев) и Западного (командующий — генерал армии Г. К. Жуков, он же руководил всей операцией) фронтов с целью разгрома немецкой 9-й армии (генерал-полковник В. Модель, штаб — Сычёвка) и оборонявшейся в Ржевско-Вяземском выступе группы армий "Центр" (командующий — генерал-фельдмаршал Ханс Гюнтер фон Клюге). [2] ДОТ — долговременная огневая точка [3] Ржевская битва 1941-1943 гг. Изд.: "История Ржева", Ржев, 2000 г. [4] "Спалить на рывке" (угол.) — поймать, выследить, либо предать совершающего побег уголовника. [5] НП — наблюдательный пункт. [6] Журнал боевых действий 16-й гвардейской стрелковой дивизии 30-й армии Калининского фронта в период с 30.07.42 по 22.08.42 г. Изд.: "Ржевская битва. Сражение за Полунино". Тверь, 2001. Стр. 80-99. [7] "Ашички" — игра, в которой в качестве бит используются залитые свинцом мелкие кости домашних животных. [8] "Грохот (грохот-дробилка)" — название измельчительного барабана, в котором дробят и просеивают породу на горнорудных предприятиях, обогатительных фабриках, а также при производстве песка и на цементных заводах. В грохот, внутрь дробильного барабана, помещают крупные металлические шары, посредством которых, при вращении барабана, производится измельчение породы. © Сергей Стукало, 2010 Дата публикации: 27.05.2010 11:29:34 Просмотров: 2889 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|