Бульвар

Юрий Леж

Форма: Повесть
Жанр: Фантастика
Объём: 204589 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Расследование незаурядной кражи неожиданно оборачивается цепью загадочных событий... в которых замешаны странные люди или - нелюди?

Бульвар.
1
Прелестный шорох падающих листьев, устилающих желто-красно-зеленым ковром газон бульвара, едва слышный для простого человеческого уха, но такой громкий для иных ушей глушил звук проносящихся по асфальту автомобилей, резкое кряканье уток в похолодевшем уже поле жаркого лета пруду, гортанный крик разговора кучки то ли итальянцев, то ли кавказцев на углу, возле высокого старинного дома. От листьев пахло гнилью и тлением, с проезжей части несло бензиновым перегаром и машинным маслом, от кучки людей – дешевым парфюмом и сильным запахом пота маленьких стайных хищников, собравшихся то ли на очередную охоту, то ли на случку со своими неприхотливыми самками.
Делая вид, что совсем не обращает внимания на анималистические и урбанистические шумы и запахи, на деревянной, резной лавочке под кленами сидел молодой человек в возрасте чуть за тридцать: в длинном, модном в этот сезон в Городе плаще, светлом, слоновой кости, кашне и широкополой черной шляпе, из-под шляпы выбивались густые, темно-серые волосы и иной раз поблескивали странные желтоватого оттенка глаза. Молодой человек, положив ногу на ногу, неторопливо, задумчиво курил, аккуратно стряхивая пепел рядом с собой на мелкий песок бульварной дорожки. Странные глаза его были полуприкрыты и казалось – молодой человека наслаждается начинающимся теплым осенним деньком, бульваром, самим собой и своей жизнью, отдыхая от прошедшей трудовой недели, хотя заподозрить в нем человека по восемь часов пять дней в неделю стоящего за прилавком фешенебельного магазина или просиживающим штаны в конторе крупной, солидной девелоперской фирмы было очень трудно.
Молодой человек не изменил своей расслабленной, созерцательной позы даже, когда к занимаемой им лавочке приблизился тяжеловесный, давно миновавший времена своей молодости и стройности мужчина в темно-сером пальто и потертой клетчатой кепке. Тяжеловес остановился возле лавочки, чуть наклонив голову на бок и разглядывая молодого человека.
– Здравствуйте, месье Арнич, - помедлив десяток секунд, тяжеловес прикоснулся кончиками пальцев к козырьку кепки, приветствуя молодого человека, – позвольте составить вам компанию?
– Доброе утро, месье комиссар, – вежливо отозвался Арнич, – присаживайтесь… бульвар – публичное место…
– У вас еще утро, месье Арнич? – комиссар изобразил завистливое выражение лица. – У меня время уже подходит к обеду.
– Сегодня выходной, месье комиссар, – ответил молодой человек со всей возможной серьезностью, – я поздно встал, решил прогуляться перед завтраком… А вы с утра, видимо, успели переделать множество нужных и важных дел?
– Еще с вечера, месье, с вечера.
Комиссар присел на лавочку, демонстративным движением потянув на коленях брюки, поерзал, устраиваясь поудобнее, потом, неуклюже поискав по карманам своего пальто, выудил помятую пачку сигарет и чуть вопросительно глянул на Арнича, но тот то ли в самом деле не заметил, то ли проигнорировал безмолвную просьбу комиссара об огоньке, и тому пришлось опять шарить в карманах, теперь уже в поисках зажигалки.
– Преступность в городе по-прежнему дает вам заработать на кусок хлеба? – осведомился Арнич, дождавшись, когда комиссар раскурит сигарету.
– Преступность в городе по-прежнему действует мне на нервы, – проворчал комиссар, без всякого удовольствия, привычно затягивая дымком, – или вы думаете, что мое жалованье сильно изменяется от того, поймаю я одного бандита или десяток?
– Вы хотели пожаловаться мне на жизнь, месье комиссар? – теперь уже с явной издевкой спросил молодой человек.
– Нет и нет. Я хотел узнать, слышали ли вы последние новости из мира криминала?
– Увы, сегодня я еще не включал ни радио, ни телевизор, даже газет, как видите, не покупал, – Арнич демонстративно развел пустые руки, – а вчера не заметил в прессе никаких достойных особого внимания новостей из комиссариата…
– Вы старательно делаете вид счастливого человека, – чуть нахмурившись, сказал комиссар, – встаете поздно, не интересуетесь новостями, просто сидите вот на бульваре перед завтраком…
– А почему я должен быть несчастным и выглядеть, как загнанная лошадь? – усмехнулся Арнич. – Прошедшая неделя для меня закончилась с неплохим гешефтом, предстоят два дня отдыха, а что касается новостей, то криминальная хроника в моем списке приоритетов не стоит на первом месте…
– И никогда не стояла? – теперь уже издевка слышалась в голосе комиссара.
– И не стояла, - твердо и серьезно подтвердил молодой человек.
– Значит, вы не слышали, что вчера был ограблен дядюшка Филипп? – приступил, наконец-то, к сути разговора комиссар.
– Не слышал, да собственно и не знаю, кто такой дядюшка Филипп… – Арнич подумал было развести руками в знак недоумения, но решил, что жест этот будет слишком театральным в этом и без того наигранном диалоге.
– Филипп Ленге, адвокат, нотариус, антиквар, очень известная личность в Городе, конечно, для тех, кто желает без каких-либо проблем обменять что-то незаконно приобретенное на деньги, ну и наоборот…
– Вы хотите сказать, месье комиссар, что это обыкновенный скупщик краденного? – в приоткрывшихся глазах Арнича запрыгали веселые искорки. – И какой, в этом случае, у меня может быть к нему интерес?
– Дядюшка Филипп – посредник, а вовсе даже не банальный скупщик краденного, – чуть раздраженно заметил комиссар, – он посредник от Бога, как говорят его клиенты.
– Слава богам, я никогда не прибегал к его услугам, – проговорил Арнич, – наверное, поэтому ничего о нем и не знал до сих пор…
– С первым вашим заявлением готов согласиться, а вот второе позвольте…
– Какое заявление, комиссар, – довольно бесцеремонно перебил его молодой человек. – Заявление – это когда я у вас, в комиссариате, в присутствии адвоката, а сейчас это простая реплика в дружеской беседе во время случайной встречи…
В глаза Арнича веселые искорки превратились в хохочущих, задорно прыгающих бесенят. Комиссар тяжело вздохнул и едва не заворчал, как старый, матерый пес, вынужденный согласиться с тем, что соседская кошка – неприкосновенное животное:
– Встреча у нас, естественно, не случайная, но разве вам хочется официального допроса? в присутствии адвоката, с выполнением множества процессуальных ритуалов?
– Что вы, что вы, месье комиссар, - улыбнулся дружелюбно Арнич. – Я готов ответить на ваши вопросы в такой вот непринужденной обстановке. Кстати, это изрядно сэкономит и ваше и мое время…
– Многообещающее начало, – вновь вздохнул комиссар. – Так вот, вчера ограбили дядюшку Филиппа, лицо в определенных кругах очень известное, и мне кажется, что в нашем Городе это мог сделать только лишь отъявленный мазохист с суицидальными наклонностями…
– Ваши определения, может быть, немножко громоздки, но всегда точны… Я никак не подхожу под оба, – улыбнулся Арнич, продолжая выдерживать нарочитый тон светской беседы, взятый им в самом начале разговора. – Тяги к самоубийству у меня нет, да и любви к боли я за собой никогда не замечал, но вот с чего это вы сделали такой вывод?
– Вы просто не стали слушать дальше, – слегка упрекнул комиссар. – Дело в том, что последние лет двадцать дядюшка Филипп посредничал между крупнейшими гангстерскими кланами и отдельными преступниками, и не только между ними, в нашем Городе, и даже в стране в целом, и даже в регионе, включая наших многочисленных и беспокойных соседей…
– В самом деле, я должен извиниться перед вами, месье комиссар, – иронично, но на грани приличий ответил Арнич. – История бандитского посредника для меня чрезвычайно интересна… но…
– Ох, как вы торопитесь, месье Арнич, – вздохнул в который уж раз комиссар, похоже, он привык перебивать собственную речь такими вот тяжелыми вздохами, укоризненным покачиванием головой, прищелкиванием пальцами. – В последние пятнадцать лет ни у кого даже в мыслях не было не то, что ограбить, просто обидеть скромного адвоката и антиквара, весь уголовный элемент практически пяти стран знал – то, что находится в сейфе у дядюшки Филиппа, принадлежит настолько влиятельным людям и кланам… в определенных кругах, конечно, влиятельным…
– И все же его ограбили?
– И все же – да… Уж не ведаю, знали воры или нет, что берут из сейфа, но, по моим сведениям, там находилась крупная партия необработанных алмазов то ли из Южной Африки, то ли из русской Якутии, причем, партия такая крупная, что даже профессионалам, работающим с драгоценностями, сбыть ее будет очень и очень проблематично…
– Мне всегда казалось, что в Амстердаме или Брюсселе найдется немало ювелиров, желающих подешевке купить драгоценности, тем более – необработанные, нигде в мире еще не зафиксированные, – легкомысленно высказал свое мнение Арнич.
– Но не такое количество, – комиссар прервался и вновь принялся рыться в карманах пальто, разыскивая убранные туда сигареты, взамен докуренной.
Арнич, по-прежнему, слегка демонстративно не замечал натуженных поисков комиссара, давно уже привыкшего, что его подчиненные с проворством дрессированных обезьян подносят начальнику и сигареты и спички. Подавив легкий смешок, молодой человек осведомился:
– А вы готовы раскрыть мне и эту информацию?
– Да, месье Арнич, алмазов у дядюшки Филиппа было почти десять килограммов!!! да-да, именно килограммов, потому что, если мерить в каратах, по ювелирному, вес выходит совсем уж запредельный…Но все дело-то в том, что алмазы эти не принадлежали дядюшке Филиппу, он, еще раз напомню, был всего лишь посредником, а вот человеком, который за эти алмазы уже заплатил половину стоимости, оказался Принц… Вам он тоже не известен? – подколол, наконец-то своего собеседника комиссар.
– Благодаря криминальной хронике, в стране любой школьник, едва научившийся читать, знает, кто такой Принц, он же Наследник, он же… – усмехнулся Арнич.
– Так вот, поставщики алмазов ищут грабителя, Принц ищет его же, да и я не против был бы опередить их всех и первым побеседовать с этим человеком…
– Какая душераздирающая история, репортеры оторвали бы её у вас с руками, – Арнич хотел было зевнуть, но это было бы совсем уж невежливо по отношению к комиссару, и молодой человек сдержался. – И вы решили начать с меня месье комиссар?
– С кого-то ведь надо начинать, не так ли? – ухмыльнулся комиссар, делая неуклюжую попытку сохранить светский характер разговора.
– И вы хотите знать, где я был и что я делал – в какое время? – уточнил Арнич, холодно блеснув глазами из-под полей своей шляпы.
– Ограбление произошло между восьмью часами вечера и полуночью. Дядюшка Филипп вчера отправился в театр, вышел из дому без четверти восемь, вернулся практически в полночь, заглянул в сейф – и…
– Неужели квартира такого известного и авторитетного человека не охранялась? – равнодушно удивился молодой человек.
– Охранник в подземном гараже, консьерж при входе в подъезд, видеокамеры, – неохотно сказал комиссар, – ничего особенного, но ведь уже лет пятнадцать, как никому в голову не могло такое придти…
– И никто, ничего не видел и не слышал?
– Месье Арнич, - не обратив внимания на последний вопрос молодого человека, вернул разговор в нужное ему русло комиссар, – все-таки попробуйте вспомнить, чем вы занимались вчера в это время?
– Нет ничего проще, комиссар, – улыбнулся Арнич, с облегчением откидываясь на спинку скамьи. – Примерно в семь мы с компаньоном закончили дела в конторе, время можно уточнить у нашей секретарши...
– Она же – приходящий бухгалтер?
– Абсолютно точно, месье комиссар, девушка не заинтересованное лицо, нанята через агентство, ах, да, кроме того, мой компаньон сдавал ключи и комнаты конторы под охрану, как всегда это делается по вечерам, думаю, свидетельство охранника будет достаточным, в нашем здании, кстати дежурят полицейские по договору с владельцем…
– Ваш компаньон – это Алекс Сеевич? новым, надеюсь, не обзавелись? – зачем-то спросил комиссар.
– Старый друг лучше новых двух, – не придумав ничего лучше, выдал банальную сентенцию Арнич. – С Лексой мы вместе ведем дела уже не первый год…
– Точнее будет, скоро пойдет восьмой, – пробурчал сквозь зубы комиссар, – итак, после ухода из конторы вы направились?..
– Комиссар, вы будете смеяться, но я направился на Центральный телеграф, у нас там абонентский ящик, у фирмы, а не личный, я проверил пришедшую почту, забрал ее с собой. Кстати, сейчас эти бумаги у меня дома. Если мне не изменяет память, на телеграфе отмечают, в какое время клиенты берут ключи от абонентских ящиков… Со мной общалась немолодая уже дама с очаровательными голубыми глазами, вот имя ее я, к сожалению, не знаю, да и она вряд ли помнит всех, кто обращался к ней в течение рабочего дня…
– Вы до Центрального телеграфа шли пешком или взяли такси? – уточнил деловито комиссар, и Арничу почудилось, что он вытаскивает из кармана пальто свой знаменитый на весь Город блокнот.
– Пешком, месье, пешком… вчера, как и сегодня, погода была прекрасная, вот и решил немного освежиться и подышать парами бензина после кондиционированного воздуха конторы, – засмеялся Арнич, а комиссар понимающе кивнул: автомобильное движение в городе давно уже превратило свежий воздух в бензиновый перегар, особенно в районе центральных улиц и площадей. – После телеграфа я выпил кофе в небольшой кофейне напротив, - продолжил молодой человек, – пожалуй, там я потратил минут тридцать, и свидетелей моего присутствия не было. Не думаю, что бармен в кофейне или официантка запомнили одного из тысяч посетителей, а потом я, также пешком, отправился в сауну. Ваш дядюшка Филипп любит театр, а мы с компаньоном предпочитаем перед выходным днем расслабиться в сауне, так что наш заказ начинался в восемь часов, впрочем, как и спектакль в том театре, который посетил дядюшка Филипп.
– И вы были в сауне ровно в восемь, месье Арнич? – уточнил комиссар и по его внешнему виду даже матерый психолог не смог бы понять – удовлетворен или разочарован сыскарь результатом опроса. – И долго вы там расслаблялись? вдвоем с компаньоном?
– Мы же приличные люди, месье комиссар, и я, и мой компаньон, – улыбнулся Арнич, – а приличные люди просто обязаны опаздывать… Лекса пришел в сауну первым, видимо, сразу после восьми часов, я не уточнял у него специально, но вы можете это сделать сами. А я задержался, пока шел от Центрального телеграфа, и подошел примерно в половине девятого.
– И в какой вы были сауне? – кажется, больше для проформы, чем по делу, уточнил комиссар.
– «Золотой ключик», месье комиссар, вы ее знаете? отдельное здание, маленькое помещение в подвале, отличная звукоизоляция, хоть из пушек пали, никому из окружающих просто невозможно помешать. Мы заказывали два часа, с восьми до десяти вечера, но – увы – нам этого не хватило и пришлось продлевать время, благо, такая возможность в тот вечер имелась…
– И вы были там одни? – повторил вопрос комиссар.
– Ну, во-первых, там была обслуга, – сделал вид, что вспоминает подробности Арнич. – Простыни, полотенца и прочее нам подавал мужчина по имени Влас или Глас, я плохо понял, как именно, высокий, очень худой с могучими такими бровями, да, пожалуй, брови у него как раз можно назвать, по-вашему, месье комиссар, особой приметой. А стол накрывала женщина лет сорока, худенькая, невзрачная, по имени мы ее не звали, да и появлялась она всего один раз за весь вечер. Во-вторых, мы заказывали девушек, и из-за них-то и продлили время…
– Так понравились? – скептически спросил комиссар, пренебрегавший проститутками с молодых лет сначала по причине безденежья, а потом уж и по долгу службы, ведь это только в дешевых детективах продажные полицейские курируют «ночных бабочек», постоянно пользуясь их услугами задаром.
– И не только, месье комиссар, начнем с того, их привезли уже после половины девятого, а за час невозможно не только получить маломальского удовольствия от женщины, но и даже познакомиться толком, будь это хоть прожженные профессионалки или просто искательницы приключений с дискотеки, – плотоядно улыбнулся Арнич. – А, во-вторых, в самом деле, девочки оказались очень симпатичные и раскованные, мы весело провели время… от души, что называется…
– Про их имена даже не спрашиваю, они у профессионалок для каждого клиента разные, – съязвил комиссар в отместку. – Но вот хотя бы телефончик вы запомнили, по которому делали заказ? или забыли сразу же, как только набрали?
– Не просто запомнил, месье, даже сохранил визиточку их конторы, – усмехнулся Арнич, доставая из внутреннего кармана бумажник, а из него маленький розоватый прямоугольник визитки. – Надеюсь, у девочек из-за прискорбного факта отдыха в нашем с Лексой обществе не будет неприятностей? Очень бы не хотелось выглядеть обычным стукачом даже в глазах профессионалок…
– Я не полиция нравов, – пробурчал комиссар, забирая из рук молодого человека визитку и внимательно вчитываясь в название и мелкий номер телефона в уголке. – Если они без нервотрепки подтвердят ваши слова, то претензий с моей стороны к ним никаких не будет… А как они добирались до сауны?
– Их привез сутенер, такой экзотический тип, с косматой бородой, то ли грек, то ли албанец, вы знаете, месье комиссар, я такие бороды видел только в кино… – Арнич чуть-чуть прикрыл глаза, будто бы вспоминая, как выглядел тот самый бородатый сутенер, что привез в сауну девиц.
2
…последний переход получился совсем уж легким психологически, но невыносимо тягостным физически, все-таки это был уже четвертый переход за последние полтора часа. Пришлось отдохнуть почти четверть часа прежде, чем предстать перед отсутствующими наблюдателями среднего роста молодым человеком в короткой кожаной курточке и черных брюках, заправленных в высокие «казаки».
Зато значительно слабее, чем всегда, хотелось забиться в темный тихий угол и полежать там полчаса, а то и час, закрыв глаза, зажав уши, старательно не дыша носом. Но тогда можно было вычеркнуть собственное алиби, и Арнич, пересиливая себя в четвертый раз за этот вечер, подхватил с холодной земли небольшой кожаный рюкзачок, модный у молодежи в этом сезоне, быстро выбрался на близкую, хорошо знакомую улицу и пошел к двухэтажному маленькому зданию с сияющей вывеской «Золотой ключик» и тускло освещенными окнами первого этажа.
Удача, такая желанная сегодня гостья, продолжала сопутствовать ему: двое охранников в стандартной сиреневой униформе сосредоточенно смотрели телевизор, пристроившись в маленькой каморке неподалеку от входа, и только мельком оглянулись на его легкие шаги. Значит, точное время и состояние самого Арнича в момент мимолетной встречи они не запомнят, даже если допрашивать их потом под гипнозом.
Молодой человек проскользнул тенью дальше, на узкую крутую лестницу вниз, в подвальное помещение, и по длинному коридору, облицованному в рост человека деревянными панелями, добрался до раздевалки, в которой посетители обычно оставляли верхнюю одежду. Краем глаза Арнич заметил, что дверь в комнату прислуги в самом начале коридорчика распахнута настежь, но в самой комнате никого нет. Опять везение…
Напротив раздевалки, в предбаннике, обставленном красивой кожаной мебелью и стеклянными маленькими столиками, звучали голоса, и Арнич со спины увидел трех девиц и чуть блудливое лицо своего компаньона Лексы, о чем-то с девицами переговаривающегося, но не стал задерживаться и проскользнул в помещение, аккуратно и бесшумно прикрыв за собой дверь. Теперь он мог расслабиться по-настоящему, не так, как во дворике полуразрушенного, готового под снос дома, а присев на банкетку, вытянув ноги и на несколько минут прикрыв глаза, что бы постараться изгнать боль из напряженных мышц.
В раздевалке, внутри шкафа-купе, висели плащ, пиджак, рубашка и брюки Лексы, стояли его ботинки с вложенными в них носками и рядом с ними небольшая сумка. Арнич, чуть передохнув, поспешил повесить в шкаф свою куртку, превозмогая утихающую боль, стянуть через голову темную водолазку и сбросить «казаки», под которыми почему-то не оказалось носков. Вот теперь вполне можно посидеть неподвижно, теперь любой, вошедший в раздевалку, скажет, что видел полуодетого мужчину, явно не только что забежавшего сюда с улицы, а просто отдыхающего после окончания трудовой пятницы.
Отдыхающего… отдохнуть-то как раз и не удалось. Голоса в предбаннике возвысились до состояния спора, и Лекса, заметивший, как проскользнул Мишель в раздевалку, воззвал через закрытую дверь к справедливости и своему компаньону:
– Миша! Мишель! Ты представляешь, чего хочет этот жулик?
– Не представляю и не хочу представлять, – громко отозвался Арнич, не открывая глаз, – вот сейчас я выйду, и мы решим все проблемы…
Не взирая на усталость, Мишелю пришлось срочно освобождаться от брюк, обернуть бедра полотенцем и, подхватив рюкзачок, покинуть укромный уголок раздевалки. Что ж тут поделать – это представление тоже было частью алиби, потому жаловаться не приходилось.
В просторном для шести человек, но с низким потолком, и оттого кажущемся меньше в размере, предбаннике девицы уже переместились на диванчик в углу возле двух душевых кабин, а сидящий на центральном диване за стеклянным столиком Лекса тыкал пальцем в сутенера с удивительно косматой, взлохмаченной бородой. Сутенер стоял возле девиц и нервно тискал смуглые, почти черные издали, пальцы своих рук.
– Миша, этот нанаец хочет отдать нам девчушек на час по сто монет за каждую… - возмущенно заговорил Лекса, едва Арнич показался на пороге. – Но ты глянь, они же только приехали, а время уже половина девятого, значит, в половине десятого их заберут, а что мы будем делать до десяти вдвоем с тобой?
«На часах уже без двадцати пяти девять, но вряд ли сутенер обратит на это внимание, – подумал Арнич, – еще один маленький штришок к алиби, Лекса верен себе…»
В ответ сутенер начал о чем-то невнятно, но очень быстро и эмоционально говорить, тыча измученными пальцами в девиц, в Лексу и самого себя.
– Ну и что, что ты албанец? – отвечал скандальным голосом Лекса. – По мне, что негр, что китаец – один хрен, лучше объясни, почему я должен платить лишнее? Или ты приедешь за девчонками ровно в половину десятого, и они, прям намыленные, будут прыгать из парилки к тебе в тарантас?
Растерявшийся албанец, видимо, не понявший половину из сказанного Лексой по незнанию языка, развел руками, то ли извиняясь, то ли продолжая стоять на своем, мол, я не я, а только цена вот такая.
– Никто не будет платить лишнее, – сказал Мишель, – мы договоримся по справедливости.
Чуть слышно шушукающиеся на диванчике девицы примолкли, теперь дело касалось и их непосредственно, примолк и опустил руки и албанец, сразу ощутив веющую от Арнича силу, пусть и не ярко выраженную физическую, но вполне ощутимую моральную.
Мишель оценивающе посмотрел на девиц: маленькая блондиночка с мальчишеской стрижкой, в брючках и короткой курточке, чуть смущенная внезапным вниманием, смуглая, цыганистая брюнетка с кудрями до плеч, в длинном фасонном пальто и явно высокая, раскинувшаяся на диванчике вполне вольготно, и модельно-тощая шатенка с длинными волосами, собранными в тугой узел на затылке, одетая в полуплащ и туфельки с ошеломляющими по высоте каблуками. Для девиц такого профиля – вполне достойная компания, и, кажется, никто из них не тушуется, не мнется в «предвкушении» провести время с такими клиентами, как Лекса и сам Мишель.
– Мы возьмем всех трех девушек, – твердо сказал Арнич, – на два часа, время по сауне чуток продлим, ты ведь сможешь договориться, Лекса? И заплатим за такое удовольствие целых пятьсот монет. Мы ведь тоже должны получить какую-то скидку за опт и длительное время, верно?
Может быть, албанец и хотел что-то возразить или по привычке поторговаться за пятьдесят-шестьдесят монет, но Арнич уже доставал из рюкзачка деньги, а этот процесс как-то не располагает к разговорам.
– Кроме того, девушки, – обратился Мишель к троице на диванчике, – сейчас здесь накроют неплохой стол, можно будет нормально покушать и выпить…
– Все равно он, – Лекса бесцеремонно ткнул ладонью в сторону албанца, – вам больше сорока монет за час не отслюнит, а с нами хотя бы поужинаете, да и попаритесь от души, на всё времени хватит…
Девицы дружно захихикали над последней двусмысленностью, сказанной Лексой, а Арнич положил на столик стопку монет и добавил сверху еще двадцать талеров, на бензин. Изо всех сил делая недовольный вид и бурча в бороду, что он продешевил и уступил только именно этим господам, потому, что увидел в них приличных людей, при этом выговаривая половину слов на своем языке, албанец сгреб деньги, моментально спрятал их куда-то запазуху и на вопросительные взгляды девиц буркнул:
– Обратно будем ехать, со всеми рассчитаюсь…
После этого он исчез, как джин из волшебной сказки, будто растворился в воздухе, оставив после себя тяжелый запах человека, пренебрегающего личной гигиеной, и розоватый прямоугольник визитки на стеклянном столике. И тут же атмосфера в предбаннике будто разрядилась, всё стало проще и непринужденнее.
– Так и будете в пальто сидеть? – улыбнулся девицам Мишель. – Давайте-ка в раздевалку, там возьмете полотенца или простыни, кому что понравится, а потом уже и познакомимся… за столом…
Дружно, слегка толкаясь, девицы поднялись с диванчика и гуськом отправились в раздевалку, о чем-то переговариваясь на ходу, а Лекса, пользуясь моментом, спросил негромко, будто продолжая давно начатый разговор:
– Как все прошло?
– Неплохо, – отозвался Арнич, присаживаясь к столу. – Закладку я сделал и, кажется, по времени алиби получилось неплохо…
– Дай бог, – кивнул Лекса и вернулся к текущим делам, – сам пойдешь, поговоришь про продление?
– Да, надо и перед прислугой показаться лишний раз, – согласился Мишель. – Пяток минут посижу и пойду. Кто тут сегодня?
– Бровастый такой мужичок…
Банщик, представляющий сейчас всю администрацию сауны в едином лице, немолодой уже, худой и высокий, сутулый мужчина с роскошными густыми бровями, найденный Арничем в забитой полотенцами, простынями, швабрами и ведрами комнатке в дальнем конце коридора, возражать против продления на полчаса не стал.
– Повезло…У нас следующий заказ после полуночи, – пояснил он Мишелю, – если есть такое желание, оставайтесь.
Арнич попросил банщика отнести девицам тапочки-следки и заодно зайти за деньгами на продление, а сам не спеша вернулся в предбанник, где уже накрывала на стол женщина лет сорока, хмурая, худая, но достаточно симпатичная для своих лет.
Темный «Гиннес» в бутылках прямо из холодильника, горячие, еще дымящиеся паром креветки, майонез и кетчуп в соусниках, светлое пиво местного разлива, очень неплохое по уверениям Лексы, тоже охлажденное, нарезанный тончайшими ломтиками сыр, буженина, несколько баночек черной икры, ледяная водка в мгновенно запотевшей литровой бутылке, какой-то даже на взгляд приторный ликер с цветастой этикеткой, маринованные огурчики на блюде, немного хлеба и сливочного масла, две коробки шоколадных конфет, бело-голубые салфетки, ослепительно белые тарелочки, прессованного хрусталя фужеры и лафитники и столовые приборы почему-то на четверых. Видимо, прислуга не рассчитывала, что двое мужчин оставят себе сразу всех приехавших девчонок и на пятую персону приборов не заготовила. Споро и аккуратно раскидав всё это по столу, хмурая прислуга удалилась, слегка погромыхивая маленькими колесиками сервировочного столика, на котором и доставила в предбанник питье, закуски и посуду для клиентов.
Увидев такой стол, вышедшие из раздевалки девицы слегка ахнули, но показывать своё удивление случайным попаданием на чужой праздник жизни постеснялись. Однако, за столом размещались радостно, оживленно переговариваясь, сразу расположив мужчин между собой: малышка-блондинка Рита, обернувшая вокруг бедер полотенце и оставившая обнаженными свои задорно точащие грудки, которую Мишель тут же начал называть Марго, устроилась с краю, за ней следом сам Мишель, справа от него цыганистая Лада, поминутно шлепающая ладошками по бедрам то Мишеля, то Лексы, который забавно смотрелся в компании худой, но удивительно грудастой Ляли – невысокий, плотненький с явным намеком на животик и длинная, голенастая модельная девица с четвертым размером бюста.
Бестолковые и оживленные первые минуты застолья прошли в выборе закусок, подталкивании друг друга локтями не столько из-за тесноты, сколько от желания хоть немного сблизиться с малознакомыми людьми. Когда Арнич начал разливать, оказалось, что Марго пьет водку, как и мужчины, Лада предпочитает светлое пиво, а Ляля ликер. Лекса, чуть переигрывая в роли тамады, провозгласил тост за знакомство, потом, после выпитой первой и второй рюмок, начал расспрашивать девиц, откуда они, как живется в Городе, чем увлекаются, какие фильмы смотрят, какую музыку слушают…
Атмосфера к этому моменту уже сложилась непринужденная, легкая, застольная, и девицы охотно отвечали на вопросы, отнюдь не стесняясь своего происхождения и профессии. Выяснилось, что Рита-Марго местная, одинокая, но не теряющая надежды на личное счастье; Ляля приехала из дальнего пригорода, с ее фигурой и ростом многие прочили ей карьеру модели, но – подвел излишне шикарный бюст, да и модельная карьера также проходила через постели многочисленных антрепренеров, агентов, директоров, художников и модельеров, хотя последние почему-то в основном предпочитали мальчиков; Лада оказалась самой дальней гостьей Города, приехавшей аж из соседней страны с самой банальной целью подзаработать. Она была старшей среди девиц, без малого двадцати семи лет, Ляле недавно исполнилось девятнадцать, а Рите-Марго – двадцать один.
Через десяток-другой минут Мишель прервал выпивку и закуску предложением заглянуть в парную, пока еще желудки не переполнились, а легкие не забились табачным дымом, ибо курили они все, причем девушки предпочитали сигареты, выложенные на стол рядом с пепельницами Мишелем и Лексой.
Лада в парилку не пошла, сославшись на высокое давление, но с удовольствием присоединилась к компании попозже, в огромной ванне-джакузи. Из бурлящей прохладной воды джакузи, слегка промокнув полотенцами тела, все вернулись за стол, уже привыкшие друг к другу, определившиеся с партнерами на вечер. Покурили, понемногу, уже не так жадно, как в самом начале, выпили и закусили. Потом, не стесняясь друг друга, покувыркались прямо тут, в предбаннике, на диванчиках, не тревожа прислугу требованием открыть комнату отдыха с широченной, специально для этого приспособленной постелью.
Впрочем, Мишелю с Ритой-Марго на одном диванчике, а Лексу с Лялей на втором было вполне комфортно, а попеременно присоединяющаяся то к одной, то к другой паре Лада вносила приятную нотку разврата в их интимное общение.
Чуть позже, отдыхая за столом, выпивая и закусывая, Лекса удивительно ловко и непринужденно перевел разговор на финансы, и оказалось, что девицам от албанца вряд ли достанется больше семидесяти талеров за весь вечер.
– Да что там говорить, хорошие деньги, – сказала Рита, прижимаясь к Мишелю острыми, все еще возбужденными грудками, – лишь бы этот придурок не заначил себе на бензин, а то обычно по пятерке всегда в свою пользу из договоренных денег отстегивает…
– Ну, он не из худших, – заявила Лада. – Я до этого работала в одном месте, там деньги выдавали раз в неделю, уже и сама забудешь, сколько тебе должны, а они еще там штрафы накатывали за каждый лишний шаг…
Перед вторым заходом в парилку Мишель порадовал девиц десятком талеров каждую – должны же они запомнить этот вечер! – и те, радостно щебеча, ненадолго скрылись в раздевалке, пристраивая в своих вещах полученные монеты.
– Ты как? еще не выдохся? – спросил Лекса приятеля, памятуя о том, каким для него оказался сегодняшний вечер.
– Еще хоть куда, – засмеялся Мишель, – думаю, надо продлить до полуночи, бровеносец говорил, что у них свободно…
До полуночи продлили и сауну, и девиц, правда, опять появлялся албанец, не доверивший своим подопечным получить с клиентов деньги за полтора часа, по сто пятьдесят монет за каждую, но теперь Мишель, изображая сильно подвыпившего, не стал торговаться и даже на бензин албанцу подбросил вторично.
И опять была парилка, и джакузи со свечами, и закуска за столиком, и кожаные диванчики, правда, теперь компаньоны поменялись партнершами, и разговоры обо всем и ни о чем, и добавка водки, ликера и пива, и снова парилка… и соблазнение Ляли попробовать сразу с двумя мужчинами, пока представился такой случай (она оказалась единственной, не вкусившей еще такого запретного плода), и убеждение ее Ритой-Марго на собственном примере… все было от души, ненапряженно, весело и забавно…
В половине двенадцатого, после звонка албанца, выяснилось, что он за девицами не заедет, и Ладе с Лялей до своей конторы, а Рите-Марго до дома придется добираться самостоятельно, и это расстроило девиц. «Небось, опять денежки на пару дней зажмет», – решили они.
Мишель, подумав, что не дело заканчивать такой хороший вечер на минорной ноте, еще разок порадовал девушек, выделив по двадцатке на «чай» за полтора дополнительных часа и на такси от сауны. Теперь, получив на руки чаевые едва ли не в половину своего заработка, они должны были точно запомнить и время, и клиентов, если даже разговор об этом зайдет случайно.
Уже без четверти двенадцать девицы, завершая вечер, устроились в раздевалке сушить волосы и наносить на лица раскраску. Лекса, вызвав через прислугу сразу две машины такси, мотался из предбанника в раздевалку, довольно убедительно предлагая Ляле продолжить веселье в ночном клубе со стриптизом, а она отнекивалась, то ли раскиснув от ликера, то ли опасаясь ехать в клуб одна, без товарок.
Но как бы то ни было, без нескольких минут двенадцать вся компания вывалила из сауны на прохладный осенний воздух, мило распрощалась возле машин с объятиями и поцелуями в щечку, а Рита-Марго даже сунула в карман курточки Мишеля наскоро нацарапанный на салфетке номер домашнего телефона… «Ты звони, если что, мы и без конторы можем собраться, – пояснила она, – только заранее хорошо бы…»
3
–…так вот, месье комиссар, примерно в полночь мы уехали из «Золотого ключика», – закончил рассказ Арнич, – сауна расположена примерно на одинаковом расстоянии между нашими домами, и я предпочел сперва завезти на квартиру Лексу, а потом уже отправился домой сам. Приехал где-то после половины первого, в Городе ночью движение небольшое, да, если правильно помню, то машины были из фирмы «24 часа», проверить нашу поездку из сауны можно легко… Дома я выпил чаю и лег спать почти сразу же и проспал до утра, а, поднявшись, решил прогуляться перед завтраком… здесь вы меня и застали, месье комиссар…
Мишель улыбнулся, наблюдая, как по мере его рассказа мрачнеет комиссар, еще бы, алиби получалось великолепное, а главное – ни в одном месте не нарочитое.
– Да, спасибо, месье Арнич, все это мы, конечно, проверим…
– Скажите, месье комиссар, с чего бы вдруг у полицейских властей ко мне такое недоверие, что они готовы тратить силы и время на проверку вполне благопристойного алиби?
– Групповуха с девочками в бане – это благопристойно? – неожиданный пассаж Мишеля резко улучшил настроение комиссара, и тот засмеялся.
– Ну, с точки зрения уголовного кодекса это все-таки совершенно невинное деяние, никак не сравнить с ограблением дядюшки Филиппа…
– Да, – согласился комиссар, – и с точки зрения вреда для здоровья – тоже… А почему вы оказались «на карандаше»? Вас ведь именно это интересует? Месье Арнич, за последние шесть лет вы восемнадцать раз покидали город, якобы по делам своей фирмы…
– Вот уж никогда не вел статистику собственных командировок, – парировал Мишель, не обращая внимания на комиссарское «якобы».
– Так вот, во время ваших поездок, в тех городах, где вы бывали, произошло восемь случаев дерзких, малообъяснимых преступлений, в основном, ограблений банков и частных лиц, связанных со вскрытием сейфов. Вас даже трижды привлекали по подозрению…
– И все три раза отпускали с извинениями, месье комиссар, – уточнил Арнич, ничуть не удивленный, что местная полиция знает такие детали.
– Я знаю, – отмахнулся комиссар, – но отпустить из полиции за отсутствием улик, не значит признать невиновным…
– Я это понимаю, месье комиссар, но и предъявить что-то конкретное, кроме своей интуиции, мне никто ни разу не смог, вот и вы не можете…
– Не могу, – вздохнул комиссар, ему, конечно, неприятно было признаваться в собственном бессилии, но деваться в такой ситуации было некуда, если он планировал еще не раз встретиться с Арничем. – Поэтому и решил просто поговорить с вами в непринужденной обстановке, ведь любой адвокат не дал бы мне такого шанса, реши я вызвать вас в участок…
– Я это тоже прекрасно понимаю, месье, поэтому и пошел вам навстречу, зачем приличным людям усложнять друг другу жизнь, – обаятельно улыбнулся Арнич, продолжая выдерживать тон светской беседы.
– Спасибо, месье Арнич, – комиссар, кажется, собрался подняться со скамейки, заерзал, подтянул ноги, но тут неожиданно задал еще один вопрос: – А как вы относитесь к собакам?
– Я должен к ним как-то по-особенному относиться, месье комиссар? – удивился Арнич. – Не так, как к кошкам, к примеру?
– Нет, можете относиться так, как вам заблагорассудится, – махнул рукой полицейский, изображая добродушность. – Вот только странный факт: вчера во время ограбления квартиры дядюшки Филиппа видеокамеры в подземном гараже и возле дверей в квартиру засняли очень размытый силуэт крупной собаки… как она могла попасть в дом и почему никто ее не заметил?
– Вы задаете очень странный вопрос, – осторожно ответил Арнич. – Особенно, если учитывать, что возле квартиры дядюшки Филиппа меня вчера не было…
– Знаю, что вопрос странный, – вздохнул комиссар, проигнорировав прямой намек на алиби Мишеля. – И что самое удивительное – в тех городах, где вы бывали в командировках, и где происходили вскрытия сейфов и другие невероятные события, некоторые свидетели тоже упоминали присутствие крупной собаки... немецкой овчарки или даже волка…
Мишель откровенно недоумевающе пожал плечами, делая вид, что вопрос и рассуждения комиссара сбили его с толку, и ничего по существу их он сказать не может.
– Ну, что же, месье Арнич, извините за беспокойство, мне пора на опять службу…
– И в самом деле, комиссар, приятно было бы пообщаться и дальше, – ответил Арнич с легкой улыбкой, – конечно, без непонятных «собачьих» вопросов, но у соседней лавочки вас уже с четверть часа ждут…
У соседней лавочки и в самом деле почти пятнадцать минут переминался с ноги на ногу маленький человечек в коротком и смешном потертом клетчатом пальто, известный всему Городу старший помощник комиссара, инспектор криминальной полиции по имени Артур Жо. Он успел выкурить три сигареты, не решаясь прервать разговор комиссара с Мишелем, но уйти или просто присесть на лавочку не рискнул. Видимо, дело, из-за которого он разыскивал своего патрона, было чрезвычайным.
Комиссар, сокрушенно покачав головой, мол, дела-дела, куда ж от них деваться государственному служащему, с легким кряхтением поднялся с лавочки и, прощаясь, коснулся пальцами козырька своей кепки. Арнич в ответ вежливо приподнял шляпу и улыбнулся.
А едва комиссар отошел на три десятка шагов, как к нему подскочил инспектор Жо и принялся что-то говорить, фамильярно, но очень аккуратно дергая патрона за рукав пальто.
Слух у Мишеля был великолепный, а тут, как по заказу, притихли у светофора автомобили, смолкли на несколько секунд утки, и Мишель услышал всё.
– Комиссар, час назад приехали люди из военной контрразведки, рвут и мечут, желают переговорить с вами, – возбужденно говорил инспектор, – я их, как мог, успокоил, но долго они терпеть не будут… вы же знаете этих меднолобых, рвутся, как на штурм Вердена, не считаясь ни с чем…
– Мы уже едем в контору, – ответил комиссар, продолжая двигаться подальше от скамейки, на которой оставался Мишель. – Зачем шутить с этими поганцами? А пока я буду общаться с ними, ты поручи малышу Пино пройтись пешком от дома дядюшки Филиппа до сауны «Золотой ключик» и поговорить там с персоналом… а потом…
Дальнейшие слова комиссара заглушил рев стартовавших со светофора авто, но Мишель понял, что алиби его будет проверяться тщательно, и порадовался своей всегдашней предусмотрительности. Единственно, что его очень насторожило и обеспокоило, так это непонятный визит контрразведчиков в криминальную полицию. К гадалке не ходи, визит этот был напрямую связан с ограблением дядюшки Филиппа, но ведь не алмазы же заинтересовали военных? Совсем, кажется, не их профиль деятельность. Впрочем, интересы военной контрразведки всегда гораздо шире описанных в любом законе о спецслужбах, а иной раз настолько широки, что можно просто диву даваться…
Фигуры комиссара и его помощника еще маячили в конце бульвара, а возле скамейки, на которой продолжал сидеть задумчивый, но довольный прошедшим разговором Арнич, нарисовался, по-другому не скажешь, худой до измождения, маленький неприятный типчик с вывернутыми губами и крючковатым носом. К его физиономии не хватало классических пейсов и лапсердака с длинными полами, что бы полностью оправдать прозвище Вечный Жид, обычно в разговорах сокращаемое до последнего слова. Мишель отлично знал его, хотя сталкивался всего несколько раз в жизни. Это был личный секретарь и помощник по самым интимным вопросам Принца.
– Мишаня, – не здороваясь, сразу приступил к делу Вечный Жид, – Мишаня, Принц очень недоволен и очень зол. Мне почему-то кажется, что ты можешь вернуть Принцу хорошее настроение, верно?
– Шел бы ты… в синагогу, – ответил Арнич, умеющий при необходимости быть грубым, – можешь и Принца с собой прихватить, заодно обрезание ему сделаешь…
– Ох, какой ты смелый, Мишаня, – захихикал Вечный Жид, ерзая ногами по песку, будто пританцовывая возле скамейки. – Так про Принца в Городе не разговаривают…
– Мне казалось, что пять лет назад все наши вопросы были улажены? – с надменностью карикатурного английского лорда ответил вопросом Мишель.
– Все-все, – подтвердил личный помощник Принца и тут же поправился: – Да вот вчера возник новый вопрос. Мишаня, десять кило алмазов это не фунт пряников и даже не десять кило простых талеров…
– Справки о моем алиби наведешь в полиции.
– Мишаня, нам не нужно алиби, – всплеснул руками Жид. – Принц хочет, что бы ты вернул то, что взял у дядюшки Филиппа, и тогда он об этом недоразумении забудет и другим велит забыть… и все будет, как раньше…
– А кроме меня взять было некому?
– Некому, Мишаня, вот ей-ей, некому… Ты же понимаешь, что мы не полиция и работаем, когда надо, раз в десять быстрее.
– Значит, и в моей конторе были, и на телеграфе, и в кофейне, и девок нашли, с которыми я в сауне отдыхал?
– Были, Мишаня, были… и нашли, и поговорили… некому, кроме тебя, Мишаня, хоть и не сходится по времени буквально пятнадцать минут, а все равно некому, вот ума не приложу, как ты смог так успеть?
– И что я должен был успеть, жидовская твоя морда? – Арнич специально оскорблял помощника Принца, лелея в душе маленькую надежду, что тот не выдержит такого обращения.
– Ты запомни, Мишаня, – не отвечая на вопрос и не поддаваясь на провокации, противненько так захихикал Вечный Жид. – Запомни, если до завтрашнего утра все камушки будут у Принца, то никто ничего и не узнает, а кто знал – забудет, это же так просто, Мишаня…
– Это ты меня пугаешь что ли? – лениво процедил слова сквозь зубы Арнич, нарочито удивляясь.
– Пугаю, Мишаня, пугаю, – опять захихикал посланец, – это Принц знает, что тебя пугать бесполезно, а я вот не знаю, вот и пугаю, ты уж будь таки добреньким – испугайся… верни камушки…
– Знаешь, о чем мечтаю? – неожиданно сказал Мишель, и глаза его неожиданно зло блеснули из-под полей шляпы. – Поймать тебя и напихать в твой поганый рот сала и побольше, да заставить проглотить…
Говоря это, Арнич вдруг выбросил в сторону посланца руку, демонстрируя свое намерение схватить того за отворот курточки. Вечный Жид с каким-то полуженским взвизгом отскочил в сторону и дробно захихикал, засмеялся.
– Шалун ты, Мишаня, шалун и хулиган, но вот вчера напрасно похулиганил, погорячился… Принц все понимает, ты же любишь по-крупному работать, вот и соблазнился, не догадался, чей куш берешь… Вот потому Принц меня и прислал с разговором, а не костоломов из своего домашнего гестапо…
– Ты ведь знаешь, Жид, что гестапо я и сам, кому хочешь, устрою, – с угрозой сказал утомленный назойливостью посланца Мишель.
– Так что я Принцу передам? что завтра к утру все будет на месте? – торопливо проговорил Вечный Жид, закругляя ставший неприятным и для него, но обязательный разговор.
– Головы у вас точно будут на месте, ну, если резких движений делать не начнете, а про ограбление ваше дядюшки Филиппа мне вот только что комиссар сообщил, есть желание – спроси у него…
– Вот напрасно ты, Мишаня, так-то вот… вот напрасно… Принц два раза не будет уговаривать… – посланец казался расстроенным, но вероятнее всего, расстроенным провалом совей миссии. – Ну, бывай, Мишаня, не забудь – завтра до утра…
Он исчез так же незаметно, как и появился подле скамейки, а Арнич с удовольствием плюнул на то место, где только что кривлялся Вечный Жид. Вот ведь до чего поганая натура у человека, испортил отличное утро, неторопливую беседу с комиссаром, удовольствие от вчерашней работы и отдыха. И, что всего хуже, не шестым, а каким-то седьмым или даже восьмым чувством Мишель понял, что на сегодняшний день визиты нежеланных гостей не окончились. Это ощущение согнало его с уютного местечка на бульваре.
Арнич, не торопясь, но готовый в любую секунду ускорить движение, что бы не попасться на очередной разговор с защитниками дядюшки Филиппа, поднялся с лавочки, быстро пересек посыпанную песком дорожку, перешел на светофоре улицу и заглянул в ближайшее кафе на первом этаже огромного, старинной постройки здания. В кафе было по-утреннему пусто и просторно, лениво и сонно, и занят был лишь один столик непонятной компанией из трех девиц вида совсем не профессионального, но и не богемного. «Вот интересно, кто, скажите на милость, утром в выходной день может оказаться в пустом кафе?» – подумал Мишель, незаметно разглядывая девушек.
Желание позавтракать не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой у Мишеля пропало после разговора с комиссаром полиции и перебранки с Вечным Жидом, и он, не снимая плаща, прошел к стойке бара, устроился на высоком крутящемся табурете и бросил слева от себя, на оцинкованный прилавок, шляпу. В сонном царстве утреннего кафе бармена, чем-то особо важным занимающегося в подсобке, пришлось прождать минут пять.
– Коньяку, – заказал Арнич, – двести граммов, пепельницу, спички…
И тут же, не дожидаясь, пока бармен начнет шевелиться, расплатился двумя серебряными десятками. Бармен, заметив деньги, сонно уточнил марку коньяка, помявшись, предложил еще кофе, равнодушно выслушал отказ, налил напиток почему-то в два высоких стакана для коктейлей по сто граммов в каждый, отсчитал сдачу и снова ушел в подсобку. Видимо, в самом деле занимался там чем-то интересным. Спал, например.
Конечно, будь у него в этот момент другое настроение, Мишель предпочел бы хорошо прожаренное, сочное, свежее мясо с подливой и – много, но сейчас гурманские мысли остались где-то далеко, возле бульварной лавочки полутора часами ранее. Арнич один за другим легко, без всякого смакования, выпил коньяк из обоих стаканов, закурил, глуша во рту спиртовой аромат дымом и краем глаза продолжая наблюдение за тройкой девиц. «Паранойя? – спросил сам себя Мишель и согласился с собственным диагнозом: – Да, явно выраженная. А чего еще ждать после такого утра?»
Девицы за столиком, беспокойно ерзая на стульях, отхлебывали кофе, откусывали пирожное и без умолку, но очень тихим шепотом трещали о чем-то своем, уже не обращая на Мишеля ни малейшего внимания. Они успели разглядеть и оценить молодого человека, когда он только вошел в кафе и устраивался у стойки, и решили, что тот не сможет помешать каким-то их таинственным утренним планам.
Благодаря выпитому коньяку, Мишель расслабился, но, несмотря на дозу, не захмелел, его организм легко пережигал и гораздо большие порции спиртного, при необходимости, не допуская его до мозга, а усваивая, как простой энергетик. Докурив до конца сигарету, Арнич еще некоторое время посидел у стойки, неприязненно ожидая возможных посланцев третьей, четвертой или какой еще там стороны, пострадавшей вчера вечером. Но никто в кафе не объявился, и молодой человек, не забыв захватить со стойки свою шляпу, вышел из кафе.
В это время бульвар, на котором Арнич провел сегодняшнее беспокойное утро начал оживать. Город просыпался, распахивал окна домов и двери магазинов, выпускал на улицы сотни тысяч людей, желающих прогуляться, купить что-нибудь нужное для дома, сходить в кино на дневной сеанс, встретиться с родственниками и друзьями, поправить пошатнувшееся вчера здоровье в аптеках и барах.
У дверей кафе Мишель чуть прищурился на тусклое осеннее солнышко, выглянувшее наконец-то из-за облаков, потом свернул на узкую пешеходную дорожку и не торопливо зашагал в сторону ближайшего переулка. Всей своей, крайне дорогой ему шкурой Арнич ощущал на себе взгляды десятков глаз, но которые из них просто равнодушно скользили по случайному прохожему, а какие были направлены на него с умыслом, Мишель вот так, накоротке, отфильтровать не мог. Именно поэтому он и направился в переулок, что бы оказаться вновь в тихом, максимально безлюдном месте.
4
Дом на углу бульвара и узкого, со средневековых времен сохранившегося переулка был современным, построенным никак не раньше двух-трех лет назад из стекла, бетона и сверкающего на тусклом осеннем солнце алюминия. Огромный, высокий и даже издали кажущийся просторным, наполненным светом и кондиционированным воздухом, дом этот был абсолютно не живым. Здание пустовало по выходным, привлекая к себе людей, кормящихся в разных конторах, заполняющих полтора десятка этажей, лишь в будние дни. И даже наличие в нем сейчас постоянной охраны и вездесущих уборщиц не оживляло здание.
Возле дома, нахально въехав огромными колесами на бордюр и мешая редким пока прохожим своим громоздким и угловатым корпусом, стояла американская машина, годная скорее гонять мустангов по прериям, чем ездить по городу, три четверти улиц которого появились не меньше тысячи лет назад. Машина на этом месте стояла долго, все то время, пока Арнич шел от кафе до поворота в переулок. Он, конечно, обратил на нее внимание, но, борясь с собственной паранойей, решил, что какой-то из скоробогатеев заехал в выходной день в контору на часок, а теперь водитель скучает, боясь надолго отлучаться с места стоянки, зная непредсказуемый характер своего хозяина. Мишель, машинально прибавив шагу и насторожившись, без помех миновал экзотический автомобиль и свернул в переулок.
И когда он прошел несколько десятков метров по узенькому, стертому тысячами подошв тротуару тихого, не проснувшегося еще окончательно переулка, позади, с бульвара, в узкую высокую щель между домами ворвался звук тормозов, вздох автомобильной пневматики и запах бензинового перегара вперемешку с горячим металлом. Арнич почувствовал, что машина, устремившаяся вслед за ним в узкий проезд, была большой и тяжелой, для этого ему не понадобилось оглядываться, почему-то Мишель сразу почувствовал, что вслед за ним движется именно тот американский монстр, мимо которого, пустого, как ладонь, он прошел всего несколько секунд назад.
В переулке не было ни одного прохожего, и здешние жители еще не проснулись настолько, что б открыть окна и начать почти птичью перекличку с соседями. Жизнь кипела где-то там, далеко, на бульваре. А здесь Мишель был один, и за спиной у него была машина.
Тревога, с раннего утра гнездившаяся в душе Арнича, мгновенно переросла в дикую панику, захлестнувшую всё его существо, плеснувшую в кровь адреналина, заставившую обмякнуть все мышцы тела… продолжалось это какие-то доли секунды, но уже после них Мишель оказался готовым к любым неприятностям, и сам не завидовал тем людям, которые попробуют ему эти неприятности доставить.
Еще несколько секунд после «возвращения в себя» Арнич раздумывал, что конкретно надо предпринять в такой необычной ситуации, но ничего кардинального предпринять не успел. Машина за его спиной, буркнув что-то невнятное двигателем, остановилась, и послышалось чмоканье открывающейся двери, а следом за ним кто-то легкий буквально спрыгнул с высокого сиденья на тротуар, и Мишель услышал четкие звонкие удары каблучков.
То, что никто его убивать в этот момент не будет, Арнич понимал и чувствовал, как всегда чувствовал нацеленное на него оружие. Но сегодня его жизнь без закладки вчерашней добычи была никому не нужна. Значит, попробуют либо поговорить, либо похитить, что бы говорить в другом месте, более грубо и настойчиво, не оглядываясь на установленные прочими людьми нормы поведения и обращения с себе подобными. Но похитить его было очень трудно, если, конечно, сам Мишель этого бы не захотел. Поэтому, выдерживая прежний темп ходьбы, он продолжил двигаться по переулку, уходя все дальше и дальше от бульвара, прислушиваясь к нагоняющему его цоканью каблучков, и тихому утробному урчанию нехотя тронувшейся следом громоздкой машины.
Каблучки нагоняли его, приближались, и звонкие удары их об асфальт стали похожи на неумолимый ход самого времени, и в этот момент до Арнича донеслись слова, сказанные ему в спину:
– Волчок! Верни то, что взял вчера…
В плохих детективах, услышав свое прозвище, известное очень и очень узкому кругу людей, герой – неважно положительный или отрицательный – непременно вздрагивает, недоуменно моргает или иным образом выдает себя.
Мишель плохих детективов не читал, и в кино на такие фильмы не ходил, поэтому реагировать на слова не стал, во всяком случае, внешне, но ему показалось, будто где-то внутри него, над сердцем, в доли секунды расплавился большой леденец, обдав душу мятным холодом. И было от чего; кличку эту знали восемь человек, из которых двое были наверняка мертвы, пятеро находились неизвестно где, и найти их было ничуть не легче, чем потом зачем-то выпытать прозвище армейского приятеля-сослуживца. И еще один… Про этого последнего не хотелось думать вообще ничего, вот только шансов у кого-то из смертных получить от него информацию не было совсем никаких.
Справившись без внешних проявлений с внезапно нагрянувшим и отпрянувшим в глубины души страхом, Мишель продолжил идти по переулку, делая вид, что совсем ничего не слышал, или сказанное не относится к нему никоим образом.
– Волчок… – повторил теперь уже ожидаемый низкий, чуть хрипловатый, но красивый женский голос.
И вот тут Арнича догнал запах. Запах накрыл его удушливой волной, лишая доступа воздуха, ударил в ноздри, ослепил, как грозовая молния, шибанул в голову, как стакан спирта, выпитый натощак. Мишель почувствовал, что теряет самообладание.
Он резко, с полшага, обернулся, забыв обо всем на свете, пойманный запахом в непостижимую человеческим разумом ловушку. А она… Она была совсем рядом, стояла в трех шагах: миниатюрная платиновая блондинка с короткой стрижкой, стройная, на высоченных тонких каблуках, это они так цокали металлическими набойками по асфальту вслед Мишелю, в короткой кожаной юбке, обнажающей великолепные точеные ножки, в белой водолазке явно на голое тело и коротком кожаном жилете поверх нее. На левом плече у девушки каким-то, только женщинам известным, чудом держался небольшой модный рюкзачок. Руки её были пусты и расслаблены. Это была его женщина, это была женщина для него. И чувство сводило с ума.
– …верни то… – только и успела продолжить блондинка.
– Ты течная, – резко сказал Мишель, понимая, что стоит ей только пальцем шевельнуть, и он будет бессилен против взбесившихся гормонов, и пойдет за девушкой на край света. – Ты течная и не соображаешь, что делаешь!
– Даже если я течная, все равно вполне со-о... – начав отвечать, блондинка внезапно поняла, что сказал ей Мишель, и что она говорит в ответ. – Ой!
Правая рука ее взлетела в прекрасном жесте, прикрывая красиво очерченный рот. Ошеломленная девушка сделала пару шагов назад, отступая от Мишеля. А он, уже не в силах сдерживать себя, шагнул следом, к ней.
– Не соображаешь, - настойчиво, ломая свою собственную природу, повторил он, – тебя просто используют... а скоро не буду соображать и я… и меня тоже будут использовать. Ты этого хочешь?
– Нет, что ты, – ошеломленно и наивно пролепетала девушка. – Меня просто просили передать, я не знала, не верила, что ты…
– Замолчи, – собрав все остатки воли в кулак, настойчиво попросил Мишель. – Замолчи и уходи сейчас, уходи, как можно быстрее, не надо ничего говорить, мы встретимся вечером, в шесть часов, в ресторане «Старый город», я хочу, что бы ты была одна, без всяких там машин и сопровождающих, понимаешь?
Не ожидая ответа, борясь с инстинктами и не особо надеясь в душе на победу, Арнич резко развернулся на каблуках и быстро пошел прочь по переулку, оставив за спиной маленькую растерянную блондинку, громоздкую американскую машину, и – её запах… Как не дурманил он голову Мишелю, но молодой человек все-таки услышал за спиной хлопок автомобильной дверцы и ворчащий, недовольный звук удаляющегося мотора.
Теперь запах отступил, и Арнич почувствовал маленькое облегчение. Давно с ним не случалось таких казусов, и сейчас это было настолько некстати, что Мишель прислонился спиной к стене ближайшего дома часто и, глубоко дыша, вентилируя легкие и пытаясь придти в себя. Если бы кто-то из недоброжелателей увидел его сейчас в таком состоянии, то, вполне возможно, более никаких проблем у Арнич в этом мире никогда не возникло бы. У покойников не бывает проблем в этом мире. Но видеть было некому: переулок не ожил, все еще вытягивая из первого выходного дня сладкие, завершающие капли сна, а машина к этому времени уже исчезла, вернувшись на бульвар.
И ту, в относительной безопасности, после пережитого пару секунд назад в голове Мишеля все смешалось в одну бесформенную, безобразную кучу, его подхватило какой-то сильной, но ласковой, могучей волной и потянуло вдаль. Он не мог сопротивляться этому влечению в неизвестность, как не смог бы противиться платиновой блондинке, задержись она возле него хотя бы еще на пару минут.
Арнич не понял, как долго он плыл и плыл в блаженной бесконечности неведения и нежелания знать ничего об окружающем мире, пока, наконец, не пришел в себя сидящим на той же самой лавочке на бульваре, с которой ушел получасом ранее, и жадно хватающим воздух раскрытым ртом. Немного отдышавшись, подрагивающими до сих пор руками Мишель раскурил сигарету, окончательно приходя в себя и пытаясь вспомнить, как же он все-таки добрался сюда из переулка?
Что-то здесь, на бульваре, было не так, как всегда, что-то резко и беспощадно бросалось в глаза, но все еще под влиянием блаженного чувства слияния с непонятной волной Мишель никак не мог этого понять, пока не увидел, наконец, как по проезжей части, гордо и неприступно, грозно и встревожено, движется бронетранспортер. Многочисленные автомобили, старательно спасая жизни своих владельцев, шустро сворачивали в ближайшие переулки. Мишелю показалось, что за считанные десятки секунд улица с обеих сторон от бульвара опустела.
А вслед за бронетранспортером по тротуару, старательно держась подальше от стен домов, передвигались плотной группой с офицером во главе солдаты в мешковатых полевых комбинезонах, с укороченными автоматами, в бронежилетах и касках.
Все еще не понимая, в самом деле происходит этот кошмар наяву, или это последствия гормонального взрыва в его организме, Арнич заторможено смотрел, как вскакивают с лавочек и с лихорадочной быстротой собирают разбросанные игрушки бабушки с внуками, как молодые мамаши с детскими колясками притормаживают и резко разворачивают экипажи своих отпрысков, как старички-пенсионеры с шахматными досками, торопясь, сваливают внутрь фигуры неоконченных партий … Все они испуганно и дружно, как стайка воробьев, устремлялись к переходам через улицу, что поскорее достигнуть узких щелей старых, средневековых переулков. И были правы, потому что уже через пару минут на другом конце бульваре раздалась частая беспорядочная стрельба.
Кто и в кого там палил, в самом конце бульвара, за прудом с испуганно захлопавшими крыльями утками, Арнич не рассмотрел. А вот пробежавших мимо него, топающих, как стадо бизонов, и дышащих, как загнанные лошади, солдат не заметить было трудно. Мишель разглядел даже парашютно-десантные полевые эмблемы на петлицах. Военные не обратили на Арнич никакого внимания, спеша поддержать своих в начавшейся стрельбе, но перестрелка окончилась также внезапно и быстро, как и началась. То ли это не в меру ретивый полицейский с одним пистолетом решился было навести порядок и притормозить бронетранспортер, то ли кто-то с перепугу принял своих солдат за иноземных агрессоров и решил погеройствовать.
Переждав несколько минут после окончания стрельбы и пробежки мимо него группы парашютистов, Арнич поднялся со скамейки, огляделся по сторонам, заметив, как все прибывающие группы солдат занимают перекрестки, и неторопливо двинулся в сторону того самого кафе, в котором уже побывал сегодня.
По сравнению с утренним совсем недавним временем, сейчас в кафе было полно народу, в основном скрывшегося с бульвара и яростным полушепотом обсуждающего увиденное. Все столики были заняты, и Мишель с трудом нашел себе свободный табурет у самого дальнего угла стойки. Успевший слегка очуметь и окончательно проснуться от внезапного наплыва посетителей и принесенных ими новостей бармен невидящим взглядом скользнул по лицу Арнича, не узнавая его.
Впрочем, и сам Мишель не стремился быть узнанным в этом заведении. Легкий шок от происходящего в Городе выгнал из организма остатки той гормональной волны, что вынесла его из переулка на бульвар. И теперь Мишель был готов в полной мере постоять за себя… конечно, если на его пути в ближайшее время вновь не попадется эта блондинка.
Заказав коньяк, поменьше, чем в первое свое посещение, но гораздо больше, чем предпочли заказать случайно попавшие в кафе люди, Мишель старательно отсекал от своего слуха вздорные фантазии перепуганных горожан об иностранной интервенции и нашествии инопланетян. Иные варианты развития событий в голову простым обывателям не приходили, и Арнич даже слегка заскучал, потягивая коньяк и наблюдая, как люди рвутся к единственному в баре телефону, позвонить домой или близким знакомым, что бы узнать хоть какие-то новости в дополнение увиденному ими лично, ну, и проинформировать заодно, что они живы-здоровы. Когда толчея возле телефона преобразовалась во вполне терпимую друг к другу, компактную, но огромную для такого помещения очередь, из включенного телевизора, громадой своего старого ящика нависающим над бутылками, и продолжавшего транслировать какой-то старый, лет двадцать назад снятый фильм, послышались звуки государственного гимна, и все временные обитатели кафе притихли, уперевшись взглядами в экран, в ожидании новостей, априори полагая их ужасными.
Тем временем на экране, на фоне цветов государственного флага, возникло всем хорошо знакомое лицо бывшего премьер-министра, выходца из могущественнейшей, до расформирования на девять частей, спецслужбы страны, подавшего в отставку всего несколько дней назад. Бармен, привстав на табуретку, дотянулся до телевизора и включил максимальный звук. И по мгновенно притихшему кафе разнесся, казалось бы невзрачный, тихий, но очень уверенный в себе голос.
«Сограждане! Друзья! В этот час тяжелых испытаний для всех нас… неслыханное предательство интересов страны… преклонение перед ложными ценностями…. связь с зарубежными разведслужбами… саботирование процессов создания процветающего общества… формирование организации по беспрецедентному разбазариванию природных богатств, принадлежащих всему народу… Временно вводится военное положение в столице и губернских городах… воинские формирования направлены на помощь полицейским силам… для охраны правопорядка… в целях обеспечения безопасности… закрыта на неопределенный срок государственная граница… комендантский час с двадцати двух… частичная мобилизация…»
…На улице странным образом посвежело, или Мишелю так показалось после душного, прокуренного, забитого растерянными людьми помещения кафе. Небо вновь, как и утром, заволокли серой драпировкой откуда-то набежавшие облака. И вечные спутницы Города – огромные вороны громко кричали в оголяющихся ветвях деревьев.
Стараясь не торопиться – зачем привлекать совсем ненужное сейчас внимание наводнивших бульвар солдат и офицеров? – Мишель второй уже раз за сегодняшний день прошелся от кафе до поворота в переулок. На противоположной стороне бульвара, задрав высоко в небо тонкий хобот крупнокалиберного пулемета, стоял бронетранспортер, возле брони, в строгой позе, с оружием наизготовку расположился солдат. На углу, у самого поворота, массивными глыбами возвышались пятеро парашютистов, перекинувших автоматные ремни с плеча на шею и возложившие на оружие руки почти также, как это показывают в кинобоевиках, наверное, именно там они и подсмотрели эту позу, потому как никакими уставами она не была прописана. Парашютисты стояли прямо на пути Арнича, и он осторожно, не делая резких движений и старательно не глядя в сторону солдат, обошел их, углубляясь в переулок.
Всего метров через полтораста, в конце переулка, возле мемориальной доски на старинном трехэтажном особнячке, построенном еще лет триста назад, Арнич увидел свежевыкрашенную будку телефона-автомата. Неторопливо приближаясь к нему, Мишель пошарил по карманам и в сердцах выругался вслух, разряжаясь за всё происшедшее с ним сегодняшним утром и днем: «Богач хренов…». В карманах не нашлось ни единой мелкой монетки, подходящей для автомата, и Арничу пришлось пройти еще метров сто, пока в перпендикулярном переулке он не нашел табачную лавку – обычную в старом районе Города застекленную щель между тротуаром и стеной дома, рассчитанную на одного продавца и одного покупателя. В лавке скучал старенький невысокого роста и худой, как щепка, дед, явный пенсионер, помогающей младшим поколениям своей семьи сводить концы с концами, а может быть и просто поставленный здесь, что бы быть при деле.
Мишель легко притиснулся вплотную к прилавку, и ноздри его мгновенно забило запахом табака, оберточной бумаги, пыли и старости. Он попросил пару пачек «Лаки страйк», протянув для размена десятиталеровую серебряную монетку, и выслушал долгую и унылую лекцию старичка по поводу крупных денег, огромной сдачи с самого раннего утра и дороговизне всего в этой жизни. «Повезло, – с фатальной меланхолией подумал Мишель, ожидавший речей совсем на другую тему, – похоже этот пенсионер еще не знает о перевороте». Получив пять талеров сдачи и ожидая горстки медных монет вдобавок, Арнич даже успел согласиться с дедом, что раньше трава была зеленее, небо голубее, вода мокрее, а молодежь сейчас совсем забыла о приличиях и не слушает поучительных рассказов стариков.
Как ни странно, утомительная лекция пенсионера освежила и взбодрила Арнича. Теперь, направляясь из табачной лавки к телефонной будке с пригоршней медяков в кармане, он чувствовал себя отдохнувшим и полностью дееспособным, дневной гормональный порыв окончательно стих в глубинах организма, и Мишель четко знал, кому будет звонить и что говорить.
За внешним лоском и новизной покраски будки скрывались разрисованные непристойностями светлые пластиковые панели и старенький аппарат-ветеран, с честью переживший не одно нашествие современных вандалов. Забросив в щель аппарата монетку, Мишель начал набирать знакомый номер, одновременно изучая устное народное творчество и многочисленные рекламные слоганы профессионалок, выполненные в разнообразнейших художественных стилях – от сугубого реализма до мало разборчивого абстракционизма.
… – Алло?
– Лекса? давно проснулся? – хоть голос компаньона и звучал бодро и привычно, Мишель не поленился вставить контрольную фразу.
– Хочешь спросить, что я знаю? – опередил Мишеля компаньон. – Все, что сказали по телевизору. Но – не больше…
Только после слов о телевизоре Арнич успокоился. Это было оговорено между ними давным-давно, еще в самом начале их плодотворного сотрудничества. Если Мишель говорит о сне, снах, пробуждении, то у него все в порядке, никто не стоит за спиной и не висит над душой. То же самое у его друга, если он скажет хоть что-то о телевизоре и телевидении. Способ простой и в простоте своей надежный, как старинный наган.
– Я тоже не больше. Но теперь мы в цугцванге с тобой, Лекса, – «утешил» его Мишель. – Как ни поступи, будет только хуже.
– Излагай, – попросил Лекса, сообразив, что у компаньона есть чем поделиться и сложившуюся ситуацию он понимает лучше.
– Сегодня утром я имел беседу на бульваре с комиссаром Леичем, потом ко мне пристал Вечный Жид, ну, помнишь этого убогого помощничка Принца… Но это все – пустяки, Лекса. Из-за этого я не стал бы объявлять цугцванг. К концу нашего разговора за комиссаром пришел его помощник и, когда они уходили, сказал ему так, что б я не слышал, что ждут комиссара из военной контрразведки…
– Ну, а вдруг это по поводу переворота? – предположил сообразительный Лекса.
– Я бы тоже так хотел думать, Лекса… Очень бы так хотел думать…
– Значит, получается у нас, Миша, – «чемодан, вокзал, деревня»?
– Думаю, часа два-три у нас еще есть, – поделился соображениями Арнич. – Пока гангстерята Принца освоятся среди военных, да пока комиссар с контрразведчиками разъяснят своему начальству суровую необходимость срочного расследования ограбления, а если они между собой еще и не поладят, на что я очень надеюсь… Давай брать по минимуму – два часа. Из них почти час прошел.
– Мне пятнадцати минут хватит, – хохотнул в трубку Лекса, но ничего веселого в его голосе Мишель не услышал и представил себе, как его компаньон за четверть часа превращается совершенно в иного человека; все-таки в Лексе погиб великий артист.
– Тогда – до встречи, компаньон, – попрощался Арнич, – связь держим по старым каналам, встретимся, когда все утихнет…
– И тебе удачи, – пожелал Лекса и первым повесил трубку.
Предупредив своего постоянного компаньона и друга и убедившись, что тот воспринял его предостережение всерьез, Мишель мог теперь полностью посвятить все силы решению личных проблем… связанных, в первую очередь, с таинственной блондинкой из огромной американской машины…
5
Они выбрались из-под земли через незаметную щель в глухом темном тупичке, возле высокого бетонного забора. С наслаждением вдыхая прохладный воздух осени после мрачного душного лаза подземелья, они прижались друг к другу обнаженными телами… Но в этом движении не было ничего сексуального, а лишь незнакомое людям желание передать партнеру капельку своих жизненных сил, с таким трудом восстанавливаемых после перехода.
Десяток секунд спустя, Мишель отпрянул от Александры и сел рядом, подтянув ноги. Поглядывая на её белеющее в темноте тело, он принялся деловито выгружать из маленьких, принесенных с собой рюкзачков свою и ее одежду.
– Я сейчас не смогу никуда идти, – хрипло проговорила Саша, не открывая глаз.
– И я – тоже, – согласился Мишель, не прекращая рыться в вещах. – Но идти все равно придется…
Он выводил блондинку вонючими и узкими подземными переходами не наобум; огромный промышленный район, притулившийся к Городу с запада, своего рода маленькое государство в государстве со своим населением, законами и обычаями, Мишель знал неплохо. Конечно, что бы облазить и изучить всю территорию средних, маленьких и совсем крошечных мастерских, цехов, фабрик и заводиков, действующих и заброшенных, не хватило бы и двух жизней. Но Мишель понимал, что только здесь, среди металлических запахов, цементной пыли, торговых складов, гниющих десятки лет под открытым небом старых покрышек и груд мусора, их будет чрезвычайно сложно найти.
Он приподнялся над землей, натягивая брюки и обуваясь, внимательно оглядываясь по сторонам, и заметил неподалеку вполне проходимую дыру в заборе, хоть и прикрытую изнутри непонятным металлическим каркасом, оплетенным колючей проволокой.
Оставив обнаженную Сашу лежать возле узкой незаметной со стороны щели в земле, из которой они и выбрались на поверхность, Мишель торопливо подошел к проходу в заборе, прислушался к шумам внутри территории, но оттуда не доносилось никаких иных звуков, кроме привычного вороньего карканья, нарочито громкого шуршания крыс и далекого тарахтения автономного дизеля. Мишель, даже не напрягаясь, легким ударом ноги вынес опутанный ржавой колючкой металлический каркас, освободив проход, и мгновенно заглянул за забор. Внутри все было спокойно, разве что крысы затихли, а вороны раскаркались еще громче, будто Мишель, подобно коту, лез к ним в гнездо. Оглянувшись, Арнич увидел беззащитно-трогательное хрупкое женское тело, чуть прикрытое наброшенной сверху мини-юбкой и коротенькой жилеткой, в быстро наступающих осенних сумерках заметно было, как неровно вздымается небольшая грудь девушки.
«Связался черт с младенцем», – почему-то совсем не сердито подумал Мишель, прилаживая на плече рюкзачки, а на руках расслабленно посапывающую Сашу, попытавшуюся было отказаться от такого способа транспортировки. К счастью, девушка оказалась совсем легкой для привычных совсем к другим нагрузкам мышц мужчины.
Озираясь по сторонам с удвоенной энергией, Мишель протиснулся в дыру и быстро пробежал через заваленный мусором и металлическими отходами дворик к видневшемуся неподалеку двухэтажному высокому строению. В сумерках здание напоминало полуразвалившийся курятник, только в железобетонном исполнении с заложенными разномастным кирпичом лишними проемами в стенах.
В огромных металлических проржавевших воротах, навешанных на одной из стен бывшего цеха, была гостеприимно распахнута невысокая узкая калиточка, и Мишель, недолго думая, вошел через нее внутрь, туда, где было совсем темно и сильно пахло застарелой затхлостью и разорением. Больше похожие на бойцы узкие и длинные окна по всему периметру под самым потолком первого высокого этажа пропускали мало света с улицы, да и там сумерки уже переходили в непроглядный для людей ночной мрак.
Весь первый этаж сейчас представлял собой заброшенный, но когда-то вполне солидный и просторный механический цех. Скелеты токарных, фрезерных, сверлильных станков слева и справа у стен, широкий, но ужасно захламленный металлоломом и строительным мусором проход между ними, свисающие с потолка коротко обрезанные электрошнуры.
Глазам Мишеля не надо было привыкать к темноте помещения, и он сразу разглядел слева от входа уходящую на второй этаж железную, основательно проржавевшую, но еще крепкую лестницу. Старательно посматривая себе под ноги, он поднялся по ней наверх, на пару секунд задержался возле деревянной, совсем хилой двери, преграждающей проход дальше, легко выдавил ее плечом и углубился в лабиринт заброшенных подсобных помещений.
Здесь была старая, покрытая жесткой и неприятной, чуть светящейся в невидимом людям диапазоне, плесенью, заваленная непонятно откуда взявшимся давно истлевшим мусором и каменной пылью душевая для рабочих. Была и отдельная, маленькая, но в таком же запущенном состоянии – для их начальства. Еще были: раздевалка с полуразвалившимися шкафчиками, разбитыми лавками, промасленными когда-то, а со временем высохшими до каменной твердости лохмотьями; маленькая каптерка со стеллажами; комната отдыха для рабочих, неуютно большая, с выбитыми стеклами и искореженными рамами; и, наконец, комната начальства. В ней Мишель и остановился, уложив на стоящие у стены в ряд окаменевшие со временем деревянные ящики Сашу. Она сонно завозилась, устраиваясь поудобнее на жестких досках, но глаза так и не открыла, пребывая в странной мистической полудреме.
Мишелю и самому требовался отдых после перехода, тем более, что он еще не позволил себе ни минуты расслабления. Но сначала он подпер трухлявой доской, валявшейся тут же, в коридорчике, кое-как восстановленную входную дверь на этаж. Защитой она, конечно, служить не могла, но вот как сигнализация вполне сгодится. Вернувшись в комнату, Мишель огляделся повнимательнее и нашел за трухлявым, едва держащемся на ногах, столом грубую, но на удивление крепкую табуретку, на которую время, казалось, не подействовало. Присев и раскурив сигарету, Мишель прикрыл глаза, одновременно отдыхая и прислушиваясь к далеким звукам то и дело будоражащим ночную уже тишину на первом этаже цеха.
Докурив, он покопался в своем рюкзачке и извлек из него литровую металлическую флягу, предусмотрительно наполненную коньяком задолго до второй встречи с Александрой. Потом он пересел на ящики, рядом с девушкой, и осторожно переложил ее голову к себе на колени. Почувствовав прикосновения, блондинка растревожено поерзала затылком и спросила:
– Что?
– Подкрепиться бы надо, – отозвался Мишель, поглаживая ее по волосам свободной рукой.
– Хорошо бы, – мечтательно выговорила Саша.
– Вот только у нас ничего нет, кроме коньяка, – поспешил разочаровать её Мишель.
– Я не люблю коньяк, мне вообще спиртное не нравится, – пробормотала Саша.
– Конечно, мясо вкуснее… – не стал спорить молодой человек.
Услышав слово «мясо», девушка сразу и широко открыла глаза.
– Откуда у тебя мясо? – требовательно спросила Александра, продолжая, впрочем, лежать неподвижно.
– Ниоткуда, – улыбнулся с легким ехидством Мишель. – Просто только этим словом тебя можно было разбудить…
– Издеваешься? – уточнила Саша. – Ну, и черт с тобой…
Мишель не стал обижаться, он уже подносил к губам блондинки горлышко открытой фляги. Она сморщила носик, уловив запах коньяка, чуть вздохнула, но не стала сопротивляться и, шумно глотая, выпила без перерыва граммов триста ароматной, но обжигающей гортань жидкости… И тут же подскочила с места, уселась на колени Мишеля, резко выдохнув и вытаращив свои серые глаза в темноту.
– Ух, ты!!! Крепкий какой!
– Не бойся, сейчас не опьянеешь, – усмехнулся Мишель, запрокидывая голову и сам глотая коньяк.
– Да? – переспросила Саша, – я так после… ну, того… ни разу не пробовала, просто отлеживалась всегда и мясо лопала, как… ну, как не знаю кто…
– Нет у нас мяса, – повторил Мишель, – и не ожидается в ближайшее время. А коньяк – просто как энергетик. Чистый спирт был бы еще лучше…
– Ну, я не алкашка, что б спирт хлебать, – сморщила носик Александра, и неожиданно, без перехода, не моргая уставилась в глаза Мишеля, – и я хочу… тебя хочу. Сейчас.
– А уж как я хочу… – хрипло выдавил из себя Мишель, пытаясь оторвать взгляд от глаз Саши. – Или думаешь, легко вот так рядом с тобой по Городу носиться?
– Дурак, сволочь, – в сердцах, но как-то легко, высказалась Саша, быстро соскальзывая с его колен, опускаясь на четвереньки прямо на замусоренный пол и оглядываясь через плечо на замершего Мишеля: – Ну, давай же скорее… не говори больше ничего… давай…
И через несколько секунд обнаженное тело Мишеля накрыло сверху девушку… прижалось грудью к ее спине… руки скользнули с ее плеч вниз и нашли маленькие, твердые бусинки сосков на крепкой груди… глаза у обоих застлала вспышка желания, дыхание вошло в общий для двоих ритм. Разум покинул их головы… Продлилось это минуту, месяц или год ни он, ни она не могли бы сказать, человеческое понятие – «время», выдумка философов и бизнесменов, исчезло, потеряло всяческий смысл для них обоих. И совсем неважно когда – звонкий удовлетворенный фантастический в заводских развалинах продолжительный и сытый вой вырвался на свободу из ее рта… или уже пасти…
…Торопливо и неуклюже громко пробирающиеся по ночным развалинам трое немолодых мародеров замерли, услыхав звериный вой, донесшийся с той стороны, куда они, собственно, направлялись. Два хиловатых мужичка лет под сорок, не меньше, и девица, может быть, на десяток лет помоложе вышли в ночь из давно покинутого людьми дома в пяти кварталах отсюда в надежде пошарить по пустеющим заброшенным цехам, найти хоть чего-нибудь мало-мальски ценное на продажу, что б завтра, с утра, хватило на хлеб и пару бутылок самого дешевого портвейна. Могли они стянуть что-нибудь и со склада, на котором зазевался сторож, или вывернуть карманы у случайно заснувшего на улице собрата-пьяницы. Впрочем, собратьев они предпочитали не трогать и вовсе не из мифической солидарности, просто взять с таких же бродяг и отщепенцев было нечего, как нечего было взять с них самих в начале ночного рейда.
Кое-как одетые в драные штаны, ветхие рубахи, доставшиеся от старьевщиков, торгующих ношенным барахлом, или от сердобольных соседей, живущих чуть основательнее и имеющих постоянный приработок, в куртки, модные, наверное, лет пятнадцать назад, неоднократно за прошедшее время стиранные и чиненые, они были похожи друг на друга, как муравьи из одного муравейника, именуемого промзоной, одинаково хилые, тощие, неухоженные, давно нестриженные, с землистым оттенком кожи лица, грязными руками с обломанными ногтями, и отличались между собой только ростом и цветом волос: мужчины были невнятной расцветки шатенами, а девица – белобрысой.
Услыхав странный вой, раздавшийся из-за забора заброшенного цеха, старик Жарко, как звали его окружающие, идущий первым и изредка подсвечивающий себе под ноги где-то в развалинах подобранным старым побитым фонарем на издыхающих батарейках, остановился, оглядываясь на своих сожителей:
– Чего это там?
– Собаки, небось, – напряженным шепелявым шепотом отозвался второй, по имени Валёк, но больше известный под прозвищем Хрюк, за частые по-поросячьи тонкие и пронзительные повизгивания во сне.
– Я боюсь, не пойду, – прячась за его спиной заявила Лакка.
– Дура, денег совсем нет, полвечера впустую шляемся, а там может, повезет, – одернул ее старик Жарко.
– А вдруг это волки?
– Свихнулась что ли от «паленки»? Какие волки в Городе? их здесь уже тыщу лет не видели, – отозвался Валёк, но и сам он не очень-то горел желанием продолжать путь.
Переминаясь с ноги на ногу, они постояли несколько минут молча. Вой не повторялся, и суеверный, животный страх, вызванный им, постепенно ушел. Да и денег в самом деле не хватило бы и на полбутылки портвешка, а в заброшенном цеху можно было найти хотя бы металлолом, да и поспать под крышей пусть и полуразвалившегося здания до завтрашнего обеда было бы приятнее, чем свалиться в грязь у соседского забора.
- Пошли, - скомандовал Жарко, подталкивая вперед напарника и хватая девицу за рукав, – если какая собака там была – ушла уже… чего ей там без жратвы делать-то?
…Мишель сидел на коленях, расправив плечи и чуть откинув назад голову, заливаемый упоительным чувством окончившегося обладания самкой. Инстинктивного, бесконтрольного, по-настоящему природного звериного обладания. Заменить это чувство было нечем, можно было подавлять силой воли и медикаментами, поменять нечастыми оргиями с участием профессионалок, но заменить – нельзя. Стоящая перед ним на четвереньках Саша, уронившая голову, замершая, как мраморная статуя, легонько зашевелилась. Она, аккуратно переставляя в мусоре и пыли руки и колени, развернулась лицом к Мишелю, поняла на него серые, полные счастья глаза и, как тогда, в ресторане, нечеловеческим жестом задрала влево и вверх голову, подставляя ему обнаженное горло жестом полного подчинения своему самцу и вожаку. «Теперь это выглядит прилично и к месту, как угадала момент девочка», – восхищенно подумал Мишель, наклоняясь и символически трогая беззащитную шею зубами.
– А где коньяк? – спросила Саша, когда Мишель развалился, сидя в расслабленной позе на досках ящиков, прислонившись спиной к стене.
Он пошарил в оказавшейся под рукой груде сброшенной одежды, нащупал фляжку и протянул ее расположившейся у его ног на коленях блондинке. Она жадно выпила пару глотков, и опять, как в первый раз, сморщила носик.
– Все равно, – сказала Саша, – это крепко для меня, а ты еще про спирт говорил, я бы тогда вообще сгорела синим пламенем…
Мишель засмеялся урчащим, довольным смехом только что удовлетворенного самца, представив себе, как по телу Александры бегают задорные синие огоньки спиртового пламени.
– Не сгорела бы, – ответил он. – Люди пьют и не горят, а ты чем хуже?
– А ты пил? – с любопытством спросила Саша.
– И не раз, – подтвердил Мишель.
– Серьезно? а как? почему? ну, в смысле, как получилось, что пил? расскажешь? – загорелась каким-то даже странным нешуточным интересом Саша.
– Расскажу, почему ж нет? – пожал плечами Мишель. – Ты ведь не знаешь, где я родился? очень далеко отсюда… может быть, слышала про такое место, далеко-далеко на востоке – Сибирь?
– Там всегда зима и холодно страшно! – простодушно заявила, чуть-чуть гордясь своим невежеством, блондинка.
Мишель искренне расхохотался:
– И еще медведи бродят по улицам городов, а водку пьют из самоваров…Не так уж там и холодно, да и лето бывает жаркое, хоть и не долго…
6
«…тогда я еще жил себе и жил, даже не задумываясь, почему я такой и особо не ощущая собственных отличий от окружающих. Вот только подростком, лет с четырнадцати, когда друзья начинали задирать юбчонки подружкам, оказалось, что меня совсем не волнуют женщины. Впрочем, мужчины – тоже. Но это никого особо не интересовало, считали, что не проснулся еще во мне мужчина, мол, с годами все наладится. Я тоже думал, не углубляясь в детали. Тогда школа и тайга отнимали все мое время. Поселок был совсем небольшой, школа – в соседнем, почти за двадцать километров, многие ребята предпочитали там и жить, при школе было что-то похожее на интернат, а я каждое утро и вечер через тайгу добирался до школы и обратно. Через тайгу было ближе, всего-то верст десять-двенадцать, но и опаснее. Всякие зверушки вокруг поселка жили, не только лоси с кабаргой и лисицы с барсуками…»
Сжавшись в теплый, желанный комочек живой и близкой плоти, Александра сидела в ногах своего вожака, положив ладонь левой руки ему на бедро, и слушала завораживающий, негромкий голос. Слова его падали, как капли воды в клепсидре, но не только отмеряя время, но и каждый всплеском своим в момент падения раскрывая все более простую и теперь уже окончательно ясную картину её существования.
… – Вот теперь ты представляешь, что я почувствовал, когда сегодня утром ко мне в переулке подошла ты – течная, желанная, близкая и – почему-то сказала: «Отдай то, что взял вчера…». Ведь ты же не могла, не должна была говорить такого своим…
– Ну, будто бы я сама так захотела, – вздохнув, с легкой обидой ответила Саша. – Или ты меня в тот момент за какую-нибудь агентку принял?
Она только что, раскрыв рот, прослушала странную, неправдоподобно искреннюю исповедь Мишеля. И теперь, осознавая свое место и положение, могла вести себя, наконец-то, как и подобает…
– А кто ж тебя знает, – уже весело отозвался Мишель, единым духом вывалив на девушку всю правду о себе и о ней, он будто камень с души снял.
– Ну, да, ну, да, ты такой весь из себя, что можешь теперь издеваться над бедной девушкой! – засмеялась Александра.
– А ты очень бедная? – уже откровенно дурачась, уточнил Мишель.
– Очень-очень… а ты думал…
«…Я ведь здесь родилась, ну, не в самом Городе, а в губернии, западнее, где предгорья начинаются. Там и жила, как и ты, в школу ходила, только в школе меня лесбиянкой прозвали. Просто, вот тоже, как ты, почти, не могла ни с мальчиками, ни с девочками. Нет, конечно, могла, пробовала, понятное дело, но без всякого интереса. А кликухи тогда просто давали, с мальчиками не гуляешь – значит, лесба, гуляешь – значит, шлюшка. И никаких еще придумок, разве что – по фамилии обзовут.
Городишка у нас был захудалый, даром, что столица рядом, два часа на электричке, и сам городок древний, весь из себя памятник архитектуры и истории, а живут там, как в позапрошлом веке, и не только взрослые, даже и молодежь такая же. Один клуб на весь город, да и туда никто не ходит. Вечером, после одиннадцати часов, весь городок как вымирает. Тишина и покой до самого утра, до побудки на работу. А работы особенно нет, пара старых заводиков, железка и ремонтное депо. Вообщем, наверное, сам понимаешь, почему не прижилась я там. Школу не закончила, бросила все и всех и сбежала в Город. Родителей-то у меня никогда не было, тетка была, да и то неродная, просто какая-то подруга матери пожалела еще во младенчестве… Вот я и кинулась от них, от всех, в Город, за счастьем, значит, в личной жизни. А куда ж еще-то за ним бежать?
А здесь ведь как: молоденькая, не страшилище, без денег, без родни, без образования, значит – никому не нужна, значит – на панель. Только ты не подумай, от панели-то я отвертелась без проблем, чего мне там делать, если ни смысла, ни вкуса в этом деле не чувствую?
Но – зарабатывать-то как-то надо, жить где-то. Пошла для начала в официантки, в кафешку одну, память хорошая, считать умею, на морду не страшная, да и выносливая, всё кафе удивлялись, как после банкетов часов на шесть я не просто посуду со столов собирала, а еще и бегом бегала, подпрыгивая… Тогда я уже понимала почему, только считала себя... ну, уродкой, что ли, мутанткой, скрывала от всех… ну, кому какое дело, что со мной раз в два-три месяца происходит и почему мне секса хочется раз в год и не с мужиками? вот у нормальных женщин критические дни, считай, у меня тоже такие, но по-своему.
Жила я в то время с одной случайной знакомой, она-то, как раз, на панели подрабатывала часто, а так – случайными заработками перебивалась, где пошьет кому, где по хозяйству поможет. Одно хорошо, за мной она не следила и не интересовалась ничем в моей жизни… Так и жили – она придет, уйдет, проспится и опять на заработки свои…
Кафешка, где я работала, возле Академии Художеств располагалась. Всякие именитые к нам редко заглядывали, считай, что никогда, не того класса заведение было, а так – всякие ученики, студенты, самоучки, гении разные непризнанные. Да мне, честно, на это вроде бы и наплевать было, кто за столиками сидит и какую бредятину несет, если только не в мой адрес, но как-то раз один из гениев этих непризнанных, у кого иногда и деньги приличные водились, уговорил меня позировать. Я-то и согласилась только потому, что, во-первых, в одежде, а, во-вторых, мужик этот, все знали, и он не скрывал, педерастом был, на женщин – ноль внимания, все на мальчиков молоденьких охотился, значит, с этой стороны безопасно мне показалось.
С ним первый раз все нормально прошло, хоть и муторно это – часами в одной позе стоять, да еще в какой-нибудь странной, но – деньги получила, а почти следом и другие художники звать стали. Этот педераст, даром, что только мужиков любит, а меня перед знакомыми расхвалил за выносливость. А что тут выносить? Ну, стоишь или сидишь в одной позе, ни бегать, ни прыгать, ни клиентам улыбаться. Да еще и деньги платят такие – с кафешкой не сравнить. Когда втянулась после пары-другой сеансов, так для меня это совсем плевое дело оказалось. Ну, и сменила я работу. И не пожалела.
Через полгода ко мне уже очередь была. Я к тому времени все их художнические нравы изучила, не боялась и обнаженной позировать тем, от кого подлости ждать не приходилось. У них же узкий круг, все друг про друга знают, и очень любят гадости всякие рассказывать. Он, вроде как, работает, малюет там что-то на холсте или краски себе разводит, а сам болтает, болтает, болтает… ей-ей, похуже иных баб… А я позирую и слушаю, да на ус мотаю, кто чего стоит. А с обнаженкой просто оказалось: не видят они женщину, когда работают, ну, пишут картину когда. Видят модель, тело, пропорции, свет, а женщина у них из фокуса пропадает. Хуже импотентов, у тех хоть слюна капает. Да и лицо на картинах всегда чуток изменяют, у них называется – свой взгляд, что бы не как фотография была, реализм нынче не в моде, так они говорят, а если б даже и фотография, то кого мне бояться или стесняться? Я – девушка свободная, независимая…
Ну, пусть, что совсем не девушка, ты вожак, ты знаешь теперь, как меня называть. А у меня в то время как было? От одного отобьешься, а другому проще дать, чем доказать, что ему это не надо. Бывало у меня и с мужчинами, и с женщинами, а почему нет? Да только не за деньги, и не за работу, а так – под интерес, под настроение, да и попробовать поначалу любопытно было, а то знакомые, подружки всякие, дел не по делу в ухо жужжат: этот, мол, так умеет, а тому только вот этак подавай… Не люблю сидеть и молчать, как дурочка, а еще больше не люблю говорить о том, чего не знаю и не пробовала… ну, вот, значит, и пробовала иногда… Ну, вот перебил меня…
Значит, одному я позировала месяца четыре назад, долго, почти три недели он что-то с меня рисовал, говорил, задумка не получается, а в это время к нему и друзья заходили, и знакомцы разные, он меня и свел с одним полицейским, но не простым, как оказалось, а из какой-то секретной полиции, я и тогда и сейчас в этом не разбираюсь. Может, он и вовсе бандитом был, я же документов не спрашивала, да мне в тот момент и не важно совсем это было.
На меня мелкая шпана в квартале, где я квартирку снимать одна стала, наезжать принялась. Мол, дружить надо с нами, делиться заработками, поласковее быть, тогда никто не тронет, а даже еще и уважать будут. Знаю я это уважение через ласку. Раз-другой, а потом глядишь, он тебя уже под друзей подкладывает, клиентов ищет, сколько такое у девчонок бывало…
Вообщем, пожаловалась я тому полицейскому, что у художника встретила, мне тот полицейский и помог, даже так получилось, что и спать с ним не пришлось, вот только пришлось через него знакомиться еще с одним типчиком. То ли ученым, то ли исследователем каким-то. Мутный тип, что тут говорить. Весь из себя непонятный. Смотрел всегда на меня, как на какую-то бабочку в коллекции под стеклом. И говорил также. Пару раз просил кровь сдать для обследования. Я-то тогда подумала – брезгливый и осторожный, после анализов в постель потащит, а он – нет. Просто еще внимательнее ко мне приглядываться стал.
Виделись мы всегда у кого-нибудь из художников. Как он узнавал, кому я в это время позирую – черт не поймет, но всегда заявлялся с кем-нибудь из приятелей того художника, вроде бы, как не специально ко мне, а – с вином, с закусками, в гости, мол, зашел, на огонек. Ну, художники, конечно, пировать, любят они это дело даже больше, чем кисточками орудовать, стол накрывают, вино по стаканам, разговоры всякие про собственную гениальность и непонятость, мне тоже хорошо, часики тикают – раз, можно на халяву поесть и выпить – два, да и разговоры иной раз интересные получались у них, не только про свои краски и кисточки.
А тип этот, его всегда Мироничем звали, без имени, без отчества, без кликухи, подсаживался ко мне и расспрашивал. О детстве, о школе, о том, что в Городе делала, как приехала. Подробности пытал, но не про интим, его это мало интересовало, а все больше про то, как вижу, слышу, что чувствую…
Я даже как-то привыкла к нему, ну, к тому, что он есть и частенько поблизости. Ну, привыкают же люди к тараканам в доме, и ничего…А вчера он ко мне на квартиру приперся. Впервые, не предупреждая. Я ему никогда не говорила, где живу, но видать, что знал от того друга из полиции, что мне помогал против бандитов местных. Я себе вчера выходной устроила, дела тут эти мои, сам понимаешь, да и просто так захотелось, решила в доме прибраться, телек посмотреть. Прибраться-то успела, а потом он заявился, притащил бутылочку винца хорошего, видел, что с художниками я выпить не брезгую и не напиваюсь никогда, поболтал так – ни о чем вроде, о погоде, о новом фильме, что на неделе в киношках появиться должен, а потом попросил вот тебя встретить и сказать одну всего фразу, ну, мол, отдай, что взял. А меня при этом и к месту встречи довезут, и обратно с шиком на авто доставят…
Мне это не понравилось, пристала к нему: зачем? почему сам сказать не может или кто другой? причем тут я? Ведь сразу подстава чувствуется. Он долго так отбрыкивался, все отшучиваться пытался, вертелся, как уж под вилами, да только натужено, как на горшке, сидел-пыхтел, а потом…
Достал он удостоверение, красные корки такие, с золотым гербом, с фотографией, и мне его: начальник Департамента исследований, корпорация «Биотех». Пояснил, мол, про меня знает только он один, и если я хочу, что бы так и было, что б никто ко мне не приставал, не исследовал, не мучил, в секретных лабораториях не запирал, то придется мне его просьбу выполнить.
Да никакой он из себя, понимаешь? Тощенький, невысокий, в очечках с тонкой оправой всегда ходит. Был, наверное, в детстве шатеном, сейчас уже лысо-седой какой-то. Но – не старый, я возраст чувствую. Да, руки у него нервные такие, пальцы постоянно двигаются, будто ловит он ими кого-то.
А что такое «Биотех», кто ж в Городе не знает? Их небоскреб, как достопримечательность, показывают приезжим. И болтают про них люди разное, в основном нехорошее, мол, ведут там всякие эксперименты секретные на живых людях по заданию не только нашего правительства, но и многих других. Мол, если вот диссиденты пропадают, бомжи или беспризорники с промзоны, то искать их в «Биотехе» надо.
Да это я не сказки слушаю, я тебе передаю, что другие болтают. Ну, а я маленько испугалась, конечно. Больше всего не хотелось свободы лишаться, ну, хоть и такой, какая у меня была. Я же ведь у какого-нибудь художника часа четыре-пять попозирую – и свободна. В кино, на концерты модные, в театр на мюзиклы, а что – деньги-то есть… Или просто в баре посидеть, а вечером в клуб завалиться со знакомыми, поплясать на танцполе… Да уж не совсем же я дурочка, цену всем его словам поняла, но вот только и деваться мне некуда было. В провинцию сбегать из Города – ох как не хотелось, да и найдет этот змей и там, если захочет, в «Биотехе» денег, говорят, не считают, если им чего надо. А если и не найдет, то что же мне – всю жизнь в бегах? скрываться ото всех, сидеть взаперти, что б соседи чего не узнали, не подумали?
Мне бы, конечно, тогда надо было мозгами пораскинуть, как следует, может и сообразила бы, как вывернуться, что б и вашим, и нашим, а этот тип все сидел у меня и мешал, и ждал, когда я соглашусь. Я же чувствовала, он несогласие даже в расчет не брал, привык в жизни, что все с ним соглашаются. Тогда я и решила время потянуть, хоть на сутки, ну до утра то есть, отложить свои проблемы, вот и согласилась. Да ведь внешне-то это все так невинно выглядело: подойти, сказать фразу, уйти. Даже если б тебя под снайпера останавливали, то мне-то что предъявить можно? Что спросила у кого-то на улице, сколько времени? Ну, когда решилась, этому Мироничу сказала, он обрадовался, засиял, как медная монетка начищенная.
После согласия, он убежал от меня почти сразу, а я весь вечер сама не своя была, будто чувствовала что-то… ну, нехорошее… А утром опять этот Миронич заявился, уже на машине, глупая такая тачка американская, на нее в Городе пальцами показывают, смеются. Ну, мы и поехали… На бульвар…
А дальше ты и сам всё знаешь… Меня Миронич домой отвез и оставил, даже спасибо не сказал, хоть раньше всегда такой вежливый был, культурного из себя строил, он вообще после нашей встречи какой-то жутко напряженный был, я даже сразу не поняла, так все прошло, как он хотел, или нет… ой, ну и заболталась…»
Мишель тихонько засмеялся, обнимая девушку за плечи и подтягивая вверх, к себе на колени. Она не сопротивлялась, воспринимая ласку, как благодарность за рассказанное.
– Все знает только господь бог, а я вот пока только слышу, что по двору шастает тройка каких-то человечков, – прошептал он Саше в ушко. – А кто такие и зачем здесь появились, не пойму…
Саша, посерьезнев, напряженно прислушалась, чуть отстранившись от Мишеля. До этого момента она ничего не замечала просто потому, что увлеклась собственным рассказом и интересом к нему Мишеля.
– И я слышу, бродят туда-сюда… – отозвалась она, – ты думаешь, они нас нашли?
– Они не успели бы, – уверенно заявил Мишель. – Это, скорей всего аборигены помародерничать заявились, но встречаться с ними мне очень даже не хочется…
– Почему, Миша? – поинтересовалась Александра. – Что в этих бродяжках такого?
– Убить их тогда придется, – серьезно сказал Мишель.
– Да ты что!!!
– С такими вещами не шучу, да и трогать их придется не для собственного удовольствия… Здесь же вся промзона друг на друга в полицию стучит, народец такой собрался, сами безобразничают, сами и доносят… И если нас кто-то увидит, то и полиция об этом будет знать через пару-тройку часов. Новые люди в промзоне, неизвестные, прячутся от кого-то…
– А если этих, ну, того… – Саша не смогла произнести то слово, что у Мишеля вылетело легко и просто. – Их что же – искать никто не будет?
– Искать, может, и будут, да только не сразу, а дня через два-три, да и если не найдут, панику не подымут, здесь это нормально: ушел человек на добычу и не вернулся. Ну, придавило где-то рухнувшей стеной, или в люк открытый упал, бывает. Только и всего.
– Может, они к нам, сюда, и не полезут? – понадеялась Саша. – Что тут брать-то?
– Если они не полезут, то и мы будем сидеть тихо и смирно, – ответил Мишель. – Нам ведь не кровушки человеческой надо, а спокойно и тайно какое-то время переждать…
– А чего мы пережидаем, ты бы объяснил, Миша, – попросила Александра, – ведь я-то из огня да в полымя попала…
7
Лакка жила со стариком Жарко и его товарищем всего-то месяца три, но иногда ей в похмельном дурмане казалось, что продолжается это всю её более менее сознательную жизнь. И никогда раньше не было у нее ни веселых баров с не менее веселыми собутыльниками, ни фартовых клиентов, без счета выгребающих из карманов серебряные монетки. Хотя и такое было совсем недавно, несколько лет назад, когда приходилось девушке зарабатывать в койке на жизнь, впрочем, чего греха таить, на жизнь веселую, да и способ заработка Лакку совсем не смущал, любила она и выпить, и в койке покувыркаться, а когда за это еще и платили, то любила еще сильнее.
Эта-та любовь и подвела… вечный хмель, постоянное похмелье… все реже и реже на неё заглядывались посетители бара, в котором она ловила клиентов, все чаще и чаще попадала она в участок, поскандалив с кем-нибудь по пьянке… а потом была с трудом вспоминаемая драка, кровь, осколки стекла и чей-то громадный нож, который Лакка почему-то держала в своей руке. Дожидаться прибытия полиции она не стала и быстро свинтила туда, откуда вышла в жизни десяток лет назад, в родную промзону. А здесь – ничего не изменилось, вот и пришлось срочно подыскивать мужичка-покровителя, а когда тот с перепоя или передоза, кто ж поймет, протянул ноги, то и следующего… пока вот не набрела на Жарко.
Старик, пусть и сорока с лишком лет, но все равно – старик, был неплохим человеком, если б не его широкая душа, когда спьяну он начинал делиться со случайными собутыльниками всем, что у него было. Лаккой – тоже. Впрочем, он звал её Биксой и, кажется, особо за человека не считал. А ей уже начинали надоедать эти вялые, неоплачиваемые телодвижения в постоянно меняющихся компаниях. Сам-то Жарко первое время пользовал девушку хорошо если раз-два в неделю. И еще раздражали Лакку ночные вылазки по полуразрушенным цехам, подвалам и заброшенным складам в поисках источников утреннего портвейна, дневной паленой водки и вечернего денатурата; с недавних пор девушка пила, как и положено, всё, что пахло спиртным.
Впрочем, от мародерских дел деваться было некуда, если Лакка, конечно, хотела еще хоть немного пожить в промзоне, но вот появление у старика постоянно друга, вернувшегося после длительного отсутствия Валька вовсе девушке не понравилось. Теперь приходилось не только делиться с ним редкой добычей, но еще и обслуживать в койке за так, чего Лакка терпеть не могла. А тут еще, будто вспомнив молодость, начал все чаще и чаще присоединяться к ним сам старик, то ли заведенный просмотром, то ли испытывая финальный всплеск жизненных сил. Девушке приходилось терпеть такой круговорот всё чаще и чаще, впрочем, иной раз ей это даже и нравилось, если перепадал редкий момент сытости, легкого хмеля в голове и особой энергичности у друзей.
Сейчас, осторожно ступая по кучкам мусора, с трудом различимого в слабом свете фонарика, они втроем брели по заводскому двору в сторону металлических ворот, загораживающих вход в цех. И старик, и Бикса, Валёк были в плохом настроении, злые на себя и друг на друга, раздраженные, взвинченные.
У Валька болел желудок, и мужичок с трудом сдерживал рвотные позывы. Не впрок ему пошел вчерашний портвейн, а может и та закуска, что натащила Бикса неизвестно с какой помойки. «Может, еще и волос своих туда натрясла, ведьма», – думал со злостью Валёк, пиная кусок проржавевшей арматуры под ногами. С утра еще, начавшего у подельников после обеда, похмелившись остатками спиртного, он проблевался до глубины души, но полегчало ему тогда не надолго, и желудок закрутило уже через пару часов. Из-за этого и есть он ничего не стал, но и это не помогло. Валёк не знал, что у него открылась давно, еще в молодые годы, приобретенная язва желудка, а если бы и знал, лучше от этого не стало бы. На лечение денег не было, ограничивать себя в портвейне и поедании отбросов он не собирался, вот только боль эта мешала, делала его раздражительным и невнимательным «на деле», но боль приходилось просто терпеть.
Лакка-Бикса, пробирающаяся чуток поодаль от своих мужчин, злилась на себя и на них. Уже вторую неделю не приходили месячные, а от кого она влетела, если влетела, конечно, вряд ли бы определила и самая придирчивая экспертиза. Может, от Валька, может, от старика Жарко, ни тот, ни другой никогда не сдерживались, и о партнерше не думали, а может, от того пришлого с Проектируемого переулка, что пил с ними недельку назад и не отказал себе в удовольствии присунуть Биксе вслед за её хозяевами. А еще теперь, когда нужны деньги на синестрол или еще какие таблетки для возможного аборта, они, как последние кретины, лазают по разоренному двору, где, кроме гнилых покрышек, и взять нечего. Конечно, здесь безопаснее, чем на складах, но лучше бы получить звездюлей по полной программе, но спереть упаковку-другую контрабандного ширпотреба, загнать его скупщикам и избавиться от проблем хотя бы на ближайшую пару месяцев. А может, и на дольше, в последний год Бикса залетала всего один раз, видно перекормленный спиртным и пищевой химией организм сам сопротивлялся никому ненужному зачатью.
А старик Жарко злился на своих подельников просто так, потому что привык злиться на вечно больного Валека, на шлюху Биксу, которой все равно где и с кем, лишь бы налили стакан, хотя он и сам не забывал вставить её последнее время все чаще и чаще после выпитого портвешка или какой другой отравы. И еще его тревожил услышанный недавно вой над промзоной. Он еще, пусть и с трудом, но помнил свою бабушку, и ее жуткие сказки про упырей, в изобилии водящихся, по ее словам, в развалинах цехов и складов. И хотя за сорок с лишним лет своей жизни Брок никаких упырей ни разу не видел, за исключением скупщиков, которых упырями звали все обитатели промзоны, иррациональный страх не отпускал.
В полголоса матершиня своих спутников, Жарко первым добрел по мусорным кучам до входа в цех и остановился, поджидая Валека с фонарем.
– Ну, что, старик, полезем в нутро? – корча от желудочной боли страшные гримасы, спросил Валёк, останавливаясь рядом с товарищем.
– А что, может, мы сюда просто погулять пришли? – зло уточнил Жарко, сплевывая тягучую, горькую, как у всех подсадивших печёночку, слюну.
– Ни хрена там нету, – подгадила свои поганым языком Бикса, – отсюда даже цветмет лет десять назад весь вынесли…
– Ох, глядите на нее, – моментально оговорил подругу Жарко, – ты десять лет назад в трусы дула, зассыха, а сейчас рассуждать лезешь…
Десять лет назад Лакка уже начинала обслуживать клиентов в баре, но спорить она не стала, себе дороже, злой старик мог и по физиономии засветить, ходи потом с бланшем под глазом, пугай народ.
– Сам такой, – огрызнувшись, Бикса отступила на пару шагов, оберегая себя от нежелательных последствий, – пошли уж что ли туда… а то торчим тут…
– К упырям спешишь? – осведомился Жарко, привыкший говорить последнее слово в компании. – Так ты и упырям не нужна, в тебе же вся кровь гнилая…
– Такая ж, как у тебя, только посвежее…
– Ну, ладно, бросьте, уже слушать вас и то тошнит, – Вальку перебранка надоела, тем более, что ничего нового во взаимных претензиях старика и его Биксы он не мог услышать, всё было выговорено миллионы раз. – Я первым зайду, если там тихо, включу фонарик, на дверь посвечу, тогда и вы…
Внутри цеха было по-кладбищенски тихо, даже крысы, вечные в промзоне обитатели развалин, не шуршали по углам. Пару раз споткнувшись о какие-то тяжеленные железяки, залитые бетоном прямо в полу, Валёк повернулся к четко видимому даже в кромешной темноте помещения входу и включил фонарик. Издыхающие батарейки с проворством паралитика преобразовали электрическую энергию в световую. На свет, как ночные мотыльки, неуклюже протискиваясь по очереди в калитку, пробрались в помещение и Жарко с Биксой.
Старательно поглядывая под ноги, вся троица разбрелась по захламленному цеху, пытаясь в темноте угадать в бесформенных бетонных «подушках», в оголенных станинах бывших когда-то основой механических станков и в кучах непонятного металлического мусора хотя бы что-то ценное и при этом не такое тяжелое, что б невозможно было поднять им вместе, троим. За этим бессмысленным занятием они могли бы провести всю оставшуюся ночь, если бы хватило трудолюбия и упорства, но никто из жителей промзоны такими качествами не обладал, и трое уставших от жизни подельников исключением не были. Потому уже через полчаса, утомленные бесплодными поисками, они снова стояли у двери, шумно дыша и оглядывая друг друга злыми глазами. И без того плохое настроение упало глубже городской канализации.
– Ну, что я говорила? – Бикса, казалось, сама нарывалась на скандал с мордобоем.
– Пророчица хренова, – пробормотал Валёк, задрав голову и пытаясь разглядеть хоть что-то в полумраке высокого потолка. – Вечно под руку болтаешь…
– Твоим бы языком, да по моей залупе, – добавил критики старик. – На большее и не годится…
– Кретины, – равнодушно огрызнулась всерьез подуставшая бродить по цеху Бикса.
– Гляньте, – Жарко, не обратив внимания на последнюю реплику сожительницы, схватил руку Валька и направил фонарик на стену при входе, на незамеченную ими лестницу на второй этаж. – Там еще надо посмотреть…
– Искатель-смотритель… – презрительно фыркнула Бикса, – приключений на свою задницу… Чего ты там смотреть будешь? или уже от бормотухи в темноте видеть стал, как сова?
– Там дверь, видишь, закрытая, – не обращая внимание на Лакку, пояснил Валеку подельник. – Зря закрывать не будут, может, осталось чего интересного…
– А если нет, то хоть поспать что ли в тишине, – прижимая ладонь к животу, будто этим можно было снять боль, отозвался Валёк.
– Не обоспались еще? – опять влезла язвительная девица, – под вечер только встали после вчерашнего…
– Ладно, теперь я первым пойду, – предложил Жарко, – ты, Валёк, подсвечивай снизу, что б мне по лестнице не скатиться… поднимусь, хоть чего разгляжу, небось…
Зачем-то скинув с плеч тощенький брезентовый рюкзачок, будто страх*я от возможного падения нажитое имущество, старик Жарко уже занес ногу на первую ступеньку, как был остановлен неугомонным языком въедливой Лакки.
– Эй, а что это звенит у тебя в мешке? – никакая усталость не помешала Биксе шустро нагнуться и прихватить рюкзачок, пока этого не сделал Валёк. – Давай-ка гляну…
– Положь, где взяла, – прошипел искренне рассерженный Жарко, – какое тебе дело…
– Да ни какого, – отозвалась Бикса, уже потроша туго завязанную горловину мешка, – а все-таки интересно…
– Самогон там, – смирившись с обыском, сказал Жарко, – я вчера еще затыкал у матюрки, где гостили с ночи, когда она к соседям выходила, как знал, что сегодня день пустой будет, видишь, как пригодилась, а то бы пришлось сейчас тебе только нашей с Вальком закуской из хрена обойтись…
– Все бы вам одно на уме, – сказала с интонациями всех женщин промзоны Бикса, нашарив рукой внутри мешка экзотической формы толстостенную бутылку. – Выпить, да присунуть кому, про другое и мыслей нет…
– Эй, помолчи, а то тут никто не знает, как ты это дело не любишь, – огрызнулся старик, – да и вообще, хорош трепаться, пошел я, а ты, Валек, свети, давай, свети…
Прижимаясь как можно плотнее плечом к стене, медленными, слепыми шагами Жарко осторожно поднялся по крутой лестнице к старой деревянной двери на втором этаже. Пытаясь хоть что-то разглядеть в потустороннем свете далекого фонарика, он потрогал каким-то чудом уцелевшую ручку, повисшую на единственном шурупе. Дверь прилегала к коробке неплотно, «дышала», двигалась, чем-то подпертая изнутри. «Вот чертовщина-то какая, – подумал Жарко, – кто ж дверь-то изнутри припер? или там обвалилось чего? если не просто обвалилось, то значит оттуда второй выход есть…» Зачем ему и подельникам может понадобиться второй выход из цеха Жарко не знал, но мысль свою счел разумной.
– Эй, народ, – позвал он стоящих внизу, – ползите сюда, попробуем вместе надавить, может, откроется… Только по лестнице осторожно, шею сломать на раз плюнуть можно…
В узкий коридорчик за дверью они ввалились все вместе, так же, как втроем и навалились на дверное полотно. Дверное полотно не сдержало полутора сотен килограммов их общего веса, подельники споткнулись, хватаясь друг за друга, повалились на пол, шумно дыша и негромко матерясь от досады. Оберегая фонарик, Валёк прижал его к животу, и теперь почти в полной темноте подельники копошились, пытаясь побыстрее встать на ноги, опираясь друг на друга. Наконец, Валёк догадался просто откатиться чуток в сторону и подсветить себе и товарищам, способствуя подъему на ноги.
– Ну, и где тут сокровища? – поинтересовалась Бикса, обтирая левую руку о куртку старика, что впрочем ни руку чище не сделало, ни куртку дополнительно не запачкало.
– Пойдем глядеть, – с надеждой отозвался Жарко, направляясь в сторону пустых дверных проемов, выходящих в коридорчик.
Содержимое раздевалки, старой душевой, каптерки и комнаты отдыха работяг вызвали только шепоток изощренного мата и безысходные удары ногами в стены, на которых подельники пытались выместить свое разочарование. Почувствовав себя в безопасности в небольших, изолированных от мрачного пространства цеха помещениях, подельники разбрелись, кто куда, уже не стараясь держаться в кучке. Бикса чего-то искала на пыльных стеллажах каптерки, поминутно чертыхаясь и поминая дурака Жарко, затащившего ее в этот гребаный цех, на этот гребаный этаж. Валёк присел на корточки возле душевой, скрученный очередным приступом боли; ему давно уже не хотелось никуда идти, ничего делать, а только лишь сидеть вот так, скрючившись и ждать окончания приступа. А вот Жарко заглянул в последнюю комнатку, предназначенную изначально, похоже, для цехового начальства. В комнатке никого не было, но в тоже время была она заполнена ощущаемым на физиологическом уровне леденящим страхом… Не робкий, вообщем-то, по натуре, робкие в промзоне до таких лет не доживают, старик замер на пороге, собираясь с силами, но так и не смог войти внутрь, остановленный холодным, больным и липким потом, вдруг заструившимся у него по вискам.
– Эй, Бикса, ты где шаришься? – негромко позвал он девушку. – Иди-ка сюда…
Ему почему-то показалось, что присутствие рядом другого, живого человека снимет с него симптом этого непонятного, иррационального страха.
– Ну, ты чего орешь? – сварливо отозвалась та. – Поссать решил, а конец в штанах найти не можешь?
– Ты вот это… попробуй в комнатку зайти, – попросил старик Жарко, когда Лакка, не торопясь, подошла все-таки на его зов.
– А сам чего? – подозрительно глянув на него, спросила Бикса. – Что там такое?
…скорчившийся у душевой Валёк услышал в дальнем от себя конце коридора голоса подельников, а потом непонятную возню и подумал, что Жарко, утомившись впустую бродить по комнатам, все-таки завалил Биксу, не дожидаясь его участия, что, вообщем-то, было совсем на него не похоже. Но в этот момент мимо пристроенного у входной двери фонарика, разгоняющего темноту только в шаге от себя, да и то с большим трудом, мелькнули две стремительные тени, совершенно непохожие на вялых, медлительных и неуклюжих его сотоварищей. И два силуэта: совсем маленький, не больше Биксы, и покрупнее, но тоже не из великанов, – склонились над ним.
Ни одна пылинка не колыхнулась во время их движения, но дыхнуло на Валька ледяным дыханием смерти, и он понял это, хоть никогда и не думал, как встретит свой конец на этом бестолковом и неудачном для него пути.
– Добей его, – сказал Мишель, – видишь ведь, не жилец совсем…
– Просто так – взять и убить? – спросила Саша, чуть запинаясь.
– Можешь и сложно, – не к месту пошутил Мишель, – но необязательно. У него же язва открылась, видишь? помрет, значит, скоро, может, через пару часов, может, через пару суток…
– Тогда зачем убивать? – Александра и сама чувствовала, как это уже несколько раз бывало с ней до встречи с Мишелем, что скрючившийся у стены человечек серьезно болен, без врача – фактически обречен, и честно не понимала, зачем добивать его, и так полупокойника.
– А если он что-нибудь успеет рассказать? – резонно возразил Мишель.
«Но это не главное, – поняла Саша мысли вожака. – Успеет кто-то что-то про нас рассказать или не успеет. Миша хочет, что бы я была его. Но я так его, но он хочет, что бы во всем. А кому же мне еще в этом мире принадлежать? или я жалею этого человечка? Он бы меня не стал жалеть, окажись посильнее…»
Саша ощутила в ладони шероховатую рукоятку ножа, как-то незаметно вложенного Мишелем в ее руку.
– Лезвие плашмя и – между ребер, – подсказал Мишель, – это не больно и быстро… сама увидишь…
Оцепеневший от происходящего наяву кошмара, Валёк слушал их разговор и никак не мог понять: спит он и видит всё это в болезненном сне, или этот ужас происходит с ним наяву? Не единожды битый и резанный самодельными финками, отравленный портвейном из технического спирта, больной и слабый, он не боялся самого факта грядущей смерти, но никак не ожидал, что придет она к нему в облике платиновой блондинки в короткой юбке и безрукавке на голое тело, маленькой, как Лакка-Бикса, с ножом вместо косы. А потом был быстрый укол в сердце, и несколько десятков томительных секунд, за которые Валёк понял, что уже умер, но все еще смотрит на склонившуюся над ним блондинку.
Мишель придержал за плечо судорожно дернувшееся тело, не давая ему завалиться на пол, и спокойно сказал Саше:
– Иди в комнату, пей коньяк, а я пока здесь порядок наведу…
Чуть сбиваясь с ноги, блондинка вернулась в комнатку, у порога которой лежали друг на друге старик Жарко и вышедшая в тираж проститутка Лакка, еще дышащие, живые, но уже мертвые, потому что оказались в плохое время в плохом месте. Впрочем, а где же в промзоне можно было встретить хорошие места? Или когда-то бывали тут хорошие времена для аборигенов?
Пока Саша, стараясь успокоиться, пристраивалась на ящиках и доставала из рюкзачка заветную фляжку, Мишель перетащил в душевую Биксу, аккуратно перерезал ей горло, а потом истыкал пока еще теплое тело ножом, найденным у старика Жарко, инсценируя неумелое убийство, возможно, по пьянке или в состоянии аффекта. Самого Жарко он пристроил неподалеку, покончив и с ним похожим образом. А вот тело Валека отнес в дальний угол цеха, уложил в небольшую ямку и тщательно засыпал осколками бетона, ржавой металлической стружкой и другим мусором.
Если происшествием с исчезновением троих подельников вдруг займутся в полиции, невероятное тоже случается порой, то картина, на первый взгляд, будет вполне достоверной: чего-то не поделив, или просто поссорившись без особого повода, Валёк зарезал своих сотоварищей, после чего, страшась справедливого наказания, скрылся в неизвестном направлении.
Набегавшийся по лестнице, натаскавшийся трупов и вернувшийся в комнату начальства, Мишель присел рядом с Сашей, с унылыми гримасками глотающей коньяк из фляжки. Попросил:
– Оставь и мне немного…
– Возьми, – протянула емкость блондинка.
Пальцы у нее не дрожали, и голосок был твердым, без мучительных ноток морально изнасилованной принуждением к убийству.
«А молодец, Сашка, хорошо себя ведет, – подумал Мишель, – и все правильно поняла, куда же я с ней без кровавой-то поруки… а люди… что ж, людей и так не слишком мало в этом мире… а уж таких…»
– Ну, и куда мы теперь? – спросила Саша, одергивая вечным, женским жестом свою безрукавочку.
– Теперь мы, пожалуй, подадимся с тобой в Сибирь, – пригласил Мишель, – ты же там ни разу не была, и слышала про нее только всякие ужасы. Хочешь посмотреть, какая Сибирь на самом деле?
– Ты так шутишь? – от удивления глаза Александры сделались большими и круглыми, как у совы.
– Со своей самкой я не стал бы так жестоко шутить, – ласково ответил Мишель и потерся носом о шею девушки.
– Повтори, – напрягшимся голосом произнесла Саша, и Мишель мгновенно понял, чего она хочет услышать еще раз.
– Со своей самкой… вот так-то, Саша, получается…
Девушка уткнулась лицом в плечо Мишеля, и этот чисто человеческий жест почему-то на секунду растрогал его. Погладив Сашу по волосам мягким, успокаивающим движением, Мишель добавил:
– Вот только до поездки мне очень хочется пообщаться с сеньором Мироничем… и лучше бы прямо этой ночью…
8
…– Ох, Саша, ножки у тебя, конечно, симпатичные, да и на каблуках ты, как модель по подиуму, скачешь, – сказал, легко восстанавливая дыхание, Мишель, – но вот только сверкают ножки на весь город в такой темноте, а по цокоту тебя за версту слышно…
– Сам же велел сначала к этому Модильяни недоделанному идти, – спокойно огрызнулась Саша, – могли бы и ко мне заскочить, переоделась бы, бегать-то без каблуков все одно ловчее…
Ловчее или нет, Мишель не знал, не пробовал еще в своей жизни на женских шпильках бегать, но вот Саша на них носилась, как бы даже и не чувствуя двенадцати сантиметров. Мишель смотрел на ее бег и недоумевал, не веря своим глазам – как же можно так легко и непринужденно и на таких-то ходулях? А вот голые ноги Александры и в самом деле отсвечивали в ночи, привлекая совсем не нужное внимание, но идти к ней домой значило прямиком нарваться на засаду, в существовании которой Мишель не сомневался. И лезть в какой-нибудь из закрытых с наступлением вчера объявленного комендантского часа магазинов тоже означало рисковать без необходимости. Патрули по Городу бродили в изобилии. И иной раз постреливали непонятно зачем и по кому.
Одновременно заскочив из узкого переулка во внутренний дворик старинного, ветхого дома, Мишель и Саша остановились чуток перевести дыхание и осмотреться.
– Ну, и где тут твой «карандаш» проживает? – поинтересовался Арнич, оглядывая тихие и темные окна, выходящие в маленький дворик с четко видимым грибком детской площадки, сильным запахом мочи из-под входной арки и густыми зарослями сирени возле окон первого этажа.
– Такой же он мой, как и твой, – парировала Саша, вглядываясь в верхний ряд окон. – Вон, видишь окна под крышей, где свет совсем слабенький? Похоже, свечи горят, еще и музыка оттуда идет… Видать б**дки у него…
– Грубая ты, Саша, как медведь под развесистой клюквой, – нарочито посетовал Мишель, – у людей, может, творческий порыв, раут какой, или прилет музы, а ты так вот в лоб «б**дки»… Ну, ничего не поделаешь, пойдем и мы с тобой на эти б**дки…
«Очень хорошо, если он там не один, а еще лучше, если пьяный или обкуренный, – подумал Мишель. – Вот подняли б мы его среди ночи с постели, попробовали поговорить, завтра бы весь Город об этом знал, а так – заглянули на огонек, поб**довали и дальше пошли. Он про Сашу завтра и не вспомнит: была, не была? а если и заходила, то с кем и насколько?».
В подъезде запашок был поядренее, чем в подворотне, добавляя к уличному еще и кислую капусту, и прогорклое масло, и жаренную когда-то на этом масле рыбу. И деревянная лестница скрипела угрожающе под ногами, будто готовая развалиться. Но – лестница удержалась, позволила спокойно добраться наверх. На последнем этаже располагалась только одна квартира-студия, прикрытая хорошей, крепкой, звукоизолирующей дверью, из-за которой музыка слышна была даже слабее, чем во дворе. Но это – снаружи, а внутри квартиры, похоже, музыка полностью перекрывала другие звуки, даже – звуки певучего электрического звонка.
Правда, вскоре, когда Мишель уже начал злиться на неторопливость хозяина, дверь распахнулась, явив незваным гостям зрелище расхристанного пьяного художника, почему-то в одной рубашке и распущенном галстуке, без штанов и даже трусов, и в одном носке. «Модильяни недоделанный» минуту-другую в упор смотрел на Сашу, явно не узнавая ночную гостью, но потом глаза у него собрались, наконец-то, в кучку, и он вдруг заорал так, что штукатурка на потолке заколебалась, задумавшись – падать ей сразу или повисеть на своем месте еще немного.
– Александра!!! Ты к нам!!! И не одна!!! Приезжий? из провинции? что пишет? или сочиняет? или даже снимает? хотя – всё потом, что ж вы стоите, да еще и трезвые!!!
Квартира-студия представляла собой огромное по нормальным, человеческим меркам помещение, сейчас почти пустое, потому что мольберты, треноги под картины, штативы под фотоаппараты, многочисленный реквизит, нужный и не нужный, были раздвинуты по стенам, а кое-что просто свалено в дальний угол. Центральное место в помещении занимала огромное ложе, назвать которое кроватью не поворачивался язык, застеленное бархатными, парчовыми, ситцевыми, шелковыми покрывалами и простынями. Среди них пыхтели, сопели, барахтались, занимались любовью, отдыхали после этого и просто мирно спали человек десять, в основном полуодетых или совсем голых. Еще десяток гостей оккупировали импровизированный стол, составленный из десятка табуретов, стульев, кушеток, банкеток и прочей реквизитной мебели, собранной в квартире едва ли не из музеев и антикварных лавок. Причем, как успел заметить Мишель, гости не отказывали себе ни в одном удовольствии, изредка перемещаясь от стола к ложу и обратно, разумеется, те из них, кто еще был в состоянии держаться на ногах и представлять интерес для немногих присутствующих женщин. Подбор дам, непонятно каким образом попавших на эти б**дки, был просто восхитительным: какая-то леди с аристократическими замашками и замедленными жестами хорошо ухоженных рук, в шляпке с густой вуалью, из-под которой выглядывал длинный костяной мундштук, с помощью которого курила, наверное, еще её прабабушка, в вечернем платье с умопомрачительным боковым разрезом до талии, правда, в порванных слегка чулках, соседствовала с несколько потасканной абсолютно голой девчушкой лет двадцати, пьяненькой, с резким визгливым голосом и манерами портовой шлюхи, стряхивающей пепел со своей сигареты в близлежащие тарелки с закуской, а рядом с ними развалилась, с трудом удерживаясь на стуле, довольно известная в Городе певичка в своем концертном костюме, состоящем из длинных, до середины бедер, ботфортов, кожаных шорт и такого же лифчика, впрочем, сейчас лифчик на ней отсутствовал, являя мужским и не только взглядам крепкие, с избытком насиликоненные груди. Остальных дам трудновато было разглядеть в слабом освещении среди покрывал, простыней и мужских тел на ложе, но Мишелю хватило и увиденных возле стола.
Над всем этим художественным безобразием звучала из роскошного, совсем не вписывающегося в обстановку дорогого музыкального центра негромкая, неуловимо знакомая, но так и не определенная Мишелем, музыка.
Не ожидая специального приглашения и ведя себя в доме «Модильяни» вполне по-хозяйски, Саша прошла к столу, приняла из рук кого-то из мужчин стакан вина и принялась наваливать на разовую тарелочку в изобилии расставленные мясные закуски. Видимо, в этой компании еде предпочитали вино, впрочем, и в нем нехватки не наблюдалось.
Хозяин дома начал говорить, повышенным тоном стараясь привлечь всеобщее внимание, какой-то длинный, затейливый и витиеватый тост в честь Александры, но сбился и дважды успел выпить пока кое-как закончил речь. Пристроившись за спиной Саши на колченогом подобии стула, Мишель изображал чуть подгулявшего, но совсем не случайного в этой компании человека, и тоже старательно отдавал дань мясному. Но потом непринужденный разгул увлек и его, впрочем, без потери контроля над собой, просто Мишель, ощутив что в этом доме ему и Саше ничто и никто не угрожает, позволил себе слегка расслабиться, не вслушиваясь в несомый со всех сторон бред про гениальность, видение художника, препоны и рогатки официальной и неофициальной цензуры, про извращения и развращения, позволяемые себе присутствующими и отсутствующими общими для компании знакомцами.
К Мишелю подсела голенькая шлюха и принялась, подливая в стакан коньяк, выспрашивать, чем он занимается, откуда родом, чего в этой компании делает, напирая, вообщем-то, на его финансовое состояние. «Вот ведь глаз-алмаз у девочки, – подумал Мишель, спокойно выпивая дозу за дозой, – пьяная в стельку, совокупилась уже с двумя гостями на моих глазах, а все равно выбирает того, кто покредитоспособнее…» В это время насытившаяся Саша с ранее данного позволения Мишеля обольщала хозяина, стараясь не очень явно узнать у него адрес полицейского, который когда-то помог ей.
– Деточка моя, – пьяно бормотал художник, – ну, я же ему завтра же позвоню, он прилетит к тебе, как миленький, на крыльях половой любви и сделает яростный кунилингус…
– Я сейчас хочу, – капризничала Саша в привычной для богемы манерности.
– Кунилингус? – встряхнул пьяной головой хозяин.
– Ох, божечки, зачем мне твое лизание, мне его адресок нужен… только и всего-то…
– Александра, ты хочешь мне изменить, и прямо сейчас! А главное, с кем!!!
Мишелю показалось, что хозяин разрыдался в искреннем, пьяном горе, но уже спустя секунду художник шептал Саше, задевая ее ушко мокрыми от вина губами:
– …там дворик такой, маленький, и домик совсем одноэтажный… я и был-то всего разок… но память! моя память меня никогда не подводила… на мою память всегда можно положиться… положись на мою память и…
Потом как-то все смешалось в комнате, музыка сменилась на более бодрую, ритмичную и громкую, странно замигал свет, и праздничную вакханалию накрыл чей-то мощный бас: «Оргия! Дамы и господа! Оргия! Живем один раз!!!»
Зазвенели в который уже раз стаканы, грохнулся в углу на сваленный реквизит кто-то из гостей, подняв тучу пыли, остальные повскакали с мест, допивая вино и коньяк, и перемещаясь к центру студии, в котором парочки, троечки, четверочки уже начинали, то ли танцевать что-то непристойно-развратное, то ли пытаться пристойно и благонравно совокупиться стоя.
Крепко вцепившись в рукав куртки, Саша вытащила из этого смятения чувств и тел Мишеля, протолкнула его через всю студию к выходу и принялась шарить по замкам, обильно украшающим дверь с внутренней стороны. «Открывай, я сейчас», – Мишель снова нырнул в круговорот обнаженных, полуобнаженных, и полностью одетых тел и через пару десятков секунд вернулся с какими-то тряпками в руках, но Саша не успела разглядеть их, потому что в этот момент наконец-то нашла тот единственный закрытый замок и выпустила себя и Мишеля на свободу.
– Уф, – выдохнула она, быстро спустившись вниз, на площадку второго этажа, которая из дверей художника не просматривалась, и прислонившись к перилам. – Весело, конечно, но утомительно… А что ты взял, Миша?
– Штаны тебе, – протянул ей чьи-то темные брюки Мишель.
– Ты думаешь, я буду ходить в чьих-то трипперных штанах? – брезгливо уточнила Саша, нехотя принимая из рук Мишеля украденное.
- Ну, уж прямо и трипперных, – усмехнулся Мишель. – А что касается веселья, всегда у них так?
– Так – это очень скромно, – вертя так и сяк мужские брюки на пару размеров больше, чем нужно было для Александры, ответила блондинка. – Иногда такое заворачивают, что сами вспомнить не могут, что было и с кем…
– И ты в таком тоже участвовала? – смеясь, уточнил Мишель.
– Вот хорошо, что ты со мной сюда зашел, – серьезно сказала Саша. – Когда после таких вечеринок кому-то начнешь говорить, что ты там только пила и закусывала, то на тебя смотрят, как на сумасшедшую, дескать, совсем завернулась на фантазиях девка, как же можно в такой оргии главного-то избежать… А в самом деле избежать очень просто, я так и делала, когда приглашали…
– Ну, тебе-то я верю и без показательных выступлений, – тоже серьезно ответил Мишель. – А теперь – к полицейскому знакомцу?
– Да, – согласилась Саша, – только вот в штаны эти влезу… подержи…
Она протянула Мишелю свою короткую юбочку и стала пытаться изобразить что-то удобоносимое из трофея.
– Как же ты ухитрился такое выбрать?
– Если б выбирал, – вздохнул Мишель, наблюдая, как пояс штанов подбирается к груди девушки. – Не до выбора было, так – схватил первое попавшееся…
– Ты никому не говори, что я такое носила, – строго попросила Саша, уворачивая пояс в толстый валик и крепя его у себя на талии ремнем. – Мне потом стыдно будет… ведь не спьяну же…
– Для дела, верно, – вздохнул Мишель. – И я буду молчать и никогда не вспомню про них… считай, что уже забыл…
…Идти по улицам стало чуток полегче, хотя по-прежнему удары каблучков Саши разносились далеко и звонко, но теперь ее голые белые ноги не сверкали в темноте плохо освещенных улиц и переулков, привлекая внимание военных патрулей.
Еще пробираясь по Городу к «Модильяни», Мишель обратил внимание, что полицейских на улицах нет совсем, только военные, и в основном – парашютисты, и воспринял это, как хороший знак. Может быть, комиссар так и не сговорился с контрразведкой и военными по поводу его розыска? Это могло сильно облегчить жизнь и ему и Саше.
Осторожно, но быстро перемещаясь между домами, стараясь не высовываться на центральные улицы кварталов и пользуясь проходными дворами и подъездами старинных, средневековых домов, Саша и Мишель во второй раз за эту ночь удачно избежали непременных неприятностей при возможной встрече с патрулем в комендантский час.
И к разведанному на оргии у «карандаша» дому они вышли в предрассветный час, когда и патрулирование утихло, и мирные обыватели досматривали сладкие предутренние сны в теплых постельках рядом со своими неизменными половинками.
Прикинув, куда выходят окна из квартиры полицейского, Мишель решительно посадил в засаду под грибочек детской площадки Сашу, посоветовав ей прикинуться забытой формочкой, не курить и не спать.
– Ты чего, – слегка даже обиделась блондинка, – совсем меня малышкой считаешь? и почему здесь оставляешь?
– Это на нервной почве, – пояснил в оправдание Мишель. – Полицейский из спецотдела – это тебе не пьяный художник, не приведи боги, сопротивляться будет, стрельбу еще подымет…
– Тогда, может мне с тобой лучше? – обеспокоилась Саша за вожака, видимо, в этой жизни художника от полицейского отличая только по одежде.
– Одному проще будет, – успокоил ее Мишель. – Да и про стрельбу я погорячился, не успеет он ничего сделать, главное, что б не почуял неладное и не решил уходить через окно, но вот тут ты его и встретишь…
Мишель еще разок внимательно осмотрел окна, потрепал на прощание Сашу по голове и исчез за поворотом маленького одноэтажного домика-особнячка. Саша, подтянув на поясе в очередной раз чужие штаны, присела на краешек песочницы, в центре которой возвышался деревянный грибочек, и задумалась. Как-то так всего лишь за неполные сутки из обычной (ну, не совсем обычной) девчонки, круг интересов которой ограничен киношкой, танцами, вечеринками с вином, иной раз мальчиками, она превратилась в подругу иноземца, такого же необычного, как она сама, то ли шпиона, то ли простого бандита, ставшего ее самцом, старшим другом и вожаком в их маленькой стае. Впрочем, привычно подчиняясь инстинктам, не раз выручавшим ее в трудных жизненных ситуациях, Саша решила не мучиться сомнениями и дальше прислушиваться к тому, что она считала внутренним голосом.
Изредка поглядывая на окна своего знакомца, она не уловила за ними никакого движения, свет не включали, посуду не били, и выстрелов никаких не прозвучало. Но тем не менее, минут через двадцать из предрассветной мглы появился Мишель, спокойный, сосредоточенный деловитый.
– Ну, как? – вскинулась ему навстречу Саша.
– Порядок, порядок, – поспешил успокоить он девушку. – Поупрямился, конечно, немного мужичок, но куда ему деваться-то, слабому человечку? тем более, что не из какой он не спецполиции… Ладно, сейчас заглянем к Мироничу и – в Сибирь, на свободу…
Уточнять, как Мишель добился от теперь уже не спецполицейского признательного, откровенного разговора и адреса Миронича, Саша не стала… Тем более не стала спрашивать, каким образом они вот так сразу, после разговора с загадочным Мироничем, попадут в Сибирь прямо из Города…
9
Если кто-то считает, что должность старшего безопасника регионального отделения «Биотеха» – это сплошной праздник, то сам обладатель вожделенного для многих кабинета на двенадцатом этаже роскошного небоскреба в центре Города так не думал никогда. В первую очередь ему приходилось заниматься множеством рутинных дел, писать охапками докладные и служебные записки, запросы в различные ведомства и департаменты, принимать от подчиненных и просматривать вдесятеро большую кучу бумаг. Ладно бы, будь все эти бумаги по делу, так половина была обычными доносами друг на друга, да еще и такими, которые никак к настоящему, достойному его делу не приспособишь.
Еще в обязанность старшего безопасника входила и логистика, как по-модному называли в последнее время организацию доставки всяческих биоматериалов для работы лабораторий «Биотеха» из соседних стран и рискованных зон эпидемий и новых, неизвестных заболеваний. И тут бумаг было еще больше: железнодорожные накладные, авиабилеты для сопровождающих, разрешения от государственных органов, таможенные декларации, письма от Академии Наук, финансовые отчеты по расходу денег, как на официальную перевозку, так и на бесконечные и бесчисленные взятки начальникам станций, таможенникам, машинистам, сцепщикам и даже стрелочникам. Ну, и контроль за движением, потому как большинство грузов шло по железной дороге, а тут надо было всегда держать ухо востро.
Но больше всего в работе бесило Миронича поведение президента регионального отделения корпорации британца Вильямса. Сухощавый, высокий и рыжеватый, надутый, как индюк, априори считающий всех небританцев существами низшей расы, он был упрям и настойчив, как истинный островитянин, из тех, чьи предки выбрали своей эмблемой бульдога. Столкнувшись раз-другой с его фанатичным упрямством и бешеным высокомерием, старший безопасник не стал в будущем нарываться на скандалы и предпочел работать с заместителем Вильмса, немцем Клаусом Берком, хоть и тот был далеко не подарком.
Берк не был ни высокомерным, ни упрямым, но никогда и пальцем не шевелил, даже исполняя свои прямые обязанности, предписанные контрактом, если не видел своего личного гешефта в том или ином деле. Причем, гешефт мог быть любым, от серебряных талеров и бумажных британских фунтов до бесплатного обеда в ресторанчике средней руки и дармового обслуживая профессионалкой.
Но все-таки с Клаусом работать было можно. Ведь понимая везде собственный гешефт, он понимал и то, что у других могут быть свои гешефты или слабости, и не мешал сотрудникам корпорации соображать эти гешефты, не обращая особого внимания на то, что иной раз и были они в ущерб самой корпорации. Про прямой ущерб, конечно, речь не шла, такого никто и никогда не стал бы терпеть, но вот вопрос упущенной выгоды, вопрос скользкий, особенно в тех случаях, когда упущенная выгода корпорации оборачивалась выгодой конкретному ее сотруднику, которой этот сотрудник чаще всего делился и с непосредственным начальством, и с самим Клаусом Берком.
На втором году занятий ненавидимой им логистикой, возросший до своей должности из мелких чинов, Миронич неожиданно сообразил, что кроме утаивания толики денег, списываемых, как взятки железнодорожникам, таможне, пограничникам и муниципальным чиновникам, его работа вполне может приносить реальный доход и как прямо-таки неуязвимый канал контрабанды.
Вот после этого открытия работы у старшего безопасника прибавилось едва ли не вдвое. Ведь до поры, до времени его связи с гангстерами и полицейской верхушкой ограничивались в основном запросами по личным делам сотрудников, да конвертиками с купюрами по праздникам, адресованными и тем, и другим. Теперь приходилось вплотную взяться за грехи и грешки своих знакомцев, копаясь в их грязном белье, собирая пространные досье, мелкий и крупный компромат. Выручало только непрекращающееся ни на секунду финансирование «непредвиденных и неподотчетных расходов» корпорацией. Через эту статью, утвержденную давным-давно в самых верхах, Миронич пропускал и большинство личных трат, не совсем справедливо полагая, что на эти деньги он обеспечивает безопасность работы «Биотеха» в стране.
Таскать через границу сигареты, спиртное и презервативы Миронич посчитал слишком мелким и недоходным дело. Знакомства, «честное имя» и собранный компромат на многих известных людей сразу вывели его в верха уголовного бизнеса. Уже через год после отладки канала в запаянных цинковых гробах под видом инфицированных останков людей, погибших от экзотических болезней или смертельных вирусов, через многие границы начали перемещаться краденые произведения искусства, антиквариат, египетское золото, перуанское серебро…
Единственное, с чем Миронич категорически запретил сам себе связываться, были наркотики. Слишком хорошо старший безопасник знал, какие нечеловеческие нравы царят в среде наркоманов и их снабженцев, как за дозу дети калечат родителей, забывая себя и свою сущность, как легко и просто можно заставить заговорить наркомана со стажем, как от него по ниточке через дилеров и крупных поставщиков выйти на канал контрабанды. Сгореть или утонуть, по желанию заказчика, в этом бизнесе было гораздо легче, чем выплыть.
Где-то года два-три назад на Миронича вышли солидные, по его мнению, люди с не менее солидным предложением переправлять через границу якутские алмазы. Предложение было заманчивым, и Миронич его принял, несмотря на опыт работы в области безопасности, попавшись на простой и эффективный трюк. Впоследствии, вспоминая свое поведение при контактах с грузоотправителями и получателями, Миронич долго не мог понять, как же так сложилось, что к нему обратились некие господа с просьбой поделиться некоторыми данными из закрытых для общественности лабораторий «Биотеха».
Научными разработками и исследованиями в своей корпорации Миронич никогда не интересовался, правда, для прикрытия таскал в кармане удостоверение сотрудника исследовательского отдела, но со смертной скукой в душе высиживал нечастные и обязательные для него общие совещания с руководителями научных подразделений.
Теперь пришлось обратить внимание на нескольких научников, давно попавшихся ему на крючок, но неиспользуемых до сей поры ввиду их ненужности. После долгого разбирательства и гадания на кофейной гуще, Миронич выбрал своим информатором белокурого гиганта-шведа, работавшего в лаборатории аномальной биологии. Красавец-швед, женатый и имеющий двух дочерей, тем не менее любил молоденьких чернявых мальчиков-подростков, цыганят и еврейчиков, и любит так сильно, что пару раз попался на банальном насилии. От полиции Миронич его прикрыл легко, да там особо не возражали, ибо желания преследовать богатенького по местным масштабам, культурного европейца ради беспризорного цыганенка никому не хотелось, ни денег, ни славы, ни высоких должностей такое расследование не сулило. И вот этого-то Самюэльсона старший безопасник решил сделать своим консультантом-источником. Справедливости ради, надо заметить, что при своеобразных половых интересах ученым швед был очень и очень неплохим, даже – известным в определенных кругах.
Тыкая пальцем в небо с выбором информатора, Миронич попал в десятку. Те солидные люди, что легко и непринужденно прищучили его на якутских алмазах, информации порадовались и начали задавать конкретные вопросы, услыхав которые Самюэльсон мгновенно сообразил, что попал в центр шпионских игр и хорошо, если только на уровне промышленного шпионажа.
Впрочем, Мироничу на переживания сексуально несдержанного шведа было наплевать. За передаваемую информацию неплохо платили, да и алмазный поток не оскудевал, теперь прикрытый и со стороны «солидных людей». Но все хорошее когда-то кончается. Беспроблемная кабинетная работа старшего безопасника завершилась после неожиданного рассказа его приятеля из полиции, познакомившегося с юной, но очень странной натурщицей в мастерской одного художника. «Карандаш этот частенько приглашал полицейского расслабиться в богемной и сексуально-свободной компании просто так, из любви к искусству, впрочем, не забывая иной раз попросить отмазать его от ночевки в участке или от найденных в кармане нескольких граммах безобидного кокаина.
Все-таки безопасником Миронич с годами стал отменным, и чутьем обладал для такого дела нужным. Он постепенно сопоставил некоторые вопросы своих солидных алмазных друзей, некоторые ответы шведа и его же рассказы о лабораторных исследованиях биологических феноменов с поведением никому неизвестной девчонки из глухого уголка столичной губернии. А сопоставив, попросил друга-полицейского как-то познакомить его с ней.
Конечно, когда увлекающийся своей работой Самюэльсон начинал рассказывать сказки о возможностях человеческого организма на грани и за гранью фантастики, Миронич поддакивал, но в душе скептически улыбался. Даже и большую часть вопросов своих алмазных друзей он воспринимал, как блажь, но после информации от полицейского, а, главное, после личного знакомства с Александрой Айне безопасник понял, что стоит на самом краю великой тайны. А такие тайны не просто опасны, они сжигают летящих на их огонь людей беспощаднее, чем свеча сжигает ночных мотыльков, и сжигает также равнодушно и жестоко, просто за то, что подлетел слишком близко. И главная беда таких тайн в том, что степень близости к их огню можно определить только уже сгорая.
Притворяясь сексуально-озабоченным, увлеченным девчонкой, оказавшейся и в самом деле очень симпатичной, но человеком опасающимся за свое здоровье, Миронич пару раз взял у Александры кровь на анализ. Поработавший над этой кровью в свободное время, но на корпорационном оборудовании и реактивах, Самюэльсон взвыл от восторга и теперь при каждой встрече с Мироничем буквально требовал отдать ему девушку для дальнейших опытов.
И так скверно складывающаяся ситуация, буквально взорвалась через месяц после знакомства Миронича с Александрой. Поздно вечером, когда соблюдающий режим и нелюбящий никаких излишеств в жизни старший безопасник уже собирался ложиться спать, ему позвонили и буквально выдернули в ночной фешенебельный ресторан.
И здесь, при свечах, тихом «живом» блюзе, шампанском по двести талеров за бутылочку, икре, осетрине, паровой телятине и шампиньонах с ним уже не беседовали и не просили. Здесь уже приказывали, причем так жестко и конкретно, что Миронич понял: произошло что-то из ряда вон выходящее.
– Вот этому человеку вы должны будете передать наши слова, – сидящий за столом новый «алмазный друг» протянул фотографию Мироничу. – Человек этот имеет свою небольшую фирму по торговле металлом, утром он должен выйти на центральный бульвар, там вы его перехватите, если нет, то дождетесь у его квартиры, на обороте фото адрес.
– Просто для справки, – решил поиграть с огнем Миронич, что бы хоть немного определить установленный для него предел информации. – Почему вы сами или кто-то из ваших людей пониже рангом не может этого сделать?
– Вам это знать совсем не нужно, – чуть задумчиво, поигрывая бокалом в руках, произнес его давний «алмазный друг», присутствовавший при разговоре, как гарант того, что задание исходит именно от них. – Этот человек… он очень опасен, любого из нас он почувствует за километр и просто не пойдет на контакт…
– Почувствует… – повторил Миронич, и вдруг в мозгах его вспыхнуло озарением, – а не из тех он личностей, о ком я наводил справки в нашем исследовательском департаменте?
– Хочется пройтись по самому краю? – хищно и как-то по-доброму зловеще улыбнулся передавший ему фотографию мужчина в очень дорогом штатском костюме, но с офицерской выправкой и короткой стрижкой каштановых с проседью волос. – Не боитесь, что можете упасть, а вниз лететь будете долго-долго…
– У меня парашют есть, - недвусмысленно высказался на принятом в их среде жаргоне Миронич. – Вы еще не знаете, но… ликвидировать меня после этой догадки вам будет совершенно невыгодно…
– Что-что? – удивленно приподнял бровь старый друг. – Вы хотите сказать, что понимаете нашу выгоду в этом деле?
– Я хочу сказать, что у меня есть такая же девчонка, а выпытать, где она живет и чем занимается вы не сможете, я это и сам не знаю, искать ее с моих слов долго, можно и не найти, но – я смогу ее быстро и без всяких эксцессов связать с вами…
Миронич отчаянно блефовал, надеясь, что «алмазные друзья» оценят его блеф, а главное, что у них и в самом деле не будет достаточно свободного времени в предверии неких событий, о которых не знает пока никто в стране. «Алмазные друзья» переглянулись, будто советуясь без слов, посредством телепатии. Даже в такое старший безопасник готов был поверить.
– Мы вернемся к этому разговору, когда вы выполните наше задание, – бесстрастно сказал офицер, и Миронич по его ледяному и недовольному взгляду понял, что выиграл в дебюте свою жизнь, теперь необходимо было продумать и не запороть дальнейшую партию, что бы уцелеть и в миттельшпиле, и особенно в эндшпиле.
– Действуйте, и не забудьте позвонить нам, по результату встречи, – попрощался с безопасником «старый» друг.
10
Беда не приходит одна… старо, как мир, и так же мудро.
Утром, отвратительно выспавшийся, изнервничавшийся над собственными мыслями и расчетами Миронич с невероятным трудом уговорил девушку Александру, вдруг ставшую скверной девчонкой, доехать до бульвара и сказать пару слов неизвестному ни ей, ни ему человеку.
Человек, или не человек, теперь уже было все равно, на слова не отреагировал, девчонка вернулась в машину в смятении чувств, и оставалось только вернуть ее домой и приставить толковых людей, что бы отслеживали ее перемещения. Почему-то Миронич был уверен, что неизвестный захочет встретиться с Александрой, хотя сама девчонка с яростной обидой отрицала даже саму такую возможность.
И тут еще, как по закону подлости, начался военный переворот, которого, теперь стало понятно, ждали «алмазные друзья», готовились к нему, но день и час начала все равно предсказать не смогли. В Город ввели войска, передвигаться по улицам, особенно центральным, стало очень и очень затруднительно с любым комплектом документов. Да еще и солдаты, ошалевшие от свободы и безнаказанности, частенько палили дел не по делу. Но к вечеру, когда приставленные к Александре люди сообщили, что она сидит в ресторане «Старый Город», Миронич сорвался из дома и поехал туда сам. И напрасно поспешил.
Как выяснилось чуть позже, в ресторане «сладкая парочка» пробыла минут десять, а то и меньше. Перед самым заказом и он, и она ушли в туалет, причем, каждый в соответствующее полу заведение. Наблюдатели Миронича не волновались. Запасной выход был далеко, туалеты окон не имели, а уж совсем на всякий случай весь уличный периметр ресторана просматривали дополнительно на это выделенные люди. И при этом Миронич появился к пустому столу. И опасный человек, и Александра исчезли. А вместо них, откуда ни возьмись, появились в «Старом городе» «алмазные друзья», тут же показав, что друзьями их и в самом деле можно называть только в кавычках.
Миронича так мордой об стол не возили с гимназических времен. Оказалось, что таким кретинам, как он вообще не место в безопаске, что никто не поручал ему отслеживать клиентов, а просили просто передать некие слова, что, лишившись яиц, Миронич дешево отделается, а мир и общество только выиграют, ибо незачем плодить кретинов, подобных ему. Пару раз во время этой выволочки прямо за ресторанным столиком с изысканнейшими напитками и закусками старший безопасник пытался взбрыкнуть и повозмущаться, но натыкался на ледяной взгляд офицера, передавшего вчера при встрече фотографию клиента, и униженно замолкал, понимая, что безмозглым ночным мотыльком он уже подлетел к пламени свечи и остается только ждать, когда, опалив крылышки, придется рухнуть в темноту вечности.
Итогом застольного разноса от «алмазных друзей» был категорический приказ: найти Александру любой ценой, перевернув весь город, не обращая внимания на военное положение, комендантский час и прочие мелкие бытовые неудобства. Не забыть при этом малую родину девушки, городки и деревеньки, где родились ее знакомые из художественного кафе, квартиры, дачи и места рождения многочисленных художников, кому позировала Александра.
Перестав в душе кипеть от гнева и унижения, Миронич прикинул свои реальные возможности, подсчитал и понял, что на исполнение такой задачи потребуется спецслужба какого-нибудь небольшого государства вроде Испании или Италии, со всей приданной ей полицией и национальной гвардией. Ну, и дополнительное финансирование в размере полугодового бюджета спецслужб обеих этих стран.
Куда ни кинь, везде вылезал Мироничу здоровенный клин. Поняв бесполезность споров и возмущений, он притих, скромно соглашаясь со всем, что продолжали говорить ему «алмазные друзья». Но, покинув ресторан, стал действовать самостоятельно, теперь только спасая собственную шкуру и более ни о чем не думая.
Конечно, что бы поднять нужную ему волну и создать видимость, он в этот же вечер перебаламутил всех сотрудников безопаски корпорации, своих полицейских и криминальных агентов и просто «друзей», заодно внушив и Самюэльсону, что тот может получить в полное и безраздельное пользование Александру, всего лишь самостоятельно поймав ее. Расчет был на то, что кинувшийся на поиски дилетант создаст огромное количество шума и пены, прикрывая собой действия других сотрудников и отвлекая внимание всех и вся от самого Миронича. Чуть позже, уже из дома, старший безопасник связался и с высокими чинами в полиции и даже в военной контрразведке, с кем был знаком просто шапочно, пытаясь направить и их на след беглецов.
Но все это была дымовая завеса. И оставалось только надеяться, что за недостатком времени его «алмазные друзья» поймут это, когда будет уже поздно. Раздавая многочисленные указания, принимая доклады и уточнения позиций, Миронич за вечер и начавшуюся ночь ухитрился раз пять выехать в разные концы Города, не обращая внимания на военное положение, объявленный комендантский час и начальное, в первый день, рвение по службе солдат и офицеров. И однажды все-таки нарвался на благоприятный момент, его машину обстреляли.
Пользуясь этим благоприятным, в чем-то случайным, а в чем-то и рукотворным моментом, Миронич машину поджог и незаметно для солдат патруля выбрался переулками с места происшествия. Время было уже позднее, комендантский час в разгаре, и Миронич справедливо рассчитал, что военные до утра не буду звать полицию, а может, и машину тушить не будут. Дальнейшее представляло собой элементарную задачку из учебника для начинающих контрразведчиков: есть сгоревшая ночью машина, нет тела, которое, может быть, отправили в морг, может быть, просто бросили в стороне от места происшествия. В морге сейчас неопознанных тел предостаточно, «алмазные друзья» все-таки не могут напрямую задействовать все силы полиции и контрразведки в стране на его опознание, поэтому на фору в три-четыре дня Миронич понадеялся.
Не заходя домой или хотя бы на одну из известных в безопаске корпорации, в полиции или друзьям-знакомым конспиративных квартир, Миронич добрался до никому неизвестного, оборудованного специально для такого случая убежища в подвале старинного дома в Гончарной слободке, выстроенного ни много, ни мало, а лет триста назад. В убежище были два выхода, кроме входа, недельный запас еды, водопровод, туалет и ванная, свет и газ, вообще, все тоже, что в обычной квартире, кроме окон. Здесь можно было просидеть безвылазно, наглухо задраив двери и неделю, а при разумной экономии – и гораздо дольше.
Конечно, Миронич мог попытаться под шумок прямо сегодня же исчезнуть из Города, для этого у него были готовы и запасные документы, и деньги, и несколько маршрутов отхода. Но он решил не торопиться, переждать, пока спадет служебное рвение у солдат и офицеров, из введенных в Город частей, у полицейских, возможно заинтересующихся судьбой водителя сгоревшей машины, и, наконец, у его «алмазных друзей», которые могут за пару-тройку дней, если и не найти, то как, минимум, напасть на след Александры и ее спутника. То, что эта сладкая парочка не расстанется, Миронич почему-то не сомневался. Как и не сомневался в том, что лично его жизнь «алмазным друзьям» не нужна вовсе. И искать его не прекратят никогда в этой жизни. Ничего личного, просто не повезло ему прикоснуться к высшим тайнам.
Как обычно бывает не только в дурных книжках и фильмах, всё громадьё планов старшего безопасника рухнуло из-за нелепой случайности. Давным-давно, когда он только начал создавать свое тайное убежище, его случайно заметил на этой улице один знакомый, служивший на малозначительной должности в городской полиции. Из чисто интуитивной привычки сплетника и собирателя мелких доносов знать даже то, что вряд ли когда-нибудь в жизни пригодится, он проследил за Мироничем, рассекретив для себя его схорон. И все бы не беда, ведь полицейский никому ни слова не сказал о своем открытии, да и порядком подзабыл о нем со временем, а уж с контрабандными делами он не был связан даже косвенно, но через год именно он встретил на квартире одного опекаемого им художника молоденькую модель Александру, а еще некоторое время спустя познакомил с ней и самого Миронича.
…Пробравшись в свою нору, теперь уже бывший старший безопасник включил маленькую, экономную лампочку настенного бра, тщательно запер тяжелую бронированную дверь и, облегченно вздохнув, устроился в удобном мягком кресле возле старенького письменного стола. Он тщательно отследил вход в убежище, многократно проверился от возможной слежки, благо, ночью это было не так уж и трудно сделать, и мог теперь считать себя в безопасности от «алмазных друзей» и всех тех, кого они могли бы привлечь к его поискам. Теперь, после бурного утра, вечера и ночи ему требовалось передохнуть и экстренно подлечить расшатанные нервы старыми, народными средствами.
Миронич извлек из ящика стола бутылку отличного коньяка, простой граненый стакан, но прежде, чем наливать, спохватился и вытащил из кармана пальто пистолет. Стрелкового оружия Миронич не понимал и не любил, и к пистолету своему относился с некой долей пренебрежения. Всё решают мозги, философствовал на досуге Миронич сам с собой, а девятимиллиметровая пуля чаще мешает, потому что после выстрела события принимают необратимый характер. Но сейчас инстинктивная потребность чувствовать себя полностью защищенным заставила его передернуть затвор, отключить предохранитель и положить пистолет на стол, направив дуло в сторону двери.
Тут дошла очередь и до коньяка. Благородный напиток в простом граненом стакане, конечно, проигрывал себе самому в хрустальных бокалах, да и пить Миронич стал совсем не по правилам, для начала одним глотком осушив половину емкости. Но вкус и прелесть аромата от этого коньяк вовсе не потерял. Когда божественный напиток ожог гортань и, мягко проскочив в желудок, согрел организм скрытым в себе солнцем, Миронич расслабленно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Сколько он сидел так, с закрытыми глазами, отдыхая от треволнений прошедшего дня, Миронич не запомнил, да и трудно определить время в такой ситуации, но… Когда он открыл глаза, у входной двери напротив его стола, метрах в пяти всего, стоял тот самый молодой человек, однажды виденный старшим безопасником на бульваре, правда, теперь не в длинном модном пальто и шляпе, а в короткой курточке и с непокрытой головой. Рядом с ним, чуть позади, переминалась с ноги на ногу Саша, в нелепых брюках, подвернутых плотным валиком на талии, в темной водолазке и кожаной жилетке, растрепанная и взволнованная.
Руки Миронича лежали на столе, рядом с пистолетом, патрон был в стволе, предохранитель снят, и выстрелить можно было за доли секунды, но взгляд Мишеля лучше любых слов говорил: «Даже если попробуешь, все равно ничего не выйдет…», но Миронич не смог сдержаться, уж очень ему хотелось жить, особенно сейчас, когда он так удачно ушел от своих «алмазных друзей», прикрылся сгоревшей машиной, залег на дно, о котором, казалось, никто не знает. И он, продолжая глядеть глаза в глаза на странную парочку у своей входной двери, чуть шевельнул рукой, незаметно протягивая ее к оружию.
А потом фигура Мишеля вдруг растянулась, размазалась по комнате, теряя четкие очертания, а через долю секунды опять оказалась в фокусе, но пальцы Миронича, вместо твердой рукоятки и спусковой скобы пистолета наткнулись на ладонь, прикрывшую оружие. Это настолько похоже на киношные спецэффекты, что Миронич сразу не поверил в увиденное, но…
– Видишь, Саша, – сказал Мишель, без доли сомнения, чуть ли не всем телом поворачиваясь к растрепанной блондинке. – Мало того, что этот типчик хотел тебя для опытов в своем «Биотехе» приспособить, он и на меня зачем-то рыпается…
Александра неожиданно звонко расхохоталась, очень уж забавно выглядел насмерть перепуганный Миронич, и как-то сразу, в доли секунды, успокоилась, подошла к столу и отметила:
– Коньячком балуется, злодей. Я тоже хочу, Миша, начала с тобой привыкать…
Миронич, впавший в прострацию, сидел не шелохнувшись и только глазами шевелил чуть-чуть, наблюдая, как Саша налила в опустевший стакан коньяк, выпила в один глоток почти двести граммов, забавно сморщила носик и уселась с размаху на стоящий чуть поодаль стул. Мишель в это время сунул себе за пояс, на спину, перехваченный пистолет и каким-то обожающим, нечеловеческим взглядом тоже следил за блондинкой.
– Если коротко, то так, – наконец вернул он свое внимание Мироничу, – кто тебя навел на меня, как, когда, зачем. Подробно по датам, по персонажам, по планам и результатам.
– Гы-гы-у… – невнятно пробормотал Миронич, тщетно пытаясь выдавить из себя хотя бы слово.
– А не хочешь, как хочешь, – улыбнулся Мишель, показывая зубы, обычные, вообщем-то, крепкие, белые зубы, но от этой улыбки, нейтральной, ни к чему не обязывающей, Миронича вдруг затрясло, будто кто-то приложил к обнаженному телу два электрода и пустил ток.
– Это он со страху онемел, – презрительно сказала Саша, раскачиваясь на стуле, – гляди, еще обосрется с перепугу… видать, почувствовал, что тут тебе не с девками воевать…
– Хорошая штука – человеческий страх, – снова улыбнулся Мишель.
И бывший безопасник сразу и до конца понял, что слово «человеческий» к его гостям не относится абсолютно. И Миронича прорвало… Он не рассчитывал ни на что, даже в мыслях не было, что рассказ поможет сохранить жизнь, но все внутренние преграды вдруг рухнули, и бывший старший безопасник излился. Он рассказал подробно о «Биотехе», о компромате на сотрудников и руководителей регионального отделения, а своем контрабандном канале, о том, когда, как и что провозили по нему, кто помогал, а кто мешал в его работе. Он говорил, останавливаясь только, что бы перевести дух, об алмазных делах, о том, как его постепенно подсадили на денежные вливания и затягивали все глубже и глубже в омут. Миронич рассказал, как стал шпионить против своей же корпорации, какие сведения от него просили, как он их добывал с помощью Самюэльсона, и как швед, любитель чернявых малолетних мальчиков, страстно возжелал белобрысую девушку Александру, но не в постель, а свою лабораторию. И как внезапно ему приказали передать ничего для Миронича не значащие слова Мишелю…
– Ты зачем с собой на бульвар Сашу взял? – уточнил Арнич.
– Я думал, так лучше будет, вы же… ну, это… одинаковые, думал, поймете лучше друг друга, меньше настороженности, меньше конфликта…
И еще раз перебил Мишель старшего безопасника, когда тот рассказывал о первом и втором свиданиях с новым «алмазным другом», похожим на строевого офицера. Арнич потребовал подробностей: как тот офицер выглядел, особые приметы на лице, как вел себя, специфические жесты, слова, движения…
Миронич выдохся часа через два, съежился в кресле, боязливо протянул руку к налитому специально для него стакану коньяка, судорожно глотая, выпил его, как воду, не замечая вкуса, не ощущая градусов.
– Выходит, промахнулся ты с убежищем-то крупно, – отметил Мишель, – видели тебя здесь разные люди, ну, да это уже не интересно…
Помолчав с молминутки, молодой человек обратился к Саше:
– Отдохнула уже?
– С чего отдыхать-то? – выразительно повела плечами Александра, вполне освоившаяся с ролью устрашительницы.
– Вот и ладненько, тогда – пойдем, кажется, все узнали, что хотели…
Ожидая понятного и обязательного выстрела, Миронич изо всех сил зажмурил глаза… и не сдержался… по подвальной комнате пошел едкий противный запах… В темноте будущей смерти, Миронич услышал издевательских смех Саши:
– Ну, вот, сподобился-таки…
Потом дверь беззвучно, но явственно прихлопнулась… и наступила полная тишина…
Минут пять Миронич не решался открыть глаза, а когда все-таки осмелился, то понял, что продолжает сидеть в своем мягком, удобном кресле, из-под него разит, как из общественной уборной, перед ним стоит выпитая до дна бутылка коньяка, рядом с ней лежит пистолет, маленький, тускло поблескивающий патрончик, выброшенный из ствола, валяется в середине комнаты, а снаряженная обойма лежит прямо у порога…
...– Странный ты, Миша, – задумчиво высказалась на улице Александра. – Бродяжек каких-то в промзоне – как два пальца об асфальт… а эту гниду – жить оставил… будто так и надо…
– А в самом деле, так и надо, Саша, – улыбнулся Мишель. – Если еще разок под землей пройтись приспичит? а ход уже знать будут и ждать нас там у выхода? Ведь бродяг этих даже просить не надо, пообещай бутылку, сами бы прибежали и всё рассказали – когда, где и что… А этот… думаешь, он долго еще проживет? и вот что, я его предсмертию очень не завидую…
11
Серая облачная пелена по-прежнему окутывала Город и даже не думала рассеиваться с неизбежным наступлением нового дня. Может быть, благодаря этой пелене, осенние предрассветные сумерки были призрачными и густыми, как овсяный кисель, и казалось, их можно резать на порции и раскладывать по тарелкам. Жизнь в Городе совершенно затихла, даже патрули из парашютистов перестали гулко топать по пустым улицам, остановившись у стен домов и на площадях, ожидая, когда пройдет загадочный момент превращения ночи в день.
До рассвета Мишель и Саша скоротали время в проходном подъезде, выбрав домишко в том же квартале, но подальше от убежища Миронича. Жильцы досматривали последние предутренние сны, и никто не потревожил покой странной на посторонний взгляд парочки. Они просто сидели на широком деревянном подоконнике, прижавшись друг к другу, и молчали, не думая ни о чем. Так умеют пережидать неблагоприятное время животные – терпеливо, безмолвно, сосредоточенно.
Когда пробудившийся после первой, тревожной ночи свершившегося переворота и перекусивший легким завтраком народ пошел на работу, по всему подъезду захлопали входные двери и раздались полусонные и оживленные голоса, Саша избавилась наконец-то от чужих, нелепых штанов, украденных Мишелем на оргии. На посветлевших под скудным невидимым из-за облаков осенним солнцем улицах ей не надо было прятать ноги.
Из подъездов домов выходили и спешили на службу – мелкие клерки, на завод – солидные, квалифицированные рабочие, настоящие профессионалы своего дела, порой ценимые хозяевами больше, чем «белые воротнички», в магазины – веселые, невыспавшиеся, но довольные, хоть лимоном угощай, молоденькие и не очень продавщицы. Квартал был старинный, и здесь жили, перемешавшись и мирно сосуществуя, люди всех возрастов, профессий и социальных групп. В этот пестрый людской поток Мишель в короткой курточке и Саша в мини-юбочке влились, как родные, прожившие рядом с этими людьми не один десяток лет, и если кто и обращал на них внимание, то только молодые мальчишки, глазеющие на ножки Саши.
– Куда идем? – поинтересовалась девушка, с любопытством поглядывая по сторонам, хоть в Городе она и знала многие места, но не настолько хорошо, что бы узнавать каждую улицу.
– Туда, где нас искать не будут, – ответил Мишель и протянул блондинке расческу, – причешись…
– Бесполезно, – разочарованно ответила Саша, но расческу взяла и несколько раз провела по непокорно-буйным взлохмаченным волосам, – нас везде искать будут…
– Это точно, везде, кроме…
Мишель попридержал Сашу за плечи, направляя поперек людского потока в узкий переулок. Александра заозиралась еще энергичнее на увешанные мемориальными досками подновленные, чистенькие стены домов, но уже через десятка два шагов Мишель остановил девушку перед маленьким, типичным для старой части города, еврейским ателье с чистенькой мостовой перед запыленными стеклами витрины, старой побитой дверью и вывеской над ней с одним только словом «Ателье».
– И… это чего? – уточнила Саша.
– Кто же, будучи в бегах, в таком плотном розыске, пойдет или получать готовый костюм в ателье, ну, или заказывать срочный пошив вечернего платья, – Мишель выразительно подмигнул и, постучав в дверь и не дожидаясь ответа, вошел первым по привычке этой ночи, противоречащей человеческому этикету.
По сравнению со скромным фасадом с запыленными стеклами и скучной вывеской, изнутри ателье оказалось огромным полупустым залом, заставленным манекенами, с несколькими примерочными кабинками у дальней стены и огромными раскройными столами. Этим ранним утром в зале копошился всего-то один человечек, который и поспешил, чуть прихрамывая и близоруко щурясь, к нежданным гостям. По-портновски сутулый, седой, с неопрятными лохмами волос, крючконосый, в стареньких очечках с круглыми стеклами – он был типичной карикатурой на старых портных-евреев, какими их рисуют в сатирических журналах или изображают в средней руки фильмах не самые умелые актеры.
– Ох, Миша, Миша, ну, здравствуйте, - с неистребимым, опять же карикатурным акцентом заговорил еврей, критически оглядывая Мишеля, – вы так давно не были у меня, что я уже начал думать, что вы решили пользоваться готовым платьем… Что, впрочем, по вам и так видно…
– Здравствуй, Исаак, – ответил Арнич, – познакомься вот с Сашей…
– Доброго вам здоровья, барышня, – поприветствовал Исаак блондинку церемонным поклоном, так характерным для людей его возраста, оставившим свою молодость далеко-далеко, как бы не в начале века. – Сказать вам, что я рад видеть Мишу наконец-таки в компании со своей девушкой, это не сказать ничего…
– А раньше он что же, с мальчиками сюда приходил? – заинтересованно спросила Саша.
– Ой, да боже упаси, Миша и мальчики – это нонсенс, это примерно как вы, барышня, в синагоге, – тут же реабилитировал Мишеля от подозрений в нетрадиционной ориентации портной. – Но раньше он всегда был один, ну или пару раз со своим компаньоном, а ведь ему уже давно пора иметь и жену, и детей…
– Если только твоими молитвами, Исаак, – засмеялся Мишель, прислушиваясь к еврейской болтовне. – Но мы, собственно, по делу.
– Ну, вот, так всегда, стоит только начать говорить с приятным человеком, так тут сразу и «по делу»… – притворно вздохнул Исаак. – Барышня, вам чай или кофе? ну, а потом сразу же и «по делу»…
– Кофе, – отозвалась Саша мечтательно, слегка закатив глаза к потолку. – И лучше бы – в ванну… с пенкой…
Про какую пенку подумала Александра – на кофе или в ванной, она и сама бы сейчас не сказала, но про себя решила, что Исаак оценит незамысловатую шутку, а старый еврей вдруг весь задергался, зашевелил бровями, ноздрями и вообще всем лицом.
– Барышня, вы думаете, если Исаак – пархатый, то у него нет и даже ванны? Миша, как вам-то не стыдно, могли бы сразу сказать, а не мучить бедную девушку…
– Скажешь тут, как же, – пробормотал Мишель, – ты же мне рта не даешь раскрыть…
– Идемте, барышня, идемте…
Исаак, едва ли не подталкивая, провел удивленную Сашу и хитро посмеивающегося Мишеля вглубь зала, за примерочные кабинки, и по узкому коридорчику подтолкнул к дверям ванной комнаты.
Да уж! неизвестно, с каких времен и от каких хозяев осталась в этом доме ванна, но она затмила собой всё, когда-либо раньше виденное Сашей. В огромной, метров на пятьдесят, комнате, в светло-серый с прожилками мраморный подиум был вмонтирован настоящий бассейн в форме морской раковины, вытесанный, похоже, из единого куска камня. Окон комната не имела, и их заменяли два огромных во всю стену, слегка потускневших от времени, зеркала в тяжелой бронзовой оправе слева и справа от ванны.
Ошеломленная Саша растерянно оглянулась, а Исаак, не скрывая гордости за свое имущество и удовольствия от произведенного ванной впечатления на молоденькую и симпатичную подругу Мишеля, засуетился, отворачиваясь, поворачиваясь и поясняя:
– Ну, с водопроводом, милая барышня, вы справитесь без подсказок, что тут говорить, вот только напор горячей воды здесь слабенький, так уж и дому этому которая сотня лет пошла, а водопровод появился почти вместе с ним, а вот полотенца, заметьте, чистые! – вот-вот, возле двери на крючочках, а всякие там мыла, шампуни и пенки возле маленького зеркала…
В самом деле, за громадами боковых зеркал и полумраком слабого освещения, сразу в глаза не бросалась небольшая полочка в изголовье ванны, уставленная двумя десятками всевозможных флаконов и тюбиков, и оснащенная еще одним старинным зеркалом, по возрасту на столетия превосходящим боковых собратьев.
– А мы пойдемте, Миша, не надо смущать барышню, - проговорил довольный произведенным эффектом Исаак, выпихивая Мишеля обратно – в коридорчик и дальше, в пошивочно-примерочный зал.
Предложив Мишелю высокий и неудобный примерочный табурет, а сам усевшись поудобнее за небольшой, персональный столик закройщика, Исаак поинтересовался:
– Миша, неужели есть такое важное дело, которое вас привело ко мне так рано? и эту барышню тоже? Кстати, очень и очень приличная девушка, совсем даже Городом не испорченная, можешь мне немножко поверить…
– Почему ж рано? народ уже на заводах и в конторах спину гнет, – отозвался Мишель. – А дело у меня и в самом деле имеется не простое. Жизнь так сложилось, что должен я уехать из Города, а весь мой гардеробчик пришел в совершенную негодность, ну, знаешь, Исаак, как это бывает у холостяков?
– Ой, только не рассказывайте мне из своей холостяцкой жизни, Миша, – дал нужную реплику Исаак, – если бы вас видел с иголкой в руках мой папа, он бы сразу сказал, что вы прирожденный портной и ваша мама наверняка была еврейкой…
– Но гардеробчик мой все равно пропал… – рассмеялся сомнительному комплименту Мишель. – Но – мало мне своих приключений, но теперь надо уехать вместе с милой девушкой, которая сейчас принимает ванну, спасибо тебе Исаак, а у нее приличного гардеробчика не было совсем никогда…
– Миша, если вы скажете сейчас, что вы уезжаете завтра утром, то вы меня убьете!!! – Исаак картинно закатил глаза и развел руками, любил старик иной раз полицедействовать. – У меня куча всяких и разных заказов, я с удовольствием их отодвину ради вас, но просто бросить все – не смогу… там же и дочка мэра нашего толстозадого, и жена генерала Пфальца, а она такая истеричка, что боже ж ты мой…
– Исаак, у меня есть деньги, – с твердой доброжелательной улыбкой поглядел на портного Мишель, – у меня есть наличные деньги и гораздо больше, чем нужно, что бы оплатить одежду, срочность пошива и истерику генеральши…
– Ну, вот, Миша, вы сразу про деньги, хотя с этого и надо было начинать, – удовлетворенно потер руки Исаак. – Так что бы вы хотели конкретно? Для себя и для барышни...
…А Саша блаженствовала. Давненько, да что там давненько, никогда она еще не оказывалась в такой ванне, напоминающей больше о роскоши средневековых магнатов, чем о маленьком еврейском ателье в старинной части Города. Даже просто полежать сначала в горячей, а потом и в теплой воде после бурных приключений прошедшего вечера и ночи было уже счастьем. А тут еще и шампуни, и крем-мыло, и пенка и даже ароматические и целебные соли. Вот только одна беда приключилась к концу этой освежающей тело и душу процедуры. Кроме больших махровых и вкусно пахнущих полотенец в ванной не нашлось ни единой тряпочки. И пришлось Саше, сунув в карманчик грязные трусики, и закрутив вокруг кисти руки провонявшую потом водолазку, опять одевать слегка почищенные после заброшенного цеха мини-юбочку и короткую жилетку на голое тело. Впрочем, такая эротика привела в восхищение и старого Исаака, и Мишеля, вдруг увидевшего в подруге не просто свою самку, девчонку, подобранную в ресторане, а красивую, желанную и – ох, черт, неужели – любимую подругу.
С трудом переждав, пока Саша кинула Мишелю грязную водолазку, мгновенно исчезнувшую в заплечном рюкзачке, и коротко поцеловала его в губы, Исаак молодящимся козликом скакнул в дальний угол, сбросил с какого-то манекена покрывало и, аккуратненько стянув с деревянного торса спрятанное под этим покрывалом платье, поволок его Александре.
– Барышня, – засуетился портной вокруг, – вам должно это очень подойти… нет, я понимаю, что шилось не на вас, но огрехи я исправлю за пятнадцать минут, а заказывала дочка нашего толстозадого мэра, а потом ей показалось, что платье не по фигуре… какой фигуре, если там полный черный квадрат того самого Малевича, которого папа Северьян совершенно не нужно зачем-то назвал Казимиром…
Молниеносно подобранное в нужных местах булавками, платье поражало – невесомый шелк подчеркивал молодость, изящество и нечеловеческую силу сашиной фигурки, нежный сиренево-синеватый цвет оттенял ее великолепные серые глаза и густые, платиновые, чуть подсохшие волосы. И Александра почувствовала, как изменилось отношение к ней и Мишеля, и старого портного. Золушка преображалась в принцессу, как в сказке. Впрочем, до принцессы Саше еще было очень далеко, сейчас же, в тонком платье на голое тело, в побитых ночными гонками, но, слава богам, все еще крепких добротных туфельках на шпильке, взлохмаченная, она напоминала… Мишель поймал себя на мысли, что не может понять для самого себя, кого же ему напоминает Александра, у нее даже запах начал меняться…
– Послушайте, Миша, – тихонечко перебил его размышления Исаак, когда Саша отошла в примерочную для обратного превращения, – или вы сами сходите, или я могу послать кого-то за нижним бельем для барышни, уезжать из Города без таких необходимых вещей, над вами будет смеяться вся провинция, если барышня вздумает покупать себе неглиже где-нибудь в Мухосрансбурге…
– Не перебарщивай, Исаак, – усмехнувшись неожиданной схожести мыслей, попросил Мишель, – пусть кто-нибудь сходит, купит пару трусишек, сотни талеров, надеюсь, на это хватит? размер, как я понимаю, ты уже определил на глаз?
– Миша, если бы вы с мое пошили на людей, то также бы на глаз определяли все размеры, будь даже личность замурована в самый резиновый водолазный скафандр, – засмеялся Исаак, как всегда, довольный похвалой его глазомеру.
Через полчаса, когда Исаак начал бегать из угла в угол, отдавая многословные распоряжения наполняющим зал, позевывающим и трущим заспанные глаза подмастерьям, похожим на самого хозяина ателье, как две капли воды, разве что возрастом уступая ему значительно, приодетая в нижней интимной части Саша и Мишель вместе с ней вышли из помещения и, в ожидании выполнения старым портным экстренного, срочного, важнейшего своего заказа, придумали посидеть в кафе, расположенном совсем рядом, в доме напротив под очередной мемориальной вывеской.
Кафе было маленьким, на пяток столиков, и совершенно по утреннему времени свободным. Едва Саша и Мишель присели, как от стойки подошла официантка, с любопытством разглядывая эротический наряд Саша и непрезентабельную курточку Мишеля. Впрочем, ничего более взглядов эта женщина лет сорока себе не позволила, и очень быстро принесла заказанный кофе и по паре пирожных.
– Как думаешь, – поинтересовалась Саша, поднося к губам чашечку, – Исаак может понять, что мы просто бежим из Города, а нас догоняют?
– Старый еврей давно все понял, – усмехнулся Мишель, – он вообще знает гораздо больше и лучше, чем делает вид… Что поделать, такая у них, евреев, природа – обманывать и притворяться…
– И он таки промолчит за нас? – невольно копируя манеру недавнего собеседника, спросила Саша.
– И не просто промолчит, – уверенно сказал Мишель, – он еще и поможет, если кто-то очень будут допытываться у него про нас…
– Рискнет здоровьем? и ради чего?
– Зачем ему рисковать? – удивился Мишель. – Кто тронет Исаака долго будет потом жалеть об этом, в Городе это хорошо всем известно, а до приезжих доводится мгновенно…
– Он что же – крестный отец городской мафии и тайный начальник городской полиции? и при этом шьет костюмы и вечерние платья господам и дамам? – удивилась Саша.
Никогда до сего момента не пересекаясь в Городе с тонким, закрытым для посторонних и очень обремененным всякими и всяческими условностями иудейским миром, Александра, конечно же, ничего не знала и даже не слышала про старого портного Исаака.
– Какой из него крестный отец или полицейский, – засмеялся Мишель. – Исаак мирный человечек, очень мирный и смирный, законопослушный и жуликоватый…
– Ты темнишь, Миша, – укорила своего вожака Александра вопреки этикету.
– И темню, и нет, – непонятно сознался Мишель. – Бывают такие люди, поверь, что просто работают, занимаются любимым делом, а когда их какая-нибудь гнида хочет уничтожить, то оказывается, что – нельзя. Ну, не будет этот мир существовать без портного Исаака, без сапожника Клямкина, без слесаря Витюшки… хоть лоб себе расшиби…
– Сложно все как, – вздохнула Саша и уточнила, – а что будем делать дальше?
– После того, как попьем кофе? Думаю, что закажем коньяк, – засмеялся Мишель.
– Нет, вообще – дальше?
12
В маленьком прокуренном и душном кабинетике, заваленном пыльными папками с копиями уголовных дел, старыми доносами осведомителей, так и нереализованными планами оперативных мероприятий и прочей полицейской бухгалтерией монументальная, массивная фигура комиссара Леича смотрелась для постороннего взгляда, как совершенно чуждый элемент. Казалось, эта человеческая глыба попала сюда абсолютно случайно, заглянула на огонек, да так и осталась сидеть за столом, влипнув, как крупный шмель в тонкую паутину, натянутую между великим множеством человеческих законов, условностей и предрассудков.
Комиссар неторопливо приподнялся и вышел из-за стола, разминая совсем затекшие за последние двое суток и так уже дряблые мышцы. В молодые годы он увлекался греко-римской борьбой, однажды даже завоевав титул чемпиона страны среди полицейских в тяжелом весе, но с годами работа оставляла все меньше и меньше времени на поддержание спортивной формы, и комиссар махнул на себя рукой, предпочитая лишний кусочек мяса за столом утренней пробежке в каком-нибудь хилом городском парке. В конце концов, он не двадцати и даже далеко уже не тридцатилетний оперативник, вынужденный целыми днями бегать по городу. Да и опасные, требующие физической силы и ловкости схватки с гангстерами всех мастей давно остались в прошлом не только самого комиссара. Уголовный мир в последние годы притих, посолиднел, стал более респектабельным и однородным, и даже залетные гастролеры старались придерживаться установленных в Городе негласных правил поведения. И отражая в себе, как в зеркале, происходящие изменения, кабинетным работником, чиновником от полиции, вот кем постепенно становился комиссар. Впрочем, нет, оперативником и аналитиком он до сих пор был непревзойденным, умеющим раскрутить, распутать, если ему это позволялось, наверное, преступление любой сложности. Кроме, этого вот…
Дверь в кабинетик неожиданно распахнулась, и на пороге появился капитан военной контрразведки Ярич, тот, что встретился впервые с комиссаром в злополучный день удачного переворота, и был жутко, до матерного лая комиссаром изруган, освистан и послан куда подальше. Правда, это было только в первые сорок минут знакомства, в дальнейшем они показались друг другу людьми вполне адекватными, достаточно милыми, не без недостатков, конечно, но вполне совместимыми друг с другом. Честно говоря, первая встреча и дальнейшая совместная работа полицейского и контрразведчика напоминали школьную битву новичка со старожилом, после которой, зауважав силу мышц и духа друг друга, они мирятся и дают просраться всем окружающим уже вместе.
Одновременно с появление капитана где-то на столе, погребенный лавиной папок и бумаг, зазвенел телефон. Вскинув руку и коротким жестом поприветствовав контрразведчика, комиссар шагнул к столу и, после продолжительных, но удачных поисков по звуку, взял трубку.
– Здесь Леич!.. да, и какой результат?.. а по документам проверили?.. хорошо, возвращайтесь…
– Кто-то из твоих? – кивнул на телефон Ярич, выглядевший в сравнении с комиссаром не таким громоздким в стенах этого кабинетика, но тоже мужчина не маленький.
– Малыш Пино, – ответил комиссар. – Он нашел квартирку, которую снимала эта девица Айне… потрясающе, девица есть, квартирка на месте, а хозяев нет!!! Ни по факту, ни по документам, никто не знает, чья квартира, где хозяин…
– А тебе не все ли рано? – поинтересовался контрразведчик. – Квартира-то, кажется, ничего такого не совершала и интереса для нас не представляет…
– Мы люди бумажные, процессуальные, – пояснил комиссар. – Вот так в квартирку зайдешь, пусть и с понятыми и с околоточным, а потом на тебя хозяева – в суд. Бывало и такое, так что всегда лучше перестраховаться…
- Так получается, Пино в квартире не побывал? – удивился странной приверженности законности капитан.
– Побывал, конечно, – махнул рукой комиссар, доставая новую сигарету из брошенной на подоконник пачки. – Бестолку. Обычная квартирка, брошенные девчачьи вещички, дешевая меблировка, ничего приметного, ничего стоящего внимания… Он скоро приедет, поговорим еще, по телефону всего не разъяснишь. А у тебя как делишки? Складывается хоть что-то?
– Складываются сплошные загадки, – сознался контрразведчик, освобождая от бумаг ближний к нему стул и усаживаясь поудобнее. – И по ограблению, и по девице этой…
– Давай по девице, – попросил комиссар возвращаясь на свое место. – Про Арнича я и так много знаю, во всяком случае, пока ведем его, за последние шесть лет…
– Девица-девица… – проговорил, собираясь с мыслями, капитан, автоматически разминая в пальцах сигаретку. – Родилась, жила, училась, сбежала в Город, тут все ясно и просто, конечно, копать будем, если вдруг найдется реальная зацепка на ее детство, но пока ничего интересного, да и история эта с запросами и опросами долго протянется, а вот в Городе она немного поработала официанткой в артистическом кафе, потом стала позировать непризнанным гениям от живописи…
- Продаваться все же решилась? – равнодушно поинтересовался комиссар, хорошо знакомый с судьбой таких вот приезжающих в Город молоденьких девушек.
– Первая, хоть и самая слабенькая загадка, – усмехнулся капитан. – Проститутничать не стала, хотя, работая официанткой, жила в одной квартирке с незарегистрированной профессионалкой. Но с кем бы мои люди не поговорили, в один голос утверждают, что деньги фигурантка брала за позирование и ничего лишнего с собой делать не позволяла.
– И правда – загадка, – удивился комиссар, – всегда считал, что они там, при художниках, все проститутки вращаются…
– Вторая загадка, уже серьезная. К ней не так давно прилип старший безопасник из «Биотеха»…
– Ого! – прищелкнул пальцами комиссар. – Вот так девица…
– Вот тебе и «ого», – в тон комиссару ответил контрразведчик. – Прилип к ней этот чмырь не по любви, и не по службе, если верить опять-таки всеобщим утверждениям. Сейчас мои ребята копают, что могло ему от девицы Айне понадобиться, но – есть и загадка номер три: безопасник этот исчез.
– Как? совсем? – прищурился комиссар.
– Сегодня утром не пришел на работу, его нет дома, у друзей-знакомых, у любовниц, про которых хоть что-то известно, даже в обычно им посещаемых барах не появлялся, мы прозвонили всё. Но… считай это интуицией или перестраховкой, мои парни не поленились, и съездили еще разок в ресторан, откуда вчера исчез из-под наблюдения Арнич. Так вот, безопасник «Биотеха» был вчера в этом ресторане, причем, практически сразу после исчезновения Арнича, и не просто был, а имел крайне неприятную беседу с двумя хорошо одетыми типами. Если официанты не врут, а смысла во вранье я не вижу, то Миронич, безопасник, сильно перед этими двумя проштрафился.
– Третья сила? – оживился комиссар. – Те, о ком мы все время думали, но ничего не знали?
– Возможно, но эту линию придется еще долго разрабатывать, – согласился капитан. – Кроме очень общих примет и времени посещения ресторана у нас на них ничего нет. А какие успехи у компаньона Арнича?
– Такие же, как у твоего безопасника, – развел руками комиссар. – Из дома он не выходил, по крайней мере, со вчерашнего утра, но дома его уже давно нет. Ориентировки, конечно, по вокзалам, автобусным станциям, постовым на выездах из Города, в аэропорт дали, результата, как и ожидалось, нет. Да и не стал бы он убегать сейчас, когда в спину дышат. Тем более, полон Город и все дороги военных. Видимо, залег где-то и пережидает волну.
– А как он вышел из дома? тоже подземным ходом, как Арнич с девицей из ресторана? Кстати, с этими подземельями хоть какая-то ясность возможна? – поинтересовался контрразведчик.
– Отвечаю по пунктам, – улыбнулся комиссар. – Нет, подземного хода в его доме не нашли. Может быть, через крышу, или через соседей… сейчас только поехали, будут разбираться, я посчитал вопрос не главным, вот и отложил его немного, пока люди не освободятся от главного. А с подземельем ты никакой ясности никогда не увидишь, – прояснил и второй вопрос капитана комиссар.
– И это мне говорит знаток криминального мира Города? – нарочито удивился контрразведчик. – Неисповедимы пути богов…
– Эти катакомбы начали долбить под землей еще при римлянах, – вздохнул полицейский. – И позже каждый хозяин Города считал прям-таки своим долгом их расширить, дополнить и запутать. Какие-то ответвления закладывались, новые ходы рылись, потом, с годами и столетиями кладка обрушалась и опять, будто ниоткуда, возникал старый проход… ни чертежей, ни схем, ни даже мало-мальски знающих людей не найти…
– То есть, где из подземелья вышли Арнич со своей девицей, мы установить не сможем?
– Мы не можем даже точно сказать, уходили ли они через подземелье, там же собаки отказываются работать, и никаких следов не видно, – потер подбородок комиссар. – А если сможем, то что нам это даст? круг поиска? вряд ли они сидят там затаившись или ждут нас возле какого-нибудь выхода… Утешает только одно, по слухам и городским легендам подземелья за черту Города не выходят…
Капитан встал со стула и привычно попробовал пройтись по кабинетику. Полицейский с легким злорадством понаблюдал, как его гость натыкается на папки, стулья, заваленные бумагами, пытается просочиться рядом с ним к окну, и предложил:
– Перерыв, капитан? Пойдем-ка в комнату отдыха, выпьем кофе с коньяком, отдохнем мозгами и попробуем еще разок оценить всю ситуацию с самого начала…
Комната отдыха в полицейском управлении Города носило громкое название «Зал рекреации и восстановления личного состава» и была до предела заполнена всевозможными цветами в горшках, кадках, ящиках и тому подобных приспособлениях. Кроме домашних «джунглей» здесь находился огромный, литров на триста аквариум, за которым присматривал специально взятый на полставки специалист, чем вызывал жгучую ревность у некоторых любителей аквариумоводства из числа кадровых полицейских. Был здесь и телевизор, и парочка кофеварок, и запасы чая и кофе, и масса разнообразных пепельниц, потому что курили стражи порядка в комнате отдыха не менее интенсивно, чем в своих рабочих кабинетах. В основном комнату использовали для празднований дней рождения средней руки начальства или всеобщих любимцев управления, с годами превратившихся в местные достопримечательности. Но иногда сюда собирались и начальники департаментов на неофициальные посиделки-совещания.
Сейчас комната пустовала, и комиссар, на правах хозяина приготовив на двоих кофе, уселся со своей чашечкой рядом с капитаном контрразведки. Отсутствие телефонов, постоянно прерывающих размышления в самый неподходящий момент и уютное воркование телевизора, работающего здесь постоянно, но исключительно «для фона», создавало почти домашнюю, непринужденную и раскрепощенную атмосферу.
– Итак, что мы имеем? – начал комиссар, отхлебнув кофе из своего картонного стаканчика, выдаваемого кофеваркой вместе с напитком. – Если, конечно, изначально взять за аксиому причастность Арнича к ограблению дядюшки Филиппа.
– Берем за аксиому, – согласился капитан. – Я уже понимаю, что кроме него, в городе вряд ли кто отважился бы на такое…
– Без четверти восемь вечера, позавчера, дядюшка Филипп выходит из дома и на заранее заказанном такси едет в театр. Арнич выжидает минут пять, для верности, и начинает действовать. Ему надо подняться в квартиру, открыть отмычками дверь, подобрать пароль к сейфу, перегрузить десять кило алмазов и остальное содержимое сейфа в сумку или чемодан. Пусть все это займет минимум – десять минут.
– Маловато, – засомневался капитан. – Сейф, если я правильно помню по протоколам, не из самых простых, да и замки на дверях внушают уважение.
– Если больше, тогда Арнич вообще убирается из числа подозреваемых, – отметил полицейский. – Тем более, что видеокамеры не только его, вообще никого не увидели в доме.
– А этот фокус хоть как-то объяснить можно? – поинтересовался капитан.
– Всю тамошнюю технику сейчас шерстят уже ваши специалисты, – с легкой обидой в голосе отозвался полицейский, – наши ничего не нашли, пришлось поставить эту загадку в рубрику «необъяснимое»…
– Да, лучше отложить вопрос, пока длится это разбирательство, – согласился капитан. – Но ребята у нас, в техотделе, дотошные, должны накопать, если что-то там было.
– Далее, Арнич выходит из дома и за двадцать минут добирается до сауны, где его уже ждет компаньон и проститутки. Тут небольшая накладка. Все – и персонал, и девочки, и их бородатый сутенер – называют разное время прибытия в сауну. Девочки утверждают, что приехали туда только в половину девятого, сутенер твердит, что ему уже оплатили время с половины девятого, охранники в сауне видели Арнича то ли в восемь пятнадцать, то ли в восемь двадцать, входящим в помещение.
– Пятнадцать минут – солидная фора, – отметил контрразведчик.
– Не для Арнича. Путь от дома дядюшки Филиппа до сауны занимает сорок минут. Это если знать проходные дворы и практически бежать бегом, привлекая внимание на вечерних улицах. Проверял малыш Пино, он самый молодой и шустрый, для меня бы этот путь обошелся в полный час…
– Не прибедняйся, – улыбнулся капитан, и тут же предположил: – А если возле дома его ждала машина?
– Еще дольше, как ни странно. Прямого пути на автомобиле нет, пришлось бы ехать через Центр, был шанс вообще застрять в пробке на несколько часов. Но и без пробок объезд займет побольше сорока минут. Но – Арнич успевает за двадцать-тридцать, и еще при этом где-то прячет взятое из сейфа. А это тоже должно было занять время, даже если он и прятал украденное в заранее подготовленном месте.
– Или кому-то передает? – уточнил капитан. – На простую передачу рюкзачка времени не нужно, а сейчас с такими мешками полгорода ходит, мода…
– Судя по вечерней встрече в ресторане, вариант вполне допустимый, – согласился комиссар. – Но только, как вариант. До сих пор Арнич работал только со своим компаньоном, не привлекая никого больше…
– В сауне Арнич и его компаньон проводят время до полуночи, – подхватил контрразведчик, – после чего спокойно разъезжаются по домам. Примерно в это же время дядюшка Филипп обнаруживает пропажу и поднимает на уши вас и своих друзей из гангстерской среды, в том числе и тех, кому должен был передать алмазы. А утром ты встречаешься с Арничем, понимая, что кроме него так чисто и быстро сработать не смог бы никто.
– Да какое уж там утро, – проворчал комиссар, – ближе к обеду это было.
– После встречи с тобой к Арничу обращается помощник Принца, но разговор у них не получается, вернее, договориться они не могут. И Арнич уходит с бульвара, впрочем, через час туда же и возвращается…
– Да, – подтвердил комиссар, – он выпил коньяку в кафе, прошелся зачем-то в переулок, там его догнала какая-то машина, а потом и машина, и Арнич из переулка вернулись на бульвар. Отследить машину не смогли, но судя по приметам, она-то как раз и принадлежит старшему безопаснику «Биотеха», вернее, его корпорации. Но в контакт с Арничем безопасник не вступал, даже из машины не выходил, а сам Арнич на несколько часов выпал из поля зрения из-за начала переворота. Филерам трудно работать, когда на каждом углу солдаты проверяют документы и выпытывают, зачем он сюда забрел, если живет на другом конце Города…
– Да, но тем не менее, Арнич не делает лихорадочных попыток бежать, а ведется себя достаточно спокойно и уверенно…
– И вечером появляется в ресторане «Старый город», где его ждет девица Айне…
– И, видимо, еще кто-то, ведь не от твоих же филеров решил бежать таким экстравагантным способом Арнич…
– Бегать от полиции ему нет резона, – согласился комиссар. – А от владельцев алмазов? Не покупателей, людей Принца в ресторане не было, а от настоящих владельцев, успевших продать, но не успевших получить деньги?
– Можно принять, как версию, но тут в нее вплетается старший безопасник «Биотеха», появляющийся в ресторане после ухода Арнича и бесследно исчезающий сегодня утром…
– Возможно, причастен, как некое посредническое звено, но вряд ли напрямую, – пожал плечами комиссар. – А мне очень-очень интересно, кто же истинный владелец алмазов, если Арнич, открыто плюющий и на полицию, и на гангстеров не находит ничего лучшего, чем скрыться от них?
– Мне тоже интересно, – согласился капитан, – но мы даже не знаем из Южной Африки эти камни или из Сибири, а может быть – и оттуда, и оттуда, да было ли там в самом деле десять килограммов?
– К сожалению, даже алмазной пыли нам в руки не попало, – добавил полицейский.
– И еще – эта девчонка… – задумался контрразведчик, – сама – никто и звать ее никак, она ни разу не пересекалась с Арничем, у них нет родственников и даже до вчерашнего дня не было общих знакомых… Тем не менее, девчонкой неофициально интересуется «Биотех», а Арнич берет ее с собой в бега…
– Ну, вот, а начальство считает, что мы здесь просто пьем кофе и тянем время, – проворчал комиссар, подводя некий промежуточный итог их разговору. – Меня уже вызывали сегодня, спрашивали, когда же прекратится бандитский террор и ночные налеты на мирных граждан...
– Не у тебя одного такое начальство, – посочувствовал контрразведчик и также подвел маленькое неутешительное резюме. – Загадка с видеокамерами, загадка с девицей, загадка с безопасником «Биотеха» и главная загадка – с алмазами, вернее, с их местонахождением.
– Время – единственное, чего нам сейчас не хватает, – философски заметил комиссар.
Капитан примолк, отхлебывая простывший кофе, снова и снова прокручивая в голове факты, которые успела накопать его служба совместно с комиссаром Леичем, пытаясь найти ускользнувшую зацепку, понять не до конца осмысленное действие того или иного фигуранта. Замолчал и комиссар, раздумывая о том, что и эту ночь, видимо, придется провести в управлении, попросившись на пару-тройку часов в дежурку, на узкую и дьявольски неудобную кушетку для отдыхающих во время суточного наряда полицейских.
– Ну, что же, прикинем план на завтра? разделим, так сказать, сферы влияния? – предложил контрразведчик.
Комиссар не отвечал, бессмысленным взглядом уткнувшим в экран телевизора, передающего заключительную в этих сутках программу новостей…
«… и теперь немного о светских новостях. Невзирая на последние политические события в Городе, сегодня вечером из Столицы отправился в свой очередной круиз дирижабль-гигант «Фантазия». В последние годы этот небесный лайнер вновь завоевал популярность и вышел на первое место среди развлечений артистического бомонда, художественной богемы и некоторой части эксцентричных политических и общественных деятелей. Комфортабельные каюты, ресторан, несколько баров, услужливый персонал превращают воздушную прогулку в истинное удовольствие. Во время стоянок дирижабля предусмотрены экскурсии по местным достопримечательностям. За моей, спиной вы видите, как пассажиры поднимаются на борт, что бы совершить исключительно интересный туристический тур над воспетой десятками поэтов и композиторов Рекой, среди живописных, сохранивших естественное природное очарование долин Карпатских гор, в скифских Причерноморских степях…»
– Стой!!! – взгляд комиссара стал осмысленным, и он, протянув руку, ткнул пальцем в экран, – стой, смотри!!!
Камера оператора новостей не торопясь скользила по коротенькой очереди у трапа дирижабля. Долговязый и белобрысый лидер крайне правых в бывшем парламенте, распущенном после переворота, стоял рядом с известной актрисой легкого жанра в тяжелом взрослом кино и что-то говорил ей, разводя руками, будто желая объять земной шар. Рядом суетился узнаваемый, но не привычный без спортивной формы футболист национальной сборной страны с какой-то девчонкой, а может, зря грешим – с женой, такой же юной и свежей, как и он сам? Следом за ними объектив скользнул по хорошеньким ножками, короткой, изящно пошитой юбочке, и в лицо комиссару полиции и капитану контрразведки глянула Александра Айне, без сна и покоя разыскиваемая ими вот уже вторые сутки. Рядом с ней, как ни в чем не бывало, улыбался из-под широких полей привычной солидной шляпы Мишель Арнич…
Кадр прервался, и корреспондент, заглядывая в объектив продолжил рекламную речь о владельцах дирижабля, выкупивших никому не нужный гигант пять лет назад и за эти годы совершивших настоящий переворот в туристическом воздухоплавании.
Комиссар тяжело вздохнул:
– И военного положения на них нет!..
– Какое там положение, – покачал головой капитан Ярич, не чуждый светских сплетен. – На этом пупыре, говорят, дочка начальника Генштаба полетела… И как только они проскочили мимо филеров?
– Там не было ни наших, ни ваших филеров, – махнул рукой комиссар.
– Как не было? А контроль аэропорта?
– Всех пассажиров, ну, кроме совсем уж заоблачных персон, собирают в Городе и автобусом довозят прямо до трапа… – пояснил комиссар, тоже не стоящий в стороне от светской жизни, но чаще всего – по долгу службы. – Никаких досмотров, никаких осмотров, зато маленькая очередь при погрузке позволяет фанатам звезд и нам с тобой увидеть своих кумиров… ну, и разыскиваемых лиц тоже…
– У тебя кто-нибудь на этой – богемной, – выговорил, как выругался Ярич, – публике специализируется? Можно их перехватить на маршруте?
– Сейчас вызову, – кивнул комиссар, – а перехватить – вряд ли. Во-первых, дирижабль почти сразу уходит заграницу, а потом, там наверняка предусмотрены парашюты на всех пассажиров и экипаж. Для нашего фигуранта добраться до парашютов и спрыгнуть в любом удобном для него месте проблемой не будет.
– Ну, об этом-то мы узнаем, такой самовольный выброс за борт грозит скандалом…
– Тебя утешит, если Арнич с девчонкой десантируются где-нибудь в половецкой области? - усмехнулся комиссар.
Капитан махнул рукой. Говорить было бесполезно. Подозреваемый так ловко ускользнул у них из-под носа, что даже и этим маневром оставил себе все пути к возвращению. Официальную охоту на него никто не санкционировал, ордеров на задержание не выдавал, и если человеку ни с того, ни с сего вдруг вздумалось развлечься воздушной прогулкой, то, при наличии у него денег на билет, он полностью в своем праве.
– Как думаешь, алмазы он здесь оставил?

© Юрий Леж, 2010
Дата публикации: 17.09.2010 19:08:00
Просмотров: 2444

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.