Нормально

Джон Мили

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 9761 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Бог выглянул из окошка соседнего дома, и сказал: «хорошо». То был немецкий бог, и было раннее утро.

Немцы - странные люди. Они не вешают занавески на окна. Все видно.

Лето. Я давно безработный. И если первое время был счастлив своей обретенной в труде свободой, блаженным бездельем, много спал, читал, гулял и смотрел без конца видак, то в последние пару недель захандрил. Жена моя
уехала отдыхать. По моему же совету: ей нужно, устала, бедняжка! С момента
ее отъезда - так вот, совпало - все вдруг мне опротивело.Я слонялся по комнатам, включал-выключал телевизор, брал в руки книжку и тут же, не открыв, ставил на место. Есть не хотелось, выйти на улицу - и думать противно! Ни сидеть, ни лежать... Короче, хандра и полнейшая депрессия. Телефон я выключил, чтобы случайно не расплакаться в трубку. Все время горели щеки, першило в горле, что-то сжимало грудь. Часто казалось, умру, хоть болен я не был.

Я был без очков, лицо бога расплывалось перед глазами. Пока бегал,
напяливал на нос, виденье исчезло. Но настроение ощутимо поднялось, приятный мужской баритон продолжал звучать в ушах. "Хорошо-то хорошо, вот и будет хорошо..." - напевал я про себя, внимательно рассматривая окошки напротив, и пытаясь определить то самое, божье.
Кое-кто из жильцов пятого (по-нашему, восьмого), параллельного моему, этажа того дома, был мне уже знаком. К примеру, пожилая немка, день-деньской возившаяся с цветами на своем балкончике; молодая, немецкая же пара,
слюнявившаяся у всех на глазах в течение примерно получаса перед отходом ко сну (она – худая, безгрудая, некрасивая, как все немки, он - парень хоть куда, и с усиками); грустная молчаливая чета пакистанцев за всегда запертой наглухо балконной дверью и закрытыми окнами. Сейчас же, сбегав за старым
театральным биноклем (привез еще из Москвы), заметил дрыгавшиеся на кусочке кровати две пары ног - обе, почему-то, мужские, и - в следующем окне – полоску небесно-голубого в белый цветочек одеяла. Эти две квартиры долгое время стояли на ремонте. В них мелькали, ржали, пили пиво люди в перепачканных краской комбинезонах. Значит, с вселением вас, ребята!
Я отправился досыпать. А проснувшись вторично, на балконе правой от меня вновь отремонтированной квартиры обнаружил поистине замечательную
фигуру. Быстрым пристальным взглядом в бинокль облизал ее полностью. Арийка! Красавица! В изумрудного цвета облегающей кофточке - европейская грудь, высокая, третий номер, в белых спортивных штанах - изумительной формы округлые бедра, правильное лицо в обрамлении длинных - темный каштан - волос. Я не мог отвести глаз, вдруг заколотилось сердце. Женщина обернулась, низким мелодичным голосом позвала кого-то. Через минуту на балкон вышла девочка - ангел! - лет пяти-шести, в коротеньком светлом платьице, очень похожая на мать. Ну, прелесть! Они говорили о чем-то, я рассматривал их обеих. Я в них уже был влюблен.

Люблю детей страшно. Особенно маленьких. Люблю играть с ними, тискать, учить и воспитывать, отвечать на вопросы. Они это чувствуют, тянутся, не оставляют в покое. В любой компании, где есть дети, я безраздельно принадлежу им. К красивым женщинам неравнодушен с детства. Они это знают, крутят мной-вертят, выбирают обычно в друзья. Я не ропщу. Просто влюбляюсь в очередную, а потом, как пройдет, любуюсь на расстоянии.

Ну, вот, все как всегда. В голове возникают и исчезают картинки.
Вот, я рядом. Глажу ребенка по теплой головке, рука на тонкой талии женщины. Вот, обнимаю. (О этот запах волос!..) И чувствую мягкую грудь, нежный упругий живот. Вот, целую. Слияние губ, прохладный шершавый язык. Все сильней прижимаюсь, сильней... В трусах начинается бурное шевеление. Очень хороший признак!.. Значит, долой хандра! Жизнь продолжается!..

Мама с дочкой зашли тем временем в комнату. Помелькали в окошках, и вот,
взявшись за руки, выходят на улицу.
Я лихорадочно одевался, казалось невозможным оставаться сейчас в квартире. Сердцем я был возле них, возле моих ненаглядных девочек. Выбежав из подъезда, ослепленный полуденным солнцем, не нашел, заметался. Проскочив два квартала, остановился усилием воли. Понял: могли зайти в магазин. Волнуясь, стоял, озирался по сторонам. И точно, выходят из углового, садятся на остановке в автобус. Несся скачками, успел и вскочил. Едем. Ее точеный затылок прямо передо мною, волосы пышно забраны вверх. Где-то выходим. Не знаю я где, да и знать не хочу! Следую сзади. Большой обувной: покупаем доченьке туфли. Прекрасные туфли! очаровательные! Хлебный: круассаны. Теплые, мягкие. Овощной: помидоры, капуста, салат. Гуляем и дышим в парке: горки, качели. Едем домой.
К биноклю, скорее к биноклю!
О, Боже! Она раздевается… жарко! В трусиках ходит… а грудь молодая, стоит! Меня аж трясет: вот-вот, надуюсь и лопну! Обедают. Кухня: суп из бобов,
на второе - салат. Отчетливо вижу: прилегли отдохнуть. Вижу ноги ниже колен, узкие ступни хорошей формы. Чуть не падаю от усталости... Отдохну-ка
и я!
Просыпаюсь… ан их уже нет! Ах, какая тоска навалилась на грудь! Проклиная себя, мечусь по квартире, ежесекундно хватаю бинокль. Нету! Все глаза
проглядел, и болят. Умираю!..
Вечер. Темно. Совершенно уже отупевший, сижу у окна, ни на что не надеюсь. Чу... Стук каблучков по давно обезлюдевшей улице, детский смешок. Наконец-то!.. Загорается свет. Мать склоняется над кроваткой дочурки, что-то ласково шепчет, наверно. Кольцо детских рук, поцелуй на ночь. На сердце моем - уют и покой, на глазах моих - тихие слезы... До чего ж я люблю материнство! Красавица вновь раздевается. Теперь догола. Долго стоит перед зеркалом. Натирается кремом из баночки, ставит стройные ноги на шкафчик. Приподнимает по очереди белые груди, медленно, вкруговую массирует розовые соски. В бинокль мне все видно, все. Но... во мне тишина. Не дрогнет ничто, и не пошевелится. "О, Суламифь! - умиленно шепчу я, безбожно перевирая песнь Царя Соломона. - Груди твои - два холма иерусалимских, сосцы твои – язычки горных козлят с пастбищ самарийских, лоно твое - точно ущелье Галаадское..." Ложится она, моя горная козочка. Спи, милая, спи!
Хорошо, ах как все хорошо!.. Я плюхаюсь на диван и мгновенно засыпаю.

Так продолжалось ровно неделю, с утра и до позднего вечера. Я был всеми ими одновременно, в одном лице: ее любимым, бесплотным отцом ее ребенка, ее неистовым любовником-невидимкой, и еще, ее мужем. Я окружал их, как
щитом, своей любовью. Они были моей семьей. Я давал им советы на расстоянии (нередко ими пользовались), воспитывал дочку, как мог, невинно и целомудренно спал с мамочкой, как с женою. Обнаглев, торчал возле дома, встречал, провожал и сопровождал. Я был с ними в церкви, где не мог удержать слезы, глядя на их святые коленопреклоненные фигуры. Я разделял их радость общения с природой на длительной речной прогулке. Вместе с ними громко смеялся над ужимками громадной гориллы в зоопарке. Почтил память погибших на мемориальном военном кладбище. Я уже знал в лицо нескольких их родственников, проживающих в разных концах города. Гомосеки, живущие в соседней с ними квартире («толстый» и «тонкий», как я их про себя называл; когда они трахались, «толстый» - пассивный – было видно, забавно пыхтел, а активный и жилистый «тонкий» визжал, обливаясь потом) первыми начали со мной здороваться. Я отвечал кивком и улыбкой. Девочка - дочка - не пряталась больше за спину взрослого, а смело высовывала из кулачка и показывала мне пальчик. Прекрасные глаза ее матери все чаще ощупывали мое лицо, и я не отводил своих даже при взгляде в упор. Я забыл про все на свете, похоронил окончательно хандру свою и печаль. Я жил полнокровной жизнью!

Через несколько дней прилетала жена. Я обязан был что-то решать. Она
для меня по-прежнему дорогой человек, хоть я уже не любил ее. В теперешней моей ситуации и речи не могло идти о продолжении супружеских отношений. Я знал, что, неминуемо, сделаю ей больно. Заранее мучался. Правильным было бы сказать правду. Но правда эта означала бы конец нашей семьи, прошедшей через многие, временами, очень тяжелые, испытания. С одной стороны, я не
хотел такого конца, с другой - считал преждевременным идти с объяснением
в любви к прекрасной соседке. Запутавшись окончательно, ждал - будь, что
будет! - положившись на Бога.

И снова выглянул бог из окошка соседнего дома. И сказал...

Боже, что я услышал?! Русским отборным пьянющим матом я посылался и
на ..., и к ... Ошибки быть не могло: шло подробное описание моей внешности, с упором на лысину. Судорожно нацепив очки, я увидел этого русского бога.(Откуда, скажите, на немецкой земле русские боги?). Высоченный и здоровенный мужик! Лошак! Мощные плечи и торс, русая борода и маленькие жестокие голубые глазки. Тесно прижавшись к его широкой груди, стояла полуголая женщина - возлюбленная жена моя! - заливисто, пьяненько хохотала. Он же, непрестанно ругаясь, делал в мою сторону непристойные жесты, а она, неумело, как могла, повторяла. Девочка - возлюбленная дочь моя! - по его, лошака, наущению, по его! – сняв штанишки, демонстрировала мне голый задик...

О, ужас! О позор на мою седую голову!.. Я отпрыгнул, я спрятался в тень и
зажал уши руками. Дикий по силе спазм схватил в клещи мои мозги. Я стонал
и тоже ругался матом, свалился потом без сознания.
Очухавшись через пару часов и потирая разламывающуюся от боли голову,
выпил три таблетки подряд. Мне было нехорошо.
Еще через час, придя в себя окончательно, проанализировал ситуацию.
Анализ – лучший мой друг - подсказал: "все, что ни деется - к лучшему";
"по снятым волосам не плачут" и "на чужой каравай рот не разевай".
От любви, слава Богу, не осталось и следа. Во, блин, шлюха немецкая!..

На следующий день в аэропорту я чинно чмокнул жену в щечку, искренне
радуясь ее возвращению.
Мне было ни хорошо, ни плохо.
Было… нормально.

© Джон Мили, 2012
Дата публикации: 11.10.2012 17:33:00
Просмотров: 2859

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Юлия Чиж [2012-10-13 19:14:51]

здОрово написано. и подумать есть над чем.

Ответить

Джон Мили [2012-10-15 20:14:57]

Спасибо большое, Юлия.
А думать всегда есть над чем.

Юлия Чиж [2012-10-16 09:47:54]

ну, не всегда. иногда - по прочтении чего-нибудь - единственная мысль в голове летает: "зачем ОНО подалось в писатели?" но... мысль риторическая. обдумыванию не подлежит)