Санинструктор Марина

Василий Добрынин

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 34804 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Боль и правда войны. Фамилии героев изменены. Имена - нет. Люди реальны.
Мы обязаны знать эту правду и боль. Надесь, мне удалось найти верное слово...

Санинструктор Марина

У них в комнате было зеркало. Большое, настоящее зеркало – трюмо.
- Это французское, - пояснил накануне комбат Василий Иванович, - Зеркало, девочки, чисто женское. Чтобы Вы видели сбоку и это… свои достоинства… Ну, - он улыбнулся, тряхнул головой, - вам понятно, да? Заносите! – дал он команду.
Двое солдат внесли в хату трехстворчатое, высокое зеркало на четырехногой тумбе.
- Здесь! – указал комбат. И солдаты установили зеркало, подогнав по неровным, дощатым половицам так, чтобы не шаталось.
Василий Иванович первым опробовал - глянул в него. Приосанился, увидев себя, и сделал вывод,- Ребята, неверная расстановка! Тут света мало. Давайте-ка… - он задумался он и показал, - сюда! Пусть утром девчата насмотрятся. Ну, а когда еще? Завтра идем вперед, на Госпром. Знаете, что такое Госпром?
Никто, даже Марина, не знал, что это?
- В центре Харькова площадь: на ней Госпром. Здание Государственного управления промышленностью.
- Вы будете брать Госпром?
- Не знаю. Скорей всего, нет. Мы Дергачи атакуем, а там, я так думаю, - на Песочин. Если б мы жили… - нахмурился он. - Если б мы жили, а мы воюем. И вы, - обернулся он к девочкам, - я хотел сказать, - тоже!
Батальон его звал «Чапаем», хотя не носил он усов, и на тезку не был ничем похож. Но он был храбр. Он весь был какой-то военной машиной, и никогда не приставал к девушкам-санинструкторам. Марина думала: «А у него есть сердце?». Все жили в великих и малых затишьях между боями: когда отдохнуть можно было, письмо написать домой, к девушкам поприставать – в затишьях был шанс пожить, пока не убили. А комбат «Чапай» - он как раз и жил - в бою!
Марина, заметив, как он смотрелся в зеркало, подумала: «Влюбчив, не будь бы войны - было б видно! Зеркало – точно немецкое, или французское… Но он же принес его нам… О чем думал? Мог бы и не…».
«Чапай»! – вздохнула Марина.

Санинструктор Марина, в N-ном стрелковом полку знала больше, чем все остальные. Она знала, что в шесть полк пойдет в атаку. Знала она потому, что знала и то, что комбат Василий – он сам просил ее, чтобы она называла его именно так, просто – по имени.
В общем, знала она, что живет он мучительной жизнью. Он – «острый радикулитчик». В армию «радикулитчиков» брать не могли, ну, не должны были, а он был в этой армии. Он в ней был еще до войны.
- У Вас же спина, - догадалась Марина, - давно?
- Давно. А что ты хотела?.. – осторожно, подумав, спросил он.
- Вам место, Вы знаете, где?
- На цвинтере?
- Вы Украинец? – удивил он ее.
- Так я и думал. Нет!
- А «цвинтер» - откуда Вы так говорите?
- Откуда?. М-ммм. А где мы воюем?
- На Украине! Да ведь я не о том. Вам место в тылу. У Вас броня, сто процентов – броня!
- Кому я мешаю здесь? Ты, например, Ваню любишь? Маша, Марина-море?
- Нет… - смутилась Марина.
- Ладно, я не о том. Так вот, Ваня пусть поживет, а я повоюю. Это мое, я эту профессию выбрал. Это моя работа. И я это, мышка, умею! А ему под ружье стать пришлось. Всей стране пришлось. Так вот: пусть Ваня живет и любит, а я повоюю. Шанса пожить у него будет больше, пока я воюю. Пусть любит… - посмотрел он на Марину.
- Меня? – уточнила Марина.
- А что? Пусть тебя. Не может? Должен!
- Я-то его не люблю…
- Ты? Ладно… Коли, Марина.
Санинструктор Марина колола ему «обезболь».
- Пусть живут, - говорил он, от боли комкая в горсти пустой воздух, - и любят, а я повоюю. Что терять мне, мышка?
Марину не обижало, что он зовет ее «Мышкой». Но сегодня он попросил:
- Машенька, море! Наколешь меня, будь добра, «под завязку»! В шесть утра… В общем, жара начнется!
Марина не познавала сама на себе, что такое радикулит, но боль «Чапая», вдруг показалась ей близкой. Она ощутила ее своей тонкой, гибкой спиной.
- А у тебя никого там нет?
- В Харькове? Нет…
- Харьков был уже нашим, освобождали.
- Да, я знаю.
- Обидно…
- Вы освобождали?
- Что ты?.. – грустно усмехнулся комбат, - Я сдавал…
- Как? – не поняла Марина.
- «Города сдают солдаты, генералы их берут»…
- Вы не солдат…
- Генерал?
- Нет… - смутилась Марина. – Но Вы… - она задумалась, как бы это сказать…
- Наверное, я хороший?
«Наверное покраснели…» - легкий жар ощутила в мочках ушей Марина. Именно хорошо она о комбате, правду сказать, и думала. Он, если честно, и снился даже…
- И полюбить меня можно?
- Да, - сказала она, едва слышно.
Капитан смолк, и серьезно ответил:
- Не надо.
Он опустил голову, не считая, что она говорит ерунду. Человек он дерзкий, на слово прост, и легко пресекает других – как саблей, - когда сочтет, что они говорят ерунду. А сейчас не стал…
- Я бы и сам… - тихо ответил он. – И сам… знаешь, много сказал бы тебе хорошего. Но, я не вправе. Нельзя! Море… Наверное же у тебя никого и не было?
У Марины не было… «Так и сказать?..» - не знала она.
Он решил непростой разговор закончить:
- Я тебе благодарен, Марина, за то, что ты меня от этих оков, - он показал на спину, - освобождаешь. Это дает мне шанс делать полезное. Человек бесполезный, знаешь ли…
- Для меня?.. – тихо спросила Марина, и вздохнула - Война, - какая там жизнь?..
Капитан понурился.
- Вам легче? – спросила Марина, зная, что легче будет потом: минут через тридцать-сорок.
- Легче.
- Так Вы, Василий Иванович, значит, Харьков знаете?
- Я его помню. И особенно, знаешь что?
- А я только мечтала попасть…
- Скоро и попадешь. Станешь на один эпизод богаче.
- Как?
- От того, что мечта сбывается, становится человек богаче.
- А… - Марину смущала простота капитана, - Ведь правда…
- Правда проста, Марина. Только от этого видеть ее не становится проще.
- Правда… А что Вы особенно помните?
- На заводе в Харькове танки делали. Так вот, на Холодной горе бои, а завод стал, чтоб, ну хоть чем-то помочь, делать танки, вручную буквально. Даже покрасить их не успевали, а вот звезду рисовали. На каждом.
- Это же, ну, как… - подыскала Марина слово, - здорово? Ну, хорошо, им спасибо, людям…
- Так, конечно. Танки, Марина, делались по тем чертежам, что в тот час под рукой оказались. Т-27, или что-то подобное. Перед войной они уже были забыты, как устаревшие.
- Но эти же в бой пошли.
- Пошли. Немцы легко, как стариков дряхлых, дырявили их. Люди легко в них гибли. Вот так, Марина…

Марина проснулась в четыре. «Они начинали в четыре! – подумала она, - А мы начнем в шесть…». Два часа до начала. Мирно, тихо, шел с востока рассвет. Девочки спали, не зная, что через два часа… Об этом никто не знал.
Что-то снилось из дома, и она еще могла спать, целый час, или больше, чтобы сон досмотреть. Марина смежила веки: по следам того, что «отснилось», можно вернуться назад.
«Мирка. Мирон Выхованец», - стала думать Марина. Мирка – ее одноклассник, пытавшийся полюбить неумело, в тринадцать лет. Он написал, на восьмое марта открытку и не подписал ее: видно, робел, потому что она на год старше. Тайно смотрел на нее, пытаясь потом как-то выяснить – а догадалась Марина? Она догадалась и оценила, и волновалась, думая, как бы ему сказать что-то хорошее, поблагодарить? Оба они друг о друге думали, и волновались оба, но не знали, как подойти, как протянуть руку. Откуда им было, в четырнадцать и пятнадцать, знать, как мужчина и женщина находят путь друг к другу, к сердцам друг друга? Они бы нашли этот путь, как находят другие. Но через три месяца все пути: на земле, на воде, в воздухе, и к сердцам людей, перекрыла война! Всем перекрыла - Марине и Мирке, и тысячам, миллионам других людей.
Марина так остро, так близко вспомнила эту весну, последнюю, потому, что вспомнила: «Наверное, у тебя никого и не было?» - спросил капитан. А как это видно, что не было? Комбат, взглядом мужчины к ней присмотрелся, и не спросил даже, а понял и так, что не было… «Вася», - сказала она про себя, и вздохнула - трудно представить, чтобы комбату понравилось такое произношение имени….
«Ну, а как называть его тем, кто может потрогать его руками? Не так, чтобы сделать укол, как Марина, - а так как женщины трогают своих мужчин? Товарищ комбат, капитан, Василий Иванович?». Опыт пройденной жизни не мог дать ответ на такой вопрос, и Марина вернулась к войне.
- Прячьтесь! – усмехнулась она, адресуя угрозу немцам - Скоро в ваши окопы придет Василий!

Марина попала в войска зимой, когда наши освободили ее село, в Харьковской области. Но это была еще не победа, войска, с потерями, отступали снова в сторону Волги. Марина ушла с ними: дома не было никого, а Мирка, еще в октябре сорок первого, ушел на восток сопровождая с другими ребятами, уводимых от немцев, племенных коней.
А Марина, в свои шестнадцать, была уже одинока. Кому тогда разбираться было, что ей еще так мало лет? Марина боялась, что ее не возьмут. А не возьмут – это значит, бросят… Бросить ее не решились.
Сначала она стирала, и мыла посуду в санбате, а потом пошла в санинструкторы. Из прошлой жизни она сберегла две сокровенные, не для постороннего глаза, вещички. Их было три поначалу. Уже в войну, перед новым 1942 годом, подарила их мама. Ночная рубашечка, лифчик, и трусики – шелковые, ласковые на ощупь. «Возьми их теперь, Маришка, - решила мама, - тебе их, перед войной покупала. Ведь – девушка скоро, я думала ведь об этом. Навырост взяла, подождало бы – дело хорошее… Да кто теперь знает, а доживу ли? Возьми…». - Протянула она развернутый шелковый гарнитур. Он был слишком хорошим и новым: наверное, его можно было выменять на картошку, на хлеб, да, на многое… «Мама… - опустила руки Марина: война лишала радости, отучала от этого… Но мама сказала твердо: - «Нет, ты возьми, а то, - покачала она головой, - мы разве что у подстилок немецких на шоколад и галеты их поменяем… А? Нет, Мариша, не надо так… не надо….».
Марина взяла дорогой подарок, и убрала: это было навырост, и надо было беречь это все до поры.
В самый холодный день февраля, Данила – сельский кузнец и пьяница, порубал топором колеса немецких, оставленных до тепла, мотоциклов. Его не поймали, но немцы поймали других – кто подвернулся, собрали их у сарая и расстреляли. Среди тех, кто подвернулся под руку немцам, была и мама.
Через несколько дней, когда староста разрешил хоронить, сельчане снесли убитых в сарай, потом долго там, в земляном полу жгли кострище, отогревая твердую, как железо, землю. И тела убитых, тоже были такие же, как железо. А мама, поникшая, состарившаяся за войну, казалась совсем не тяжелой. Как сухонькая старушка, или подросток – легкой совсем.
«Осталась одна, - в синей, холодным снегом подсвеченной темноте, плакала ночью Марина, - А может и я не надену, не доживу…». - вспомнила мамин подарок. И отыскала его, и надела. «Навырост» - мама сказала верно, но так хорошо, так уютно стало. Марина подумала даже о том, что придет весна, - не всегда зима будет. Не всегда будут немцы. Значит, придет, как весна, и победа. Вернется Мирка: моложе ее он на год, но разве это имеет значение?..
Поначалу их было три, сокровенных, нежных вещицы. Да теперь только две. Не потеряла – на узкие белые ленты, сама, Марина порезала шелковую рубашечку.
Со всех сторон и совсем рядом орали гортанно немцы: батальон был отрезан от основных сил. Такие части: с обеих сторон, по правилам и законам войны, уничтожались. Но Марина видела, что комбат Василий Иванович, не все эти правила и законы блюсти собирается. Батальон быстро таял, терзаемый непрерывно со всех сторон, но комбат продолжал войну. Санбат оставался в тылу, с основными силами, а Марина, в кольце, оказалась, из санинструкторов, одна. Кольцо сжималось, и с каждым часом все больше и больше в блиндаж, из которого даже и выглянуть не успевала Марина, поступало раненых. Обрабатывать раны еще оставался спирт, но перевязывать было нечем. Не всем, но, наверное, многим, бинт из рубашечки санинструктора, останавливая кровотечение, спасал жизнь…

Не тороплив, не так скор, как в июне, рассвет в конце августа. За окном был туман. Туман – как завеса, которая временно, утром, мешает видеть. Но вот, как раз, в даль заглядывать не позволяя, туман увлекает. Зыбкостью увлекает, легкостью, но потом отходит. Марина, колени поджав к подбородку, смотрела в окно. Комбат настоял на том, чтобы остановились девушки в хате, а не в блиндаже. «Теперь можно, - сказал он, - можно. До победы, не все доживем, но жить надо, - особенно вам, по-человечески. Во сне хоть, побудете с удовольствием! Ну, - он улыбнулся, просто, как деревенский парень, - помоетесь, да принарядитесь».
Политрук не одобрил: «А если снаряд влетит в хату?! – резонно спросил он, - И что тогда? Есть блиндажи – и пусть, в блиндаж…». Комбат только что улыбался, шутил, а Марина увидела: какие усталые глаза у комбата. Зеленые, поблекшие, не яркие, глаза комбата, были всегда усталыми. Комбат никогда не спал. Он все делал сам. Он ходил в разведку – ну кто говорил, что это должен делать комбат? А он ходил. Вчера, уже после их разговора, наколотый «обезболем», комбат ходил к немцам. И вернулся скоро, и не с пустыми руками. «Вот его рухлядь… - высыпал он на стол в штабном блиндаже бумаги из желтого кожаного портфеля. Работайте, я так понимаю – он ценный кадр. Писарем был, а, может быть, шифровальщик… Может, его в штаб дивизии?». Он был прав, конвой повел немца в штаб дивизии.
«А кем Вы были? – хотела спросить Марина, - до войны? И кем потом можете быть?». Не кто-то другой, а она могла видеть его глаза, - потому, что ее он просил делать новокаин. Он долго, месяца три, не давал колоть в «то место». Он просил колоть в руку. Потом улыбнулся и сдался: руки солдату нужней, чем то место.
А политруку он возразил, настояв на том, чтобы девочки-санинструкторы переночевали в хате, потому, что привел немца, он был в их тылу. Он точно знает, что снаряд прилететь в хату не может. Он точно знал! Потому, что, скорее всего сам же об этом, лично и позаботился – просто так бы не говорил. Политрук мог не знать об этом, Марина знала, потому, что знала боль этого человека.
- Маришка, - сказал он, когда увели в штаб дивизии немца, - утром вколешь побольше? Чтобы, ну скажем так, накачать меня под завязку?
Он назвал ее так впервые: «Маришка»… Но он что-то хотел сказать еще, признаться в чем-то – Марина угадывала, женским сердцем.
Они были под угасающим солнцем, одни, в траншее, недалеко от штабного блиндажа.
- Вы что-то хотите сказать мне? – тих спросила она.
- Да, - смутился комбат. Это, знаешь ли… Этот курва билет мне проткнул….
Он расстегнул пуговичку и вынул партийный билет из кармана слева. Билет, темно-красный сам по себе, теперь был коричневым. В нем зиял разрез.
- Мне надо бы осмотреть. Не здесь же…
- Да, - согласился он, - Пойдем к тебе в расположение…

- Тихо сегодня… - снял комбат гимнастерку и осмотрелся.
- Сегодня, да… - согласилась Марина, понимая слова, которые он не сказал: «А завтра уж да, мало вам не покажется!». Наступление, это все-таки кровь, стоны, смерть…
Марина опешила: раны такой и не представляла. Дырка была небольшая – разрез от кинжала. Но этот разрез рассек надвое сосок на груди капитана. Эти места, - знала, все-таки, как санинструктор, и человек, Марина - не для ран, а для прикосновений. Там кожа тонка, нервных рецепторов много, и сеть капилляров тончайших - они очень болезненны, и кровоточат обильно…
- Василька… - сказала она.
- Как?.. – оторопев, спросил капитан, - Как ты меня назвала?
- Я? Вы назвали меня Маришкой...
- Извини, Марин, извини, неправ. Но меня только мама моя называла так. Моя мама, а больше никто. Такого имени нет - Василька…
- Не знаю. Наверное… - тихо сказала Марина, и, пряча глаза, опустила голову. Глаза пекли слезы.
- Марина! – строго сказал капитан, - Не забывайся! Кинжал попал в мякоть – не только, как видишь, у женщин, есть грудь. Лезвие в мякоть вошло. И вот, будь добра, санинструктор Кравченко, обработай и перевяжи мне мягкую ткань.
- Поняла… Но…
-Что «Но»? – уточнил комбат.
- Я не хирург, но место болезненное и кровоточить будет…
- До обеда, до завтра, терпит? – доверчиво, совершенно в другой интонации, спросил капитан.
- Может быть, но не больше…
- Достаточно! – сказал капитан, - Обрабатывай.
- А потом?
- Это неважно, Марина.
- Как Вы меня назвали? – спросила Марина.
- Я? «Санинструктор Кравченко!»
- Да, - согласилась Марина, - только Вы говорили: «Маришка»…
Капитан отвечал не сразу: вспоминал, или думал о чем-то:
- Зачем тебе это? – спросил он, - Зачем тебе как говорю я? Ты много – ты всю себя отдаешь войне. Судьба за такое должна быть тебе благодарной. И у тебя должна быть судьба!
- У Вас тоже…
- А у меня она есть. Просто, - он тяжело поднял руку к виску, и нашел верную мысль, - у тебя она должна быть другой!..

Стекол, как и во всех оконных глазах войны не было. И туман, сквозь деревянные переплеты, легко проникал в хату. «Наверное, речка близко, или озеро, пруд?» - предположила Марина.
Было утро, и все были живы.
Комбат оказался прав: ни один снаряд не влетел. «Он что же, убил их всех? Искорежил их пушки?», – подумала о немцах Марина.
«Я ж не слепая, - глядя в туман, стала думать Марина, - у него, по его гимнастерки и брюкам: на локтях, на бедрах, и на спине даже – везде следы крови. Застиранные выкипяченные следы – но они же есть. И это - чужая кровь!».
«Осталось четыре дня, - вспомнила вдруг Марина, - кто их выдумал: месячные для женщин? Да, видно, господь…».

В дверь постучали негромко, и осторожно.
«Не слышу!» - решила Марина.
Хотелось надеть гарнитур – уцелевшее из него, а кто-то просил открыть. «Старшина пришел, за менструированным бельем, которое, – так положено, нужно отдать в «прожарку»?
«Надо послать его к черту! – решила Марина: ни у кого из девочек не было такого белья. И у Марины – тоже».
Она подошла к двери и откинула черный железный крючок. И толкнула дверь от порога ногой.
- Ну, совести ж нет! Иди к черту! – выдохнула она, и захлопнула дверь.
Мариша присела на корточки перед захлопнутой, молчаливой дверью. Старшина был скорее степенным, чем резвым. Вставал очень рано – ему ведь побудку еще надо было делать, всему санбату. «Чего я решила, что он? – прикусила Марина губку, - рано пришел, потому, что спит мало? Комбат – вообще не спит!».
«Это он, боже мой! - поняла она, - Я же могла понять. Нам в шесть в атаку. Он говорил. Забыла…».
Марина вернулась к постели. Яростно, грозно, сорвала белье – военное, серое, «прожаренное». Руки, волнуясь, и не в впопад, разворачивали гарнитур.
Марина перешагнула через прожаренное нелепище. Она надевала белый, чистейший, не просто на этой войне уцелевший, шелк. Теперь было впору: «Значит, я повзрослела…», - поняла она.
Проснулась, открыла глаза, посмотрела на это все, подруга Лара:
- Ты чего это? – негромко спросила она.
Головы от подушки не поднимая, смотрела она на все это спокойно: - А ты что, не знаешь, - спросила она, - приметы?
- Нет! – Марина накинула юбку, потом гимнастерку, хлопнули сапоги на икрах. Марины выбежала из хаты.
Туман, ближе к солнцу, к полному свету его, дневному, не разошелся – наоборот. Поэтому капитана Марина увидела неожиданно, близко. На миг туман выдал, открыл его: капитан удалялся, шагая легко, скоро.
Марина настигла, успела! Остановила его, неловко, сзади, но так, чтобы не тронуть руками вчерашней раны. Он обернулся мгновенно. В ложбинку над грудью Марины, остро и больно скользнув по телу, уперся «ТТ».
- Мариш… - онемел комбат, и обмяк, как неведомый кто-то, вынул в один момент все пружинки из тела… - Так же нельзя! - отпустил он объятия и отступил, - Извини... Больно?
- Думала, - передохнула Марина, - что из сапог вылетела…
- Так нельзя…
- Теперь знаю. А там я не знала, что это… - подмывало сказать «ты», да все-таки не решилась, - Вы… Думала, это другой человек. Я укол Вам должна, давайте.
- Ах, - вздохнул он печально, - да, разве должна?..
- Я сделаю.
- Да, да, пожалуйста, надо, Марина… - он улыбнулся. Не спрятал туман его виноватой, близкой улыбки.
- Вот и все, - убрала шприц Марина.
- Спасибо, - сказал капитан, - беги в хату, а то вон пилотку, вижу, забыла…
- Да. Вас торопилась догнать…
- Беги. А потом в санбат, тишина, ты же знаешь, кончится.

Девочки были уже на ходу.
- Ты чего это? – снова спросила Марина. – В зеркало любовалась? Или?..
Не доходило, что: «Или», - имела она в виду? Лара ее поняла:
- Готовишься, что ли?.. – вздохнула она. «К чему готовлюсь?» - не поняла Марина.
- Да примета такая, ты знаешь ли, есть. Всегда на Руси старались исподнее чистое надевать перед смертью. Корабль тонет, или рушатся стены, а они, на себя – вот такое, чистое – пока еще живы, надеть стараются. Так-то, Марин…
Марина не знала этого, и не стала об этом думать – некогда.
- Может, снимешь? Наденешь потом: красота же такая! Такие, попробуй еще, найди!
«Завидует, что ли?» - не сердясь, улыбнулась Марина.
- Смотри… - чуть слышно сказала Лара, и неодобрительно покачала головой.

Но смотреть они стали на запад. В ту сторону, над позициями, над расположением санбата, с треском, шорохом, воем располосованных шлейфов воздуха, пошли снаряды. От восходящего солнца - туда. Пушечный гул покатился следом. Ковалась победа в адовом громе. А там, где в землю впивался огонь, тускло и слепо, на светлом фоне утра, вверх потянулось зарево. Белый дым; черный, вперемешку с взлетавшей землей и пылью, в прожилках бесцветного пламени...
От дрожи земли под ногами, и от всего, что творилось, в душе прокатились восторг и гордость. Дыхание перехватило: «Неужели там уцелеть после этого можно?! – о капитане, о тех, кто пойдет в атаку, надеждой мелькнула мысль.
Огонь, затихая, пошел от переднего края вглубь. Началось движение в наших окопах: «Перед броском!» - поняла Марина и посмотрела в небо, ожидая сигнальной ракеты.
По сигналу на запад, навстречу огню, волной покатилось «Ура!». А следом пойдут санинструкторы, чтобы не весь урожай с земли, могла собрать смерть.

В санбат поступили первые, с поля боя… «Нам пора!» - поняла Марина.
И в этом бою, как и прежде, ничем санинструктору не было проще. Ад не убил всех немцев. Убивать их придется комбату, его солдатам. Марина от одного, из тех, кто пал в растерзанном поле войне, по-пластунски, и перебежками, когда было можно, переходила к другому. Как все другие на поле боя, она так же точно была мишенью в чужих прицелах; могла быть добычей любого осколка, взрывной волны. Богата оснастка смерти на поле боя!
Но санинструктор Марина старалась пробиться к каждому, убеждаясь, жаль, что не каждому, помощь ее нужна. Что ж, такова ее цель, пусть у комбата иная… Он победу делает Родине, а она – старается спасти жизни тех, кого смерть косой пожинает на поле боя... Не все их отдать – такова цель Марины.

Пыльной россыпью, прямо перед Мариной, в землю вошла пулеметная очередь. Не автомат, - она разбиралась в этом, - издали, ровной цепью, - так мог бить пулемет. «Меня нашел?!», – изумилась Марина. Плохо: если очередь не шальная, то пулеметчик увидел Марину. Броском в сторону, Марина скатилась в мелкую, чуть выше, чем до колена, маленькую воронку. Она была свежей: земля, не остывшая, обожгла. Воронка от мины. По цепям атакующих немцы били из минометов. «Хуже пушки!» – плевком согнала песок с зубов Марина. Минометы живую силу косили обильнее пушек. Снаряд глубоко влетал в землю, и металл его оболочки, горячим веером летел вверх, а мины падали неглубоко – и россыпь осколков летела так низко, что могла брить траву. Такие осколки летели не над головами – летели в лицо, в живот, по ногам. Такова подлость летающей мины!
Подняв лицо к небу, старалась выяснить обстановку Марина. Но в воздухе столько свинца и металла роилось, что выслушать пули того пулеметчика, который глазами поймал Марину, вряд ли удастся. Даже если Марина мелькнула в прицеле, и пулеметчик давно уж о ней забыл.
Невысокий, взрыхленный бруствер по кругу воронки дымился. В мареве перед глазами, Марина увидела: от линии атакующих, к ней полз человек. Нелепо он полз: на боку, на спине, - а не по-пластунски. «Ранен!» - все поняла Марина. «Выжду!» - решила она. Марина следила за ним. Когда он был близко, и можно было, минут через несколько, его потерять из виду, она окликнула.
Он обернулся, увидел ее.
- Сюда, - махнула рукой Марина, - давай сюда!
Раненый сполз в воронку. Ладони, лицо его, были в крови.
- Не пугайся, сестричка, - сказал он, - все цело. Левую руку разбило…
Левую руку пробило трижды: от верха до кисти.
- Пулемет! – сказал раненый. – Очередь угодила. А так бы все ничего…
Марина с хлопком отбросила крышку своей санитарной сумки.
- Не надо, сестричка! Я ж при себе. Я сам доберусь в санбат. Не надо. А там… - он спиной и затылком уперся в сыпучую стенку тесной воронки. Струился, стекал песок на голову, в волосы, а он сказал: - Там лежит наш. Ему много хуже…
- Что?
- Ноги, живот. А он в сознании.
- Я перевяжу тебя.
- Не надо! Видишь, я доберусь. Ты ему помоги, сестричка!
Раненый неуклюже полз до воронки, и Марина все поняла: ну, мешали раны… Но он еще нес на себе тяжеленный автомат ППШ.
- Оставь это мне, - взяла она автомат.
- Да ты что? Не могу!
- Что ты не можешь? Что? – вспылила Марина.
- Я никогда не бросал оружия. Что могут подумать… с пустыми руками…
- Санинструктору, рядовой Кравченко ты его оставил. Ты видишь – я безоружна! Понятно?
- Понятно. А можно?..
- Можно. Комбату я все сама скажу.
- Чапаю?
- Да. Лубенцову: «Чапаю» вашему. Я безоружна, или ты слеп?!
- Ты ему ППЖ*? (* Полевая, походная жена)
Взлетела к погону и на излете застыла рука:
- Не будь ты ранен! – грозно сказала Марина.
- Ну, я же так, - извинился солдат, - вы же, вроде, как все… А он человек. Извини… И, возьми, - отдал он автомат, - если так…
- Где он?
Солдат выглянул из воронки, и показал: - пушка, видишь? На боку… А там – ее колесо. Левее, сто метров. Там он. В сознании. Я-то пополз, и он бы пополз, но – живот… Помоги ему!
- Все! Ты ранен. Давай туда, - показала рукой на восток Марина.
Солдат покинул воронку. Пулеметчик их потерял, или был убит, и Марина взяла курс: от пушки, по левую руку, сто метров, где колесо. Автомат остался на дне воронки. Ей он мешал бы поболее даже, чем раненому солдату: цель у нее другая – раненых, а не оружие на себе тащить. И для раненого, уходящего с поля боя, и для нее, автомат уже свое слово сказал. А для самозащиты, есть три гранаты: легки и надежны. Две для тех, одна – для себя!
Марина выбралась к отбитому колесу, и подняла голову под его защитой, чтоб осмотреться. Увидела. Солдат лежал навзничь, прижимая рукой кровоточащее бедро. Если б умер, рука бы упала на землю.
В половине пути от колеса до цели, перед собой, над собой, и вокруг, ощутила Марина снова, плотный, густой веер пуль.
- Э! – окликнул раненый. Он помолчал, стараясь вглядеться, увидеть – в кого это все, - Сестра! Закричал он, не подходи!
Молча, пластом, до предела вжимаясь в горячую землю, застыла Марина. Выждала, и поползла к раненому. Шагов, уже меньше десятка, кажется, ей оставалось, да вновь она стала мишенью.
- Сестра! – вскричал раненый, - Ну, погодь, тут сплошной прострел, ты видишь!
Слишком скоро, неумолимо время для тех, кто ранен в живот, и Марина пошла на последний рывок. И достигла цели.
- Все, милый, сейчас разберемся, - сказала Марина, - вспарывая ножом окровавленный ремень, - терпи! Голова не кружится?
- Есть… А я – жилец?
- Одно на уме у вас: как попало – значит убили. А мы таких лечим! Крови ты потерял, вот и кружится…
Раненый тяжело вздохнул. Ран было две: в бедре, и тут. Но, главное – это живот. «Артерия в глубине бедра не зацеплена, - поняла Марина, - а тут? Пуля вошла слева: хороший признак – печень цела, значит, промыть ему вовремя полость – шанс выжить высок!».
«Хотя, - обрабатывая освобожденную от одежды рану, подумала о себе Марина, - если в меня попадет, наверное, так же, как и они подумаю, сначала о смерти вспомню…».
- Навылет, сестра… - сказал раненый.
- И хорошо, что навылет! – приподнимая, изо всех сил, тяжелое тело, запустила тампон в выходящую дырку Марина.
- Автомат, представляешь, разбило… - проворчал солдат. Автомат не разбило: диск развалился: это спасло – диск принял пулю, летевшую в тело.
- Не нужен тебе автомат, - успокоила Марина. Перевязав, обхватила раненого под руку, к воротнику, и принялась разворачивать по направлению, куда надо было тянуть. Рядом, прямо под их тела, легли пули. На миг, ежась, Марина выпустила раненого.
- Замри! - попросил он.
Выждав, она потянула снова. И снова пули заставили ткнуться в землю лицом. И теперь они были не так уже слепы: одна сорвала пилотку, другая пробила сумку.
- Черт! – простонала Марина, - Все сделала, а вынести не могу!
- Брось, - помолчав, спокойно сказал солдат, - брось меня, дочка. Убьют! Я вижу…
Она и сама это видела.
- Оставь, ты все сделала, Лена. В одиночках мы б вышли, а я на тебе – нас точно!..
- Марина! – уточнила она.
Солдат не ответил. Отчаяние, видно, точило его, забирая последние силы. Марина его потянула, и вновь пришлось ткнуться в землю лицом, инстинктивно сбросив с солдата руки.
- Не уйдешь?
- Нет! – зло, сквозь зубы, сказала Марина.
Он за кого-то ее принимал, называя Леной. Пожилой: ему под пятьдесят, разглядела Марина, понимал солдат – не уйдет. Неразумно, а не уйдет… Нужен был выход. Дыхание переходило в одышку, пересилив ее, он сказал:
- Убить его надо, Леночка… Он наших кладет, и столько еще положит, ты понимаешь?.. А я… - тяжело, виновато, вздохнул он, - винтовка нужна, так…
Он не сказал, как, - она поняла, но винтовки не было и у нее.
- А я вижу, да ты бы мне, дочка… - сказал, и снова не договорил он.
Его жизнь находилась в руках Марины, а время неумолимо работало против: «перитонит – сепсис – конец» - не ждут они долго, если пробиты внутренности. Он Марину просил, и как виноватый, не договаривал…
«Вот же что!» - дошло до нее:
- Принести? Хочешь, чтоб я?..
- А что делать, дочка?
- Там есть! Я сейчас…
Осторожно, прячась в малейшей неровности, удалилась она, и, не услышав пуль, поспешила, едва не срываясь подняться, чтоб хоть бы одной перебежкой ускорить дело. Выдернув автомат из воронки, сняла пробитую сумку, вздохнула: «Как хорошо!», и поползла назад.
- Вот, - последним усилием подтолкнула она автомат к правой руке солдата. Он открыл глаза, и с горечью, снова закрыл их. Опустилась бессильно, и не протянулась рука к автомату.
- Ты же просил!
Гримаса от боли скривила губы, а показалось Марине – усмешка:
- Доченька, Лена… не то! ППШ не возьмет, не достанет… Ах, винтовку!.. – сжался и хлопнул, слабея, об землю кулак.
Если б не ждал, раненый точно б уже был в беспамятстве.
- Она бы, ты понимаешь, достала. Я знаю, я вижу его… сибиряк я, Леночка, белку в глаз, понимаешь… Я бы смог…
«Он же так и просил!» - ужаснулась: запоздало, с презрением последнего слова к себе, Марина. Она протянула ладонь и пожала ей ладонь солдата.
- Сейчас! – прошептала она.
Спешно, не зная куда, откатилась в сторону. И отчаянно, с быстротой ужа, поползла, наугад, по полю.
Может быть, он не ждал ее, или был в беспамятстве? Она уже рядом, а он не замечал. Но она была здесь, на поле боя, с винтовкой. Первым заметил чужой, потому что она, потеряв осторожность, рванула в последнем броске к солдату. Зловещий посвист вспоровшего землю свинцового града, заставил теперь и солдата увидеть Марину. Он увидел, как покатилась она по земле, отрываясь от неотвратимого, безжалостного преследователя.
Пуля настигла ее. Венчик распыленной в мельчайшие капли, крови, взметнулся короткой вспышкой. Сгоряча, еще пуля не остановила ее, и сестричка не выпускала из рук винтовки.
- Боже! – взмолился раненый к небу, - Боже мой, дурочка! Могла бы меня не заметить. Зачем же?! Пусть я бы… А что я теперь? Как стыд дальше жить позволит?! Девочка, дочка, родная!..
Слезы, как кровь, горячие, протекли по лицу. Он слышал живой ее, близкий голос, и посмотрел сквозь слезы.
Она тянула навстречу ему винтовку. Пять шагов, пять, не больше – всего, разделяло их…
«Ранена…» - с горечью сознавала Марина. Но понимала: солдат – хоть огнем его воспали, - продвинуться к ней не сможет. «Сейчас, - говорила она, зажимая в себе крик боли - Я хуже комбата? Сейчас!».
Марина втянула, по локоть, левую руку под оружейный ремень, притянула ладонь к погону и перевернулась на спину. Поползла, толкая землю лопатками, отталкиваясь ногами. На два шага стала ближе. На отлете, безвольно, как плеть, волочила Марина правую руку – не такова уж и рана, чтобы могла ее остановить.
Из вновь налетевшего града, две пули вонзились в ту же, правую руку. Закричал отчаянно, громко, раненый:
- Не пройдешь ты, дочка! Не-ет! Не-ет! Ты слышишь – нет!!!
Со слезами, обжегшими веки, с болью – ударившей россыпью искр в глаза, - и сама поняла Марина: «Да. Не пройду!». Слишком серьезно прошлись, поломали кость, две последние пули. Померкло, ушло на короткий миг сознание: три шага оставалось… Всего только три!
«Всего три! - повторяла она, приходя в себя. - Лучше б сразу убили, чем теперь, когда столько сделано…».
Раненый не кричал. Взглядом Марина нашла его взгляд. Он смотрел на нее. «Столько наших положит… А я могу!» - помнила, глядя в его глаза, Марина.
- М-мм! – сжала она зубы – Раньше смерти теперь уже не остановит!
Раненый слышал, наверное. Он видел: как стрелка по циферблату, старается развернуть себя – к нему сапогами, девушка. Он уже видел перед собой подол сбитой на бок юбки. Обнаженные, белые ляжки ее рассмотреть можно было, так близко… «Не для того же она?.. – не понимал он, и видел, - Не так уж сильнее нас смерть. Даже здесь, и сейчас!».
Навстречу ему, по земле, упрямо и медленно, пополз винтовочный ствол. Правдой суровой так и остались неодолимыми эти, последние три шага, но победой чужой им не стать. «Ника? Виктория? – как их звали, богинь победы, раненый точно не знал. – Вот ее бы имя им – русской девушки-санинструктора!».
Она не сумела – а кто бы сумел, на ее месте подняться? – она на себя, почти под себя, подтянула ногу, и теперь, распрямляя, толкала перед собой винтовку. «Девочка, счастье мое!..», – протянул солдат руку. Ясным, чистым, как в морозное зимнее утро, когда выходил он на белку, воздухом, освежалось, бодрилось сознание: «Милая, мы с тобой!..». В ладонь вползал ствол винтовки.
Надо б спросить: «На живот мне, сестричка, можно?..». Тампон и туго подогнанный бинт потемнели, промокли. «Но держат, - подумал солдат, - кишки не рассыплю, покуда попасть успею!».
Приклад лег в плечо. Как в морозное, чистое утро, без дрожи, четко, нашла свое место мушка в разрезе прицельной планки, и грянул выстрел. Роняя голову, понял раненый: «Есть!».
В цепях, впереди, загремело «Ура!». «Значит, точно есть!» - улыбался, и, не боясь ничего уже потерять в этой жизни, терял сознание раненый.
Он лежал лицом вниз, и не видел неба. А Марина, столкнув винтовку, так и осталась лежать на спине, и смотрела в небо. Она поняла: «Уничтожил он огневую точку!» - потому, что цепь поднялась в атаку.
Она видела небо, и слушала звуки боя. «Комбат со своими, ворвался в чужие окопы… - предположила она, потому, что с исходных позиций – там, где санбат – поднималась вторая волна атаки.
А свысока, одинаково, - жизни и смерти в глаза, - спокойно смотрело солнце…

© Василий Добрынин, 2009
Дата публикации: 21.07.2009 18:36:34
Просмотров: 2747

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.