Неудачный день для дьявола

Марк Андронников

Форма: Рассказ
Жанр: Мистика
Объём: 36461 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

1

Не так чтобы совсем уж в стародавние времена, но и не сказать, что недавно — что-то посерёдке — ни то, ни сё — как говорится, ни рыба, ни мясо — девятнадцатый век, в общем, произошло вот что:
В некой .....й губернии (чтобы никому обидно не было, отметим её многоточием и и-краткой) вылез из-под земли или, лучше сказать, выпрыгнул чёрт. Именно, выпрыгнул — ибо всем сведущим в этой области мистики известно, что черти выпрыгивают.
Земля загудела, задымилась, потом раскололась и из показавшихся в трещине языков пламени появился чёрт. Обычный чёрт. С рогами и хвостом, с копытцами на ногах и свиным пяточком на морде, соответственно. Такой, какими их принято изображать.
Это был чёрт № 329. А вот ещё одно практически научное замечание: у всех чертей заместо имён номера. Этого звали 329-тым.

Между тем, пока мы отвлеклись, чёрт уже успел упасть на грешную, а в сравнении с адом — всё же святую, землю. Упав, он тут же оборотился евреем. Обычным бородатым, пейсатым евреем. По имени Иосиф Павличек, о чём у него на руках было заверенное нотариусом и снабжённое печатью свидетельство. Уж в чём, в чём, а в штамповании официальных бумажек силы зла преуспели. Факт, о котором мы имеем неоспоримое подтверждение. В наш «бумажный» век справок, заявлений, жалоб, свидетельств и прочей документированной макулатуры мы и шагу ступить не можем. И если и делаем этот шаг, то только после получения соответствующего официального разрешения. Ад может праздновать полную победу на этом фронте. Человек бессилен и находится во власти листов бумаги с размашистой подписью и печатью. Бумага может казнить, может миловать, может в миг разорить или же, что, к сожалению, случается заметно реже, обогатить. Она создаёт и рушит семейное счастье.

Похоже, мы опять отвлеклись. Вернёмся к чёрту. Итак, 329-й стал Иосифом Павличеком. Почему-то черти для земных своих воплощений любят выбирать образ еврея, что давно уже навлекло на эту несчастную нацию подозрение во всех мыслимых грехах. Не может ни один народ, даже самый пропащий, совершить столько злодеяний, сколько приписывают еврейскому народу. Истинный виновник всех этих преступлений — нечистая сила и только она.

329-й явился, чтобы добавить свою крупицу к огромной горе зла, отягчающей мир людей и заслоняющей от них вход в Царствие Небесное. Только воплощение прошло у него не совсем удачно. Поднявшись с земли и отряхнувшись, чёрт принялся усиленно тереть спину чуть пониже того места, где заканчивается приличное её название. Приземлился он не совсем удачно. А боль черти чувствуют также, как и люди, особливо в человеческом облике. 329-й, ещё не до конца привыкнув к новой своей форме, размялся, огляделся по сторонам. Принюхался, мгновенно и безошибочно определив, где находится ближайший кабак. У чертей прекрасно развит нюх на всё порочное. Ближе всего в десяти верстах находились две корчмы — более успешная Мойши Берендовича и менее успешная Кузьмы Васильева. Чёрт выбрал ту, где дела шли похуже. Из угольков зависти всегда получалось разжечь недурной огонь вражды.
Хоть внешне Иосиф Павличек и был вылитый человек, кое-что выдавало в нём чёрта. Его обычные ничем не примечательные, стоптанные ботинки на земле оставляли следы копыт. Да и тень, отбрасываемая им, имела рога и хвост. Так что, если кто-нибудь бы внимательно присмотрелся, то обязательно убедился в этом. Однако никто не присматривался.

Полный злых умыслов и коварных планов он зашёл в корчму. Не сказать, чтобы там чёрта встретили особо приветливо или хоть сколько-нибудь дружелюбно. После его «желаю здравствовать честной компании» на него уставилась дюжина внимательных, исследующих глаз. С презрительным любопытством его оглядели всего с ног до головы. Усмехнулись пейсам, хмыкнули над ботинками, осклабились над пиджаком. Иначе здесь было принято одеваться и выражаться.

— Любезный хозяин, не нальёте ли стаканчик другой перцовочки, — обратился чёрт к владельцу корчмы, расплывшись в обворожительной улыбке.
— Это пожалуйста, — буркнул тот, — только сначала, господин еврей, извольте оплатить. А то знаем мы вашего брата. Сожрёте и выжрете (по всей видимости, для корчмаря эти два слова имели разное значение) на рубль, а заплатите копейку. Или, глядишь, вообще в должниках оставите.
После этой фразы в углу раздался недобрый смешок, показывающий, что мнение корчмаря разделяют другие.
— Нет, что вы, что вы? — поспешил заверить его чёрт. — Как можно? Обманывать такого доброго радушного хозяина. — черти, как и люди, не могут обойтись без лести.
Со словами «всё честно» 329-й достал из кармана новенькие хрустящие, просто не могущие быть настоящими банкноты.
— Всё по-честному, — опять соврал он.
— Раз по-честному — давай деньгу, — хмыкнул немного оживившийся при виде денег корчмарь, — будет тебе перцовка.
Предусмотрительный хозяин взял бумажку наперёд. Отвернувшись, он долго возился, видимо, подыскивая стакан почище.
— Вот, пожалуйте, — корчмарь с подчёркнутой вежливостью предложил перцовку.

Чёрт потирал руки. Мысленно, конечно. Начало к плодотворному обольщению было положено. Дальнейший механизм был разработан многими поколениями чертей. Несколько выпитых вместе стаканов, задушевная беседа. А потом, выведав потаённые страсти и обиды, подтолкнуть в нужное русло — то есть к греху. Он действительно был доволен собой. Простоватые поселяне представляли из себя крайне лёгкую добычу. Со снисхождением победителя «Иосиф» одним залпом, чтобы произвести эффект, выпил стакан. Но не успела ещё горячительная жидкость пролиться на дно желудка, как у чёрта помимо воли водопадом брызнули слёзы из глаз. Это, пожалуй, был первый случай в истории, чтобы чёрт заплакал. Из носа у него также брызнул поток не меньше. Он начал задыхаться, вскочил, опрокинув стул. И под весёлое ржание корчмаря и всей остальной «честной компании» чёрт завертелся, тщетно срывающимся голосом прося воды.

Пройдоха-корчмарь, пока наливал водку, всыпал туда такую дозу перца, которая простого смертного, не одержимого и не являющегося нечистой силой убила бы на месте. 329-му относительно повезло. Он не умер. Хоть, может, и жалел, что остался жив. Он катался по полу, отплёвываясь и отфыркиваясь. В горле жгло и терзало так, будто тысячи пчёл не просто всадили свои жала у него внутри, но и старались их вытащить, ворочаясь и скребя лапками. Воды ему никто не нёс. Что неудивительно. Ни в одной уважающей себя корчме не бывает воды. Самое лёгкое, что можно было здесь найти, так это квас. Но квас стоит две копейки кувшин. А денег задыхающийся, чуть не умирающий чёрт попросту дать не мог. Вертясь в судорогах по полу, 329-й в который раз помянул и Князя Тьмы и Папу Римского. Ещё олна странная особенность чертей — почему то все они с большим уважением и почтением относятся к главе Римской Католической Церкви. Однако, как и можно было ожидать, ни тот, ни другой не пришли ему на помощь. Нескоро, но 329-й пришёл в себя от «угощения» и первое, что он увидел, это расплывшееся в улыбке довольное, лоснящееся лицо корчмаря.

— Как перцовочка, — задушевно спросил он, — может, ещё налить?
Со всех сторон послышался наглый хохот.
К чёрту подошёл какой-то тип, помог подняться, на словах очень посочувствовал.
— Вы, кажется, изволили испачкаться, господин еврей. Да-с, перцовочка у нас что надо. Дерёт так, что люди иной раз по полу катаются. — затем, отвернувшись, рассмеялся, не в силах уже поддерживать серьёзного тона.
— Да что это, господин еврей, прямо немочь у вас какая-то. Хорошо ли вы себя чувствуете? — с видом неподдельной обеспокоенности и искренного участия заметил корчмарь.
— Может, выпьете кваску, чтобы прочистить горлышко, — с самым невинным видом, какой только может быть у трактирщика, он протянул кружку. Где-то слева при этом прыснули со смеха.
Чёрт предусмотрительно отказался, с опаской поглядывая на содержимое кружки.
— А что же так? — спросил корчмарь, изобразив в этот раз на лице такую невинность, какую и не у каждого младенца встретишь.
— Что-то не хочется, — заверил чёрт, с трудом шевеля пересохшим языком.
— Очень жаль.
— Послушайте... любезный, — в его голове вертелись разные определения, какие можно было бы дать корчмарю. В основной массе то были проклятия и ругательства. С трудом сдержавшись, он остановился на этом обращении, — я к вам не просто так. По делу.
— Да что вы, — удивлённо зацокал языком хозяин.
— Ведь это не единственная корчма в округе, — верный путь нащупывал чёрт.
Корчмарь напрягся.
— Совсем недалеко есть, кажется, ещё одна корчма, — поводив по воздуху носом, он уже точно определил её местоположение.
— Допустим, — процедил Кузьма Васильев.
— Очень плохо, когда в деревне две церкви или две корчмы. Люди не знают, куда идти. И кто-то всегда остаётся в накладе, == нечистый дёргал за нужную струну.
Корчмарь доказал это своей реакцией.
— Не знаю, как вас там, господин?
— Павличек. Иосиф Павличек.
— Господин Павличек, вам то какое дело до этого?
Невинность умел изображать и чёрт, что и было им мастерски исполнено. Будто невзначай он спросил.
— Не приходило ли вам иной раз в голову, как было бы хорошо, если бы с соседом случилось что-нибудь плохое?
Корчмарю не было надобности отвечать. Сейчас выражение его лица отлично передавало истинные его мысли.
— Чтобы он, например, не приведи, конечно, Бог, сгорел, или чтобы, он, скажем, не допусти, конечно, Царица Небесная, разорился?
— Что-то я вас не понимаю.
Глаза чёрта вспыхнули дьявольским огоньком в то время как глаза корчмаря зловеще сузились.
— Не хотелось ли вам, чтобы с соседом вашим и соперником что-нибудь произошло? Что-нибудь вроде пожара. Для вас это было бы...
— Ах, вот оно что! Господин... господин еврей! Вот вы на что меня подбиваете! На поджог подговариваете. А потом сами же и выдадите. Небось, Берендович вас и подослал. Все вы, обрезанные, одним миром мазаны.
— Да что вы? Я просто...
— Ходите — людишек возмущаете! Спаиваете народ, — в сердцах возмутился корчмарь по старой людской привычке прощая себе пороки, которые не прощал другим.
— Я...
— А вот вам!
В лицо чёрту уставилась увесистая фига. Она грозно покачивалась перед его носом, не предвещая ничего хорошего.
— Давайте-ка взашей его!

«Людишек» не пришлось долго упрашивать. Они охотно и с радостью кинулись на чёрта. Какое-то участливое лицо уже вовсю кричало грозное «бей жидов». Чёрта вытолкали наружу, перед этим дав ему пару тумаков, несколько затрещин и один весьма ощутимый пинок.

Какое-то время он лежал, приходя в себя и собираясь с мыслями. Потом, окончательно уверившись, что всё закончилось, встал, потирая ушибленное накануне место. Потёр также ощутимо ушибленный бок, потрогал ноющую челюсть.
«Что ж? Здесь не вышло, мы в другом месте возьмём», — оптимистично заключил 329-й. Если бы черти так легко отступались от своего, тогда на земле был бы сплошные мир и согласие. А поскольку этого и в помине нет, и землю нашу чаще называют «грешной», чем «святой», выходит, что от чертей так просто не избавишься. Потерпев неудачу в кабаке, 329-й направил свои стопы, а, вернее, копыта в сторону близлежащей деревни.

2

Помятовка деревня была большая. С церковью, с центральной площадью в три аршина. Много в ней народу всякого жило. И поп, и даже раввин, и пьяницы, и зажиточные, и бедствующие. Бывало пили, бывало и дрались. Обычная деревня с преимущественно русским и частично еврейским населением.

Опытным взглядом искушённого искусителя чёрт оценивал толпу народа, отделял агнцев от подходящих людей, праведников от тех, с кем можно иметь дело. Сразу наметил несколько кандидатур.
Подвыпивший молодчик, что-то злобно бурчащий себе под нос — клянёт на чем свет стоит приказчика.
Ростовщик, отмахивающийся от назойливого должника, тоже хорош.
Но более других ему понравилась пара. Мужичонка, крепкий ещё, хоть и в летах, властно вёл под руку молодую, явно много моложе его, супругу. Женщина по-крестьянским меркам была писанная красавица. Крепко сбита. Одарена и пышной грудью, и большим задом. У таких отбоя в поклонниках не бывает. Мужик всё по сторонам глазами косит, как бы кто его жене, не дай Бог, не приглянулся. А та павой плывёт, будто ничего кругом себя не замечая.

Семья, особенно неравные браки, всегда была надёжным источником греха. Тут и стараться не придётся. Женщина ему поможет. Чёрт потирал руки. Выследил, где живут. Разузнал, что мужа Фёдор Лукич звали, а жену — Агриппиной, что женились недавно, что он характера скверного, ревнивый, хотя люди могли и наговорить — с них станется. Она как любая красавица глуповата. Как воск будет в руках. Не теряя времени, нагрянул к ним. Представился коммивояжёром. Термин пришлось упростить. «С города вещички на продажу привёз».

Правда, мужик кряжистый попался. Сразу осёк.
— Только кормить мне вас нечем, — ещё на пороге, отерев губы от сметаны, заявил он.

У любого чёрта всегда с собою есть то, с помощью чего людей соблазнять можно. И деньги, и побрякушки блестящие. Брошки, серёжки и колечки. План созрел тут же. Жена молодая, полная сил. Неудовлетворённая — такие вещи он сразу видит. У мужика два парня работают. Один — дундук дундуком. А второй — ничего. Не сказать, конечно, что пригожий. Но зато молодой. Всяко лучше, чем эта старая рожа. Жену как в клетке держит, от себя не отпускает. Вот бы её с тем парнем свести, на измену подбить. А потом мужику донести. Ревность сначала как следует разжечь. Расписать получше в самых чёрных красках, как над ним за его спиной смеются. Глядишь, в порыве и убьёт кого-нибудь. Не дурно всё могло выйти.
Как достал он все кольца, браслеты, у бабы глаза загорелись. Вся расцвела. С гостем ласково заворковала. Женщины есть женщины. Хочешь душой её завладеть, дай ей в руки украшение, лучше золотое да с камнями. Фёдор Лукич посидел, поглядел, новостей городских поспрашивал. Да вышел вскоре. По делам хозяйским. Агриппина всё насмотреться не могла. Примеряла одно за другим. Выбирала. Перед чертом вертелась, щебетала. Чёрту того и надо было. Любопытством её завладеть, а, следовательно, и разумом.

Повёл он речи соблазнительные. Издалека пошёл.
— Муж у вас хозяйственный, солидный. Сразу видно.
— Это Фёдор Лукич, что ли? — удивилась баба, будто у неё ещё другие мужья были.
— Не дом у вас, а полная чаша.
— Да уж.
«Ага, уже и недовольна», — обрадовался чёрт.
— А что же так? Можно подумать, что вам с ним плохо живётся. Вон он и на украшения для вас не поскупился, — повёл свою атаку 329-й.
— От него дождёшься. Вы думаете, он просто так их мне покупает. Провинился, вот и ластится, загладить хочет.
— Чем же таким он мог провиниться?
— Да уж было кое-что.
«Совсем здорово получается», — ликовал чёрт.
— Неужели, бьёт вас?
— Он не из таких.
— Как?! Неужели, изменяет, — меткой догадкой попал прямо в точку.
— От вас не утаишь. На то вы и еврей.
— Неужели, он на кого-то польститься мог, когда у него такая красота распрекрасная под боком, — Павличек изобразил удивление, переходящее в негодование.
— Скажете тоже, — баба попыталась изобразить скромность, но глазками всё же игриво стрельнула.
— И скажу не просто красота. В городе, во всём высшем свете их такой красавицы не сыщешь, — запел соловьём чёрт.
— Вы меня засмущали, в краску ввели, — заахала баба, не смущаясь и не краснея, но для приличия всё же отвернувшись.
— Удивляюсь, как это муж ваш не ценит, счастья своего не видит.
— Что с него взять? Такова уж наша бабья доля. Сиди да терпи.
— А вы знаете что? Возьмите в отместку ему самому, так сказать, той же монетой отплатите.
— Это что вы такое говорите? — Агриппина, в свою очередь, изобразила удивление, подходящее к границе негодования, но благоразумно не переходящее её.
— А что? Ему можно, а вам нельзя?
— Я вас не понимаю, — резко оборвала она, но внимательно слушать не перестала.
— А что тут такого? Кто это сказал, что одним мужчинам всё дозволено и простительно, а женщинам — ни-ни, даже думать нельзя? — чёрт запел известную песню о равенстве, через которую не одну женщину нечистая сила к себе переманила.
— Не понимаю, к чему вы клоните, — сказала, всё прекрасно поняв.
— Что ж, неужели рядом с вами никого нет? Парня какого-нибудь молодого, кто на любовь ответить бы мог?
— Молодого? Молодые — всё сопля зелёная. Мне нравятся мужчины поосновательнее.
— Такие как Фёдор Лукич?
— Да. Он своё знает.
— Никогда бы не сказал, глядя на него, что он — дамский угодник.
— Мне по душе мужчины солидные. Такие, как вы, например.
У чёрта аж кровь к голове прилила. Хотел с чёрного хода зайти, а ему парадные ворота распахнули. Да не просто распахнули, так ещё и силой туда заталкивали.
— Сразу видно. Понимаете, что женщине надо, — сказала и руку ему на колено положила. Чёрта в жар бросило. Он, конечно, рассчитывал на соблазнение. Но не на своё же собственное. Это слишком даже для искусителя.
— А, скажите, правду говорят, что все еврейки, — замялась, — даже не знаю, как сказать... — наклонилась к уху, зашептала. У чёрта от услышанного кровь обратно от головы отхлынула.
— ... А я вот нет. Хотите поглядеть, — рукой поднималась всё выше по его бедру. Если бы чёрт мог, то покраснел бы. Процесс развивался по совсем иному пути, нежели он предполагал.
— Вы такая обворожительница. Богиня. Я вами очарован, — будто в тумане говорил чёрт, по-видимому, и в самом деле немного увлекшись или просто не зная как вывести разговор в нужное русло.

— Так вот, значица, чем вы тут без меня занимаетесь, — словно с неба раздался голос.
В дверях стоял Фёдор Лукич.
Чёрт молчал. Женщина тоже.
— Значица, вот вас, господин хороший, какие драгоценности интересуют.

Не успел застигнутый в расплох чёрт пролепетать и начала извинения, как уже получил по уху, по шее, по хребту и в поддых. Затем с помощью пинка он был выдворен из избы.

Хромающей походкой шёл чёрт, потирая подбитый глаз. Не на такой исход он рассчитывал. Казалось, идеальная ситуация была. Жена изменяет мужу. Муж ревнует. Чёрт собирает плоды. Но женщина из-за своей природной склонности к коварству нарушила все планы и переиграла его. Вместо того, чтобы тихо-мирно соблазниться, она сама решила соблазнить.

Вытолкав незадачливого коммивояжёра и неудавшегося искусителя, Фёдор Лукич вернулся с самым решительным видом к своей сконфуженной супруге и нежно чмокнул её в щёку.
— Ловко ты его. Даже не шелохнулся, пока я его бил, — заметил муж.
— Чтобы я какого-то жидка обольстить не смогла, — лукаво улыбаясь, отозвалась жена, поигрывая задарма приобретёнными драгоценностями.
— Главное, чтобы ты была довольна, ласточка, — покорно проворковал Фёдор Лукич.

3

Побитый, ограбленный Иосиф Павличек мог бы вызвать к себе жалость, когда бы мы не знали, что перед нами перевоплотившийся чёрт, и если бы в России не относились с такой неприязнью к евреям. Однако уныние — грех в том числе и для чертей. Поэтому 329-й не отчаивался. Не бывает, чтобы кто-нибудь не давал в долг, а кто-то не занимал. Там, где есть люди, должны быть и ростовщики. Был свой ростовщик и в Помятовке. К нему и пошёл чёрт, уверенный что на этот раз уж точно всё будет наверняка.

Исаак Мендл, не гнушавшийся порой скупкой у сомнительных личностей несомненно краденных вещей, ссудивший под дикие проценты, обещал собой удачу.
«Очень просто, — размышлял чёрт, — сейчас я втерусь к нему в доверие, изображу из себя дальнего родственника, попавшего в бедственное положение, попрошу денег, а он мне их, естественно, не даст. Уж всяко жадность из ростовщика я выжать смогу».
По центральной и единственной улице брела сухощавая сгорбленная фигурка. Это и был тот самый Мендл.

— Добрый день, уважаемый, — поздоровался чёрт.
— И вы здравствуйте... — внимательно оглядев говорившего, ростовщик Мендл заметил уже довольно замазанный костюм, отметил подбитый глаз и опухшую губу, поэтому, благоразумно избегая «уважаемого», использовал простое, ни к чему не обязывающее «господин».
— Как ваши дела?
— Дела то, слава Богу, идут. Что им сделается? А как ваши... — ещё раз оглядел потасканный чёртов вид, обратил внимание на явственно проступающий след сапога у собеседника чуть пониже спины. «Дела» поэтому также предусмотрительно опустил.
— Послушайте, а вы случайно не Исаак ли, не Мендл ли будете?
— Совсем не случайно. Я — Исаак. Как раз Мендл и есть.
— Вот так встреча!
— Да?
— Вы меня, верно, не узнали. Я — ваш очень далёкий родственник. Я — двоюродный племянник старшего брата вашей супруги. Иосиф Павличек.
Все евреи были по большому счёту родственники между собой, и обмануть на этой почве не составляло сложности. Однако ростовщик слишком уж поддался на обман.
— Племянник!
— Двоюродный.
— Брата!
— Жены.
— Павличек!
— Иосиф.
— Как же, как же... Вот так встреча!
Растроганный Мендл расцеловал новоявленного родственничка. Чёрт этого не ожидал. Он рассчитывал, что к нему холодно или хотя бы с подозрением отнесутся, а не полезут с объятиями.
— Что же с вами приключилось. На вас лица нет, — сочувственно спросил Мендл.

Павличек расписал бедственное своё положение, приукрасив для драматичности некоторые эпизоды. Так грубоватый и хамоватый корчмарь превратился в отравителя-душегуба, подстерегающего наивных путников. А не столь уж неправый в своём гневе Фёдор Лукич стал свирепым разбойником, имеющим на своём счету не один десяток загубленных жизней. Агриппина в его рассказе была этакой кровожадной Саломеей. А выдворение из избы посредством пинка под зад обрело вид чудесного спасения из смертельной ловушки. Исаак Мендл искренно сопереживал: чмокал губами, цокал языком, качал головой на особо трагичных местах и заключил полной возмущения фразой.
— Ай-ай-ай. Воистину, не осталось благородства среди людей.

Чёрт довольно улыбался, хоть это и не вязалось с его горестным рассказом. Полдела было сделано. Доверие завоёвано. «Не получилось зайти с одного бока, зайдём с другого», — думал он.
О чём думал Мендл неизвестно. Но только он цепко ухватил за локоть своего предполагаемого «очень далёкого родственника» и настоял, чтобы тот зашёл в гости.
«Это он сейчас меня приглашает. А я вот денег у него попрошу, тут же выгонит», — утешал себя чёрт. Для приличия он, дав ещё немного себя поуговаривать, всё-таки согласился.
— Боюсь только вас побеспокоить.
— Что вы? Какое может быть беспокойство, когда речь идёт о родне?
«Ростовщик меня как родного принимает? Вот ведь негодяй! Делиться готов, даже денег дать. Ну ничего, я своё возьму. Сколько угодно можешь корчить из себя доброхота, всё равно на жадность тебя выведу».
— Вы не голодны? Что я спрашиваю? Конечно, же голодны. Я по такому случаю гуся пожирнее зажарю и наливочку достану. Лет пять я её берёг. Но ничего, не жалко.
«Это ты сейчас так говоришь», — успокаивал себя чёрт.
— Вам, наверное, деньги нужны. Так у меня есть сбережения,— говорил ростовщик.
«Ах, так? Всё равно я тебя от щедрости отучу», — мысленно грозил чёрт.
— Как же у вас костюм, я извиняюсь, помят и, я прошу прощения, заношен. Я вам новенький обеспечу. Новёхонький. Неношеный даже.

«Вот ты как? Со своего плеча готов одежду снять. Но если тебя деньгами не пронять, я тебя другим достану».
Чёрт решил изобразить из себя находящегося в бегах подпольщика-революционера. Благо, внешность у него для этого была подходяще подозрительной.
— Как?! И вы тоже подались в эту треклятую политику?! Будь она трижды неладна! Что же она так вас всех манит? — негодовал Мендл.
— Но как же? А социальная несправедливость и национальное ущемление...
Далее чёрт изложил ряд лозунгов, уже давно подбрасываемых силами зла людям. Говорил о порочности высших слоёв власти, о жестокости средних и о тупости низших.
Ростовщик только кивал и приговаривал: «Всё это так».
— Но только прокламации и агитации всякие там тоже не выход.
— Но нельзя же бездействовать, когда кругом, — Павличек обвёл глазами увешанные заложенными безделушками стены, — такая нищета.
Чёрт рассчитывал, что раз Мендлу так не по душе всё связанное с политической деятельностью, то уж на неё то он денег должен пожалеть.
Но и тут коварный ростовщик обманул его ожидания. Он откликнулся и на просьбу помочь в столь ненавистном для себя занятии. Обещал и денег дать и «вообще». Что именно подразумевалось под этим «вообще» не уточнял, но ещё раз внушительно и твёрдо повторил его.
«Вот чёрт», — в сердцах сам себя ругнул 329-й.
— Вы пока что подождите, а я за деньгами схожу. Много, конечно, дать не смогу. Но рублей 100 найдётся.

«100 рублей», — чуть не вскрикнул чёрт. «Такие деньги даёт. И на что? Да ни на что. Хуже даже — на политику». Со злости он готов был плюнуть в отвратительно участливо уставившееся на него лицо.

— Вы тут посидите. Я скоро вернусь. Ни за что не беспокойтесь. За секрет и вообще, — после «вообще» Мендл таинственно огляделся. Он, похоже, придавал большое значение этому слову и употреблял его где ни попадя.
«Что-то не то. Ну не может дать ростовщик 100 рублей. Тем более если они у него есть. А ведь, вроде, всё должно было пройти».

4

Мендл удалился. Но недолго чёрт оставался один. Как раз когда уже им был придуман другой план искушения, дверь открылась. Только появился не ростовщик Мендл, а урядник Поливайлов. Лицо значительное, фигура основательная. Значительней всего в нём был живот. Сначала в комнату вполз его живот, потом выпрыгнул картофелеподобный нос, после которого выплыла выдающаяся далеко вперёд нижняя челюсть. И уже потом показался весь он. Урядник Поливайлов. «Лучший урядник» на всю деревню. Благо, единственный. Если бил, то за дело. Но бил крепко. Если пил, то так что вся деревня ходуном ходила. К счастью, пил не так уж часто. Сильно властью не злоупотреблял. За всё это пользовался большим уважением и даже почётом у селян. О лучшем представителе власти и мечтать нельзя было. Кому бы навстречу он ни шёл, каждый останавливался, снимал шапку и, кланяясь, произносил в зависимости от времени суток меняющуюся фразу: «Добрый день (утро или вечер)». Далее следовало обязательное «Уважаемый Гаврила Степанович». Поливайлов лишь осанисто кивал. Изредка утруждая себя словесным ответом. Такие исключения делались для духовных лиц (обеих имевшихся в деревне конфессий — то есть для батюшки и раввина), для старосты и ещё для пары людей, с которыми у него имелись тесные связи финансового свойства.

Ему было донесено или, лучше, сообщено добропорядочными людьми и законопослушными гражданами о том, что объявился в селе некий «весьма сомнительный субъект» и «очень подозрительная личность», «наверняка, политический агитатор» и «возможный террорист», и «вообще». Особенно в донесении подчёркивалось это «вообще». Слово, которое само по себе столько говорило о том, к кому оно относилось, что становилось страшно от выпавшей ответственности.

Покручивая ус и для солидности ещё больше выпячивая живот, Поливайлов оглядел 329-го и, хорошенько топнув ногой, спросил. — Предъявите ваши документы. — и в те времена эта фраза была такой же и означала то же, что и ныне.
Хоть появление урядника и подействовало угнетающе на чёрта (даже снисхождение ангела небесного на землю вызвало бы у него меньший эффект, чем вид обычного полицейского), он растерялся не настолько сильно, чтобы не суметь достать заветные бумажки. Черти поднаторели в изготовлении документов. Настоящие выглядели менее подлинно, чем их поддельные.

«Иосиф Павличек. Такого-то года рождения. Уроженец такой-то губернии такого-то уезда такого-то села. Иудейского вероисповедания — по национальности, значит, ЕВРЕЙ». Всё было в порядке. Печать. Подпись. Честь по чести. Урядник ещё некоторое время повертел в руках паспорт, не спеша, словно нехотя, вернул его владельцу. Критически, как следует, оглядел того. Удивляясь, как это у такого сомнительного типа может быть такой прекрасный с такой идеальной печатью паспорт.

— С какой целью прибыли в Помятовку? — о да, вопросы эти не меняются. Всегда то они спрашивают одно и то же.
— Родственника навестить.
— Родственника? — переспросил Поливайлов и с ещё большим сомнением оглядел чёрта. От переизбытка недоверчивости он даже прищурил один глаз.
— Да. Исаака Мендла.
— Сами то вы кто будете?
— Коммивояжёр. Торговец то есть.
— Торговец? — снова переспросил Поливайлов. Сомнение его росло, недоверчивость крепла. И никаким чертям не под силу было их уменьшить.
— Ну да.
— И что же вы продаёте?
— Бижутерию, — взглянув на напряжённое лицо и выпученные глаза, чёрт поспешил пояснить, — разные безделушки. Колечки, браслеты, серёжки. Украшения.
— Ага.
— Да, да.
— Ну так и где же ваши украшения, бюжу... — Поливайлов не договорил. Чужое незнакомое слово запуталось на языке и так и не смогло покинуть его губ.
— Ограбили.
— Ограбили? — просто уже с вселенски необъятным сомнением переспросил урядник. Можно было даже уловить и иронию в его голосе.
— Да, да. Вы представляете на меня напали в окрестностях деревни, — рассказывая о ограблении, чёрт благоразумно утаил, каким именно образом и при каких обстоятельствах были потеряны безделушки. Ревнивый муж да к тому же ещё и имеющий некоторое право на ревность представляет из себя большую и, как показали последние события, неконтролируемую опасность. Очень тактично было упомянуто, что свершилось это в окрестностях, а не в самой деревне, чтобы не задеть профессиональной гордости полицейского. — При этом меня ещё и побили, — чёрт показал ушибленные места.
— Ну что ж, это обычное дело, — равнодушно бросил Поливайлов. Неизвестно к чему относилось это его замечание, к тому ли, что ограбили или к тому, что при этом побили.
— А что же это говорят, что, мол, скрываетесь от властей, что агитатор, — последнее слово, хоть и с трудом урядник смог выговорить. По всей видимости, сказывалась некоторая практика в его применении.
— Как? Кто ж такое про меня говорит, — довольно умело удивился чёрт.
— Люди говорят, — Поливайлов не собирался раскрывать свой источник, — Люди... Вообще, — однако нечаянно слетевшим словцом всё-таки выдал его с головой.
— Какая чудовищная невообразимая клевета.
— Клевета, не клевета. А придётся вас задержать.
— А нельзя ли нам с вами как-нибудь миром разойтись. К обоюдному согласию и общей пользе?
— Чего?

Чёрт намеревался толкнуть урядника на нарушение уголовного закона и преступление против морали. Он предлагал взятку. Однако полицейский решительно отметал все подобные намёки, потому что не понимал их. Павличек не сдавался. Зная, что всегда сначала удивляются, потом возмущаются, ну а после обязательно соглашаются. Он потянулся за купюрой.

— Что это? — урядник схватил бумажку, поднёс её к глазам и стал пристально разглядывать, будто никогда ничего подобного в жизни не видел.
Ещё раз спросил. — Что это?
— Можно ли сделать так, будто вы меня не видели, даже не встречали? А я спокойненько себе уйду, будто меня здесь никогда и не было. Мне неприятностей не будет, и вы в накладе не останетесь.
— Как это? — урядник всё ещё не понимал или делал вид, что не понимает.
— Ну, вроде как, вы меня не встречали совсем. Деньги себе оставите, а меня отпустите.
— Так вот что вы мне предлагаете!
— Ничего такого в этом нет... — не успел чёрт опомниться, как мощные ручищи схватили его за грудки, хорошенько встряхнули — у него аж зубы клацнули. Потом эти ручищи обшарили его, залезли в карманы, за пазуху, обнаружили остальные деньги, вытащили их, затем для надёжности ещё раз пошарили и, наконец, швырнули на пол.
— Ну что ж. А теперь пройдёмте, — пересчитывая найденное, торжественно, чуть не радостно объявил урядник.
— Куда? — с неподдельным удивлением изумился чёрт.
— Как «куда»? В околоток. Подозрительный. Странные речи ведёт. Да ещё взятки предлагает, — урядник помахал десятирублёвкой. Остальные 600, благополучно исчезнувшие в его кармане, он, похоже, за взятку не считал.
— Но как же?
— Пройдёмте.

Полицейский участок — не лучшее место даже для чёрта. Даже нечисть предпочитает обходить стороной подобные заведения. Слишком дурная у них репутация. Рискуя раскрыть себя, что строжайше запрещено, чёрт использовал магическую силу. Он исчез или, говоря по-научному, телепортировался. Урядник стоял, разинув рот, тёр глаза, оглядывался по сторонам. Только что был человек и вдруг куда-то пропал. Такового не бывает. Но это тем не менее произошло. Поливайлов ещё постоял какое-то время, таращя глаза. Потом плюнул, перекрестился и проверил деньги. Те пока что не исчезали.

5

Получив по рогам и под хвост, потеряв деньги и украшения, чёрт подводил итоги: все его задумки ничем хорошим, в смысле плохого, не обернулись, дела пошли самым плохим, то есть неудачным для него лично, образом и чтобы всё не стало ещё хуже, следовало побыстрее убраться прочь из «проклятой», как он её уже называл, Помятовки. Неожиданно его окликнул голос.

— Добрый человек, куда путь держите?

Чёрт остолбенел. Он готов был к чему угодно, как только его ни называли. Но «добрый», да к тому же и «человек». Он сначала даже не поверил, к нему ли обращаются. Огляделся. Никаких сомнений, «добрым человеком» был именно он. А вопрос исходил от благообразного, длиннобородого старика в каком-то рубище и с посохом в руках. «Ну вот только святоши ещё не хватало. Богомолец или что похуже». Вид он имел столь одухотворённый, что чёрта мутить уже начало.
Старик повторил свой вопрос. Снова обозвав 329-го «добрым человеком».

— Куда? — у чёрта был более подходящий обстоятельствам ответ, — Подальше отсюда. Что за деревня? Что за люди? — здесь даже врать не пришлось. Действительно был недоволен, — Не успел здесь появиться, как уже дважды ограбили, трижды избили (от урядника ему также досталось).
— Люди, — смиренно отозвался странник.
— Обманывают, грабят, дерутся...
— Люди, — опять выдохнул старец.
— А вы куда... добрый человек? — чёрт в свою очередь «доброчеловекнул».
— Да вот места богомольные посетить иду.

«Что ж, — рассуждал 329-й, — если соблазню этого святошу, все неудачи окуплю. Вот только как это сделать?» Искоса, оценивающе глянул на странника. «Глаза добрые. Взгляд возвышенный. Всё на небо пялится. Улыбочка довольная. Полуидиотская. Рубаха старая-престарая, ношенная-переношенная, того и гляди по швам разойдётся. Тьфу ты. Морда прямо как с иконы. Как же подступиться? С чего начать?»
Что бы ни говорил чёрт, с какой бы стороны ни подлезал к непоколебимой вере и незапятнанной совести странника, на всё тот отвечал со спокойной и удручающей уверенностью: «На всё воля Божья, как Бог захочет, так и будет».
«Бог, Бог — сто тычков тебе в бок», — чуть не огрызнулся расстроенный такой непробиваемой святостью чёрт.

— А что если, скажем, заболеете тяжело или разобьёт вас паралич, так что ходить не сможете и сляжете, и до богомолья не доберётесь. Что тогда?
— Всё равно Бога благодарить надо. Что живой остался. За всё, что тебе ниспослано, хорошее ли, дурное ли, за всё благодари Господа. Значит, так надо.
«Надо, надо — дать бы тебе... — на ум в рифму пришло только неподходящее «шоколада».
— А вот если... — вывел другую ужасную муку, которая могла бы поразить тело собеседника, но не в силах была пошатнуть его веры.

Снова и снова он оставался истинным христианином.
«Что же он везде Бога выводит? Сучий хвост. Ничем его не проймёшь. На баб голых, небось, плюётся, от пития, наверняка, отворачивается». 329-й нахмурился. Но не растерялся. Самозабвенно, смаковал новую порцию несчастий, льющуюся как из рога изобилия в этот раз на деток невинных. Однако опять проклятый святоша не желал подвергать сомнению непогрешимую Божью справедливость.

Так они и шли рядом. Странник-богомолец и чёрт-искуситель. Оба задумчивые, оба в себе. Один новые козни обдумывал. Другой, по всей видимости, молился. И тут на чёрта как просветление нашло. Всё как будто светом каким-то небывалым озарило. Ноги его стали подкашиваться. Тело, обмякнув, теряло сознание. Он получил сильный удар по затылку. Очень сильный. Будь он человеком, это вполне могло бы его убить. Проклятый старец был вовсе не так невинен, как казался. Скорее всего не был странником-богомольцем. Может быть, даже не был стар.

Очнулся чёрт с сильной головной болью и без ботинок. Карманы были вывернуты, жилет куда-то подевался. Это, пожалуй, самое сокрушительное поражение стало последней каплей. Плюнув по нескольку раз на всю Помятовку, на всех её обитателей в целом и на каждого в отдельности, 329-й поспешил вернуться от всего этого подальше в свой родной ад. Он пришёл к неутешительным выводам. Настраивать и подбивать людей на дурное, не имело никакого смысла — они и сами с этим справлялись. Настолько хорошо и самозабвенно грешили, что даже нечистую силу могли в этом поучить.

И главный вывод, к которому привели чёрта его горестные размышления — самой большой ошибкой было воплощаться в образе еврея в России!

© Марк Андронников, 2024
Дата публикации: 01.09.2024 04:57:16
Просмотров: 826

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.