Анна

Сергей Вершинин

Форма: Рассказ
Жанр: Историческая проза
Объём: 13201 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Отрывок из романа Полуденной Азии Врата.

Мы вожделеем — и растет предмет,
Мы остываем — сводится на нет…».
Его блестящее от гусиного жира лицо сделала гримасу, изображая опытного ловеласа. В гармонии с покрытыми толстым слоем жира ушами, прыщавым подбородком и пальцами в миндальной крошке, это выглядело довольно забавно.
Анна не удержалась и прыснула смехом. Стараясь себя сдержать, она проговорила:
— Саша… Милый, какой предмет?!

****

На следующий день мороз поднялся так, что воздух стал похож на жидкое стекло. В крепости воцарилась тишина, лишь менялись караульные, скрипя по плацу быстрым передвижением, они проходили от казарм к закрытым воротам и обратно. Наблюдая за солдатами в окно, Анна еще жила вчерашним днем. По минутам, перебирая в голове обед с приглашенным на него поручиком, она вспоминала, как он шутил, как смеялся. Вспоминала его глаза, губы, ямочку на подбородке. Шустова не знала, почему поручик не покидал ее мыслей, но ей было приятно его общество, и она не изгоняла из них Андрея.
Кутаясь в шаль и веселясь, оттого что Самойлов, неожиданно обнаружив перемену в ее внешнем облике, был весьма обескуражен, она улыбнулась. Ей показалось, к ее дому спешит Андрей. И чтобы лучше разглядеть гостя, Анна дыхнула на матовое от холода стекло. Оно оттаяло, но, к ее большому сожалению, это был вовсе не поручик. Скользя по плацу, бежал подпрапорщик Андреев.
Два года назад, женщина во вдовьих одеяниях привезла в крепость двух совсем юных драгун Олонецкого полка братьев Андреевых. Старшему из них было пятнадцать, а младшему едва минуло тринадцать. Это были дети почившего в 1755 году Илимского воеводы, премьер-майора Григория Яковлевича Андреева. Их мать Прасковья Андреевна в девичестве Угримова, прибыв на проживание в Тобольск, зачислила сыновей потомственного сибирского дворянина Андреева в Олонецкий полк и сама доставила к указанному месту службы.
Находясь несколько дней в крепости Святого Петра, она жила в маленьком домике Анны. В первый же вечер обильных вдовьих слез, Прасковья поведала Шустовой, что в Тобольске у нее осталось еще шестеро детишек. Две девочки и остальные мальчики. Перед отъездом попросила Шустову присмотреть за ребятишками, и обязательно писать, обо всех их успехах или проказах.
Несмотря на тяжкую жизнь вдовы с восемью сиротами, веселая и немного торопливая Прасковья была лишь на десять лет старше Анны и когда, в марте этого года она узнала об ее кончине от горячки, Шестовой стало дурно. За неделю до этой черной вести, она радостно написала Прасковье, что Ванечка получил капрала, и теперь самый юный в крепости офицер.
Собрав Андреевых в дорогу до Тобольска, она уложила в возок разных вкусностей и расцеловала обоих, жарко, по-матерински. Для нее они стали родными, словно рожденными детьми, но старший Андреев — Александр, расценил ее ласку, порыв материнской любви совсем по-иному. Из Тобольска Андреевы вернулись лишь месяц назад. За полгода Ваня заметно вырос, стал юношей. Изменился и Александр. У него появились желания, которых раньше в нем не было, или Анна не замечала…
— К вам Александр Григорьевич, барыня! — прозвучал из сеней голос Акулины. — Просить?
— Проси... — ответила она и тихо добавила: — Не держать же его на крыльце.
В комнату вошел пунцовый от мороза Александр Андреев, — долговязый юноша семнадцати лет. Потирая ладони и дуя на руки, он проговорил:
— Доброго дня вам, Анна Матвеевна. Холод-то, какой сегодня! Пока к вам бежал, на плацу двух воробьев замерших видел.
— Господи, уши то белы! — вместо ответа воскликнула Шустова. — Акулина!.. Неси скорее гусиного жиру, отогревать молодца будем.
Фирсова спехом занесла из сеней горшочек с жиром. Анна усадила Андреева на стул и стала растирать его побелевшие уши.
— Нос, барыня, помажьте. Тоже морозом куснуло, — посоветовала ей Акулина.
— Помажем и носик! — ответила она, снимая с юноши треуголку. — Уши еще ничего, а коль нос отпадет, девчата точно Сашу нашего любить не станут.
— Девки любят не за нос, — ответил он, позволяя себя обхаживать ласковым рукам Анны
— Как же не за нос? И за нос-курнос любят, и за маслены, черны глазки любят, и за ушки, с мочками-ягодками! За усы гусарские, правда, тоже девки страдают. Только у тебя, их пока нет. Ну, это не беда! При молодости-то твоей, они и не надобны. Правда, Акулина?
— Правда, барыня, — ответила та, подставляя горшок с жиром под ее руку.
Беря его пальцами и увлеченно натирая лицо Андреева, сама не замечая того, Шустова прислонялась к нему своей мягкой грудью. Соприкосновения с теплой, пахнувшей миндалем Анной вызвали у юноши прилив крови, и уши из белых стали красными.
Приняв его покраснение на счет своих усердных стараний, она обтерла руки об поданное ей Акулиной полотенце и спросила:
— Саша, хочешь марципанов?
— Разве есть?
— Немного осталось. Вчера у меня обедали инженер-поручик Тренин и поручик… Не помню! — почему-то вдруг схитрила Анна. — Тот, что недавно в крепость прибыл.
— Самойлов Андрей Игнатьевич.
— Он самый… Так, к случаю, Акулина и напекла. Мастерица она на всякое дело, прямо не нарадуюсь. Конфет наварила, пирожных напекла. Конфеты-то вчера съели, а марципаны остались. Акулина, неси-ка!
Фирсова вынесла из-за печи небольшой поднос с миндальным пирожным и поставила на стол:
— Угощайтесь, барин.
Андреев взял одно и сунул в рот.
— Вкусно.
— На апельсиновой воде, да на лимонном соке замешаны, — ответила Акулина с поклоном. — У Анны Матвеевны сие богатство в подклети отыскалось. А нам что… Коль есть из чего изготовить, почему не порадовать. Кушайте на здоровье, барин.
— Рассказал бы хоть как там в Тобольске? Тетка-то с Москвы приехала? — спросила Анна.
— Мать похоронили. — Александр сунул в рот еще одно пирожное, — А тетку Акулину Яковлевну, ажно три месяца в родительском доме, что на Подгорье ждали. Иван, тот все время с малыми братьями да сестрами дни свои проводил, а я нет.
— А ты чего ж?
— Не престало мне сопли малым утирать.
— Ишь ты!.. Ваньке, стало быть, престало с братьями да сестрами младшими нянькается, а тебе сие уже не по чину случилось! Чего ж ты в Тобольске делал?
— Жизнь познавал.
— Ну и как, — познал?..
Александр проживал очередное пирожное и, для Анны в неожиданность, разразился стихами:

«Любви еще не зная,
Я в ней искал неведомого рая,
Я так стремился к ней,
Как в смертный час безбожник окаянный
Стремится к благодати безымянной
Из бездны темноты своей:
Незнанье
Лишь пуще разжигает в нас желанье,
Мы вожделеем — и растет предмет,
Мы остываем — сводится на нет…».

Его блестящее от гусиного жира лицо сделала гримасу, изображая опытного ловеласа. В гармонии с покрытыми толстым слоем жира ушами, прыщавым подбородком и пальцами в миндальной крошке, это выглядело довольно забавно.
Анна не удержалась и прыснула смехом. Стараясь себя сдержать, она проговорила:
— Саша… Милый, какой предмет?!
— Анна Матвеевна, я познал прелести любовных утех. И в этот морозный и тихий день, готов поделиться своим познанием с вами.
Упав перед ней на колени, Александр снова заговорил в рифму:

«Скажи мне, Анна, почему, как лев и львица,
Не можем мы играючи любиться?..».

— Т…а…ак!!!.. — медленно, в растяжку произнесла Шустова. — Акулина!.. Ну-ка, девонька, выйди пока в сени, да накинь что-нибудь, чтобы не застудиться. Мне с этим львом, надобно бы наедине пообщаться.
Фирсова схватила тулуп и выскочила из горницы.
— И какие ты мне еще, Саша, стихи заготовил? Для соблазна души и тела. Читай, не стесняйся.
Окрыленный тем, что они остались одни, Андреев совсем не заметил тона, каким Шустова его спросила и, не вставая с колен, изрек:

«Я не из тех, которым любы
Одни лишь глазки, щечки, губы,
И не из тех я, чья мечта —
Одной души лишь красота;
Нас жжет огонь любви: ему бы —
Лишь топлива! Ведь страсть проста.
Зачем себя со мной равнять?
Пусть мне взаимности не знать —
Я страсти суть хочу понять!..».

Он хотел обхватить Анну за ноги выше колен, но она отошла и спросила:
— Все?.. Или еще есть пожелания?
Проделав на коленях путь вокруг стола с оставшимися на нем еще недоеденными тремя марципанами, Андреев догнал подол ее венгерского платья и, приподняв кружева верхнего ряда, припал к ним губами.

«Порой в речах про Высшее Начало,
В твоих устах лишь «нет» звучало;
Вот так и я скажу в ответ
На все, что любо прочим: «Нет».
Себя мы знаем слишком мало, —
О, кто бы нам открыл секрет!..».

Закончив стих, он с надеждой поднял к ней глаза.
— Так вот ты чем в Тобольске занимался? — ответила Анна, вырывая платье из его объятий. — Отпишу-ка я к Акулине Яковлевне, чтобы она твой «предмет» несколько поубавила. Гляжу, не по годам он у тебя вырос!
Александр стал и резко проговорил:
— Нет ее в Тобольске! Уехала обратно в Москву. Туда и пишите, коли есть охота.
— Как уехала? А дети с кем же остались?
— В опекунство отдала! Тобольскому купцу Корнильеву Алексею Яковлевичу, за которым сестра наша двоюродная Марья Ивановна.
Анна сменила гнев на милость. Глаза ее повлажнели. Шустова не понаслышке знала, что такое сиротство с малых лет, и ей стала жалко Александра. Рука потянулась его приласкать, но, помня произошедшее, она удержалась.
— В Москву писать не стану. А опекуну, и тем более ни к чему. Но и ты, Саша, таких стихов, про «предмет» и прочие, больше мне не читай. Ладно?
— Почему? Ведь я же вас люблю. Пан Выспянский говорил: если между женщиной и мужчиной страсть ее нельзя сдерживать. Затаенность чувств приводит к греху, происходящему во сне. К греху, который церковь считает более великим, чем прелюбодеяние.
— А ты меньше читай на ночь подобных стихов. Кто тебе их дал, Саша?
— Он и дал.
— Кто?..
— Пан Выспянский. Сигизмунд Янович лекарь Ревельского полка и знает все внутренние процессы, что двигают молодым человеком.
— Это не тот ли, о коем мать твоя покойница мне в прошлом годе писала: «Картежник и развратник…». Хороши процессы!.. Знаешь, Саша: подари мне эту книгу.
Андреев насупился и немного подумав, вынул из камзола небольшой томик и отдал Шустовой.
Это были сонеты богослова Джона Донна изданные 1650 году в Лондоне и на английском языке.
Открыв страницу наугад, Анна пробежала глазами несколько строк:

«Скорей, сударыня! Я весь дрожу,
Как роженица, в муках я лежу;
Нет хуже испытанья для солдата —
Стоять без боя против супостата.
Прочь поясок! Небесный обруч он,
В который мир прекрасный заключен.
Сними нагрудник, звездами расшитый,
Что был от наглых глаз тебе защитой;
Шнуровку распусти!..».

Отняв взор от книги, Шустова побоялась, что Андреев заметит образовавшийся на ее щеках румянец, и немного стушевалась.
Стараясь отвернуться, она проговорила:
— Чего же ты не кушаешь, Саша? Доедай пирожное. Правда, вкусное?
Александр мотнул головой в знак согласия и взял еще один марципан.
— А стихи я себе возьму. У Евграф Евграфовича книги все больше на французском, да на немецком языках. В английском слоге, по ней буду упражняться. Ты не против того?
— Я же вам ее подарил.
— Вот спасибо, Саша. Ты настоящий гусар, хоть и усов у тебя пока нет.
Анна осторожно приблизилась к Андрееву и, обтерев ему щеку от гусиного жира, вынутым из рукава батистовым ажурным платком, поцеловала.
— Все, Саша, ступай… Теперь мне надо остаться одной. Дела женские хоть и незначительны, но не терпят отлагательств. Да и Акулина, поди, замерзла уже! В такой-то холод, в сенях толкаться.
— Но… Анна … Матвеевна!
— Вечером… Вечером, милый Саша! Встретимся, как обычно, у господина коменданта в светлице.
Проводив Андреева и прикрыв за ним двери горницы, Шустова присела возле косяка и выдохнула:
— Господи, хоть бы кто еще, младого женского полу да дворянского роду, в крепости объявился!..
В комнату зашла Акулина и бросилась к ней.
— Плохо вам, барыня?!
— Ушел кавалер?
— Ушел.
— Не замерзла в сенях-то?
— Что вы, барыня, мы в колодках хаживали. И не к такой стуже привыкши. Чего он делал-то?
— Стихи читал.
— От стихов, что ли? Лица-то на вас нет?!
— Стихи-то, знаешь какие!..
— Не ведаю. Какие бы они небыли!.. Нечего мягким местом на половицах-то сиживать. А ну вставайте, барыня. По полу дует шибко. Застудитесь.
Акулина подняла Анну и посадила в кресло.
— Посидите тут, покудова я самовар раздую.
— Хочешь послушать.
— За радость почту, барыня.
— Они на аглицком.
— Тако ж, не пойму я…
— А я переведу.
Анна открыла томик сонетов, прочитала и, немного подумав, произнесла:

«На ложе, как на алтаре любви,
Лежишь ты нежной жертвой; о, сорви
Одежды эти, яркие тенеты —
Был ими день украшен, а не ты:
В одежде наготы,
Как истина, прекраснее всего ты!
Не бойся, эта брачная постель
Лишь для невинности могилой стала;
Для новой жизни — это колыбель,
В ней обретешь ты все, чего искала:
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись...».

— Господи, срамота-то какая! — Акулина перекрестилась. — И этот безусый юнец посмел вам такое словоблудие аглицкое читать?
— Посмел. Как с Тобольска приехал, сильно изменился Александр. Раньше добрый был ласковый, словно котенок. А сейчас — лев!
Акулина прыснула смехом.
— Не похож он, барыня. Вот поручик, что нас сюда привез, точно кот. Котище!.. Усы торчком, шерстка прямо лоснится. Кабы, он вам те стишки почитал, поди, половицы попой бы не подмяли?
— Акулина!..
— Простите, барыня. С глупого языка никчемное словечко сорвалось.
— Когда одни, не зови меня барыней.
— А как же величать вас.
— Анной Матвеевной.
— Слушаюсь, ба… Анна Матвеевна.
Шустова прикрылась томиком стихов и из-под него тихонько спросила.
— Красивый поручик?
— Ой, красавец! Одним словом, — котище! И на вас, белу, вчерась поглядывал, яко на сметану.
— Ладно, лиса!.. Иди, ставь самовар.
— Это мы скоренько, ба...Анна Матвеевна.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 07.11.2009 00:44:04
Просмотров: 2685

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.