Внучкины сказки

Рене Коэн

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 8699 знаков с пробелами
Раздел: "Про одну знакомую девочку"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

В детстве я точно знала, что такое - навсегда. Навсегда - это мама, папа, брат и дедушка с бабушкой. Это у кого-то разводились родители, чего мне никак было не понять: мама с папой ведь не могут жить отдельно друг от друга! Мои – точно не могут.
У кого-то умирали старенькая бабушка или дедушка - это было очень страшно, я сама видела: на улицу вынесли табуретки, на них поставили гроб, а в нём лежала старушка в голубой косынке, с маленьким бледно-жёлтым лицом и синими губами. На лицо ей падал снег и не таял. Играли похоронный марш, от которого болело в животе - так там всё сжималось, а слева за рёбрами и в ямочке под шеей стучало противно, до тошноты. К мёртвой старушке подходили женщины в чёрных платках, целовали её в лоб и отходили, некоторые плакали в сторонке и вздыхали. Я тогда только представила, что мне нужно поцеловать эту бабушку, - и у меня сразу всё замёрзло! Нет-нет, с моей бабушкой такого не случится!
И потом, моя бабушка совсем другая - она полненькая, лицо у неё большое, розовое и мягкое. И волосы красивые - седые, посередине головы - волной. В эту волну бабушка спереди втыкает полукруглый гребень. Бабушка ходит как уточка - что-то у неё с ногами - и всё приговаривает: ох, вей из мир...
- Что такое "вей из мир"? - я спрашивала об этом бабушку уже много раз! Но она мне не отвечает, только каждый раз говорит что-то вроде:
- Ты уже руки вымыла после улицы?
Или:
- Пойди к дедушке, он тебе яблочко порежет.
К бабушке с дедушкой меня приводили, когда я болела и не могла идти в детский сад. Бабушка поила меня горячим компотом из сухофруктов, угощала куском вкуснейшего жёлтого бисквита или рассыпчатым пирогом с вареньем, а за то, что я всё это съедала, мне разрешалось смотреть телевизор.
Телевизор назывался КВН. Экран у него был маленький, но перед экраном выдвигалась огромная увеличительная линза – стеклянная, выпуклая, в неё наливали глицерин – и экран сразу становился большим, а если хотелось - просто огромным! Но тогда изображение расплывалось, и дедушка двигал линзу взад-вперёд, пока лица в телевизоре не становились чёткими.
Бабушка телевизор не смотрела, она всё время чем-то была занята: готовила, стирала, гладила, штопала, убирала... Убирала она так чисто, что, как говорила моя мама, у неё можно было пить из унитаза.
Самой большой похвалой женщине у бабушки было слово «аккуратистка». Сама она была редкой чистюлей. Постельное бельё у неё сияло чистотой (по-бабушкиному): так она его синила, крахмалила и наглаживала, что на него даже неловко было ложиться - помнётся, замарается, жалко же! Всякий уголок в квартире бабушка тёрла, низко наклонившись и поохивая. И говорила:
- Чистые полы посреди комнаты – это ещё ни о чём не говорит. У хорошей хозяйки не должно быть грязи в углах.

Прежде чем выйти из дома, куда бы она ни шла, бабушка надевала свежее нижнее бельё. Меня она учила:
- Ты не знаешь, что с тобой может случиться на улице. Не дай бог, собьёт машина! Привезут тебя в больницу, разденут, а на тебе – грязные трусики!
И я послушно переодевалась, потому что ничего нет неприятнее, чем увидеть на мне, сбитой машиной, грязные трусы!

Когда я стала старше, мне не раз приходилось ходить с бабушкой к врачу. Вернее, ездить троллейбусом. Как же я не любила эти поездки! Стеснялась бабушки, говорившей с сильным идишистским акцентом, а порой и вставлявшей в свою речь идиш.
- Ой, готеню-готеню! – причитает бабушка. – Азохн вей! Не знаю, или я смогу влезть на эту ступеньку.
И моя невысокая бабушка, подобрав юбку и ухватившись за поручень, силится поднять больную ногу и втащить себя в троллейбусное нутро. Я помогаю ей, как могу, и краснею – не от натуги, а от того, что все сидящие в автобусе глазеют на нас и криво ухмыляются.

У врача бабушка первым делом интересуется:
- Вы понимаете на идиш? – каждый раз ожидая, что врач ответит ей «Ё!»
Но только однажды немолодой доктор, улыбнувшись, сказал:
- Таки да!
- Какой приличный человек! – восхищалась позже бабушка. – Уважительный, внимательный такой, одно удовольствие!
Этому врачу даже не нужно было её лечить, от одного разговора с ним бабушка уже выздоравливала.

С дедушкой мне нравилось слушать пластинки – у него было несколько чёрных дерматиновых альбомов - тяжеленных, со специальными конвертами для пластинок. Эти пластинки ни в коем случае нельзя было ронять – они от удара раскалывались на острые куски. Дедушка опускал пластинку на резиновый диск проигрывателя - через дырку в пластинке вылезал блестящий металлический стержень – щёлкал каким-то рычажком, и пластинка начинала крутиться. Тогда дедушка брал круглую пластмассовую чистилку с тёмно-красной бархаткой снизу и ставил её на край пластинки. Придавливал совсем тихонько, чтобы пыль из бороздок ворсистой бархаткой вычистить, и вёл рукой к центру, к той самой дырке посередине. Пластинка становилась блестящей, и дедушка нанизывал чистилку на стержень. Иголки – металлические, толстые и короткие - лежали в специальном углублении. Если приближать к ним сверху магнит, похожий на подкову, синий с одной стороны, красный с другой, иголки вздыбливаются, становятся на острые цыпочки и наклоняются вслед за магнитом вправо-влево. А стоит поднести магнит совсем близко, иголки выпрыгивают из углубления, прилипают к магниту, и получается сердитый металлический ёжик.
Но дедушка не разрешал баловаться с иголками. Сам он вставлял иголку в головку проигрывателя и осторожно опускал её на край пластинки... Пластинка недолго шипела, и вдруг начиналась музыка! Вначале кто-то играл на рояле, а затем появлялся голос. Дедушка говорил – это АлександрОвич! Кто такой Александрович, мне было неведомо, но голос его очень нравился. И песни, даже если музыка казалась весёлой, почему-то были грустными. Слов я не понимала, но подпевала так, как слышала:
- Гевалт! Ву немт мен, ву немт мен, ву немт мен!
А локшнбрет аф кацен ди варничкес?
Дедушка гладил меня по голове, плакал и кричал бабушке:
- Люба, ты слышишь? Она поёт!
А любимой моей пластинкой была та, на которой Рина Зелёная детским голосом исполняла песенку про пёрышки у птички: «Пёрышки у птички, у Юли две косички...» И, как назло, именно эта пластинка разбилась! Правда, я успела прослушать её несчётное количество раз, и металлические иглы процарапали уже слишком глубокие бороздки - пластинка хрипела и сипела, но всё же, всё же! Песенка оказалась утеряна навсегда...

Дедушку звали Мишей. Но бабушка почему-то называла его Мейлах. Мне было странно: почему – Мейлах? Что за имя такое?
- Это по-еврейски, - объяснил дедушка.
По-еврейски? Почему бабушка называет его по-еврейски? Они что, евреи?
- Мы все евреи, - подтвердил дедушка. – И мама твоя, и папа, и Лёва, и ты!
Я – еврей? Но я не хочу быть евреем! Я даже расплакалась:
- Никто не еврей! Ни моя подружка Таня, ни Лена, ни Ира, я тоже не буду евреем!
Дедушка был очень добрым. Я никогда не слышала, чтобы он кричал. Но ему, наверное, стало очень обидно, он взял меня за плечи и тряхнул:
- Ты – еврейка и не должна этого стесняться!
Сам дедушка был единственным в нашей семье, кто читал на идиш и ходил молиться в синагогу.
Умер дедушка, когда мне было двенадцать.

После дедушкиной смерти бабушка решила написать завещание – завещать квартиру двум своим сыновьям. И тут оказалось, что у сыновей разные отчества! Мой папа – Михайлович, а его брат – Михелевич. Бабушке придётся доказывать в суде, что они оба – её дети.
Из далёкого Северодвинска в Крым приехал папин брат, дядя Володя. В день суда бабушка красиво оделась, надушилась, взяла чёрную кожаную сумочку с документами и вместе с сыновьями поехала на такси в суд. Это было, наверное, одно из самых больших событий в её жизни!
В зале суда, указав на моего папу, судья обратился к бабушке:
- Это ваш сын?
- Ну конечно! Это же Муля!
- В паспорте написано – Самуил, - засомневался судья.
- Так Муля же и есть Самуил! – бабушка недоумевала. – Разве вы не знаете?
- Хорошо. А как зовут этого гражданина? – и судья указал на моего дядю.
- Это Володя, - бабушка им очень гордилась, - он из самого Северодвинска приехал!
- Володя – ваш сын? – поинтересовался судья.
- Почему нет? – удивилась бабушка.
- Так сын или не сын? – судья ещё не понял, с кем имеет дело.
- Послушайте, уважаемый, - бабушка поднялась со своего стула, - я пожилой больной человек, с трудом стою на ногах, обливаюсь потом-градом, мои дети привезли меня сюда на такси, и всё это для того, чтобы вы теперь спрашивали – мой ли это сын?!

Через много-много лет мне довелось проходить мимо дома, где когда-то жили бабушка с дедушкой. Над дверью их подъезда всё ещё висит старый квартироуказатель. И рядом с номером 42 написано: Козаков М.А.
Бабушка Люба, дедушка Миша, светлая вам память...

13/02/2014 Хайфа

© Рене Коэн, 2014
Дата публикации: 20.03.2014 03:23:22
Просмотров: 2437

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Константин Эдуардович Возников [2014-03-22 01:00:26]

Кусочек детства. Очень живой и очень правдивый.

Ответить

Рене Коэн [2014-03-22 02:24:02]

Да, кусочек детства... Что-то меня в последнее время на воспоминания "пробило".
Правдиво - это точно! Когда-нибудь, возможно, мои дети прочтут это и узнают обо мне и о своей семье немного больше. Потому и пишу обо всём, не приукрашивая и не выдумывая.