Вера

Глеб Диков

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 14460 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Он никогда не приезжал надолго. Максимум две недели, дольше не помню. На это время мне нужно было уйти. Такой был уговор. И тогда я оставался один. Эти дни были самыми продуктивными, и я писал ее портреты по памяти, тщательно отрабатывая мельчайшие фрагменты. Я не покидал стен своей квартиры, только по острой необходимости, и, пребывая в этом добровольном заточении, я все время рисовал ее. Я верил, что она останется со мной, когда портрет будет завершен, и нервничал от того, что не имел достаточно мастерства, чтобы передать ее красоту. Отдельные фрагменты получались почти идеально. Вряд ли кто-либо ошибся бы, разглядывая ее левый глаз, нарисованный простым грифельным карандашом, или не узнал бы крыла ее ноздри, на котором я сумел передать даже прелестный пушок, заметный только тогда, когда ее контур очерчивается солнцем. Эти фрагменты были прикреплены к стене именно так, чтобы составлять портрет, но получались лишь: глаз, нос, бровь, губы. Они не имели друг к другу никакого отношения, никакой взаимосвязи, и из моей бумажной мозаики получалась уродливая маска. Я очень злился, срывал листки, и начинал снова: глаз, бровь, щека, прядь волос. В отдельности очень похожие на оригинал, если не пытаться составить их, фрагменты.

- Ты, безусловно, талантлив! – говорили мне друзья, – Когда, наконец, у тебя будет выставка?

Они знали о ней, но делали вид, что не узнают этого блеска в глазах, если же ко мне попадал человек, не знающий о наших отношениях, и спрашивал, тыча пальцем в воздух, «Слушай, а не Верка ли?..», на него шикали, уводя в сторону, где, по-видимому, объясняли правила приличия, признанные в этом доме. Иногда она приходила с общими друзьями, которым можно было доверять, и подолгу разглядывала фрагменты своего лица.

- Я всегда говорила, что ты необыкновенный художник! – говорила она – У тебя блестящее будущее. Но скажи, почему ты решил показать именно эту графику? Неужели тебе больше нечего выставить?
- Это не выставка! – отвечал я – Просто друзья пришли в гости, а я работаю там, где живу. Стечение обстоятельств, и только.

Я говорил это, и замечал неточности в деталях. Не так легла морщинка при улыбке, а когда она смеется, носик слегка морщится у переносицы, между по-другому сверкающими глазами.

Так мы жили почти два года. И я никогда не спрашивал, кто он такой, а она не спрашивала, есть ли у меня кто-нибудь еще. Мы не затрагивали неприятных тем, не возникало даже желания на подобные разговоры. Разве только тогда, когда он появлялся, и мне приходилось исчезнуть. Но тогда я мог задать вопрос только себе, а ответов у меня не было. Я просто смотрел в ее глаз на стене, смотрел так долго, что находил новые изъяны в мелких деталях. Неправильно склеенные ресницы, или отражение окна в зрачках слишком ровное, всегда находилось, что нужно переделать. Приблизить к идеалу. Но портрет все равно не получался. И тогда я звонил ей, но, не дожидаясь ответа, бросал трубку. Это всего несколько дней. Не так уж и сложно, если не думать о том, что рядом с ней есть он.

Он – это загадочная, демоническая личность, окруженная тайной. О нем запрещено говорить, упаси господь задавать ей вопросы. Это очень ее расстраивает, и она плачет, после чего на моей стене появляются новые фрагменты. Новые фрагменты вызывают новые восторги моих гостей, и новые неточности. Мне всегда есть чем занять свои руки.

- Не знаю, чем я заслужила, - кокетливо говорит она – но мне было бы очень приятно, если бы ты действительно выставил свои работы.

Выставить мои фрагменты? Фрагменты портрета, который вряд ли кто-нибудь рисовал. И дело не в моей гениальности. Вовсе нет.

- Удивительная серия, - говорит мой друг, тоже художник – один и тот же глаз, но столько эмоций. Я бы выставил только глаза и губы, они особенно яркие.

Он никогда не врал мне, и я ему верю.

На выставке я впервые увидел его, эту демоническую личность, так охраняемую ей. Она привела его, ведя за руку, как мальчугана, он и казался довольно приятным парнем, с чем-то детским в лице, открытом, без скрытой хитрости, немного хмурым от смущения. Было заметно, что он не часто появляется среди такого количества незнакомых людей, и чувствует себя немного не в своей тарелке. У него не слишком крепкое рукопожатие, но не вялое, и при всей внешней неуверенности, он необычайно спокоен. Когда он жмет мне руку, я вижу подозрение в его глазах, но он не высказывает своего недоверия открыто. Мы оба не дети джунглей, не львы и не павианы ведущие раздел территории. Не охотники и не жертвы. И мне кажется, мы оба знаем, что он непременно уедет, и тогда я появлюсь в ее квартире. Я буду умолять ее переехать ко мне, а она откажет. Так она делала всегда.

- Вы у нас частый гость? – спрашивает он.
- Скорее наоборот, - отвечает она за меня– Это я часто захожу к нему в мастерскую.
- Я заметил, - говорит он, хмуро кивая на фрагменты.

Они развешаны по всей зале. Глаза и губы. Всегда разные. Глаза то искрятся, то наполняются слезой, здесь грустят, а тут смеются. Отражаясь от этой стены, смех скачет на противоположную, дергая вверх крошечную родинку над губой, и у уголков рта ложатся озорные морщинки. Его глаза бегают по стенам, и выражение лица у него удивленное, как будто он заново открывает ее, такую разную. Как будто он не замечал в ней этой способности, быть настолько разной. И я не могу сказать, что добивался этого, делая что-то специально. Я не звонил, не требовал, не умолял. Я держался буквы договора. Каждому из нас определенно время. Может все дело в том, что как раз он не знал о договоре?

Ненавижу сюрпризы, так же как и она. Ее любимые изречения: «Вас не учили стучаться?», и «Великое изобретение телефон, видимо неоцененно Вами». Ее любимая история об умнице муже, за час сообщающем о «внезапном» возвращении. Она ее всегда веселила. И я не могу определить, был ли я рад случившемуся? Она спросила расстроено, не скрывая досады:

-Ты что, не мог что-нибудь придумать?

Не в этом случае. Не тогда, когда я выхожу из душа, и кроме обвязанного на бедрах полотенца на мне только собственная кожа. Знать бы, где упасть… Мы молча смотрели друг на друга, он и я, два пункта договора, нечаянно нарушенного им. Что поделаешь? Форс-мажор.

И вот, она стоит в коридоре моей квартиры, на полу ее чемодан, а в глазах упрек.

- Теперь ты доволен? – спрашивает она, и, не разуваясь, входит в комнату.

Она звонит ему каждый день, называя свое пребывание в моем доме недоразумением. Я не слышу его ответов, но иногда он говорит не то, что она хотела услышать, и тогда ее настроение портится. Она злится, и не находит себе места. Она не скрывает раздражения, нарочно холодно отстраняя от меня свое лицо, с брезгливой гримасой. Таких фрагментов у меня еще не было.

А иногда, он говорит ей что-то, что заставляет ее кружиться в радостном танце, и она даже позволяет себе подарить мне поцелуй. Тогда, с мечтательной улыбкой она улетает в свой, закрытый от других мир, и ее глаза слепнут, не замечая меня. А по вечерам она смотрит телевизор с отрешенным видом, и глаза ее не выражают ничего. Меня это немного пугает. Я не привык видеть ее такой, и я бросаю с мобильного вызов на мой домашний телефон, тайком, не вытаскивая из кармана, и сбрасываю набор после второго зуммера. Тогда я вижу, как в ее лице просыпаются чувства, и, усевшись на полу, по-турецки подобрав под себя ноги, она торопливо набирает его номер, и спрашивает с волнительным выдохом:

- Ты звонил? – и он отвечает ей, говоря не то, что она хотела услышать, но злость лучше, чем безразличие.

- Ты давно ничего не пишешь, - говорит мой друг, качая головой – У вас с Веркой нелады?

Я смотрю вокруг. Мои стены опустели, и я больше не завешиваю их фрагментами, прикалывая к стене канцелярскими кнопками. Но он не прав, просто я не вешаю новых. Как-то я повесил наброски: Ее глаз, за просмотром телепередачи, тусклый, ничего не выражающий взгляд. Ее губы, после очередного звонка, поджатые, тонкие и сухие. Ее ноздри, раздутые от злости. Я ничего не хотел этим сказать, но, тем не менее, вызвал ее негодование. Она сорвала их со стены, разрывая на неровные куски, и эта буря не пощадила тех, старых рисунков, которыми я дорожил. Их скомканные обрывки были брошены мне под ноги, и пощечина отскочила от ее щеки с громким, сухим звуком.

Я чувствую кислый привкус металла, и запах молотого перца. Еще с детства я окрашивал эмоции в разные цвета, придавая им вкус, и радость для меня была красной и сладкой, как клубника, а обида была зеленой и соленой, как глоток морской воды. Тогда я еще не знал что такое апатия, и кроме цвета и вкуса я примешал запах.

- Ну что?– спросила она - Значит все?

Я ничего не говорю в ответ. Я молчу.

Эта, за долгие годы выработанная привычка, всегда выводила ее из себя. Она не любит тишину. Вот и сейчас, она тряхнула головой, подобрала дорожные сумки, и, хлопнув дверью, ушла.

Я вздрогнул, потянулся к дверной ручке, и уже готово сорваться с языка «прости», но руки перестали слушаться меня, ноги прилипли к полу, а во рту стало так сухо, что я не могу сказать ни слова. На какое-то время я даже перестаю понимать, что происходит. Секунды делятся, как ее портрет, на фрагменты, и часть из них я не помню. Вроде бы только что я стоял в коридоре, и не мог сдвинуться с места, а теперь я на кухне смотрю из окна, как она выходит из подъезда, и пожилой таксист помогает ей уложить чемоданы в багажник его дряхлой «Волги». Перед тем, как сесть в машину, она запрокидывает голову, и смотрит на меня, и, кажется, она плачет. Не уверен. Она закрылась ладонью от солнца.

Я знаю, что нужно сказать ей. Эти слова не раз рождались в моей голове, и, мне кажется, сейчас самое время, но чертов шпингалет не хочет вылезать из замазанного краской ушка, и форточка не открывается. Дверца такси с глухим стуком закрывается, и ее уже нет.

- Подожди! – кричу я, но с моего языка срывается что-то сиплое, нечленораздельное, тихое настолько, что я сам еле слышу этот крик.

Мое сердце колотится, ритм становится частым, ему становится тесно во мне, и я чувствую, как внутри все клокочет. Так хочется, чтобы она услышала меня, чтобы поняла, насколько я сожалею! Я должен постараться еще раз, так, чтобы услышала:

- Подождиподождиподождиподожди!!! – сиплю я, разбивая эту стеклянную глухоту окна.

Стекло с противным звоном сыпется на подоконник, и с моего языка, наконец, срывается громкое, «Постой!», но, хлопнув газами, и выплюнув облако сизого дыма, машина уже выехала из двора.

Похоже, вся жизнь состоит из повторений. Маленьких, циклично повторяющихся ситуаций. Вот и сейчас мне кажется, что такое уже было. Я уже сидел на полу в коридоре, глядя в открытую входную дверь, среди разгрома, который вероятно сам же и учинил. Окровавленный холодильник, обижено, дверцами в пол, лежит на обломках стола, одежда, помятой грудой, испуганно забилась в угол, и вешалка, с которой ее сорвали, висит на одном шурупе.

- Ой, лишенько! – слышу я, и в приоткрытую дверь заглядывает пожилая соседка – Хто ж це зробыв?

Я ничего не говорю в ответ. Я молчу. Это привычка, выработанная годами.

Старушка ходит по квартире, растеряно собирая вещи, ее дочь Катя пытается перевязать мне руки, и ей очень мешает планшет и карандаш, которые я отказываюсь отдать. Я все еще верю, что когда портрет будет закончен она останется со мной, и торопливо делаю набросок, резкими штрихами, мешая грифельный след с пятнами крови.

- Ну, что теперь? – успокаивает меня Катерина – Я тоже дважды в разводе. Со многими такое случается. Не умирать же. Жить надо, понимаешь? Жить дальше! Хочешь, не хочешь, а надо.

Меня отпаивают водкой, и укладывают спать. Во сне я вижу, как она стоит в дверях, в ее глазах ожидание, и я хочу сказать ей, что так нельзя, что я не могу без нее, но вдруг обнаруживаю, что у меня нет рта, и потому я могу издать только неуместное, и обидное для нее мычание.

Звонок телефона, как всегда, очень некстати:

- Привет, старик. Как ты? Держишься?
- Да, – отвечаю – Все в порядке, – это привычка, выработанная годами.
- Вот и молодец! – восклицает трубка, и я понятия не имею, с кем говорю, хотя, наверное, должен – Мы на рыбалку собрались. Ты как, поддержишь?
- Не знаю, – говорю я – Знаешь? Тут дома надо… стол починить, вставить стекло.
- Да, ладно тебе. Хватит киснуть. Мы завтра с утра заедем, все починим, все вставим. Что ты, в самом деле? Ночь перетерпишь?

Я ничего не говорю в ответ. Я молчу.

- Вот и славно, – оптимистично говорит трубка – Ложись, отдыхай, а утром встретимся, – и повторяет – Не кисни. Тебе придется с этим жить. Надо жить, понимаешь? Ну, давай, пока, высыпайся.

Я делаю сброс, и говорю потемневшему дисплею:

- Выспался уже.

Сигарета и кофе. В разбитый зев окна течет голубоватый дым. Я не включаю свет. Когда темно, легче думать.

Да, они правы. Все они правы, и соседка, с ее добротой и временами излишним участием, и ее дочь Катя, с ее медицинским образованием, и двумя разводами, и этот не идентифицированный голос из телефонной трубки. Все они правы. С этим придется жить. Все, что можно было сказать, не сказано, все, что могло ее остановить, не использовано! Возможно, так даже лучше, и я начну новую жизнь, которую не смог бы начать с ней. Может быть, мне понравится рыбалка, которой я никогда не интересовался, и с завтрашнего дня, с терпением снайпера, я буду сидеть на берегу какого-нибудь водоема, ожидая сказочного улова, и начну разбираться в разнице дорогого и дешевого спиннингов. Так может получиться, что я сойдусь с Катей, и у нее, хотя бы на третий раз, получится не разводиться. Говорят, Бог троицу любит! Она хороший человек, может разве, немного невезучий. Я починю поломанную мебель, заменю холодильник, поменяю работу, заведу новые знакомства. Мои руки заживут, и я снова возьму в руки карандаш. Возможно, так даже лучше, и все они, безусловно, правы, с этим придется жить! Ходить на работу, заводить новых друзей, ездить с ними на рыбалку, купить новый столик на кухню, вот, звонит телефон, и мне нужно отвечать на звонки!

- Алло.
- Привет, это я. Мне показалось, ты что-то хотел мне сказать?

Я ничего не говорю в ответ.

- Наверное, это не важно. Я просто хотела узнать, как ты?

Я молчу. Это привычка, выработанная годами, и в перебинтованных руках я держу мой последний набросок, ее портрет. На нем она стоит у открытого багажника старенькой «Волги», закрывая глаза от солнца, такая живая, настоящая. Я все-таки смог соединить фрагменты в единое целое в тот момент, когда моя Вера покинула меня навсегда.

© Глеб Диков, 2009
Дата публикации: 05.07.2009 01:17:47
Просмотров: 3118

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Ольга Питерская [2009-07-06 14:21:38]

"Я верил, что она останется со мной, когда портрет будет завершен"
Эта фраза показалась мне ключевой.
Замечательно выписаны образы героев. Хорошая проза.
Мне нравится вас читать.
Спасибо.

Ответить