я не знаю, я верую (отрывок моему другу - М. Рощиной)

Анатолий Петухов

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 40389 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Я НЕ ЗНАЮ, Я ВЕРУЮ...
(отрывок, моему другу - М. Рощиной)
Дорогой мой читатель, дорогой друг, ближний мой, - благодарю, что взял сейчас в руки эти строчки. Давай потрудимся вместе: пройдем рядышком до последней страницы с надеждой на обоюдную пользу. Быть может, и не оглянемся с сожалением на тропиночку, оставленную позади. Не буду заранее открывать тебе свои планы, потому что их нет, потому что и передо мной сейчас чистое поле заснеженное, и что там впереди - одному Богу известно.
Одно знаю точно - строчки не обо мне (хотя и построена она будет на пережитом лично). К такому построению меня подвиг многолетний поиск ответов на вопросы: писать или не писать? Как писать, - если все же писать, - и как избежать греха? Ответы, я думаю, проявятся сами по себе и без моего желания, потому что любое произнесение слова (пусть даже и с маленькой буквы) - это исповедь, свидетелями которой являются Бог и созданные по Образу и Подобию Его.

Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди. Дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься.

***

Позвонила Эьвира Александровна - заведующая кафедрой литературы пединститута (по "старому стилю", по-новому - университета), предложи-ла выступить на научной конференции, сказала, что я буду украшением зала. Лукавила. Знаю, она не прочла ни одной моей книги, и я уверен, что те несколько строчек, которые она все же вынуждена была осилить не вызвали в ней никаких положительных эмоций. Она приглашала меня и ра-нее к студентам, ну, во-первых, для галочки - как-никак встреча с чл. СП России, ну а во-вторых, и это главное, ее мятущейся душе нужен был духовный собеседник. Пусть и такой как я, - она находилась в начале пути к Богу, интеллигентски (пока) предпочитала меня настоящему Слову, для тренировки (ну он-то уж меня поймет и не осудит). Слава Богу, я, кажется, и помогал ей делать некоторые открытия, и был радостен наблю-дать, как она "семимильными шагами" осиливала то, что, в свое время, давалось мне с большим трудом.
Передо мной выступила старейший член коллектива - кандидат наук, филолог; она все препарировала и препарировала русский язык, и заодно Пушкина с ним, и еще кого-то из великих; и я подумал: "трепарирует", - и нашел словечко удачным.
Со стороны все это могло выглядеть приблизительно таким образом.
Иная планета. Вернулись домой разведчики из космического путеше-ствия, докладывают соотечественникам об открытиях, и в частности - о земле. Столько-то на ней водной глади, такова площадь материков, и проживают-то на ней существа, считающие себя разумными, и состоят они из воды, кальция, железа, из других элементов, - в процентах, - ну и так далее. "Кемарят" инопланетяне, позевывают и невдомек-то им, что и на той земле сейчас такие же несчастные как и они прикрывают рты ла-дошками.
Затем выступили еще двое "анатома": кандидат и простая преподава-тельница. Да жив ли еще русский язык?..
Поэтому я и решил продолжить давнишнюю трифоновскую мысль о том, что не важно о чем писать, важно - как. "Важное в другом, - переутвер-ждал я, - в том, какова жизнь самого автора: насколько она находится в русле заповедей Божьих. За грех, разлитый в тысячах экземплярах, при-дется ответить, и не перед кем-нибудь, а перед Самим Богом.
Да, есть над чем призадуматься, прежде чем брать в руки перо.
Наглядный пример - пчелиные улья: в них сами соты - из воска, а мед - внутри, и качество его зависит от цветочной жизни вокруг; так и писательское слово - тот же воск, а в нем - то ли нектар, то ли яд, т.е. собственная жизнь, которой и может только поделиться автор с чи-тателем, и ничем другим больше.
Эта моя мысль, изложенная ранее Зое Сергеевне – маститому филоло-гу, вызвала, помню, негативную реакцию, как нечто доморощенное и не вполне профессиональное.
И на сей раз мне вежливо поаплодировали, и вручили фотографию, на которой - мои пятьдесят шесть лет без переднего верхнего зуба.

***
Казахстан. Степь. Вспомню, и тут же перехватывает дыхание. Этот запах... Так пахнет только ветер, - он там родился. Ошибка, что в нем замешаны пыльца, эфирные масла, пыли, гари, животные выделения и про-чая, и прочая, - нет! - это запах молока его матери. Отец - солнце, мать - пространство (оно же время), дитя - ветер. Нужно ранним утреч-ком выйти на край степи, встать лицом к Востоку и... почувствовать его рождение. Коперник, Джордано Бруно, Галилео Галилей, - не буду с ними спорить, - но я сам, "тыщи" раз, видел своими очами, как солнце всплы-вает над неподвижным горизонтом, прислушивался к родительской радости от появления на свет их первенца, а затем уже и сам ощущал кожей его нежное прикосновение. Я - ни оправдываю аутодафе, ни обвиняю его, но, лишь откровенно говорю о том, что сам видел, слышал, ощущал...
Три кита - сказка, конечно, но то, что солнце и луна движутся во-круг земли - это факт.
... Дорогой друг, не спеши с горячими возражениями, у нас еще есть время придти к обоюдному согласию.

***
В точке пересечения двух железных дорог - станция Кандагач. Позд-нее ее переименуют в "затертый" Октябрьск, но после развала Советского Союза маленькая истина восторжествует вновь: в милое и звучное - Кан-дагач. Там я и родился: 16 мая 1949 года в 11часов 20 минут.
Ровно через пятьдесят лет, минуту в минуту, из-за тысячи верст я примчусь в эту точку, расставлю ноги на ширину плеч, задеру подборо-док, воздену руки кверху, затаю дыхание... Минут пять пройдет, десять, - только ветер, стрекот кузнечиков, звуки казахского быта... Никакого знамения с неба, как и фарисеям в Священном Писании. Дешевеньким ока-зался мой приемчик, слишком - "запросто", и все же я надеялся. Ну и каким же мог быть ко мне знак Божьего Внимания? Голос - с неба? Архан-гел со свитком, - в котором тайны человеческих судеб? Теперь-то я вспоминаю о том с некоторой усмешкой, но и тогда мне уже было не шест-надцать лет. И что же это было?.. А это была вера без Веры, которая не только меньше горчичного зерна, но и еще меньше: меньшая меньшего, - можно сказать, ее не было вовсе. А была "халява", попытка попасть на брачный пир не в брачной одежде. Слава Богу, что не стало еще хуже...

***

Но почему же все со мной происходило так, как происходило? Почему?..

Дополняйте же меру отцов ваших. - сказал Господь. - Змеи, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну?
Истинно говорю вам, что все это придет на род этот.

Это Он мне сказал. Да, да - я в ответе за весь свой род. И все они, предки мои, и давно ушедшие, и не очень, - все они, - с надеждой смотрят на меня, что именно я буду тем последним, который остановит зло, и Господь тогда, по великой милости Своей, быть может, оправдает нас всех.
Да. Я знаю что делать... Но справлюсь ли?.. Нет, скажу точнее:
"Я не знаю, я верую..."

***

Родился я на окраине, на нефтебазе. Отец там после войны работал в охранении. Был жаркий день. Я лежал на одеяле, прямо на земле, неожиданно на мой глаз прыгнула ящерица. Я заплакал; мать, схватив меня, помчалась в медпункт; а расстояние - не близкое. Долго не открывал я глаз, но, кажется, все обошлось. Обошлось ли?.. Все близкие мои, за исключением бабки по отцовской линии, были безразличны к религии, отец же мой и вовсе был коммунистом, по материнской же линии - вдвое больше: бабка и родная тетка. Поэтому не могла моя мать знать то, что ящерица, по закону Моисееву, нечистое животное, и что есть среди них и такие особи, которые отравляют собой все к чему не прикоснутся. Я это к тому, что набожный человек много зорче других, и знает, что и к мелочам, подчас, нужно быть очень внимательным. Был ли то знак?..
Как-то прокричала курица в сарае, и я полез под нее за яйцом, за что получил удар клювом чуть выше глаза. До сих пор ношу над бровью ее отметину.
Но был и другой пример.
Нашел я на дороге вазелиновую баночку, только большую, и которая была запаяна со всех сторон так, что открыть я ее смог только с помощью зубила и молотка. Старший двоюродный брат Леонид, заставший меня за подобным предприятием, ужаснулся, и дал мне по шее. Много позднее я понял, какой опасности себя подвергал, - это была настоящая петарда с четырьмя капсюлями и горсткой черного пороха.

У вас же и волосы на голове все сочтены.

***

На ранней литургии в храме Рождества Пресвятой Богородицы с упоением наблюдаю за детским хором на клиросе. До конца не проснувшийся, вначале одноликий, но многоокий, многорукий и все еще разноголосый, совершающий какие-то странные и совсем ненужные движения, он, через утреннюю хрипотцу, поодиночке пытается прорваться наверх, под самые своды, чтобы там набраться сил, объединиться в единый колокольчик и... наконец-то, рассыпаться вниз: на страждущие головы - чистыми, прозрачными, весенними капельками-нотками-словами Воскресения Христова!

... и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное...

А я в их возрасте по весне отлавливал в степи сусликов, сажал в клетки и ... зажаривал на костре. Помню, помню их звериный, мученический, предсмертный оскал. Ох, как же они ненавидели меня в последние секунды жизни, - но эти, стекленеющие, глаза еще больше распаляли во мне истязателя и палача.
А еще помню я красные, подрагивающие на песке, воробьиные ножки. Как только прикрою веки на солнышке, так сразу и вижу их живыми, то есть... уже мертвыми.
Все жители Кандагача пробивались в основном натуральным хозяйством: домашней живностью - под боком и тем, что взращивалось на земле за десять километров на берегах, пересыхающей за лето, речки. Дизель-ный насос качал из нее воду, по очереди, по канальцам рассылал по уча-сткам.
У Леонида - наперевес ружье с дробью, но вот на чем остановить прицел его?.. Вокруг - голая степь, да - жаворонки в небе - чересчур высоко; вот и подвернулся "нечаянный" воробушек на соляровой бочке.
Нет, не меня имел в виду Господь...

***

Воскресение. На рынке.
Шустрая торговка пылает широким лицом над куриными этажерками. Выбор богат - и по размеру, и по цене, и по цвету скорлупы и желтка. Передо мной мужичонка, увлеченно копающийся на дне "затрапезной" своей сумки. Вдруг, хозяйка взрывается негодующей словесно - слюнной очередью, да такой крепости и напора, что руки самопроизвольно бросаются на поиски надежной опоры. Оказывается мужичонка, под сурдинку, сделал по-пытку умыкнуть несколько штук.
Дорогой друг. И как ты думаешь, каково было окончание сей некрасивой истории?.. Хозяйка пригрозила милицией и он убежал?.. Схватила за шиворот и надавала тумаков?.. Нет и нет. Мужичонка тут же сам пошел в контрнаступление.
- А ты чево сама зенки раззявила?! Ты для чево сюды поставлена?! Вот и торгуй как след!..
Он спокойненько заплатил за десяток и растворился.
А она?.. Она с виноватой улыбкой обратилась ко мне:
- Спасибо вам.
- Да за что же? - искренне удивился я.
- А за терпение...
... И я подумал: "В этом, наверное, и заключается загадка русской души, вернее - разгадка. Россия - и в начале 21 века - прежняя, у Рос-сии - свой календарь. Она - всегда Христова; она - с Его Рождества. Для нее Христос воскрес, воскресает, и будет воскресать в каждый седьмой день недели до скончания века".

***

Был у меня друг детства - Юрка Шестаков.
Мать моя, как-то смеясь, рассказывала внучке своей - моей дочери: "Мы жили рядом, а у меня с ним тайный уговор был. После школы идут ми-мо крылечка, а Юрка так положит твоему отцу руку на плечо, или за спи-ну спрячет, и пальцами, пальцами показывает: тройка или двойка. Я все про него знала".
За тройки - я часами простаивал в углу, за - двойки пороли меня нещадно. Но сам я - о другом...
Зимы тогда были морозными: за тридцать градусов, снежными, так что "взятию зимнего городка" мы отдавались частенько и с удовольствием.
И вот я, побежденный, доверчиво откидываюсь на спину, и Юрка, подняв над собой огромную снежную глыбу, с силой, на какую только способен, опускает ее мне на живот, - казалось, он расчленяет меня...
Но запомнил я не боль, а тот, упоенный жестокостью, взгляд, и еще равнодушную спину, обращенную ко мне, еле уползающему с "поля боя". Вернее вспомню о нем много лет спустя, когда с болячкой буду доставлен в больницу, и врач задаст мне совсем, казалось бы, невинный вопрос: "А не было ли у вас когда-нибудь сильного удара в живот, травмы?"
К сожалению, о "стекленеющих" глазах тех несчастных животных вспомню еще позднее, и только тогда смогу "завязать" оба этих события в один узел.
За все надо платить...

***

В Гефсиманский (Черниговский!) скит, что по Сергиевым Посадом меня приведут два вопроса, требующих своего разрешения.
Во-первых.
Феодоровская икона Пресвятой Богородицы.
Попала она мне в руки самым чудесным образом, но в таком виде, что узнать ее можно было лишь после полной реставрации. Ранее в ней специалистами угадывалась - Владимирская. А с Феодоровской, как известно, и начал род Романовых служение нашему Отечеству, и было бы логичным освятить ее именно в том месте, к которому благоволила семья Царя-Мученика.
Во-вторых.
Задумал я, с дерзновением, продолжить тему предательства Иудой Искариотом, отображенную в Священном Писании, как бы в новой, личной, версии для сегодняшнего времени. Задумка - сколь безумная, столь - и опасная, если не забывать - скольким же великим умам (не чета моему) пришлось за нечто подобное горько расплачиваться. Потому я и решил на подобный труд получить благословение в Святом месте.
Изложил проблему иеромонаху Никону. Тот отлучился, и, через совсем малое время, пригласил меня в трапезную. Был праздник (теперь уже не помню какой). За длинным столом сидели прихожане (заметно - после нелегких трудов), во главе - отец настоятель (к сожалению и его имени я не запомнил). Он усадил меня рядом собой, усмехнулся в бороду.
- Писатель, говоришь? Ну и о чем же пишешь?..
Я начал что-то сумбурно и невнятно объяснять; он остановил меня коротким:
- Скажи тост.
Это была уловка, - и тут уж у меня хватило ума не молоть чепухи, хотя и многие из присутствующих принялись мне подсказывать, выдавая в себе еще меньшую воцерковленность, что, к сожалению, и меня подвигло к некоторому раскрепощению.
- Батюшка, - теперь уже я спросил его,- а как вы относитесь к Иу-де Искариоту?
- А как к нему относиться, - в довольно жесткой форме ответил он, - вор он, и предатель! И на той земле - сегодня нужник!
- Я к тому, - не унимался я, - что было бы с Евангелием без него? Чем бы завершалась, так сказать, композиция?.. Не рассыпалась бы она? И в каком направлении могла бы тогда развиваться история человечества?
Да, глуповатеньким выглядел я тогда (из сегодня - особенно).
Батюшка поднялся из-за стола, показывая всем своим видом, что разговор окончен.
- Не он, другой нашелся бы.
- А как же благословить?! - взмолился я.
- К отцу Никону, - сказал он и скрылся за дверью.
Отец Никон благословил, а по написании (примерно через год) дипломатично заметил, что подобное произведение все-таки для внешнего мира.
Сегодня я бы уж не подъял себя на подобный "подвиг", потому что понял, что в каждом из нас сидит Иуда Искариот, и каждый из нас в лю-бой момент своей жизни распинает либо его, либо Господа нашего Иисуса Христа. Выбор за каждым, - у каждого - свой, и третьего - не дано.
Слава Тебе, Боже, что вовремя вразумил меня, не дав свалиться в очередную "толстовскую" яму, - слава Тебе!

***

После нефтебазы отец купит дом на улице Амангельды. Саманное, низкорослое, "пришибленное по колени" в землю - строение. Глиняный пол, сени, две комнаты; посреди большой - деревянный столбик, поддерживающий потолок, на нем керосиновая лампа; по стенам - сундук, пружинная кровать, печка, у крохотного оконца - стол. Здесь все мы трапезничаем, и опочиваем с бабкой по отцовской линии, здесь же во время отела располагается (пока окрепнет) мукающее, четырех копытное живот-ное; в маленькой - родительская спальня. За стеной - поросенок, коро-ва, куры, утки, гуси. На столе - все свое, натуральное, в праздничные дни - некоторое разнообразие из вагона-ресторана, - мать - дежурная медсестра на вокзальном медпункте. Повсюду - мокрицы в матросских тельняшках.
"Эка невидаль, - говоришь мне, дорогой друг, - да таких по стране процентов семьдесят было, да и сейчас не меньше..." И я соглашаюсь с тобой и утверждаю, что от имени таковых и пишу.
От тех, что без роду, без племени... Модно нынче - "поскрестись" по сусекам в прошлом, да вытащить на белый свет быть может то, чего и не было вовсе, да погордиться - благородными там корешками: княжески-ми, священническими, революционными, героическими, творческими...
А я от других...

Сотворите же достойные плоды покаяния, и не думайте говорить в себе: "отец у нас Авраам"; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму.

Нет доброго дерева, которое приносило бы худой плод; и нет худого дерева которое приносило бы плод добрый.

Так что - по плодам, дорогой друг, по плодам...

***

Затем родители купили другой дом: на улице 8 марта. Тоже саман-ный, но отец сразу же подвел его под шифер. Большой двор. Огород, сад. Земля щедрая, поливай только. Помидоры огромные, бурые, сахаристые, на срезе - изморозь. Мужики на работе обедали ломтем черного хлеба, поми-дором, огурцом, парой яичек, солью, запивая обыкновенной водой, - и было сытно.
Вычитал как-то, что фрукты и овощи в 1945 году имели витаминов в себе ровно в два раза больше, чем в 2005 г. Да, - согласился.
Отец жил на улице 8 марта и умер - 8 марта. Мать сетовала: "Это он специально в женский праздник, чтоб не забывала". В год его смерти Пасху праздновали 1 мая, а мы долгое время в Орехово-Зуеве жили на Первомайской. Он умер в 77 лет, мать - через 7 лет, и тоже в 77.
Каждый человек может найти позади себя множество подобных "совпадений", но для этого необходим определенный угол зрения. У Павла Флоренского по этому поводу есть очень умная, тонкая работа.
О! Павел Флоренский...
После первого же моего общения с ним я заново родился, пожалуй, впервые, увидел мир, таким, каким он есть на самом деле. И вдруг:

"... мне так противны люди и я столько насмотрелся на них, что теперь не хочу ни с кем связываться. Будет".

А как же новая заповедь Иисуса Христа о любви?.. А дело в том, что высказывание Флоренского совсем не противоречит Божьей заповеди, и для понимания этого нужно лишь довериться ему (как гению)- поначалу, и... "съесть пуд соли". Впрочем, можно и без первого.
Я снял о Флоренском три любительских фильма. Последний - на Со-ловках. Я все ходил, ходил по камням, напрягая зрение, пытался на-ткнуться на: "Здесь был Флоренский. 1937 г." Не наткнулся...
Благословляя на поездку в монастырь, настоятель московского под-ворья сказал мне, что П. Флоренского убили уголовники; в книге же я видел фотографию документа, - по решению "тройки". Ну вот: и в данном случае - нет никакого противоречия.

***

Лида Харламова. Уж очень мала вероятность того, что эти строчки коснуться ее глаз, потому и не опасаюсь...
Красивая женщина, - да женщина, - хотя и было тогда нам обоим лет по 17; огромные глаза, чувственные губы, ресницы, брови, завлекающая родинка на левой щеке, роскошные, ниспадающие волосы на плечи...
Весна - лето; экзамены; гормоны; взбунтовалась моя плоть - ничем не согнуть ее; извержение семени, и... начало нового греха - рукоблу-дия. И без того охочий до женского пола, я окончательно потерял и сон, и покой.
"Мне б сейчас ту энергию, да в мирных целях!"
И была еще одна проблема: я был очень тощим: синяя шейка, руки-веточки в сосудистых плющах, вес - чуть больше пятидесяти, - но ни на что подобное в противоположном поле я согласен не был: мне подавай не то, что "плохо лежит", а самое лучшее. Увы... Ира - моя сокурсница в техникуме, гордящаяся тем, что у нее Марк - сильный, при деньгах, муж-чина сказала откровенно: "Да кому ты такой нужен, кожа да кости!" "За-то выносливый!" - запротестовал я. " Что ты хочешь этим сказать?" - она вытянула губы в презрительную подкову. Била она - по самому боль-ному...
Не отвергла меня студентка пединститута, - крупная, деревенская, нескладная девушка, но с красивой душой. Ничего о ней не сохранилось в моей памяти, а вот душу ее - помню. Неясный, неконкретный, размытый образ, но точно - красивый!
Комнаты в общежитии были двухместными, там-то я и столкнулся с Лидой. На ее тумбочке лежала книга: "Искусственные аборты". Лида пере-хватила мой взгляд: "Каждая девушка должна быть в курсе..." Она заторопилась в магазин и я, преодолевая возникающую неловкость, вызвался ее проводить. Мотивация для деревенской девушки - "... опаздываю, со-всем нет времени..." Казалось, Лида была той, о которой я так долго мечтал и, самое главное, она ответила мне взаимностью.
Мы иного бродили, я читал стихи.
И вот в лесу произошло то, что и должно было произойти, - то, что растворило передо мной широченные врата еще одного греха, не отступаю-щего от меня и по сию пору...
"Я у тебя первая, да?" - спросила она. Не помню своего ответа, но вот потрясение, испытанное мной тогда, живо до сих пор. "И это все?.. - думал я, - то, к чему я так стремился, на самом деле - ничто?" Мир демонстрировал ко мне полнейшее свое равнодушие, а может быть и пре-зрение? Её неопрятный вид (честнее - безобразный), мои вороватые оглядки, и эта - залипшая, застрявшая, заевшая, заклинившая молния на брюках... Скорее бы остаться одному...

За прелестью и сластью греха неминуемо следует скорбное неудовольствие, вызывающее отвращение, хотя грешащие и забывают об этом по причине возобладания над ними страстной сласти. (Св. Максим Исповедник)

Далее все закружилось в бешеном круге: лес, поле, подъезд, угол, кровать, подворотня, пропуск занятий, отлынивание от практики, лес, поле... Но я хотел, все же, оставаться порядочным человеком, я собирался жениться.
Но однажды мать сказал мне совсем будничным тоном: "Я разговаривала с твоей Лидой". Руководствовалась она всегда одним и тем же лозунгом: "Ты мой сын, и я все должна про тебя знать!" Интеллигентские тонкости были ей не свойственны. Над паром распечатывала почту, адресованную мне, и грубо склеивала вновь, не очень-то стараясь заметать свои следы, и, подчас, приводила меня в такое бешенство. "Да не шуми ты, - примирительно продолжила она, - сижу на кухне, пью чай, гляжу, напротив, у соседей, на лавочке, сидит красотка, и глаз с моих окон не сводит. Я и подошла. Познакомились... Ничего у нее не выйдет, ей нужен наш дом и прописка..."
Ничего и не вышло, но, не потому что мать моя вынесла такой вердикт.
Были праздники; Лида уехала к родителям в Волгоград; я был одинешенек, с плакатом. После демонстрации усталый люд потянулся двумя ручейками к городскому туалету. Неожиданно, сзади на мое ухо опустился мужской басок: "Извини парень, но Лида не тот человек, за которого себя выдает. Она старше тебя, держись подальше от нее. - На мое негодующее зырканье в его сторону, беззлобно добавил. - Не веришь, сам про-следи..."
О своих эмоциях рассказывать не буду, но вечером я отправился к общежитию, и продрог там (во дворе) до утра. И не зря... Ее выгрузили в окно прямо из машины, - в халатике, в тапочках, пьяную...
Опять же - опускаю все эмоции и переживания; и не знаю, чем бы закончилась эта история, если бы Лиду не отчислили из института. Рас-стались мы, так и не попрощавшись.
Много позже, когда я уже буду главным инженером предприятия, во время экскурсионной поездки снова вспомню о ней на железнодорожном вокзале Волгограда. Название улицы - Черниговская. Нашел быстро. Во дворе дома стирала белье миловидная женщина. Я представился. Она пригласила меня на веранду, предложила чаю. "Я - мама, а вас зовут - Толик, я помню ваши прекрасные письма, - горько вздохнула, - но вот не полу-чилось. - И тут же взбодрилась. - Но ничего, Лида устроилась в Москве, на троллейбусном заводе собирает сидения, вышла замуж, живут хорошо, жаль только, что у них никогда не будет детей. Они недавно только уехали на своей машине, - протянула фотографию, оказавшуюся тут же на столе, - да вот они..." Муж Лиды неприятно поразил меня своим обликом, но я постарался не подать вида. "Простите, - она проводила меня за во-рота, - но адреса ее я дать не могу, сами понимаете..." Да я и не про-сил его.
Возвращался домой; вагонные колеса почему-то выстукивали мне один и тот же эпизод из ее жизни. О других я от нее и не слышал.
"Мы сидели в его комнате. Просто болтали. А его мама как закричит за дверью. Не трогай девчонку, не позволю!.. А мы ничего и не делали. Так весело было. Он потом с балкона сорвался, насмерть. Больше, нико-гда и никого, я так не любила..."
В моих руках сейчас - фотография. Читаю на оборотной стороне: "На память милому, любимому Толе. Никогда не забывай меня, хотя бы в мыслях. Прости, если чем не угодила, но знай, что я тебя любила, люблю и буду любить, не знаю как ты. Желаю тебе всего наилучшего в жизни, взаимной любви, а главное, чтобы сбылись все твои мечты.

7/06-67 г. Лида.

Тогда я еще не знал, что после поездки на улицу - Черниговскую! - ждут меня очень крутые повороты в моей жизни.

***

О, как бы мне хотелось сейчас написать такие строчки: " Да, посе-лок наш был невидным, неказистым, но был в нем центр, вокруг которого и вращалась жизнь простого люда: вокруг храма Христа Спасителя. Был он небольшим, скромным, но очень теплым и уютным. Иконки в нем были старенькие, почерневшие, с едва узнаваемыми ликами Святых, да и дьячок прислуживал там обликом и возрастом им под стать... По воскресениям, с раннего утречка я занимал в ней своё "законное" место: у правой стены, подле Черниговской иконы Богоматери. - Впрочем, можно было бы написать и поточнее. - У чудотворного списка с Ильинской-Черниговской иконы (с той, с которой произошло знаменательное событие в 1662 году: 8 дней, с 16 по 24 апреля, от Неё текли слезы), принесенной моей бабкой из-под Чернигова".
Но - нет, ни о чем подобном рассказать я не могу, впрочем... о слезах напишу: о наших - общих...
Кажется, это был молельный дом. Припоминаю типичное саманное строение, покрытое рубероидом, с "обиженным" осьмиконечным деревянным крестиком над постоянно закрытой дверью, - вот и все впечатления.
Родился я в мае, когда степь уже отдавала жаждущему солнцу по-следние капли из зимних своих запасов, но вот из рассказов матери вы-ходило, что крестили-то меня в бурное снеготаяние, - по случайному за-езду батюшки. Примчалась "с растаращенными глазами" тетка Тоня, бабка подхватила меня на руки, а когда вернулась, сообщила, что крестная моя - Тоня (т.е. моя тетя - ее младшая дочь), а крестный отец - Кирилл (мой дядя - который старше моего отца, но младше Ивана; был еще и са-мый младший - Яков). Сам Кирилл не присутствовал, так как в Бога не верил, но вот в церковную книгу вписали его имя.
Вечером по этому поводу накрыли стол...
Получалось, что крестили меня почти через год после дня рождения. Теперь-то уж я никогда не узнаю всех подробностей самого главного со-бытия в моей жизни, хотя и не один раз попытаюсь "поумствовать" по этому поводу. Результатом всех моих догадок, расчетов, наитий и явился мой писательский псевдоним Фома. Так сказать - вторая, "искусственная", линия моей жизни; первая - Анатолий. И в обеих - все как-то не прозрачно, не просто, все - с какими-то преткновениями...

Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного.

Бабку звали Акулиной. Помню тот восторг, с каким она принимала очередной ситцевый платочек от моего отца. Примеряла перед зеркалом. "У церкву!"
Она была сильной, иначе бы не спустилась по меридиану с мужем Владимиром и сыном Иваном аж из Черниговской губернии Украины в Актюбинскую на Северо - Западе Казахстана. Там - пологая гора Айколь, там - казахское селение Кутыр Барбатырский (перевод - нецензурный), на противоположной стороне речки, между - немногочисленный отряд переселенцев: поселок Шевченко.
Много лет назад я начал было писать роман о своих предках, но вскоре отказался от этой затеи. Вот несколько строк из того начала.

"Ох! Сколько верст позади, и не сосчитать, а сколько впереди! Словно хватившее лишку, колесо криво и уныло брело по бурой растрескавшейся земле, пока не упиралось в седую и почему-то крупную, в сравнении с остальными, кочку, или насыпной холмик, своего рода крылечко, подле которого обязательно зияла черная дыра - жилище главного здесь хозяина: суслика. Дернувшись, оно обессилено замирало, демонстрируя полное равнодушие к своей дальнейшей участи. Тогда бричка надсадно охала, напрягала свои высушенные солнцем кости и с трудом, не переставая кряхтеть, медленно брала чуть в сторону. Колесо вновь оживало в поисках удобной для себя позы, находило ее и облегченно сторонилось непрошенного препятствия. Умолкнувший было колесный квартет снова заводил свою бесконечную песню.
Акулина повернулась на спину. Тот час ощутила на лице упругие солнечные лучи, словно с нетерпением ожидавших от нее подобной жертвы, вспомнила облупившейся нос, мужнюю улыбку по этому поводу; невольно прикрыла глаза руками, то ли от солнца, то ли от того неловкого чувст-ва. И от греха подальше снова завалилась на живот. Под ней медленно проплавала худосочная растительность: тоненькие, ползущие по земле стебелечки с редкими узенькими листочками; наполовину высохшие и пото-му грязно-зеленого цвета иголки, как у ежей; только длинней, но такой же кучкой, делающей всю, насколько хватало глаз, округу плешивой. Серые и такие разные веточки полыни, наполнявший воздух круто заваренным ароматом; таким, что она его ощущала кожей. Первый букетик, подаренный мужем, был из полыни.
Акулина выпростала вперед руку, попыталась набрать в пригоршню земли. Та, покрытая сравнительно прочной коркой, поддалась не сразу, а зачерпнутая без задержки проскользнула между растопыренных пальцев. Зола! Она и есть - зола! И снова, уже в который раз, за шиворот полез колючий, холодный страх, кладущий на лопатки нещадное солнце. И само-произвольно: она этого никак не хотела, из груди вырвался стон: "Мама! Мама! Ош теперь З. нами буде?!" Услышала свой голос; испуганно вскочила на колени, но тут же успокоилась. Ее могла услышать только бессловесная серая кобыла с невозможной, особенно по-теперешнему ее состоянию, кличкой - Малина.
Прибитая зноем, с понуро опущенной головой и безжизненным хвостом, Малина, еле передвигала ногами; обреченно несла свой крест. Облепленное слепнями ее туловище изредка судорожно рябило, выдавая в ней живое существо, еще могущее на что-то реагировать.
Акулина жалело животное, но что делать, бричка уже значительно отстала от обоза, приходилось наверстывать. Она, стараясь не сильно, но настойчиво захлопала вожжами по крупу лошади. "Швидче! Швидче! Добродийка! Швидче!" Малина подняла голову, внимательно вслушиваясь в ласковые увещевания, видимо осталась довольной, и потому послушно увеличила шаг. Веселей запели колеса, из-под них веером забрызгали в сто-роны кузнечики, сверчки, какие-то насекомые издали напоминающие ком-натную моль. Их было такое множество, что Акулина просто диву дава-лась, как они могли все прятаться под такой скудной растительностью".

Нет, Акулина была гораздо более жесткой, чем предстала в этом от-рывке. Для меня у нее было свое прозвище - Собака.

***

А центром мироздания была школа - на тысячи верст...
С интернатом для тех, места проживания которых, ни под какой лу-пой на карте не обнаружишь. Там и сям - степь, в масштабе же - цвета зыбучих песков.
Школа - это и знания, и спорт, и культура, и... центральный изби-рательный участок.
Открывается дверь, и... врываются сугробы снега - "живые" - кото-рые клубятся, расползаются и вверх и вширь, стремительно скользят по полу, принуждая всех подтягивать щиколотки кверху в попытке избежать морозного прикосновения, да где уж там! - законы физики в школе - тем более незыблемы. Человек, всего лишь, приседает, и потому встречает волну всей грудью, а кто поменьше - тот и полным вдохом, - от чего кашляет, невольно приглашая к "скандальному" диалогу и тех, кто "в те-нечке".
А вот и причина - "Бабай!"
В овчине, в длиннющих полах, сокрывающих под собой огромный "глобус", перехваченный "по экватору" широким тугим поясом. Поднятый воротник, холеная, с рыжим отливом, лисья шапка с ушами, подтянутыми те-семками к затылку.
А глазки у него - в щелках: поди разбери, какие они там на самом деле, а лицо круглое, "копченое", доброе, бородка клинышком, редкая, кончики усов - книзу, чтобы не представлялся хозяин уж совсем простодушным.
Отрывается от стола ответственный товарищ, с вежливым полупоклоном приветствует его, тихонечко инструктирует и сопровождает до момента закрытия за ним двери.
За окном - розвальни, лошадка - низкорослая, но сильная, широкая, основательная, парящая; бухается в солому с ножками "Бабай", подхватывает вожжи, трогает...
Кто таков был?.. Не знаю... Люблю казахов...
Летом же подобный "Бабай" - в шляпе, в костюме, с обязательной папочкой под мышкой, - каждый понимать должен, что он при исполнении.
А какими изумительными бывают юные казашки; а помеси: он - казах, она - славянка, - глаз не отвести...
Над избирательной урной - рамка с фотографиями лучших учеников школы, среди них - моя клетчатая рубашка с чубчиком. С двух сторон - мы же (по двое) в галстуках; избиратель опускает бюллетень под пионер-ский салют, гремит школьный духовой оркестр.
По большому счету я долго, очень долго верил родителям, школе, правительству, государству; сегодня же я верю только Богу.
Верую в Него!

Общество для людей без веры в Бога и бессмертие души, - это почти стадо диких зверей, хотя и одаренных разумом, которые всегда готовы терзать и истреблять друг друга. (Макарий митрополит Московский)

По воскресеньям я стою в храме Рождества Пресвятой Богородицы подле Черниговской иконы Богоматери. С удовольствием наблюдаю как две девчушки в строгих платьицах, в косыночках, ухаживая за подсвешиками, вскидывают руки как бы в салюте, но, слава Богу, не идолам, - они-то уже знают, где Правда, и что есть Истина...
Иногда во мне звучит такой вот диалог:
- И сколько же времени потеряно тобой, Анатолий?
- Тридцать пять лет, почти...
- Н-да, непозволительная роскошь.
- А если бы все начать сначала?
- Зачем эти глупости?
- А все ж...
- Постарался бы получить богословское образование. Конечно, о священстве и помышлять бы не мог, не та родословная, но семинарию, как минимум, закончил бы, пусть даже заочно.
- А еще...
- А еще... Если и была бы в моей жизни женщина, но непременно од-на.
- Неужели бы выдержал?
- Не уверен, но я бы очень постарался.
- А кто мешает сейчас...
- Ну ладно, хватит на сегодня глупостей!

***

Дорогой друг.
То, что сейчас ты прочтешь, написано будет на очень скорую руку, и не потому, что я тороплюсь куда-то, а потому, что писать об этом больно (да и вовсе не нужно было бы!), но если уж стараться быть чест-ным, то и об этой моей немощи не должно быть сокрыто от тебя. Да и как договаривались в самом начале - не обо мне речь.
Накануне Входа Господня в Иерусалим был на вечерней службе. Людно было, очень... Перед помазанием елеем вербный "лес" мгновенно вырос и потянулся всеми веточками под окропление. Отец Александр размахнулся широко и... захлопали лампочки на люстре - торжественным салютом, - еще, еще добавляя восторга ко всеобщему ликованию на лицах.
Отец Андрей - настоятель поздравил присутствующих с праздником, и... тут же заговорил о ремонте храма, о денежных затруднениях, просил по мере возможности вносить "лепты" на реставрацию икон, называл расценки... И пришли мне на память следующие строчки из Евангелия.

И вошед в храм начал выгонять продающих в нем и покупающих, гово-ря им: написано: "дом Мой есть дом молитвы;, а вы сделали его вертепом разбойников.

И более того, закопошились во мне и другие, "черные", мыслишки. Что подобное уже - не в первый раз; припомнились его неоднократные призывы не опускать деньги в "чужие" ящички за пределами ограды храма. Понятно, что подобные обращения - мера вынужденная (храм на глазах расширяется, обновляется - траты немалые), но как быть с тем, что Казанская икона Божией матери долгое время (во время ремонта стены) про-стояла на полу, и на мое обращение по этому поводу священник никак не отреагировал. Нечто подобное я наблюдал и на "Рождественских чтениях" в Москве, где перед десятками православных корреспондентов икона Спасителя, также стояла на уровне подошв входящих в помещение, и где студентка университета более двух часов рассказывала о торговле мебелью в Германии, закончив его неким реверансом. "Может это и не совсем по теме, но вы можете этот коммерческий опыт каким-нибудь образом использо-вать в своей деятельности..." А фамилия священника ответственного за ту секцию такова, что после всего увиденного и услышанного, вообще вы-звала во мне сомнения в его искренности как священнослужителя. Он и по сей день курсирует из одного телевизионного экрана на другой.
А чего стоят эскапады профессора духовной академии дьякона Курае-ва.
Признаюсь, что, подчас, перед чисто православными передачами я испытываю некоторый страх, который, к несчастью, бывает оправданным.
А - хоромы; а импортные "лимузины", проплывающие через церковные врата; а - трапеза...
Долго я, однажды, добирался до одного великого монастыря, - пре-одолел все виды транспорта, - остался последний - водный. Сказали, что мне повезло: сам настоятель сегодня на подворье. Замер я, жду с нетерпением встречи с ним. Наконец, он появился на крылечке. "Батюшка! - с радостью возопил я, - я по благословению вашего родного брата при-был!.."
Не буду описывать, какой я представлял себе эту встречу, но он остался на месте и задал-то всего один короткий вопрос: "Кем работаешь?" К тому времени я уже работал "никем", - пауза затянулась, - и батюшка потерял ко мне всякий интерес.
Позднее узнал я случайно, что настоятель того монастыря тяжело заболел и лечится в Германии. Я выразил по этому поводу искреннее свое сожаление и недоумение: почему в Германии? На что "осведомленная" дама тут же пояснила: "Все очень просто: есть деньги!"
А я вот сразу об этом и не подумал...
Согласен, что и в моих глазах - не по одному толстенному бревну, потому я и вне церковной ограды, но я хочу быть уверенным, что там: мне - пример, там - без единого сучка, там - только Свет.

... ибо такие люди служат не Господу нашему Иисусу Христу, а сво-ему чреву, и ласкательством и красноречием обольщают сердца простодуш-ных. (Рим. 16.18)

Скажешь - утопия. Нет - возражу я.
В двадцати километрах от г. Орехово-Зуево, но уже во Владимирской губернии, есть местечко под названием Усад. Там есть православная "из-бушка" целителя Пантелеимона.
В ней - настоятель Игумен Авель. В ней - только Любовь.
В ней - тесно очень, службы в ней - длинные, - но без усталости; над "избушкой" батюшка возводит новый храм - с Божьей помощью.

Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного.

***

В девичестве - мать моя Сорокина Людмила; младшая дочь в семье. Отец ее(?) - мой дед умер во время войны от туберкулеза. Он любил ее очень, несмотря на то, что она слыла нагулянной (такой шепоток посто-янно прогуливался по коридорам шестой казармы) от одного кремлевского начальника (еврея), наезжавшего в Орехово к своим родителям. Мать ее успокаивала: "Никого не слушай, ты у меня все равно самая любимая доч-ка". А для сомнений была почва: мать моя - полная противоположность своей старшей сестре. Высокая, белокурая, стройная - по кличке Петух, кто бы мог заранее предугадать, что выйдет она замуж за капитана имен-но с такой фамилией, но останется, все же, при своей, - так сложатся жизненные обстоятельства.
Старшая сестра первой сбежит на фронт, вернется оттуда с двумя нагулянными от командира батальона двоешками и познакомит свою сестру с моим отцом - начальником штаба того же батальона.

***

22 июня...
Самый длинный день в этом году, - и в сорок первом он был, и будет таким во веки веков.
Они уже ушли, а я – остался среди них - поневоле: меня не взяли с собой те, которые пошли дальше, - я им чужой.
Кажется, что путаюсь под ногами; нет-нет - я там!..

© Анатолий Петухов, 2009
Дата публикации: 18.02.2009 10:16:45
Просмотров: 3843

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.