Соленый помидор

Светлана Оболенская

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 8597 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Если бы мне показали в сжатом виде всю мою жизнь, все катаклизмы, внешние и внутренние; скрытые от меня колебания между жизнью и смертью, заканчивавшиеся не смертью, но переменой участи; короткие взрывы того, что казалось счастьем, и долгие скучные будни, – но только всё сразу, как бы сплетенное в прочную разноцветную ткань, наверное, годы жизни в детском доме оказались бы в ней важным моментом. Я попала в детдом 12-ти лет, покинула его - 17-ти.
Если взглянуть с высоты сегодняшней старости, то, может быть, в панораме всей жизни – это самые тяжелые годы? Не знаю...
Тут всего намешано: детский дом воспитал стойкость и самостоятельность – ведь приходилось самой принимать решения и преодолевать ежедневные трудности. Стойкость - да, но не любовь. Мы были лишены родительской любви и, кажется, не научились любить сами. А что есть важнее любви?

Но, оглядываясь на те годы сквозь пелену других впечатлений, я вижу – это был мой родной дом! Родственники, приютившие меня в эвакуации во время войны, родственники, у которых я жила в Москве в институтские годы... Нет, то не была жизнь в родном доме. А детский дом стал родным. Почему? Не знаю.

Двух моих старших братьев и меня отправили в детский дом после ареста родителей. Нам сказочно повезло: детдом наш оказался не специализированным, для детей «врагов народа», каким был, например, знаменитый детдом в Днепропетровске, где добивались, чтобы дети поняли, кто есть в действительности их отцы и матери – изменники родины! И когда воспитанников вели строем по улице, прохожие, случалось, кричали им вслед: «Троцкисты»!
Наш был самый рядовой. Детей "врагов народа" там было человек пятнадцать. А всего воспитанников – сто пятьдесят.
Передо мной фотография здания нашего дома. Город Шуя Ивановской области. Первая Нагорная ул., д. 35. Большой двухэтажный особняк, до революции 1917 г. принадлежавший шуйскому купцу Терентьеву. Все любили этот дом, он был богатый, красивый, интересный. Большие окна высокого первого этажа почти скрыты листвой тополей. Четыре тополя - четыре года моей жизни в этом доме
Первые несколько месяцев в детдоме были для меня пыточными. Я пришла сюда из кремлевского мира и на сверстников смотрела с высоты двенадцати лет, прожитых в роскошных условиях, а также среди книг, театров, музыки... А убирать за собой, мыть посуду, чистить картошку? А мыть полы, стирать белье, пришивать пуговицы? Ничего этого я не умела. Вот поговорить по-немецки с братьями на виду у других ребят – для того якобы, чтобы не забыть язык ( все равно забыли!), а больше для понту, конечно, – это да! Пожаловаться в письме к родным в Москву, что кормят неважно (это после кремлевского стола)? А кто-то перехватит письмо и прочитает всем...Чего можно было ожидать в ответ?
Прошло, однако, время, постепенно я осваивалась и через несколько месяцев стала в детдоме своей. Когда я теперь слышу страшные рассказы о детских домах, я невольно испытываю сомнение. Неужели это так? Да так, конечно, так. А тогда было иначе. Во-первых, как я уже говорила, нам очень повезло. Детдом попался хороший, главная заслуга в этом принадлежала его директору, Павлу Ивановичу Зимину. Приятно вспомнить его имя. Во-вторых, состав ребят отличался от нынешнего. Не было, мне кажется, детей, которых бросили матери. У моих подруг-одноклассниц родители умерли, иногда их навещали родственники, и они не испытывали горького чувства брошенности. Не было тех ужасных отношений между воспитанниками, о которых читаешь сейчас, не было никаких издевательств со стороны воспитателей (которых, кстати, было ничтожно мало).

Много могла бы я рассказать о детском доме и о друзьях той поры. Расскажу новогоднюю историю.
Брат мой в школе был активным участником театрального кружка, которым руководила актриса местного театра. Они инсценировку Лермонтовского «Маскарада» ставили. Не могла же я отставать.Решила организовать кружок «художественной самодеятельности». Без всякой посторонней помощи мы поставили маленькую пьеску из жизни рабочих до революции, в которой я играла роль старой прачки. Помню даже первые слова своей роли, открывавшие спектакль. Обращаясь к дочке, которая гладит белье заказчицы, я говорила: «Ты гладь, гладь, да смотри - не спали. Присмолишь - как отдавать будем?»
А потом мы поставили «Тимура и его команду». Я играла Женю, а моя подруга – старшую сестру. Мой брат, сидевший среди зрителей, ужасно смеялся – то ли вообще нашей игре, то ли каким-то накладкам. Но Павел Иванович нам аплодировал, а воспитатели решили, что я почти актриса.

На Новый год в красивом большом зале, где потолок и стены были богато украшены лепниной, ставили большую елку. В швейной мастерской мы шили игрушки ( да и закупали тоже). На праздник приходили школьные учителя. Готовили разные номера. Однажды даже поставили детскую оперу «Гуси-лебеди». В конце вечера раздавали подарки в бумажных мешочках.

Однажды меня назначили быть Снегурочкой. Сшили костюм, я выучила незамысловатую роль. Но, начиная именно с этого Нового года, каждый раз, как по расписанию, примерно за неделю до праздника, я заболевала. Поражал меня жесточайший стоматит, такой, что язык распухал и еле помещался во рту. Какая там Снегурочка! Говорить не могла совсем и ела с большим трудом. Думаю, это высшие силы не могли допустить, чтобы я изображала красавицу, прекрасную принцессу Снегурку.
А Дед-Мороза должен был изображать в памятный 1941-й год мой друг Миша Сорокин, бывший воспитанник нашего детского дома. Он учился в техникуме в городе Вичуга, а все каникулы - зимние и летние - проводил в детдоме и всегда приезжал к Новому году.. Его оформляли на работу в кузницу, и он жил с нами. Мне было 15, ему -17 или 18 лет. Мы очень подружились. Он участвовал во всех театральных делах, вдвоем мы выпускали новогоднюю стенгазету, я писала тексты – «кому что снится», – очень популярная была рубрика – а он рисовал карикатуры. Я ему нравилась, и он мне тоже. Да ведь война началась в том году, и мы никогда больше не увиделись.

И вот под Новый 41-й год - такая незадача. Он готов Дед-Морозом выступать, а Снегурочку в кровать уложили, температура. И она еле говорит. А как лечить – никто не знает. Говорят – витамины нужны, а какие в разгар зимы витамины! Миша приходил ко мне каждый день, сидел рядом с моей кроватью, вздыхал, качал головой. Новый год приближался неумолимо. Я ему про витамины сказала. И тут он пропал. Два дня не приходил
А на третий день, 30 декабря, пришел. В огромной спальне, где нас помещалось человек сорок, кровати стояли тесно, по две рядом. Девочек никого – днем в спальне быть не полагается.

Я одна в комнате, лежу, мне очень нехорошо. Температура не снижается, язык шершавый, как терка, и двигать им больно. И вот стук в дверь, входит радостный Миша – большой, чуть-чуть сутулый, расплывается в улыбке. В руках авоська, а в ней какая-то банка. Наклонился, вдруг поцеловал меня в щеку, сел, достал банку, потер красные озябшие руки.
- Это тебе лекарство, – говорит.
В банке что-то плавает в мутной жидкости.
- Лекарство? – спрашиваю я, еле ворочая языком.
- Витамины, Светка, витамины. Я в Вичугу смотался, вспомнил, что в общежитии у одного парня есть соленые помидоры. Вот. Сейчас будем лечиться.
Миша принялся открывать банку, а я зажмурилась. Соленые...
- Миш, я не буду...
- Будешь, Светик, будешь, надо. И потом, ты что, помидоры не любишь?
И Мишка извлек из банки небольшой помятый бледно-зеленый помидор, из которого бледные зернышки выглядывали, и чуть не насильно сунул мне его в распухший рот.
Ух, даже слезы брызнули – так было больно. Но я проглотила помидор.
- Еще!
- Нет, Мишка, потом, поставь банку. Ты иди, я спать хочу.
Во рту все горело, и разговаривать было невозможно. Миша с некоторой тревогой посмотрел на меня. Я закрыла глаза, и он ушел.

Не суждено мне было выступить в роли Снегурочки, не поправилась я к Новому году. Однако дело явно пошло на поправку, и к концу январских каникул я была в порядке. Я и сейчас уверена, что добытый с любовью Мишкин соленый помидор сыграл свою роль.

В последний раз мы увиделись с Мишей Сорокиным в том же, проклятом 41-м году, в мой день рождения. Он пешком пришел в тот апрельский день километров за сорок из своей Вичуги и участвовал в общем празднике – мне исполнилось 16 лет, паспорт получила.
Миша не вернулся с войны, и никто не знает его судьбы – он был сирота, а жениться не успел.
Вот и все.

© Светлана Оболенская, 2008
Дата публикации: 14.07.2008 02:24:12
Просмотров: 3162

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.