Аминазин

Денис Требушников

Форма: Рассказ
Жанр: Психоделическая проза
Объём: 10814 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

"Кто из нас двоих был более безумен, когда ты принес мне лекарство?"
Хасан [ибн Али ибн Мухаммад] ас-Саббах [ал-Химьяри]

-- Зри! Узри же гнев Господень! -- кричал ему обезумевший житель деревни в наспех запахнутом халате. -- Помни о том, что на задник сандалия Бога ступило копыто дьявола, и топит он наш остров в пучину древнего Нептуна! Всех нас затащит в языческий Оркус! Зри же страшный Суд и смерть христианскую, всепрощенную, что убегает от нас!

Его космы растрепались, а лицо выражало ту ярость и тот фанатизм, каковым обычно клеймят инквизиторов. Натан читал о них, исследовал их деятельность, пока строгой рукой родных не оказался в этой средневековой деревне за бетонным белым забором. Тесно прилегающие друг к другу дома находились по левую руку и тянулись до общего туалета дверей на пятнадцать. По правую руку - в стене находились решетчатые бойницы, выходившие на второй круг укреплений, позади которого мелькали жуткие тени обезумевших от голода животных. У высоких нежно-розовых ворот находилась башенка старосты деревни и лекарей, которые иногда покидали деревню, иногда приходили, осматривали жителей и исчезали перед глазами среди внезапного тумана и наступавшей после темноты. Не лекари, а сущие ведьмы да колдуны.

Утонувший в морщинах проповедник подбежал и со страхом в расширенных глазах начал теребить одежды Натана, уговаривая его, узреть все безумие, которое твориться в этой деревне, всю смертность, шагающую в ногу с уходящими в никуда. Нес ужасную полубиблейскую тираду сумасшедшего бреда. Он отмахнулся от него, и получилось это столь сильно, что проповедника понесло к бойницам, и фанатик в немом оцепенении рухнул на скамью для ног лучников и арбалетчиков.

--Безумец! -- холодно выпалил Натан, и пошел дальше до своего дома, указанного старостой в белоснежном халате и маске ассассина. Он подумал, что лекари потому и живут у него, что староста болен болезнью святого Антония, и "священный огонь" Господа изжигает тело изнутри, и сожженные члены покрываются черными пятнами и тленно зловонят. Именно этот запах, перемешанный с едким хлором, витал в затхлом деревенском воздухе, впитывался в одежды, в волосы и кожу.

Не успел он дойти до двери, как редкий в этих местах женский голос окликнул его:

-- Натан Петрович, что же это Вы других обижаете?

Он обернулся: к нему в пышном подвенечном платье спешила девушка, небольшая непрозрачная фата прикрывала ее прическу, а с боков ее сопровождали два пажа-телохранителя в зеленых, почти хирургических туниках по моде середины XIV-го века: спускавшихся до середины бедра и шоссах; впрочем, штаны были на несколько размеров велики. Натан решил, что им они достались от полных в бедрах, но не высоких медбратьев.

-- И место ему рядом с теми, кого в безумство он обратил, ибо нищий духом не войдет в двери рая, -- спокойно проговорил Натан Петрович.

-- Разрешите моим людям проводить Вас до кровати?

-- Это лишнее, госпожа.

-- Я настаиваю.

-- Воля ваша, но даю слово, я не достоин такой чести.

Натан развернулся и неспешно, как ни в чем не бывало, зашагал к дверям в свою хижину, в которой горел небесный свет, лившийся с белого бетонного потолка. Стены в доме были каменные наспех заштукатуренные местными неумельцами, от чего она была в щербинках, а богомаз не удосужился даже глянуть, а если и глянул, то отказался наносить фрески на выкрашенные зеленым снизу и белым сверху стены. Хижина являла собой одну комнату с несколькими кроватями, расположенными в два ряда, между которым находился храмовый коридорчик: по нему обычно проходят священник, дьяконы и служки в начале мессы. Такое убранство палаты напоминало Натану лепрозорий в Иерусалиме, где добрые монахи и монахини Ордена Госпиталя святого Иоанна заботились о больных, но даже там каждая кровать обносилась занавесом, укрывая ужасы умирающих от остальных, еще живых.

Эта убогая Вифлеемская лечебница не нравилась Натану. Ему хотелось обратно: в Каллари, на Сардинию, где водятся замечательные белые ослики с длинными белыми ушами.

Он захотел аудиенции у старосты, мнил задать несколько вопросов. Почему его хижина оказалась лепрозорием для нищих? Почему ему, духовнику самого святого Доминика Гусмана, отвели не уединенную келью, а общую больничную палату? Почему его окружают одни безумцы, твердящие о смерти и гневе Господнем? И почему папский легат Альмарик не хочет остановить эту катарскую ересь?

Натан развернулся и уперся в крепкие тела медбратьев, которые стояли с надменно ухмыляющимися рожами, каковыми обычно и обладают люди сильные, но недалекие, с крепкими руками, и толстыми разбитыми носами - не пажи, а истые простолюдины, заклейменные в цивилизованных странах в звательном падеже, как "o possemi!" - о подлейшие! Расхохотавшись едко и довольно, пажи бросили Натана Петровича на койку, и подобно молниеносному римскому центуриону, один набросился на больного, тщась удержать его на постели, пока второй, будто заправский палач, привязывал его члены к портикам кровати крепкими полотенцами. Последнее, что слышал Натан - это басистый выкрик:

-- Сестра, укол!

И снова лицо невесты, на котором светили две яркие восьмигранные звездочки святой Девы Марии. Медсестра исчезла, остался лишь белый потолок, освещенный ангельским сиянием. Натан чувствовал, что тела больше нет, что его разум отделен, и он, в этом блаженно-бездумном состоянии, безвременно возносится ко всеобъемлющему свету по золотой лестнице, к Богу...

Затем картина рухнула. Сколько Натан лежал, тупо уставившись в потолок, без возможности двинуть руками и ногами, ему установить было трудно; но когда к нему пришло осознание этого, на него нахлынула черная туча отчаяния. И голос проповедника из коридора психиатрической больницы доносился пронзительно разумно:

-- Там сыро и нагажено! Я не буду убирать сортир! Мне сигареты не нужны! Черт подери, я не настолько безумен, чтобы унижаться перед санитарами! Он! Он безумен! Посмотрите, лежит, привязанный. Когда придет в себя, пусть и чистит ваш сортир.

-- Успокойтесь, Валерий Дмитриевич. Никто Вас не заставляет. Вам же не хочется лежать, как Натан Петрович? Вы же разумный человек, Вы понимаете. Вы же помните, как это?

-- Хорошо, хорошо... Швабру сам возьму.

-- Вот и отлично.

Если Натан и хотел повернуть голову, то это оставалось только в мыслях, тело не реагировало, даже веки опускались тяжело, и также трудно было их поднять обратно. Он лежал и думал: куда же подевалась средневековая деревня? Неужели это все ему только привиделось? "Это психушка, -- вспомнил он. - я попал сюда... не знаю. Какое число сегодня?.. Ужас! Дочка, дочка. Что же я плохого тебе сделал, что ты меня заключила в эти стены?! Неужели я насколько болен, что мешал тебе? Сидел бы в комнате, думая, что в келье... Это сколько же денег я должен получить по пенсии?.. Я больше не вижу лепрозория! Значит, дочка придет за мной... А если не придет? Она же меня закинула в эту дыру, помирать... догнивать свои годы, без книг, без истории... Дочка! Кто из нас двоих был более безумен, когда ты отравила меня сюда! Здесь плохо, уныло, однообразно... и вечный свет в палате, даже ночью. Дочка, дочка..."

-- Они снова здесь! Снимите их с меня! - закричал кто-то неподалеку, где-то на соседней кровати. - Они ползут! А, они уже поднимаются по простыне! Отвяжите меня! Они уже на мне! Отгоните их! Пожалуйста! Снимите их!..

"Из этой больницы нет выхода, я сам свихнусь... если уже не свихнулся. Губы не двигаются, не могу ничего сказать. Вдруг после этого я, как он снова буду видеть по-другому. Нет, мне нельзя, мне нужно сохранить это состояние... я не смогу, эти образы, отражение... они снова меня настигнут... Боюсь. Не хочу умирать безумцем! Дайте мне умереть сейчас! Сейчас!.."

Натан старался не отрывать глаза, пытался заснуть, но сон долгое время не шел. А когда проснулся, перед ним нависло лицо медсестры с карими глазами, сморщенной кожей и носом без горбинки, казавшимся, огромным.

-- Проснулись? Зачем же Вы, Натан Петрович, толкнули Валерия Дмитриевича? Ему было больно, Вы же должны это понимать? Вы же здоровый?

-- Тогда почему я все еще связан?

-- А вдруг Вы снова захотите кого-нибудь толкнуть, обидеть? Нет, пока Вы полежите так, и обдумаете свои поступки.

-- А дочка приходила? Как там моя пенсия? Какое сегодня число?

-- Успокойтесь, Натан Петрович. Сегодня тридцатое августа: день солнечный и прекрасный, дует умеренный ветерок, а пенсию вы получили пять дней назад.

-- Хорошо.

-- Ну, лежите, я пока схожу других осмотрю.

-- Хорошо, сестра...

Ее появление и оживший голос привели Натана в благодушное состояние. Он вновь хотел жить, и даже готов был вернуть в общество, но мысли о дочери вкрались в голову. И его обуяла тоска: она там за забором, в городе истинных безумцев, считающих, будто они все поголовно здоровы, будто своих родственников можно отправлять в психушки, только бы самим о них не заботится, оставлять их в одиночестве, среди других сумасшедших, которые, подобно наркоманам, хотят снова уйти в их миры: успокаивающие и примиряющие сознание... Размышляя, Натан неожиданно для себя открыл то, что спасет его в этих стенах - его небольшая средневековая деревушка, полная жизни и новых приключений, невидимых остальными книг и рукописей, которые можно изучать, чтобы не сгинуть, не наложить на себя руки, и не боятся отплясывать танец святого Гвидо...

-- Сестра! Сестра! - позвал он.

-- Что случилось, Натан Петрович?

-- "Кто из нас двоих был безумнее, когда ты принес мне лекарство?" -- сказал однажды Хасан ас-Саббах в "Легенде о трех школьных друзьях". Прошу моленно, не колите мне "аминазин"... Я буду стараться терпимее относиться к безумному проповеднику. Будьте в этом покойны, моя госпожа. И коли Вы желаете, подержать меня в своем Вифлеемском лепрозории, я полежу. Быть может сосну капельку, только не считайте меня покойным, рано по мне отходную петь. А как проснусь, в бойницы посмотрю, на тени тех безумно голодных животных, что бродят за стенами. Оберегайте меня, прошу Вас, моя госпожа...

-- Хорошо, хорошо... Лежите, отдыхайте. Мои верные пажи присмотрят за Вами...

Натан Петрович широко улыбнулся и забылся в своем безумстве, и до самой смерти его не интересовала ни пенсия, которую переводили на счет больницы, ни дочка, что отказалась от отца. Веди он себя буйно, его бы направили туда, откуда не возвращаются - в больницу закрытого типа, но вел он себя прилично, и в своей шизофрении не создавал обузы, наоборот, считался исполнительным слугой госпожи, верной ей до конца дней, ибо самолично обязался ей в этом, и, как честный рыцарь, держал свое слово. Лишь изредка коленопреклоненно стоял в углу и читал на латыни молитвы, вознося трезвым рассудком хвалы Господу, за то, что оставил ему нереальные видения, в которых он жил полноценной жизнью.

© Денис Требушников, 2008
Дата публикации: 31.08.2008 04:50:37
Просмотров: 3057

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.