Жанна д'Арк. Письма
Маргарита Крымская
|
Форма: Поэма
Жанр: Поэзия (другие жанры) Объём: 2304 строк Раздел: "Не от мира сего" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
1 В Домреми... В Домреми... «Дили-дили-дили-бом! Боже, песне вними в королевстве голубом, что пою в Домреми...» Помнишь, пела день и ночь, и вымаливала дочь? В Домреми… В Домреми… «Бом-бом-дили-дили-бом! Боже, песню пойми, принеси Жаннетту в дом, в Домреми, в Домреми...» Помнишь, пела у огня? И Господь принёс меня. В Домреми… В Домреми… «Дили-бом-бом-дили-ли! Боже, дочь обними и огнём не опали, здесь и вне Домреми...» Помнишь, пела ты давно? Бог обнял Жаннетту, но... 2 Что будет, мама, то будет. Потом. А ныне – с косичкою на макушке, С бантом, крестом и Христом – за скотом Брожу по лужайкам простой пастушкой. Смеюсь беспечно – щекочет полынь. Ласкается ветер приблудной псиной. Глаза мне лижет небесная синь, Чтоб даже огонь мне казался синим. Но пламень – красным мерцает вдали. И голос пришельцем звучит, нежданным, То ль из-за тучи, то ль из-под земли: «Готовься к войне за свободу, Жанна!» И снова голос, другой: «Не страшись Божественной миссии. Будь послушна, И станет вечной недолгая жизнь». И третий: «Взрослей поскорей, пастушка!» Взрослеть? Зачем же? Зачем поскорей? Не хочется жизни той взрослой, мама, В которой стану из всех дочерей Обласканной смертью и юной самой. Остаться в детстве – возможно ли мне, Вовеки не встретившейся с Кошоном И, правду зрящей в домашнем огне, Безмолвием истины не сожжённой?.. 3 Пророчу. А не надо бы. Прости меня. Прости. Легко исчадье ада мы Отпустим из горсти. Но, мама, сердце Франции Исчадьем тем полно. Не выпустить без нации, Что с Богом заодно, Без храбрых, не жалеющих Ни пят своих, ни лбов, Без тех, чья не в земле ещё К земле своей любовь. Не выпустить, не выбросить – Без веры, без огня Души, которой выпросить И латы, и коня, И голос, устрашающий Небесной чистотой, И меч, судьбу решающий Земли моей святой. Я верю в святость Франции. И Бог – на стороне Грядущей коронации, Исполнить кою – мне. И мне же – уготовано Избавить Орлеан От голода и гомона Заморских поселян. Во Франции поселятся Единство и покой. А я смиренной девицей Развеюсь над рекой... Увидишь, то не вымысел, Ничуть не детский вздор. И мне реально вынесен Небесный приговор. Приму его, хоть страшно мне: От ласки и добра – До боя рукопашного С жестокостью костра. Меня, кто им запрошена, – Как пепел из горсти, Прошу, моя хорошая, Из сердца отпусти... 4 Впрочем, к дьяволу все пророчества! Может, проще всё: я – из дур. Не получится, как ни хочется. И хохочет де Бодрикур. Так сердечно смеётся, мамочка, Что и мне хохотать пора. На щеках – добродушья ямочки, Но в глазах – дьяволят игра. «Ха-ха-ха! Расскажи про миссию, Что придумала ты сама, От фантазий своих зависима И не трезвого, знать, ума! Но порывы души вне разума – Что шампанского пузыри: Королям они для помазанья Не годятся ведь, ma cherie! Пьют вино они неигристое, А другое – пастушья дрянь...» Он хохочет, но смотрит пристально, Мол, а вдруг я от Бога впрямь. Сомневается, хоть за дверь меня Выставляет он, балагур. Но серьёзны небес намеренья: «Ты поверишь, де Бодрикур!» 5 Неудача – не повод для слёз. Я не плачу. Не смею. Только стыдно мне, мама. Как пёс, Он лобзает мне шею. То ли пьян, то ли вовсе не пьян... Но, сведущий в подделках, Шепчет на ухо мне: «Орлеан Не нуждается в девках». И щипает, в объятиях сжав, Нестерпимый верзила! Но, мне кажется, был бы кинжал – Я б его не вонзила. За сомнения нужно ль карать, Если небо туманно И сокрыта небесная рать В безоружности Жанны? Бодрикуру смотрю я в глаза, Не мигая, с надеждой. «В Домреми!» – он гремит, что гроза. И смеётся, как прежде. Дважды «нет» получив, я надежд Не оставлю, упряма. Но оставлю я женских одежд Привлекательность, мама... 6 - Ох, настырная ты девка, Жанна д’Арк! Не хватил бы в этот раз меня удар... Ну, скажи, чего ты хочешь от меня? И Лассар уже купил тебе коня, И одеждами мужскими (вот позор!) Снарядил тебя весь город Вокулёр. Сумасшествие... Но Бог с тобою. В путь! А меня – оставь в покое и забудь. - Безопасного, секретного пути Без людей твоих мне точно не найти, Чтоб дофину, а не вражеским ушам, О победе всё поведала душа. И спасусь охранной грамотой одной От своих же, так измученных войной, Что противника узрят и в яйцах кур... Помоги же мне, прошу, де Бодрикур! - Дам я грамоту, и дам тебе людей. Но сначала ты ответишь без затей: Почему тебе обязан я помочь, Исполняя всё, как просишь ты, точь-в-точь? Почему я должен верить голосам, Что не слышу, хоть и набожен я сам? И откуда ты уверенность взяла, Что добра они желают нам, не зла? - В осаждённом Орлеане нет еды. Разве зло – избавить город от беды? Голосам ты можешь верить потому, Что ещё они сказали: «Одному Бодрикуру знать, что видит он во сне. То – дитя на обезумевшем коне, Что несётся по горящему мосту К вознесённому над берегом кресту». - Это правда! Ай да девка! Значит, ты Ясно слышишь то, что молвят с высоты... Ясно видишь... Вижу ясно я и сам, Что отказывал помочь я – небесам. Что ж, прости мне... Дева Жанна. Вопреки Нашей вере, мы частенько – дураки. Но за ум берётся бывший самодур – Устыдившийся Робер де Бодрикур!.. 7 До Шинона – долог путь. Дольше, дальше, чем до Бога. В небе взору утонуть – И у Бога я в чертогах. Там архангел Михаил По владениям Господним Столько раз меня водил, И опять ведёт сегодня. Вижу Францию мою Не увядшей от насилий – Белой лилией в раю, Средь таких же белых лилий. Слышу белых голубей, Что садятся мне на плечи. Это Франции моей Миротворческие речи. Свежесть белого ручья Я устами ощущаю. Это Франция моя Чистотою угощает... Но звонят колокола, И архангел отпускает, Чтобы снова я была Там, где Франция мирская, Где её сочится кровь Из больного сердца прямо... Как не хочется мне кров Покидать Господний, мама! Но архангел Михаил Говорит мне строгим тоном: «Бог тебе прибавил сил, Чтоб добраться до Шинона!» 8 Вот и Шинон. Невредима я, И от земли не оторвана. Замок дофина, родимая, Светел. Но вороны, вороны! В небе пробоины чёрные... Сердце от ужаса замерло. Хоть на войну обречённая, Лучше бы пала я замертво, Лучше бы братья родимые В дом меня отчий отправили. Только не стать обратимою Вере, свободой отравленной. Будет, как будет. И планы я Строить свои не намерена. Здесь – начинается главное. То, что мне Богом доверено. Прежде, должна я, родимая, Выкрасть у Карла сомнения. Он ведь не верит, что мнимое – Страхом его отравление. Значит, должна постараться я Не ощущать себя вором, но Просто излечивать Францию От ужасающих воронов... 9 А знаешь, он совсем ещё дитя, Наш будущий король. Играется, смеётся он, хотя Серьёзна боль, Укрытая от глаз, и от ушей. Но ведаю секрет. Он – ключ к замуровавшейся душе. Иного нет. Я вскрою эту душу. Но потом. Сейчас – пора игры. И прячется, неверием ведом – В мои дары, Дофин мой, кто подарок лучший – сам, Прекрасный и родной... Не ведает, дитя, что голоса И Бог – со мной. Не видит, в окружении гурьбы Такой же детворы, Как ярок он на длани у судьбы – Иной игры. В игре той – не бывает баловства. Не шуточным огнём Безвременно сжигается листва Весенним днём... Не шут, который с троном не в родстве, – Мой будущий король. Но тот, кто не заплачет о листве. Серьёзна роль. А я, чья роль – прощеньем низойти, Склоняюсь перед ним, Гадающим: я демон во плоти Иль серафим? Зачем среди придворной мишуры Был найден он, дофин?.. В глазах его – ни смеха, ни игры. Но страх один. А мне от страха этого – смешно. Боюсь захохотать. Дитя, что опускается на дно, – Вздымает мать! 10 Да, да, дорогая, какое-то странное чувство... Смотрю на него и за щёку хочу ущипнуть. Политика, игры... Наверное, не научусь я Тому, что мешает душе обнаруживать суть. А суть однозначна: дитя, что стоит предо мною, Останется оным, набившим свою колыбель Игрушками взрослыми – роскошью, властью, войною, Но не разлюбившим лизать по ночам карамель. Не знаю, откуда явилось ко мне это знанье, Но вижу, что Карл начинает его принимать: С надеждой глядит на девчонку без всякого званья, И слушает так, будто слушает мудрую мать. Конечно, он жаждет хозяином стать полноправным И землю родную от яда очистить сполна. Но страхом отравлен, поскольку не ведает правды: Законен ли пахарь, чьи Карлом взошли семена? И вороны эти, над замком, как будто намёком: Помазанье лжи – это в ад самый истинный путь... Не правда ль, дитя он? Чистейшей души. И за щёку Всё больше и больше дофина хочу ущипнуть! 11 - Жанна, серьёзно... Армию Дал бы тебе в сей час. Только враги коварные, Самые злые – в нас. - Знаю, дофин. Но демонам Если не жечь мосты, То поднимать, чтоб Дева им Не подожгла хвосты. - Чем же, скажи, заставишь их На берегу другом Прятаться и над давешним Не хохотать врагом? - Господа светлым именем! Слушай меня, дофин. Ты – не сорняк, прости меня. Ты – королевский сын. - Верить хочу, но вороны... - Ты не смотри в окно. - Вера – всему опорой, но... - Вера не терпит «но». - Жанна, серьёзно, знак бы мне... - Вот он. Верней, чем речь. - Меч? Ну и что? Но как бы не... - Да! Королевский меч! - Как ты нашла? Затерянным Был он до этих пор. - Верой, дофин, немереной – В Господа разговор. - Где же он? Где, сверкающий? Нет его, посмотри! - Знак это. Меч – пока ещё Ждёт меня в Сент-Катрин. - Просто галлюцинация... Вороны просят сыр... - Просит тебя – вся Франция! Бог – умоляет, сир! - Жанна, серьёзно... Армию Дал бы тебе в сей час. Только враги коварные, Самые злые – в нас... 12 Отец его безумием страдал. Даст Бог, оно дофина не затронет, И быть монументальною короне, Украсившей не полый пьедестал... Понять его, однако, мне отнюдь Не сложно. Ты представь себе такое: Врывается овца в твои покои И блеет: «Я есмь истина и путь!» И льётся из овцы той молоко, Которое вином благоухает! Что делаешься разумом плохая, Ужель не заподозришь ты легко? Но позже, убедившись и в питье, И в блеянии, слишком человечьем, Ты чудо это в образе овечьем Исследовать отправишь. В Пуатье. И нет решенья правильнее. Кстати, Молись, чтоб там бараниной не стать мне... 13 Мама, голубушка, многое мне стерпеть Ради свободы, назначенной Провиденьем. Знаю, стерплю я когда-нибудь даже клеть, Голубем ждущая с небом соединенья. Это потом. Время терпит. Но ты скажи: Что непорочность меняет в сношеньях с Богом? Взял бы де Мец, например, или Пуланжи В жёны меня или просто в укрытье стога, Что изменилось бы? Разве бы разлюбил Бог оттого, что любовью зажглась земною? Разве лишает он голубя взмаха крыл Из-за того, что «голубится» он весною? Разве так важно, стара я иль молода, Что повидала и что повидать ещё мне, – Если я с небом крылатой душой всегда Соприкасаюсь, ничем не отягощённой? Верится, мама, что, если бы я была Камнем, песком иль водою реки Луары, Бог и тогда подарил бы мне два крыла, Зримые временем – голубем самым старым. Время всё видит, конечно. И слышит всё. И обо всём – воркованьем неосторожным... «Францию нашу лишь девственница спасёт!» – Стало, голубушка, истиной непреложной. Времени – верят. Кому же, скажи, посметь Время проверить, насколько оно – невинно? Время приносит от неба нам жизнь и смерть, Не отвечая за них и наполовину. Но – будь приказано будущим королём Всё же забраться под времени оперенье – Время стерпело бы, небо прикрыв крылом.. Вот и терплю я, похожа на это время. 14 «Время» – повторяю, повторяю... Мама, очевидно ведь, что зря я Время то – теряю! В Орлеане Падают напрасно горожане, Словно от досрочного покоса... Здесь же, в Пуатье, одни вопросы Падают и падают. И снова Мудрые, как будто, богословы Спрашивают, всё одно и то же: «Что тебе наказывает Боже? Францию спасти? Но почему же Сам он не спасает, без оружий? Трудно ли явить такую милость Богу, дабы Жанна не трудилась?» Господи... Смешные богословы! Сложное возводят из простого. Просто ведь, что милостью даёт нам Землю он, а вспахивать добротно, Семенем засеивать и всходы Верою беречь от непогоды – Нам лишь, дабы, труд наш уважая, Боже наградил нас урожаем! Ныне же – досрочные покосы В бедном Орлеане... Но вопросы Падают дождём, не убывают! Время убивают, убивают... 15 Мамочка! Мама! Овечка твоя жива! Мало того – не нашли ни единой блошки В ней для придирки, мол, светлая голова, Но от укусов страдает она немножко... Значит сие, что овечку – не на убой. Снова в Шинон! Но не просто чудной овечкой – Чудной надеждой и нашей земли судьбой. Ты помолись, и поставь за овечку свечку... 16 Дофин колеблется: «Но всё ж, Хоть церковь и нашла, Что только Божию несёшь Ты волю, и чела Ничто коснуться не могло Как Божии уста, – Я не уверен в том, что зло Не прячется в кустах. Нет, не имею я в виду, Что зло – в тебе, отнюдь. Ты не способна на беду. Но на неверный путь... Не слышу многого извне, Но сердцем – не оглох. Могла бы ты поведать мне, Что знаем я и Бог?» Вот и пришла пора вскрывать Бастилию души: «Дофин... Не та казнится мать, Что смеет удушить, Но та, что верную петлю Заставлена надеть. Дофин мой... Я тебя люблю. И я казнюсь. И впредь Прошу не спрашивать о том, Что знают двое – ты И Бог. Непросто ведь потом Жестокость правоты Прощать, оправдывая боль... Но ты прости, молю, И оправдай немедля, коль Востребовал петлю... В те времена, когда ещё Ты был совсем юнец И не был знаньем оснащён, Что знает всё Отец, В саду ты прятался от тех, Кто был тебе немил – За их не прячущийся смех, За то, что зван ты был Не Карлом с некоторых пор – Уродцем... был ли в дом Ты зван иль просто разговор Вели они вдвоём. “Уродец!” – начал и в тиши Ты слышать от зеркал... И братьям старшим от души Ты смерти пожелал. Людовик умер первым. Жан Отправился вослед. Но, не простив им детских ран, Ты не заплакал, нет. Ты был обрадован: “Один Теперь у короля Наследник есть. И я – дофин Отныне. Voila!” Но королю желать конца Скорейшего не смел. Молился ты, прося Отца О том, чтоб твой удел Несложен был: воссесть на трон, Когда уйдёт король. Но всё, что дал Отец, – Шинон, Где карканье и боль. Тебе открылось, наконец, Что грех ты совершил, Когда, обиженный юнец, Гордыню от души Не отдалил – впустил, согрел, И пестовал, любя... Людовик стал, ещё не зрел, Преследовать тебя Во сне: “Уродец, ублажись Вороньею судьбой! Не трон им нужен – просто жизнь Под сенью голубой!” И юный Жан возник, потом: “Не то, что рядом, – близь, Но то, что в небе голубом. Уродец, помолись!” И еженощно в этих снах Всё существо твоё Кричит от боли, будто в пах Вонзается копьё Господней карою. И ты, Проснувшись, весь в поту От этой боли-маеты, Взываешь ко Христу: “Прости, прости меня, раба, За пожеланье зла, За то, что грешная тропа От сердца увела, За слёзы матери прости, Прости за братьев мне! Прошу, грехи мне отпусти, И воронов – в окне!” Прости и ты меня, король Мой будущий, дитя... Но доставляю эту боль По просьбе, не хотя Быть Вседержителя копьём. Лишь одного хочу: Поверь. Господь, в лице моём, К победному мечу И не сдающейся любви К земле твоей родной – Зовёт тебя. И ты зови Солдат – идти за мной. Немало крови мы прольём, Но тот, кто сердцу мил И небу, – станет королём. Господь тебя простил». Молчит дофин мой, оглушён. Не отнимает рук От мокрых глаз... И тих Шинон – Ни ворона вокруг... 17 Белое знамя, белое. Чистое, как душа. Армия, что хотела я, – Вот она. Хороша... Как сквернословят! Господи, Лучше бы рты зашил! Знают ли эти особи О чистоте души? О чистоте телесной я, Мамочка, помолчу. Это болезнь известная: К недругу – не к врачу. И не видать усилия. Запах, мол, не порок. Знамя с Христом и лилией – Воздуха мне глоток. Это не всё. Воришками Грязными, не в лицо, Смотрят, мол, под штанишками Белое кружевцо? И ведь не столь прежадные До моего тряпья, Сколь... Не была бы Жанною, Высказалась бы я! Но оставляю жалобы, Армию не виня. Главное, не сбежала бы Армия от меня. Надвое вера делится (Как богача сума): «С неба ль сошла к нам девица? Может, скорей, с ума?» Чешут затылки воины, Да языками. Но Знанием успокоена: В плевелах есть зерно. Не о себе я. Зёрнышко – Вера, что глубока. Где-то на сердца донышке: Будущий хлеб – мука. Верят они, хорошие. Знамя целуют, мам! Резаны будут, кошены, Рублены пополам, Втоптаны в землю, стёрты и В небе, где нет войны, Счастливы, что и мёртвыми Вере своей верны. Белое знамя, белое. Чистое, как обет Армии, что хотела и Лучше которой нет. 18 «Баба с возу – кобыле легче!» – Вот как думает Дюнуа. Но от этого Бог излечит. - Жанна Дева ты? - C'est moi! - Ты не гневайся, ради Бога... - Почему в Орлеан нейдём?! - Будет лучше идти дорогой Обходной, не прямым путём. - Ради Бога, кто лучше знает, Сам Господь или ты, Бастард? Мне как рана в груди сквозная – С промедлением взятый старт! - Понимаю, что рвёшься в бой ты. Но Господь – не стратег. Вполне Можешь верить: моей работы Ожидает он на войне... Воин опытный он, конечно. И поверить ему – не грех, Коль и вправду назначен, грешный, Для закрытья небес прорех. - Хорошо, Дюнуа. Телеги И повозки с едою – где? - Там, где мало одних стратегий Для движения по воде. - На судах? Отправляться сразу! Поднимать паруса! Приказ. - Подчинится солдат приказу, Но не ветер. Он против нас. - Ветер – Господа сотворенье. А Господь – он поможет нам. Примечай, Дюнуа: мгновенье – И союзным подуть ветрам! Головою Бастард качает И закатывает глаза. Но мгновенье – и примечает: Бог не против, а только за! - Чудеса... Никогда я не был Очевидцем таких чудес! - Чудеса ли, что любит небо Сотворившихся из небес? Опускает смиренно плечи. - Жанна Диво ты... - C'est moi. «Баба с возу – кобыле легче!» – Так не думает Дюнуа. 19 Но почему содействие небес Доказывать мне нужно неустанно? Как будто в них мой личный интерес – Божественно сгорающая Жанна! Ужели не достаточно одной Надежды, человеческим свеченьем В глазах моих проявленной и мной Доставленной всегда по назначенью? Я в Орлеане, мама. И смотрю На жителей, на факелы в руках их, На счастье, что похоже на зарю Небесную, рождённую в рубахе. Заря ведь не страдает от войны. А счастье – это верованье в небо. Они молились, дабы, голодны, Земной не разуверились потребой. И не о том, чтоб выявился знак, – О молоке просили да о просе... И получили. Важно ль это – как? А то, что есть, – доказывать не просят. Как и не ждут чудес они в боях, Но просто верят в силу Жанны Девы. Для них победа – девка, что впотьмах Ступает то направо, то налево. «Блудницу эту ты наверняка Исправишь?» – Нет подобного вопроса. Надежда – есть: Господняя рука Поможет приволочь её за косы. Надеяться бы так и остальным, Кому нужней знамение и чудо, Чем вера в то, что им и только им Свою же совесть вылечить от блуда. Бастиды англичанами кишат, И медлить грех – со снятием осады. Но знатоки всё учат, не спеша, Что надо небесам и что не надо. «Молчи, Бастард! И ты молчи, Ла Гир!» – Хочу кричать от истинного гнева. Но не кричу. Я просто знаю: мир Без лишних слов добудет Жанна Дева. Да будет мир!.. Но это – впереди. А нынче мне сгорать от нетерпенья, Молясь о том, чтоб раною в груди Небес – моё не сделалось раненье... 20 Мамочка, ради всего святого, Папеньке не говори ни слова! Будет, сердит от письма такого, Сердцем он нездоров. Пусть он помолится, чтоб из ада Выйти скорее нам, сняв осаду И получив короля в награду За убиенных кровь. А за меня не волнуйся. Рана Не глубока. Я вот-вот и встану. Больно, конечно. Но Орлеану Будет больней стократ, Если поддамся я боли этой, Обыкновенною став Жаннеттой, И не спасу на копьё воздетой Веры моих солдат. Эти солдаты – по вере братья. С верой не страшно и умирать им. Я не мечтала о лучшей рати, Посланной Богом мне. Братья они и по крови тоже. Каждую каплю их крови – Боже В рану мою заливает, множа Родственность на войне. Мы и глазами похожи очень. Видим, как Франции враг порочен, Не уважающий то, что Отче Честен и справедлив. Видим и то, как упавший ворог Молится тихо о том, кто дорог, И оставляет подлунный морок, В небо глазами взмыв. Будь она проклята, эта бойня! Не получается быть покойней С правом убить, что не право – боль мне! Но – я прошу тебя, Папеньке не говори ни слова. Отгородившись от всех засовом, Плакать он будет душой отцовой, Крестик свой теребя... 21 Помнишь чудесное дерево, «дерево фей»? Часто вкруг дерева этого мы танцевали, Дети счастливые... Вольно смотрели с ветвей И образа, и гирлянды в небесные дали. В сказку о феях не верила я никогда, И не ждала с замиранием сердца прихода Чуда подобного, и не искала следа... В дереве том находила я только свободу. «Что ему вести о Франции нашей больной? Что короли и за право владычества войны? Было бы солнце и дождь иногда проливной. Что ещё нужно для жизни его преспокойной?» Вот как я думала, мама, но очень давно. Лишь повзрослев, поняла я, что дерево будет Срублено кем-то безжалостно иль сожжено, Если не встанут вкруг дерева добрые люди. Жаль, не добром... Но отстоянный кровью из ран, Землю полившей, впитавшейся в самые недра, – Древом свободы чудесной стоит Орлеан, А вкруг него хороводят счастливые ветры... 22 Бои не рисую умышленно. Люблю я небес акварель. А ею – правдивы не вышли бы Картины «Сен-Лу» и «Турель». Но красками самыми яркими Могу описать я вполне, Как лучшими стали подарками И сон, и спокойствие мне. Конечно, они фрагментарные – Весь город ликует, поёт! Спасительницей легендарною Меня воспевает народ. Однако, геройством не зрящая Всевышнему верность мою, Спасителю я настоящему Хвалу за победу пою. Ничуть не лукавлю. Но, знаешь ли, Когда я ребёнком была, Не так представлялись ни давешний Оконченный бой, ни хвала. В картинке той краски багровые Совсем не бросались в глаза. Их не было там, и дарована Была лишь небес бирюза. А если и были, то, лишние, Не значили много ещё. Теперь же – хвалю я Всевышнего, И краска не сходит со щёк. За что же хвалю? За побоище, Из коего вышла цела? За мужество? Да. Но за то ль ещё, Что память не будет светла? За копья, за стрелы, вонзённые В доселе пребелые сны, В которых стенают казнённые И падают в небо, красны... За руки, за ноги, за головы, Что сами теперь палачи – Ползут по багровому полу и Меня окружают в ночи... Прости, что рисую отчаянья, А не торжества полотно. Умышленно или случайно нам Себя обмануть не дано. Не красками сердце малёвано, И не акварелью – война. Начало дороги миновано, И кончится скоро она... 23 - Святая Екатерина, прости мне мои сомненья. Пускай и Господь простит мне. Молю, передай ему. Но всё же спрошу. Он хочет сраженья и убиенья, А сам «Не убий!» сказал нам. Ответишь ли: почему? - Как быстро промчалось время! Ты взрослою стала, Жанна. Мы ждали вопрос подобный. И не от тебя одной. В Cтолетней войне, как позже её назовут, – желанны Сраженья для пораженья того, кто пришёл с войной. Господь справедлив и честен. Даёт он лишь то, что нужно. Желающим взять побольше – он большего не даёт. А если берут без спроса, в желаньях своих недужных, – Наказывает, один то желающий иль народ. - Но я не Господь, я – Жанна, святая Екатерина. Наказываю я смертью, руками солдат моих, За длинную слишком руку, протянутую чужбиной И землю мою родную ударившую под дых. Господние приказанья я в точности исполняю. Но я человек всего лишь, и мне «Не убий!» – приказ Такой же святой. Скажи мне, накажет ли он меня и Послушных солдат, коль сам он убить умоляет нас? - Ответить на это трудно. И я – не Господь. Но, может, Как дочери он доверил удар нанести врагу. И, видимо, не накажет послушных солдат он тоже... Не знаю. Но, если хочешь, спросить у него могу. - Святая Екатерина, коль спрашивать ты изволишь, Спроси и о том, что вражьих солдат ожидает там, На небе. Ведь исполняют команды они всего лишь, И шепчут молитвы втайне, не чуждые их устам. И каждый из них – рождённый такой, как моею, мамой. И в каждом из них есть нежность и святость любви большой. Зачем же Господь карает солдат – не того, кто яму Им загодя вырывает своей воровской душой? Неужто так сложно это для Господа, кто всесилен, – С дороги убрать бесчестье несущего главаря, Чтоб все, кто невинны, позже у Господа не просили Пощады за убиенных и не убивались зря? Неужто Господь не может избавить от эгоизма, От пагубных вожделений, от жажды царём царей Назваться и править миром убийственным деспотизмом, Закон «Не убий!» имея на случай беды своей? Иль, может, Господь желает, чтоб кто-то его оспорил? Зачем? Развлеченья ради? За кое платить и мне, И всем, кто убил и будет ещё убивать, и вскоре Окажется в яме или изжарится на огне... Святая Екатерина, услышала ль ты вопросы, На кои должна ответы иметь я? Пойми, должна!.. Задумалось, видно, небо... Дождём, что вплетает в косы Вопросы мои, вопросы... Мучительна тишина. 24 Солнце, солнце над Шиноном! Вечной радости образчик: Нет вопросов нерешённых. Вот он, праздник настоящий! Солнце, солнце и во взоре Торжествующего Карла: Божий промысел бесспорен, Милость выказавший карой! Солнце, солнце в сердце Девы: Поцелуи обжигают За победу, что налево Не смогла уйти, нагая! Солнце, солнце, как надежда, Над молитвами Шинона: Мой лучащийся и нежный Карл засветит под короной! Солнце – солнечным дофином На вершину вознесётся! Жаль, окажется недлинным Праздник мой под этим солнцем... 25 И жаль, что так ревниво солнце К дождю, от коего свежо. - Я слышал, герцог Алансонский Родился заново в Жаржо... - О да, мой милый герцог чуть ли Не стал жильцом иных долин. От них, однако, слухом чутким Я увела его, дофин. - А может, чутким слухом сердца, Что слышит всё, и там, и тут? Так дорог сердцу этот герцог, Что даже уши в нём растут! - Не сердце уши отрастило, Но голоса мне говорят, Когда и где на сердцу милых Людей – обрушится снаряд. Не отвращённые ль снаряды Мён-сюр-Луар и Божанси, И Орлеанская осада, За кои Господу merci? Жаржо, Пате, Тальбот пленённый... Хвалу и Богу воздаю, И всем во Францию влюблённым Сердцам – за голову твою! - Наверно, герцог Алансонский – Часть головы моей. Пятно? - Дофин, не дождь пятнает солнце, А страх, что выцвело оно! 26 Люблю его. И, что бы ни сказал он, Каким бы ни был, кем бы он ни стал, Не стать любви реальности вассалом. Она лишь веры собственной вассал. Реальности жестокость вопиюща. Поэтому любви и слепота, И вера в невозможное присущи, И не дана земная маета. Не мается садовник, поливая Цветы, что не поют, как соловьи Иль так, как сам поёт он, отдавая Цветам все чувства лучшие свои. Безмолвье он обидами не судит, И, ведающий, как они пусты, В душе своей, как в сказочном сосуде, Выращивает певчие цветы. Вот так и я, не плача о грядущем, Грядущему прощаю королю – Реальность. И всегда во мне поющей Любовью я люблю его. Люблю. 27 Долог путь до Реймского Собора. Множество посёлков, городов... Франции надежда и опора – Карл к миропомазанью готов. Кровью и слезами не запятнан Путь, что сам Господь предначертал. Грустно мне, однако, и понятно: С троном приближается финал. Как же понимаю Иисуса, Знавшего, где кончится стезя! Хуже ядовитого укуса – Знанье, что бежать его нельзя... 28 Мерный топот копыт, Не пришпорен войной. И дофин говорит Со мной: - Я слыхал, что олень (сумасшедший какой-то, небось) Вам помог при Пате. Вы не знали, где вражий отряд, Но из леса олень (или, может быть, был это лось?) Вдруг помчался к врагам и отправил их сразу же в ад! - Нет, не он, мой дофин, а солдаты, послушные мне. И олень как олень, не безумен, но послан с небес. От испуга враги закричали, забыв о войне, И пустились бежать. Прямо в ад. А животное – в лес. Всё исполнил олень, и теперь он у Бога в чести. Я свободе его позавидовать только могу. Вот бы мне так, дофин: до собора тебя довести И вернуться домой, чтоб овечек пасти на лугу. И не знать ни измен, ни коварства, ни выгодной лжи, Ни последствий, что мне избежать не удастся никак... Ты ведь знаешь, о чём говорю я. Неужто, скажи, Невозможно огню удалиться в спасительный мрак? Мерный топот копыт, Не пришпорен войной. И лишь ночь говорит С луной... 29 А может, я сплю, дорогая, И всё это – только снится? Разбудит меня на рассвете В окно залетевший голубь... И звон колокольный подарит Мне чувство, что голубица – Сама я, и в небо отправлюсь За правдой душою голой. А душе моей не страшна Крылья хлещущая война... Щипаю себя, дорогая. Не сплю я. Миропомазан Дофин мой. И вижу, что небо И Карл договор скрепили... Но думаю я почему-то Совсем не о том, что глазу Является ныне в соборе. Я думаю – о крапиве. Та крапива – хоть не видна, Для души моей – зелена... Ты помнишь тот день, дорогая, Когда исхлестал мне ноги Крапивою папенька – в злости На сон, что не смог понять он? Он думал, что сон его вещий – О том, что сойду с дороги И девкой развратной отдамся Солдатским шальным объятьям. От крапивы той – дотемна Я стонала, душой больна... Теперь же – смеюсь, дорогая. Крапивы листок – на платье! А сшили его в Орлеане – За то, что спасла их Дева... Однако, король – не отец мне: Убьёт он – ни застонать я Не вправе, ни тихо заплакать, Коль душу в любовь одела. А любви моей не страшна Душу хлещущая война... 30 Париж! В Париж бы поскорей! Мечта – опасности могучей. Могу! Мне отдых этот скучен Вдали от запертых дверей. Скорей бы копьям и секирам Во имя будущего мира Врага разросшуюся плоть Срубить и заколоть! Париж... В Париж бы не с войной. Но одержима не на шутку... Мне от своих же мыслей жутко. От слов – тем паче. Что со мной? Неужто копьям и секирам Нельзя почить навеки, с миром? Чтоб не рубить и не колоть – Что создал сам Господь... Париж? Зачем же мне Париж? Я всё исполнила. Домой бы! Наговорились бы с тобой мы, А после – вслушались бы в тишь: «Забудь про копья и секиры. В них никогда не будет мира. Им лишь колоть и разрубать Одно – дитя и мать». Париж... В Париж я не войду. В руках дитяти я – забава. А выпасть – нет такого права, На счастье или на беду. Но ждут ведь копья и секиры, Во имя будущего мира, Приказ мой: вражескую плоть Срубить и заколоть! 31 Прежде мечталось иначе, и о другом. Ныне мечтаю: проснуться бы поутру... Мы отступаем! Хоть справиться нам с врагом! Так же, как с болью – израненному бедру. Ты не волнуйся. И с папенькою – молчок. Мается сердце. А рана в бедре – пустяк. Кто же он, мама, дитя или дурачок, Sa Majeste, коль считает, что Бог – дурак? Армия наша могла бы войти в Париж. Бог передал мне, что будет он покорён. И не добавил: «Но после, когда сгоришь». Иль объясненья – для тех, кто совсем дурён? Может, я дура. Но сердцем хочу я, мам, Францию видеть единой, пока жива! Ныне, как прежде, мечтаю: не быть врагам Там, где свободу возлюбит и голова. Но под короной: свобода для всех – пустяк, Если свобода пастушкою вручена! Sa Majeste – он, конечно же, не дурак. Просто дитя, с кем играет в любовь война... 32 - Когда же кончится зима, А с ней – бездействие и скука, Меня сводящие с ума? Когда же меч согреет руку И знамя белое моё Призывно к небу устремится? Но в небе снова вороньё. А я – заклёванною птицей Лишь отголоски прежних битв Едва улавливаю... Сердце, Однако, всё ещё болит: Из-за того, что милый герцог – Да, Алансонский! – разлучён Со мной... Зачем, скажи на милость? Чтоб, не дай Бог, его мечом Моё терпенье не пронзилось? Чтоб игры детские твои, В каких давно не безобидны Игрушки (скажешь: «C'est la vie!»), И впредь скрывали яд ехидны? - Oui, с'est la vie! Et с'est la guerre! Война диктует мне условья. Не ты, мегера из мегер, Что прикрывается любовью! Я не дурак. И не слепой. Я видел, как ты колдовала Над Алансонским, чтоб с тобой Он спал под неба одеялом. Не ревность это. Колдовства Меня наличие пугает: Стал сопричастным на раз-два, «Свобода!» вторя попугаем. Но, коль изжарят на костре Тебя однажды, – ни при чём я. Нужду почувствуют острей Во мне, ни в чём не уличённом. Наверняка настанет день, Когда, изживши понемногу Тебя из сердца, каждый пень Молиться будет – мне. Как Богу! - Дитя... Безумное дитя. Не хочешь вспомнить ты о братьях? Ужель гордыня, вновь мутя Твой взор, преследует проклятьем? Ужель важнее, мой король, Твоей персоне поклоненье, Чем человеческая боль, Что жаждет вечного забвенья? Но что народ тебе? – Он раб. Свинья, что держишь для того лишь, Чтоб ты, хозяин, не ослаб И кушал всласть, когда изволишь! И что страдания свиньи В сравненье с жаждой насыщенья? Вот так, наверно, и мои Старанья зришь отягощеньем, Что нужно выбросить иль сжечь, Поскольку сыт и всем доволен, И чтоб мою свиную желчь Не обнаружить на престоле. - О, фу, пастушка! Как я мог Тебе пожаловать дворянство?! И как души своей чертог Открыл невежеству и хамству?! - Да, я невежа. И хамлю. Поскольку больно за народ мне, Что безразличен королю С его игрой бесповоротной. Играешь кровью на крови Людей, тебе вручивших веру. Смеёшься, душу отравив Её Величеством Карьерой. А для меня дворянство – ноль. В нём нет свободы долгожданной, И нет любви, что не король, А Бог дарует людям – Жанной. И чародейство – не по мне. Любовь – не лжи с игрою помесь. Не лгут и вороны в окне... Дитя, прошу тебя, опомнись!.. ...То был лишь сон кошмарный. Всё ж, Он так на истину похож... 33 Белое знамя, белое. Верное, как... обет? Армии, что имела я, Ныне со мною нет! Малый отряд «разбойников» – Армии прежней тень... Верность – давно в покойники Определил Компьень. Город, что был защитой мне, Вдруг затворил врата И не впустил... Рассчитана Кем же измена та? Нет у измены имени, Нет у неё лица. И на безгласность выменян Замысел подлеца. Иль капитаном города С лёгкостью дан приказ? «Дева же только горе да Лог на пути – для нас! Где же такое видано: Армия – под дитём? Будет бургундцам выдана – Волю мы обретём. Сами с усами. С опытом. Справимся без дурёх. Всё перекрыть! Безропотно! И да поможет Бог...» Де Бодрикура помнится Сон – о мосте в огне... Мост перекрыт. Исполниться Сну, и погибнуть мне. Не на кресте – но с крестиком, Участь познав Христа. Мама, прости за вести ты: Дочь твоя в плен взята. Белое знамя, белое. Мёртвое. Как обет Армии, что истлела и Коей мертвее нет... 34 Нет, нет, не в башне Боревуара, Не в заключении я острожном... Я в Домреми! Я в церквушке старой! Я в нестареющем храме Божьем! Здесь нет ни темени безысходной, Ни злого холода, что вползает Мне в душу змеями преисподней, Едва распахиваю глаза я. Нет, нет, в реальность смотреть не буду! Она пугающе безобразна: Недоказуемость, что верблюдом Я не бывала ещё ни разу. Меня ведь ведьмой объявят, мама, И еретичкой в мужских одеждах! А не смотрю я – сиянье храма Меня окутывает надеждой: «Нет, нет, не ведьма ты, Жанна Дева, Не еретичка. Но Божья дочь ты! И доказала сие на деле, Его наказы исполнив точно». Однако, Божья или не Божья, – Равны страданья. И не сбежать мне. Но Иисусу страданий, всё же, Досталось больше, чем Деве Жанне. Нет, нет, себя я равнять не смею С Христом. Но к боли себя готовлю. Хоть и надеюсь: не встречусь с нею, Из-под острожной сбежавши кровли. Надежда, мама, несокрушима: А вдруг неверно свою судьбу я Истолковала и поспешила В неё поверить, не протестуя? Нет, нет, конечно, мне Бог поведал, Что от рожденья не дал рубаху... Но вдруг над Сеной не даст победа Твою Жаннетту развеять прахом? Победа... Чья же? Быть может, злата? Быть может, выкуп король заплатит? Любовь в разрыве не виновата! А вдруг поможет... нашьёт заплаты... Нет, нет, не плачу. Что плакать даром? А если плачу – от счастья, мама: Ведь не в остроге Боревуара, А в Домреми я, под сенью храма... 35 На Кошоне капюшон, Только виден мне Кошон: Деньги, деньги и ещё раз Деньги – всё, чем он прельщён. Он, прислужник англичан, У кого епископ – сан, Ждёт, когда «Архиепископ!» Скажут в городе Руан. Скажут, если Жанну д’Арк Принесёт огню он в дар! Вот за этим и приехал Пьер Кошон в Боревуар. Много денег за меня Предлагает он, ценя То бесценное величье, Кое выжмет из огня. А величье то – в казне: Может плавать он в вине! (Как замучится с юнцами Петь псалмы наедине.) Может благом он наречь Кровью вымаранный меч! (Если смерть была во благо: Чтоб карман его сберечь.) Правят деньги и во сне: Видит он, как по весне В чистом золоте горю я, Словно в осени огне... Но хозяин не спешит. Не от щедрости души – Он лишь цену набивает, Уважая барыши. Да и ждёт ещё: вот-вот Тётка старая помрёт, Дав, тем самым, и наследству, И продаже полный ход. Ведь «противная карга» В Жанне видит не врага, А прекрасного ребёнка, Чья душа ей дорога. И сказала: «Коль, греша, Ты продашь её – гроша Не получишь от меня ты, Жан, продажная душа!» Вот и ждёт её конца Жадный разум подлеца. Но вымаливаю слёзно Здравье тётки у Творца! Для Кошона то – секрет. Я – торговли лишь предмет. А души моей пречистой Для деньжонок грязных – нет. На Кошоне капюшон, Только виден мне Кошон: Не отступит от добычи, Чувства сытости лишён... 36 Я не буду, не буду в руках англичан! Я не буду. Я просто не буду. Я лечу... не послушна никоим речам, Ниоткуда. Я лечу, как над башней летят облака, От бездушья людского свободны. То ли в чёрта чертоги лечу я, легка, То ль в Господни. Но лечу. Я не падаю! Это враньё! Я ведь знаю, что, падко на падаль, Может лишь налетать на неё вороньё, Но не падать. А душа – разве может упасть? Никогда! Белым голубем в небе летая, Разве знает, как плоскость земная тверда И летальна? Я лечу, оставляя и башни окно, И надзор, не сдержавший побега. Избежать англичан – для меня всё равно Что победа. Ты, наверно, не знаешь: Кошон – он берёт Для себя лишь, денье то иль пенни. Англичане ж – возьмут и поставят народ На колени. И для них тот огонь, в коем Дева умрёт, – Отгоревшая вера народа. Я лечу, дабы мной не был предан народ Или продан. Но ещё... Я признаюсь. Ты, мама, поймёшь: Это больно – в обугленной коже... И сказать: «Не боюсь я!» – чистейшая ложь. Боже, Боже... Умоляю его: «Не подставь мне ладонь! Дай свободно лететь заключённой!» И лечу я. К земле. Но зато не в огонь Предречённый... 37 Только чудом осталась жива. Но ужасно болит голова У Жаннетты твоей. Спасена Лишь от слабости духа она. Словно копья, пронзают виски Речи Господа, злы и резки: «Ты предатель! Меня предаёшь! Тем, что план мой не ставишь ты в грош!» Значит, я не ошиблась... Увы. Значит, мне не сносить головы, И всего остального. Но всё ж – Вдруг послышались речи? Галдёж Обитателей башни вокруг: «Ах, несчастная! Видно, испуг Подтолкнул её прыгнуть с окна. Англичан ненавидит она...» И галдят, и галдят, кто о чём. Вдруг послышалось, мама? Лучом Не являлось Господне лицо В темноту, что сдавила кольцом. Только глас... Но со мной до сих пор Сам Господь не вступал в разговор! Может, был это... Нет же, нет, нет. В худшем случае – собственный бред. Кто ж захочет поверить тому, Что по плану он канет во тьму? Что в Господних руках – инструмент Он всего лишь, на год, на момент? А использован – можно и сжечь... Не о том ли та Господа речь, Если верить, что бред не глушил Ни разумность, ни чуткость души? Вот гордыня моя... Это страх Вызывает её из нутра. Мы, наверно, храбрее стократ Только в детстве, когда говорят: «Ты умрёшь молодым». И горды Тем бываем, пока от беды Молоко на губах бережёт, Да игрушка, что сердце не жжёт... Я игрушка – в руках короля. А в Господних... игрушкой земля. Это страшно, что я – только блик, Посветивший тому, кто велик, И пропавший... во имя игры – Не людской (то игра детворы), Но Господней, неведомой нам, Ослеплённым собой дуракам... Я, наверное, дура и есть, Коль не верю, что подлинна весть О назначенном сроке моём... Будет май. И объята огнём Не игрушечным буду, отнюдь, Провожающим в пепельный путь... Всё по плану: сегодня – жива. Но ужасно болит голова... 38 Святая Маргарита стоит у изголовья И, голову больную поглаживая, тихо Нашёптывает: «Планы Господни мерь любовью, Не думами, в которых царит неразбериха. Всегда души познанья и логика – в размолвке. И редко удаётся избегнуть раздвоенья. Но знала бы ты, Жанна, больной своей головкой, Какая боль для Бога – души твоей сомненья! Война его с неверьем глубинным – бесполезна. Он грозно закричит, но... останется пассивным, Беспомощно заплакав над логикой железной: “В любви тому спасенье, кому оно по силам”. Ужели ослабела душой ты, Дева Жанна, И больше безусловность любви не принимаешь? А в замысле Господнем ужель не видишь плана Спасти тебя от мира, что любит от ума лишь? Не верю я, что стала душа твоя слепою И лучшее – не видит за теменью острожной...» Святая Маргарита склоняется с любовью И душу на прощанье целует осторожно... 39 А тётка Жана Люксембургского Вдруг умерла... Теперь свободен он! За десять тысяч ливров – родины Надежду продал он! И блузку я, И юбку, выданные в башне мне, Хочу изрезать, испоганить и Скорее вышвырнуть из памяти! Как веру в лучшее... Вчерашнюю... 40 Море... Море впервые вижу. И загадываю желанье: Пусть откроется дверь Парижа Для народа, что дорог Жанне! Море ведает, как он дорог, И желанье моё исполнит. Не дожить мне, но славный город Обо мне не однажды вспомнит. - Море... Можно ещё желанье? Но исполни, со мной не споря. Пусть не плачет maman о Жанне, И papa пусть не плачет, море! Море ведает, как тяжёл мой Путь к Руану, а из Руана – В небеса. Не хочу сожжённой Быть и там я – слезой и раной. - Море, можно желанье третье? (Хоть обычай – одно желанье.) Пусть подарят возможность встретить Вновь того, кто забыл о Жанне! Море ведает: всей душою Я прощаю его «причуду», И душой (никаким Кошоном!) Разлучённою с ним не буду. Море... Море мечту качает (Невозможную как желанье): Усыпить бы конвой речами Да на дне оказаться Жанне! Море ведает всё про боль, но Не прервёт мой поход в молчанье Мимо вод, по которым вольно Переправились англичане... 41 Мама, прости, что так долго я не писала. Долог был путь до руанской моей темницы, Но отвлекалась всё время на голоса я. Или, скорее, на просьбы ко мне явиться. Но не являлись. Быть может, молилась мало. Или мешали насмешки и брань конвоя. От безобразья, что в уши мои влетало, Онемевает, наверно, и неземное. «Ведьма» и «дрянь» – это лучшее из набора. Дальше – «дерьмо», «арманьякская потаскуха», «Сука», «подстилка»... Не ведала я позора Большего, мама, для чистых души и духа. Плакала я. И мой конь удивлённый плакал. Что удивлённый – взбешённый обидной речью! Встал на дыбы и, как брат мой, пошёл в атаку, И конвоирам едва не нанёс увечья. За удила всё ж схватили его в итоге Так же взбешённые мерзкие конвоиры. Наземь свалили коня, разрубивши ноги, Тех конвоиров безжалостные секиры. Так и остался лежать мой защитник рьяный, Смерть призывая, доживший едва ль до ночи. Не оставляет меня даже здесь, в Руане, Шёпот «Je t'aime, la pucellе!», наполнявший очи... Господи, мама... Зачем тебе знать всё это? Я и сама ведь почти что без ног. С цепями Да кандалами в темнице лежу, без света И без надежды – живою прижаться к маме... 42 Три ключа от темницы имеется. Сторожат три охранника пленную. Политическая ли я пленница? Иль церковная? Или военная? Раз, два, три... Не отвечает никто, хоть умри. Я сама. Посчитать это – просто мне: Для всего неудобною стала я! Вот и стали все прежние росстани Невозвратной дорогою алою. Раз, два, три... «Ты обязательно, ведьма, сгори!» И, наверно, одна только троица Будет рада увидеть живой меня. Но не здесь, где навек упокоится Арестантка с душою не пойманной. Раз, два, три... «Ждём тебя здесь до вечерней зари!» Сколько дней мне осталось иль месяцев? Может, три? Это было бы здорово. А не то окончательно взбесятся Сладострастно глядящие «боровы». Раз, два, три... «Кто-нибудь, двери ключом отвори!» Троекратно крещусь, хоть и связаны Руки «ведьмы». Иначе не вынести Этой муки: ручищами грязными Три охранника лезут к невинности! Раз, два, три... «Небо, скорее меня забери...» 43 Но всё-таки... Всё-таки, мама... А вдруг? А вдруг меня всё ж спасут? Иль выпустят... Всяких убийц и ворюг И то отпускает суд. А я... Разве можно меня упрекнуть Хоть в чём-то? Я воин. Да. Я кровь пролила. Но свою же! И путь Мне Бог освещал всегда. Какой же уловкой потопят меня? (Лежать бы и впрямь на дне!) Измором, наверно. Чтоб день ото дня Подохнуть хотелось мне. Но нет уж! Скорее подохнет их пыл, Чем вера моя во «вдруг»! Какой бы уловкой Кошон ни топил – Найдётся ответный трюк. Вот только бы юмор остался при мне – Трудна без него игра. А вдруг обыграть мне и быть на коне?.. Однако, играть пора... 44 Пьер Кошон и ещё сорок три прелата – против бывшей пастушки, без адвоката: - Поклянись говорить только правду, Жанна. - То есть, то, что для казни моей желанно? - Поклянись! - Я скажу – что сказать сумею. О моих голосах – не смогу. Немею! - Но святых этих видела ты?.. Одетых? - Бог не беден. Но золото не в монетах. - А каким языком говорят святые? - Тем, что Бог от рожденья вложил во рты им. - А про участь твою что-нибудь сказали? - То, что буду неметь от таких деталей. - Призываешь ли их – словно Божью милость? - Лишь по милости вашей я истомилась. - Как ты думаешь: ты в благодати Божьей? - Если нет, пусть поможет он быть в ней позже. - Э... - Но если я в ней – пусть оставит Боже в ней, чтоб позже за нею не лезть из кожи. - Браво. Кто же снабжает тебя речами? - Адвокат мой. Что скажет – то отвечаю. - Что-то рядом не видим мы адвоката. - Так закройте глаза. Он от душ – не спрятан. - Ах, конечно! То Бог. Или то святые? - Бог не свят? Это слышу от вас впервые. - Свят. Но знать мы хотим, кто из них глаголет? - Вновь немеет язык мой. По Божьей воле. - Значит, всё абсолютно – по воле Бога? - Даже то, что я маюсь во тьме острога. - Почему же тебе не велит бежать он? - Может, просто до ваших вопросов жаден? - Обещай, что бежать из тюрьмы не будешь! - Попытавшись бежать, обману судьбу лишь. - Значит, знаешь ты всё о своём уделе? - Лучше вашего – тот, что назначен Деве! - А мужские одежды – удел твой тоже? - Почему ж не носить то, что носит Боже? - А откуда ты знаешь, что он мужчина? - Разве «он» говорили бы без причины? - Но у Бога одежды иного стиля. - Вы видали? Когда ж у него гостили? - Отвечай, почему ты в мужских одеждах! - Чтоб охранники ваши не лезли между... - Э... Но если не будут они – наденешь платье женское? - Платьем – судьбу изменишь? - Может быть... Отрекись ты от остального... - Отрекаться от данного Богу слова? - Ну, а вдруг всё иллюзия и не боле? - Если так, то и вы – только ветер в поле. - Но коль церковь прикажет – отбросишь бредни? - Если бредни – не Бог, то приказ – не вреден. - Разве церковь бывает вредна кому-то? - Может быть. Если держит и Бога в путах. - Укажи нам на церковь такую! Можешь? - Не могу. Не допустит такого Боже. - А сама – допустила бы? - Что вы! Разве Вы и Бог – для меня два понятья разных? - Значит, ты признаёшь наши власть и слово? - После Божьих – конечно, признать готова. - Ты сказала, что церковь и Бог – едины! - Если вы – подчиняетесь Господину. - Да, мы служим ему. А вот ты – вопрос то... - Не служила бы – здесь не была бы. Просто. - И была бы пастушкой простой, как прежде? - По лугам бы бродила, в иной одежде... - Отчего же служить ты решила Богу? - Оттого, что умней он меня, намного. - Значит, все мы – глупы, коль ему мы служим? - Мне велели молчать. Чтоб не села в лужу. - Значит, ты заблудилась в своих сужденьях! - Не сужу я о Господа повеленьях. - А велит он тебе, чтоб была живая? - Не велит. Хоть веленья того желаю. - А велел бы – сбежала бы из темницы? - Безусловно. Как можно не подчиниться? - Даже если виновной тебя найдём мы? - В чём же? В вере и службе ему подённой? - Что как дьяволу служишь, того не зная? - Разве дьявол украсил бы Богом – знамя? - Э... - И разве стоял бы он у порога храма Божьего, кой охраняем Богом? - Хитрый дьявол – не храма, души он житель. - Так залезьте мне в душу и докажите! - Мы не вхожи в неё. - Так спросите Бога, виновата ль хоть в чём-то я, хоть немного! - Бог свидетель, ты в ереси виновата! - Что-то Бога не вижу я средь прелатов... 45 - Ну, что же, прелаты... Война? Война. Ведь суд ваш подобен битве. Неважно, видна или нет вина, – Вы слепы в своей молитве: «Дай Бог победить нам, чтоб зло пресечь, Противника с ратным стажем! Неважно, что он не испачкал меч, А важно, что он отважен. Неважно, что правду глаголет он О том, что всё видит ясно. А важно, что правды той дерзкий тон В огонь подливает масло. Неважно, что девственен он, и чист В деяньях своих открытых. Ведь умысел важен, а тот – речист Не будет, умом зарытый. Неважно, что клетка его крепка И он обезврежен ныне. Но важно, что верит: Твоя рука (Во вред нам!) из клетки вынет. Неважно и то, что противник тот Колени истёр в моленьях. Поскольку не знаем: а вдруг он ждёт, Что Ты преклонишь колени? Неважно, что жизнь поручил свою Тебе одному, с пелёнок. Ведь Ты не считаешь, пригрев змею, Что эта змея – ребёнок? Так дай нам убить, не жалея средств, Распознанного злодея! Неважно, что Сын Твой, когда б воскрес, Глаза опустил бы, рдея...» Ну, что же, прелаты... Молюсь в ответ, Считая неважной битву. Но жаль мне, что в вашей молитве нет Ни капельки от молитвы... * Сказать бы мне это, сойдя с ума, Убийцам, лгунам... Со стажем. Но знает и так ведь прелатов тьма: Не важен им Бог. Не важен. 46 Ах, мама... Дар от проигравшего Кошона Ужасно вкусен – пальчики оближешь! От карпа этого – конец мой предрешённый Подходит ближе. Горю, горю... Не на костре – из-за отравы. Видать, слабы епископские нервы: «Какого чёрта ожидать, покамест правой Объявят стерву!» Ах, мама... Плохо мне... Но Генрих осерчает: «Как? Не публично кончилась паскуда?!» Какая прелесть, всё ж – у лучшего врача я Лечиться буду! Горю, горю... Но не горю выздоровленьем. Ведь это проще: слабость, бред... и точка. Молись же, мама, чтоб от сена да поленьев Не вспыхнуть дочке... 47 Я брежу? Сплю? При чём тут Джон Тальбот? Мы бьёмся при Пате... А после битвы Мой пленник седовласый вдруг берёт Меня за плечи. Молвит: «Не любить вы Не можете меня, ведь я – залог Свободы вашей будущей. Вам стоит Подумать. Ведь король ваш – он бы мог Обмен свершить. Решение простое. Мне быть освобождённым всё равно. Так почему бы, Жанна, не скорее, Пока вы живы? Карл ваш пьёт вино И радуется нынче, что хитрее Воюет он с открытою войной: Ведёт переговоры, и успешно, Как видится ему... Но ни одной Бумагой – не спасёт он вас, конечно. Обмен же – может быть. Пошлите весть. Как знать, совет он может и послушать, И не решить, что он роняет честь, Меняя полководцев на пастушек». А я в ответ на это (как всегда, Упрямая и вспыльчивая) сразу Тальботу говорю: «От вас вреда Мне больше, чем от яда иль заразы! Зачем вы сердце в клочья рвёте мне? Неужто вы не знаете: король мой – Как был он, так и есть на стороне Моей! Но понимает, как ни больно, Что ваш король, будь вы хоть Бог, Тальбот, Обмен не совершит. Ему важнее Убить меня, прилюдно, чтоб народ Всей Франции ему подставил шею! Но не бывать тому, хоть я умру. Ещё немного лет – и англичане Всё потеряют. Здесь не ко двору Окажетесь и вы, как ни печально. Ни с коим не окажетесь двором: Убитый конь придавит вас, а мимо Бегущий воин кончит топором Советы ваши... Так-то вот, “любимый”!..» То бред иль сон, не знаю... Но не столь Тальбот в нём важен, видно, сколь король... 48 Зачем я выжила? Они... Они ведут меня на пытку! Маменька! «...О правый Боже, сохрани! О птица Время, стань улиткой маленькой! Ползи, замри, прерви свой путь, укройся в домике и спи там, Времечко! Или сейчас же, кто-нибудь, убей, расплющи мне гранитом темечко!..» - Я расскажу! Всё расскажу! Не вам, безжалостным тиранам! Боженьке! Шагните только за межу – обуглит Бог и без костра вам ноженьки! Я расскажу ему про всё! Про ваши грешные мыслишки, гнусные! И Бог вам головы снесёт, а заодно – и брюхи, слишком грузные! Я расскажу и людям, всем, про ваше взятие нахрапом, низкое! В умах их намертво засев, мои слова дойдут до Папы Римского! За беззаконие – ответ держать придётся вам у Папы в комнате! А у него – привычки нет сгребать, что дадено «на лапу». Помните!.. ...Смотри-ка, маменька, палач остановился. На Кошона пялится. А тот – конём бы был, так вскачь понёсся б вон! Но, оглушённый, пятится... Опять выигрываю. Но победа эта – лишь отсрочкой маленькой. У них давно всё решено: они сожгут Господню дочку, маменька... 49 Крестик, нолик, крестик, нолик... Запрещённая игра. Но сегодня мне открыто поиграть в неё с утра. Я на кладбище аббатства Сент-Уэн... Местечко, да? Уговоры в уши льются, как протухлая вода: «Будь хорошей, будь покорной, выгоняй из мыслей муть, Не носи мужской одежды, и оружие забудь, И забудь о голосах ты – это разума игра, – Если хочешь избежать ты приговора и костра...» Издеваются, как могут, эти деспоты души. Михаил-архангел шепчет: «Жанна, только не спеши!» Говорю им: «На процессе – я сказала правду вам. Отреченья не добьётесь. Я верна своим словам». Вдруг один из них цидулку достаёт из рукава: «Подпиши. Не то не будешь этим вечером жива!» Что написано – не знаю. Только вижу: строчек – семь. Говорю им: «Зачитайте. Я безграмотна совсем». Но Кошон сквозь зубы цедит: «Что зачитывать? Про меч, Про одежду говорится... Ну? Иль нам тебя испечь?» И перо суёт мне в руку: «Ну! Подписывай скорей!» Михаил-архангел шепчет: «Не подписывай, не смей!» Улыбаюсь. И рисую на цидулке этой – круг (Нолик, то бишь), уповая на бессмертное «а вдруг». Секретарь же королевский (англичанин), обозлён, Вдруг моей рукою ставит – крестик, рядышком с нулём. Я смеюсь. И говорю им: «Крестик – равен лишь нулю. Я давно ведь подпись “JEHANNE” ставлю в письмах, кои шлю». Восклицают недовольно: «Но безграмотная ты! Это есть и в протоколе: “в письмах ставила кресты”!» Хохочу: «Старо преданье. И цидулка ваша – лишь Для отхожего местечка. Пригодится там, глядишь». «Смейся, смейся, – говорят мне. – Что б ни вымолвил твой рот, В протоколе: “крестик – подпись”. Значит, крестик подойдёт». «Нет! – кричу. – Хочу, чтоб Папа рассмотрел мой аргумент!» «Так закрой глаза! – хохочут. – Может, явится в момент». «Вы ответите пред Богом! Ясно то, как Божий день!» А Кошон мешок вручает: «Платье женское надень. И запомни, Жанна: крестик – отречение твоё От наивных заблуждений. То бишь, всё твоё враньё О святых, о голосах их – это ересь, от какой Отказалась ты сегодня, зачеркнув своей рукой. И теперь мужской одежде, как и вольности иной, Не должно быть больше места, будь ты здравой иль больной. А коль станешь непослушной, глупость всякую пороть – Не простит ещё раз церковь. То бишь, правый наш Господь». Развожу руками: «Боже, что же это, как не вздор?» Михаил-архангел шепчет: «Это – смертный приговор. Строчек – семь, но в протоколе будет больше – сорок семь... Не открестишься ты, Жанна, хоть обман и ясен всем». Вот и кончилась игра та, в коей правила просты: Крестик, нолик, крестик, нолик... Словно петли да кресты... 50 Сорок семь или сто сорок семь... И одной предостаточно строчки. Пишет писарь... Поставишь ты точку, А ему она – что «воскресень». Исковеркает всё. Каждый слог По-иному запишет. Как надо! (Для того, чтоб невинное чадо Уличитель во тьму поволок.) Моет руку рука – добела. И отточено слово – до рези. Говоришь: «Иисусе воскресе!» В протоколе: «Иуде хвала!» А что писано, знаешь, пером, То крушит в пух и прах объясненья. (Будь я писарем, «пух», вне сомненья, Оказался б на месте втором.) Моет руку рука, и строка – Что из чистого золота пряжа. Пишет писарь... Без сердца, и даже Без ума. И не дрогнет рука. 51 Мамочка... Руки дрожат. Не сплю. Мне бы поплакаться королю: «Сделай же что-нибудь, я молю!» Только вот... Жанна равна нулю. Мамочка... Всё же... А вдруг? Чудес Мало ли шлётся нам от небес? Жизнь – это тоже ведь чудо, без Всяких сомнений, хоть лет – в обрез. Мамочка... Чудо я то – люблю! Не раздавить ту любовь (что тлю) Даже английскому королю, Коему я – не равна нулю. Мамочка... Всё же... А вдруг, мамусь? Богу молись ты, как я молюсь. Чашу пусть мимо несёт он, пусть... Руки дрожат – расплескать боюсь! .......... Мамочка... – Господи, помоги!.. В этой тюрьме не видать ни зги. Вижу я, всё ж: потерял мозги Кто-то... и груди мои – наги!.. Мамочка! Кто-то меня сдавил Плотью своей, что давно не мыл! - Господи, Боже мой, дай мне сил, Чтоб непорочность он не пронзил!.. Мамочка... - Нет же! Не смей! Не смей! Прочь! Ненавижу, заморский змей! Я ненавижу всего сильней Англию вашу и всё, что в ней!.. Мамочка! В шею ему вгрызусь! Эти животные знают пусть: Знаю их слабости наизусть, И до последнего я борюсь!.. .......... Мамочка... Вновь победила дочь: Жалкая тварь уползает прочь. Только нагою мне быть невмочь, Хоть и глаза опустила ночь... Мамочка... Платье – скрывает мрак. Не отыщу... Иль унёс чужак Женское платье моё?.. Но как Утром теперь не попасть впросак? Мамочка! Вот же! Как хорошо! Куртка, и роба, и капюшон... Буду в мужском я, чтоб нагишом Не обнаружил меня Кошон. Мамочка... Господа я молю: «Пусть я Кошона не разозлю, Ведь одеянье – равно нулю!» Только вот... Руки дрожат. Не сплю. 52 - Доброе утречко, Жанна! Чудесно! Вновь собралась на войну ты? В женской одежде, наверное, тесно. Платье солдату – что путы. - Спать собиралась! Но кто-то (похоже, Посланный, чтоб поглумиться) Женское платье – украл. Не нагой же Утром ходить по темнице! Писарь же пишет: «Одежду мужскую Ночью надела охотно И добровольно. Похоже, тоскую Очень – по жизни походной...» - Бедная, бедная Жанна... Но кто же Мог подослать? И для кражи... А голоса? Не сказали, что Боже Сыщет его и накажет? - Я не прошу, чтобы кто-то сказал мне Правду, которую знаю: Всюду обман! Коль не дружит с глазами, В уши – тропа запасная. Писарь же пишет: «Просила я снова, Чтоб голоса, не обманны, В уши вошли. И слыхала: “Со словом Вправду не дружишь ты данным!”...» - Ты ошибаешься, детка. Едва ли Церковь обманет кого-то. Путь наш прямой. Слава Богу, не дали Церкви крутых поворотов. - О поворотах и... об оборотах, Что прикрывают их цели, Мне не судить. Только плакать. Вы что-то Большее слышать хотели? Писарь же пишет: «Скрываю задачи, Но обернуться не против Крупным судьёй, даже если заплачу Я о таком повороте...» - Большее, Жанна? Зачем? То, что нужно, – Есть. Да и время обедни... Ты улыбнись. Да не так, не натужно. Прелесть – волнение ведьмы!.. 53 «...Спокойно. Не надо. Не надо истерик. Дыши. И дыши глубоко. Господь не обидит. И щедро простелет Для Жанны небес молоко. Ты загодя знала, что кратко свиданье Твоё с казематом мирским. Так что же так долги твои причитанья О том, что разжаты тиски? Не надо. Не надо кричать на охрану. Не ими подписан указ. Они не виновны. Хоть, может, и рьяно О смерти молились не раз. Не надо. Не надо бросаться на стены И биться о них головой. Ты знаешь: не тело опустится в Сену, А пепел развеянный твой. Не бойся горенья. Пронизана болью, Подумай о хладной воде. Потерпишь. А после – голубкою вольной Взлетишь. И не сядешь нигде. Ты помнишь Ла Гира? Твой доблестный воин. Ему и огонь нипочём. “Мужчина он!” – скажешь. Но разве для боен Годятся младенцы с мечом? И разве сама ты хоть раз обомлела При виде пурпуровых струй? И разве кричала с израненным телом: “Ах, мама, на ранку подуй!”? Так что же сейчас ты младенцу подобна? Младенцу ли?.. Зверю, скорей. Заходишься в крике животном, утробном, Охрану страша у дверей. Не смей же. Твой дух да пребудет спокоен. Ты знаешь: реви, не реви – Сгоришь ты. Сегодня. Мужайся же, воин! И волосы больше не рви...» 54 - Где же ты, где же ты, мой король? Ноги устали? Иль сердцем стар? Сердце моё – разрывает боль, Карл... Жить мне осталось... Да нет, не жить – Переживать, как могу, кошмар. Хворост, готовый к огню, лежит... Карл... Знаю, судьбу мне не обмануть. Всё же, молю: отведи удар! Сделай же, сделай же что-нибудь, Карл... Хоть бы пришёл ты в Руан с войной! Хоть бы ты просто меня украл! Хоть бы увидеть тебя, родной... Карл... Мне бы поведать тебе, пока Горло моё не сдавил угар: Помню, как пахнет твоя рука, Карл... Помню и солнце в глазах твоих, Небом ниспосланное как дар, Путь освещавшее для двоих, Карл... Тёмен теперь, одинок мой путь, Хоть многолюдно и дня разгар. Сделай же, сделай же что-нибудь! Карл! Нет, я не плачу уже, ничуть. Просто надеюсь... Ты слышишь, Карл? Просто люблю я... И жить хочу... - Каррр!.. - Каррр!.. - Каррр!.. 55 - Святая Екатерина... Надежда моя иссякла. Надежда на то, что кто-то спасёт меня, из людей. На Бога лишь уповаю. Так чаял бы, видно, всякий На месте моём, предсмертном, патриций он иль плебей... Я знаю, что виновата, позволив моей рукою На жизни своей поставить предательский жирный крест. Но крест ведь давно поставлен! Ты знаешь – рукой другою. POURQUOI ?.. Отзовись немедля! Минут у меня в обрез. - Зачем?.. Я того не знаю. Господние планы – тёмны. Возможно, твоё сожженье у Карла зажжёт в груди Тот пламень любви, с которым творят чудеса, подённо Борясь не за власть иль злато (его-то хоть пруд пруди) – За чистую совесть, Жанна. А с нею – придёт свобода... Не думай, что Карл бездушен. Страдает он день и ночь. Но знает о том лишь небо. А ныне – взамен Тальбота Тебя получить он хочет. Мне жаль, что ему не смочь. - Не смочь? Не успеть?.. Конечно! Тверды ведь Господни планы! Но всё же – POURQUOI ? Затем ли, чтоб Карл доказал, что был Не зря коронован в Реймсе? Могучий Король! А Жанны Могучий талант – излишен. И Господу он – постыл... - Неправда. Я знаю точно: он любит тебя и дар твой, Что сам же вручил к рожденью. Он, помню, воскликнул вдруг: «Ага! Повернулся ветер! Не верящему Бастарду Придётся поверить в Жанну и замкнутый Божий круг!» А позже сказал такое: «Ну, что там за проволочка? Сожгли бы уже скорее. Я жду не дождусь уже! Рубаху-то дать забыл я. Не должно любимой дочке Ходить меж земных пороков, убийственных, в неглиже!» - Святая Екатерина, но я же ходила! Прежде! Не значит ли то, что в планах Господних – король один?.. В рубахе иль не в рубахе, могла бы в своей одежде Уехать домой и жить там до старости и седин. Сказал бы Господь: «В отставку!» – Послушалась бы, конечно. И так, как сейчас, ему я служила бы весь мой век. Но здесь, на земле. Ведь землю, да будь она трижды грешной, Люблю я не меньше неба! Как всякий здесь человек... Нечестно! Несправедливо! Зачем же меня в костёр-то?.. Уж лучше б главу срубили, чем стойкость мою – в огне. Я буду кричать, от боли, покамест не буду стёрта Господнею волей, жгущей и тело, и душу мне... Святая Екатерина! Ужели, всё это видя И слыша мои рыданья, Господь не заплачет сам?.. Я знаю, всегда он плачет над тем, кто, из неба выйдя, Любовь предаёт – неверьем, не свойственным небесам. Но верила я и верю в любовь! И люблю я Бога! И я ведь не предавала. Я просто пожить хочу. Неужто нельзя? Не должно? Хотя бы ещё немного? Для близких моих хотя бы... Ведь ныне я палачу Подобна – для душ их нежных... Не жалко ли их, ответь мне? Мне трудно представить даже, как смогут они стерпеть... Я видела силу Бога, когда повернул он ветер По просьбе моей. Так пусть же теперь повернёт он смерть! Он может ведь, если хочет, наш мудрый и добрый Боже. Ужели ему не важно, чего бы хотела я? А я бы хотела видеть, что Боже озлиться может – На тех, кто любовь сжигает, в Господне лицо плюя! Ужель не подаст мне руку? Сейчас иль минутой позже, Когда отойдёт священник и хворост начнёт трещать? Ужель не спасёт любовью от тех, кто во имя Божье Готов убивать гораздо охотнее, чем прощать? Ужели и Бог такой же? И нет у него прощенья За то, что мне важным стало, чтоб плоть не была мертва, За то, что земля, что создал он сам, – для меня священна, За то, что любовь хочу я нести по земле?.. POURQUOI ?! Святая Екатерина! Ответь же мне на вопросы! Уже отошёл священник, а истина не слышна!.. Молчат небеса, в раздумье, и солнцу вплетают в косы Вопросы мои, вопросы... Убийственна тишина. 56 Мамочка... Костёр уже разожгли. Но сумею, всё-таки, написать. Слава Богу, милая, ты вдали, и в глаза мне смотрят лишь небеса. Всё, как я пророчила. Всё, точь-в-точь. Голосами полнилась тишина... А теперь вот буду я, Божья дочь, истины безмолвием сожжена. Кружится кричащее вороньё... Небо очерняет, но разгляжу: небо – только чистое, и моё. Небо, за которым я ухожу... Ты не бойся, мамочка, и не плачь. Помолись за скорый мой упокой. И прости судьбу мою, что палач разметает по ветру, над рекой. Поклонись ты папеньке от меня. Пусть он непослушную не бранит. Не помочь – ни милуя, ни браня: от огня – соломинке нет брони. Хворостинки – ноженьки: треск да хруст... Не сбегу, стреножена, не спасусь. Мамочка, спасёт меня только с уст в небо полетевшее: «Иисус!..» Демон раскрасневшийся мне ладонь пламенно лобзает, как во хмелю... Сердце распаляет мне злой огонь... Но огонь – любовью я опалю! Скоро, Божий замысел не кляня, полечу к мудрейшему – «Принимай!» Будто здесь и не было ни меня, ни огня, затмившего светлый май. В молоко небесное окунусь... На душе все пятнышки отбелю... Припаду к добрейшему, помолюсь, и от горя Францию отмолю... Кружится воинственно вороньё! Небо заслоняет, но – разгоню: «Небо – только Господа! И моё! Не отнять ни воронам, ни огню!» Вот ещё немного и полечу... Боль свою покину и унесусь... Слава Богу, это мне по плечу – руку протянул уже Иисус... - ГОСПОДИ, СКОРЕЙ МЕНЯ ПОДНИМИ !!! Мамочка! Когда же он вознесёт?! ...Звоны... ...колокольные... ...в Домреми... ...И взлетают... ...голуби... Вот и всё. На земле рассыпалась пеплом – жизнь... Небеса – изменчивый дым обвил... Но за небо, мамочка, ты – держись! Потому что с небом лишь мы – в Любви. И одной Любовью я спасена. Только... не узнать тебе. Жаль, но так. Не рукою писаны письмена, а душой нетленною... JEHANNE D’ARC P.S. Ты плачешь... И папа... Как жаль, не исполнило море Желанье моё... Видно, строго играет в игру. Но всё же: не плачьте! Прошу вас. На землю я вскоре Вернусь. Обязательно. Я никогда не умру. Надеюсь... Так будет, коль Боже простит за гордыню: Кошона, епископа, я прокляла. Прокляла! И боль я такую вкусила за грех, что и ныне Её ощущают мои неземные крыла. Всего на мгновенье в уме задержалось проклятье – И вечным казалось горенье... А сколько таких, Что мыслят проклятьями и не имеют понятья, За что обжигают и войны, и ненависть их! А впрочем, не буду. Политика, игры и войны – Мне, к Богу летящей, равняются нынче нулю... Хотела сказать я о более неба достойном: Люблю тебя, мама. И папеньку очень люблю. И Карла, конечно. Люблю. Бесконечно. Безмерно. Дитя... Он ведь понял, что связаны мы на века. Я вижу отсюда: клянётся он Богу быть верным, И мне... И чело его крестит Господня рука... Иль это иллюзия? Сон, пролетающий мимо? Узнаю об этом, вернувшись к просторам земным. Душой обойму и спрошу его: «Помнишь, любимый, Как был королём ты, во Франции, Карлом Седьмым?» Спрошу... Но, быть может, вернуться мне лилией белой, Чтоб сорванной быть для возлюбленной – чьей-то рукой... Иль, может, голубкой, которой всегда я хотела Родиться, чтоб волю в крылах обрести и покой... Но, может, вернусь я в ином оперении птичьем. И буду я Временем, верой людскою жива... А ты – присмотрись. И узнай меня в новом обличье. И спой колыбельную, если припомнишь слова... ~~~ Октябрь 2013 – Март 2014 ----------------------------- Ma cherie (фр.) – моя дорогая Voila (фр.) – вот C'est moi (фр.) – это я Merci (фр.) – спасибо Sa Majeste (фр.) – Его Величество C'est la vie (фр.) – это (такова) жизнь Oui, с'est la vie! Et с'est la guerre! (фр.) – Да, это (такова) жизнь! И это (такова) война! Je t'aime, la pucellе! (фр.) – Я люблю тебя, девственница! Maman (фр.) – мама Papa (фр.) – папа Pourquoi (фр.) – зачем, почему ------------------------------- Краткие примечания: Жанна д’Арк (6 января 1412 - 30 мая 1431) – одна из главнокомандующих французскими войсками в Столетней войне. Попав в плен к бургундцам, была передана англичанам, осуждена как еретичка и сожжена на костре. Впоследствии была реабилитирована и канонизирована – причислена Католической церковью к лику святых. Столетняя война – серия военных конфликтов между Англией и её союзниками, с одной стороны, и Францией и её союзниками, с другой, длившихся примерно с 1337 по 1453 г.. Причиной этих конфликтов были притязания на французский престол английской королевской династии Плантагенетов, стремящейся вернуть территории на континенте, ранее принадлежавшие английским королям. Плантагенеты также были связаны узами родства с французской династией Капетингов. Франция, в свою очередь, стремилась вытеснить англичан из Гиени, которая была закреплена за ними Парижским договором 1259 года. Несмотря на начальные успехи, Англия так и не добилась своей цели в войне, а в результате войны на континенте у неё остался только порт Кале, который она удерживала до 1558 г. Война продолжалась 116 лет (с перерывами). Часть 1 Домреми – родная деревня Жанны. Голоса – архангела Михаила, св. Екатерины и св. Маргариты. Пьер Кошон – епископ города Бове, ярый приверженец английских интересов во Франции, организатор и председатель руанского инквизиционного процесса над Жанной. Часть 3 Орлеан – город, осаждённый англичанами и являвшийся единственным препятствием для их продвижения на юг Франции. Сдача Орлеана означала бы полную победу англичан. Освобождение Орлеана стало первым серьёзным успехом французских войск со времён катастрофического поражения при Азенкуре в 1415 году. Часть 4 Робер де Бодрикур – капитан города Вокулёр. Часть 6 Дюран Лассар – дядюшка Жанны, сопровождавший её в Вокулёр. Дофин – титул наследника престола во Франции с середины XIV в. до 1830 г. Здесь: дофин Карл, будущий Карл VII Победитель (22 февраля 1403 - 22 июля 1461) – король Франции (провозглашён в 1422 году, коронован в 1429 году) из династии Валуа, пятый сын Карла VI Безумного и Изабеллы Баварской. Часть 7 Шинон – резиденция дофина Карла. Часть 9 Так как в своём письме дофину Карлу Жанна обещала узнать его при любых обстоятельствах, он устроил Жанне проверку: посадил на трон другого человека, а сам спрятался в толпе придворных. Часть 10 Дофин Карл не был уверен в том, что он является законным наследником Карла Шестого (Безумного) т.к. мать дофина Изабелла Баварская из политических соображений объявила его незаконнорожденным. Часть 11 Знаменитый меч Жанны д'Арк был найден по её поручению в аббатстве Сент-Катрин-де-Фьербуа. Часть 12 Пуатье – город, в котором по настоянию дофина Карла ведущие богословы Франции допрашивали Жанну о её миссии, жизни и пр. Часть 13 Дофин Карл приказал, чтобы матроны подтвердили девственность Жанны, чтобы убедиться в её честности. Рыцари Жан де Мец и Бертран де Пуланжи – два верных спутника Жанны, последовавшие за ней из Вокулёра. Часть 16 Старшие братья дофина Карла: Людовик – дофин с 1401, номинальный глава партии арманьяков (боровшейся за власть французского престола), наместник при своём отце; умер в декабре 1415 от тяжёлой дизентерии. Жан – дофин с 1415; умер в апреле 1417 от опухоли позади уха (как полагают, от мастоидита). Часть 18 Граф Жан де Дюнуа – бастард Орлеанский, прославленный французский военачальник времён Столетней войны, соратник Жанны. Часть 19 Ла Гир (с франц. гнев) – Этьен де Виньоль, один из ведущих французских военачальников, соратник Жанны. Часть 21 «Дерево фей» - огромное буковое дерево в деревне Домреми. Некоторые жители этой деревни верили, что на нём живут феи. Часть 22 «Сен-Лу» и «Турель» - бастиды при Орлеане, отвоёванные армией Жанны, в результате чего осада города была снята. Часть 25 Герцог Алансонский (принц Жан II Добрый) - блестящий французский полководец времён Столетней войны; сопровождал Жанну во время сражений на Луаре; стал самым верным её сторонником из всех принцев крови. В сражении при Жаржо Жанна спасла ему жизнь: она попросила его сойти с того места, где он стоял, за минуту до того как туда упал снаряд, посланный городским орудием. Мён-сюр-Луар, Божанси, Жаржо, Пате – некоторые из тех мест сражений, в которых французы одержали победу. Джон Тальбот - знаменитый английский полководец, принимавший деятельное и почти непрерывное участие в Столетней войне; был ранен и взят в плен в битве при Пате (1429). Позже французский король из уважения к рыцарским доблестям Тальбота освободил его без выкупа. Тальбот продолжал воевать, и в одном из сражений погиб: придавлен своим убитым конём, он не смог освободиться и был зарублен французским солдатом. Часть 27 Миропомазания французских королей по традиции происходили в соборе города Реймс. Часть 28 Битва при Пате – сражение, произошедшее 18 июня 1429, которое стало одним из ключевых моментов финального этапа Столетней войны. «Непреклонно и неотвратимо шли французы на врага, которого они еще не могли видеть, и не знали, где точно он находился, когда вдруг случайно дозорные, ехавшие впереди, увидели, как из леса выбежал олень и припустил в сторону Пате; он вклинился в английский отряд. Раздались громкие крики, а французы не знали, что враг так близко. Благодаря оленю, ниспосланному Провидением, французы поняли, где стоит противник. Дозорные помчались предупредить свои отряды, сообщив им, что "наступило время потрудиться". Схватка началась до того, как в полнейшем беспорядке отряды англичан смогли соединиться». (Выдержка из показаний очевидца.) Часть 29 Листок крапивы был символом города Орлеан. Часть 31 В самый разгар осады Парижа французской армией король Карл Седьмой отдал приказ отступить, после чего было заключено 28-дневное перемирие и армия была распущена. Часть 32 За многочисленные заслуги Жанны король Карл Седьмой пожаловал ей, а также её родителям и братьям, дворянство, которое могло передаваться не только по мужской линии, как это вошло в обычай со времён короля Филиппа Красивого, но и по женской. Часть 33 Компьень – город, который осаждали бургундцы и на помощь которому Жанна пришла с немногочисленной армией, т.к. не была поддержана королём. Бургундцы — название политической партии во Франции во время Столетней войны, противостоявшей партии «арманьяков» (поддерживавших французский престол). Части 34, 39 Башня в городе Боревуар, как и весь город, принадлежала бургундцу Жану Люксембургскому, продавшему Жанну англичанам за 10 тысяч ливров. Заключение Жанны в этой башне длилось около четырёх месяцев. Часть 46 Генрих VI – король Англии, также носивший во время Столетней войны и после неё титул «король Франции», коронованный в 1431 г. в Соборе Парижской Богоматери. Часть 49 В средневековье, в связи с тем, что люди, заигравшиеся в «крестики-нолики», стали пропускать пытки, допросы и сожжения на костре, церковь игру запретила. Но в неё все равно играли все, хоть и тайно. ------------------------------- Источники: Р. Перну, М. Клэн «Жанна д'Арк» Википедия http://ru.wikipedia.org © Маргарита Крымская, 2014 Дата публикации: 15.03.2014 10:18:42 Просмотров: 2549 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|