Арон Яковлевич Гуревич

Светлана Оболенская

Форма: Очерк
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 20574 знаков с пробелами
Раздел: "Какие бывают историки"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Начиная писать свои очерки – воспоминания "Какие бывают историки", я придумала примитивную, ненаучную, может быть, сомнительную классификацию. Среди тех, о ком я пишу, есть "первооткрыватели", архивисты, ремесленники, художники.
Манфред – художник, Далин – архивист, Зайончковский – архивист, Кирова – ремесленник. Б.Ф Поршнев, как я уже сказала, не укладывается в рамки никаких классификаций.
Сегодня речь пойдет о "первооткрывателе". Это один из крупнейших историков второй половины ХХ века - Арон Яковлевич Гуревич. 12 мая 2009 г. ему исполнилось бы 85 лет. Он умер 5 августа 2006 г.
Его труды уже много раз были предметом научного анализа. Мне же в этом очерке хочется показать Арона Яковлевича не столько как ученого, сколько как человека, с которым мне посчастливилось близко сотрудничать в последние лет пятнадцать его жизни. Но ведь для всякого настоящего ученого жизнь - это занятие наукой, поэтому без разговора о науке, конечно, не обойтись. Но это не будет анализ научного творчества Гуревича, а лишь нечто вроде развернутого примечания. Будучи, согласно собственной квалификации, историком - ремесленником, не считаю себя компетентной для большего.

Среди тринадцати монографий, написанных и изданных А.Я. Гуревичем, одна из лучших, а, может быть, даже лучшая его книга - "Категории средневековой культуры", вышла в свет в 1972 г. В конце 70-х гг. она была переведена на ряд западноевропейских языков. Известный оксфордский историк А. Мэррей в рецензии на эту книгу написал: читая ее, он почувствовал - Россия во второй раз поразила его. Первым потрясением было то, что в космос впервые полетел русский - Юрий Гагарин. А вторым стало для рецензента появление в России этой книги Гуревича.
И действительно - в сложившейся после разгрома Пражской весны 1968 года ситуации, которую принято называть периодом "застоя", советская историческая наука, образно говоря, погрузилась в глубокий сон. И вот вышла в свет написанная советским историком книга, абсолютно не связанная марксистскими догмами и являвшаяся подлинным прорывом в изучении не только истории средних веков, но и в изучении истории вообще. Гуревич был медиевистом, специалистом по истории средних веков, блестящим знатоком средневековых источников и научной литературы о средних веках. Но книга "Категории средневековой культуры", по содержанию своему и по источниковой базе соответствующая названию, получила гораздо более широкое значение, нежели изучение только средневековой культуры. Его особый интерес к философии и методологии исторических исследований, совершенно новый у нас подход к работе с историческими источниками сделали его поистине первооткрывателем новых путей исторических исследований - для русских историков. В чем состояли эти новые пути - я очень коротко скажу ниже. А пока об А.Я Гуревиче - старшем научном сотруднике Института всеобщей истории АН СССР.

В общественной жизни доперестроечного Института всеобщей истории Арон Яковлевич не был заметной фигурой. Другие люди выступали на Ученых советах и разного рода собраниях. Я его видела только в коридоре, где часто стояли группы по три-четыре человека, - и Гуревич что-то обсуждал с Л М. Баткиным, В.С. Библером, Ю.Л. Бессмертным. Они рассказывали друг другу последние новости, смеялись, спорили. Арон Яковлевич в неизменной рыжей кофте с обшитыми кожей локтями, с трубкой в зубах, быстрый и живой. Все мы знали, что это, может быть, самый значительный человек в нашем заведении. А много лет спустя наш директор говорил мне (и не только мне), что на Западе наш Институт знают именно потому, что там работает Гуревич. «Спрашивают, - говорил директор, - Институт всеобщей истории? Это где Гуревич?»
Появление книги «Категории средневековой культуры» не было для нас такой же неожиданностью, как для английского ученого. А.Я. Гуревич еще в 60-х гг. своим подходом к проблемам исторических исследований, своим интересом и особым вниманием к западной историографии, официально считалавшейся у нас никуда не годной, - и ее требовалось неустанно подвергать строжайшей марксистской критике, - а также и своими политическими принципами и взглядами существенно отличался от тех, кто всякую свою работу без малейшей научной необходимости обильно уснащал ссылками на труды Маркса, Энгельса, Ленина или, во всяком случае, в списке использованных работ помещал соответствующие названия.
Арон Яковлевич никогда не был диссидентом и общественно-политической деятельностью не занимался. Это было не его амплуа. Но со студенческих лет, когда в годы антисемитской кампании против «безродных космополитов» он в числе небольшой группы студентов на разгромном собрании в МГУ аплодисментами поддерживал своего учителя А. И. Неусыхина, подвергавшегося шельмованию, его отличала неизменная твердость общественной позиции и стойкость перед лицом преследований. Он говорил: нападки не украшают жизнь, но укрепляют в исследователе стремление не идти на компромиссы. Действительно, А.Я Гуревич в науке никогда не шел на компромиссы, и это глубоко личностное, нравственное начало, соединенное с силой мысли, высоким профессионализмом давало высокие результаты в научном творчестве
Репертуар преследований инакомыслящих и вообще просто умевших размышлять над советской действительностью был в нашей стране чрезвычайно разнообразен: от ареста и расстрела до создания помех и препятствий в повседневной жизни. На долю Гуревича выпали препоны в научной деятельности. Сколько пришлось ему пережить публичных экзекуций и мелочных придирок! А невозможность установить живой контакт с зарубежными учеными! Он был «невыездным» - занимаясь всю жизнь историей западноевропейского средневековья, Арон Яковлевич смог увидеть Западную Европу и установить эти живые контакты только тогда, когда основные его книги были уже написаны. На вопрос, какими были бы они, если бы он мог увидеть те страны, история которых давала ему материал для анализа, он, подумав с минуту, ответил, что в основном были бы такими же, но писал бы он их, все же, наверное, по-другому.
По окончании аспирантуры талантливому молодому ученому не нашлось места в Москве, где он родился и прожил всю жизнь, и после долгих поисков работы ему удалось, как он сам говорил, «приткнуться» преподавателем пединститута в г. Калинине (ныне Тверь). Он проработал там целых шестнадцать лет. На выходные ездил в Москву, где оставалась семья - жена и дочь. И главное в Москве - при малейшей возможности спешил в библиотеку - работать, работать, работать над тем, что составляло смысл его жизни. И работа приносила богатые плоды. Главные его труды были написаны, изданы и переведены на множество иностранных языков еще до тех перемен, которые начались после смерти Л.И.Брежнева

Когда в 1980-х гг. в жизни нашей страны произошли, как говорил Гуревич, «тектонические сдвиги», историки получили возможность писать обо всем и так, как они хотели. Но скованные глубоко укоренившимися марксистско-ленинскими догмами, они просто растерялись. Как быть? Как теперь писать свои нетленные труды? Как поступать с этим историческим материализмом - многолетней путеводной звездой? А как быть с той ложью, которая пронизывала труды многих историков? И как преодолеть глубокую отсталость советской исторической науки, встать вровень с историками западного мира? Прежние методы явно не годились, новые предстояло еще обдумывать и создавать
А для Гуревича таких трудностей не существовало. Постоянно обращаясь к опыту западной исторической науки, он давно уже понял глубокие перемены, происшедшие в мировой исторической науке, проник в существо методов знаменитой исторической «школы Анналов», стал ее горячим приверженцем и понимал необходимость глубокой методологической «перестройки» советской историографии.
В первые же месяцы горбачевской «перестройки» с радующей неожиданностью выявилось и его общественное, гражданское лицо. В нашем Институте всеобщей истории, где царило ничем не нарушаемое затишье, и руководство не собиралось ничего менять, он, в сущности, первым публично заговорил о необходимости немедленных перемен в науке. Прежде не посещавший никаких ненужных собраний, он теперь постоянно стоял на трибуне или из зала требовал внимания к своим речам. Он говорил о необходимости сделать ведущим направлением новых исследований историю культуры, установить тесную взаимосвязь с зарубежными историками, пересмотреть и обновить теоретические основы советской историографии. Не менее важно, - твердил он, - демократизировать всю деятельность научно-исследовательских институтов, ввести выборность Ученых советов, выборность руководства, преодолеть пагубный разрыв между исследовательской работой историков и преподаванием на исторических факультетах, сделать высшие учебные заведения центрами не только обучения, но и исследовательской работы.
Он открыл свой, существующий до сих пор семинар по исторической психологии (теперь он называется семинаром по исторической антропологии), собиравший огромное количество участников, вместе с Ю.Л. Бессмертным и Л.М. Баткиным основал ежегодный альманах "Одиссей", мгновенно приобретший широкую популярность, и функционирующую до сих Группу по изучению истории культуры - теперь она называется Центром по изучению исторической антропологии.
Здесь нужно сказать, что история культуры, которой занимались сотрудники той Группы, понималась не как история развития литературы, искусства и т.д., но как ментальность – «коллективное мировиденье» людей одного общества и одной эпохи, те неосознанные психологические, умственные и эмоциональные установки, определяющие характер общества и его членов.
Соратники и друзья Гуревича знают, сколько трудностей разного рода ему приходилось преодолевать. Общее состояние исторической науки, до сих пор еще сохраняющийся разрыв между исследовательской работой и преподаванием в высших учебных заведениях, наконец, существующее и поныне непонимание и недоверие многих коллег к «другой» истории, главным представителем которой у нас был А.Я Гуревич - вот главные из них.
Западный научный мир давно признал его огромные заслуги. Он был членом Королевского исторического общества Великобритании, Американской академии медиевистики, Королевской Академии наук Бельгии, Королевской Академии наук Нидерландов, Европейской Академии, Королевского норвежского научного общества (академии), избран был почетным доктором Лундского университета и почетным доктором университета в Познани.
И только у себя на родине, в кругу именитых ученых членов Академии наук, Гуревич так и не нашел официального признания. И даже тогда, когда, казалось бы, ситуация изменилась, он не был избран членом Российской Академии наук - по причинам, весьма далеким от научных. Помимо того, что вакантное место академика всегда оказывалось нужнее другому ученому, немалую роль играла национальная принадлежность Арона Яковлевича. Для него самого национальность человека не имела значения, и он любил повторять фразу своего любимого героя - французского историка Марка Блока, расстрелянного гитлеровцами во время войны. «Я еврей, - писал Блок, - но не вижу в этом причины ни для гордыни, ни для стыда, и отстаиваю свое происхождение лишь в одном случае: перед лицом антисемита». Но российские академики рассуждали да и рассуждают, по-видимому, по-другому. Позор!
Университеты многих западных стран считали за честь пригласить его, ученого из России, для чтения лекций и для исследовательской работы, а что касается Московского университета, - шутил Арон Яковлевич, - то я до сих пор точно не знаю, на каком этаже расположен исторический факультет. Он время от времени читал лекции только на философском факультете.
На истфаке МГУ его талант педагога, лектора остался невостребованным. А он был поистине златоуст.

Традиционная медиевистика так и не восприняла ту «другую историю», которой занимался Гуревич. Но что же это такое – «другая история» Гуревича?
В августе 1991 года среди защитников Белого дома, проводивших ночь в ожидании новых событий, находился мой коллега. Он рассказал кому-то, что работает в Институте истории в группе Арона Яковлевича Гуревича.
- Вот как, - сказал один из слушателей, - это тот Гуревич, что придумал ментальность?
Нет, Арон Яковлевич не придумал понятие ментальности, тем не менее, вопрос был вовсе не пустым, потому что у нас в стране именно он, введя в научный обиход понятие ментальности и детально разработав его, поместил во главу угла нового для нас направления исторической науки, которое теперь именуется исторической антропологией.
Свой путь в исторической науке А.Я. Гуревич начал традиционно, как социальный историк. Но уже в первых работах был заметен его интерес к «образу чувств и мыслей» людей, творящих историю. Введение понятия ментальности, менталитета упорядочило и структурировало этот его интерес.
Людям, живущим в одну и ту же эпоху в составе одного и того же общества, принадлежащим к одной культуре, присущ общий «умственный инструментарий», общая «психологическая оснастка», общее мировиденье, определяющие коллективные психологические установки и приемы поведения. людей. Это и есть ментальность, формирующуяся у человека с детских лет в общении ребенка с родителями, с другими людьми, с природой; в приобщении его к религии, в процессе включения его в социум и усвоения обычаев, представлений, способов поведения и ценностных ориентаций в обществе.
И в действиях людей, творящих социальную историю, ментальность играет не меньшую роль, чем объективные процессы развития экономики. Раскрытие «человеческого» содержания истории - такова главная задача историка, - заявил Гуревич. Исследование этой темы в рамках истории западноевропейского средневековья составляло содержание и смысл всех его исследовательских работ.
Такой «антропологический» поворот в исторической науке давно уже произошел в западной историографии. Изучая работы французских историков, составивших группу «школа Анналов»( по наименованию созданного Марком Блоком и Люсьеном Февром журнала «Annales»), Гуревич учился и шел вперед, анализировал и делал выводы о недостаточности изучения «внешней» стороны прошлого и необходимости изучать мир людей, их представлений об окружающем мире, их системы ценностей, их поведения
Советские, а затем российские историки, наученные принципам исторического материализма и оперирующие такими категориями, как производительные силы и производственные отношения или классовая борьба принять «другую» историю Гуревича не могли.

Судьба была немилосердна к Гуревичу и принесла ему безмерные испытания. Последние свои книги и множество статей он уже не писал, а диктовал своим помощникам. Вот, например, как шла его работа над книгой воспоминаний, которую я очень советую прочитать. Она озаглавлена так – «История историка» ( М., 2004). В ней много сугубо специальных моментов, но, тем не менее, каждый, кто интересуется историей нашей страны после 1917 года, найдет в ней для себя что-то интересное. Конечно, прежде всего, это рассказ о становлении, о жизни и работе Арона Гуревича - одного из крупнейших русских историков второй половины ХХ века. Но, в сущности, это портрет (или автопортрет) «шестидесятника», портрет ученого на фоне истории нашей страны 30 - 90-х гг. ХХ века.
Примерно за год - два до выхода в свет этой интереснейшей книги Арон Яковлевич задумал выступить в рамках своего семинара с устными воспоминаниями. И в течение нескольких месяцев в битком набитой аудитории он в течение часа (а иногда и дольше - когда сам увлекался или слушатели просили продолжать) рассказывал собравшимся о своей жизни и работе. Приходили люди разных возрастов, много бывало молодых - студентов, аспирантов. Этой аудиторией он особенно дорожил и каждый раз по окончании выступления спрашивал, много ли было молодых ребят.
Я помогала Арону Яковлевичу на всем протяжении подготовки этих воспоминаний к печати. Его выступления мы записывали на диктофон, а затем я расшифровывала записи, вводила их в компьютер, распечатывала и читала Арону Яковлевичу. Я приходила к нему домой, в его маленькую комнату, где главным предметом интерьера были, разумеется, книги, садилась рядом с ним и начинала читать текст, предварительно несколько отредактированный мной - конечно редактура эта абсолютно не касалась содержания, а только устраняла то, что свойственно устной речи - повторение слов, очень редко вкрадывавшиеся в речь слова-паразиты и т.п. Автор слушал внимательнейшим образом, часто прерывал меня, что- то исправлял в тексте, дополнял, иногда диктовал довольно большие новые куски. Перерыв - Арон Яковлевич уходил на дальний балкон с трубкой, покурить, потом мы пили кофе, и опять за работу. А когда я кончала читать расшифрованный и уже исправленный им кусок, он просил прочитать все еще раз, и тогда работа на этот день была кончена.
Всякий раз я поражалась тому, что он, с одной стороны, отлично помнит предыдущую часть, даже слова все помнит, а с другой - что при чтении текста всегда наступали моменты импровизации.
В воспоминаниях вырисовывался образ человека необыкновенно увлеченного и упорного, нашедшего в науке свой особый путь и твердо следовавший по этому пути, отбрасывая все препятствия, совершенствуя свои знания и свой метод, открывая новые перспективы и отважно сражаясь с оппонентами, которые часто применяли далеко не только научные средства борьбы. На этом пути его не остановила даже слепота. Для Арона Яковлевича это была, конечно, ужасно болезненная тема. Сказал как-то: «Вот иногда, когда что-то меня заинтересует, я вдруг, забывшись, думаю - сделаю то или это... И тут же прихожу в себя - да ничего ты не можешь сделать...»
Но в действительности он сделал очень много - куда больше и лучше, чем иные его коллеги.
Когда мы кончили читать весь текст воспоминаний, А.Я.попросил прочесть ему все подряд еще раз, И снова правил, дополнял, исправлял, совершенствовал. Наконец, решили остановиться. Я распечатала текст, и он перешел в руки дочери Арона Яковлевича. Только она могла, конечно, осуществить последнюю, окончательную редактуру.
И - в издательство.
То лето, когда я работала с А.Я над этой его книгой, я вспоминаю, как очень счастливое время. Я снова училась, и я вспоминала собственную жизнь, ибо мы с Гуревичем - люди одного поколения и отлично понимали друг друга во всем, что касалось эпохи. И я столько интересного узнала из тогдашних разговоров с ним! Мы подружились, и никакие сложности в отношениях, возникшие позже, не нарушили основы нашей дружбы.
Очень трудно ему было... Раз в неделю он приходил в Институт, всегда присутствовал на заседаниях своего семинара, решал разные организационные вопросы. Его приводили и провожали домой сотрудники Группы, и никогда никто из руководства не предлагал ему, Главному научному сотруднику, во всем мире представлявшему лицо нашего Института, - отвезти его домой на машине! Почти каждый день к нему домой приходили молодые помощники - наши сотрудники, его ученики и последователи. Они читали ему, с листа переводя на русский язык английские, французские, немецкие тексты - так что он оставался в курсе новейшей литературы. Писали под его диктовку. Конечно, и преданная, любящая дочь работала с ним, и внук помогал. Но все же этого было мало - ну, три-четыре часа. А остальное время?
Арон Яковлевич слушал музыку. Она непрерывно звучит во мне, - говорил он. У него было очень много записей. Помнится, он говорил, что любимые его композиторы - Бетховен и Вагнер. Слушал и аудиозаписи книг, хотя выбор был невелик - ему приносили книги из библиотеки для слепых. Все равно всего этого было недостаточно, слишком много времени оставалось лежать на узком диванчике и размышлять, вспоминать. «Да что поделаешь, - говорил он, - по одежке протягивай ножки».
Гуревич отнюдь не был ангелом. Горячий и пристрастный, он мог проявить несправедливость, и отношения его даже с соратниками часто бывали весьма сложными, и не было ни малейшей возможности переубедить его в чем бы то ни было. Пересмотреть свою оценку чьей-нибудь личности, смягчиться, простить, пойти на необходимый компромисс - это было не для него... Думаю, что слепота очень повлияла на его характер, сделала более нетерпимым, чем был он прежде. И она отняла у него немалую толику живости и юмора, чем он так славен был прежде
Несмотря на господствовавшую в его настроениях грусть, он все-таки сумел до конца жить настоящей творческой жизнью. В условиях густой черноты, темноты, не отпускавшей ни на минуту - помню, однажды он сказал: «А знаете, эта темнота не всегда одинакова, иногда она становится яркой, слепящей, это очень тяжело» - его жизнь и творчество стали настоящим подвигом.

© Светлана Оболенская, 2009
Дата публикации: 15.10.2009 01:56:25
Просмотров: 5938

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Игорь Древлянский [2009-11-18 00:38:06]

Здравствуйте!

Очень рад был наткнуться на такую интересную заметку биографического характера. Безусловно, Арон Яковлевич внес огромный вклад в отечественную медиевистику и не только. Безусловно, любому, кто мало-мальски интересуется этой проблематикой, просто необходимо ознакомиться с книгами Арона Яковлевича. Но все-таки должен сказать, что Вы, на мой взгляд, несколько поторопились с некоторыми утверждениями. Например, с таким (и ему подобными, по сути, выражающими ту же самую мысль): "Традиционная медиевистика так и не восприняла ту «другую историю», которой занимался Гуревич."

Знаете, я, конечно, далеко не такой компетентный исследователь, как, например, Вы. Хотя бы в силу того, что не могу привести в пример свои научные работы. Но довольно серьезно знакомился (и поныне знакомлюсь) со скандинавистикой. Оное знакомство, разумеется, подразумевает восприятие гораздо большего круга знаний и сведений, чем это, собственно, предусматривается учебными курсами - как это, в принципе, и должно происходить при изучении любой дисциплины, при занятии любой научной и исследовательской деятельностью. Так вот, должен сказать, что в работах, написанных на материале скандинавской культуры (например, "Эдда и сага", "История и сага", "Норвежское общество в раннее средневековье..." и других) А.Я.Гуревич во всех, по большому счету, весомых и существенных идеях повторяет или опирается на идеи и концепции, высказанные до него О.А.Смирницкой, Е.М.Мелетинским, М.И.Стеблиным-Каменским; частично, но при этом в весьма существенной части - М.Бахтиным, В.Я.Проппом, В.Н.Топоровым, Вяч. Вс. Ивановым, С.С.Аверинцевым, Д.С.Лихачевым, В.М.Жирмунским, Б.И.Пуришевым, А.Д.Михайловым...
Между прочим, если посмотреть библиографии в трудах названных ученых, то работ Гуревича там почти не встретишь. Зато в исследованиях последнего, в библиографии приводится весьма приличное количество ссылок на работы тех, кого я перечислил.
Больше того, читая Гуревича, я нередко ловил себя на мысли, что сталкиваюсь с ощущением дежавю, когда Арон Яковлевич просто пересказывает своими словами тончайшие наблюдения и концепции других ученых. При этом, разумеется, эти концепции были именно что прорывными для своего времени (с этим как раз никто, и я в том числе, не спорит).
После прочтения "Категорий средневековой культуры" (не говоря уж о более поздней работе "Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства", в отношении которой сказанное мной еще более справедливо, на мой взгляд), не побоюсь сказать откровенно, сложилось впечатление о книге как о компилятивном по своей сути труде, когда в более-менее систематизированном виде излагаются идеи или подходы, продуманные многими другими - к примеру, та же ориентация на роль ментальности общества в истории, на антропологический аспект последней... При всем уважении к Арону Яковлевичу и признании неоспоримой ценности и актуальной и по сей день этой книги.
Но все-таки, все-таки... Не думаю, что фраза: "Советские, а затем российские историки, наученные принципам исторического материализма и оперирующие такими категориями, как производительные силы и производственные отношения или классовая борьба принять «другую» историю Гуревича не могли" - относится ко всем советским историкам. Думаю, что если бы в советской исторической науке не было ученых, в русле концепций которых мыслил и А.Я Гуревич (в том числе тех, кого я перечислял), то и книги А.Я.Гуревича, как минимум, были бы далеко не так и не в таком ключе разработаны. Он вовсе не творил на пустом месте. На мой взгляд, его все-таки трудно назвать первопроходцем, при всем, повторюсь, огромном к нему уважении...

С уважением,

Ответить

Светлана Оболенская [2009-11-21 17:25:56]

Уважаемый Игорь!
Спасибо за развернутый и, как вы считаете, вполне аргументированный отзыв о моем очерке. Попробую ответить вам по порядку.
Прежде всего, нетрудно заметить, что я писала не научную статью об А.Я. Гуревиче,а очерк-воспоминание. Если бы я хотела и могла написать развернутую научную статью, она была бы совершенно другой. Я пишу больше всего о своих впечатлениях. Свою ошибку я вижу в том, что некоторые свои положения высказала не вполне точно. В частности, забегая вперед, скажу: первопроходцем я Гуревича считаю относительно нашей, российской, даже, вернее, советской медиевистики. Мару Блок, Люсьен Февр и их соратники – вот первопроходцы в области исторической антропологии. Я об этом сказала, но, значит, недостаточно ясно.
Вы пишете: « Вы, на мой взгляд, несколько поторопились с некоторыми утверждениями. Например, с таким (и ему подобными, по сути, выражающими ту же самую мысль): "Традиционная медиевистика так и не восприняла ту «другую историю», которой занимался Гуревич." Здесь тоже,вероятно, моя вина. Говоря так, я имела в виду традиционную СОВЕТСКУИ И ПОСТСОВЕТСКУЮ медиевистику. И продолжаю утверждать, что так оно и есть и сейчас. Достаточно сравнить традиционное издание «Средние века» и «Одиссей», созданный Гуревичем.

Цитирую Вас: « в работах, написанных на материале скандинавской культуры (например, "Эдда и сага", "История и сага", "Норвежское общество в раннее средневековье..." и других) А.Я.Гуревич во всех, по большому счету, весомых и существенных идеях повторяет или опирается на идеи и концепции, высказанные до него О.А.Смирницкой, Е.М.Мелетинским, М.И.Стеблиным-Каменским; частично, но при этом в весьма существенной части - М.Бахтиным, В.Я.Проппом, В.Н.Топоровым, Вяч. Вс. Ивановым, С.С.Аверинцевым, Д.С.Лихачевым, В.М.Жирмунским, Б.И.Пуришевым, А.Д.Михайловым...»
Ни Бахтин, ни Пропп, ни Топоров, ни Вяч. Вс. Иванов, ни Аверинцев, ни Лихачев, ни Жирмунский, ни Пуришев, ни А.Д. Михайлов специально историей Скандинавии не занимались – как занимался ею ИСТОРИК Гуревич. Он с величайшим пиететом относился к вышеназванным мыслителям – филологам, лингвмстам, философам и, разумеется, опирался на их важнейшие теоретические аоложения, но предмет его исследований был другой. И в нем – в исследовании ИСТОРИИ Норвегии, например, он, конечно, был первопроходцем. А исследования исторических материалов через новые для него источники – в частности, указанные ему Стеблин-Каменским, приводили его и к теоретическим выводам,касающимся исторической науки.

«Между прочим, если посмотреть библиографии в трудах названных ученых, то работ Гуревича там почти не встретишь. Зато в исследованиях последнего, в библиографии приводится весьма приличное количество ссылок на работы тех, кого я перечислил».
И это вполне понятно. Я выше сказала, что Гуревич опирался на их труды, и как же ему было не сослаться на них? А Лихачеву, к примеру, в его филологических трудах не было надобности ссылаться на исторические исследования Гуревича.

Цитирую: « читая Гуревича, я нередко ловил себя на мысли, что сталкиваюсь с ощущением дежавю, когда Арон Яковлевич просто пересказывает своими словами тончайшие наблюдения и концепции других ученых. При этом, разумеется, эти концепции были именно что прорывными для своего времени (с этим как раз никто, и я в том числе, не спорит)»
Простите меня, уважаемый Игорь. Но тут уж, как говорится, Ваши проблемы….

«После прочтения "Категорий средневековой культуры" (не говоря уж о более поздней работе "Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства", в отношении которой сказанное мной еще более справедливо, на мой взгляд), не побоюсь сказать откровенно, сложилось впечатление о книге как о компилятивном по своей сути труде, когда в более-менее систематизированном виде излагаются идеи или подходы, продуманные многими другими - к примеру, та же ориентация на роль ментальности общества в истории, на антропологический аспект последней...»
Могу сказать лишь следующее. В книгк «Средневековый мир. Культура безмолвствующего большинства» автор вовсе не претендует на какие-либо открытитя. Это скорее популярное изложнение и во многом повторение тех идей, о которых он писал раньше. Она и создана была,когда он был уж слепым и как бы подводил итого того, что сделал. Но что касается «Категорий средневековоц культуры» - это лучшая книга Гуревича. Она была очень быстро переведена на множество иностранных языков и признана теми западными учеными, для которых проблемы антропологического подхода или ментальности не были чем-то новым , поистине новаторской - в отношении широты и точности анализа ( в придуманной им интересной форме) культуры средневекового человека. Так что, думаю, тут Вы очень ошибаетесь.

Вы говорите: «Не думаю, что фраза: "Советские, а затем российские историки, наученные принципам исторического материализма и оперирующие такими категориями, как производительные силы и производственные отношения или классовая борьба принять «другую» историю Гуревича не могли" - относится ко всем советским историкам. Думаю, что если бы в советской исторической науке не было ученых, в русле концепций которых мыслил и А.Я Гуревич (в том числе тех, кого я перечислял), то и книги А.Я.Гуревича, как минимум, были бы далеко не так и не в таком ключе разработаны. Он вовсе не творил на пустом месте. На мой взгляд, его все-таки трудно назвать первопроходцем, при всем, повторюсь, огромном к нему уважении...»
Конечно, в советской исторической науке были и другие историки, Вы правы. Но Гуревич мыслил не в русле их концепций (подчеркиваю еще раз, что я говорю не о филологах, лингвистах. Философах. А именно о ПРАКТИЧЕСКИХ ИСТОРИКАХ, работающих с историческими источниками). Его сила состояла именно в том, что он создавал новые концепции. Именно поэтому я и назывю его первопроходцем.

Еще раз спрасибо за отзыв
С.В. Оболенская

Игорь Древлянский [2009-11-21 19:17:16]

Извините, видимо, я тоже недостаточно точно выразился. Оставляя в стороне методологию истории как науки, должен все-таки заметить, что не увидел в Ваших аргументах доказательств того, что наши отечественные медиевисты (подчеркиваю - медиевисты) якобы не знали якобы "другой истории Гуревича".
Вот Вы пишете: "Первопроходцем я Гуревича считаю относительно нашей, российской, даже, вернее, советской медиевистики". Где же он первопроходец, если высказанные им в книге "Категории средневековой культуры" идеи - суть переложения идей тех, кого я перечислил? Вы пишете, что ни Бахтин, ни Михайлов, ни Топоров, ни другие не занимались историей Скандинавии... Простите, но зачем Вы передергиваете? Где я написал, что они ею занимались? Они занимались различными вопросами, многие из которых имели и имеют прямое отношение к медиевистике. Например, многие положения Гуревича о средневековом менталитете и его отражении в памятниках культуры этой эпохи прямо или опосредованно восходят к идеям Бахтина. Михайлов, исследуя рыцарский роман, выдал целую россыпь великолепных и ценных идей, которые Гуревич использовал - это видно по его работам. То же касается в отношении работ Топорова на материале средневековых скандинавских мифологических систем. В отношении других - ситуация схожая. Это что - не медиевистика???
Вы пишете: "Достаточно сравнить..." Давайте посмотрим лучше по персоналиям. Вы считаете, что наши медиевисты Джаксон, Матюшина, Мельникова, Лебедев, Циммерман, Глазырина и многие другие не воспринимают идей Гуревича?
Я не спорю, что в своем исследовании истории Норвегии Гуревич мог быть первопроходцем (хотя сейчас, насколько мне известно, "История Норвегии" Гуревича менее популярна, чем другие, более современные, учебники - но да ладно). Однако какое отношение имеет история Норвегии как предмет исследования к книге "Категории средневековой культуры"? Я думаю, понятно, что предмет этой книги много шире. Он не замыкается в границах исторической науки, в равной степени он выходит и за рамки медиевистики, затрагивая весьма широкий спектр вопросов: от археологии и лингвистики с литературоведением до психологии и философии. Так вот, во всем, что выходит за пределы собственного исторического исследования, Гуревич частенько просто компилировал идеи и концепции других ученых. Повторю, каких - Бахтина, Жирмунского, Топорова, Стеблина-Каменского, Пуришева, Михайлова и других. Лихачеву и впрямь не было смысла ссылаться на Гуревича в своих филологических штудиях - надо думать, потому, что он просто был в этом более компетентен. А Гуревич нередко "влезал" не в свою область - в ту же филологию. И поэтому логично, что он использовал и компилировал работы и идеи специалистов в данной области. Так же и обстоит дело и по многим другим вопросам, затронутым им в его главной книге. Я не ставлю под сомнение компетентность Арона Яковлевича как историка-специалиста по Скандинавии. Но зачем же выдавать его за первопроходца в тех областях, где он не более чем повторяет идеи других, поскольку не мог их не коснуться, раз уж взял для рассмотрения в книге такой предмет, как средневековая культура?

Вы пишете: "Но что касается «Категорий средневековой культуры» - это лучшая книга Гуревича". Да Бога ради. Я же не об этом. Я о том, что называть Гуревича по ее итогам первопроходцем в медиевистике (не в истории Скандинавии) - несколько самонадеянно. Книга во многом носит компилятивный характер, и это - данность, при всем уважении к Арону Яковлевичу. Не будь тех источников, на которые он опирался, не будь высказанных и опубликованных другими исследователями основных идей, которые использовал Гуревич - и книги бы, скорее всего, не было бы. Была бы какая-нибудь монография "Категории мировосприятия средневекового скандинава"...
Не более...

С уважением,

Наташа Северная [2009-10-15 14:51:46]

Какая великолепная работа! Спасибо Вам!
Я сама, благодаря книгам Арона Яковлевича там много узнала о средних веках, о школе Анналов, о Марке Блоке! Он открыл для меня совершенно новую, необычную историю. Очень давно хотелось узнать - какой же он человек (не историк)? И вот... Хорошо что вы сказали о его воспоминаниях, теперь буду искать эту книгу. Еще раз спасибо Вам!

Ответить