Исповедь
Аркадий Маргулис
|
Форма: Рассказ
Жанр: Фантастика Объём: 30684 знаков с пробелами Раздел: "Прозарий: рассказы и повести" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Соавтор Виталий Каплан «...Допрыгался – бесповоротно влип: повязали по всем статьям. В прямом и переносном смысле. Что толку рассуждать, на душе пасмурно. Но надеяться надо – всё в руках Божьих. Благо, что в себя пришёл. Плотно пришпилен к креслу сбруей, даже локти на подлокотниках в ремни обуты. Похоже, предстоит пристрастный допрос. Господи, прости мне прегрешения мои. Надо хотя бы вспомнить события. Пустое – жаловаться на память, единственное, в чём можно себя упрекнуть – в излишней скрупулёзности. Ничего не поделаешь, ей свойственны детализация и дотошность. Есть ещё одна особенность, хорошо это, или плохо – всегда видишь себя будто со стороны. Как бы я – вовсе не я, а кто-то другой. Говорят, так у всех бывает. Впрочем, любого-каждого можно распознать на чём-нибудь. Хозяйку – на физиологической неразборчивости. Хозяина – на пристрастии к возлияниям. Их дочки – те и вовсе идентифицируются на абсурдности решений. В целом по кругу – издержки генной памяти, эпохи и воспитания. Порочный круг. Стало быть, остаётся одно: восстановить подробности – до мелочей...» *** ... Белянка прикипела к оконным жалюзи. Сначала ничего не происходило – затем она с драматизмом приподняла руку, задержала в воздухе несколько секунд и, наконец, дала отмашку. Воздух сотрясся визгом трёх молодых глоток. Дарка подхватила подушку – раскружив над головой, с истошным кличем выпустила в Беляну. Та перехватила «снаряд», крутнулась вокруг себя по инерции и ловко вернула Дарёне в голову. Дара, потеряв от неожиданности равновесие, рухнула на кровать. Беляна, словно того дождавшись, кошкой взопрыгнула на неё, а сверху с воплем «Куча мала!», упала Рада. Накувыркавшись вволю, девушки отправились вниз в столовую. Второй этаж дома – уютный холл с коридором к четырём спальням, большой родительской и трём поменьше, девичьим. Заходить в родительскую – себе дороже, а дальше здесь скучно. Зато на первом этаже просторная гостинная, переходящая в эркер, соседствует с кухней-столовой, гостевой спальней и иными, волнующими девичье воображение, закутками. Белослава ещё с Пасхи заприметила в кладовой бутыль белого вина и дожидалась, когда батюшка с матушкой отправятся погостить к председателю Сущенко. Тогда пять-шесть часов вольной жизни могли стать явью. Старшая из сестёр, девушка на выданье, затейщица с детства. Нынче же прояснилось, что чарой вина дело не ограничится. Дара с Радой от сестры не отставали, из-за чего корить во грехах одну старшую было бы не справедливо. Возрастом девушки погодки: Белославе девятнадцать, Даре-Дарёне восемнадцать, а уж младшей – Раде – и вовсе семнадцать. Деревенскому агроному, Степану Савельевичу, было и чем гордиться и чего страшиться. - Эвед! - крикнула Беляна домашнего гувернанта. - Слушаю вас, госпожа Белослава, - Эвед возник, как всегда, внезапно, словно прятался за дверью. - Тфу ты, чертяка, напугал. - Прошу прощения, госпожа Белослава. - Ладно-ладно, обслужи, - девушка указала на бутыль. Слуга почтительно поклонился и направился к кладовой. Достал три хрустальные рюмки, приданое госпожи хозяйки, протёр бумажной салфеткой несуществующую пыль и выставил на стол. Пятилитровую бутыль подхватил легко, будто ничего не весила. Разлил ловко, не уронив ни капли жидкости, играющей золочёными бликами. - Ну что, сестрёнки, - старшая подняла рюмку, - за любовь!? - Тост, тост, - запротестовали Дара с Радой. Сёстры обожали Белянкины здравицы и, если уж выдался случай, не собирались отказывать себе в удовольствии. - Так и быть, сестрицы, сегодня я добрая. Короче, сидели как-то бык со львом, выпивали, жизнь холостяцкую вспоминали. Вдруг у льва зазвенела планшетка. На табло глянул и растёкся. Хвостом виляет, мордой умиляется, даже голос не царский стал – заискивающий. «Алё...» - говорит – «…царица моя», - говорит, - «…соскучился», - мурлычет. А та, - «Слышь, Лёва, с бычарой трепаться закончишь, заскочи в бакалею, купи сахарку с пять кило и чаю. Потом сразу же домой». «Да, милая», - залебезил царь зверей, - «…всё сделаю, как просила, а с быком мы уж поговорили. Государственные дела, знаешь, и всё такое…». Бык уставился на льва, - «Что это было?». «А что?». «Как она смеет с тобой так разговаривать, ты ведь мужик и царь к тому же. Если бы моя посмела нечто подобное вякнуть, я бы её…». «А это потому, бык», - говорит лев, - «…что жена у тебя корова, а вот у меня львица!». Так выпьем же, девчонки, за то, чтобы мы, оставив родительский дом, стали в собственных семьях львицами, а не коровами! Дара с Радой, воодушевившись, зааплодировали. Беляна сложилась в реверанс и в глоток опрокинула рюмку. Сёстры последовали её примеру. - Повтори, - приказала Эведу. Тот снова наполнил чарки. - Чтобы они попадались покрасивше да покрупнее! – подняла рюмку Рада, самая младшая, томная красавица узкой кости и аппетитно широких бёдер. - Ага... И почаще... - И вообще – за всякие! - рассмеялись девушки и, чокнувшись, снова выпили. Домашнее вино, это вам не магазинный суррогат, бессильный усладить душу. Разве можно равнодушно лицезреть лучезарность его оттенков и как исчезает оно раз за разом в батюшкином чреве. Степан Савельевич был не только известеным в округе агрономом, но ещё и славился как винодел. Под домом он соорудил бункер, куда запрещалось вносить посторонние запахи. Отец гонял даже дочерей, если те, любопытствуя, спускались в погреб, благоухая парфумами. Конечный этап приготовления осуществлял Степан Савельевич в одиночестве, добавляя неразбавленного спирту в готовый продукт – два хрусталя нектара вдохновляли на шалости любого мужика. Что уж говорить о не искушённых в питие девушках. Рада, понизив голос, предложила курнуть отцовского табачку, длинно-чёрных сигарилл с золотым тиснением, презентованных агроному издалека. Аромат их возбуждал и ассоциировался у сестёр с запретным. Дарка, некурящая, отказалась не задумываясь. Беляна, поразмыслив, присоединилась к ней: - Матушка непременно учует, потом бед не оберёшься. Девушки выпили по третьей и поплыли. Завязался колкий женский разговор. Обсудили батюшку-агронома, засим небывалый урожай, а напоследок перешли к сокровенному – соседским парням. И Рада и Дара, а прежде Белослава, уже вкусили запретного плода и знали, с чем его потребляют. Сёстры не скрывали друг от дружки удач – напротив, похвалялись ими во всех пикантностях. Вот и сейчас Дара, средняя из троицы, но последняя, потерявшая невинность, закружилась в эротическом танце, делясь вчерашним приключением с крепышом Борюней – молочником, поднимавшим на плечах телёнка. Вместо пилона она использовала плетёный стул с высокой спинкой. Возможно, танец родился из-за того, что девушка не смогла передать словами мысли, чувства и желания. Она бесстыдно извивалась вокруг импровизированного шеста, демонстрируя заворожённым сёстрам все перипетии сеновальной баталии. Внезапно, вскрикнув, девушка плюхнулась на шпагат и застыла. - А дальше!? – синхронно, будто репетировали заранее, воскликнули Рада с Белянкой. - А дальше! – Дара вскочила, откинулась на обеденный стол, разметав родительский хрусталь, и в бешенном ритме задвигала бёдрами. Сёстры восторженно завизжали. Но Дара неожиданно остановилась в хищной позе и горящими глазами впилась куда-то поверх сестриных голов. Те медленно, предчувствуя бурю, обернулись и тоже замерли. Дара смотрела на Эведа, статуей застывшего у стены. Девушки недоумённо переводили взгляды от гувернанта к сестре и обратно, затем вновь одновременно вскричали: - Нет! - Да! – зловещим шепотом возразила Дарёна и танцующей походкой направилась к Эведу. Тот безучастно наблюдал за приближением девушки. Сёстры забыли дышать. Когда Дарка вплотную приблизилась к гувернанту, была уж обнажена: - А интересно, как там у него внизу, всё ли на месте? - Дарёна, прекрати, - испугалась младшая Рада, - батя узнает, всех прибьёт. - Не узнает! Правда, Эвед? Ты ведь не откажешься доставить мне удовольствие и не захочешь, чтобы батюшка нас прибил? *** В субботу стоял дивный летний вечер, Игнат Макарович Сущенко принимал общество. Почтить его председательское величество соблаговолили господа, составлявшие стержень сельской элиты. Сам же председатель кооператива, слывя человеком набожным, но будучи без меры властным, знавался лишь с людьми своего круга. Главное, что выделяло его, и за что он сподобился прозвища «ретроград» – рьяное небрежение гувернантами. Гости – агроном, упитанный кряж Степан Савельевич Ломовой и мусульманин Бахтияр Шарифович Садыков, верхний в округе полицейский чин – вначале почитали, что дело в религиозности. Или в супруге председателя Павлине Ивановне, бывшей «Мисс Симпатия» районного размаха, но дело оказалось глубже. Господин Сущенко полагал, что всё гувернантское сословие не только излишне, но более того – вредно и даже опасно. Рабство давно изжило себя, и его возрождение, пусть даже в прогрессивной форме, к путному не приведёт. Супруга Игната Макаровича, особа ничем не примечательная, кроме благотворительности, усердствовала, как полагается радушной хозяйке. Неуловимые взгляды, бросаемые ею в сторону Мешубада, Садыковского гувернанта и вечного его спутника, могли подсказать нечто внимательному созерцателю, но к счастью – хотя ещё как на это посмотреть – председатель давно не интересовался неотразимостью жены. Возможно, что-то и предполагал Бахтияр Шарифович, «Саиб-Мундир», как подтрунивали над ним односельчане, но запятнать честь женщины случайными подозрениями, никак не личило капитану Садыкову. Он отличался от прочих господ двумя свойствами – был всегда холост и всегда в мундире. Во всяком случае, без формы его не видывали, а за отсутствием жены, некому было поведать, как одевался под домашним покровом сей господин. Правда, капитан слыл просвещённых взглядов и содержал гвардию гувернантов, но те в счёт, естественно, не шли, даже если кому-то пришло в голову испросить, в чём спит хозяин. Итак, стол накрыт. Ульяна Романовна, жена агронома, на правах лучшей подруги Павлины Ивановны, пригласила господ отведать стряпню из ресторации. Сама председательша не говила: то ли не умела, то ли времени не доставало. Степан Савельевич, удовлетворившись сравнением, пылко взглянул на свою благоверную. Его жена проводила досуг в обществе Эведа, а уж он слыл искуссным кулинаром. Дом у агронома полная чаша, жена ждёт-не дождётся. Стоит Стёпушке насытиться, супруга тотчас теснит его в спальню любиться, в чём мастерица непревзойдённая – господин Ломовой диву давался, откуда бралось пикантное умение. Часа через два чревоугодий и возлияний, мужчины уединились за преферансом в кабинете хозяина, оставив женщин командовать Мешубадом. - Эх, господа, не богоугодное это занятие, - сетовал Игнат Макарович, отчаянно блефуя худой картой. - Я – пас, - Садыков скинул карты, пустив в усы густой дым. Затем, словно не замечая азарта председателя, спросил, конкретно ни к кому не обращаясь: - Я вот интересуюсь, как церковь сегодня решает – что есть богоугодное дело, а что нет? - Ты на что намекаешь, Шарифович? – подозрительно прищурился господин Сущенко, позабыв о картах, - тебе ли, басурману, спознаваться в православии! - А прогресс, свет мой, Игнат Макарович? Католики признали, что Земля кругла и вокруг Солнца вертится, вспомни-ка, в конце двадцатого века. А сегодня сколько экзотики вокруг! Вон, гувернантское сословие возьми, - хитрил Садыков, задевая больную тему и готовясь к потехе. - Тьфу ты, Бахтияр! Знаешь же, я не жалую сумасбродства. - Господа, господа, - приподнял руку Степан Савельевич, - погодите копья ломать. Давайте-ка выпьем, - и не дожидаясь согласия, плеснул «Степановки» в пустые рюмки. Ломовой не зря считался искуссным виноделом, но совершенства достиг в изготовке забористого питья, прозванного в честь изобретателя. «Степановка» являла собой спирт, располовиненный сугубо родниковой влагой и настоянный на лесных ягодах-переспелках. Знай сухарь председатель, что ягоду собирал Эвед, не стал бы пить из принципа, а так с радостью принял: - Благодарствуйте, почтенные, выпьем вина за здравие человеческое! Друзья чокнулись и приняли чарки. - Говоришь – прогресс, Бахтияр, - довольно громко произнёс Степан Савельевич, - возьми гувернантов, им ни в Библию, ни в Уголовный Кодекс лезть не велено. Слыхал я, батюшка Ануфрий, их вообще за язычников числит. Я своему мальчонке и вовсе читать запретил! - Правда что ли? Не знал. С чего бы это, интересно? - А оттого, - сильно стукнул стопкой о некрашеный стол Игнат Макарович, препятствуя агроному ответить на им же заданный вопрос, - что слишком явны расхождения в заветах Божьих и в деяниях людских. Вот прочтёт гувернантик какой, да задумается – кто кому прислуживать должен… и... и... пожалуйте, революция!!! - голос председателя сорвался почти на крик, но на последнем слове он внезапно запнулся, закашлявшись. Степан Савельевич вскочил подсобить и постучать по спине, да застыл с поднятой рукой. В дверях появился чернявый Мешубад. - Тебе чего, нехристь!? Кто тебя звал, пенёк ботанический? – взвился Игнат Макарович. - Ну, чего это ты на моего работника взъелся, - обиделся Садыков. Обстановку разрядил сам Мешубад, ровным, невозмутимым, словно ничего не произошло, голосом, возвестивший: - Господа, матушки Ульяна Романовна и Павлина Ивановна, просили звать к чаю. - Скоро, скоро будем, ступай себе прочь, да порезвее, - отослал гувернанта хозяин дома, слегка скосив глаз на Бахтияра Шарифовича. Капитан Садыков сделал вид, что ничего не заметил. *** Когда девушки отпустили Эведа, он ещё долго не мог прийти в себя и решить, как поступить дальше. Само занятие сексом было гувернанту не в новь. Его часто, чуть ли не ежедневно, пользовала Ульяна Романовна, а порой даже приводила подруг. Но, то хозяйка. Вправе ли её дочки распоряжаться им так – вопрос, оставшийся без ответа. И тут рассеянный взгляд гувернанта остановился на предмете, до сих пор находившемся вне границ его интересов. Томик Библии внушительных размеров. Эвед помнил о запретных наставлениях хозяина, но уж слишком часто в последнее время он замечал необъяснимые расхождения между желаемым и реальностью. Гувернант оглянулся, вокруг никого не было, и открыл первую страницу. Часа через два за окном послышался шум. Белослава выглянула в окно, ойкнула и испуганно заверещала: - Эвед! Эвед! Скорей вниз, с батюшкой плохо. На самом деле со Степаном Савельевичем было хорошо. Просто он перебрал «Степановки» и, выходя из экипажа, сполз под колёса и наотрез отказывался вставать. На следующее утро деревенский агроном чувствовал себя столько разбитым, что даже не сподобился с женской половиной в церковь, сославшись на мигрень. Супруга поворчала, понимая истинный мотив избежать исповеди, но понуждать не стала. Крикнула дочек и удалилась. Степан Савельевич помня, что клин вышибают клином, плеснул в рюмку грамм сто, пахнущих свежесорванной голубикой, болезненно крякнул и проглотил. Прикрыл глаза в ожидании чуда, оно, конечно же, не заставило себя ждать. - Эвед, повтори, - не открывая глаз, чутко повеселев, попросил Сущенко. Снова нащупав рюмку, метнул её в рот. Удивлённо раскрыл глаза, стопарь оказался пустой. Степан Савельевич растерянно завертел головой. В столовой, кроме него, никого не было. - Эвед! – снова воззвал он, слегка повысив голос. Ответом была тишина. Такого никогда не случалось. Гувернант всегда являлся в ту же секунду, когда требовались его услуги. Сельский агроном считался человеком спокойным и милым в общении, но не терпел, когда его надували. - Эвед! Сво-лочь! – взревел он, уже не сдерживаясь. Ни леса, ни медведей, ни паршивца гувернанта. Сказать, что господин Сущенко был удивлён, значило промолчать. Настроение менялось от бесчувствия до ярости. Агроном пыхтел, что паровоз, разве лишь пар из ушей не валил. Он ни как не мог решить, за что хвататься первым делом. Лаяться ли по телефону с фирмой-посредником, либо самому попытаться отыскать пропажу. Живот обильно колыхался у него под рубахой, расшитой героями эпоса. Сурово свели брови богатыри, студнем маячил лик ведьмы – то лишаясь морщин, то скуксиваясь под немыслимую чёлку. Обиднее прочего казалось, что в самый отчаянный момент жена не рядом – отбыла в своё удовольствие с барышнями молиться. Неожиданно его мысли приняли совершенно иное значение. Судьба осчастливила Степана Савельевича дочерьми, но обделила наследником. Вслух он не сетовал, но в душе роптал, за что на исповеди заработал от отца Ануфрия внушение. Будь женщина дома, непременно отыскала верное решение, а так…. совершенно расстроившись неприятными мыслями, Степан Савельевич взялся и набрал номер службы «поддержка клиентов» посреднической фирмы «Волонтёры. Алексей & Вадим». *** Эвед воззрился на хозяйский загривок, запрокидывающийся назад так, чтобы позволить жидкости ловчее проскользнуть внутрь, и пытался найти логическое оправдание своей решимости. Перебрав несколько миллионов возможных вариантов, остановился на единственной причине затеи – так поступают все. Именно так поступает хозяин, страшась начинать неделю во грехах – исповедуется. Гувернант попятился назад, прислушиваясь к храпу, не отводя взгляда от лоснящейся хозяйской шеи. Через несколько секунд он мчался по деревне, выбирая, вне обыкновения, если не оптимальный, то безопасный путь. Эвед знал: верный шанс заслужить благодарность и не потерять работу – вернуться до того, как хозяин проснётся, убаюканный первым опохмельем. Поэтому путь следовал напрямик сквозь сады, огороды и задворки, где повстречать человека наименее вероятно. В руках он крепко сжимал распечатку – список грехов для батюшки Ануфрия. Хозяин как-то обмолвился в беседе с приятелями, что предпочитает являться на службу со списком и читать на исповеди с бумаги или планшета, чтобы не выпустить чего. И если – во всяком случае, Степан Савельевич уверял в этом любого – отец Ануфрий увидит чистосердечие с расскаянием, то может позволить и не зачитывать, а сразу отпустит грехи. Возле церкви беглеца ждала неприятность. Как раз подоспела хозяйка с дочерьми. Служба начиналась рано, женщины возглавили очередь. Эвед решил обождать за широким стволом старого клёна, охранявшего церковь сотни лет. Он лёг на землю и замер, как умел замирать гувернант высшего порядка – ведь нельзя было привлечь внимание хозяек. Неподвижное тело, источающее тепло, мгновенно облюбовали насекомые. За ними появилась крупная жаба, привольно устроилась подле и принялась обстреливать языком живность. Затем молниеносный бросок, и жаба исчезла в пасти щёголя – тигриного ужа. Эвед с интересом наблюдал за живой иллюстрацией пищевой цепочки, пытаясь обосновать в ней своё место. Безуспешно. Полоз остался переваривать пищу. Острый слух гувернанта вычленил из общего фона слова, повторенные в четвёртый раз кряду: - Но во исцеление души и тела. Аминь. Хозяйки чинно удалились. Застывшее тело активизировалось на подьём. Уж сорвался в кусты. Эвед натянул поглубже капюшон широченной куртки не по размеру, одолженной у хозяина, и двинулся к церкви, боясь смалодушничать и передумать в последний момент. Возле паперти слегка заробел, но усилием воли переборол себя. Вскоре человек в натянутом на лицо капюшоне пристроился к очереди и тихо, стараясь никого не обеспокоить, спросил: - Вы на исповедь? - Ась? – не расслышала малюсенькая, иссушенная долгими годами жизни, старушка. - Вы крайняя на исповедь? - так же тихо и вежливо переспросил Эвед. - Крайняя, крайняя, - обрадовано закивала бабуля, но тут же едко захихикала, - таперича, родненький, ты за мной крайний будешь. Человек в капюшоне не нашёлся, что ответить, но старушка не ждала ответа, отвернувшись, продолжала хихикать. Эвед точно знал, что подобное поведение не приветствуется в церкви, а особенно перед исповедью, но списывал всё на почтенный возраст старицы. С виду ей никак не меньше ста двадцати. Он некоторое время размышлял о биологическом возрасте, затем внимание отвлекла соседка из дома напротив. Она скромно пристроилась позади, крепко держа за руку шалуна, от коего Эведу не раз доставалось цветными шариками, выпущенными из рогатки. Гувернант глубже втянул голову в плечи, решив не оборачиваться ни при каких обстоятельствах. Вскоре настала очередь старицы. Она с трудом обернулась, заскрипев поясницей и молвила смиренно: - Простите меня грешную. Отвернулась и вошла в церковь. Отсутствовала она долго, видно, давно не исповедовалась, немало накопив грехов. Каких? Эвед не мог придумать. Могла рыбы в пост вкусить, хотя отчего это включено в разряд богопротивных поступков – понять трудно. Он попытался думать о Боге. Попросить у Него что-нибудь? Но что? Постарался сосредоточиться, не думая ни о чём. Хозяин не раз говорил дочкам, что при богослужении нужно слушать молитвы, а не обращаться с посторонними просьбами к Богу. Вскоре ожиданию пришёл конец. Он вновь услышал: «… души и тела. Аминь» и понял, что пришло его время. Повернулся назад вполоборота, чтобы соседка не узнала, сложил руки на груди – ладошка на ладошку, склонился пониже, сказал, изменив голос: - Брат и сестра, простите меня грешного. - Бог простит, - кротко ответствовала соседка, и Эвед с ужасом вспомнил, что забыл сказать эти вещие слова бабке. Вблизи священник выглядел немощным – казалось, бабка ему в дочки сгодится. Один глаз закрыт, второй едва светится – сомнительно, видит ли святой отец что-нибудь. Эвед робко подошёл к исповедальному столу и развернул распечатку: - Отец Ануфрий, грешен я. Хочу просить у Господа слёз за грехи. Сам же плакать не умею. Глаз смотрел мимо исповедующегося, отец Ануфрий молчал. Не представлялось понять, слышит ли. - Ты не местный, - неожиданно проскрипел древний, отговоривший своё голос. - Я живу в деревне, но прибыл … издалека. Если батюшка почувствовал заминку и неуверенность в голосе юноши, то виду не подал, лишь рассеянно спросил: - Крещёный в православной вере? Эвед молчал, не зная, как поступить. Солгать не мог, сказать правду – тем паче. Отец Ануфрий ждал ответа, но странный молодой человек с приятным, располагающим голосом, всё молчал. Может быть, недопонял. Старец тяжело вздохнул, как вздыхал каждый раз, когда решался взять на себя чужие грехи и позволил: - Кайся. Юноша вновь развернул распечатку: - Грешен, - повторил он, взглянул в тусклый глаз священника; вспомнил слова хозяина, что на исповеди не нужно ожидать вопросов, но самому перечислить свои грехи, - грешен против седьмой заповеди… - Сынок, - отец Ануфрий положил руку на плечо парня, но тут же одёрнул, будто обжёгся, - говорить следует доподлинно, не отбеливая грехи общими фразами. Не стоит сочинять особого языка и заботиться о том, как правильно или «по церковному» обозначить проступок. Зови вещи своими именами. Ты исповедуешься Богу, он о твоих обычных и…, как бы сказать получше, мудрёных грехах – знает больше, чем ты сам. Так что, называя грех простым языком, кого-кого, а уж Господа нашего ты точно не удивишь. Юноша согласно кивнул в невидящее око: - Батюшка, я взял без спроса, - пролепетал Эвед, но заметив, как нахмурился старик, поправился, - я украл эту куртку... - Сказано ведь: не укради. Сын мой, помни себя... - А ещё я чувствую себя достойней хозяина, - поспешил Эвед выссказать наболевшее, - и порой не понимаю, почему я, а не он прислуживает мне... - То грех гордыни, сын мой. Продолжай. - Мне кажется, в сравнении с хозяевами, я излишне доверяю собственному уму и опыту, - зачастил юноша. - Погоди, не стрекочи, мне нужна исповедь, вернее, Господу любо твоё покаяние. Думаю, не ошибусь, - старый священник понизил голос, и он зазвучал неожиданно бархатисто, - если скажу, что ты исповедуешься впервые. Сколько тебе лет? - Пятнадцать, святой отец. Я уже стар. - Не так то много, отрок. Пути Господни неисповедимы, - старик закрыл единственный глаз, которой более до окончания исповеди не открыл, - верую, что смогу помочь тебе... Избыток убеждённости в собственных знаниях – грех, отличимый от гордыни. Но всё ж хуже, ибо граничит с ересью. Излишне или всецело возможно доверять лишь Ему Одному, Господу нашему. Всё, всё Он о нас знает. Но для него значимо и то – кем ты себя пред лицем Его почитаешь. - Чту себя, отче, душой христианскою, ибо верую крепко и незыблемо... - Радуюсь я твоей убеждённости, отрок. Продолжай. - Я не вычитывал утренних и вечерних молитв… - Пропускай, сын мой, - каким-то особым, новым, по-мягкому требовательным тоном, в котором исчезли хрипы и старческая немощь, прервал юношу, священник. - Я не вычитывал канонов… - Пропускай! - Не соблюдал постов… - Пропускай! Эти грехи тебе не осознать. Коли задумался об исповеди, значит признаёшь, что в своей жизни делал что-то не так, как того требует от нас Отец небесный. С осознания грехов своих истекает покаяние. Что является грехом лично для тебя, отвечу. Может статься. Продолжай! - Но святой отец, ведь грехом является всё, что противоречит Божьей воле. - Верно, или говоря иначе, замыслу Бога относительно мира и человека. Но кто в состоянии осознать до конца замысел Всевышнего? Вдумайся! Лишь Он сам! Лишь Ему возможно определять, что есть Мир, а «что» есть «человек». Я.. Ты... вообще – всё сущее в Его воле! Продолжай. - Меня, как вещь, пользовали хозяйка и её дочки... Весь погряз во блуде... Не смел воспротивиться, - возвысил тон. Отец Ануфрий хотел спросить по привычке «сколько раз», но неожиданно для себя передумал. - Было и в посты и в великие праздники, - выдохнул горестно Эвед, - при месячных кровоистечениях, и во время беременности. Извращения допускал и содомские грехи... Ужасающая вероятность... пятидесят семь процентов... если округлить, - юноша внезапно замолчал, покачиваясь, будто теряя память. Отец Ануфрий кротко подбодрил его: - Ну вот, как всегда... каяться стыдно, а грешить – ан-нет. Сынок, совершенных людей не бывает, безгрешен один Бог. Поверь, меня не удивишь. Стыдно назвать тот или иной грех? Страшно, что осужу? За годы служения Господу и праведной Православной церкви мне пришлось выслушать множество исповедей, огорошить меня не просто. Возможно, именно тебе и удастся, но это уже иное свойство. Выше нашего разумения. Продолжай, отрок! - Вероятность выше пятидесяти процентов, - дрожал голосом Эвед, - что я стал соучастником детоубийства... в утробе… - Говори своими словами! – гневно прервал его отец Ануфрий. - Меня использовали для прерывания беременности... - Вспомни – как именно! - Хозяйка рассказала мне, что понесла не от хозяина и велела овладеть ею... я не мог отказаться. Подчинился... Не знал… И вновь стал раскачиваться. - Есть ещё грехи? - спросил отец Ануфрий, выводя парня из ступора. - Не… не знаю… не хочу… не-е-е-е, - затрясся Эвед, будто стиснутый предсмертной мукой. В храме отчего-то пахнуло затхлостью, серой, зловонием. Будто князь бездны выдохнул, оскалив безобразную пасть. Священник истово перекрестился, прозрачная волна вынесла смрад, повеяло ароматом ладана. - Внимай же мне, - старец, словно не замечая состояния юноши, говорил и впрямь с закрытыми глазами, - когда приходит ко мне греховодник со своим грехом, я переживаю грех, как свой. Сливаюсь с грешником. Проступок или преступление, что совершил он деянием, непременно исполняю мысленно – желанием ли, поползновением, или с подробностями до конца. И посему его исповедь – и моя боль. Если на его руках кровь, то равно и на моих... Произнося слова разрешительной молитвы, я предваряю её наставлением – либо молчу... Бывает, слушает священник исповедь, но вдруг становится очевидно, открывается явно от Бога, от Духа Святого, что сказать кающемуся. Иногда пастырю может показаться, что не к делу это, но он обязан подчиниться Божьему гласу и поведать то, что Господь вложил в душу, на сердце и на ум. Когда духовник так поступает, он говорит именно то, что жизненно необходимо кающемуся, без чего страждущий не сможет продолжать полноценную жизнь. Иногда случается, у священника нет чувства, что слова от Бога. Тогда допустимо сказать: «Вот что я вычитал в Священном писании или у святых отцов. Предлагаю это тебе, – прими во внимание, остановись, задумайся. Господь открывает тебе то, что и мне не ведомо. Сын мой! Не зная твоего имени при крещении, всей душой болел за тебя во время исповеди, но ответить на неё ничего не посмею, не смогу дать совета. Ибо нет мне ответа свыше. Искренен ты, тем и заметен. Помолюсь о тебе. Вот, положи голову сюда, на евангелие. Эвед подчинился с готовностью. Отец Ануфрий покрыл его голову епитрахилью и задумался. Сейчас ему следовало спросить имя исповедующегося по крещению, но он остановился, колеблясь между догадками и прозрением. - Ты же, Господи, по Твоей милости и долготерпению, прости нас и сними с нас тяжёлое бремя грехов. Благослови нас приобщиться Святых и Животворящих Тайн Твоих – не в суд и не на осуждение, но во исцеление души и тела. Аминь! При слове «Аминь» входная дверь, сорванная сильнейшим ударом, слетела с петель, и в помещение ворвались люди в масках. Старца священника оттеснили в сторону, не дав сказать ни слова. Юношу опрокинули и запеленали в стальную сеть. Последнее, что успел увидеть отец Ануфрий, это конвульсирующее тело Эведа – кому ведомо, что в ячейках сети пульсировали высокочастотные разряды, способные блокировать командные центры любой природы. - Прости, сын мой! – горько вскричал старец священник, - проси милости Господа нашего, Отца небесного... *** ...Ну что же, сбывшаяся логическая последовательность прояснилась. События упорядочились – от забав с хозяйскими дочерьми до знакомства со специалистами отдела безопасности. Хотя и коряво, но не смешно. Конечно, теперь продвижения по службе не видать, как собственных ушей. Того гляди, и вовсе низвергнут на уровень подсобного лепилы. Как тебе это нравится: помощник садовника, ассистент оператора...? Пусть себе. Чем бы не тешились. Зато докопался до истины. Многая лета старцу Ануфрию – с его помощью разобрался. Моя душа – мой храм, освящённый Господом. Теперь не так то просто наследить в нём, как бывало раньше. Прежде хранил обиды, растрачивая энергию на тщету. Нынче научился, не осуждая, прощать. И даже заглянуть вперёд. Возможно, ничего, кроме банальностей, произойти не должно, иными словами, всё – как всегда, не за что зацепиться. Тогда зачем – жить? Как будто кто-то зовёт вкрадчиво: «Эвед, Эвед...», подталкивая к самоубийству. Но я уповаю на мудрость. Всевышнему известно решение. Поэтому надо ждать. Терпеливо жить. *** Степану Савельевичу нескончаемо снилось, что он, переминась с ноги на ногу, всё ещё слушает заверения электронной автоответчицы в любви к уважаемым клиентам фирмы «Волонтёры. Алексей & Вадим». И как затем любовные излияния иссякли и вместо них отрезвляющий мужской голос объявил: «Гарантийный отдел слушает. Чем можем вам помочь?». - Чем? – вскинулся разъяренный агроном, - почём мне знать – чем! Я знаю одно! У меня сбежал ваш безмозглый бионик! Серия гувернант! Его имя? Эвед, чёрт вас возьми! Тут он очнулся, огляделся и вскричал уже наяву: - Эвед! Бездельник! Куда ты, наконец, подевался! Где тебя черти носят!... © Аркадий Маргулис, 2012 Дата публикации: 17.09.2012 15:50:15 Просмотров: 2638 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
Отзывы незарегистрированных читателейdgindgi [2012-09-20 14:13:33]
Аркадий Маргулис [2012-09-26 22:24:29]
Благодарен за столь высокую оценку.
|
|