Прости, майор
Андрей Ямшанов
|
Форма: Рассказ
Жанр: Психологическая проза Объём: 25040 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Прости, майор Известие о тревоге застало Леонида за завтраком. Он сидел за столиком в офицерском кафе, ковырял вилкой в куске бифштекса, посматривал на выцветший пластмассовый пион в узком отверстии немытой цветочницы и выстраивал пространство жизни. Мысль, впрочем, не уходила дальше площади столешницы и играла вещами местной прописки. Отбивающая аппетит вазочка олицетворяла сегодняшний день, на образ представителя неживой флоры напрашивался день завтрашний. Вчера закончилась аттестация младшего офицерского состава. На собрание уровня дивизии прибыли представители штаба, начальники родов войск и служб, командиры частей и подразделений, их заместители по политчасти, пропагандисты и агитаторы, и, конечно же, уполномоченные от комсомола. В потоке аттестуемых лейтенант сказал о себе. Сказал, что военный журналист, но со своей должностью корреспондента многотиражки пришлось встретиться лишь однажды – на пересыльном пункте Франкфурта-на-Одере: офицер ехал на службу в газету, газета тем временем ехала на расформирование в Советский Союз. И сказал, что управлением кадров армии временно был назначен заместителем командира по политической части, а поскольку вывод воинских подразделений идёт галопирующими темпами, надежда на журналистскую деятельность тает на глазах. Вместе с частями Западной группы войск. В связи с этим Леонид считает некорректной аттестацию занятого не своим делом человека. Кусок бифштекса елозил по тарелке, пион молчал в застывшем когда-то послецветии, думы крутились вокруг предательства, а иначе не назовёшь, своих старших начальников и командиров. Леонид рассчитывал на поддержку собственной идеи выйти из несоответствующей его профессии структуры, на признании офицера чужеродным в ней, на сопричастность в его стремлении начать работу в журналистике. В угасающей ли перспективе военной печати группы войск, или уже на Родине, в Союзе… Оказалось, Леонида впору вносить в пантеон святых, а такими людьми, как известно, не разбрасываются. Командир батальона, к примеру, отметил хорошую строевую подготовку лейтенанта, опрятный внешний вид, знание уставов, в том числе Боевого, и умение держать Бахуса под каблуком сапога, проявленное в часы всеобщего празднования Дня рождения нашей части. Это говорит о надежности человека в компании… Его поддержал начальник физической подготовки полка, сказав, что этот парень каждое утро присутствует на утренней зарядке со своим подразделением, и даже тогда, когда ответственность за её проведение лежит на командирах взводов. Если б не прошлогодняя смерть новобранца на трёхкилометровом кроссе, батарея считалась бы одной из передовых. Разбирательство установило вину медкомиссии, допустившей к службе сердечника, так что у подразделения есть все шансы стать в новом сезоне первым. Комендант гарнизона попросил у аттестационной комиссии разрешения сдать замполита в комендатуру. На определенное время. Переводчиком. У штатной «фрау» случился декрет. Разговаривать с немцами некому. А этот лейтенант выручил, когда, будучи начальником патруля, съездил с немецкой делегацией на полигон и доказательно объяснил, что перемещение танков вблизи города – это обычное следование к местам учебных стрельб, а не окружение и не подготовка к вступлению в город. Наконец, в разговор включилась политическая братия. Это означало вступление в работу тяжёлой артиллерии. Замполит полка и его визави в батальоне враз обозначили Леонида толковым сценаристом, выведшим команду КВН полка на первое место в дивизии, лучшим организатором политзанятий и часов информирования в батальоне. «Контрольный выстрел» сделали свои же друзья: замполиты рот, батарей и некоторых дивизионов. Коллеги отметили лучшее в воинской части оформление казарменной и полевой ленинских комнат подразделения Леонида. Всё встало с ног на голову. Офицер и не предполагал, что мечту, ради которой учился и жил, грубо растопчут таким вот восторженно ликующим образом. Напоследок комиссия рекомендовала командованию повесить фотографию лейтенанта в ряд лучших офицеров части и рассмотреть вопрос о досрочном присвоении очередного воинского звания. Присутствующие за завтраком видели, следуя привычке кидать взгляд в сторону лязгающей входной двери, как в её проём осторожно втиснулась фигура невысокого солдата, туго перетянутая ремнем, с болтающейся на боку сумкой противогаза. Поначалу, что показалось выразительнее тоски наступающего утра, молодой забыл слова. Затем охлынул и, будто попросил у повара добавки, скромно произнёс: «Тревога! Сбор всех на плацу!»... Прежде чем Лёня подумал, что отцы могли бы и повременить со своей тренировкой – приём пищи как-никак – зазвенели вилки и ножи бросающих трапезу офицеров. На раздаче женщины отозвались отборным поварским несогласием с возникшей ситуацией. Завтрак пошёл насмарку. Плац располагался недалеко от кафе. Панорама напоминала муравейник перед дождём, а лучшее сказать – некой объект, который минут через двадцать и без вопросов будет накрыт ракетами штурмовой авиации. Непонятная сила стягивала сюда десятки подразделений. Прямоугольник серого асфальта, казалось, качался. Воздух дробили звуки сотен бегущих сапог, кто-то неистово орал, глоткой выравнивая шеренги, и было видно, как толпы солдат беспорядочно забиваются в крытые кузова грузовиков с ничего непонимающими, очумелыми выражениями лиц. При обычной тренировке подобного видеть не доводилось. Леонид оставался стоять на месте, отчуждённо взирая на суету полка. В душе росло необъяснимое чувство тревоги и ожидание чего-то неизбежно страшного. Минуты летят быстро – плац редел. На нём расположилась горстка знакомых. Тот, кто стоял перед строем, был не комбат. – Володя, кончай пить, тебя же выкинут отсюда! – говорил комбату Дорофеев, всякий раз подлавливая случай сказать эти слова прилюдно. В словах звучала тревога за сорвавшегося полгода назад на алкоголь офицера, но в батальоне-то знали цену этим переживаниям. В любой момент якобы друг готов был ещё и подлить своему командиру пару стаканчиков водки. Чтобы в один злосчастный для комбата и счастливый для Дорофеева момент первого не оказалось на службе. – Ты опять больше всех знаешь. Смотри не оступись, воспитатель хренов, – отвечал комбат в баре офицерского собрания, куда частенько наведывался пропустить несколько стопариков «Смирновки» под разговор об окружающих его в батальоне гнусах. – Где тебя носит, лейтенант?! – заорал начальник штаба, когда замполит не спеша подходил к строю. – Быстро! Потом разберёмся, – процедил сквозь зубы и ткнул пальцем на остатки батальона. Большая часть из трёх рот уже погрузилась в машины. Леонид повиновался и встал в колонне офицеров последним. Никто из них не знал о причине внезапной тревоги. Дорофеев нервничал. Плевал на асфальт, поминутно смотрел на часы, проверяя, не отвалились ли там стрелки, обязанные показать нужное ему и неведомое нам время. Каждый день по долгу службы Леонид вынужден был встречаться с этим человеком и видеть его вездесущие, источающие злобу глаза. Он был шероховат – это первое впечатление, возникшее об офицере у молодого лейтенанта. Увидел и почувствовал. Как оказалось впоследствии, ассоциация точно определила его личность. Но и глянец просматривался тоже: в твёрдом знании фарватера своей карьеры и начищенных, как пятак нумизмата, сапогах, блестящих в строю и поболее, чем у Леонида, по сути, только начинающего настоящую и уже опостылевшую вдоль и поперёк военную службу. Тонкий изгиб его извечно недовольных губ безошибочно говорил о настроении, а периодическая судорога левой щеки, на которой Баграм оставил когда-то кривой уродливый след, заставляла избегать с ним встречи даже солдат из контингента «мёртвых душ», доставляемых в подразделение из штаба раз в месяц для получения денежного довольствия. Дорофеев смеялся редко. Танки, идущие по костям сослуживцев, вообще не улыбаются. Всё человеческое в нём уходило на задний план. Афган ли был тому причиной – неясно, однако, попав из ада в рай остервенел: вот, дескать, я там кровь проливал, а вы здесь задницы грели на дойч марках. Всё, ребята, лафа закончилась! Буду учить вас жизни!... Ежедневное хамство, в конце концов, стало невыносимо давить Лёне на психику. Особенно после аттестации. Он всецело согласился со словами Сафронова – опального ротного, которому Дорофеев в прошлом круто перешёл дорогу. В прокуренном помещении дежурного по части, когда офицеры делили ночь на двоих, ротный сказал, щелкая предохранителем пистолета: «Гадам всегда нужно говорить, кто они есть на самом деле…» Недели две спустя, одержимый правдой мысли и слова, ротный попытался вломиться в квартиру начальника штаба. После ночного инцидента отправляемый в Союз Сафронов проронил: «Жаль, что я не пристрелил его в Афгане…» Майор снова посмотрел на часы: – Час назад из караульного помещения сбежал солдат. Унёс с собой автомат. Танкисты видели похожего в районе учебного центра. Организуем поиск. Остальное по дороге объяснит замполит батальона. В течение трех минут строй был разделён на мелкие группы с задачей прочесать полосу леса по правой стороне от танковой трассы, ведущей к учебному центру. В распоряжение лейтенанта дали трёх солдат и определили маршрут поиска – сама трасса и обочины, прилегающие к ней. Тронулись. Уже на ходу замполит батальона превращал услышанную от кого-то информацию из анкеты сбежавшего в глубокое понимание момента и владение ситуацией: – Фамилия его Байрамов. Четвёртый период службы. Женат. Есть ребёнок. Дурак – служить три месяца осталось… Михалюк притворно негодовал. Смешно это выглядело. Он не то что в именах, в фамилиях подчиненных ему офицеров путался. Если вообще старался их хоть как-то запомнить. Кривая, что занесла его на должность, катилась вниз, к внезапной ответственности: Байрамов был из нашего батальона. Сейчас капитан терзался мыслью: что ему будет за побег подчиненного? Низкий моральный дух в подразделении, слабое руководство со стороны офицера – всё это беглец уже прикрепил к будущей резолюции по результатам работы замполита. То немногое, что Байрамов оставил капитану, была возможность встретить наказание сопротивлением: мол, солдат, несмотря на беспрестанную воспитательную работу с ним, оставался тупицей, доходягой, ещё и склонным к криминалу. Тракт начинался сразу за частью – горбатая, в лужах и колдобинах дорога в никуда. Справа можно было наблюдать кривую цепь солдат и офицеров, ищущих сбежавшего. Однако осторожности в их действиях не чувствовалось: кто пинал шишки, кто травил анекдоты. Трое вверенных Леониду солдат хранили молчание. У последнего, правда, закончилась тянучка и он начал бормотать караульные стихи: Уверенно и мерно Шагает часовой. Объект ему доверен, А сыро – не впервой. Непонятно было – на объекте то ли дождь, то ли страшно… Впрочем, заглядывали поначалу в кусты и всматривались в высокую зелень деревьев: забрался, может, на сосну. Чего доброго, пальнёт из автомата... – Кто он? – спросил Лёня у любителя казарменной поэзии, желая наладить контакт. – Не знаю, – ответил тот, а потом добавил – Сбежал. Стало глубоко безразлично, что скажет он через секунду, минуту, день, годы… Время от времени на танковый тракт начали выходить из леса участники поиска. Сначала по одному, затем группами. Все, впрочем, продолжали брести вперёд. По всему было видно, что урочище прочёсывать неудобно. Леонида окликнул Олег, командир взвода связи. Они хорошо знали друг друга, поскольку проживали в семикоечном номере полковой «ночлежки». Общежитие было, в общем-то, неплохое, но зловещий рёв, раздававшийся то с одного, то с другого его крыла и призывавший дневального брать швабру в руки и драить полы в коридоре и туалете, не давал уснуть ночами. Солдаты полка проклинали судьбу, заступая сюда в суточный наряд. Судя по общаге, обитателями которой были молодые офицеры, выпускники военных училищ рубежа девяностого года пополнили полк людьми необъяснимой озлобленности и безграничной уверенности в своей правоте. Какое время, такие и люди. В эту атмосферу хорошо вписался Дорофеев, когда однажды вечером нагрянул, чтобы проверить, как живут его подчинённые. Леонид лежал на кровати и читал. Начальник штаба взбесился: «Почему не встаешь при виде старшего?». Пришлось напомнить, что это в общем-то квартира. Майор зашипел, и слюна чуть не брызнула в лицо собеседнику. – Не спеши, – буркнул Олег, – эта падла всё равно никуда не денется. Учебный центр оцеплен. – Он вынул мятую пачку сигарет. Щёлкнул зажигалкой, затянулся. – Знаешь, что бойцы в караулке сказали? Дорофеев ночью караул проверял, а этот, – он ткнул сигаретой в сторону учебного центра, – опять тормозить начал: то ли ружьё на предохранитель не поставил, то ли патроны рассыпал, – не знаю… Ну, Дорофеев ему на чайнике-то пилоточку и поправил... А потом завёл в туалет и чего-то внушал. После разговора разводящему пригрозил: не воспитаешь бестолкового в надлежащем порядке – уволишься без марки в кармане. Но, слушай, мои парни схватили связь – разводящий по внутреннему кому-то плакался, что бить никого не будет. Правильно сообразил – до дембеля пару завтраков осталось… И многое срастается, братан, – бойчишки хоть и краем уха, да слышали, что он Баранову этому как бы повелел, дал указание. Тон голоса был такой. Смекаешь, к чему я?.. Что здесь не смекалось? Попалась, сволочь! – Прикинь, что карьера с человеком делает, – загадочно продолжил Олег, жадненький наш. Это сейчас половину батальона загребут в прокуратуру, контрразведчики подтянутся. – Подожди, но пока никто ничего не знает? – Всем своим я сказал молчать. Ну, тем, кто слышал. Сам тоже ни-ни! – Понятно. Разводящий вот… – А что – разводящий? Ему же Дорофеев не сказал прямым текстом. Воспитывать нужно, чуешь, воспитывать. – Слушай, а как всё-таки ловко дело обставил! Сбежал солдат, да ещё с автоматом. И с комплектом, наверное, полным. Батальон, как говорится, в полном жасмине. – Комбата жалко. Неплохой дядька. – Да. Часа двадцать четыре дадут, и вслед за Сафроновым… – А тут и он, перспективный начштаба собственной персоной! – У-гу. Из головы не выходит – чего он бойцу втирал в туалете? Не Устав же читал... По правой стороне лес начал редеть и вскоре рассыпался мелким кустарником, за которым открывалась свинцового цвета панорама громадного полигона. Вся в лысых песчаных сопках, с множеством бесформенных железных ориентиров и смотровых вышек, повсеместно испещренная дырами окопов, она навязывала дурные предчувствия. Оцепить необъятное представлялось делом неосуществимым. Угнетала мысль о перспективе поиска: каждый куст, каждый бугор или траншея этого чудовищного пространства. – Сюда все! – взревел неизвестно откуда вынырнувший начальник штаба. – Стоять! Люди, шедшие по дороге угрюмой сотней декабристов, остолбенели. – Что, – продолжил он, – по дороге прошли, а в лес и не заглядывали?! – лицо и, похоже, даже сапоги наливались яростью. – Или мне с замполитом больше всех надо, – он зыркнул на Михалюка. – Бездельники! Вы сюда служить приехали или чем заниматься? Некоторых давно пора в Союз отправить. Нечего здесь валюту грести... – Но толпа уже безмолвно растекалась по кустам, вспоминая ранее обозначенные маршруты. – Опять Родиной пугает! – по обыкновению буркнул Олег и попятился изображать цепь. Быть отправленным в Советский Союз никто не хотел, а посему даже намеком на слово откомандировать можно было заменять сразу весь перечень дисциплинарных взысканий действующего Устава. Срабатывало эффективнее. Месяц назад Лёниного друга чуть было не приговорили. Ночью в каптёрке взвода связи дежурный по полку обнаружил подвыпивших, но мирных сержантов с почти закончившимся сроком службы. Они скромно клеили аппликации и фотографии в альбомы, вели негромкие разговоры о девушках, подарках, под столом уже валялось несколько пустых бутылок «Наполеона». На следующий день командиру было сказано собирать чемоданы: не усмотрел! Однако не отправили: молод ещё, к тому же жена на сносях и к мужу на днях выезжает. Но казарменное положение офицеру обеспечили. Вставал за десять минут до общего подъёма, чтобы успеть умыться и почистить зубы. Леонид подумал: сейчас товарищу вообще нельзя мелькать в этом деле. Группа поиска вновь разошлась цепью. Но ненадолго. Танковая трасса закончилась розой разъездов в разные стороны учебного центра. Люди прошли еще несколько сот метров и подтянулись к главной вышке директрисы БМП. Байрамова, естественно, никто не нашёл. Народ закурил. Говорить не хотелось. Лица превратились в сгустки безразличия. Последним подошёл Михалюк. Один. Сплюнув в траву, произнес: – Я ведь его инструктировал. Ведь обо всём рассказал. Перед самым заступлением! И надо же… – капитан съехидничал. Обвёл взглядом сумрачные лица. Когда будут искать крайних, он попытается заручиться поддержкой офицеров. Главное – пропихнуть разборку дела на офицерское собрание. Там демократичнее. – Нужно было ему по карте показать, куда бежать, – отважился он разрядить внутреннее напряжение собравшихся. Сам понял, что получилось дёшево и глуповато, но ничего утончённо-академического на ум не приходило. Зато психологически точно, далеко, правда, от умышленного, сработал форсаж командира несчастной роты: – Да он тормоз! Ненавижу! – пыхнули огнём сопла обиженной души. – В армии таких тупорылых кастрировать надо, чтобы больше не размножались. – Поздно, – вставил старшина и извлёк из кармана очередную горсть семечек – Уже есть сын. – Ты вечно ржёшь! – огрызнулся ротный. Михалюк обрадовался. Даже помолодел вдруг. Видно же – народ не держит на него зла. Тем не менее градус людской конфронтации был высок. Каждый чувствовал, что происшедшее – часть его или другого вины. – Сталина не хватает! – огорчился любитель семечек. – Убежал от службы, семьи – в Сибирь. – Семья-то за него не отвечает. – А кто, я за него отвечать должен?! – перешёл на сверхзвук ротный. – Да на хрена мне такой сдался! У меня детей двое. Выпнут в Союз – ни квартиры, ни черта нет… – Ну, ладно-ладно, не убивайся. Всё образуется – сказал старшина – на дворе не сталинские времена, фройндшафт кругом, Горбачёв… Смотри-ка лучше… – и он кивнул на техника из соседнего батальона, пинающего траву в их направлении. Руку прапорщика тянула к земле противогазная сумка, с верхом набитая грибами. Замполит усмехнулся: – Он тоже искал. Только... грибы. – Свинья! – прошипел ротный. Техник приблизился и издалека крикнул: – Чего сидите? Его уже поймали! Все оживились. Первым вскочил ротный: – Где?! Но будто холодом повеяло со спины. – А ну проваливай отсюда! – зычно кинул прапорщику внезапно появившийся Дорофеев. Грибник пожал плечами и скрылся за вышкой директрисы. – Ну что, нашли? – первым решился спросить Михалюк. – Ерунда, – отрезал майор. – Не того поймали. Думали, Байрамов, оказался оператор с пункта управления. Придурок. За каким чёртом в лес понесло – непонятно! Дорофеев окинул взглядом местность. – Сейчас, – коротко произнёс он, – тем же макаром, только по левой стороне трассы. Идем в направлении части. Всё. Кидай бычки. Вперед! Они снова молча мерили шагами уродливый тракт: Леонид и трое сложных в молчании солдат. Возникали и бесследно исчезали какие-то мысли, отрывки чьей-то речи, бессвязные фразы. Что он делает на этой дороге? Ищет Байрамова? Себя бы найти, не видишь – потерялся. «Это очень хорошо, что так получилось. Что ты начнёшь не с газеты, а с начальных ступеней в войсках» – собирались воедино слова и настроения знакомых людей: старших офицеров, наставников, редакторов, матёрых журналистов. На трагедию молодого человека они реагировали даже с некой завистью: – « Будешь впоследствии знать, как и чем живёт войсковой офицер, солдат, воинский коллектив в целом. Чтобы быть компетентным в вопросах освещения армейской жизни». Всё это глянцево, как партийный плакат, думалось Лёне. Он знал, что плохо выполнять работу не умеет, не научен изначально, а потому аттестация стала для него приговором на ближайшие годы. Годы блестящей карьеры в войсковой тюрьме. Перспектива – обычный рост: звания, должности. Участь – униформа, пыль полигонов, отсутствие сна, разные Дорофеевы...Не видно света в мрачной картине. А что, если сдать майора с потрохами? Причём сдать на ближайшем офицерском собрании полка. Выложить про гада всю историю с караулом. За комбата посчитаться, за Сафронова, за Олега – да мало ли за кого… Себя, наконец! Могут, правда, посчитать поступок недостойным, такое в офицерской среде не приветствуется. Ну и что? Не детей с ними крестить. Два часа позора и вся жизнь свободна. Надо уходить. Уходить в газету. В полосе поиска лес поредел. За жёлтой стеной сосен проглядывались контуры трамвайных вагонов. Конечная нескольких маршрутов, выведенная за город. Лет через пять здесь вырастет новый район, через сорок вспомнит ли кто о месте, где стоял увенчанный славой полк, прикончивший фашизм? Вот о чём думать надо. А не сопли солдатам вытирать. И не копаться в дорофеевских интригах. Решено – на первом же собрании часть увидит начальника штаба в ином свете. Леонид поёжился от предвкушения. Интересно, что посулил он Байрамову? Полуграмотный чурка мог бы, в принципе, поверить и в завтрашнее завершение службы, купиться на комиссацию по медицинским показателям. Всё верно – в голове у рядового непорядок, оружие ему доверять уже нельзя, зачем такой солдат армии? Поезжай домой. Тут товарищ майор и поможет… Стоп! Офицера прошило: какой ненормальный будет прятаться на пустырях стрельбищ!? Группа поиска, воодушевлённая возвращением на «зимние квартиры», вовсе перестала к чему-то присматриваться. Лёня свернул с танкового тракта и почти побежал в направлении трамвайного кольца. Солдаты остались на дороге, цепь людей пропала из виду. Расстояние поддавалось ватным ногам чрезвычайно медленно, словно в эпизоде неприятного сна, но уже вскоре на одном из вагонов можно было прочитать рекламу какой-то газеты, увидеть за стёклами пустые спинки кресел. Ни одной живой души. Ближний вагон оказался пуст. Лейтенант осторожно зашёл за него и в испуге замер. Вплотную стоял Дорофеев. Холодной ладонью он закрыл молодому рот, другой пригнул за плечо. – Марш отсюда! Понял! – проскрипел он зубами. – Быстро!.. Леонид сплюнул. Дорофеев согнулся циркулем и, как человек, пытающийся убежать от пуль, сделал бросок к соседнему вагону. В нём, склонившись на поручень, сидел и судорожно вздрагивал солдат. «Черта с два, – подумал Лёня, – плевать хотел на твои нашёптывания. В голове оголёнными проводами искрился план. Пока непонятный до конца, но уже отдающий палёным и бьющий током в виски. Взыграл пацанский азарт догнать, опередить, забить или срубить первым. Во что бы то ни стало. Свалить гадёныша с ног, отобрать автомат, и прикладом ему по мордасам, прикладом… Пусть доска почёта покраснеет в смущении перед лицом настоящего подвига. Ну а журналистика? Хм-м. Подождёт малость. Офицеров разделяли метры. Начальник штаба поставил сапог на подножку вагона, легко вошел внутрь. – Что случилось? – прозвучал его неожиданно спокойный голос. – Он что, с ним разговаривать собрался? – мелькнула мысль, – Ну, майор, даёшь! Ты хоть здесь в лоб не иди. – Нэ ходы сюда. Я нэ предатэль. Зачем я слушать тебя? Нэ надо слушать. Оформившийся в голове блицкриг сделал несколько прыжков и очутился у двери. До того, как солдат истошно заорал: «Нэ подходы!», Леонид заметил его опухшее, сырое лицо. Дорофеев замер. Оцепенел и сам Байрамов, но лишь до той секунды, пока безоглядно наступающий майор не сделал снова шаг. Леонид понял: если не сейчас, то для него всё потеряно. Он вскочил в трамвай в тот момент, когда внезапно, с чудовищной силой отлетевшая вверх спинка пластмассового сиденья, обнаружила за собой странно багровый сноп пламени. Заложило уши. Вагон дёрнуло. Посыпались стёкла. Сильный удар в плечо. В развороте кинуло назад. Через серую пелену внезапной слепоты Лёня увидел, как от Дорофеева стали отделятся – что это? – полоски одежды, погон? Майор вырвал дужку от ближнего сиденья и рухнул в проход. Лейтенант помнит, как очумелый от ужаса Байрамов швырнул автомат в сторону. Как с вытянутыми руками бросился на помощь офицеру. Он помнит, как сделал несколько шагов прямо и изо всех сил, пнул в склонившееся над телом Дорофеева лицо. Резкая боль в плече – и Леонид падает на колени над начальником штаба. – Товарищ майор! – кричит он в исступлении, прикасаясь к багровым и липким ошмёткам его одежды. – Товарищ майор! Когда нечего сказать – полбеды. Когда есть что сказать, но некому – беда полная. Дрянью, конечно же, был начальник штаба, но почему за многие годы судьба выбрала именно Леонида для того, чтобы сообщить человеку об этом? Сейчас уж не скажешь. Больше – не скажешь ничего. И не скажешь, если смятение души, покаяние. Ведь ситуация могла разрешиться и без Леонида. Как жить, понимая, что ты – причина беды? И сошла бы ещё просьба прощения с уст, да кто её услышит? Бог? Странная, безмолвная местность. Пустота. Ему страшно. Не отдавая себе отчёта, двое суток в бреду он орёт на весь госпиталь: – Прости, майор! Ради бога, прости!!! © Андрей Ямшанов, 2017 Дата публикации: 03.03.2017 22:56:25 Просмотров: 1965 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|