На распутье. часть третья. гл. 11-12

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 74667 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- А вторая, пан Адам? - Копытин, наоборот, был краток.
- Тут совсем просто! Я не знаю никакого Гришки Отрепьева. Правда, я слышал о нем. Но, по моим сведеньям, он сейчас у казаков в Запорожье, а никак не здесь, в Брачине.
- Значит, вы, князь, полностью отвергаете предложение моего государя? - произнес Алексей официальным тоном.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОЛОД.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Направляясь в Москву, князь Копытин не стал заезжать домой. Еще в Новгороде он получил письмо от отца, из которого узнал о событиях, произошедших зимой, и что Любава с дочкой теперь живет у них на подворье. Послание батюшки было хорошо сдобрено крепким словом насчет нерадивого сына. Потому, благодаря Господа за спасение родных ему людей, он все же не решился показываться пред грозными очами родителя, и с купеческим обозом проследовал прямо в столицу.
Определившись с жильем на постоялом дворе, князь на следующее утро отправился к Красному крыльцу в надежде получить новое назначение и поскорее покинуть Москву, ставшую столь немилой его сердцу.
То, что Алексей увидел за сутки, проведенные в городе, повергло его в ужас. Всюду была нищета и разорение.
Возможности царской казны к весне 1603 года полностью исчерпались, раздачи хлеба и денег прекратились. В наихудшем положении оказался пришлый люд. Гонимый голодом, в надежде на спасение от царя-батюшки, он забил своими телами площади, пустыри, пожарища и даже лужи. Ютясь в наспех сколоченных будках, шалашах и просто под открытым небом, люди обрекали себя на смерть. Голод достиг апогея, грабежи и разбои в Москве стали привычным делом.
Прибывшего в Разрядный приказ князя Копытина сразу же зачислили объезжим головой, в один из одиннадцати округов, созданных по указу государя.
Разделив Москву на участки: два в Китай-городе, восемь в Белом и Деревянном, Годунов поручил думным боярам, князьям и окольничим воеводство в них. О посылке куда-либо князя Алексея не могло быть и речи, поскольку состояние Москвы было критическим, и люди дворянского сословия нужны были здесь. Кремль стал центральным округом, куда стекалась вся информация о столице.
Определенный под начало боярина Михаила Глебовича Салтыкова в Белый город, князь Копытин стал нести службу, день и ночь объезжая улицы со стрельцами.
Алексей старался, как можно реже появятся в самом Кремле, опасаясь встречи с Ксенией. Великая княжна, видно, тоже избегала его. Анюта прислала к нему Трифона с письмом от своего имени, где спрашивала о здоровье князя. На этом все и закончилось. Вскоре, окунувшись в кромешный ад реальности, Копытин напрочь забыл любовные переживания.
Два месяца Алексей провел на грани человеческих возможностей. Дня не проходило, чтобы беднота не нападала на хоромы богатых, устраивая поджоги и грабежи. Рынки Москвы были вынуждены закрыться, купцы прятались по домам, боясь выйти на улицу. Обозы, приходившие в столицу, грабились тут же. Хлеб поедался прямо на дороге, под телегами.
Безумные от голода люди, давя друг друга, старались ухватить хотя бы горсточку жита. Годунов был вынужден прибегнуть к решительным действиям.
Боярская дума принародно огласила указ государя:
«Мы, государь всея Руси Борис Федорович повелеваем: чтобы на Москве, по всем улицам и переулкам и по полым местам, и подле городов, боев и грабежов, и убийства, и татьбы не было! Любыми мерами».
Несмотря на то, что людей стали жечь огнем, топить в реках, лишали жизни «любыми мерами», грабежи становились еще кровавей и страшней. Голод лишил человека его облика, превратив в зверя с одним желанием - кушать! И даже церковь была бессильна остановить всеобщее безумие.
В конец истомленный, не спавший многие ночи, с черным от въевшейся гари лицом, не выдержав того, что приходилось делать не по своей воле, князь Алексей пришел к дьяку Афоне и бухнулся ему в ноги.
- Афанасий Матвеевич, спаси! Не могу больше! Грешным делом, стал думать руки на себя наложить! Кусок в глотку не лезет! Ребятишки, раздутые голодом, в очах стоят! Попроси за меня государя, куда угодно поеду, только не тут службу нести!
- Ты что же, Алексей Семенович, думаешь, мне легко смотреть, как православный народ гибнет? - взирая на князя, строго ответил дьяк.
- Все ведаю, но не могу! Боюсь рассудка лишиться.
- Князь Бабичев у государя в чернецы отпросился. Шаховской - в деревню, на покой. Теперь ты просишься! А кто же в Москве порядок держать будет?
- Не поможешь, тоже в монаси подамся, грехи замаливать! - пригрозил Алексей дьяку. - Все ровно не останусь, уйду.
- Рано тебе, Алеша в монаси, успеешь, да и грехов у тебя еще маловато. Весь грех - дочь без отца растет.
- И ты уже про Любаву ведаешь, дядька Афоня?
- Ведаю. Семен мне про тебя еще зимой отписал. Венчать вас с Любавой хочет, чтобы девочка на имя твое право имела.
- Не буду я жениться, другую всем сердцем полюбил. С Любавой же по молодости случилось.
- Стало быть, не любишь?
- Не знаю…! Все в моей жизни перепуталось.
- Про вторую твою любовь тоже ведаю! И вот что, Алеша, я тебе скажу. Забудь! Любовь… девочка в том не виновата! Не гоже ей бастрюком по жизни шагать.
- Я подумаю, дядька Афоня, но не за тем я к тебе пришел! - Алексей вернул дьяка к началу разговора.
- Ладно, помогу. Нужен мне человек в Чернигов, для встречи с князем Вишневецким. Слышал о таком?
- Слышал, из литовских князей. Весьма богат и задирист.
- Он самый. Вот к нему и поедешь. Грамоту от государя повезешь. В том послании будут предложения Бориса Федоровича к пану Адаму обменять лживого Гришку Отрепьева, что Дмитрием учинился, на городки Прилуки и Снетино, столь желанные князем. Коль не даст на то Вишневецкий своего согласия, Борисом Федоровичем велено городки сжечь. Чтобы не было более раздора. Понятно?
- Понятно, Афанасий Матвеевич! - ответил повеселевшим голосом Алексей. - Когда отбывать?
- Торопишься?
- Тороплюсь! Лучше одному в поле с ворогом встретится, чем еще один день видеть, как люди в Москве мрут!
- Оно, понятно! Я и сам сломя голову бежал бы, да нельзя! - вздохнул Афанасий. - Участок свой Ивану Котенину передашь. Завтра ко мне за посланием приходи. В Разряде под свою руку сотню стрельцов получишь, и с Богом, Алеша.
- Спасибо, Афанасий Матвеевич, век помнить буду!
- Пустое, не на пир едешь. Сдается мне, повоевать придется, - отмахнулся дьяк - Ступай, дел еще у тебя много, а времени до отъезда мало.
На следующий день в дворянской разрядной книге, против имени князя Алексея Семеновича Копытина появилась запись, пометка: послан на заставу, в Северские земли.
Выехав из Москвы, князь не поверил своему счастью. Схоронив царскую грамоту у себя на груди, он хлестнул коня, догоняя стрельцов.
Никифор Поленов, недавно произведенный в сотники, еще непривыкший к новому званию, важно ездил вдоль обоза, повелевая ускорить движение. Но стрельцы шли медленно, прощаясь с женами и детьми, стараясь как можно дольше побыть с родными.
Проводив мужиков с версту от Москвы, женщины отстали, и стрелецкий обоз набрал привычную походную скорость.

2

К концу июня князь Алексей прибыл в Чернигов. Пополнив запасы продовольствия и оставив заболевших в дороге стрельцов, он повелел Поленову выдвигаться к городку Снетино. Сам же Копытин, взял с собой пятерых пищальников и отправился в Брачин.
Замок ясновельможного пана встретил Алексея враждебно, он сразу почувствовал холод. Дружбой и добрососедством тут и не пахло. Проезжая по улицам Брачина как официальное лицо, посол государя Москвы, князь ни мог не заметить многочисленность польской шляхты, вооруженной как на войне.
Бросая колючие, злые взгляды на московита, поляки провожали его насмешками за спиной. Одно слово князя Вишневецкого, и Алексея растерзали бы, но пан Адам был человеком, соблюдающим рамки приличия, и не позволял своим головорезам опускаться до уровня разбоев. Потому князь Копытин благополучно миновал площадь, лежавшую на пути, и остановился у ворот.
Немного подождав, он был пропущен во владения литовского магната. Пять стрельцов сопровождения остались снаружи княжеского дома.
Пройдя за слугой по узким коридорам, Алексей встретился с князем Вишневецким, очевидно, в его кабинете - на столе лежали книги и бумаги. Передав ему грамоту государя, Копытин остался молчалив.
Пан Адам, вскрыв, прочел ее и удивленно произнес:
- Мне весьма симпатично предложение Московского князя! Но я не могу его принять. По двум причинам.
- По каким же, князь?
- Простите, с кем имею честь говорить?
- Князь Копытин Алексей Семенович. Я наделен государем полными полномочиями по данному вопросу.
- Так вот, пан Алексей…Первая причина - год назад в Кракове у меня уже был разговор о городках с боярином Салтыковым. Я думал, мне не придется говорить дважды. Нельзя мне отдать то, что и так принадлежит моей семье по праву. В городках находятся мои люди, шляхтичи, и они под защитой польской короны! - красиво ответил Вишневецкий, любитель пышных фраз.
- А вторая, пан Адам? - Копытин, наоборот, был краток.
- Тут совсем просто! Я не знаю никакого Гришки Отрепьева. Правда, я слышал о нем. Но, по моим сведеньям, он сейчас у казаков в Запорожье, а никак не здесь, в Брачине.
- Значит, вы, князь, полностью отвергаете предложение моего государя? - произнес Алексей официальным тоном.
- Почему так грубо! Я всегда готов помочь Московскому князю! Но, к сожалению, то, о чем он просит, не в моей власти! - ответил Вишневецкий, предпочитая не накалять обстановку.
- Тогда, дорогой князь, я буду вынужден сообщить вам: мои полномочия не ограничиваются беседой с вами, по указанию Москвы я обязан принять меры. Во избежание недоразумений с обеих сторон.
- Как вам будет угодно, князь Копытин! Но учтите, я не потерплю любых поползновений, с вашей стороны, на мои владения! Мне уже доложили, что у городка Снетино замечена сотня пищальников, которой ранее там не было! Можно ли расценивать сей факт как угрозу? - тон пана Адама постепенно стал меняться на более твердый.
- Снетино и Прилуки с давних пор принадлежали Чернигову, а значит, входят в состав Московского государства, и мы намерены их вернуть! Мой долг, князь, вам об этом сообщить. Разрешите откланяться. Все, что было в моих силах, я сделал, теперь вам решать. У нас говорят: худой мир, лучше доброй ссоры, не правда ли, мудрая поговорка!
- Вы, пан Алексей, интересный собеседник, но на ужин, я вас не оставлю! Не скрою, мне приятны смелые открытые люди. Надеюсь с вами еще встретиться, при других обстоятельствах! - Вишневецкий поднес царскую грамоту к огню свечи и обратился к слугам. - Проводите князя Копытина. Да проследите, чтобы он беспрепятственно вернулся к себе!
Покинув Брачин, Алексей проследовал до стана, раскинутого сотником Поленовым на русском порубежье недалеко от городка Снетино.
Спрыгнув с коня и зайдя в шатер, установленного стрельцами для князя, он спросил у Никифора об обстановке и получил исчерпывающий ответ:
- В городках замечены жолнеры и конные шляхтичи, готовятся к бою. Я уже послал за помощью к воеводе Чернигова.
Поблагодарив за находчивость, Алексей велел Поленову проверить посты и выслать дозор ближе к городку.
В воздухе запахло войной, и надо было быстрее выполнить государев указ: «Придать огню яблоко раздора…», остановить ветерок, пока не разразилась буря, так сейчас нежелательная Борису Федоровичу и России.

3

Степан лежал в шалаше и гладил обнаженное плечо Василисы. Временами он заглядывал ей в глаза, любуясь черными, колдовскими очами, и нежно целовал в припухшие губы. Василиса, прижимаясь телом к Скомороху, теребила волосы на его груди, вызывая у него приятные ощущения.
- Степанушка, тебе хорошо со мной? - спросила она.
- Хорошо. Почто спрашиваешь?
- Да так. Больше года мы с тобой, как муж и жена живем, а ты мне ни разу не промолвил, что любишь.
- Разве сама не ведаешь?
- Знаю, но мне хочется услышать. Скажи, люблю, Степанушка! - лаская губами его подбородок, попросила Василиса.
- Чего зря на ветер слова сеять! - произнес Степан, уходя от ответа.
- Люблю, скажи, Степушка! - настаивала Василиса.
- Ладно. Люблю.
- А еще раз? Только без «ладно».
- Перестань, Василиса! Думать надо, чем ватагу кормить. Сколь дней без дела сидим! Попрятались купчишки, обозы по дорогам только с большой охраной идут, а ты - любовь!
- Давай бросим, да уедем! Туда, где нас никто не ведает.
- Куда же поедем?
- За Камень можно, в Сибирь! Говорят, там земли много, живности разной тоже довольно. Дом срубим, Степанушка, заживем как люди. Хватит нам кровушку лить, не вода, чай! - ответила Василиса, приподнявшись и посмотрев на Степана.
- Почто думы такие? Ватага надоела? Так ступай, не держу! Заманишь к себе олуха с деревни, он тебе и дом поставит, и про любовь говорить с утра до ночи будет!
Скоморох отстранил от себя Василису и повернулся к ней спиной. Чувствуя прикосновения губ девушки к плечам и шее, он упорно молчал, стараясь не поддаваться ее ласкам, злясь на сказанное.
- Степанушка, повернись, сказать хочу! - мягко и вкрадчиво шептала на ухо Василиса, пытаясь повернуть Степана, но Скоморох не ответил.
- Ну, Степанушка! - продолжала просить она.
- Говори так, чай, не глухой! - наконец не выдержал он.
- Мне глаза твои видеть надо! - не унималась Василиса.
- Ну, чего тебе?
Степан резко повернулся. Василиса уже сидела у него в ногах и заплетала волосы. Через дырки в шалаше на девушку падал мягкий солнечный свет раннего утра. Не желая этого, он залюбовался.
Василиса была, словно точена самим Богом! Поднятые руки удлиняли изгиб тела, пышные груди смотрели вперед. Согнутые в коленях, под себя, ноги с аккуратным черным пушком внизу плоского живота и улыбка - все просто очаровало.
Степан уже не мог сердиться на Василису. Приподнявшись, он потянул к себе чудо женского совершенства.
- Подожди, Степанушка, скажу! - уходя от его рук, чарующе прошептала она.
- Говори, вот мои очи - перед тобой!
- Нет. Ты успокойся и послушай… Дите у нас с тобой будет, Степан Скоморохович! - Василиса засмеялась и оседлала Степана. - Сделал свое дело, князь Лихарь!
- Как дите?
- Так, Степанушка! Ты кого более желаешь, мальчонку или девочку?
Василиса поерзала по его телу, нащупывая виновника, но Скомороху стало не до того. Откинувшись на спину, он задумался. «Дите! Маленький, теплый комочек с ручками, ножками». В мыслях он уже держал его в руках.
Своих, батюшку с матушкой, Скоморох не знал. Сколько себя помнил, рядом всегда был Силантий, с тычками и зуботычинами: «Ради науки», как любил он говаривать. Один раз только старик проговорился, в пьяном бреду, что его мать была гулящая и жила в ватаге. Кто отец Степана, не знала даже она, поскольку привечала всех, кто захаживал к ней с деньгами или крепким медом. Родив, она исчезла, оставив сына Силантию.
«Неужели и моего сына ждет та же участь? Разница лишь в том, что отец известен», - подумал Скоморох.
- Что ты там, Василиса, про Сибирь говорила? - спросил он вслух, притягивая ее рукой к себе и ложа рядом.
- А поедешь? - удивилась Василиса, резкой перемене произошедшей в любимом.
Ответить Скоморох не успел, снаружи послышался предупредительный кашель Пахома. Быстро натянув штаны, Степан выполз из шалаша.
Ватажник виновато посмотрел на атамана.
- Ничего, Пахом. Коль пришел, значит шибко надо.
- Шибко, Степан. Ватага Косолапа встречи желает. От него человек пришел. Серафимом кличут. Молвит: «Косолап на опушке, возле поймы, ждать будет. Сегодня, после полудня».
- Видимо, Пахом, и ему туго стало? Коль на встречу идет.
- Видимо…. Сам встретишься, или мне пойти? Слава-то о нем добрая, только Косолап ли он? - ответил ватажник. - Воеводы на засады мастера, капканы поставлены, шагнуть некуда. Мы его даже на лик не ведаем.
- Сам пойду, ну и ты со мной. Еще Тереху возьмем и сивого Петра. Припаси каждому по паре пистолей, мне саблю. Пойду с двумя клинками. Пищали, зелья дымного. Если подвох, отобьемся, Пахом.
- Добро, Скоморох. Селивана надо еще с собой взять, у него рука твердая.
- Возьмем. Ладно, ты готовься, а я сейчас.
- Куда это ты, Степанушка? - спросила Василиса, выходя из шалаша.
Девушка была одета по-мужски. Кафтан с воротником-козырем на талии был перехвачен кожаным поясом, украшенным позолоченной канителью, штаны были заправлены в сафьяновые сапожки, волосы прибраны под стальную мисурку, с боку, на поясе виднелась рукоять пистоля.
- Поздорову ли живешь, красавица? - отвесил ей поклон Пахом.
- Поздорову, Пахомушка. Иди, родной, мне со Скоморохом переговорить надобно! - ответила Василиса. Когда ватажник отошел, продолжила: - Так куда ты собрался, Степанушка?
- Атаман Косолап на круг зовет.
- И я с вами пойду.
- Нельзя. Сама говоришь: теперь в тебе две жизни. Своей рисковала, а его не смей, Василиса!
- Дурашка! Коль убьют тебя, что его житье? У тебя хоть Силантий был. Нет уж, или жизнь с отцом, или смерть в утробе матери! Такое мое слово! - отрезала Василиса. - Пусть я ему могилкой буду.
- Упертая ты баба!
- Упертая, ты меня знаешь! Не возьмешь, следом пойду, на животе поползу. Возьми, Степанушка!
- Ладно собирайся, чего уж там…К полудню близ поймы надо быть.
Василиса улыбнулась, осмотрелась, никого нет рядом, чмокнула Степана в губы и побежала к реке умываться.

4

Прибыв на место, Степан оставил Василису с ватажниками в чаще, а сам вышел на поляну. По ней прогуливался человек в крестьянском зипуне, делая вид, что ищет грибы, он раскидывал палкой прошлогоднюю листву.
- Здрав буде, человече! - окрикнул его Скоморох.
- И тебе того же! - ответил крестьянин, поворачиваясь в его сторону.
- Вот те на, Хлопка! Неужто ты? А я думал ты на Волге-матушке, рыбицу сетями ловишь.
- Степан! Никак у Скомороха в ватаге гуляешь?
- Я и есть Скоморох. Пришел вот с Косолапом сойтись, а встретил тебя, старого друга! - подходя, ответил Степан.
Хлопка свистнул. Из леса высыпали ватажники, их было много, но вооружение большинства - дреколье и цепы.
- Давай, что ли, обнимемся! - проговорил он, обхватывая руками друга.
- А кто же из них Косолап? - спросил Степан, поднятый кверху Хлопком.
- Не видишь? - засмеялся Косолап. - Ну, зови своих, чай не один пришел.
Первой из укрытия, со стороны Степана, выбежала Василиса. Она, как лань, буквально в несколько прыжков, оказалась возле любимого. Видя, всего лишь дружеские объятья, девушка остановилась и улыбнулась незнакомцу. Следом подошли Пахом и остальные.
- У тебя, Степан, все ватажники такие красивые? - опуская Скомороха на землю, спросил Хлопка. Огладив бороду, он подмигнул девушке.
- Осади коней, Хлопка! Это жена моя, Василиса.
- Не венчаны, поди?
- Нет пока. Степанушка говорит, опасно в церковь ходить! Так живем, - ответила за него Василиса, опустив глаза.
- Мы, девица, сейчас твою беду поправим! Серафим, зови сюда отца Леонтия! Где этот старый греховодник?
- В лесу, - ответил Серафим. - После того, как в Поленках в засаду угодил, даже в Бога не верит, а людям и подавно.
- Тащи сюда! - объявил Косолап, беря девушку за руку.
- Ты чего, Хлопка, никак на свадьбу прибыл? - почувствовав ревность, спросил Степан.
- О деле после, Степан. Коль судьба свидеться, дозволь радость доставить? Если не тебе, так жене твоей, красавице!
Венчание Степана с Василисой прошло быстро. Из леса приволокли забулдыгу попа, видимо обокравшего свой приход и коротавшего дни у разбоев. Образовав из людей, подобие стен храма, ввели туда молодых.
Леонтий связал руки Степана и Василисы веревкой, провел вдоль представляемых стен и подвел к воображаемому алтарю. Прочтя короткую молитву, он благословил молодых, осенив мужа и жену крестом, из олова грубой работы, и велел облобызать при всех друг друга. После поцелуев новобрачных, падший священнослужитель произнес: «аминь», и удалился обратно в лесную чащу.
- Ну вот, красавица, теперь ты мужева жена! Можно и погулять на радостях. Давай неси, ребята, на поляну все, что в закромах!
- Ты, Хлопка, со всем добром по лесу ходишь? - спросил Степан, обнимая светящуюся от радости Василису. Счастье вместе со слезой текло из ее черных очей. Хоть такое, но венчание, и теперь, Степан ее законный муж.
- И добром и злом, все здесь, Степан! - Косолап ударил себя в грудь. - Знаешь, накипело у меня на душе, с тем и пришел. Давай сядем, выпьем, я тебе и поведаю.
Свадьба была простая. Раскинув на поляне полотно, ватажники уложили хлеб, сыр, немного мяса, поставили жбан со стоялым медом, поздравили молодых и принялись за еду. Видя, что атаманы меж собой начали серьезный разговор - «горько», никто не кричал.
- Говори, чего звал? - спросил Степан, ударившись с Косолапом кубками с крепким медом.
- Плохо нам. Голодно, и тебе и мне. Дороги пусты, в городах воеводы сидят. По деревням, того и гляди, самого съедят! И по всей округе так! Вот я и надумал на Москву идти! Пойдешь со мной?
- Хлопка, ты что, совсем разум потерял? Там же войско, бояре, царь! - ответил Степан, смотря на него, как на полоумного. - Воевод боишься, а на государя идти хочешь!
- В том то и дело! Городок взять - сила нужна, а нет ее! В Москву же пойдем - народишком обрастем. Узнают, что на лихих бояр идем, - правду искать, сами к нам придут. Опять же, ватаги, что в окрестностях Москвы, к нам пристанут, и наберется сила. Погуляем, возьмем добра да уйдем восвояси.
- На крамолу народ подбить хочешь? Против бояр, стало быть, а самим деньгу взять! Хитро задумал. А коль зажмет нас Борис Федорович, тогда как?
- Не зажмет, ему сейчас не до нас! - ответил Хлопка. - Слыхал, что на Москве деется! Стрелецкие приказы только и успевают, что пожары тушить. В саму столицу шибко заходить не будем, так, - краем. Возьмем куш и айда к Низу, на реку, Волгу-матушку.
- Или за Камень, в Сибирь, - сам себе добавил Степан.
- Доешь согласие, атаман? - Хлопка пододвинулся ближе.
- Можно пойти. С товарищами еще круг соберу, поговорим. Точный ответ - завтра. Дай мне Серафима, он принесет.
Допив мед, Степан с Василисой поднялись, поклонились всей честной компании, поторопили Пахома с ребятами, и отправились к себе в стан.
Вечером, у костра, Скоморох объявил ватажникам разговор с Косолапом. Идея, идти на Москву, скучающим без дела и денег разбоям пришлась по душе. Одобрив решение атамана, они разошлись спать.
Степан залез в шалаш, с наслаждением вытянув усталые ноги. Василиса молча устраивалась рядом.
- Чего молчишь, говори? - произнес он, беря девушку за руку. - Вижу, недовольна ты, предложением Косолапа?
- Значит, пойдешь! - буркнула она.
- Пойду, Василиса! Пахом, Селиван, Сивый… все идут.
- А как же дите, Степанушка?
- Сходим на Москву, добра возьмем, и тогда - шабаш! В Сибирь или в Литву. Жито сеять. Хватит, помахал сабелькой!
- Обещаешь?
- Обещаю, Василиса! А ведь ты, лапушка моя, забыла?
- Чего это я забыла, соколик? - с вызовом, спросила она.
- Ведь свадьба у нас сегодня! Снимай сапоги, жена!
Степан поймал Василису, хотевшую шуткой увернуться от его рук, и нежно целуя, оголил ее шею и грудь.
- Подожди, Степушка, дай сапоги-то снять!
- Как я тебя люблю, Василиса!

5

После короткой думы князя Копытина с черниговским воеводой было решено напасть сразу на оба городка. Под прикрытием ночи, пять десятков стрельцов и половина прибывших казаков, ушли с воеводой в Прилуки. Остальные под командой Поленова с первыми лучами солнца подошли к Снетино.
Грозной поступью стрелецкая полусотня, выстроенная в три шеренги, прикрытая с флангов черниговскими конными дворянами и служилыми казаками, нарушила предрассветную тишину. В строгом боевом порядке, ровными линиями стрельцы приближались к городку. Алексей, шагая в пешем строю, вместе с пищальниками, отдавал последние указания сотнику.
- Никифор, наша с тобой задача - выбить шляхту из городка и сжечь до последнего дома. Времени очень мало, на подходе Вишневецкий с большим конным отрядом. Надо успеть до прибытия польской тяжелой кавалерии. Отступающих не преследовать, только жечь, жечь и жечь!
- Ясно, княже! - ответил Поленов и скомандовал: - Подтянись, ребятушки! Ухнем по ляхам!
Зовом боевых труб хорунжий спешно собирал под знамена жолнеров и шляхтичей, выстраивая их на окраине Снетино. Первый ряд ставил упоры для мушкетов, позади него строились копейщики. На левом краю сгруппировалась немногочисленная конница. Пушек у поляков не было, вся надежда была на ружейный огонь. Поддерживая боевой дух литаврами, они готовились встретить московитов.
После небольших лихорадочных перемещений трубы замолчали, все стихло; слышна была только стрелецкая поступь и гиканье казаков, с пиками наперевес летящих на шляхту.
Когда московиты подошли на расстояние ружейного выстрела, мушкетеры запалили фитили, но стрельцы Поленова опередили их на одно дыхание. Грянул первый залп, потом второй, третий. Пищальники поочередно вставали на одно колено, давая возможность разрядить ружья следующему ряду, и готовились к новому залпу.
В строю жолнеров началось смятение. Понеся от русских большие потери, они еще пытались ответить на огонь стрельцов, но ответ получился неуверенным и беспорядочным. На левом фланге завязался бой шляхты с казаками. Войдя в ряды польской конницы, казачий атаман пытался оттеснить ее от пехоты, и это ему удалось; не выдержав напора, шляхтичи, расколотые на части, стали отступать к городку, растворяясь меж домами.
Видя, что шляхта покинула их, и казаки огибают жолнеров, заходя с тыла, хорунжий дал сигнал к отступлению.
Отход пехоты очень быстро превратился в бегство. Боевой дух ляхов был сломлен, и они уже не представляли собой никакой угрозы для наступающих московитов.
Повелев казакам и черниговцам преследовать противника, князь Алексей остановил пищальников. Растянув полусотню в одну линию, он стал поджигать дворы.
Стрельцы выводили из домов жителей городка, грузили в телеги, разрешая взять с собой все самое необходимое, и жгли. Через пару часов Снетино перестало существовать. В это же время горели Прилуки, сжигаемые черниговским воеводой.
Государев указ был выполнен. Городки, из-за которых несколько лет шла тяжба меж Москвой и Польшей, в результате чего, в любой момент могла разгореться крупномасштабная война, были уничтожены.
Население Снетино, в большинстве своем выходцы из Чернигова, не захотели оставаться на пепелище и собрались уходить с московитами. Баб, ребятишек грузили в обоз, мужики пошли рядом.
Алексей торопил стрельцов. Вернувшийся из погони атаман казаков доложил:
- Вишневецкий с большим конным отрядом на помощь поспешает. По земле у дороги на Брачин идет гул. Такое может быть только от закованных в латы крылатых гусар.
Ввязываться в полновесное сражение было нельзя. Оставив Адаму в подарок пленных жолнеров, князь повелел отходить.
В боевом порядке, без всякой паники и суматохи русские отошли на заранее приготовление земляные шанцы на границе Московского государства, готовые принять Вишневецкого уже у себя в гостях.
Ожидая нового, более крупного боя, Алексей Семенович очень надеялся, что этого все же не произойдет…

6

Князь Адам Вишневецкий никак не ожидал столь быстрого развертывания событий. Столкнувшись с русскими, он понял: перед ним стоит совсем другое войско, а не то, с которым привык воевать пан Адам. Хорошо оснащенная огненным боем, действующая как единое целое, сотня московских стрельцов резко отличалась от детей боярских и их боевых холопов, по старинке больше надеющихся на меч и личную отвагу.
Прибыв с панцирной конницей в Снетино, Вишневецкий убедился в этом, глядя на городок, точнее, на головешки и угольную пыль, разъедающую глаза. Когда ему доложили, что с Прилуками то же самое, Адам в бешенстве хотел ударить летучей, закованной в броню конницей по позициям князя Копытина, но затем раздумал.
Благоразумие взяло верх над чувствами. Идти на прямое обострение отношений с Москвой ему пока было нежелательно. Король хоть и дал князю право самому решать свои проблемы, вторжение на Черниговщину вряд ли понравится Сигизмунду. Тем более, еще неизвестно, чем поход закончится для самого пана Вишневецкого. Копытин наверняка ждет его не с пустыми руками.
Оставив городки, предоставляя ветру и дождям доделывать то, что не успели московиты, Адам Вишневецкий вернулся в Брачин. Его молчаливое возвращение было не чем иным, как признание победы Годунова; признание, но не прощение.
По дороге в родовой замок пан Адам думал о событиях дня и мысленно пришел к выводу:
«Держать князя Дмитрия близ границ с Московией стало опасно. Ведь Борис знает, что царевич в Брачине, и может решиться на штурм замка. Это, конечно, вряд ли, но все же. Москва не зря выказала силу. Чтобы убрать претендента на Московский стол, Годунов может пойти на крайние меры».
Приняв ванну с благовониями, чтобы успокоить нервы, пан Адам надел камзол французского покроя и распорядился накрыть ужин на двоих, в малой зале. Вишневецкий решил разделить его с Дмитрием.
- Проходите, дорогой князь. Прошу отужинать со мной, - улыбнулся пан Адам, указывая на место за столом.
- Куда это вы, Адам Александрович, вчера ни свет, ни заря уехали? Я справлялся о вас, но мне ответили: князь Адам Вишневецкий отбыл. Не правда ли мило? - спросил Дмитрий, принимая приглашение.
- Мы, князь, живем на порубежье, и здесь всегда неспокойно! - ответил Адам и приказал оставить их одних, так как при разговоре не хотел иметь лишние уши.
- Вы говорите о беспокойстве из Москвы, от царя-ирода?
Как ни старался Дмитрий, все же не мог скрыть от собеседника смятения души, и нервно дернул рукой, садясь за стол.
Проведя у Вишневецкого около трех месяцев, беседуя больше с Яковом Бучинским, чем с хозяином, Дмитрий боялся, что намерения ясновельможного пана переменятся, и он выдаст царевича Московскому государю. Письма, посланные им в Острог, князю Константину, оставались без ответа. Старый интриган не желал играть в открытую, предпочитая действовать через Адама Вишневецкого.
Обстановка неизвестности мучила новоиспеченного царевича, по ночам ему снились кошмары. От Бучинского Дмитрию стало известно, что в Гоще был самозванец, называвший себя царевичем, которого теперь Москва усилено ищет. Московское посольство на днях и вчерашняя, внезапная отлучка князя, ранним утром с большим отрядом, не на шутку обеспокоили его.
- Да, дорогой князь! - ответил Адам без притворства. - Я не стану от вас скрывать. Прибывший в Брачин, третьего дня, московит предлагал мне выдать вас царю Борису на весьма выгодных условиях. Два порубежных городка - за одну лишь голову. Вашу!
- И что же вы, Адам Александрович, ему ответили? - спросил Дмитрий, нервно теребя на блюде каплуна.
- Как раз сегодня я лишился… этих городков! Теперь, князь, там не растет даже трава! - романтично изрек пан Адам, разливая вино в серебряные кубки.
- Откуда Борису стало известно мое местонахождение? Ведь о том, что я в Брачине, знают немногие.
- Дорогой Дмитрий, если о тайне знают трое, - это уже не тайна! Я могу вас немного успокоить. Годунов пока ищет не конкретно вас, а своего беглого монашка Отрепьева. Но если бы я выдал ему князя, думаю, он бы не огорчился. Больше того, на радостях Борис Федорович уступил бы мне, например, Чернигов со всеми прилегающими к нему землями!
- Если вам, Адам Александрович, нравятся на Московском престоле выходцы из Татарии, то в чем же дело! Отдайте меня на растерзание ироду и прекратите древний род Рюриковичей! К которому вы, князь, тоже имеете родственное отношение! - зло произнес царевич, оставляя в покое каплуна.
- Не злитесь, Дмитрий, я просто неудачно пошутил, прошу извинить! Но в Брачине вам более оставаться нельзя!
- От чего же?
- Сегодня мне показали, на что способны московские стрелецкие сотни! Весьма удивлен и очарован столь доброй выучкой. Боюсь, мои шляхтичи, любители поесть и поспать, не уберегут наследника Московского стола, если Годунову вздумается сжечь и мой замок!
Пан Адам замолчал. Полоская рот французским вином, Вишневецкий размышлял: «Кто же на самом деле сидящий перед ним человек?». Три месяца, проведенные Дмитрием в Бра-чине, ничего не дали. Раскусить его так же нагло, как Гришку Отрепьева, князь не мог. Понятно стало одно: он сам верит в свое высокое происхождение. А к вере добавился еще и ум с прирожденной хитростью.
«Браво, князь Константин, браво! Поистине только вы могли создать такого претендента! Но будет ли он послушен вашей воле?». Мысли, посетившие литовского магната, ушли, он проглотил вино и продолжил:
- Придется вам покинуть мой дом.
- Очень благородно, Адам Александрович! Выкинуть из гнезда птенца, еще плохо умеющего летать, очень благородно! - медленно ответил Дмитрий, стараясь унять дрожь в голосе и сохранить достоинство.
- Вы опять неправильно меня поняли! Я сказал, что не могу оставить вас здесь, но я не говорил, что оставляю вас без своей опеки! Предлагаю вам, князь, переехать к моему двоюродному брату Константину в Вишневец. Это довольно далеко от порубежья и Борис туда не дотянется! - ответил Адам.
- Может мне лучше отправиться в Острог, к князю Острожскому? Надеюсь, у него хватит сил защитить несчастного сына царя Ивана Васильевича? - вспылил Дмитрий.
- Исключено! Великий князь Константин Константинович стар и не любит большого шума вокруг себя! - отрезал Вишневецкий вставая. - Отведайте поросенка, князь. К сожалению, я больше не могу составлять вам компанию. Московиты совершенно испортили мне аппетит! Но вы не стесняйтесь, стол в полном вашем распоряжении.
- Спасибо, я не голоден.
- Тогда позвольте слугам проводить вас в ваши комнаты. Приготовьтесь к дороге, я оповещу вас о том, как только определюсь с датой отъезда….
Определился пан Адам довольно быстро. Уже через двое суток Дмитрий покинул Брачин и отправился вместе с Вишневецким в замок его двоюродного брата.
Качаясь в карете от ухабов дороги и смотря на спящего напротив Якова Бучинского, Дмитрий мысленно досадовал:
«Вся жизнь превращается в сплошные переезды! Эти старорусские князья слишком кичатся благородством! Мне надо найти более подходящего союзника, не отягощенного грузом никчемной морали!».
Вишневец, расположенный юго-западней Острога, который пан Адам предусмотрительно объехал далекой стороной, был сравнительно небольшим городком, с красивым замком. Хозяев о прибытии упредили заранее, ворота растворились, как только кавалькада из нескольких карет и отряда гайдуков приблизилась. Заехав на площадь, перед домом, они остановились.
Навстречу гостям вышел сам хозяин, воевода Черной Руси, кременский староста, Константин Вишневецкий с супругой. Пан Адам облобызал брата, поцеловал руку невестке и представил Московского князя Дмитрия.
- Мы с моей женой Урсулой будем рады принять у себя столь высокого гостя! - вежливо ответил Константин, обращаясь к Дмитрию. - Прошу вас, князь, чувствуйте себя здесь, как дома.
- Ну вот, все условности соблюдены, теперь можно и к столу. Я, признаться, проголодался в дороге! - не дал ответить Дмитрию пан Адам. Сделав комплимент Урсуле, он взял ее под ручку и бесцеремонно взошел на парадное крыльцо.
- Пойдем и мы, дорогой пан Дмитрий? - спросил хозяин.
- С вашего позволения, князь! - вежливо ответил гость.
Пропустив вперед Московского великого князя, владелец замка вошел в родные пенаты следом.
В большой зале светлого дома, куда провел гостей кременский староста, у окна стояла девушка. Ее шикарное платье бирюзового цвета, украшенное на груди жемчугом, чудесно гармонировало с милым личиком и солнечным светом, льющимся на него со двора. Вежливо присев на поклон Дмитрия и пана Адама, она скромно перевела взор с гостей в окно.
Такого стерпеть любвеобильный князь просто не мог. Подойдя к девушке, он громогласно объявил, целуя ее в щеки.
- Дорогой князь Дмитрий, разрешите представить цветок в польской короне, столь прекрасный и соблазнительный! Марина. Дочь сандомирского воеводы Юрия Мнишека.
После слов пана Адама девушка еще раз присела и уже внимательно осмотрела Московского князя Дмитрия. В ее прекрасной головке возникла мысль: «Долгие, скучные месяцы, проведенные у сестры в усадьбе, кажется, закончились?!».
У Марины появился новый объект, на котором она могла испробовать свои чары, не рискуя нарушить договор с отцом.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Воевода Шеин по весне был отозван в Москву и отправлен на новое место, в город Новосиль. Никита же, на службе в Волоколамске, задержался до осени и только в первых числах сентября прибыл в стольный град. Три года выборной службы дворянина Ярославской чети Зотова закончились еще прошлым летом. По царскому указу Никита Егорыч был на время освобожден от государевой повинности, чтобы обустроить личную жизнь - жениться и продолжить дворянский род в детях.
Получив отпускную грамоту в Разрядном приказе сроком до весны, Никита навестил Василия Петровича Макеева, проведал Данилу с Ириной и стал собираться домой. Два года он уже не был в родной деревне.
Вечером, за день до намеченного отъезда, к Зотову заглянул подьячий Кузьма, с просьбой от Афанасия Матвеевича: зайти завтра в Посольский приказ.
На следующее утро, повелев старому конюху постоялого двора Харитону, хорошо накормить лошадь и подготовить в дальний путь, Никита отправился к дьяку.
Пройдя через кремлевскую площадь, Зотов вошел в каменное здание Посольского приказа и постучался в келью Афанасия. Услышав знакомый голос, ступил за порог, прикрывая за собой дверь.
- Заходи, Никита Егорыч, заходи! Думал ты еще вчера меня навестишь. Забывать стал старика! - принимая в объятья Зотова, проворчал Афоня.
- Что вы, Афанасий Матвеевич, просто думал: с утра-то оно лучше будет. Да и Кузьма сказал, что сегодня вы меня ждете! - стал оправдываться Никита.
- Ладно, утро вечера мудренее, не столь важно. Главное пришел. Садись, Никита Егорыч, разговор у нас с тобой будет долгий. - Дьяк усадил Зотова и стал по-своему обыкновению, потчевать всякой снедью, специально поставленной на стол к его приходу. - Ешь, Никита, ешь, не отказывайся. Ныне в Москве голодно, лишний раз откушать не помешает. В общем, кушай, да сказку слушай.
- Афанасий Матвеевич, неужели сказки внимать меня пригласил? Ведь ты не кот Баюн, и я не мальчик! - ответил Никита, все же не отказываясь от угощения.
Афанасий загадочно улыбнулся и сел рядом. Смотря, как молодые, здоровые зубы Зотова, рвут мясо, он попил квасу, и начал рассказ словно гусляр-сказочник. Дьяку не хватало только гуслей, и борода у него была не совсем седая.
«Меж Самбором и Вишневцом, что на Литве, есть одно местечко - Жаренки. Жил там, в не столь давние времена, старый шляхтич, и было у старика два сына, Богуслав и Борислав. Разница в возрасте у них была небольшая, с первого взгляда и не поймешь, кто из них старше, а кто младше.
Жили они, поживали, горя не знали, да на их беду появилась в округе дивчина. Оксана дюже красива была, хлопцы в нее оба и влюбились. Тут у них разор пошел - кому красу сватать? К отцу братья обратились, чтобы рассудил.
Старик гуторил так: сначала старшой пусть сватается, а откажет ему дивчина, - меньшого сына со сватами зашлем. На том и порешили. Оксана сердце свое старшему, Богуславу, отдала. То ли потому, что первый сватался, то ли полюбила его? В общем, сыграли свадьбу. Только после того младший, Борислав, злобу на брата затаил, не поверил он в любовь, во всем старшинство винить стал.
Худо, бедно, аль хорошо, прошло три года. У Богуслава с Оксаной дочь родилась, Еленой назвали. Все бы ничего, только побили Богуслава в стычке с татарами, овдовела Оксана. Тут Борислав стал подумывать снова о женитьбе! Да отец - ни в какую. Гуторит: видано ли дело! Братову жену сватать, племянницу дочкой называть! Так и жили все в одном доме. Борислав только глядел на Оксану да вздыхал, подавляя в себе желание.
Прошло еще два года. Старик-отец помер, оставив в наследство местечко сыну с условием, что он будет содержать и сноху с дочерью старшего брата. Но Борислав хотел большего.
Стал он по ночам стукаться к Оксане в дверь. Бедная женщина поначалу не открывала, а после того, как Борислав пригрозил выгнать ее из дома вместе с дочерью, согласилась. Делать нечего, куда ей было идти.
Так прожили они лет десять, может более. Елена к тому времени расцвела, заневестилась. Оксана же хворобой пошла, от горя и безысходности. Борислав тоже постарел, совести у него совсем не осталось. Похотливость его обуяла, стал он поглядывать на племянницу.
Оксана в ноги ему упала, говорит: пожалей хоть дочь нашу с Богуславом! а он ей: не хочешь с дочкой с голоду помереть? Отдай мне Елену! Все равно слава о ней и о тебе в округе дурная идет. Замуж ей не выйти! Приданого за ней не жди!
Может, так оно и получилось бы, да только король польский, Стефан Баторий, рушение объявил. Всех шляхтичей позвал на Москву, против царя Ивана. Пришлось и Бориславу покинуть отчий дом. Долго они тогда под Псковом простояли, после того шляхта самораспустилась, и Борислав вернулся в местечко Жаренки.
Дома он нашел только могилку Оксаны, а дочка ее Елена пропала. В округе поговаривали: утопилась с горя дивчина…».
- Вот такая сказка, Никита. Только я думаю, всего лишь присказка. Сказка впереди! - Афанасий вздохнул и посмотрел на Зотова, который уже давно перестал, есть и внимательно слушал дьяка.
- К чему ты мне все это поведал, дядька Афоня? Что Елена - матушка моя нареченная, я сразу уразумел. Вот только зачем мне сие знать? - спросил Никита по окончанию рассказа.
- К тому, Никита Егорыч, что помер недавно Борислав, без жены и детей. Местечко Жаренки, где разыгралась сия сказка, пусто стоит, без хозяина. Единственная наследница - Елена Богуславна. Но ее туда послать я не могу, да и незачем. А вот тебя!.. - Афоня опять замолчал, ожидая ответа Зотова.
- Ведь ты, дядька Афоня, знаешь, не сын я Елены Богуславны, другая мне настоящая мать! - совсем зайдя в тупик от слов дьяка, сказал Никита.
- Верно. Бумаги мы поправим. А вот зачем? Слушай! Во владениях князей Вишневецких завелся тать. Некий монах Гришка объявил себя Дмитрием Ивановичем, княжичем Московским!..
- Батюшка мне говорил, что умер он в Угличе! - перебил Никита дьяка. - Он тогда еще перстов лишился, от сабли Михаила Нагова. Да вы и сами о том ведаете!
- Ведаю, да не все! Темное дело. Вот и хочу тебя туда послать, глядишь, светлее станет!
- А что же Первушка Аникиевич? Он Литву знает, да и опыту у него больше, чем у меня.
- Сгинул Вепрев, земля ему пухом! - Афанасий вздохнул и перекрестился. - В Литве и сгинул! На второй версте от Львова, по дороге в Краков его могилка. Без имени и креста!
Никита от такой вести вздрогнул. Осенив себя крестным знаменем, он помолчал немного и проговорил:
- Говори дальше, Афанасий Матвеевич. Слушаю тебя.
- Знаю, домой ты наладился, что отпускная у тебя до весны. Но не время отдыхать, Никита! Ворог в московском небе кружит. Не хотят польские магнаты нам самозванца отдавать, худое замышляют. Король Сигизмунд на их шалости глядит, вроде и не видит. Вот и надо нам своего человека в чужую гущу сунуть, как ложку в блюдо. Да так провернуть, чтобы с краев потекло! Для того я тебе и сказки сказывал. Самозванец сейчас в Вишневце. Его князь Алексей Семенович с Брачина вспугнул, так он подальше от рубежа спрятался. Туда стрельцов не пошлешь, боем не достанешь! - Афанасий распалился от разговора и нервно заходил по комнате, ожидая ответа.
- Алексей Семенович, не Алешка ли? - сам не зная почему, спросил Никита.
- Он самый, князь Копытин. В Литву поедешь, с ним видеться не смей! Он сейчас в Чернигове, а ты в Вишневец, через Путивль-Киев езжай. Бумаги на право владения местечком воеводе Черной Руси, князю Константину Вишневецкому предъявишь. На плохую жизнь в Московии пожалься. Главное, с самозванцем сойдись, близким человеком для него стань.
- Это что же, в крамольники пойти? - удивился Никита. Батюшка не переживет, коль узнает! Не по мне служба такая, прости, Афанасий Матвеевич, не поеду я в Литву.
- Враг-то ныне дерьма не чурается! А мы все ножки в тепле держим, ручки в чистоте, живот в сытости! Не гоже, мол, дворянину дело сие! Того не ведаем, что гордость сия костями русских людей усеяна. Коль не хитрость, пожог бы Кызы-Герей Москву двенадцать годов назад. Досыта напился бы нашей кровушки! - зло отрезал дьяк. - Ступай. В Ярославле печи широкие да бабы мягкие! Мало, видно, нас учат, больше надобно.
- Зря ты так, Афанасий Матвеевич! От ворога я не бегал и сейчас не побегу! Ты же мне другое предлагаешь, крамольником стать. Не было у нас в роду таких и не будет!
- Не крамольником, Никита, а верным слугой отечества! Не за славу и почести от государя радевшего, а за люд русский.
- Да как же я в глаза этому люду смотреть буду? – не понимал Афанасия, Зотов. - Батюшке, матушке, сестре, Даниле, князю Алексею и многим другим, знакомым и незнакомым?
- Так же, как я смотрю в них, как смотрел Первушка!
При упоминании дьяком Вепрева, Никита сник. Он не знал, что делать. Произошедшее с ним при дворе королевича Густава, было цветочками, Афанасий же предлагал ягодки.
Никита задумался. Перед взором встал Первушка Аникиевич, а позади него - Москва с колокольным звоном. Золотых куполов - видимо-невидимо! Бабы, ребятишки смеются, а он говорит: «Вот за это я и принял смерть, Никита Егорыч, сгинул на чужбине. Хоть нет над моей могилкой креста, зато вся земля наша по мне звонит и помнит!».
Стряхнув с себя видение, Зотов широко улыбнулся. Снова увидев лицо дьяка, он спросил:
- Богатое, стало быть, местечко. А паненки там красивые, дядька Афоня?
- Добрые, Никита. И спереди, и сзади. Ярославским девчатам ни в чем не уступят! - удивился вопросу Афанасий.
- Тогда поеду. Когда в путь?
- Сегодня, Никита. Вроде как в деревню домой, а сам - в Литву. Бумаги тебе Кузьма принесет на постоялый двор. Егора с Еленой я упрежу, чтобы знали. Помощи там, или совету, ждать не от кого, думай сам. Весточки через архимандрита Киево-Печерской лавры отсылать будешь. Елисей монахов к тебе направит, когда нужно. Ну, с Богом, Никитушка! Знаю, тяжело по-новому думать начать. Нескоро еще осознаешь, что сегодня к сердцу принял. Главное - самому понять, а люди поймут и рассудят как должно.
Афанасий обнял и облобызал Зотова, дав еще несколько указаний, проводил до порога. Оставшись один, он достал ларец, открыл и положил туда иконку святого Николая:
- Добро пожаловать, Никита Егорыч, в нашу дружину, дружину тайных слуг государевых…
Не прошло и месяца, как в местечке Жаренки, близ Вишневца, появился новый хозяин, шляхтич пан Ратомирский, сын Елены Богуславны Ратомирской.

2

Как и предполагал Косолап, соединив две самых многочисленных ватаги в округе, он сразу же привлек к себе внимание остальных. Мелкие группы разбоев и одиноких татей гурьбой пошли к новому атаману. Лишенные хозяином куска хлеба боевые холопы, злые на бояр, тоже потянулись к Хлопку.
Уже через месяц отряд Косолапа насчитывал более пяти сотен привыкших к боям людей и голодных крестьян. Это было войско, которое можно вести на Москву.
В конце августа Хлопка, разоряя все на своем пути, пошел к стольному граду. Неся проклятие боярам, он обряжал довольно простые помыслы, - поживиться за чужой счет, - в благородные одежды. Удачное начало похода воодушевило ватагу, вселило в нее веру в свои силы.
Не встретив на пути никакого сопротивления со стороны властей, разбои в начале сентября подошли к Москве и стали станом на северо-восточном направлении, обложив основные дороги, ведущие на Тверь и Смоленск.
Скоморох, поначалу согласившийся с другом, потом пожалел, что поддался ласковым уговорам. Все больше и больше его люди втягивались в разбой, и остановить их уже было не в силах Степана. Признав над собой Хлопка, он потерял влияние на ватажников. Верными старому атаману остались только те, с кем он начинал когда-то в Ярославле, да жена, Василиса.
Понимая, что так долго продолжаться не может, Степан с тревогой ожидал новостей, и они пришли. Посланный им в Москву Пахом вернулся с дурной вестью. Государь, разгневанный на проделки Хлопка, снарядил стрельцов во главе с воеводой Иваном Федоровичем Басмановым для поимки татей.
- Точно идут, Пахом?
- Степан, я их сам видел! Пока из города не вышли, с дороги не ушел. Десять или одиннадцать подвод, сотня стрельцов не меньше. Макеев у них сотником. Я вчера по площади походил, мужиков поспрашивал, говорят: толковый сотник, еще при старом государе им был, и стрельцы у него добрые. Воевода же из Басмановых, молод и неопытен.
- Собирай ватагу, а я пойду к Косолапу.
- Кого, Степан, собирать-то? Наши все упреждены, а остальные мне в почин не пойдут. Что ни ватажник - то атаман! - промолвил Пахом.
- Наших и собирай, остальных Хлопка соберет.
Степан развернулся и зашел в шалаш. Василиса встретила его тревожным взглядом. Видя, как он нервно надевает однорядку, спросила:
- Степанушка, случилось чего?
- Да нет, Василиса, до Косолапа схожу, - ответил Степан, стараясь не смотреть в сторону жены.
- А от чего смурной такой? - не оставляла его в покое Василиса.
- Показалось тебе, лапушка!
- Говори, Степан, я тебя знаю! Коль очи прячешь, - стало быть, думу от меня затаил. Молвить не хочешь.
- Все то тебе, милая моя, ведомо! - улыбнулся Скоморох. - Стрельцы на нас с Москвы идут, Василиса. Большой силой и огненным боем.
- Вот и позабавились! - девушка села на ложе и посмотрела на него черными, колдовскими очами. Так посмотрела, что перевернула все нутро Степана. - Теперь, Степанушка, ответ держать будем!
- Ничего, Василиса, народу у нас много, отобьемся! - постарался успокоить ее Скоморох. - Ты пока пистоли приготовь, да саблю мою.
Не в силах больше смотреть в глаза жены, Степан поспешил выйти. Не оглядываясь, быстрым шагом он направился к большому атаману.
Косолап встретил его в веселом расположении духа. Попивая крепкий мед, он выслушал Скомороха и рассмеялся.
- Чего же ты напугался, Степан? У нас людишек, почитай, в пять раз больше! Да все боевые холопы! Неужели сотню пищальников не остановим?
- Хлопка, вспомни западню, что прошлой осенью на тебя устроили! Вельми искусно, сам мне говорил. Стрельцы московские, не городовые, на нас идут!
- Тем лучше, Степан, победа краше будет! Хватит воеводам на нас засады ставить, пора им самим в звериной шкуре побывать. Говоришь, по дороге идут? Вот там их и встретим, ватагу собирать надобно.
- Ты атаман - тебе и кликать, а я пойду готовиться. Чувствую, непростой бой сегодня предстоит.
Степан встал и вышел. Вернувшись в шалаш, он застал Василису в полном снаряжении. На постели лежали заряженные пистоли, сабля и чистая рубаха.
- Одень, Степанушка, - печально сказала она.
- Словно на смерть?
- Ведь в бой идем!
- Ты здесь останешься!
- Не останусь, Степанушка! Был у нас разговор, больше говорить не к чему.
- Василиса, ведь стрельцы! Побить могут. Ладно, - обоих, дело с концом. А если тебя убьют, а меня нет! Тогда как?
- Значит судьба! Не упрашивай, не останусь.
Степан вздохнул и стал снимать однорядку. Оголив стан, он притянул к себе Василису и поцеловал в губы.
- Не надо, Степанушка, ведь я уже одета!
- Успеем. Пока ватага соберется!
- Степанушка, родной! После, - тихо шептала Василиса, позволяя себя раздевать.
С черных глаз женщины скатилась слеза. Сама не ведая почему, она вдруг с тоской подумала: «Будет ли - после…».
Подумала и отдалась во власть любимого.

3

Ватажники рассыпались по лесу с левой стороны дороги. У кого были пищали, поставили упоры возле деревьев, готовясь к стрельбе. Мужиков, с дрекольем и цепами, Косолап разместил немного подальше, впереди и позади, чтобы охватить обоз с трех сторон. Приготовившись, разбои затаились и стали ждать.
Сначала появился сторожевой отряд. Десяток стрельцов с зажженными фитилями шли медленно, озираясь по сторонам.
Десятник остановился и всмотрелся во враждебный лес, подозвал высокого молодого стрельца, что-то сказал и пошел дальше. Через небольшой промежуток времени из-за поворота выехала первая подвода, - вторая, третья…, на них сидели пищальники, готовые к бою. Воевода ехал верхом на белом в яблоках скакуне, с правого бока полностью открытый разбоям. Рядом, разговаривая с ним, правил конем сотник. Речь стрельца с Басмановым была довольно бурной.
Обоз полностью вышел в отрезок дороги, простреливаемый татями. Косолап выстрелил первым, по воеводе, пуля прошла скользом по броне, не причинив ему особого вреда. Второй выстрел был Скомороха, по сотнику, он оказался более удачным: стрелец покачнулся и повалился с лошади.
На государев отряд посыпался град пуль, сбивая пищаль-ников с телег. Урон залпа разбоев был большим: человек двадцать раненых или убитых лежали в телегах и на дороге.
Косолап ринулся на стрельцов, размахивая саблей и увле-кая ватагу за собой. Нужно было, как можно быстрей ввязаться в ближний бой и не дать им применить пищали. По дороге с двух сторон уже бежали мужики с дрекольем. Все шло, как и задумал большой атаман, но тут произошла первая неувязка.
Дозорные стрельцы почему-то далеко не отошли, услышав выстрелы, очень быстро вернулись к возам. Встав в линию, они открыли огонь по наступающим ватажникам. Десять пищалей дали залп как одна. Это остановило бегущих и внесло в их ряды замешательство.
Две минуты, так необходимые стрельцам для открытия огня, прошли в полной неразберихе со стороны татей. Быстро освободив подводы от лошадей, стрельцы опрокинули на бок телеги и запалили фитили. Теперь, запросто, их было не взять. Залп сотни Макеева пробил огромную брешь в наступающих.
После произошла еще одна большая заминка - выяснилось, что Косолап тяжело ранен. Надо было спасать положение, и Скоморох повел ватагу. Как ни спешили разбои, но остановки дали о себе знать, стрельцы произвели второй залп, под прикрытием огня оттаскивая сотника в укрытие, за телегу.
Степан с двумя саблями вскочил на подводу и рубанул с плеча первого попавшегося. Где-то еще гремели одиночные выстрелы, но противники сблизились. Завязался сабельный бой, кровавый и беспощадный.
Крутясь, как вьюн, Скоморох отражал удары. Сразив второго недруга, он краем глаза заметил, надвигающуюся лошадь. Повернувшись к ней лицом, Степан увидел воеводу и черное дуло пистоля направленного на него
Все будто остановилось. Где-то вдали протяжно прозвучал женский крик, потом перед ним мелькнула тень, и грянул выстрел. Скоморох уронил сабли и принял на руки падающую Василису. Она держала пистоль, который не успела запалить. Выхватив оружие, Степан выстрелил в лицо воеводе.
Пуля, посланная Скомороху, угодила девушке в живот. Зажимая рану рукой, Василиса повернула голову к любимому.
- Прямо по ребенку, Степанушка! - тихо прошептала она. - Я почувствовала, как он шевельнулся от боли.
- Зачем, Василиса?
- Спасибо тебе, Степанушка!
- За что, родная моя?
- Что взял меня поруганной, не погнушался. В тот самый день, у Матрены, поклялась я: если не честь свою девичью, так жизнь любимому отдам, коль придется. Видишь, пришлось! Дите только жалко, Степанушка.
Василиса шептала прижимаясь к Степану, теплая кровь стекала с ее руки и капала на него. Вокруг шел бой, но Скоморох не слышал и не видел его, жадно ловя шепот девушки. Черные очи Василисы смотрели на него так, будто хотели запомнить любимого на вечность, куда уходила ее душа.
Сабельный удар по шелому прекратил муки Скомороха. Кровь залила глаза. Закрывая Василису, он упал. Последнее, что услышал Степан, женский, грудной крик боли и отчаянья.

4

Борис Федорович, государь всея Руси, совершенно не на шутку встревожился. Обеспокоенный положением, сложившимся вокруг Москвы, 16 августа 1603 года он выпустил царский указ, в коем говорилось следующее:
«Которые бояре и дворяне, и приказные, и гости, всякие служивые и торговые и другие люди, холопей своих ссылали со двора, а отпускных им не дали, и крепостей и не выдавали, а велят кормиться собой. И те холопи помирают с голоду или питаются государевой милостию. Обращаться в приказ Холопьего суда, к дьякам: Ивану Ласкиреву и Михаилу Унковскому за вольными. Либо хозяева их с мест согнали и отпускных им не дали. В других городах кликать государеву волю не один день. Пусть идут в холопий суд за отпускными. Хозяевам же более их не искать».
Столь жесткая мера по отношению к боярам и дворянам, со стороны Годунова, была вынужденной. Боевые холопы, доведенные голодом до крайности, представляли реальную угрозу государственным устоям России.
Пряник был выдан. Указ ослабил движение масс к объединению и выступлению против царя, но не остановил. Нужен был еще и кнут. Таким кнутом стал воевода Иван Федорович Басманов из рода знаменитых опричников царя Ивана Васильевича Грозного. Неся службу в одном из округов Деревянного города, он был хоть и молод, но отмечен государем за радение.
По Москве прошли слухи об атамане Хлопка, идущем на стольный град с большой силою. Что ведет их разбой на бояр искать правды у государя. После слухов появился и сам атаман, перекрывший дороги из Москвы в Польшу и Ливонию. Именно воеводе Басманову и было поручено, встретить гостя, да так, чтобы другим неповадно стало.
В начале сентября воеводе Деревянного города, что по Тверскую улицу, вместе с сотней стрельцов Василия Петровича Макеева было велено государевым словом: «Выйти в поле и поймать разбойного атамана Хлопка с людишками. Выступать на следующий день, утром».

5

- Стой, Данилушка, стой! Не ходи дальше! - прокричала во сне Ирина. Открыв глаза, она обхватила руками и прижала к груди лежавшего рядом мужа.
- Ты чего, Ирина?
- Сон дурной приснился! Будто стоишь ты над пропастью глубокой и все шаг норовишь сделать. А пропасть прямо перед тобой! Вот и вскрикнула я.
- Пустое, не изводи себя так, Ирина, сражение для меня - дело обыденное. Волнуйся, вон, за Ивана. Как-никак, в первый раз доведется бой принять! - Данила повернулся к жене.
- За него пускай Глашка волнуется! С вечера к ней ушел. Спрашиваю, куда? Мочит. Будто не знаю!
- А знаешь, зачем спрашиваешь?
- Была бы девушка, а то вдовица! На десять годов его старше! - возмутилась Ирина.
- Ведь не жениться же он на ней собирается! Молодой парень, куда силушку девать? - спросил Данила.
- Своей тропкой ходить надо! А там, поди, не только жеребец, табун проскакал! Вон у Феропонта дочка Меланья, - все при ней! И на Ивана заглядывается. Я стала говорить - ворчит как старый дед. Бороду растит, а ума не прибавилось. Матушки здесь нет, она бы устроила ему похождения!
- Глашка-то, наверно, слаще? - засмеялся Данила.
- Это чем же она слаще? - Ирина приподнялась и строго посмотрела на мужа. - Уж не глянулась ли тебе она?
- Ирина, почто с утра речи такие? Потише, Устю разбудишь. Ладно, вставать надо, выступаем с рассветом.
- Дай хоть приласкаю тебя на дорожку! И сама душой погреюсь! - Ирина опустилась ему на грудь и стала целовать, не отпуская. - Сейчас, только ополоснусь по-быстрому.
- Вставать надо, Ирина!
- Я быстро, Данилушка! Вода в печи, тепленькая, а то от дурного сна вспотела вся. Ты пока подремли, и я приду.
Ирина соскочила с постели и, скидывая на ходу рубаху, побежала к печи. Волосы волной скатились по ее покатым плечам до самого низу, прикрывая красивую спину. Рождение ребенка нисколько не изменило жену, фигурка была ладная, как у девушки. Данила смотрел с постели, как она плескается в теплой воде, и почувствовал желание, наполняющее его.
Принимая обратно Ирину, он обнял ее прохладное тело с маленькими капельками воды, на груди и плечах. От жены пахло цветами.
- Ты, словно василек душистый!
- Это я, Данилушка, еще вчера трав пахучих в горячую воду наложила! Ну что, я лучше Глашки?
- Ты у меня лучше всех! - ответил Данила, снимая губами капельки влаги с ее шеи и получая от жены ответную ласку.

6

Данила с десятком стрельцов шел в дозоре впереди обоза. Путь лежал посреди густого леса, деревья подступали прямо к дороге. Повелев товарищам держать фитили зажженными, он ступал, медленно прислушиваясь к любому шороху.
Как ни упрашивал Василий Петрович воеводу Басманова: определиться в поле, выслать дозоры, выявить разбоев и устроить на них засаду, - все было тщетно. Молодой воевода рвался в бой. Ему хотелось быстрее встретить татей, дать сражение и вернуться в Москву с победой. Стрельцы шли в неведомое, не зная, сколько разбоев и где они находятся.
- Иван, держись ближе, место тут худое, гиблое!- проговорил Данила, останавливаясь. - Весьма удобное для засады.
Иван молча приблизился к десятнику. Оглядев кусты, они ничего подозрительного не заметили и пошли дальше. Пройдя с полверсты, Данила вспомнил сон жены: «Стой, Данилушка, стой! Не ходи дальше!», - прокричала она опять в его голове.
Обернувшись, он знаком указал стрельцам замереть. Постоял и, мягкой поступью, пошел обратно.
Дорога в этом месте была ровной, как стрела, с двумя поворотами. На одном стаял он, с ребятами, из-за другого появилась первая телега обоза. Потихоньку, выстраиваясь в струнку, выехали все подводы. Справа, верхами, ехали Басманов с Василием Петровичем.
Раздался выстрел, потом второй. Макеев, сраженный пулей, упал с лошади. Из леса открыли огонь, он был беспорядочный, но сильный, более ста пищалей выпустили горячее, смертоносное жало.
- Стой! - Данила поднял руку. - Не стрелять! За мной, бесшумно и быстро.
- Как же, Данила, ведь перебьют всех? - спросил Иван, следуя рядом.
- Куда стрелять будешь, дурья голова? Ведь никого нет! Вот сейчас из лесу выйдут, тогда и пальнем. Становись в шеренгу! Они думают, дозор далече ушел, а мы их встретим.
Как и предполагал Данила, из лесу по направлению к обозу с трех сторон выбежали разбои, стремясь быстрее добраться до стрелецких телег.
- Готовь! Бить по моей команде, один в один, на выдохе!
Данила воткнул в землю упор и возложил на него пищаль. Первым бежал с саблей в руках косолапый мужик в дворянском кафтане. У Данилы в мыслях промелькнул рассказ Никиты про Косолапа, как он ловил его Волоколамске, вместе с воеводой Шеиным.
- Ловил, да не поймал! - пробурчал десятник. Беря Хлопка на ствол, он дал команду открыть огонь, и нажал курок.
Грянул выстрел десяти стрельцов как одна пищаль, боевая выучка не подвела. Косолап, будто споткнулся и упал.
Не ожидая мощного удара со спины, разбои на мгновение растерялись и остановились. Стрельцам основного обоза, хватило времени занять оборону и открыть стрельбу.
- Перезаряжай! Шевелись, ребятушки, чем больше мы их уложим, тем меньше руками работать придется! - командовал Данила, открывая рог с порохом.
Второй залп десятка стрельцов совпал с огнем сотни. Как по уговору, они слились в одну громогласную музыку. Удача стала переходить к государевым людям, но это еще не победа, впереди был сабельный бой.
Данила, ведя за собой товарищей, стал пробиваться к обозу. Разя врага, они вошли в толпу разбоев. Задача была не из легких, с большим трудом и людскими потерями добрался десятник до телег, в самую горячую бойню.
Василий Петрович, раненный в грудь, лежал за телегой. Истекая кровью, Макеев все же руководил сражением. Увидев Данилу, он жестом подозвал десятника.
- Принимай сотню, воевода пал, я ранен! Вставай в круг, Данила, и держись, покуда силы хватит. Сдаваться татям - не сметь! - сотник закашлялся, ртом хлынула кровь.
- Раненых, обессиленных - в середину, заряжать пищали! Остальные - в круг, плечо к плечу! Держать супостата! Ребята, не посрамим царя-батюшку! Ах ты, мать твою, и зачем ты на свет уродился! - снеся голову мужику, Данила закончил приказание, вставая в стрелецкий круг рядом с Иваном.
Бок о бок, стиснув зубы, стрельцы отбивали нападающих, пока раненые заряжали пищали. Время шло мучительно долго, руки сами опускались от усталости. Один за другим они падали замертво, круг становился все меньше и меньше. Как райское пение, услышали стрельцы за спиной ружейный залп, заложивший им уши.
Прогремевший по татям в упор, он оказался решающим, ни одна пуля не ушла мимо, сея страх и панику. Давление разбоев стало спадать, очень быстро перейдя в отступление, больше похожее на бегство. Дав еще один залп вдогонку, стрельцы окончательно закрепили за собой успех и победу.
Данила остановился и опустил клинок, другой рукой, по одному пальцу, он разжал ладонь, и сабля упала на землю.
Вокруг него и вдоль дороги лежали люди в сермяжных зипунах и темно-синих кафтанах московской стрелецкой сотни. Кто-то еще охал, но большинство затихло навеки.
Воевода Иван Федорович Басманов с изуродованным пулей лицом свисал вниз головой с телеги. Рядом с ним на земле лежала девушка с черной косой, сверху на нее навалился мужик с пробитым шеломом и слипшимися от крови волосами.
Женщина пошевелила пересохшими губами. Даниле подумалось: с бою померещилось, но губы шевельнулись опять.
- Иван, девка-то кажись живая? Ну-ка, поднимите бугая!
Ванька, с Феропонтом, оттащил мужика и наклонились.
- Степанушка…, - шептала девушка в бреду.
- Живая краса, да не жилец, в живот пуля угодила.
Иван присел, приподнял голову Василисы и положил себе на колени. Убирая с черных очей волос, он вздохнул. Схватив полу кафтана, она потянула его к себе, продолжая шептать:
- Степанушка, жив?
- Феропонт, ну-ка глянь. Тот бугай наверно Степаном зовется? Она спрашивает, живой он, аль нет?
Старый стрелец перевернул Степана лицо вверх и посмотрел. Из груди Скомороха вырывалось прерывистое дыхание.
- Кажись, жив! - ответил он.
- Живой, красавица. Как же ты угодила под пулю стрелецкую? - еще раз вздохнул Иван.
Василиса не ответила. Губы женщины растянулись в улыбке, взгляд остановился, рука отпустила стрелецкий кафтан.
- Отошла, милая. Как же так, Данила, совсем девчонка?!
- Впопыхах, видно. Разве разберешь в такой суматохе!
- Видел я, как она легла! - встрял в разговор Феропонт. - Иван Федорович в бугая целился, девушка разбоя собой и прикрыла. А уж от его руки и воевода лег. Кто татя саблей приложил, не видал, не до того было! С бугаем-то что делать, Данила Петрович?
- Перевяжи да в обоз, - к царю повезем. Государь суд над ними творить будет, не мы, - ответил Данила, направляясь к сотнику Макееву.
Иван положил Василису на землю и закрыл ей очи. Еще раз взглянув на бледное, красивое лицо, он вздохнул и отпра-вился вслед за десятником.
Стрельцы поставили на колеса телегу и положили туда Василия Петровича. На возу и нашел его Данила.
- Сколько стрельцов осталось? - спросил Макеев, когда он приблизился.
- Полтора десятка вместе со мной и с вами. Да дюжина раненых, остальные побиты. О воеводе тебе, Василий Петрович, ведомо. Татями вся дорога усеяна, и в лесу еще лежат. Косолапа раненым взяли, не знаю только, доживет ли до Москвы.
- Стало быть, все же наш, стрелецкий верх, Данила! - сотник закашлялся, сплевывая кровь. - Видно крепко меня ранило, пуля вздох задела.
- Ничего, Василий Петрович, мы тебя к ведунье отвезем. У нас под Ярославлем женщина одна есть, - знахарка. Она тебя враз на ноги поставит, лучше прежнего будешь!
- Веди, Данила, стрельцов на Москву! - утирая бороду, ответил Макеев.
- Не по чину мне сотня, Василий Петрович!
- Сам говоришь, всего-навсего полтора десятка осталось, вот и командуй.
Погрузив на телеги раненых и мертвых товарищей, прихватив с десяток пленных татей, стрельцы развернули подводы и побрели в стольный град. Победа большой кровью никого не радовала, думали о том, как их встретят стрелецкие женки.

7

Когда стемнело, распугивая огоньки волчьих глаз, сбежавшихся на пиршество к побоищу, из леса вышли два человека. Понуро бродя с факелами между мертвыми, они присматривались к лицам.
- Пахом! Василису нашел! Вот она, а Степана нет?
Подойдя, ватажник отдал товарищу факел и наклонился.
- А ну, посвети, Селиван!
Василиса лежала на дороге и улыбалась темно-синему, звездному небу. Какой-то добрый человек поправил на ней одежду и сложил на груди руки.
Пахом подхватил окоченевшее тело девушки и понес.
- А Скомороха искать не будем? - спросил Селиван.
- Вместе они пали, я видел. Коль Степана нет, стало быть, жив атаман!
- А где же тогда он?
- Стрельцы его, видно, с собой, в казенный дом уволокли. Пошли, Селиван, нечего здесь более делать. Эх, Васька, Васька, не уберегли мы тебя!
Пахом побрел с печальной ношей в густую лесную чащу. Факела скоро скрылись за деревьями, оставив волков в покое.

ЭПИЛОГ.

Борис Федорович Годунов опечалился и разгневался, узнав о жестоком побоище и смерти воеводы Басманова с лучшей сотней московских стрельцов. Повелев похоронить Ивана Федоровича с великими почестями, он разделил печаль потери с его родственниками, одарив их царской милостью.
Суд над татями, взятыми в плен, был скорый и праведный. Боярским словом они были приговорены к повешенью. Борис подписал приговор: пять лет царского обета закончились и смертная казнь, на беду разбоев, возобновилась.
Степана с ватажниками вывезли на казнь за город, в поле, в тот самый лес, где было сражение. Раненого Хлопка тоже везли вешать, но по пути Косолап умер, и его скинули в канаву при дороге. Набросив веревки прямо на деревья, каты развесили разбоев вдоль злосчастного места.
Когда палач накидывал петлю на Скомороха, он смотрел в даль, тупо и безразлично. Степан видел Василису. Она стояла над лесом в мужском кафтане с воротником-козырем, перехваченном на талии кожаным поясом, отделанным золотой канителью. Ее черные очи светились счастьем. Девушка ждала, когда к ней придет любимый… Веревка натянулась, и Степан полетел в никуда, - раскрытые объятья Василисы….
На следующий день Пахом снял с дерева тело Скомороха и похоронил в лесу рядом с Василисой. Выпив с Селиваном крепкого меда, за упокой душ соединенных вместе, он вытер набежавшую слезу и навсегда попрощался.
Ватажники во главе с Пахомом отошли от Москвы, держа направление по Волге-матушке на Низ, поближе к купеческим караванным путям.
Разбой вокруг столицы пошел на убыль. Указ Бориса Федоровича о холопах возымел свое действие, а обозы с хлебом нового урожая успокоили крестьян. Постепенно Русь стала входить в обычное русло, которое не видела уже два года, обремененная голодом и болезнями.
В начале сентября Москву посетили персы. Царь принял посла Лачин-бека в Кремле с большим почетом. Доверенное лицо Аббаса прибыл с заверениями в вечной дружбе между шахом Персии и государем Московии. В знак дружбы, он привез Годунову дары, в том числе и трон. Деревянный остов кресла был обшит листами из чистого золота. Темные, почти черные гранаты, подчеркивая растительный узор, были красиво уложены в сплошные нити. Ярко-голубая бирюза и пурпурные рубины пригоршнями рассыпались по золоту.
Столь великолепный и дорогой подарок шах Аббас прислал Борису в надежде на поддержку Московского государя в его новой войне против Османской империи. В Турции произошла смена власти. Султан поднебесной Ахмед, взошедший на престол, имел отроду четырнадцать лет. Персидский шах, развязав войну, очень надеялся, что по малолетству Ахмед не сумеет удержать завоевания его предшественников.
Борис Федорович внимательно выслушал Лачинбека и пообещал послу в самое ближайшее время рассмотреть на боярской думе, чем может помочь шаху Персии. Пока же гостю было предложено отдыхать после долгого и столь утомительного водного пути в Московию.
Василий Петрович Макеев в сопровождении Ивана отъехал под Ярославль на лечение к ведунье. Прибыли сначала к Зотовым но, узнав от Егора, что Любава сейчас живет у Копытина на подворье, откланялись и поспешили к князю Семену. Макееву становилось хуже, жар поедал его сильное молодое тело.
Любава жила в небольшом доме, пристроенном для нее и дочери, к хоромам Семена Андреевича. Приняв настоящий облик, под строгой охраной княгини она лечила всех, кто к ней приходил или привозили. Приняла Любава и стрелецкого сотника, пообещав к Святкам поднять на ноги. Иван, успокоенный ее словами, вернулся в Москву, где ждала приятная весть.
Через неделю после разгрома татей, Данила был вызван в Стрелецкий приказ, и дьяк важно зачитал ему царский указ:
«За радение перед самодержцем, государем всея Руси Борисом Федоровичем, соцаревичем Федором и всей венценосной семьей; стрелецкому десятнику, Даниле Петровичу _________ дать чин сотника при московских стрельцах. С денежным годовым окладом девять рублей, три алтына и четыре деньги. Чтобы он мог служить государю нашему так же верно и далее».
- Данила, фамилия у тебя как? - спросил дьяк после прочтения грамоты от царя с большими вислыми печатями. - Какого сословия будешь?
- Так нет у меня фамилии! Сирота я. В боевых холопах у дворянина Зотова состоял, а как он мне вольную выдал, в стрельцы подался. В деревне Пустоцветом прозвали за бобыльство, а как женился, просто Данилой кличут.
- Дворянина Зотова как зовут?
- Егором Силычем.
- Следственно, будешь Егоров! - ответил дьяк и вписал фамилию. - Вот тебе, Егоров Данила Петрович, царева грамота, принимай сотню Макеева. Пополнишь людьми и служи - верой и правдой.
- А Василий Петрович как же?
- За него не беспокойся, Макеев теперь голова стрелецкого приказа! - улыбнулся дьяк, подавая грамоту. - Иван Устинович сродственник твой?
- Жены брат.
- Как приедет, передашь ему: отныне десятник он.
Данила взял грамоту, поклонился и поспешил домой обрадовать Ирину.
Князь Копытин прибыл из Чернигова в Москву в третьей декаде сентября. Не успел он определиться с жильем, как его навестила Анюта. С загадочным лицом она преподнесла Алексею письмо. Оно было не запечатано и пахло сиренью.
- Разверни, княже, при мне и ответ дай! - весело искря глазами, проговорила Анюта, видя, что он хочет сунуть письмо за пазуху.
Алексей изумился, но послушался, развернул и прочел.
Послание было от великой княжны, именно от Ксении! Она писала открыто, не таясь, не князю Копытину, а Алеше! Ксения уже не называла его другом, хотя любимым пока тоже не звала. Письмо было полно нежности, а в конце, чуть дрогнувшей рукой было приписано:
«…жду завтра в тайном доме на Арбате. Жажду увидеть тебя, Алеша, и очень надеюсь, что ты не откажешь девушке в ее желании».
- Ну, княже свет Алеша, какие слова мне передать влюбленной девушке? - Анюта засмеялась, довольная тем, что ей удалось уговорить княжну на столь дерзкий шаг навстречу Алексею.
- Передай, великой княжне, я буду в назначенном месте, в срок, ею указанный.
- Княже…! - Анюта постучала себе по голове, смотря на князя. - Девушка, просто девушка, и очень красивая!
- Она прекрасна, Анюта!
- Вот именно! Трифон завтра за тобой заедет.
Верная подруга поклонилась и исчезла, не забыв прихватить с собой письмо княжны.
Всю ночь князь Копытин не спал. Ворочался на лавках, ожидая долгожданной встречи. Представляя себе, как все произойдет, Алексей дожидался утра.
Трифон приехал в дурном расположении духа. Зайдя в покои князя, он поведал ему печальную весть:
- Вчера вечером матушке Александре стало плохо, и великая княжна с Анютой отъехали в Новодевичий монастырь, так как вдовствующая царица, чувствуя свою кончину, пожелала видеть Ксению Федоровну. Княжна очень сожалеет о несостоявшемся свидании, просит извиниться за нее перед вами. Сколь она пробудет в обители, неизвестно, о дальнейшем Ксения Федоровна сообщит вам с Анютой.
Многообещающая встреча с любимой внезапно отложилась на неопределенное время.
27 сентября 1603 года вдова государя Федора Иоанновича, первая и единственная полновластная царица на Российском троне, правившая девять дней, Ирина Федоровна, в иночестве - Александра, была похоронена в Вознесенском монастыре московского кремля.
Весь русский народ искренне плакал и убивался по кончине матушки Александры. Церкви звонили по ней, не умолкая три дня. Печальная Ксения не отходила от гроба любимой тетушки до самого погребения, безутешно умываясь слезой.
Старые монахини в черных одеяниях, со свечами в руках кружили вокруг покойной, кликая на Русь несчастье:
- Матушка Александра померла, защитница земли Русской! Нет нам теперь спокойствия. Не к добру и лисы по Москве бродят! Быть беде! Быть беде...

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 23.12.2009 02:46:13
Просмотров: 2622

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.