Бабушкина сказка

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 20425 знаков с пробелами
Раздел: "Назидательные новеллы"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

1

Моя девушка уверена: голову мне приделали специально, чтоб ей, девушке, было что морочить.
- А чего у тебя назидательного? Ты как моя бабушка – только и рассказываешь, кто умер.
- Не только, – поправляю я. – Ещё как кто-нибудь кого-нибудь убил. Или с кем-нибудь совокупился. Разве не интересно? Тебе ничего не интересно – хоть назидай, хоть не назидай.
- Какая кому радость, если кто-то умер? – Анька готова бессмысленно перебрасываться словами, потому что смыслы мы с ней совместно и успешно утратили, стеная, всего минут двадцать назад, только что вылезли из душа, и так быстро даже ей в её юном возрасте не восстановиться, не то что мне, в старческом.
- А какая должна быть радость?
Я всё никак не выйду из размягченного состояния, а то бы наорал на неё и прогнал. Или наоборот, набросился бы и стал облизывать всё её вкусное – и там и сям, и кое-где тоже. Жалко, сил нет. И много сладкого – вредно.
– Радость – это когда полно девушек, и все они голые, – объясняю.
- В женской бане? – предполагает Анька.
Мне это с самого начала казалось странным, но факт: чем она изнуреннее кое-чем, тем удачнее у неё получается меня укусить. Лениво, не напрягаясь.
- В любом случае, – мне проще сделать вид, что я не заметил, как меня покусали, – про совокупления твоя бабушка тебе не рассказывала. Помнишь нашу соседку по даче тётю Шуру? Совокупилась вчера с дядей Сашей. Не говорила же она так. Ни разу. А сколько соседок было – и почти все с кем-нибудь совокуплялись.
- Они все старенькие, – отвергает Анька.
- Как я? – моё торжество бесстыже очевидно. А не кусай дедушку. Молодая ишшо соревноваться.
- Ты мне кофе сделаешь? – она усаживается перед компьютером и делает вид, что осталась не покусанной. У какого-нибудь негодяя научилась.
- По-моему, – предполагаю я, – ты просто хочешь получить по заднице.
Анька отрывает взгляд от дисплея, слегка поворачивается, смотрит на меня снизу вверх осуждающе:
- Тебе не стыдно? Я что, по-твоему, – совсем гордость потеряла? Конечно, хочу.
- Засранка, – сокрушаюсь.
И влачусь молоть и варить ей кофе. Добилась своего. Победила.

2

Санька Шмелёв, к сорока годам бывший начальником маленького конструкторского отдела на большом заводе, который то затухал от отсутствия заказов, то жизнелюбиво вспыхивал снова, сидел в конце ноября в своём мелко-начальственном закутке с чёрной табличкой из оргстекла на хлипкой двери и бездумно смотрел в окно. Окна инженерного корпуса, будто прикопченные снаружи, выходили на заснеженный широкий газон, за которым металлически блямкал внутренностями длинный одноэтажный цех, закопченный до того, что тёмно-красный кирпич его стен можно было только угадать, но не увидеть.
Рабочий день начинался в полной тьме, светало часам к десяти, а уже в четыре начинало стремительно смеркаться, чтобы в пять народишко выблевался из проходной на предзаводскую площадь в почти полной уже ночной темноте.
- Александр Матвеевич, – хлипкая дверь скрипнула, завитые седые букли, часть пухлой щеки и одно стекло очков Анны Петровны вторглись в пространство закутка. – К нам из отдела кадров прислали.
- Пускай, – равнодушно отозвался Санька.
Анна Петровна, проработавшая на заводе всю жизнь, теперешнего своего начальника не любила именно за это: говорит так, что не понять. Что «пускай»? Впустить посетителя или пускай себе отдел кадров посылает кого хочет куда хочет, а нам всё равно?
Уточнять она ничего не стала, но в знак неприязни хлопнула дверью так, что закуток пошатнулся весь и оконное стекло содрогнулось. А под нос себе, не по возрасту ярко накрашенными губами, пробормотала:
- Плоскожопый!
Так она своего начальника про себя называла, когда сердилась, хотя задница у Саньки ничем особым от других мужских жоп не отличалась, а имела Анна Петровна в виду плоские его бледные щёки.
Санька не шелохнулся.
Петровну всё равно пора было отправлять на пенсию, хотя человека с её опытом уже не найти. На кладбище разве. Она чуть не единственная на заводе осталась, исключая трёх-четырёх технологов, тоже клонившихся к закату, кто в старых чертежах разбирался без запинки. Молодежь даже и не знала, что такое синька. Слышали где-то что-то из истории древнего мира, но читать размытые темные линии на фиолетовой бумаге, будто забрызганной чернилами, – это им было непосильно. Могли, но времени уходила уйма. Потели, будто шумерские глиняные таблички переводили, лезли в компьютер за уточнениями и подписывали или дорисовали на синьке, чтобы не забыть.
Дверь скрипнула снова, и женская голова, ладошка, сжавшая дверь сбоку, плечо в розовой вязаной кофте обнаружили себя:
- Можно?
- Заходите, – Санька посмотрел не на посетительницу, а на табло электронных часов на стене. Совещание у главного технолога начиналось через полчаса с лишним. Десять минут – добрести до заводоуправления. Двадцати минут на разговор должно хватить. С избытком.
- Меня Сергей Афанасьевич прислал, – сообщила женщина и водрузила себя на стул напротив Саньки, уже не спрашивая, можно ей, нет ли.
- Господи боже, – Санька растерялся, не смог быстро подобрать нужное выражение лица. – Ирка. Вот же ептыть. На работу устраиваться? Ко мне? Нет. Сразу и без объяснений: нет. И даже не спрашивай ничего – мне на совещание надо. Срочно.
- Не Ирка, а Ирина Владиславовна, – женщина нахмурилась. – Пойдёшь, когда я скажу.
Теперь Александр Матвеичу не надо было жонглировать выражениями лица, подбирая нужное: он просто расплылся в счастливой улыбке, разглядывая посетительницу.
Русоволосая, с короткой, почти что мальчиковой, причёской, стройная – даже бесформенная кофта скрыть не могла, – слегка только подкрашенная, не ярко. Глазищи серые непреклонные, лак на ногтях прозрачен, ухоженная такая, что прямо восторг, и не вздумай лапы к ней тянуть.
- Нет, Ирусик, – Санька качнул отрицательно головой. – Ты представить себе не можешь, как я рад тебя видеть, но нет. Хотя, врать не буду, млею внутри весь. Скажем так: теплообменники – не твоя специализация. А вводить в курс дела некогда. Учить – тем более. Сегодня мы млеем, а завтра или послезавтра воскипим в трудовом порыве. Так что даже не надейся. Ничего личного.
- Ничего? – она взглянула на Саньку так, что у того в промежности всколыхнулось и начало твердеть.
Он глубоко вдохнул через нос и медленно выдохнул, стараясь думать о предстоящем совещании, на котором вопросов будет больше, чем ответов, и которое наверняка затянется допоздна, в пять не кончится и в восемь продолжится. Эрекция неохотно отпустила.
- Ни-че-го, – подтвердил по слогам. – Ты у меня по-своему единственная была, не говоря о том, что первая. В каком-то смысле и последняя. Лучшее моё воспоминание, хотя, честно тебе скажу, фильмы ужасов не смотрю. Там часто студенты куда-нибудь в лес едут. На базу отдыха. Но если тебе так важно личное, можешь передать Сергей Афанасьичу, что доминанты мне в отделе не нужны. И сабмиссивы не нужны. Может, он попробует на меня наорать. Ни тебе это не поможет, ни ему. Мне, конечно, тоже.
Санька взял со стола тонкую чёрную кожаную папку с чахлой стопкой бумаг внутри, приготовленную для совещания, отодвинулся на кожаном начальственном кресле от стола и встал.
- Какое же ты говно! – сказала она негромко, но восклицательно. Вскочила, опрокинув стул, отпнула его пяткой, вышла и хлопнула дверью не хуже Анны Петровны. Даже, пожалуй, и лучше. Это как судить. С потолка над чахлым косяком посыпалась пудрой побелка.
- А такое уже нет, – вздохнул Александр Матвеевич и снова опустился в кресло, чтобы дать посетительнице время уйти, чтобы не столкнуться с ней по дороге, – не возбуждает.

3

Санька жил благополучнее своих одноклассников. Отец его был директором завода, мать – профессор консерватории, у каждого, включая Саньку, своя комната, рояль в центре гостиной, библиотека во всю длину стены до потолка. И небольшая стремянка, чтобы взбираться за книжками, потому что потолки в доме были трёхметровые. И пол паркетный. И кухня размером с хорошую комнату. Жалобы есть? Жалоб нет.
В одном только Санька отставал от своих сверстников. К девчонкам в классе относился так, как относился бы к сёстрам, будь они у него. На редкие ночные поллюции внимания почти не обращал, только как на неприятность. Неизбежную – мать коротко объяснила. Цацкаться с ним никому было некогда.
Подростковый его возраст пришёлся на время перелома, который никак не происходил. Всё трещало, шаталось, но мало кто замечал, пока не рухнуло.
Но и когда рухнуло, то поменялись только слова и товары в магазинах. К словам Санька особо не прислушивался, с товарами и магазинами в семье, в отличие от других, проблем не бывало. Отцовскую бутылку коньяка можно было выпить с одноклассниками всю – отец бутылки не пересчитывал. Так что и две можно было опорожнить не переживая.
Но и всё равно. Если в семилетнем возрасте тебе рассказывают про дедушку Ленина, а в семнадцатилетнем россказни оказываются такими же актуальными, как сказка про вепря Ы и охотника с калиновым сучком в ружье вместо пули, это как-то влияет. Санька и в нежном детстве был не очень пафосным, а тут и вовсе научился – стремительно – пожимать плечами, смотреть стеклянно и пропускать любой, самый убедительный, вздор мимо ушей в пустое пространство.
А человеку же надо на чём-то сосредоточиться, за что-то зацепиться и держаться.
Он учился на втором курсе, когда их группа выиграла на институтском конкурсе художественной самодеятельности трёхдневную путёвку на базу отдыха. Полтора часа на автобусе, не рейсовом, экскурсионном – и лес, озеро, баня, сауна. Двухэтажный деревянный корпус посреди соснового леса. Сам пооблезший, но каморки в нём симпатичные.
Саньку эти прелести привлекали мало – со своим папашей он навидался мест отдыха намного круче этих. Куратор группы попросила, Эльвира Леонидовна, мягкая пожилая женщина, преподаватель совершенно неудобоваримой дисциплины – сопромата.
- Саша, – сказала, поймав его за рукав в полутёмном коридорище института, – я вас очень прошу, для безопасности, съездите с группой на базу.
Знала бы, о чём просит. То есть она, конечно, знала, но кто ж знал. Эля, как ее нежно звали студенты за глаза, имела в виду – на случай если перепьются, если кто-то с кем-то подерется, своими или посторонними. Тут, конечно, Санька был бы незаменим. Толпу бы не разогнал, а человек пятерых – шестерых раскидал бы по углам, особо не напрягаясь. Легко. Хотя на улице никогда не дрался, а только на ринге и площадке.
Их заселили на второй этаж. Одуревших от радости общения и возбужденных донельзя. Серёга Мартьянов, доставшийся Саньке в соседи по комнате, бросил рюкзак на кровать и унёсся, с кем-то перекрикиваясь, передразниваясь.
Пьянка, атрибут активного отдыха, не успела начаться. Минут пятнадцать или, может быть, двадцать, не больше, вполне себе дурацкого веселья – и всё кончилось разом, в секунду.
Серёга Мартьянов был низкорослым, шустрым, дружелюбным, как щенок. У Эдика Деветьярова, звероподобного и добродушного парня, он выхватил из-под носа бутылку пива и рванул из его комнаты в коридор. Эдик даже не побежал за ним, только сделал вид, что побежал – выскочил из комнаты и потопал сапогами, которых ещё даже снять не успел, по скрипучим доскам пола.
Хихикающий Серёга, размахивая бутылкой, на бегу повернул голову, чтоб глянуть на преследователя, который с места не сдвинулся. И так, не глядя вперёд, воткнулся в дверь с рифлёным стеклом, разбил его – то ли собой, то ли бутылкой – и повис подмышкой на торчащем широком осколке, который взрезал его, Серёгу, до рёбер.
Первым заорал Эдик – севшим до невероятия басом и жутким матом. И сразу завизжала какая-то из девчонок, выскочивших к коридор.
Санька вспоминал потом детали и не находил, в чём себя упрекнуть. Он сдёрнул с кровати простыню, на бегу рвал её на полосы – там, где подрублено, зубами. Это он снял окровавленного Серёгу со стекла, уложил на пол, обмотал простынями, затянул как мог и бросился по лестнице вниз к телефону вызвать скорую помощь.
Врач согласился взять только одного сопровождающего, и поехал Эдик. Наверно, больше всех чувствовал себя причастным и виноватым.
Оставшиеся были растеряны все. Стояли у крыльца двухэтажного корпуса на посыпанной мелким гравием площадке и смотрели в лес, сквозь сосны, на дорогу, по которой умчался белый "Рафик" с красной полосой по борту.
Пол на втором этаже – от лестницы и до двери в первую из комнат был залит Серёгиной кровью. Пожилая тётка уборщица размазывала её молча лентяйкой. Тряпка из мешковины становилась тёмно-красной, стоило тётке вынуть её из ведра и шмякнуть на пол. Вода в ведре была почти чёрной, с красным оттенком.
Когда они поднялись на второй этаж, трое или четверо девчонок, завидя уборщицины труды, солидарно завизжали и бросились обратно, по лестнице вниз. Остальные из группы остались ждать на площадке, пока уборщица закончит. Не решились ступать по крови.
Санька, с кровью на руках и рукавах клетчатой рубашки, прошёл в комнату не притормаживая. И хотя слышал у себя за спиной стук каблуков по доскам, не обернулся.

4

Ирка Вакулина вошла в комнату следом за Санькой, плотно притянула дверь и замкнула её шпингалетом – такой же шпингалет, как на окнах, так же слегка криво прикрученный и с трудом входивший в гнездовище своё.
На ней были обтягивающие джинсы и белая блуза из плотного хлопка. Купить такие тряпки в те времена можно было только на барахолке, очень дорого. Саньку тряпками было не поразить – отец хотя бы раз в году летал за бугор и, хотя занимался там вовсе не шопингом, что-нибудь привозил. И мать летала на конкурсы – сама на них не выступала, сопровождала своих учеников.
Иркины блуза и джинсы Санькиного внимания не привлекли бы. Не. Но то, что они обтягивали, – никто ни из какой командировки привезти не мог. Местное производство. Из лучших образцов. Не серийных. Штучный товар. Высший сорт. Экстра. Спецзаказ. Экспортное исполнение. Знак качества. 18 лет выдержки.
Санька ничего от общения с однокурсницей не ожидал. Ничего вообще. Если только что перевязывал разорванной на полосы простынёй чью-то взрезанную в лохмотья подмышку, трудно сразу заторомозить, забыть, начать нюхать ночную фиалку. Только лёгкое неудобство от Иркиного присутствия почувствовал, потому что надо было сменить рубашку, стерев ей заодно уж кровь с рук. На штанинах светло-серых спортивных трикотажных брюк тоже были пятна крови, но их Санька увидел только потом, после.
Он подумал, что Ирке хочется поговорить. Обсудить. Утишить эмоции. Ни разу он с ней до того не общался, но тут повод был понятный, естественный. Так что не сформулированный вслух план был: переброситься парой слов взволнованно, успокоить однокурсницу, выпроводить из комнаты, заняться собой. В конце концов, это ж не ринг, где в боксёрских трусах потный гарцуешь.
И самое начало вроде бы обещало такое развитие. Ирка молча погладила оставшийся на кровати брезентовый рюкзак Серёги Мартьянова, посмотрела в глаза Саньке, и тот уже приоткрыл рот, чтобы источить что-нибудь утешительное, обнадёживающее: всё будет в порядке, его спасут, не волнуйся так.
А Ирка и не волновалась так. Она по-другому волновалась, не так.
Не торопясь и не задерживаясь, будто это было нечто обыденное и заранее оговоренное, расстегнула пуговицы блузы, сняла её и бросила на осиротевший Серёгин рюкзак. Глядя Саньке в глаза и не останавливаясь, сняла белый, с капроновыми кружавчиками, бюстгальтер и бросила его туда же. Расстегнула пуговицу и молнию на джинсах. Те, конечно, не сползли, не свалились, вообще не колыхнулись, но открыли пытливому взгляду полупрозрачные узкие трусы, фронтальную часть их, пушисто затемненную начинкой.
Санька не шевельнулся, если не считать того, что напряглось и зашевелилось внутри и вовне независимо от владельца. Стоял молча, уничтоженный близостью, реальностью, совершенством. Совершенством, которое каждый день потеет рядом на лекциях, ходит в институтскую столовку, курит на лестничных площадках и исхитряется себя не показывать.
- Ну, – нетерпеливо, требовательно, нахмурившись, сказала, будто потребовала, Ирка.
Сделала шаг вперёд, к застывшему Саньке, и ни с того ни с сего, без предупреждения, будто само собой разумелось или тоже было заранее оговорено, хлестко ударила его ладонью по щеке.
Это был подъём на невиданные высоты, и это было падение в неведомые глубины. Санька покачнулся, обожженный весь, изнутри и снаружи, согнулся, прижав запачканные Серёгиной кровью руки к промежности, потом встал на колени, завалился на бок прямо на полу и со стоном, каким отродясь не стонал, стараясь сдержаться и сдаваясь перед неизбежным, изверг с ударением на второй слог.
Ирка была озадачена. Чего угодно ждала, только не этого. Глядя на поверженного Саньку, застегнула джинсы, надела лифчик и блузу, зло пнула Саньку в бедро, постояла пару секунд, повернулась. Резко, со щелчком, вышибла шпингалет из его гнездовища и захлопнула за собой дверь так, что сотрясся весь этаж.
Серёга Мартьянов умер в машине скорой помощи по дороге в больницу.

5

За оставшиеся три года учёбы Санька словом не перемолвился с Иркой. Спортом заниматься бросил, в институтском спортивном манеже больше не появлялся, хотя три тренера звали, приглашали, уговаривали, обещали сборы и соревнования с неизбежной победой. Но Санька расхотел бить противника по морде и пропускать удары. Потянулся к другим победам. Прозрев внезапно, сколько и какого ходит всякого добра и зазря пропадает, занялся экономией ресурсов: заколосилась – полезай в кузов.
- Что это за дама к вам приходила? – поинтересовалась так, будто вовсе ей это не интересно, Анна Петровна, когда Александр Матвеевич вышел из своего начальственного закутка с папкой под мышкой.
- Сергей Афанасьевич прислал, – вежливо объяснил Санька. – Двух человек надо брать, скоро заказов будет много.
- Взяли? – интереса Анна Петровна будто по-прежнему не проявляла, а так, для проформы спрашивала, из вежливости.
- Нет – Санька посмотрел на молоденькую совсем девчонку, Таньку, которая отвлеклась от пузатого монитора и прислушалась к разговору – Я на совещание к главному технологу. По морде получать.
- Почему не взяли? – Анна Петровна поёрзала в кресле. Выказывать отсутствие интереса стало ей совсем трудно, почти невозможно.
Санька вытащил из стенного шкафа свой темно-синий пуховик, нахлобучил ондатровую шапку и, уже взявшись за ручку двери, как мог вежливо объяснил:
- Нам не подходит. Она плоскожопая.
И вышел, не оглянувшись.
Танька, полнощёкая, румяная девица сразу после института, с двумя косичками с вплетенными белыми капроновыми лентами, зажала рот ладонью, хрюкнула и, ткнувшись носом в стол рядом с клавиатурой, затряслась от смеха.
Анна Петровна побагровела, забормотала квёлыми губами под квёлый нос что-то неразборчивое, встала резко, будто давно собиралась и не решалась, и ринулась к стенному шкафу одеваться тоже. Натянула зелёное драповое пальто с повылезшим лисьим воротником, повязала толстый платок на голову и велела Таньке:
- Буду спрашивать - говори, что в цех ушла.
- Ладно, – Танька с трудом приподняла голову, покивала и опустила на прежнее место – досмеиваться. Работала она тут недавно, но достаточно, чтобы понять: спрашивать никто не будет, и пойдёт Анна Петровна ни в какой не цех, а цинично домой. Дождётся, пока начальник скроется за дверями заводоуправления, и прошмыгнёт мимо.

6

- Ты опять как моя бабушка, – обвиняет Анька. – Точь-в-точь.
- Да ну, – не верю я. – Она такое с тобой вытворяет? Старуха, видать, совсем обезумела.
- Ничего она не вытворяет, – защищает Анька свою бабушку и себя заодно. – У неё все соседи умирают.
- И ни разу не попалась? – я удивляюсь и гневаюсь. – Вот же злодейка.
Анька выстанывает из себя такое длинное «ой», что его рулеткой можно измерять. На её языке это призыв отстать, отвянуть, не мучить ребёнка.
- Это, – то ли объясняю, то ли оправдываюсь, – не назидание, что по коридорам не надо бегать. Хотя, конечно, не надо. У нас тут беговые дорожки есть, раз уж тебе захотелось.
- Нет, – отвергает она.
- Вот, – я даже рад, что пример подвернулся. – А если тебя с утра пораньше разбудить и по морде дать, ты, может быть, носиться начнешь. Или ещё лучше: принесу тебе сейчас «Дон Кихота», открою на первой странице, пару предложений прочту вслух и ка-а-ак дам по морде. А ты ка-а-ак начнёшь читать – и прям не оторвёшь тебя.
- Унеси, пожалуйста, – она протягивает мне пустую кофейную чашку. – Я мультики буду смотреть.
- Вот именно. – вздыхаю, – Вот именно.

© Евгений Пейсахович, 2017
Дата публикации: 29.05.2017 20:44:20
Просмотров: 2919

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2017-05-30 13:58:40]

Горьковато-терпкое послевкусие после такой бабушкиной сказки.
Хорошо.

> словом не перемолвился и Иркой

с Иркой.

Ответить

Евгений Пейсахович [2017-05-30 14:56:59]

Пасыб. Всё правлю, правлю - никак не направлюсь. Кроме тебя кто и увидит, так не скажет, а скажут невесть какую кое-чеву. Так что дважды пасыб. Насчёт хорошо-нехорошо, не знаю. Формально это каканый соцреализм разве что с исключенной идеологией (без неё, верней). От него корёжит и пучит. Но пускай поживёт пока - там посмотрим.

Владислав Эстрайх [2017-05-31 06:11:54]

Ну, только если очень формально)

Евгений Пейсахович [2017-05-31 06:49:04]

ну так-то да... в журнале "Урал" публиковать не стали бы...