Аватарка для аватара

Евгений Акуленко

Форма: Рассказ
Жанр: Фантастика
Объём: 23747 знаков с пробелами
Раздел: "Аватарка для аватара"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Глеб часто видит один и тот же сон: он летит в космосе над Землей, над бело-синим шариком, хрупким, родным и завораживающим той особой красотой, которую не выразить, не описать словами, как красоту матери. Вот, Глеб опускается ниже, отблескивают солнцем озера, становятся различимы города, дороги, вены рек. Шершавыми языками начинает облизывать атмосфера, вспыхивает и сгорает одежда, оставляя дымный след позади. Дольше всего тлеют ботинки. Но вот и их срывает ревущим воздухом, и Глеб остается нагим. Болидом несется навстречу серому лоскутному одеялу, прошивая облачную толщу, распугивая птиц. На миг становятся различимы иголки на соснах, заячьи петли и влипшая в наст кора…

Глеб знает, что падать лучше плашмя. Если уйти солдатиком, то придется долго откапываться с глубины. Хруста ломаемых ударной волной деревьев он не слышит, ныряет в смерзшуюся твердь, словно горячий нож в пластилин. Глеб лежит на дне огромной воронки, шипит закипающий снег…

Пора вставать.
Доброе утро.

* * *

Редкие автомобили огибали голого грязного с головы до ног мужчину, шагающего босиком по обочине, по спекшейся солевой корке. Сбавляли на секунду скорость и мчались дальше, унося шлейфы недоумения и равнодушия. Вот лоснящийся черными боками джип обдал хохотом и басами хорошей акустики. Золотая молодежь едет веселиться. Там, за тонированными стеклами престижная работа, перспективы, английский разговорный, теннис, пробежки, морковный сок по утрам, Мураками, бутики, спа-салоны... И ни одного сердца. Мир делает нас жестокими. Или мы мир.

Из-за поворота показался новенький универсал класса «семейный автомобиль, вместительный, надежный, безопасный». За рулем ухоженная дамочка лет сорока. Приподняла бровь, оглядела оценивающе ягодицы Глеба, а потом и все остальное, не поворачивая головы, в зеркало заднего вида. Автомобиль класса «надежный» отъехал метров сто и заглох, замигал беспомощно аварийкой. Дамочка открыла зачем-то капот и принялась тыкать в кнопки мобильного, обозначив своими действиями границы знакомства с автотехникой.

– Вам помочь? – поинтересовался Глеб, поравнявшись с универсалом.
– Ой... Да, вот… Оказия… – дамочка опустила глаза, поджала губы и засучила пальцами, всем своим видом показывая, что ей очень, очень неудобно. – Вам холодно наверное… Там плед в машине. Возьмите.
– Спасибо, – Глеб закутался в плед и без лишних церемоний устроился на заднем сиденье. – Попробуйте завести.

Двигатель завелся с полуоборота и заурчал, как сытый кот.
– Ой… Ну, надо же! – дамочка всплеснула руками. – Мне обещали в автосалоне, что никаких проблем не будет!.. Надо на диагностику заехать...
Глеб не стал говорить, что в данном случае машина ни при чем. Дамочка и сама об этом догадывалась каким-то смутным женским чутьем.
– Вы меня простите, что я сразу не остановилась, – оправдывалась дамочка. – Сейчас кого только не встретишь на дорогах. Страсти такие рассказывают… Куда вас отвезти? В больницу? В милицию?..
Стыд наш лежит на поверхности, чуть копни. Это хорошо. Плохо то, что стыд этот также быстро прячется за сотней готовых прийти на помощь причин.
– Мне нужно помыться.
– Ну, давайте я вас к себе отвезу, – помедлив, предложила дамочка. – Я здесь недалеко живу.
И тут же пожалела о своем великодушии. Разгуливающий голышом парень, хоть и был собой весьма ничего, но явно имел проблемы. С головой или с законом. А кому они, проблемы эти нужны? «Может он вообще наркоман?», дамочка закусила губу.

– Я не наркоман, – успокоил Глеб. – И не бандит.
– Кто тогда? Нудист? – дамочка усмехнулась.
Она почему-то верила странному парню. Тревога таяла километр за километром. И… И на самом деле, все складывалось не так уж плохо. Мужа до вечера не будет, дети у бабушки...
– Я помоюсь и уйду.
«Ну, конечно! Как только, так сразу и уйдешь!»
– Меня Лена зовут, – представилась дамочка. – Можно на «ты».
– Глеб.
– Какое мужественное имя. И твердое…
– Да, как черствый хлеб.

Машина подкатила к загородному поселку и остановилась у богатого двухэтажного коттеджа за высоким забором.

– Заходи! – Лена звякнула ключами, отворяя бронированную дверь в царство уюта и комфорта, краем глаза наблюдая за реакцией Глеба.

Гордиться было чем. Олигархи, конечно, живут пожирнее, пороскошнее, но и в эту домину ввалено средств от души. Один участок только потянул, дай боже. Все на благоверного доходы, конечно. Зато дизайн, интерьер и фэншуй целиком Ленина заслуга. Нет, никакая она не домохозяйка! Она тоже деловая женщина, и у нее есть свой бизнес. Пусть небольшой. Пусть организованный мужем, чтобы Лена тоже уставала к вечеру.

А Глеб на убранство это и ухом не повел, будто утренний душ в чужих апартаментах для него дело обыденное. Прошлепал в ванную, не глядя, ткнул выключатель, зашумел водой.

– Душ там, – запоздало произнесла Лена.
Когда Глеб, запахнутый в махровый до пят халат, появился на кухне, Лена заканчивала сервировку стола. Совершенно не ко времени там стоял подсвечник и бутылка вина. На Лене тоже был халат, но невообразимо короткий.

– Спасибо. Мне пора.
– Даже не позавтракаешь со мной? – поинтересовалась Лена томно и многозначительно.
– Я пойду, – повторил Глеб.
– Ну, куда ты пойдешь? – женщина рывком приблизилась и зашептала в самое ухо: – Там же холодно!.. А ты совсем раздетый…
Пальцы ее потянули махровый пояс, скользнули по рельефной груди Глеба, устремились ниже.
– Ай! – Лена отдернула руку. – Что за черт?..
Ей показалось, что обручальное кольцо раскалилось и обожгло кожу. Лена попыталась кольцо снять, но тщетно.
– Бред какой-то, – она потянулась к Глебу снова.
И зашипела от боли.
Глеб молчал. Смотрел немигающим взглядом и молчал. Лена заглянула в серые глаза. И все поняла.
– Прости, – прошептала она. – Прости…
Второй раз за утро ей довелось испытать приступ стыда.
Глеб качнул головой, то ли прощаясь, то ли принимая извинения, и направился к выходу. Хлопнула железная дверь. Лена запоздало вспомнила, что вроде бы запирала оба замка.
– Подожди! – крикнула она вдогонку. – Ты же…
«Замерзнешь», закончила про себя Лена.

На тумбочке лежал оставленный халат.
Глеба нигде не было.

* * *

С верхушек сосен падал снег, поцвиркивали синички. Невидимый для окружающих, Глеб шагал по натоптанной тропинке через пригородный бор. Утро он любил больше, чем вечер. Почему? Потому что день впереди. Целый. Нераспечатанный. Многое успеть можно, многое сделать.

«Сэм», – потребовал Глеб, – «транспорт!.. И сводку!»
«Абсолютный прирост», – без промедления откликнулся компьютер, – «два целых шесть десятых человека в секунду. Попытка самоубийства – каждые две секунды. Удачная – каждые двадцать восемь секунд. Убийство – каждые семьдесят три секунды. Вынесение смертного приговора каждые пятьдесят восемь минут. Исполнение – каждые сто семнадцать минут. Прерывание беременности – одна целая четыре десятых в секунду…»

– Чего четыре десятых?! – Глеб не выдержал и заорал в голос. – Твою мать! Четыре десятых чего? Ребенка? Я сколько раз просил, чтобы ты не мерил людей дробями!..
Полупрозрачные цифры и графики, мерцавшие перед глазами, исчезли.
«Я комбинирую показатели для лучшего восприятия».

Глебу показалось, что он услышал вздох. А может, и не показалось. Сэм не виноват. Глеб это знает. И не в дробях дело.

«Прости».
«Не стоит», – отозвался Сэм. – «Я не чувствую обиды».
– Я чувствую, – пробурчал Глеб. – Дальше.
«Терактов и катастроф с жертвами сто и более человек за истекшие сутки не зафиксировано».

С неба бесшумной тенью опускался малый катер. Завис в локте от земли, блеснул по контуру серебристой волной перехода в видимый спектр. Гостеприимно отъехала в сторону дверца.
Глеб оделся и взгромоздился в кресло.
«Куда?»

– Сам! – Глеб взялся за рычаг управления, похожий на джойстик.

В свое время Сэм недоумевал, зачем Глебу вообще понадобился этот рычаг. Мозг управляет рукой, рука – катером. Рука – лишнее в этой цепочке. Катер может управляться мозгом напрямую. Но Глеб настоял на штурвале. С детства он мечтал летать на флаере. И чтобы управлялся тот именно джойстиком. Видимо, виной тому стала советская фантастика, намертво обогатившая подростковый лексикон словами: флаер, бластер, кибер…

Катер легко взмыл над верхушками, замер на мгновение и рванул к горизонту, попутно сделав вокруг продольной оси переворот, именуемый авиаторами «бочкой». Глеб не чувствовал ни перепадов давления, ни перегрузок, превосходящих силу земного притяжения в десятки раз. Аппарат двигался вопреки законам аэродинамики. Вопреки всем законам. Рвал в клочья низкие облака и виртуозно огибал птиц, заставляя их беспомощно барахтаться во взбаламученном воздухе. Позади, сотканные из серого бегущего полотнища, вырастали города, горы, леса и вновь таяли в туманной дымке.

Если глядеть свысока, то там, внизу живут маленькие и смешные люди. Чем выше, тем, однако, они меньше и смешней. Копошатся, бесполезничают, пьют свое время на протяжении долгих столетий. Залпом, или прихлебывая из кружки, или процеживая через соломинку. И все никак не перестанут убивать. Воровать, насиловать, грабить. Люди врут, жадничают, проталкиваются локтями, грызутся за квадратные метры. Они равнодушны к чужому горю, черствы, озлоблены и самолюбивы.

Люди не хотят быть лучше!
Люди хотят счастья!

Суша оборвалась изломанной линией берега. Теперь катер летел над морем.
Как ни крути, Глебу досталась, пожалуй, самая неблагодарная работа, какую только можно себе вообразить. Все на этом поприще заканчивали как-то не очень: у Прометея начались большие проблемы с печенью, у Данко с сердцем… Про Христа вообще вспоминать больно.

Нет. Глеб себя в один ряд не ставил. Он не мессия и не спаситель. Он – живой. Просто волею судьбы в руках его оказался инструмент, который по молодости и горячности Глеб решился использовать. Слабо памятуя в ту пору о том, что все добрые начинания всегда заканчивались одинаково – кровавой резней. И о том, что благими намерениями выстлана дорога в ад. Как только отыскивался герой, у которого хватало решимости творить направо и налево справедливость, как люди вокруг начинали захлебываться в крови. Ну, да ладно…

Мудрость вообще ведет к осознанию собственного бессилия. Даже если ты всесилен. Поначалу было проще: кровь в голову, адреналин в мышцы. В то, что от них осталось после модификации. И цель казалась такой близкой и достижимой – ладонь протяни. Потом уверенность как-то поистерлась и сменилась надеждой. А после рассеялась и она. Явив за собой бездеятельное созерцание. И скорбь… Глеб ловил себя на мысли, что все чаще хочет спать. Спать, спать и не просыпаться. Глядеть на Землю с орбиты сквозь закрытые веки. И все.

Катер снизился и заскользил над самой водой, изредка цепляя верхушки волн, от чего те разлетались в мелкую пыль.

Вот, на глубине, невидимая для спутников, идет старая британская подлодка, переправляющая в Европу шесть с половиной тонн героина. Шесть с половиной тонн суррогатного счастья, примерно один процент колумбийского трафика. Часть, конечно, перехватит полиция, не без этого. А остальное с превеликим удовольствием вдолбят. Разбавят, развесят на дозы и вдолбят. Потому что очень хочется счастья. Очень!

«Контроль над лодкой», потребовал Глеб.

Сэм молчал. Долго, почти секунду. Глеб истолковывал это молчание по-своему. Да! Бесполезно! Он прекрасно знал, топить субмарину бесполезно! Пропажа такой партии лишь взвинтит цены на рынке. Заставит переключиться на кокаин, синтетики, амфетамины и прочую дрянь, нисколько не потревожив суть проблемы. Глеб устал считать, сколько раз он разносил в пух фабрики и особняки наркобаронов. И организуя армейские операции, и самолично вдавливая гашетку… Никакого эффекта! Через пару месяцев фактории вырастали вновь, как грибы после дождя. Краше прежних.

Спрос рождает предложение. Спрос на счастье велик.

«Контроль над лодкой», повторил Глеб.
«Невозможно. Слишком далеко».

Глеб качнул штурвалом и катер нырнул в воду, в считанные мгновенья догнав черный силуэт.

«Наверх ее!», приказал Глеб.
«Выполняю», эхом отозвался компьютер.

Лодка дернулась и послушно устремилась к поверхности. Ходовая рубка пробила отблескивающую слюдой гладь и вынырнула из пены. Гордая посудина, некогда хищно бороздившая океаны, явилась миру как-то стыдливо, пряча за округлыми боками свой позорный груз и тринадцать мечущихся в панике членов экипажа, безуспешно пытающихся справиться с внезапно образовавшейся течью.

Открылся люк. Из него, как горох посыпалась команда, спешно покидающая тонущее судно. Спасательный плот, конечно, ненадежное пристанище в открытом океане, но он послужит им новым домом какое-то время. Впрочем, спешить экипажу, все равно некуда. За потерю груза им грозит потеря разных жизненно важных органов, последним из которых станет голова. Глеб принимать участие в устройстве спорных судеб не собирался. Достаточно того, что не утопил мерзавцев вместе с субмариной.

Лодка дала крен на левый борт и медленно пошла ко дну. Заключительным аккордом невидимый глазу луч развалил ее поперек. Легко, будто нож сосиску. Это для убыстрения процесса и для того, чтобы никому в голову не пришло потом лодку поднимать.

* * *

Плутоний – двести тридцать девять, серебристый тяжелый металл. Тяжелее золота. Одиннадцать килограммов плутония – это шар диаметром всего девять сантиметров. Этого достаточно, чтобы началась цепная реакция неконтролируемого распада. За последние полвека серебристого металла накопилось на такую реакцию, что ее с лихвой хватит на то, чтобы вернуть планету на четыре миллиарда лет назад, к состоянию раскаленного шара.

Это знают все, даже дети. Но человечество упорно продолжает клепать ракеты, которым суждено стать гвоздями в крышке общего гроба. «Ядерный паритет», «равновесие», «баланс»… Люди успокаивают сами себя, убеждают, что жить на пороховой бочке не только безопасно, но и комфортно. Дескать де, всем абзац в случае чего. Всяк это разумеет и, значит, войны не будет. Забывая однако про Карибский кризис, когда все едва не накрылось медным тазом из-за горстки придурков.

В штате Небраска есть одно ранчо. На вид ничего примечательного: ферма, дом, ветряк с пропеллером, блуждающее стадо коров. Но время от времени животных тревожит странный гул, доносящийся из-под земли. Это в специальных люльках перемещаются по лабиринтам многокилометровых тоннелей межконтинентальные ракеты. Блуждают по случайному алгоритму. Попробуй-ка, накрой такую!

Лейтенант Мэтью Фриман сидит в подземном бункере. Никто не знает, где он служит на самом деле. Ни родители, ни невеста Эн, что улыбается с фотографии на столе. Его письма они получают со штемпелем Канзас-Сити, куда их отвозит военный курьер. Пожалуй, отец гордился бы им, узнай, что за ключ Мэтью носит в левом кармане кителя на специальной цепочке.

Мэтью думает, как же повезло ему жить в Америке. И как не повезло остальным, которые живут не в Америке. Иногда Мэтью даже думает об этих остальных с жалостью, ведь они же, в конце концов, не виноваты. Ну, ничего! Америка – сильная страна. Она придет в любую точку мира, чтобы защитить свободу и демократию. Бесплатно! И наказать террористов. И тех, кто против свободы и демократии.

Глеб сидит в соседнем кресле и тоже смотрит на фотографию Эн. Милая девушка. Да, пожалуй, Мэтью повезло. С родителями, с невестой, с избирательной памятью. Про теракты одиннадцатого сентября он помнит. А про Хиросиму – нет…

Лейтенант Фриман не знает ни про гостя в бункере, ни про посторонние устройства в тоннелях, догрызающие в эти минуты американский ядерный щит. Устройства заняты заменой начинки в боеголовках на неотличимую по свойствам радиоактивную дрянь. Ни одиннадцать, ни пятьдесят, ни тысяча килограммов которой никогда не образуют ни критическую массу, ни зловещий гриб. Эта база в Небраске последняя. Остались еще пара в Китае и особый поезд в России.

Еще есть какое-то время. Пока военные не пронюхают про подмену и не изобретут новую, еще более разрушительную бомбу. Естественно! С самыми благими намерениями!

«Армия нужна для того, чтобы защищать Родину!» – так Глеба учили в школе. «Если государство не содержит свою армию, то оно содержит чужую», – эту истину Глебу открыли в университете. Но кто ответит на вопрос, кто же все-таки поделил Землю на родины? И по чьей прихоти люди, живущие по разную сторону этих границ должны время от времени исступленно истреблять друг друга? И тратить колоссальные ресурсы не на борьбу с голодом, с болезнями, с нищетой, а на изобретение новых изощренных способов убийства, чтобы, при случае, эти самые границы половчее передвинуть? Более, так сказать, справедливо…

Лейтенант Фриман сосредоточенно ковырялся в носу.
Глеб не решился его беспокоить.

* * *

Сложно понять, любишь ли ты людей. Нет, не отделаться дежурными реакциями, долгом, порядочностью, а искренне сочувствовать, соболезновать, то есть чувствовать боль, чужим совершенно людям.

«Перевернулся автобус. Тридцать погибших».
«Какой ужас!»
Что в этой последней фразе?

«Женщину, вышедшую за хлебом, сбила машина. Двое малышей, оставшихся в квартире без присмотра, погибли от голода и обезвоживания».
«Кошмар!»
Что в этой фразе? Резь в сердце или сдержанный зевок?

В прайм-тайм по телевизору криминальные хроники. Желтая пресса смакует подробности изнасилований и убийств. Нам приятно лишний раз щекотнуть нервишки. Нам приятно.

Нам – приятно!

А вот онкологический центр. Дети, безволосые от химиотерапии. Серьезные и какие-то… прозрачные. Такое нам нафиг надо! Такое скорей переключить и не вспоминать. У нас абсолютный прирост два целых шесть десятых ребенка в секунду. Здоровых и бойких… А больных и хилых в Спарте сбрасывали со скалы. А мы сбрасываем со счетов. Ну, не повезло им по жизни, что тут попишешь? Но так было и будет. Мир устроен так…

Раньше Глеб боялся лепрозориев и хосписов, старался о них не думать. Туда привозят не лечить. Туда привозят умирать. Солнце там светит иначе сквозь законопаченные окна, воздух другой. Там нет надежды. Там тихие улыбки на лицах и украдкой закушенные губы: скорей бы! А теперь стало еще хуже. Каково это, знать, что ты можешь помочь, но сторонишься? Просто потому, что так было и будет…

– Не будет, – Глеб зло скрипнул зубами. – Так. Не. Будет.

Молодой доктор стремительно шагал по коридорам. Полы его белого халата развевались, будто паруса и несли запах волн и соленого бриза. Вслед, повинуясь непонятному порыву, оборачивались люди.

Глеб на всякий случай предупредил Сэма:
– Заткнись!
И распахнул дверные створки.

Четыре койки, большие, не детские. У одной сгорбилась на стуле высохшая от бессонных ночей мамаша. Четыре капельницы. Четыре пары огромных глаз. На покрывалах игрушки, книжки в ярких обложках, словно пролитая гуашь на снегу.

– Ш-што вы!.. – зло зашипела мамаша.
Сюда не врываются. Сюда входят на цыпочках, надев скорбные лица.
– Спать! – отмахнулся Глеб.
И женщина покорно уронила голову, забывшись беспамятным сном.

Рак легких. Четвертая стадия. Опухоль пошла на ключицу, вокруг легких жидкость. Следующая станция – конечная.
– Давай, пацан…

Глеб присаживается на край койки, выдергивает из тощей руки иглу капельницы, и, перегнув мальчишку через колено, головой вниз, проводит рукой по его спине. Тот заходится в приступе адского кашля. На истертый линолеум летят коричневые ошметки, по полу растекается лужа. Давай, пацан! Это тебе больше не надо. Твои легкие сейчас растут заново. Организм избавляется от последствий химиоблокады. Потом, мочой, слезами...

Все. Первый вдох полной грудью. Еще судорожный, неуверенный.
«Отдыхай!..»
– А меня вы тоже вылечите? – создание на соседней кровати оторвалось от подушки.
– Да.
Создание таращится со страхом и надеждой.
– Давай, пацан…

* * *

Вся площадь запружена народом. На огромном экране идет трансляция футбольного матча. Большой спорт, собственно, к спорту имеет отношение посредственное. С присущими ему травмами, надорванным здоровьем, допингом, безумными жертвами это, – скорее, некое противостояние, сублимация войны. Без жертв, без разрушений, но с выплеском неподдельных эмоций. Там, на поле, не просто демонстрирующие мастерство спортсмены, там – сражаются солдаты! Легионеры! Ничто не улучшает патриотические настроения граждан лучше, чем победы «своих». Поэтому государство так ратует за мировые спортивные достижения.

Испанцы или, скажем, мексиканцы, те свой боевой дух поднимают еще победой над быками. Точнее, поднимали до недавнего времени. До той поры, пока Глеб не стал болеть за быков, а количество порванных тореро не перевалило за вторую сотню. До той поры, пока финал корриды не стал предсказуем, как и прежде. Но с обратным знаком… А нечего, потому что, над животными издеваться!

Ряды колышутся. Все чаще восторженное улюлюканье сменяет удрученное молчание и свист: «наши» проигрывают. По толпе гуляет возмущенный ропот: «Судья купленный!» Это все объясняет и наполняет сердца праведным гневом. В купе с желудками, наполненными крепленым пивом. Это все происки жидомасонов, америкосов, Чубайса, в конце концов. Виноват кто угодно, только не мы сами.

Звучит финальная сирена, встреча окончена. Чуда не случилось. Пиво подошло к концу. Закипевшая злоба требует выхода. И находит.

В сторону экрана летят бутылки, сочно хлопаются о тротуарную плитку. С грохотом обрушивается первая витрина. Звон стекла действует, как катализатор.
Все. Целка сломана.

Толпа превращается в стадо. Оскаленные рты роняют слюну, мелькают перекошенные в ярости рожи, глаза застилает мутная поволока. Толпа громит и крушит все, до чего может дотянуться.

Вот оно! То, что сидит у нас внутри! Бурлит зловонным потоком, неприкрытое глянцем приличий.

Вот оно! То, что ссыт в лифтах, совокупляется на скамейках в парке, травит, до конца, до шага с крыши травит слабых.

Вот оно! То, что раньше вспарывало животы, живьем сжигало на кострах, забивало камнями. Оно никуда не делось! Оно с нами!.. Любуйтесь!

Глеб недвижно стоял посреди площади.
Сложно понять, любишь ли ты людей. Глеб думал, что все-таки любит. В целом. Не смотря на. А сейчас ресхерачил бы всех к разэтакой матери, как грандиозное позорище. Я сам ресхерачился бы, изошел слезами и кровавым поносом от бессилия и злости.

– Что ты творишь? – Глеб шагнул из невидимого спектра. Он задавал двуногим животным единственный вопрос: – Что ты творишь?

У каждого будет время подумать над ответом. В челюстно-лицевой, в стоматологии, в травме. У тех двоих в гриндерсах, что сосредоточено пинали охранника, неразумно заслонившего собой вход в магазин, лечащим врачом станет проктолог. Стайку сопляков, швырявших в окна камни, с нетерпением ждут в урологии. И хвастаться перед девчонками «боевыми» ранениями они не станут.

Площадь очищали бойцы ОМОНа, замечая одну интересную деталь: почему-то не хватало не милицейских буханок, как обычно, а скорых. Двое сержантов в нерешительности остановились перед сидящем на асфальте парнем, соображали, куда его? С виду, вроде, цел. Но выглядит плохо: голову уронил, плечи опущены. Раздавленным выглядит, убитым. Глебу противно. Самому от себя. Что не сдержался, что дал волю злости.

– Слышь, ты живой?
– Я живой, – вздохнул Глеб.

Он живой. Он всего лишь человек. Неразумное создание, неосторожно возомнившее, что сможет изменить мир. Он что-то разрушает, возводит, лечит, калечит, боясь признаться себе в том, что старается затолкать в гору ручей.

Глеб вдруг подумал, что Иисус взошел на Голгофу от отчаяния. Чтобы хоть как-то достучаться до сердец. Заставить их дрогнуть ценой невероятных мучений.

Глеб упал на спину и закрыл глаза. Он безумно устал. Он хочет спать.

«Спать!..»

Глеб часто видит один и тот же сон: он летит в космосе над Землей…

© Евгений Акуленко, 2009
Дата публикации: 29.01.2009 10:12:04
Просмотров: 2961

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.