На распутье. часть первая гл. 6-8

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 72079 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Пройдя в Разбойный приказ, Афоня разыскал Федулова.
- Ты сию бумагу писал? - спросил он, ткнув ему в лицо доносом. - Ты что, дурья твоя башка, не ведаешь? Все, что касается Нагих или убийства Дмитрия, под особым контролем. И тех, кто что-то об этом знает, надо спехом посылать ко мне, а не писать бумаги!
Дьяк Федулов опустил голову и виновато проговорил:
- Прости, батюшка, промашка получилась. Не подумал я.

Часть первая. ВОПРОС БЕЗ ОТВЕТА.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
С самого утра Афанасий Матвеевич занимался привычным делом, читал доносы разных людишек друг на друга.
Занятие это было тяжким. Иногда его воротило от того, как люд человеческий жаден, низок и пакостлив бывает. Но в доносах попадались довольно интересные откровения, и поэтому, в надежде найти что-то полезное, приходилось их разбирать.
Купец овощного ряда жалуется на своего товарища, что тот обманывает его, поставляя худой товар, и не платит должную деньгу в царскую казну. Тем самым наносит ущерб государю нашему. И подпись: «Купец овощного ряда Григорий Иванов».
Афанасий отбросил бумагу в сторону, взял следующую:
«Два дня назад на московском рынке, что рядом с Арбатом, пойман старик, украл, - три алтына, две деньги, за что был подвешен на дыбу и допрошен с пристрастием. Зовут его Силантием, разбойным ремеслом промышляет давно, а главное признался, что где-то в середине мая ограбил купца в Ярославле - не то голландца, не то немца. И случайно слышал, как к тому купцу приехал человек и назвал себя Афанасием Федоровичем Нагим, и они долго говорили. О чем счел нужным доложить.
Дьяк Разбойного приказа Семен Федулов».
Афанасий всполошился.
«Афонька Нагой был в Ярославле у купца! И они долго говорили! О чем? В середине мая, - числа пятнадцатого-шестнадцатого. Холопы, что Москву подожгли, тоже указали на него. Стало быть, он наперва был в Москве, потом в Ярославле, дальше след терялся. Указ о розыске по всем городам и весям послан, но пока не нашли. Надо встретиться с этим Силантием, как следует спросить, если он еще дуба не дал».
Пройдя в Разбойный приказ, Афоня разыскал Федулова.
- Ты сию бумагу писал? - спросил он, ткнув ему в лицо доносом. - Ты что, дурья твоя башка, не ведаешь? Все, что касается Нагих или убийства Дмитрия, под особым контролем. И тех, кто что-то об этом знает, надо спехом посылать ко мне, а не писать бумаги!
Дьяк Федулов опустил голову и виновато проговорил:
- Прости, батюшка, промашка получилась. Не подумал я.
- Жив ли старик, или - того уже?
- Живой, Афанасий Матвеевич! Я его сразу с дыбы снял. Думаю, авось пригодится.
- Хорошо,хоть об том догодался! Веди сюда, да шибче, шибче!
Старика вскоре привели. Вид его был ужасен: грязное рваное тряпье висело на нем, как на пугале. Через все лицо, пересекая один глаз, проходил малиновый шрам.
- Ну и образина! Тебя Силантием кличут?! - увидев его, воскликнул Афанасий.
- Когда крестили, так назвали. Давно это было, много лет прошло.
- Про купца ты показывал?
- Может, и показывал. Чего на дыбе не скажешь.
- А ты, старик, не дурак! С умыслом проболтался?
- И, ты, вроде не дурень, - Силантий посмотрел на Афоню, прищурив единственный глаз. - Не зря сюда коршуном-то прилетел.
- Некогда мне с тобой загадки гадать. Прикажу опять на дыбу подвесить, язык быстро развяжешь.
- Видать промашка вышла! Ошибся я в тебе, боярин. Не будет у нас разговора. Вешай, твоя власть.
- Эва как! - удивился Афанасий.
- Да, батюшка! Мне выбирать: умереть завтра в тюрьме, или сегодня на дыбе. Разница невелика. А вот тебе от моих слов польза, да немалая.
Поведение старика вызвало у Афанасия чувство уважения. Редко встречались люди, что спокойно говорили с ним в застенке. Перед угрозой попасть на дыбу, они, обычно, ползали в ногах, просили пощадить, болтали, что не попадя. Силантий, видно, из другого теста. К таким нужен был особый подход.
Подумав, дьяк спросил:
- Чего ты хочешь?
- Отпусти меня. Хочу умереть на воле. А я тебе все расскажу, как на духу поведаю.
- Ладно, Силантий. Если действительно будет польза от слов твоих, отпущу.
- Делать нечего, поверю. Только не обмани, боярин.
- Не обману. И не называй меня боярином, нет на мне такого звания, зови просто Афанасий.
- Вот что, Афанасий, слушай меня и запоминай. Собрались мы как-то с товарищами зипуна добыть, купчишку одного заморского беднее сделать. Уж больно жирен. Дело было в середине мая в Ярославле, как раз на Александров день. Пробрались мы тайком к забору…
- Александров день, шестнадцатого, значит. Дом большой был? - перебил его Афанасий.
- Большой! Забор высокий, холопов - с дюжину. Если бывал в Ярославле, так ведаешь. Рядом с базаром. С кабака как выйдешь, по правую руку. Чуть дальше - он стоит.
- Купец тот Джером Горсей зовется, англичанин?
- Точно, Джеромкой кличут! А какого роду-племени - не знаю, только не наш… Ладно, слушай далее, не перебивай.
Рассказывать старику доставляло удовольствие. По всему было видно, что это ему нравилось. Афоня замолчал и стал слушать Силантия.
- Подошли мы к забору. Перекинули мальца с ребятами, чтобы в окно незаметно влез. Ночь уже была, темень - хоть глаза выколи, в доме все спали. Тут слышу, скачет кто-то, пролетел мимо меня и к воротам. Я к земле прижался, думаю, сгорел парень, жалко, молод еще. А всадник стучит по воротам, всю дворню переполошил и говорит громко так: «Афанасий Нагой я, к хозяину вашему». Огни в доме загорелись, холопы забегали туда-сюда. Ворота открылись, и он вошел. Мы подумали, что парня схватили, и дали деру.
- Это и все? Ну, старик, за такие слова я тебя только от дыбы освободить могу, - разочаровано проговорил Афанасий.
- Подожди, не торопись, наговорю и на вольную. Слушай дальше. На следующий день по Ярославлю прокатился слух, что в Угличе царевича жизни лишили. Церкви залились поминальным звоном. А я с товарищами, имен их тебе знать незачем, под этот звон отпевал в кабаке мальца, что оставил у купца. По-нашему, братиной крепкого вина. Только мы за упокой его души по чарке опрокинули, он тут как тут - живой, здоровый. Правда, без денег, да ничего, главное цел остался. Мы, конечно, обрадовались! Стали спрашивать, что да как? Он нам и поведал другую половину истории. Забрался малец как раз в ту самую комнату, какова была рядом с той, в коей и говорил Афанасий Нагой с заморским купчишкой! - Силантий сделал паузу и снова проговорил: - Что-то в горле пересохло. Приказал бы, Афанасий, водочки принести да закусить чего.
- Говори, не тяни, потом велю тебя накормить и чарку поднести! - нетерпеливо оборвал его дьяк.
- Ишь как тебя распирает! - усмехнулся Силантий. - Говорили они вот о чем. Будто у царицы Марии Федоровны волосы выпадают, ногти облезают, в общем, не здоровится ей. Просил Нагой у купца мазь, слезно просил. Крестом, Богом заклинал! Купец ему ее дал и тот уехал. Вот и все… теперь решай, Афанасий. Куда мне, - на волю или обратно?
- Мальчонка-то сам где?
- Не знаю, был со мной. Мы после того в Москву подались. Люблю я звон здешних колоколов, они мне душу очищают.
- Да и по карманам шарить легче. Народу больше, рынки теснее, людишки богаче, - засмеялся Афоня. - Только, вот поймали тебя, сюда привели. А здесь стены толстые, колокольного звона не слышно. Парень-то сбежал?!
- Верно, убег! Молодой... ножки-то быстрые. Так что не знаю, где он сейчас. Да и знал бы, не сказал. Теперь я тебе все поведал... Ну, решай, заслужил волю, аль нет?
- Ладно, скажу, выпустят тебя. А это на водочку. - Афанасий вытащил из кошеля две полушки. - Только отныне держи язык за зубами, а то не только я, сам Господь бог тебя не спасет. Ступай да помни - на кончике языка жизнь твоя, и парню сие передай.
Когда Афанасий вернулся к себе, его ждал Вепрев. Он только что вернулся из Углича и прямо с дороги, весь пыльный и грязный, зашел к дьяку.
- Первушка, родной! Чем порадуешь?
- Письмо для Бориса Федоровича от Клешнина, велено через тебя передать.
- Давай, передам. - Афанасий взял свиток и положил в ларец. - Егора-то нашел?
- Нашел, Афанасий Матвеевич, не тело, живого сыскал!
- Вот так новость! А я думал, нет его. На упокой души хотел свечу поставить. Ну, говори, не томи.
- Искал я его, долго. Как в воду канул Егор Силыч. Среди мертвых нет, среди живых - тоже. Не знаю, чем бы дело кончилось, да случайно холопа оного Данилу встретил. Я его здесь, в Москве видел, когда Зотова провожал. Наперво он отпираться стал, но затем вспомнил меня, свел с хозяином. Егору досталось от Нагих, - раненого с отрубленными пальцами, спрятали его в доме на посаде. Грамоту сожгли... Все в порядке.
- Все хорошо, что хорошо кончается! - улыбнулся дьяк.
- Как ты велел, упредил я Клешнина, чтобы не волновался. Попросил Егору помочь, если надо. А сам, - на коня и сюда.
- И как раз вовремя! Ребятушки, что пойманы на пожаре, показали, что покупал их для дела Афанасий Нагой. Он в пожаре повинен. На его деньги, сие действо устроено. Послал я на него в розыск. Искать ищут, а найти не могут. Так что отдохни немного... В баньку сходи, с женой повидайся, и за дело. К приезду князя Шуйского, с Андреем Петровичем надо поймать дядьку Марии Федоровны.
Отправив Первушку, Афанасий задумался:
«Вот оно как! Стало быть, поначалу в Москве набедокурил, после в Ярославле у Джерома Горсея какие-то мази просил. Ай да Афанасий Федорович! Вместо того чтоб в Новосиле сидеть, как ему царем приписано, он по городам и весям гуляет. А зачем ему мазь? Царица вроде, недугами не страдает?..».
Холодный пот, крупными каплями, покрыл лоб Афанасия Матвеевича. Стряхнув его рукавом, он пробормотал:
- Нет, бред какой-то! Лучше об этом не думать. Тебе, Афонька, велено ловить Нагого, вот и лови! А дальше не суйся, - ни к чему. Надо было Силантия на дыбу подвесить, долго старик бы не протянул. Проболтается еще кому. Да нет, слово ведь дал.
Слово есть слово, и свое - дьяк Афоня держать умел. Отбросив дурные, назойливые мысли, он вытащил из ларца письмо Андрея Петровича и отправился к Годунову.
2
На праздник Святой Троицы царь Федор Иоаннович отбыл в монастырь Сергия Радонежского, что в десяти верстах от Москвы. Оставив дела государства на Годунова, он поехал посетить святые места, помолиться за душу своего несчастного брата Дмитрия.
Проводив царский кортеж, Борис полностью, с головой окунулся в заботы страны. Дел было много. После пожара надо было отстраивать Москву заново.
От царского имени он нагнал в столицу тягловых людей, поставив главным над ними Федора Савельевича Коня, мастера преуспевшего в градостроении. Артельные плотники ставили новые дома, срубы свозили отовсюду. Борис платил щедро, порой из своего кармана. Ему хотелось поскорей успокоить народ. Слух, что Москва сгорела по его указке, как ядовитый плющ, разрастался по городу, не помогали даже жесткие наказания за непотребный разговор.
Получив тайное письмо с Углича, от Андрея Петровича Клешнина, Годунов немного успокоился, а после совсем забыл о странной смерти царевича Дмитрия. Думать об этом было некогда, обстановка на границах ухудшалась.
Северные рубежи Московии, где сейчас стояли основные силы ратных людей, стали не спокойны. После воинских побед в прошлом году над шведами, в результате которых к Москве отошли Иван-город, Копорье и крепость Ям, с королем Юханом было заключено перемирие на год, но оно закончилось зимой, и теперь шведы хотели реванша. С порубежных городов сообщали: «Свеи гарнизоны усиливают ратными людьми, подтягивают тяжелые пушки для осады крепостей». Обстановка явно накалилась, надо было срочно составлять план летней военной компании.
Для совета по этому поводу Борис пригласил Дмитрия Ивановича Хворостинина, главного виновника блистательных побед над шведами и хорошо знающего театр военных действий на севере. Годунов знал князя Хворостинина со времен опричнины и доверял ему. Еще одно сблизило их, даже подружило, - оба были незнатного рода, из младших семей, но достигли высокого положения, благодаря умственным способностям
У себя в хоромах, за столом, принял его Борис.
- Что посоветуешь, Дмитрий Иванович? Положение тяжелое. Того гляди, новая война начнется.
- С севера войска убирать никак нельзя. Швед укрепляется. Двадцатитысячный корпус фельдмаршала Флеминга расположился вдоль границ. В порубежье дня не проходит, чтобы не было мелких стычек со шведом. Не может король Юхан простить нам осады Нарвы, здорово мы его тогда побили.
- Послы шведские ездят в Крым к хану Кызы-Герею, подговаривают напасть с юга. С татарами у нас мир записан, но сам знаешь, - надежды никакой. Если ударят, крепостей по Дикому полю мало, казаки не удержат, а войск нет. Все на севере.
- Новое войско собирай, Борис, поскреби по сусекам. В Москве наемников с тысячу, может и две наберется, да охрана царя, - еще тысяч пять. Пускай монастыри да купцы данников дают. С четвертей холопов возьми, с городов - молодняк боярский, хватит им под юбки прятаться. Даст бог, соберешь.
- Стены московские худы больно, после пожара местами проломы образовались.
- Крымчака в поле бить надо. Нечего его к городу подпускать. А коль придет, прикажи огневой наряд на прямую вывести, да пали нещадно. Пушки мелочью ряди, степняк этого не любит, отойдет.
- Кого мыслишь во главу поставить? - Борис посмотрел на Хворостинина, вспомнив о местничестве, кому еще, как не ему, знать об этом. Всю жизнь князь страдал от худородства.
- Если что, князя Мстиславского поставь. Он хоть и спесив, но разумен. Сам под его началом иди. А то, пока спорить будете, Кызы-Герей Москву возьмет.
- Хорошо. Тебя же, Дмитрий Иванович, прошу отъехать в Новгород. На севере ты нужней.
- Устал я от ратных дел, Борис Федорович, не здоровится. Может, отпустишь на покой старика? Как-никак уже седьмой десяток служу.
- Вот, как заключишь полюбовное соглашение с королем шведским, отпущу.
- Не дожить мне до этого! Ладно, поклонюсь царю, как с намоленных мест приедет, и в путь.
- Ворог в дверь стучит да в окно лезет! Государь же все по брату своему Дмитрию убивается.
- Не боишься, Борис Федорович, говорить такое? О тебе и так нехорошие слухи ходят. Не могут родовитые бояре смириться с твоим происхождением.
- Не боюсь. Сердце у меня болит на Федора Ивановича глядучи! А то, что говорят, - пусть. Поговорят да перестанут. А кто не перестанет, каленым железом выжгу! - Брови Бориса сошлись на переносице, глаза стали жесткими и колючими.
- Зависти у нас много да спеси. Если по великой Руси все это собрать да продать, а на вырученную деньгу огневого наряду отлить... Ох, и сила получится! Прощевай, Борис Федорович, бог даст, увидимся еще. Не обижайся на меня, коль, сдуру, что не так сказал.
- Спасибо за совет да умное слово, Дмитрий Иванович.
Проводив князя, Борис велел позвать Федора Коня.
Разложив на столе карту Москвы, он стал внимательно ее изучать. Многое за последнее время удалось сделать: расширены торговые ряды на Красной площади, обновлены царские палаты. Москва приобрела боголепный вид. Но пожар в одну ночь уничтожил все старания Бориса.
«Нечего, дай время, еще краше будет. Рим сгорел, но затем был отстроен, стал намного больше и красивей. Два Рима пало, а третий стоял, и стоять будет! Императора римского тоже обвиняли в поджоге», - размышлял Годунов, вспоминая Нерона. Сходство событий поразило Бориса Федоровича.
Годунов так увлекся своими мыслями, что не заметил, как вошел зодчий. Находчивый мастер, как бы нечаянно шумнул.
- А это ты, Федор, проходи. Вот смотрю карту Москвы, невольно вспомнил Рим, императора Нерона. Позвал я тебя потолковать насчет строений каменных.
Выслушав советы Федора Савельевича, как лучше расположить новую крепостную стену Белого города, где поставить сторожевые башни, закрепить орудия, Борис спросил:
- Долго дело длиться будет?
- Основные заграды, Борис Федорович, к осени поднимем. Людишек только маловато, больше бы надо.
- Тягловых мужиков я тебе дам. Стены мне спехом нужны. Время не спокойное, Крым грозится нагрянуть.
- Может, пока старые залатаем?
- Строй новые, только поторопись. Старый кафтан как не латай, все равно дырка будет.
- Бог даст, к зимнику возведем, а пока не прогневайся, Борис Федорович, совет дам, - он повернул карту к себе и стал указывать, - если здесь и здесь единороги поставить, местность, как на блюдце будет. Любого неприятеля остановим.
Годунов внимательно посмотрел туда, где указывал Федор. Место действительно было очень удобным.
- А ты, видно, не только в градостроении преуспел, но и в ратном деле разумеешь!
- Мне без этого нельзя. Когда крепость ставишь, смотришь, где лучше башенку возвести, где пушку поставить. Необходимо думать и за осажденную, и за нападающую сторону. Чем лучше продумаешь, тем сильнее крепость.
- Добро. Пушки на стены я дам. Сам поставишь, доверяю! А теперь ступай. Отдохнуть надо, голова что-то разламывается, будто вспухла.
Отпустив зодчего, Борис убрал карту и позвал Прохора.
- Набросай шкур на лавку. Здесь спать буду. Да позови лекаря Шредера, пусть кровь пустит, а то давить стала. Того гляди, голова треснет.
Принеся медвежьи шкуры, слуга соединил две скамьи, накрыл их мехом, смотал еще одну и бросил в головах. Борис с наслаждением растянулся на скамьях.
Прохор снял с него сапоги и вышел. Вернулся с медным тазом. Сзади с умным видом следовал лекарь. Родом он был из Любека и по-русски говорил плохо, поэтому с немым Прохором он общался больше, чем с кем-либо из дворни. Как ни странно, они понимали друг друга.
- Не животите вы себя, Борис Федорович. Не можно шкуры, зверь спать! Варварский привычка. Ты спать плохо, а надо хорошо отдыхать. При такой болезни силы много надо.
- Ты, Генрих, все равно не разумеешь. Чего тебе толковать! Делай свое дело да ступай, - отмахнулся от него Борис.
- Нечего не понимай! Генрих - медикус, он учился Сорбонна. Очень хороший медикус. Он понимай, - голова плохо, оно очень больно.
- Дел у меня много, дня не хватает. Вот голова и пухнет, - подавая руку, ответил Годунов.
Генрих перетянул ее шелковым жгутом, выше сустава, и сделал надрез. Кровь темного цвета, струйкой потекла в таз.
- Кровь черная - плохо, надо лечить, - развязывая руку и останавливая кровь, смазывая рану мазью, настаивал Шредер.
Борис закрыл глаза и ничего не ответил. Когда медик ушел, он проговорил:
- Накрой меня, Прохор, зябко.
Слуга накрыл хозяина одеялом из беличьих шкурок и сел рядом, предано смотря на Бориса.
- Ничего, Прошка, еще не время. Как халдей говорит: «Звезды благоволят мне», - ответил Годунов, на немой вопрос.
3
Шуйский прибыл в Москву в начале июня. К этому времени государь уже вернулся из вояжа по монастырям. Василий Иванович подал ему на рассмотрение опросные листы, чтобы Федор Иванович вынес окончательное решение по следствию смерти царевича Дмитрия.
Нехотя, одним глазом посмотрев их, царь передал бумаги патриарху.
- Возьми Иов. Как решите на боярской думе, так и будет.
На этом царская воля закончилась. Рассудив, что он сделал все, что мог, государь от дела отстранился, переложив заботы о следствии на патриарха и боярскую думу. Раздав огромные пожертвования монастырям, повелев служить панихиду об усопшем, полностью посвятив молитвам и себя, он забылся и успокоился в боге.
На следующий день бояре собрались в Ответной палате. Ни царя, ни Годунова не было, всем руководил патриарх.
Борис Федорович отписал Иове:
«Срочные дела по укреплению московских стен не дают мне присутствовать на столь важном Соборе, но я полностью доверяю великой мудрости мужей боярских, и какой бы вердикт они не вынесли, я, Борис Федорович Годунов, его полностью поддерживаю и одобряю».
Зачитав, собравшимся боярам, послание Бориса, патриарх велел огласить опросные листы дьяку Василию Щелкалову.
Следствие, проведенное Клешниным и отцом Геласием под началом князя Шуйского, сводилось к одному, - что это был несчастный случай. Царевич Дмитрий, пал от собственной руки, в припадке болезни, которой он страдал уже не один год.
«…Дмитрий упал на нож и поколол себя, что и утверждают очевидцы события, дети жильцов, Петр Колобов, Божен Тучков, Иван Красинский и Григорий Козловский, а также кормилица царевича Дмитрия, Ирина Жданова-Тучкова, постельничия, Мария Самойлова да Василиса Волохова. Еще видели это, стряпчий Юдин, пономарь Огурец и многие другие жители Углича. Никакого злого умысла здесь не было, и дьяк Михаил Битяговский с товарищами, был оклеветан и невинно убиен. На что родственники печалятся и просят, наказать виновных…».
Бояре сидели тихо и спокойно, внимательно слушая, доклад Шуйского, который читал, государев дьяк Щелкалов. Ни царя, ни Годунова не было, и шуметь было не к чему.
Когда дьяк Василий закончил, патриарх обратился к собранию боярской думы:
- Кто хочет чего-нибудь добавить или возразить?
- Перед самым отъездом, была у меня матушка, Мария Федоровна, - ответил на его вопрос отец Геласий. - Об этом я не успел отписать и вложить в следствие. Передала она прошение, где печалится и слезно просит, смягчить гнев на тех, кто побил, ни в чем неповинных людей. Простить ее, и братьев, - Михаила, Григория да Андрея.
Эти слова окончательно утвердили правоту выше сказанного. Было решено, следствие признать верным и справедливым.
Составили решение Собора, и отписали царю так:
«Умер царевич Дмитрий, не от руки человека или, какого злого умысла, а волей божьей, в результате несчастного случая. И посему просим государя нашего, Федора Иоанновича: людей, что зря смуту подняли и слуг государевых невинно побили, наказать смертной казнью, чтоб другим не повадно было».
Решение Собора, было, предоставлено царю, на что он дал полное согласие. Нагих привезли в Москву. После долгих пыток братьев, Михаила, Григория и Андрея, а потом и дядьку их - Афанасия, пойманного под Ярославлем, и обвиненного в поджоге Москвы, сослали в отдаленные города, где Афанасий Нагой вскоре и умер.
Мать Дмитрия, Мария Федоровна, была насильно подстрижена в монахини, и под именем инокини Марфы, была сослана в обитель святого Николая, недалеко от Череповца.
На сам Углич, обрушился царский гнев, начались повальные аресты и казни. Было казнено более двухсот человек. Многим вырвали язык, кнутом били всех - нещадно. Вслед за тем собрали и вывезли в Сибирь в далекий город Пелым. Даже колокол, что звенел в тот, злополучный день, сняли. Обломав ухо, вырвали язык и увезли в ссылку.
Еще недавно, большой и шумный город, насчитывающий более двадцати тысячи жителей, с тремя великолепными соборами, многими церквями и монастырями, опустел, превратился в безлюдное место.
За заслуги перед государем Федором Ивановичем, князь Шуйский получил новые земли, которых у него было и так много, и царскую милость. А главное, он был обласкан Годуновым! Борис даже дал согласие, на свадьбу, свояченицы Екатерины, с младшим братом Василия Ивановича Дмитрием.
Все было хорошо, и все были довольны, каждый получил, чего хотел. Только, Андрей Петрович Клешнин с каждым днем становился все мрачней, больше и больше отстраняясь от дел государственных...

ГЛАВА СЕДМАЯ
1
Семен Андреевич Копытин так и не уехал в Зарайск, осматривать крепостные укрепления. Не пришлось. Когда сгорел Белый город, по государеву указу его оставили в Москве вместе с Федором Конем налаживать новые стены. Дел было много, надо было спешить, чтобы поспеть к сроку.
Дни и ночи проводил князь на крепостных сооружениях, присматривая за тягловым людом. Правильно ли укладывают камень, выдерживается ли толщина стены. Каждого необходимо было определить к месту, наладить непрерывную поставку камня, чтоб купцы не жульничали, не воровали.
Как гром средь ясного неба пришло письмо из дома, где писалось, что сын его Алексей тяжело болен. Неудачно сходил на охоту, повстречался с медведем, который его и заломал. О чем уведомила Семена в письме, жена его Авдотья Никитична.
По-видимому, дело было серьезным, по пустякам тревожить она бы не стала. Поклонившись Годунову, через дьяка Афоню, Семен Андреевич выпросил отпуск на неделю.
Отмахав двести сорок верст верхом, без продыха, Копытин влетел во двор родных хором. Стащив грузное тело с лошади, он бросил поводья холопу и закричал, словно бухнул в большой соборный колокол:
- Авдотья, чтоб тебя черти съели! Куда подевалась?
Не дождавшись ответа, Семен рванулся к крыльцу. Попавшийся ему на встречу дворовый, получил оплеуху и отлетел в сторону. Вытирая рукавом, крупные капли пота с лица, он широко распахнул дверь. В сенях сидел приставленный дядькой к Алексею дед Федот и нервно, большим охотничьим ножом, выстрагивал из деревяшки свистульку.
- Вы что, оглохли? Уши заложило? Сидишь, старый пень! Я тебе доверил самое дорогое - сына единственного, а ты?!
Сграбастав старика огромными ручищами, Семен затряс его как грушу. Не стремясь, освободится, Федот прохрипел:
- Отпусти, Семен Андреевич, душу вытрясешь! Стар я уже, пожалей старика, ведь я тебя на руках носил.
Пальцы Семена разжались, он отпустил Федота и, стараясь успокоиться, спросил:
- Где Алексей?
- В горнице его положили. Матушка Авдотья Никитична третий день от княжича не отходит, не ест, не пьет, все глядит на него. Алеша в беспамятстве, горит весь. Худо ему, Семен Андреевич, - по сухому лицу Федота потекли слезы. - С утра матушка велела лекаря с Ярославля доставить, так я Митьку послал.
- Привезли?
- Привезли, сейчас тоже там. Важный такой.
Семен не дослушал, вошел в избу. Авдотья, сгорбившись от горя, сидела возле постели сына, рядом стоял доктор.
- Нарушен остов костный, к чему крепятся органы жизни, сильно нарушен. Гарантия дать не можно, нарушен абдомен. Сильный жар. Очень, очень, плохо.
Лекарь был немец, говорил плохо, мешая латынь с русской речью. Не смотря на то, Семен понял: жить сыну уже недолго осталось, но все-таки спросил:
- Сделать ничего нельзя? Есть ли надежда?
Увидев мужа, Авдотья бросилась к нему.
- Прости меня, дуру, не уберегла я сына нашего Алешеньку, заломал его медведь проклятый!
Она повалилась мужу в ноги, заливаясь слезами.
- Нет твоей вины в этом, встань, матушка, дай человеку ответить. - Семен, смотря на немчина, поднял жену и отстранил от себя. - Молод еще сынишка, шестнадцатый год только пошел. Один он у меня. Я дам, что пожелаешь: дом, землю, только подними. Христом тебя заклинаю!
- Не можно, надо звать священника. Его кар, сердце, по-вашему, долго ждать не будет. - Лекарь собрал инструмент и пошел к выходу. - Кто меня отвезет обратно?
- Федот, закладывай лошадей, отвези сего господина, - зло крикнул Семен старику, - да поскорей, видеть его не хочу!
Авдотья молилась перед иконами, прося бога, чтоб не оставил в беде. Не дал роду угаснуть, не забирал у них единственное дитятко.
Алексей лежал тихо, светлые курчавые волосы разметались по подушке, веки немного подрагивали. Даже бледным, лицо его было красивым. Семен Андреевич сел рядом, ему захотелось взглянуть в голубые глаза сына. Какие это были глаза! При мысли, что он уже их никогда не увидит, князю стало страшно. Смерть стояла на пороге его дома и ждала, отчитывая последние часы жизни княжича.
Стряхнув с себя нахлынувшие мысли, сковавшие сильное тело, Семен взял руку сына и проговорил:
- Держись, Алексей Семенович, бейся с проклятой старухой! Только сильный и храбрый, может смерть одолеть. Здесь тебе никто не помощник, только ты и она!
Поцеловав сына в щеку, князь вышел. Дед снова сидел в сенях и строгал свистульку, видно, это его успокаивало.
- Уехал болван заморский? - обратился он к Федоту, садясь рядом. - Как это случилось, расскажи?
- Лекаря выпроводили…. А как получилось, да сам не знаю. Пошли мы всякой мелочи добыть, взяли только лук да стрелы. Алеша озорной, все далее, и далее в лес норовит. Я ему говорю: не гоже налегке в гущу забираться, мало ли какой зверь встретиться. А он мне: «Ты чего, дед Федот, никак испужался?». Тут он глухаря стрелой сбил, тот в малинник упал. Алеша за ним, а там мишка отдыхал, лихоманка его забери. Алексей, видать, спугнул его, он и поднялся. Княжичу бежать надо, да куда там! Молодой, горячий, с ножом на мишку пошел. Ударить-то, он его ударил, да толку. Медведь парня под себя подмял, оба и упали, княжич снизу оказался. Хорошо я топор с собой взял, - где ветку срубить, сухостой с дороги убрать, костерок развести, коль Алеше голодно станет. Так вот, подбежал я к ним, саданул обухом медведя промеж ушей, да поздно уже было. Заломал хозяин леса княжича, - со вздохом закончил рассказ Федот.
- Лекарь говорит, костей много сломано, живот поврежден, не выживет Алешка. Отца Терентия звать надо, для исповеди.
- Ты, Семен Андреевич, с попом обожди. Что лекарь понимает, чужак - он и есть чужак. Были случаи и поболее раны заживали.
- К кому же обратится, дед? Ничего не пожалею, только жив был бы сынишка.
- Дурной молвы, тоже не убоишься?
- Не побоюсь, говори.
- Живет тут неподалеку в лесу то ли бабка, то ли баба - не разберешь. У нас она недавно объявилась. Держится особняком, да и люди ее сторонятся. Слухи о ней разные ходят. Говорят, она старым богам поклоняется, что до Христа были.
- Идолам, что ли?
- Может и идолам, только как приспичит кому, к ней идут. Вон, плотника Тимоху уже отпевать думали, а она подняла, да так подняла, что он своей бабе еще одно дитя сделал. Вот и думай, Семен Андреевич, попа звать или к ней поехать.
- Подняла, говоришь? Живой, здоровый?
- Здоровешенек! Будто с ним ничего и не было.
- Коль так, запрягай повозку, повезем. Дорогу укажешь?
- Покажу, батюшка! Мне ведь малец, как сын. Я его на руках бы отнес, да сила не та. А боги старые, добрые, худо Алексею не сделают. Возок спехом наладим!
Старик бросился вон из дома. Семен зашел обратно в горницу и прогромыхал:
- Собирай, мать, сына, повезем его в лес к бабке, что дед Федот мне сейчас толковал.
Авдотья перекрестилась, оторвалась от иконы и поднялась с колен.
- Батюшка, Семен Андреевич, видано ли, душу крещенную к ведунье везти! Лучше уж, пусть здесь помрет!
- Замолчи, Авдотья, не наводи на грех! - Семен погрозил ей одним из своих огромных кулаков.
- Прости меня, Семушка! Совсем ошалела! Горе-то какое!
- Ехал домой, думал, убью тебя. От нахлынувшей злости, не знал куда деть себя! А увидел, и отошло сердце, прости и меня тоже, - признался князь.
Они обнялись и поцеловались. Авдотья провела рукой по волосам мужа и улыбнулась.
- Седой уже весь. Я тебя как первый раз увидела, когда свататься приезжали, сразу полюбила, - краше тебя и нет никого. Алеша весь в тебя, только глазки голубые. Это у него от матери моей, - вспомнив о сыне, она опять заплакала.
- Ладно, Авдотья, собирай княжича. Коней, поди, уже заложили. Пойду, посмотрю.
2
Во многих местах огромной славянской земли, сохранилась старая вера, бережно хранимая волхвами и ведуньями. Народ ей помогал выжить, пряча в глухих местах. Христианство, как ни старалось, не смогло уничтожить, искоренить Велесову веру предков.
Огнем и мечом проходило Христианство по капищам, добрым словом увещевало о силе нового бога, грозило карой небесной, но не одолело, а слилось с язычеством, создав что-то общее. Праздники, которые славяне справляли встарь, стали православными. Люди часто имели два имени: одно языческое, другое христианское. По старому обычаю, они подкармливали домовых, леших. Девушки гадали на женихов. Несчастные бездетные женщины просили богиню Макошь помочь им в зачатии. Очаги язычества, как маленькие огоньки светили народу, поддерживая его во всякой беде.
Обитала ведунья в глухом лесу, подальше от посторонних глаз. Добрые люди поставили ей сруб, наладили баньку.
Хитрый Федот, направляя коня в жилище чародейки, заговаривал князя, запутывая его, чтобы Семен не запомнил дороги и потом не нарушил ее покой. Ехали, медленно, чтобы не растрясти княжича, добрались только к вечеру.
Семен зашел один. Во дворе его встретила огромная собака с умным взглядом, готовая прыгнуть. Не подавая голоса, она смотрела прямо на князя. «Такая псина и перекусить может», - невольно подумалось Копытину.
- Остынь, Полкан! Люди с добром пришли.
Уделив внимание собаке, Семен Андреевич не заметил стоявшую около бани женщину. Она, действительно, была неопределенного возраста: похожа на старуху, но взгляд был молод и осмысленен.
- Не с добром мы к тебе, матушка, а с горем. Помоги, если сможешь?! - поклонился ей Семен.
- Почему не помочь доброму человеку. Кто там за оградой, Федот? Пускай завозит парня.
- Откуда ведаешь, с чем пришли?
- На то я и ведунья, чтобы ведать все и про всех. Да по-другому ко мне и не ходят, только с горем. Радость, видать, для себя оставляют.
Федот загнал повозку во двор. Ведунья подошла и осмотрела Алексея.
- Красивый, верно о нем бабы судачат. Оставляй! Здрав станет, сам домой приедет. Вели еды прислать. Как на поправку пойдет, много ее понадобится. С Федотом и передашь. Ты, князь, более не приезжай, забудь сюда дорогу.
От слов ведуньи Семен Андреевич оторопел, - то хоронить говорили надо. Попа советовали звать. А тут: - сам приедет.
С радости он бухнул первое, что пришло в голову:
- Ты что, сдурела, старая? Чтоб я сына не повидал!
- Хочешь, чтоб жить остался?
- Если поставишь на ноги, чего хочешь проси!
- Поставлю. Я слов зря по ветру не пускаю. Только такое мое условие. Коль не согласен, княже, вези обратно. На погост снесешь.
Радость надежды и печаль расставания смешались в сердце отца. Подойдя к сыну, он смахнул скупую мужскую слезу и попрощался.
- Сена-то наложили, сена! - ворчала тем временем колдунья. - Несите в избу, только осторожнее! Я там лавки поставила, нельзя ему сейчас на мягком лежать.
Семен с дедом перенесли сына в избу и уложили на жесткие дубовые скамьи. Выйдя обратно во двор, они попрощались с хозяйкой.
- Не печалься, князь, увидишь сына. А теперь поезжай, недосуг мне. Прощай.
Ведунья развернулась и пошла в избу, так больше и не обернувшись….
Уже на обратном пути Семен Андреевич вспомнил, что не спросил, как ее звать. «Будто околдовала! Не важно, лишь бы сын живой был», - подумал он и пришпорил коня.
3
Афанасий Матвеевич отдыхал от трудов праведных за чаркой водки, закусывая соленым огурцом с хреном. На столе стояла квашеная капуста, моченые яблоки, пироги с рыбой. Молочный поросенок, на большом блюде, начиненный чесноком, пока был нетронут.
- А, Егор, проходи, садись. Раздели со мной трапезу, одному пить как-то не с руки, - радушно встретил он Зотова, приглашая за стол и наливая водки. - Отпускная грамота царем подписана. Там она, на столике. Можешь ехать в деревню. Соскучился, поди, по жене и детишкам?
- Нет у меня жены, Афанасий Матвеевич, вдовый я, - определяясь на скамью супротив дьяка, ответил Егор.
- Прости, не знал. Давай выпьем за упокой ее души. Как звали-то покойную?
- Полиною.
- Упокой, Господь, душу рабы божьей Полины.
Афанасий перекрестился и опрокинул в рот стаканец. Пододвинув другой Зотову, он поморщился, вытер рукой усы и продолжил:
- А детишки есть?
- Двое их у меня. Старшему - Никите - восьмой пошел. Жена никак родить не могла, хворая была. А дочке, Олюшке всего четыре. Только незаконная она у меня.
Егор выпил и разговорился, наболело на душе, надо было кому-то поведать, чтобы послушали и поняли:
- Прижил я ее с полонянкой из Литвы. Больно красивая! Еленой зовут. Я то не по любви женился. Мать с отцом мне Полину сосватали. А тут полюбил, спасу нет! Пока жена-покойница жива была, чувствам воли не давал, ну а потом не удержался. Да и она меня любит. Вот и родилась у нас с Еленой Олюшка. Сама-то она сирота, жила где-то под Киевом, затем подалась на север. Я, когда в Ливонскую, под началом князя Хворостинина служил, - хороший Дмитрий Иванович воевода, удачный, - там ее и встретил. После войны хотел отпустить, да Елена сама не захотела. Теперь у меня живет, детей поднимает, хозяйство держит. Баба она справная, не знаю, что бы без нее делал?! - Егор опрокинул стаканец.
- Что ж не венчаны, в грехе живете? - подливая еще, спросил Афанасий. - Ты ешь, Егор, не стесняйся.
- Все как-то некогда было. Год траур носил по Полине, потом служба…. Не сложилось.
- Ничего, вот поедешь домой, свадьбу сыграешь. С тобой бы поехал, на молодую поглядеть, люблю я это дело, да не получится, здесь нужен.
- Как же я поеду, Афанасий? Борис Федорович царевым именем указ издал, по городам и весям людишек собирает, детей боярских. Говорят, татарин нагрянуть может?
- Может, Егорушка. Но тебя это не касается, езжай в деревню, заслужил. А то останется твоя Елена - не вдова, не мужева жена. О ней подумай, да о дочери. Москву и без тебя отобьем.
- Не могу я так! Вы тут биться будете, а я на печке лежать, с бабой силой мериться. Запиши меня куда-нибудь. Домой опосля поеду, коль жив останусь.
- Ведь рука у тебя, Егор Силыч.
- Ничего, одной справлюсь, мне не привыкать. И холопов моих вместе со мной запиши.
- Ну, как знаешь. Куда ж тебя определить? На стены пойдешь? Огневым боем командовать. По приказу царя на стенах единороги ставят, пушкарей да начальных людей мало. Сможешь, Егор?
- Смогу, Афанасий Матвеевич. Я, когда в Пскове в осаде сидел, одолел и эту премудрость.
- Вот и ладно, завтра занесут тебя в разрядную книгу, будешь головой при пушечном бое. А теперь давай выпьем, отдохнуть хочу.
Афоня выпил и принялся за поросенка.
4
На утро, как ни в чем не бывало, дьяк занимался государевыми делами. Надо было срочно послать человека в Литву, разузнать ситуацию. Не задумал ли король польский Сигизмунд Ваза ударить еще и с запада? Поддержать отца, свейского государя Юхана. Для этого он и позвал Первушку Вепрева.
- Обстановку ведаешь ли?
- Ведаю, Афанасий Матвеевич! Плохо дело, с двух сторон зажать хотят.
- Если бы с двух, то бы ничего, не в первый раз. Могут и с трех. Король-то свейский и в Польшу гонцов шлет. Того и гляди, Сигизмунд тоже войной пойдет, вот тогда худо.
- Так ведь мир у нас с ляхами записан.
- У нас и с Крымом мир, только Кызы-Герей, со шведской помощью, об том позабыть может. Вот что, надо тебе срочно ехать во Львов, - разузнаешь, как у Сигизмунда с памятью.
- Когда отправляться?
- Чем скорей, тем лучше, дорога дальняя. Как приедешь, найдешь монастырь святого Онуфрия. Встретишься с настоятелем - отцом Вениамином. Запомнил?
- Монастырь святого Онуфрия, отец Вениамин.
- Чтобы признал он тебя, передашь вот этот образок и тайное письмо. - Афанасий подал Вепреву, образ святого Николая и листок бумаги, свернутый вдвое. Первушка удивленно посмотрел на дьяка. - Чего пялишься, открой да посмотри?
Вепрев развернул бумагу. В ней не было слов, был просто набор кириллицы:
АШЗВЩПЛЕДЭЙДЩСЯГЩДЧРГЕПЭБЖРДСБМРЯПУЧЭАППЗДЙДАПЗАКЭГОНЭРЗБМВЗЭЭДЧРБЛАЕВУГЗДЙДЦГЙЗДМДУУЛЯЫВЭГЛЗЯЛЫЛРВЛ*
__________________
*расшифровка: «С этим человеком, хромой на левую ногу, передай все, что касается Вазы. Вступит ли в войну? Если да, то когда и кто его поддерживает в этом решении». (криптограмма набрана шрифтом под старославянский - автор)
На немой вопрос Вепрева Афанасий ответил:
- Письмо с секретом, с виду просто буквицы и никакого смысла. Не от тебя сия тайна. Вдруг оно в чужие руки попадет?! Хватит с меня Егора, добавил он мне седины. А так - это просто бумажка. Может, ты кириллицу учишь. И все-таки, если что - избавься от нее.
- Как надо сделаю, Афанасий Матвеевич, - вешая образок на шею, ответил Первушка.
- Знаю. Не знал бы, - не посылал. За то, что изловил крамольника Афоньку Нагова, спасибо тебе от меня, да от государя денег немного, - дьяк достал кошель и положил перед ним. - Здесь на дорогу, остальное себе заберешь.
Первушка с удовольствием сунул деньги за пазуху.
- А вот это передашь отцу Вениамину, - он достал кошель побольше, поувесистей, - чтобы брехал складно. Только сразу не суй, обидится. Он деньги любит, но горд. Скажи так: вашему монастырю подношение, от царя Московского Федора Ивановича, чтобы вера Православная не угасла на древнерусской земле во благо Бога и иноков, прославляющих Его.
- Хитро, Афанасий Матвеевич! - засмеялся Первушка, - вроде и не ему вовсе.
- Приходится, человек он нужный. Мои глаза и уши на литовской земле, но с гонором.
- А на словах передать ничего не надо?
- Все, что надо, в цидульке той, что я тебе дал. Вениамин прочитает и все поймет. Тебе такую же даст, ты ее подальше спрячь и сюда. Если к тому времени татары нагрянут, на рожон не лезь, лучше обожди. Время не ждет, ступай. Сегодня же выезжай, пока пути свободны.
Проводив Первушку Аникиевича, дьяк стал разбирать бумаги. Вспомнив, что Борис Федорович велел разослать царское слово по городам и весям, вдохнул.
- Вот навалилось-то, продуху нет. Ну да ладно, одно дело сделано, теперь другое.
Афанасий, вышел из кельи и позвал подьячего:
- Кузьма, возьми перо, бумагу и - ко мне. Писать будешь.
Когда Кузьма зашел, он усадил подьячего за стол и начал диктовать:
«Указ государя всея Руси Федора Иоанновича.
В связи с большой надобностью и нынешней угрозой нападения, Крымского хана Кызы-Герея. Повелеваю: созвать ополчения из выборных дворян, городовых дворян, детей боярских и их сыновей. А также, кроме себя лично, иметь каждому холопа, - одного конного и одного пешего, с каждых ста четвертей земли, которые они имеют. Патриарху, епископам, игуменам и прочему духовному сану, в Москве и вокруг нее, поставить даточных людей, наемных воинов, из того же расчета. А так же - купцам и прочему торговому люду.
Знатные воины должны иметь: кольчугу, шлем, копье, лук и стрелы, хороших лошадей, - как хозяин, так и их слуги. Прочие, кто менее знатен и богат, должны иметь: пригодных лошадей, лук, стрелы и саблю, как и их слуги.
Далее повелеваю: городам, монастырям и весям, недалеким от Москвы, присылать сухари, крупы, толокно и другие съестные припасы в огромных количествах на случай долгого сидения в осаде».
- Написал?.. Теперь распиши на многих листах и разошли с гонцами в города Московской чети. Да пускай поторопятся, времени мало. Пошли еще человека на литейный двор узнать, готовы ли пушки для новой стены. Если готовы, пусть завтра же отсылают их для установки к Семену Копытину. Ступай, да вели квасу мне принести. Горло пересохло, пить охота.
Афанасий Матвеевич устало сел на лавку. После Углича Андрей Петрович редко появлялся в приказе, Афанасию приходилось делать основную работу самому. Годунов, видя, что он человек дела, все больше и больше возлагал на него забот.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Опасение Бориса Федоровича оправдалось полностью, даже ранее, чем думалось. Крымский хан Кызы-Герей вступил в союз со шведским королем Юханом и двинулся на Русь. Не теряя зря времени, минуя приграничные города, быстрыми переходами он шел к Москве.
Уже в начале июля татары подошли к селу Коломенское, где встретили передовой отряд русских. После короткого, но жаркого сражения московские войска потерпели поражение и отошли к городу. К вечеру того же дня Кызы-Герей раскинул ханский шатер на Воробьевых горах. Стало ясно, что осады не избежать. Из Ярославля, Ростова, Твери уже подходили новые силы, нужно было выиграть время, чтобы сгруппироваться и нанести мощный удар.
Как и советовал Борису князь Хворостинин, большим воеводой Московского ополчения был поставлен князь Федор Иванович Мстиславский. Годунов пошел под него правой рукой. От царя Федора помощи в решении дел ждать не приходилось. По обыкновению, он предавался молитвам, прося у бога нисхождения и милости для себя и своего народа. Царица Ирина, вместе с патриархом, утешала его, как могла.
Москва превратилась в огромный муравейник. Укреплялись городские ворота, на стены подвозился порох, ядра, картечь. По приказу Бориса Федоровича, для лучшей видимости и обстрела, были сожжены все постройки, находящиеся под стенами Белого города. В церквях звенели колокола, велась служба. Московское духовенство старалось поднять боевой дух ратников, напутствуя добрым словом.
Москва была готова принять бой, но этого было мало, чтобы умерить воинский пыл крымского хана. Понимая создавшуюся обстановку, Годунов усилено думал, ходя по комнате взад вперед, вынашивая в голове замысел, как баба ребенка.
«Надо Кызы-Герея напугать, но чем? Он хорошо знает, что основные силы Москвы на севере, стоят против шведов, в городе лишь царская охрана, несколько приказов стрельцов, да корпус наемников со всей Европы. Стало быть, надо убедить его, что это не так. Что шведы обманули, передумав воевать русские земли, и ратные люди с Новогорода спешат на помощь государю. Нужна хитрость, нужен подсыл. Да не один, чтобы было достоверно. Главное, татар от стен отогнать, а там соберемся и ударим в полную силу».
- Дьяка Афоню ко мне, живо! - крикнул он слугам. - Пускай, не мешкая, сюда идет!
Расторопные холопы нашли Афанасия на дворе Пушкарного приказа и буквально притащили к Борису.
- Вот что, Афоня, - без предисловий начал Годунов, когда дьяк зашел и поклонился. - Задумал я хитрость, как Крымского хана провести. Для этого нужны люди весьма надежные, без страха в сердце.
- Дурости у нас много, Борис Федорович! Людишки страха не ведают. Вот с умом и надежностью плоховато. Но пару-тройку найти можно, - усмехнулся Афанасий.
- Надо их обрядить в кафтаны стрелецкие, тех приказов, что сейчас на севере, да письмо подметное татарам подсунуть. Вроде послание к царю Федору. В коем говорится: войска уже на подходе, допустим, в Твери или даже ближе. Не сегодня-завтра здесь будут. Уразумел?
- Уразумел, Борис Федорович, как не понять, только людей на смерть, или неволю лютую, посылать придется.
- Возьми с холопов, пообещай вольную. В деньгах отказа не держи, а коль сгинут, - женам и детишкам ни в чем нужды не будет.
- Ты меня прости, Борис Федорович, за то, что слово молвить буду, но по-другому нельзя. Выполнишь, не обманешь?
- Если хитрость удастся, выполню, слово даю. - Годунов вздохнул и посмотрел на дьяка. - Не удержать нам татарина, Афанасий, не устоим без хитрости.
- Оно понятно, пойду я тогда, Борис Федорович, время не терпит.
- Ступай. Письмо сам сочинишь. Приукрась, страху на татарина нагони. Только в меру, а то не поверят.
Выйдя от Бориса, Афанасий подался в Разбойный приказ. Где ему еще было искать смертников, как не среди разбоев, что висели на дыбе.
Придя туда, он разыскал дьяка Федулова.
- Слышь, Тимофей, много ли у тебя под обыском сидят? Которые на смертишку наработали.
- Афанасий Матвеевич, крамольников у меня нет. Босота одна, да кто зипуна по дорогам добывает.
- Вот их-то, мне и надобно.
- Неужто, Посольский приказ лихими делами занялся? - дьяк задрал голову кверху, почесал бороду, подумал и добавил. - С дюжину наберется. Если надо более, извини, долго они у нас хлебушко не кушают.
- Веди всех, кто на ногах да виду солидного. Заморенных да поломанных не надо.
Построив людишек в ряд, Афанасий Матвеевич стал тщательно подбирать нужного человека. «У этого рука сломана, не пойдет. Этот тщедушный больно, будто век не кормленный, у того глаз пуглив, - смалодушничает», - ходя меж людей, промышлявших разбоем, думал он.
Наконец взгляд дьяка остановился на здоровом мужике, с ухмылкой смотревшего на Афонасия. «Если приодеть, добрый стрелец получится. Такого, скорей всего, к царю и пошлют».
- Кто таков будешь, детинушка? - спросил дьяк вслух.
- Иван я, в народе Серьгой прозвали.
- И за что же ты, Ваня, в Разбойный приказ угодил?
- Купцу божью заповедь объяснял. А он не понял.
- Заповедь! Это какую же? - дьяк посмотрел с интересом.
- И сказал Бог: «Все мое - твое, все твое - мое!».
- Что же ты, Тимофей, набожного человека и на дыбу? - рассмеялся Афоня. - Этого оставь, - остальных выведи пока, обождут пусть.
- Не захотел, говоришь, купец делится? - вытирая от смеха слезы, обратился он опять к Ивану.
- Не захотел. Жаден больно.
- Ну, ты его и… - Афанасий сделал жест, имитируя удар по голове.
- Нет, не успел. Стрелецкий разъезд помешал, - печально ответил Серьга.
- Что ж, так оплошал? Парень, ты ведать бывалый, не впервой зипуна добывать. На какой дороге тебя взяли?
- На ярославской. Кто ж знал, что по дороге стрельцы так поздно ехать будут.
- А как в Москву попал?
- Пищальники сюда поспешали, вот меня с товарищами в стольный град и привезли.
- Так ты не один?
- Митька Жердяй да Васька Хитрой, - мои ребята. Они поодаль стояли, когда ты нас, как жеребцов рассматривал.
- Стало быть, ты их атаман будешь?
- Атаман не атаман, а вес средь них имею.
Иван понял, что не зря их сюда привели. Удача снова улыбнулась ему, это он почувствовал всем своим нутром. «Больно хитер дьяк, все вокруг, да около, ходит, главного пока не говорит», - вертелось у него в голове. Собравшись, Серьга говорил медленно, проверяя каждое слово, чтобы не сказать лишнего.
Видел это и Афанасий, наблюдая, как Иван слова, словно через решето сеет. Решив, что пора, он начал:
- Ладно, то было в прошлом. Государь наш Федор Иванович готов простить тебе все грехи и, более того, определить тебя на цареву службу с денежным довольствием раз в три года и окладом земли в порубежных землях. И кто знает, может, через какое-то время купчишка в разор пойдет и уже тебе, богатому и довольному, прочтет ту же заповедь.
От этих слов глаза у Ивана расширились, челюсть отвисла, изо рта потекла слюна. Опомнившись, он оттер губы рукавом.
- С чего бы? С каких пор за лихое дело землей жаловали?
- За лихое дело - нет, ты прав. А вот за службу верную в худую годину - не часто, но бывало. Слышал, наверное, что Крымский хан к Москве подошел?
- Слышал. - Иван сел на столец. Теперь можно. Разговор пошел серьезный.
- Силушки у нас, пока маловато, честно побить супостата. Подметное письмо надо подбросить. Вроде везли его царю, да не довезли.
- Гонец, значит, я буду? Татарину в глотку, да поперек! Боюсь, не понадобится землица, басурмане собакам скормят.
- Может, и скормят, а может, нет. Тебе думать, тебе и выбирать. Почет и уважение, службу царскую, - коль повезет. Если нет, - смерть красную да веселую. Или тоже смерть, но в темном подвале на дыбе.
- Правда твоя, выбирать есть из чего. Согласен. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
- Товарищи твои - люди надежные? Можно их для дела взять?
- Отважные ребята, не подведут.
- Смотри, Иван, помни: не боярам да князьям добро делаешь, а люду русскому! Баб да детишек малых от татарской неволи спасаешь.
Лицо Ивана стало хмурым, взгляд обострился.
- У меня свой счет к басурманам, я же местный, с Москвы. Ровно двадцать годков назад батюшка мой на стенах крепостных пал, матушка - у меня на глазах в огне сгорела. Один я остался, сиротой живу. Так что если сгину у татар, - что мне полагается, отпишите монастырю.
- Хорошо, сделаю. Тимофей, отведи-ка его и товарищей, что с ним, в баньку, пусть попарятся, отмякнут. Потом пришлешь ко мне. Ну, ступай, Иван, вечером договорим.
2
Уже второй день ночевал Егор при пушках, на городской стене вместе с пушкарями. Афанасий, как и обещал, определил его к огневому наряду. В подчинении у Зотова теперь было: пять дальнобойных единорогов, по шесть людей обслуги на каждую пушку. Сотня стрельцов с сотником Василием Макеевым, да Данила с Кириллом.
Кирилл приехал в Москву, привез письмо от Елены, кое-какие съестные припасы, чтобы Егор попусту деньги не тратил, да иконку Пресвятой Богоматери.
Данила начистил хозяйскую кольчугу до блеска, зарядил пистоли и ушел спать. Егору же не спалось, в голову лезли разные мысли. Переживал он, что не успели они с Еленой обвенчаться. «Вдруг убьют, - тяжело Елене будет жить в поместье незаконной хозяйкой».
Зотов вздохнул, достал письмо из-за пазухи и в который раз принялся перечитывать:
«Свет мой Егорушка, пишу я тебе письмо, чтобы отправить вместе с Кириллом. Он мне все о тебе поведал. Слушала я, и слезами умывалась. Знаю, что ранен ты был, людишками злыми, что рука у тебя без перстов осталась. Спасибо Устину, что сберег, схоронил тебя.
Поселила я их, - как ты и велел, Егорушка, - в том самом срубе, что ты для меня строил. Груша - женщина хорошая, приветливая. Подружились мы с ней, хотела их у себя оставить, да Устин не захотел. Говорит, своим домом жить будем.
Детишки у них добрые, ласковые. Старшая, - дочурка Ирина, с Олюшкой приноровилась играть, все нянчит ее. Олюшке четвертый годок пошел, говорит уже, все тебя спрашивает. А я ей: «Скоро приедет твой батюшка, гостинцев привезет». Год, почитай, тебя нет, забыла, как выглядишь. Сердце страсть как изболелось по тебе, Егорушка, хоть прикоснуться, в глаза глянуть.
Могилку Полинину я по весне поправила. Хожу, навещаю, прощение все прошу. Хоть и полюбились мы с тобой, когда уж померла она, а все равно виновата. Грешные мысли про тебя держала, любовной истомой маялась. Месяца после похорон не прошло, как мы с тобой согрешили. Когда ж ты, меня под венец поведешь? А то нет мне покоя!
Сынишка твой подрос, вытянулся, сердцем ко мне подобрел. Все к соседям бегает, - в вотчину Семена Андреевича, к деду Федоту. Тот его всяким военным премудростям обучает, дома-то, некому. Только не до этого им сейчас: единственного сына Алешу медведь заломал, к ведунье отвезли. Матушка Авдотья после того слегла, хвороба ее одолела. Так что я теперь, Егорушка, и там управляюсь, князь Семен упросил.
Кирилла я тебе обратно посылаю, чай, нужней он тебе. Пустоцвету передай поклон от меня, за то, что спас тебя, Егорушка, не бросил. Как приедете, велю поросенка забить, да с чесноком обжарю. Знаю, он это любит.
Вот и все, любый мой, приезжай скорей, истосковалась я по тебе, сил моих нет! Одна Святая Мария ведает, как я люблю тебя. Ей одной доверяю близкие, сердечные мысли.
Твоя на веки вечные. Елена Богуславна».
- Что Егор не спится? - отвлек Зотова, от благостных мыслей чей-то голос. Свернув письмо и сунув его обратно за пазуху, он обернулся.
- А, это ты, Семен Андреевич. Вот письмо от Елены получил, пишет она, что сына твоего мишка помял.
- Я его к ведунье наладил, обещала поднять. А то лекарь, - черт нерусский, говорит: попа зови на погост нести надо. Тьфу! - Семен в сердцах сплюнул. - Но об этом после, не время сейчас. Я к тебе вот чего пришел. Скорей всего, татары завтра поутру начнут, так ты готовься.
- Уже готов, Семен Андреевич, - Егор показал на кольчугу и пистоли.
- Красивые. Откуда они у тебя? - взяв один в руки, удивился князь. - Больших денег, поди, стоят.
- Подарок от Бориса Федоровича.
- Уж, не за ту ли поездку в деревню? Здоровье, видно, сильно поправил! - Семен засмеялся, посмотрев на руку Зотова. - По пистолю за палец.
- Ладно тебе, Семен. Не велено говорить, да и зачем тебе головная боль.
- И то верно. Слушай далее! Татарове, по своему обыкновению, волной пойдут. Обстрел у тебя хороший, - Яузкие ворота как на ладони. Пушки в два ряда поставь, чтобы уровень падения был разный. Бей поочередно. Кто пройдет первую линию, попадет под вторую, ну а если и ее проскочит, - стрельцов определи с пищалями, пусть добивают. Всех, конечно, не побьешь, но охотку сбить можно.
- А если все-таки пробьются?
- Тогда делать нечего, придется биться на стенах. Завтрашний день покажет. Вроде все поведал. Отдыхай, Егор, а я далее пойду, не один ты воевать будешь, надо совет дать, дух боевой поддержать.
Проводив князя Семена, Зотов лег и закрыл глаза. Воображение нарисовало Елену, он улыбнулся и задремал.
- Егор Силыч, вставай! Крымчаки зашевелились, сейчас пойдут, - растормошил его утром Пустоцвет.
Зотов соскочил, стряхнув с себя остатки сна. Надел кольчугу, шелом, нацепил меч, - пистоли сунул за пояс, в руки взял боевой топор.
- Кирилл где?
- У пушек помогает, одного пушкаря вчера лихоманка взяла, горит весь, так он вместо него.
- Ладно, пошли.
Они поднялись на стену. Вид был великолепный. Раннее июльское утро дышало свежестью, было тихо, где-то неподалеку пели птицы. Местность просматривалась до самых Воробьевых гор, был виден и шатер Кызы-Герея.
Татарская конница грязным пятном растеклась по полю, выстраиваясь в линию. По бунчукам можно было сосчитать количество мурз, ведущих отряды. Басурмане готовились к атаке.
Егор поставил орудия, как советовал Семен, в два ряда.
- Васька! - позвал он сотника. - Как только отгремят пушки, пали нещадно по тем, кто прорвался. В общем, мы бьем, ты заряжаешь и наоборот. Понятно?
- Понял, Егор Силыч, успеть бы только.
- Поспешай, Василий, подпустим татарина, руками биться придется. Заряжай пушки, ребятушки, сейчас пойдут!
После короткой подготовки все стихло, даже птицы. По крепостной стене распространилась полная тишина, тишина перед боем. Вдруг она оборвалась, будто струна лопнула. С гиканьем и улюлюканьем легкая татарская конница устремилась к Москве. Волна коней, людей, лестниц - огромный таран, обшитый темной бронзой, - быстро приближались. Таран тащили к Яузким воротам.
- Чучел-то нацепляли, мать вашу! - Егор сплюнул и повернулся к пушкарям. - Они, ребята, нас количеством, на испуг берут! Ничего, сейчас мы их поубавим. Не торопись, не время, далече еще, подпустим поближе. Еще немного, еще. Пли!
Раздался оглушительный грохот. Небо окуталось дымом, в воздухе запахло горелой серой. Послышались стоны раненых, ржание коней. Смертоносное железо разметало первые ряды нападающих. Спотыкаясь об павших собратьев, татары посылали проклятья, в сторону русских воинов.
- Вот и славно! Заряжай, православные! По чарке водки каждому! Удачно пальнули, по самое - «не хочу», - подгоняя, ободрил пушкарей Зотов.
По всей крепостной стене прогремели залпы орудий. Татары, оправившись от первого удара, пошли дальше. Они понимали: спасение в скорости и спешили укрыться под стенами крепости, где их не достанет смертельный пушечный огонь.
Понимал это и русские. Егор, помогая установить откатившееся орудие на боевой рубеж, приговаривал:
- Навались, ребятушки, шибче, шибче. Татарин дожидаться не собирается.
Василий Макеев расставил стрелецкую сотню вдоль стены и открыл огонь, покрывая басурман поносными словами.
- Ох, и силен ты, Васька, в сквернословии, - вытирая пот со лба, обратился к нему Зотов.
- Я то что, вот батюшка мой, - тот мастер. Как начнет в три яруса крыть…! Услышав его, татары вмиг бы разбежались, - засмеялся он.
В суматохе Макеев где-то потерял шелом, пшеничные волосы взлохматились, приподнятый нос измазался в оружейном масле. «Мальчишка еще», - подумал Егор и добавил вслух:
- Словом татарина не побьешь, его огнем потчевать надо. Ну-ка ребята, врежьте им еще раз!
Второй залп был оглушительней первого, от едкого дыма перехватило дыхание. Егор закашлялся.
Крымчаки времени не теряли. Подойдя на расстояние стрелы, они стали осыпать ими крепость. Легкая, с черным оперением татарская стрела, выпущенная из лука лихого кочевника, представляла немалую угрозу для осажденных. Одна из них попала Егору в нагрудную бляху и поломалась.
- Близко уже, черти. Ну что у вас там, готово? - обратился он к пушкарям. Пли, ребята, не задерживай.
Оглушительный взрыв отбросил Егора в сторону, больно ударив об каменную стену. Открыв глаза, он увидел, наклонившегося к нему Данилу.
- Жив, Егор Силыч?
- Что это было? - стараясь сообразить, спросил Зотов, сняв шелом и отбросив его в сторону. В голове гудело, как в церковной колокольне.
- Пушку разорвало, поторопились ребятки. Заряду много заложили, вот она и рванула.
- Ты что, ранен?
Пустоцвет был весь в крови, грязи и еще бог весь в чем.
- Нет, Егор Силыч. Вот Кирилла убило, кусок меди от пушки ему прямо в голову угодил. Испачкался, когда его поодаль оттаскивал. Пушкарей тоже побило.
- Помоги подняться.
Егор с помощью Пустоцвета встал на ноги, пошатываясь, пошел вдоль стены, смотря вниз. Татары подкатили таран, готовясь ломать ворота. Уже совершенно отчетливо было видно их довольные лица. Еще немного и они полезут на стены.
- Данила, давай пушку, прямо сюда, на стену. Василий, почему стрельцы молчат, где ты, мать твою?!
Макеев подбежал, припадая на одну ногу, из сапога торчал обломок стрелы.
- Здесь я, Егор Силыч, зацепила, зараза, на излете, - ответил он, на вопрос Зотова.
- Сколько у тебя стрельцов осталось?
- Полсотни, да еще десятка два раненых, - кто в руку, кто в ногу. Бьют стрелами, собаки, спасу нет!
- А ты что ж не палишь? Вон крымчаки, уже к воротам подошли, таран налаживают.
- Не успеваем мы, время для зарядки требуется.
- Собери все пищали. Пусть, кто ходить не может, заряжают. Остальных - на стену. Огонь вести безпередыху.
Знойный июльский день начал припекать, в броне стало жарко, струйки пота, противно щекоча, стекали по спине. Колокольный звон в голове никак не мог успокоиться, Егора замутило и вырвало.
Тем временем Пустоцвет с пушкарями затащил пушку на узкий выступ, проходящий вдоль стены, где обычно ходит стража, направив ее прямо на таран.
- А ну, ребятушки, разойдись! - Егор подошел к орудию. Места, для отката у нее не было. - Данила, дай факел.
- Егор Силыч, разреши мне, а то, если что, не простит мне барыня. Моложе я да быстрее, глядишь, обойдется.
Вспомнив про Елену, Егор замешкался. Кто она без него? Ни жена, ни вдова. Не имел он права рисковать жизнью.
- Давай, Данила, бей прямо в середину, чтоб наверняка!
Оставшись один, Пустоцвет перекрестился, прочитал короткую молитву и запалил….
Из жерла орудия вырвался сноп пламени, грохот раскатился по небу. Отдачей неустойчиво стоявшую пушку отбросило назад, и она полетела вниз, ломая на пути преграды.
Когда дым от выстрела развеялся, Егор увидел Данилу, прижавшегося к стене.
- Успел, бестия! - он подбежал к нему и облобызал, тряся за плечи. - Молодец! Выручил!
Снаряд угодил прямо в таран, разломав бревно, обшитое медными листами, пополам. Бесполезная теперь махина, брошенная татарами, стояла возле входа в крепость. Видя, что ворота не взять, они стали отходить.
- Смотри, Егор Силыч, уходят! Как есть уходят! - радостно закричал Пустоцвет.
- Вот и хорошо, - отпустив Данилу, проговорил Зотов.
Огромная усталость навалилась на него. Он сел на землю и привалился спиной к стене.
- Готовьте пушки. Возможно, они снова пойдут….
Но на повторный штурм татары так и не решились. Остаток дня прошел спокойно. Наступила ночь. Егор с Пустоцветом сидели возле костра и успокаивали нервы крепким стоялым медом.
К ним подошел Семен Андреевич.
- Ну, Егор, порадовал ты меня, ловко у тебя с пушкой получилось, в самое яблочко угодил.
- Вон Даниле спасибо скажи. Это он запалил, - приглашая сесть рядом, ответил Егор.
- Медовухи-то нальете?
- Садись, Семен, обижен не будешь. Сходи, Данила, принеси еще бочонок. Елена медок прислала, он у нее добрый, сразу усталость снимает.
- Басурман отбили, что ж - можно и зелена-вина попить.
- Ответь мне вот что, Семен Андреевич, чем завтра татарина держать будем? У меня - пушек только три осталось, пушкарей, на каждую, и того меньше. Сотника Макеева поранило. В горячке-то Васька ничего был, а теперь на ногу встать мочи нету. Стрельцов - сорок человек, прочие побиты.
- Пустое то, Егор, главное Кызы-Герея от стен отогнали. Я к тебе вот по какому случаю пришел: буди всех, кто остался, заряжай пушки и пали не жалея дымного зелья.
- Ты это что, Семен Андреевич?! Ночь на дворе. Невидно ни зги! Татар будить вздумал?
- Это не твоя забота. Сказано - делай! Указ Бориса Федоровича! Понял? Вставай, пошли.
Побудив пушкарей, подбросив дров в костер, чтобы было светлей, они стояли и смотрели, как сонные, уставшие люди вяло ходили вокруг орудий.
- Чего, как мухи весной! Веселей давай! Заряжай, ребята и пали в белый свет, как в копеечку, - скомандовал Егор. - Пойдем, князь Семен, под эту музыку опрокинем по одной, Данила принес уже.
Ночная канонада, на стенах Москвы, продолжалась до утра. С первыми лучами солнца отгрохотали последние заряды.
На заре Егор посмотрел в сторону татарского стана.
- Чудны дела твои, Господи! Данила, ну-ка посмотри, может у меня после вчерашнего с глазами что-то, - показывая перстом, он продолжал говорить, - вроде как нет татар?!
- Так и есть, пусто, Егор Силыч! Неужто передумали?
3
Иван с товарищами провел в седле целый день, разъезжая по проселочным дорогам в надежде столкнутся с татарским разъездом. Как назло, они ему не попадались. В новом темно-синем кафтане полковника стрелецкого приказа он гарцевал на скакуне - аргамаке, на боку висела позолоченная сабля с драгоценными каменьями на рукояти. Дьяк Афоня не поскупился, выглядел он, как новая копейка.
- Все должно выглядеть подобающе, - ты же к государю едешь, а не к теще на блины. Так что одевай, Иван, и коня доброго тебе дам, чтобы татарский глаз загорелся. Товарищей твоих стрельцами обрядим. Не одному же тебе к царю ехать. Вроде как сопровождают они тебя. Главное, чтобы поверил сему Кызы-Герей, а за одеждой дело не станет, - говорил Афанасий Матвеевич, суя ему подметную грамоту.
Уже к вечеру им повезло. Татары их заметили и сразу бросились в погоню. Иван, пропустив вперед Жердяя, сам пришпорил коня, будто хочет уйти от погони.
Проскакав с версту на бешеной скорости, Серьга понял, что дьяк совершил ошибку, дав ему и товарищам добрых коней. По-видимому, у татар лошади были намного хуже, и они начали отставать. Видя, что добыча уходит, кочевники пустили стрелы. Одна из них, пролетев мимо уха Ивана, угодила в Жердяя. Митрий охнул и свалился с лошади.
«Так они нас всех перебьют», - подумал Серьга, вытащил из-за пояса пистоль и пальнул через плечо.
Тем временем Васька, видя такое дело, резко свернул с дороги и помчался к лесу, бросая атамана.
«Вот паскуда…!», - промелькнула мысль в голове Ивана.
Быстрый конь, тем временем, уносил Серьгу от погони все дальше и дальше. Надо было что-то делать. Он резко натянул поводья. От неожиданности жеребец встал на дыбы. Иван продолжил тянуть, пока они вместе не упали на землю. Претворившись, что потерял сознание, он подождал татар. Когда они подъехали, вскочил и попытался выхватить саблю.
Брошенный аркан сдавил Серьге горло, стало не хватать воздуха. «Недолго пришлось походить в добротном кафтане», - задыхаясь, подумал он.
Очнулся Иван, перекинутым поперек седла, в нательной рубахе и штанах. «Даже сапоги стянули. Стало быть, послание у них, только бы нашли. Не будешь же сам кричать, что грамоту царю вез», - приходя в себя, усилено соображал Серьга, шея горела огнем, хотелось пить.
- Э-Э-Э, Шайтан! Очухался? - откуда-то сверху раздался голос. С трудом, повернув голову, он увидел грязные татарские сапоги. - Зачем я тебя взял? Кафтан, сабля мурза забрал. Коня тоже ему отдал. Зачем такой бакшиш? Теперь вези шатер хана. Если Есиль знал, что басну везешь, - ни за что не взял. Для чего скакал? Почему стрелял?..
По большим корзинам, висевшим сзади него, на крупе лошади, Иван понял, что попал к сборщикам людской дани. Они им были нужны для маленьких детей, которых собирали по городам и весям, где только проходило татарское войско.
Пока ехали, Иван Серьга бился головой об живот лошади, вдыхал вонючий конский пот, и собирался с мыслями, оценивая обстановку. «Татарин говорит про басну. Стало быть, письмо обнаружено, его везут к Крымскому хану», - успокоившись, он закрыл глаза.
К становищу хана Кызы-Герея пленника привезли, когда уже было темно. Два ханских нукера сняли его с лошади и затащили в шатер. Устланный персидскими коврами, он был похож на дворец. Ковры были везде, даже посреди шатра, разделяя его на отдельные помещения. Кызы-Герей возлежал на шелковых подушках и пил кумыс из пиалы.
Ивана подвели к нему и бросили к ногам.
- Скажи мне, неверный, правда, что к московитам помощь идет? - окуная, жидкие усы в густой кумыс, спросил хан.
Серьга поднял голову и ответил:
- Правда, великий хан, запираться не буду.
- А что так? С виду ты храбрый воин.
- Нет мне смысла врать. Грамоту, что я царю вез, твои нукеры отобрали. В ней все написано, а если не веришь, не сегодня-завтра сам увидишь.
- Как зовут тебя? Чин твой и звание.
- Голова новогородского стрелецкого приказа, полковник Иван Петрович Путятин-Серьга.
- Князь-воевода в басне пишет, что силу ведет великую…
- Полки стрелецкие, конных детей боярских с холопами, огненный наряд. Когда меня к царю посылали, они уже из Твери вышли, спешит князь-воевода.
Кызы-Герей допил кумыс, огладил рукой усы и вытер ее об сапог с загнутым носком. Наклонившись к Ивану, он произнес, схватив его за грудки:
- А не врешь ли ты, собака! Может, подослали тебя?
- Конь подвел, споткнулся, - с досадой ответил Иван.
- Конь умный, наездник плохой! - ухмыльнулся хан. - Кто московита в полон взял? - он поднял глаза и осмотрел стоявших перед ним слуг.
- Нукеры мурзы Улугбека, великий хан. Воин, что на него аркан накинул, за шатром стоит, - ответил один из них.
Есиля втащили в шатер и кинули рядом с Иваном. Теперь он мог разглядеть своего пленителя. Это был старый человек с искаженным от страха лицом.
- Храбро ли бился московит? - ласково спросил его хан.
- Храбро, великий хан, трое их было, одного мы стрелой сбили, второй в лес ушел, не догнали. А этот с лошади упал, когда мы его гнали, видать, споткнулся конь, он с седла вылетел, тут я на него аркан и накинул. Одежда на нем богатая была, сабля в каменьях. Мурза все себе забрал. Басну, великий хан, да продлятся твои дни, твоим нукерам передали.
Кызы-Герей еще хотел что-то спросить, но сильный грохот, похожий на раскаты грома, остановил его. Хан откинулся на подушки и послал узнать, что там случилось.
Вернувшись назад, слуги хана, со страхом перебивая друг друга, заговорили:
- Московиты из пушек палят, великий хан!
- По всей крепостной стене идет великая пальба, огненные столбы вздымаются до самого неба!
Иван смекнул, что это ему помогают, Афанасий Матвеевич старается. Чтобы не упустить случая, он быстро заговорил:
- Москва радуется! Весть о помощи, видать, пришла. А, может, и сам князь-воевода с войском пожаловал.
Хан Кызы-Герей задумался. Победа у села Коломенское, нелегко ему далась, много его нукеров да мурз полегло, а ведь, то был всего лишь обоз, сравнительно небольшой передовой отряд с гуляй-городом. Утренний штурм Москвы тоже увенчался провалом. А если, правда, - с Новгорода полки стрелецкие идут, войско с огненным боем?
- Хан Юхан, повелитель шведов, разве войной не пошел на Псков да Новгород? - обратился он опять к Ивану.
- Этого, великий хан, я не знаю. Только, коль войско с севера к Москве подалось, значит, мир у нас со свеями.
- У, Шайтан!!! Никому верить нельзя, всюду обман!
Хан от злости сломал нагайку и бросил ее в Ивана. Мрачно оглядев подданных, остановив взор на Есиле, он спросил:
- Чего ты хочешь за услугу великому хану?
- О, великий хан Кызы-Герей, видеть тебя - уже награда! Но Есиль бедный воин, отдай мне моего пленника, он здоров и селен, за него в Кафе хороший бакшиш дадут.
- Забирай, он твой. Мне он больше не нужен. Делай с ним, что хочешь.
Кочевник вывел Ивана на улицу и подвел к лошадям
- Мне за тебя бакшиш дадут, якшы будет! Еще коня куплю, халат новый, Есиль хороший воин, храбрый воин. Такого пленника взял.
Иван лишь усмехнулся.
Татарин, перебросив его через седло, уселся сверху. Стегнул лошадь кнутом, он двинулся в путь.
«Поменял ты, Ваня, недолгую цареву службу на бесконечную неволю в неведомых краях…». - Сплюнув конский волос, попавший ему в рот, Иван Петрович Путятин-Серьга постарался не загадывать о будущем.
4
Хан Кызы-Герей думал не долго, собрал шатры и отправился восвояси. Перейдя Оку, он отошел к Серпухову.
Только через три дня собранное Борисом Годуновым русское ополчение под началом большого воеводы князя Федора Ивановича Мстиславского, подняв знамена, вышло из Москвы в погоню за татарским войском.
Настигнув крымчаков под Тулой, русские полки нанесли им сокрушительное поражение. Разрозненные татарские отряды бежали до города Ливны, на границу с Диким полем. Крымский хан Кызы-Герей с позором вернулся в Бахчисарай.
Ликующая Москва встречала победителей. От царского имени раздавались подарки и милости. Князь Мстиславский доблесть победы, полностью приписал себе, в докладе царю даже не упомянув о Годунове.
Борис простил спесивого князя, его печалило другое. Пришла весть о смерти друга и соратника - Дмитрия Ивановича Хворостинина. Вот что было больно его сердцу. Сидя у себя дома, он пил горькую, вспоминая славные времена молодости.
Подняв чарку, он промолвил в пустоту:
- За тебя пью, Дмитрий Иванович! Твоя победа! Последняя, как оказалась. Не сразила тебя стрела, не порубил меч, - одолела старость. Пусть земля будет тебе пухом.
Через год во славу русского оружия был заложен монастырь - на месте гибели русских ратников, близ села Коломенское, - названный Донским в честь князя Дмитрия Донского.
Годунов хотел увековечить память, объединив два события в одно, - героев Куликова поля с воинами, побитыми татарами в прошлом году, а также Дмитрия Хворостинина. Если не его самого, так хоть имя худородного, но великого русского князя.
Афанасий так и не дождался никого за царской милостью. Ни Иван, ни его товарищи не явились.
«Видно сгинули ребятушки, честь им и слава», - со вздохом подумал он и отправился в Успенский собор, - заказать молебен по погибшим.
Все, что полагалось Ивану с товарищами, дьяк, как и обещал, отдал на строение храма и монастыря. Проезжая мимо и видя, как возводятся стены Донской обители, Афанасий Матвеевич перекрестился и произнес как «Отче наш»:
- Вот, Ваня, и твой камушек в сей твердыне будет. Если от каждого подвига, совершенного русским людом, по камню уложить, - ох, и храм получится, высок и светел.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 25.11.2009 10:30:12
Просмотров: 2612

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.