100000007. Пушкин.

Никита Янев

Форма: Роман
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 19084 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Содержание.

1. Поле от Франции до Канады с тоской в животе.
2. Пьеса на ладони.
3. Пушкин.
4. Яяяяяяя.
5. На звездЫ.
6. Лекции.
7. В жемчужине.
8. В лабиринте одиночества смерти я.
9. Бог Бога Богом о Бога чистит.
10. ВОВ внутри.
11. Транспорты серой слизи и пятое измеренье.
13. Бездна.
14. Телепатия.
15. Хоэфоры

2010-2011.

Пушкин.

Пушкин был сначала любимчиком, артистом. Потом решил сделать всё по-настоящему и везде натыкался на своего двойника на понтах. Потом из него сделало общественно-социальную куклу населенье одной супердержавы для своих нужд.

Потом земляки из землячества стали совсем как юродивые, слово молитва мало что говорит для обозначения жанра, хотя это больше всего похоже, когда палачи и жертвы встречаются. Слово медитация вроде бы подходит для обозначения жанра вместо элегий, трактатов, романов, драм.

Для нужд населенья, когда они сначала на зоне, в психушке, на ток-шоу, в Интернете, с их законами. На зоне все должны ударить ножом труп, чтобы выжить. В психушке нет смысла жить после смерти Бога. На ток-шоу все – куклы, настоящий только шнур в розетке. В Интернете, человеке наизнанку, но не нараспашку.

А потом: в литературе, кино, театре, школе. Т.е., чистом жанре, медитации, молитве, как они будут видеть после смерти, если смогут перестоять двойника, как Пушкин.

Продвинутый даос и дальше.

Дело вообще не в этом. А в чём? В спасенье. Кого спасать? Племя? Загробность? По нитке горизонта идёт группа прохожих, конфессия, землячество, профессиональный цех. Вокруг бесконечная вселенная, которая взорвалась из бесконечно малой точки неизвестно зачем.

Там где она заканчивается, начинается поворот, выброс колоссальных бит информации, протеиновый удар, адреналиновый всплеск, термоядерный коллапс. Стоите вы и видите, зачем. Дальше у вас два способа. Делать и говорить. Вообще-то это одно и то же.

Вы вылепляете из линии горизонта судьбу и отпускаете фигурки поиграться в жизнь, чтобы они как вы стали продвинутый даос и дальше.

Редактор.

Раньше редактировали по славняку, но это не выехало, после поколения перемен настала эпоха демократизации и беспредела, а потом эпоха терроризма и антитерроризма, а потом поколение катастрофы.

Редакторами стали авторы и медиумы. Профессиональные редакторы стали менеджерами среднего звена и ведущими ток-шоу. Всё равно про что ток-шоу, про литературные премии или про футбол.

Про медиумов поподробнее. Легко ли нам, не будучи в теме про тему? Приходится в пустоте наощупь без тела как племя в загробности. Кому телепортирует медиум, во-первых, этому свету или тому?

Это неважно, в этом вся фишка, от радости сообщенья все стали расхристанней, как на футболе, хоть всё очень корыстно и аллегорично. Одни живут, другие нет, одни всегда, другие нет.

Вообще, нужно сказать, что в любом случае это бы не выехало, потому что это человеческая природа, которую надо перестоять. Вам предложат голяк, славняк и сплошняк на выбор.

Вы спросите, почему? Вам ответят прекрасные уста из пустого тумана, цена проста. В 11, 22, 33, 44 вы – чмо, они – Бог.

А тело, прекрасное как понты? А протеиновый удар? А килобиты информации? А адреналиновый всплеск? А термоядерный коллапс? А землячество, профессиональный цех, конфессии? Пискните вы как мышка в мышеловке. Как эквилибрист на нитке горизонта над бездной.

Это всё внутри, скажет вам редактор, блондинка, медиум, и вы поверите.

Уста.

И что потом? Ну, потом самое главное. Это неоригинально и неостроумно. Те, кто убивают тех, кого убивают, становятся забвением и жертвой, и всё время как любовники.

А потом становятся людьми и возмездием, и говорят, за что, тупой стене с навернувшимися на глаза слезами, ковыряя штукатурку пальцем, в армии.

Это посвящение. Это постепенно. Потому что если всё сразу, не выдержишь, ответят уста. Главный принцип тот, что чем больше Бог, тем больше чмо.

Понтонный мост.

Подводная лодка ушла под воду, на ней 100 человек были. С чем можно сравнить? С Интернетом. В котором всё что угодно. Порнуха, политические разоблачения, медитации. Просто 100 человек умирают.

Они как медиумы, не имея возможности пройти сквозь 100 метров воды, к живым от мёртвых, чтобы предупредить об опасности, потому что ещё есть время, чтобы выстроить понтонный мост.

Они выбрали одного медиума, редактора, блондинку, и шепчут ему во сне главное, потому что время поджимает, ты и есть понтонный мост.

Она потом выходит замуж, потому что каждый имеет право на счастье. За военного, военный уходит на задание и не возвращается. Военные в какой-то момент не могут остановиться, потому что готовы были умереть, а на войне надо не умирать, а убивать.

Она потом сама становится как подводная лодка и приходит к сыну Гены Яневу, и делится результатами исследований.

Когда блондинка 30 лет в одну точку после смерти военного смотрела, стоило или не стоило рождаться, как 33 поколения, как экипаж подводной лодки.

Вот главная формула, в 11, 22, 33, 44 ты – чмо, они – Бог.

Пушкин 2.

Мыть надо. Запах в деревенском доме в городе держится кислый. В феврале искусственную дублёнку, в марте вельветовую куртку, в апреле кожаную поддёбку, в мае джинсовую ветровку. Удобрения купить для цветов, февраль. Такие мысли.

Послать на все конкурсы новые пьесы, на все сайты мультфильмы, во все журналы рассказы. В Интернете на ютубе посмотреть темы: роды, наркотики, ломки, медитация, буддизм, кабала, суфизм, майя, Эдгар Кейси.

Смеялся, экстремальный туризм. Но жизнь внесла свои коррективы. 5 лет в Интернете, Соловки слишком рядом, ближе всего на свете, ближе кожи любимой, ближе социального долга. Несколько редакторов что-то понимают, да больше нам и не надо.

Никогда не было по-другому. Потом все будут предаваться воспоминаньям, как они Пушкина любят. А Пушкин выбирает калибр погрубее и выстреливает в бедро, потому что всё остальное как привиденье.

Отчаяние, чёрное как порнуха в Интернете, нырнуть и не вынырнуть, без головы и тела, без глаз и чресел. И вдруг догадка, быстрая как пуля старинного калибра, вот чего боялся Чехов, что ничего не будет.

Рядом с этим формула, что ты всё больше чмо, а они всё больше Бог, как сумасшедшая старость, как Соловки, остров бессмертных, плывущий по полю от Франции до Канады с тоской в животе въяве во время глобальной катастрофы в родильных водах.

100000007 рожениц Пушкина рожают, 100000007 хирургов как Чехов помогают. Они входят в жертву, что они – чмо, а они – Бог. На острове Самуилыч, Седуксеныч, Димедролыч, Соловьёв, Ма, Мария, Вера Верная, Майка Пупкова так рассуждают.

Что весь свет нечист, заныкаться для своей работы, и перестоять засаду, любой банальностью, что президент – верующий. Так устанешь, будешь всё время ловить рыбу как Чехов, выломаешь простую палку по росту и пойдёшь по свету, как Толстой.

Единственный способ лечить, заболеть сначала, а потом и лечить не надо, просто умираешь и видишь, что было дальше, как Пушкин.

Про сталкеров.

Когда 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона встретились в пустом мёртвом поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи, они даже не узнали друг друга, а виноваты во всём оно и я, потому что не подставились, хотя, вроде бы, всё делали правильно.

И тогда единственный выход – уходить и делать отдельно. В 1998, 12 лет назад, на Соловки уехал, я так думаю теперь, что там собрались точно такие же в землячество, профессиональный цех, конфессию, и ждали последнего самого дорогого. Он заскочил в последний вагон и всё, захлопнулась дверка люка, началось действо.

Я потом вспоминал, что потом было? Через год в 1999 я заболел эпилепсией, год припадки повторялись раз в месяц. Через год в 2000 я начал писать регулярно. Через год в 2001 я начал писать верлибром, как пишу до сих пор. Верлибр, недавно написал один дядечка редактор на подборке рассказов.

Другой написал названия на двух подборках «Последнее искусство Марии» и «Ненаши». Сам придумал, я бы так хорошо не придумал. Третий, четвёртый и пятый. Так вот, про что я. На Соловках стало ясно, что ни одна конфессия не выдержит. Ячейка общества, профессиональный цех, землячество.

Что человека плющит битами информации, искушеньями, протеиновым ударом, адреналиновым всплеском, глобальным потеплением, килотоннами термоядерных реакций в ядре, как народовольца в одиночке, как плод в утробе. Потом он выходит, делает что надо, внешне.

Но существом он вообще в другом. Как наше общество, которое всё время врёт, потому что ему всё равно. Потому что нет единства, не потому что оно страшно порочно. Страсти важнее неподвижности. Про это последняя советская власть и новый капитализм в неподвижном поле.

Тем важнее человек, который заблудился, на него все навалились: зона, психушка, ток-шоу, Интернет, а он всё время уходит, как литература, кино, театр, школа. Нельзя загонять человека в угол, сказал Достоевский. Его вообще надо отпустить, не давить, пусть проездится по России, сказал Гоголь.

Человек так же пуст, как общество, сказал Чехов. Я увидел это на Соловках. Самуилыч, Седуксеныч, Демидролыч, Соловьёв ныкались для своей работы, ухаживали, перестаивали, уходили, лукавили, терпели, не для того вовсе чтобы стать мишенью в тире, как в них все стреляли из рогаток, и как они падали и умирали.

Они были как проводники. Если заглянуть им в сидор, у них там как у десантников порядок, ничего лишнего, иголка с ниткой из тюленьих жил, чтобы сшивать судьбу, две фляги из нержавейки, выкрашенные чёрной и белой краской с мёртвой и живой водой, набор красок из своей крови, набор кисточек из волос любимых.

Набор ножей для резки чёток для медитаций, рулон пергамента и золотое перо с баночкой туши, компас, топор, стамеска, книга, у каждого своя, альбом с фотографиями, кино и фотокамера, банка тушёнки, банка сгущёнки, упаковка спичек, блок «Примы», кирпич чёрного, булка белого, пачка сахара, пачка соли, наволочка с крупой, кан.

Холодное оружие, «ТТ», парашют, шило, ампула в воротнике, спальник, фумфырик, таблетки, чай, кофе. Про книгу поподробней. Вот именно, про книгу. Это приём, как будто бы говоришь не о главном, а сам говоришь о главном, потому что сталкер – сталкер всё время, во сне, наяву, во время постельной сцены, во время медитаций.

Он переводит из зоны, психушки, ток-шоу, Интернета в литературу, кино, театр, школу. А оттуда, сами понимаете, куда и обратно. И вы становитесь, как я в 1999, вроде бы заболели, а на самом деле выздоровели, и сами становитесь переводчик, потому что иначе бы вы на Соловках не очутились.

Может быть, я преувеличиваю, все люди – переводчики, просто ушли в глухую несознанку, что они только сейчас, потому что им стало страшно, как десантникам на спецзаданье в мёртвом пустом поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи, что на них всё навалили и бросили без зарплаты.

Они открывали книгу, доставали усовершенствованную рацию и зашифровывали сообщенье. У каждого своя книга, я говорил, про сталкеров, зачем они нужны вообще. Ну и был бы космос – космос, хаос – хаос. Нужная книга, так я догадался, зачем я нужен, ну и вернулся. Ничего хорошего, конечно.

Все друг за другом гонялись как за мишенью в тире в пустом мёртвом поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи. Ты доставал усовершенствованную рацию, загримированную под мобильник, которая работала как камера, и говорил.

Они здесь.
Столько их?
Столько же, сколько и вас, 100000007.
Как мы их найдём?
Они рожают.
Как они нас узнают?
Как заложников.
Они красивые?
Они прекрасны как 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона в мёртвом пустом поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи.

Батарейный Тушин.

Люди делают живое. Ты воспитываешь мёртвых. Они потом встречаются и Мария им рассказывает как надо вести себя. Ей все мешают, одна супердержава, обыватели, Европарламент, родители, кураторы, директор, завуч.

Они как адьютантики со свои трупом в кейсе и губкой для обуви, которые всех подставили, а себя выпятили под небом Аустерлица в мёртвом пустом поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи.

Понимают, как батарейный Тушин, который выиграл Шенграбенское сраженье и получает пи…лей за это. Тот, кто работает, тот и виноват. Вот они встретились, ответственный момент.

Там только 100000007 закланных в жертву, 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона, мёртвое пустое поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи, одна супердержава, Европарламент.

Проваленные реформы, корысть, нищета, фарисейство, артистизм, юродство, кураторы, адъютанты, директор, завуч, Гитлер, Сталин, Хиросима, Мария, Никита. Кем они станут? Фашистами? Антифашистами? Террористами? Антитеррористами?

Никита достаёт элегии, трактаты, романы, драмы, раскладывает по партам, и начинает щёлкать как соловей на ветке, как поэт Пушкин, как папа от разрыва аорты после 17 колена, ничего не понятно.

И Мария, маршрутка, электричка, метро, пешком, 6 уроков, дополнительные занятия, репетиция, проверка тетрадей, пешком, метро, электричка, маршрутка, все мешают, одна супердержава, Европарламент, адъютантики со своим трупом в кейсе и губкой для обуви.

Родители, кураторы, завуч, директор, Гитлер, Сталин, Хиросима, первородный грех, провалившиеся реформы. Но батарейный Тушин опять выиграл Шенграбенское сраженье, потому что в какой-то момент завёлся ходом батальи.

Говорит Седуксеныч.

Интернет это в каком-то смысле материализованное подсознание и материализованный тот свет. А дальше ловушка, потому что мёртвое пустое поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи как выеденная середина, все ушли в Интернет.

Оказывается, даже на том свете можно тусоваться, как на этом. Каков характер тусовки? Для тусовки нетусовка – мурцовка. Что всю жизнь делал? Терпел за компенсацию? Терпел без компенсации и надорвался?

Хорошо – тоже неплохо. Люди всегда так жили. Они приходили, всё делали и уходили. Откуда они приходили? Из жёлтой воды внутри хромосомы, ясен перец. Куда они уходили? В космический ветер, как два пальца.

В чём же тогда мурцовка? Что без гарантий? А какие гарантии? Или ты видишь, или ты не видишь, или ты видишь всё время. Или ты послужил с компенсацией, или ты послужил без компенсации, или ты компенсация.

Что дальше? Ведь должно же быть что-то дальше? Во всяком случае, всегда так было. В разорванной связи, как во включённом пылесосе, мало что удаётся, только помнить всё время несколько книг.

Несколько имён, несколько стихотворений, несколько фильмов, несколько рассказов, как в рассказе «Библиотека» в главе «На явление героя» в книге «Как у меня всё было». Из этого фрагмента можно выстроить всю остальную реальность.

Как фрагмент одного героя, встроенный в традицию, становится традицией. Лица, имена, загробный театр, Интернет, вот что надо делать, потому что когда астероид «Папа, забери меня отсюда, здесь очень страшно» пройдёт слишком близко.

И когда термоядерные реакции в ядре земли и на солнце растопят полярные льды. И когда земля и небо перевернутся. И когда наши дети у нас спросят, что было дальше? И от тоски захлебнутся, и потеряют сознанье.

А потом, когда вернутся, будут помнить странную реальность, в которой вся наша жизнь лишь фрагмент традиции, в которой дети наших детей – наши деды. Т. е., другими словами, память могущественнее забвенья, но новая ли это реальность?

Нет, конечно, это очень старая реальность. Это другая реальность, которой нет в нашей жизни, потому что для нас она возмездье. Мы были артистами, нищими, корыстными, юродивыми, фарисеями.

И вдруг прилетел утюг из Демидролычевой картины «Утюг» и нас протаранил. И мы стали как скульптура Самуилыча «Война». И как скульптура Одиссея с веслом «Любовь». Мы стали как Седуксеныч на Соловках, монах в миру.

Всё время помнить, до истерики, до белой горячки, до запоев и после запоев. А что, всё ведь по-настоящему, а не понарошке. Помнить всех героев до границы смерти и после границы смерти.

Мне кажется, это единственное, что - человек, жанр, искусство, мультфильм, загробная компенсация и Интернет, говорит Седуксеныч. И смотрит своими безумными пепельными глазами сквозь и мимо.

И говорит, 80-е – артистизм, 90-е – нищета, 2000-е – корысть, 10-е – фарисейство. В чём же смысл артистизма? Нравиться всё время? Что тебе нравится нравиться. Поколение перемен, короче.

«Мы молчали как цуцики, пока шла торговля всем, что только можно продать, включая наших детей. И отравленный дождь падает в гниющий залив, все разошлись по домам».

В чём смысл нищеты? Что мы так больше не можем? «Нищие молятся, молятся на / то, что их нищета гарантирована».

В чём смысл корысти? Что мы слепоглухонемые для благополучья? «Связанные одной целью, скованные одной цепью».

В чём смысл фарисейства? В том, что оно внутри себя юродство, но само себя боится? Боится унижения и несчастья, и говорит, не надо близко. И в мёртвом пустом поле от Франции до Канады без связи поёт песню. «От нас остались чёрные дыры, нас больше нет, есть только чёрные дыры».

А в чём же тогда свобода, если это всё как сплошная несвобода? Говорит Седуксеныч. Несвобода стать звездой и несвобода в чёрную дыру вернуться.

Они говорят, выбор. Какой это выбор? Ты приходишь на звезду и там всё время смотришь мультфильмы про одиночество. Ты приходишь в чёрную дыру и там из тебя всё время лепят мультфильмы про тусню в Интернете.

Стоп. Кто выбирает? Выбирает выбор. А ты что не выбираешь? Ты стоишь рядом и смотришь? Как звезда? Есть какая-то точка, в которой ты уже не можешь вмешаться, как выбор, а должен выдерживать косвенные удары, как поколенье в поле, как Христос на кресте, как звезда в Интернете. Говорит Седуксеныч.

Например, такое чудо.

Ещё я подумал, что потом научатся делать фильмы, записывать сразу мысли, как сон Банана в «Ассе». Я хотел попробовать это сделать, чтобы картинки, фотографии и рассказы мимо друг друга.

Потом это усложнится, как в «Неуловимом Джо», что картинки переплетены как любовники в драме. И появится сюжет, как в «Дне рожденья», что все тебя рожают, хотя они вроде бы себя рожают.

Но кто-то ведь должен это увидеть, иначе оно покатится в бездну и прикатится к Богу. И Бог скажет, конечно, ты и сам понимаешь, Генка, это не бездна, а чёрная дыра, как если сквозь сплошную плеву ту сторону видно.

Там всё переплавляется как забвенье и возмездье. Потом выбрасывается на эту как голая порнуха и поколение индиго. И ему говорится во всех сюжетах, ты бы мог стать жанром. Что за жанр, старушка?

Какая я тебе старушка, я великий писатель, ответит Генка. Жанр простой как чудо. Византийский ангел с копьём, а не жена, например, такое чудо. Ванга в штанах и Толстой в юбке на облаке, а не папа и мама, например, такое чудо.

Четверо за руку на линии горизонта, как расчёска, Орфеева Эвридика, Майка Пупкова, Марья Родина, Никита, 20 лет, например такое чудо.

Дезоксирибонуклеиновая кислота раздвинула ноги и рожает звёзды на острове, который оторвался от корней и несётся. В мёртвом пустом поле от Франции до Канады с тоской в животе без связи, как подводная лодка в степях Украины во время глобальной катастрофы, например, такое чудо.

Они потом сидят на звёздах как маленький принц и перестукиваются по связи, вроде Интернета, только совершенней, мёртвые и живые, ты веришь в то, что когда мы были вместе, мы были несчасливы? Я не верю. Например, такое чудо.

2011.

© Никита Янев, 2011
Дата публикации: 04.07.2011 16:52:55
Просмотров: 2819

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.