Письма гнусного путешественника. О прозе В. Сотникова

Евгений Пейсахович

Форма: Эссе
Жанр: Литературная критика
Объём: 17469 знаков с пробелами
Раздел: "Литературная критика"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

1

Любезный друг!
Впрочем, хотя б и нелюбезный враг – путешественнику всё равно, какой накорябать адрес на конверте и прочтёт ли кто исписанные тетрадные листы или сразу сомнёт и выбросит в мусорное ведро (пакет, урну – нужное подчеркнуть), или аккуратно свернёт и засунет во внутренний карман, поближе к трепетным сосцам.
Путешествия получаются краткие, ни к чему не обязывающие – и это от лености. Взбутетенит кто-нибудь в личном общении, откушавши Гленливета, или в социальных нетях разразится восторгом по поводу места – ну и ломанешься туда, предвкушая. А потом-то – надо же ходить, изучать, башмаки стаптывать. Усилий немерено, а кому оно надо? Если хорошо разобраться, смысла никакого нет в том, чтобы хорошо разбираться.
«И, да, сегодня есть ПИСАТЕЛЬ, в прямом смысле слова - Владимир Сотников… Просто потрясена.» ©
Ни к чему называть кого-либо из авторов отзывов – «Ибо он и лжет единственно потому, что не может сдержать умиления» © (Ф. М. Достоевский. Идиот). Виртуальным ораторам всё прощается – даже аршинные буквы. Они хотят кричать, воздев к тусклым тучам растопыренные длани – боятся, что иначе их не услышат. В прямом, что интересно, смысле слова.
«Владимир Сотников - особенный человек в литературном ландшафте России. "Улыбка Эммы" - небольшая по объёму книга, но когда её дочитаешь до конца, кажется, что это роман-эпопея типа "Война и мир". ©
А? Чаво? Слышимость плохая. «Типа» - не восхитительно ли? Расслышал плохо, наверно. Не может профессор такое сказать. Хотя бы и бывший. Или может?
Ладно, это шутка. Конечно, может. Профессор Института международного рабочего движения. Путешественник и не знал, что такие мудрёные науки существовали. А если б знал, предпочёл бы тщательно скрывать свою осведомленность.
Ну, конечно, конечно. Сейчас вы скажете, что это к делу не относится. К тексту – потому что какие ещё могут быть дела, если человек прям солнце русской словесности? В ландшафте.
Дописываю буквально на коленке – посадку на поезд уже объявили. Пассажиров, правда, не густо, но где их теперь много?

2

Стоит поезду чуть-чуть отъехать от вокзала, и, погружаясь потихоньку в загородные ландшафты средней полосы России, кое-как описанные, начинаешь жалеть, что там, на перроне, не успел сказать провожающим главного. И уж кажется, что проводы могут оказаться последними. Горесть усугубляется: а главное-то как же? Его ж за тебя никто не скажет.
Когда эту эпистолу бросят в твой почтовый ящик, гнусный путешественник уже изрядно отъедет и будет тихонько постанывать и поскуливать от однообразия картонного пейзажа и безликости фигур в нём. Но всё же, пока путешествие надоесть не успело, черкнёт пару строк. Вагон мелко трясёт, так что приходится извиняться за неразборчивость почерка. Ну и за сбивчивость мысли, конечно. Вечные, как Сонечка Мармеладова, проводницы с подкрашенным свёклой чаем в вышедших из широкого употребления подстаканниках. Хотят мзду за труды получить. Отвлекают.
«Родился… (путешественнику его с днём рожденья не поздравлять) 1960 года в деревне… (и музей не организовывать; чай, не Ясная Поляна и не Спасское-Лутовиново), в семье сельских учителей. В 1989 году окончил Литературный институт им. Горького, семинар прозы под руководством Владимира Маканина».
Нет, нет и нет – гнусный путешественник не против соцреализма как такового, он вообще за любые абсурдные названия разных абсурдных явлений, ему даже наука о международном рабочем движении где-то симпатична. Как выразился другой автор, в угодья которого боком проникал путешественник: «Между всеми вещами на свете существуют эти невидимые штрихи, всё ими взаимосвязано и нерасторжимо» (М. Шишкин. Урок каллиграфии). Аминь.
Не поспоришь. Маканин связан с Горьким, Сотников связан с Маканиным. Путешественник, к примеру, не стал бы хвастать порочными связями. Такими. Другими – да. Стал бы. А этими – не.
Если кто ещё помнит, кто таков был Маканин, готов читать его наследие и думает чему-то хорошему при этом научиться, заходите в купе – чай за счёт путешественника. Многие и более достойные авторы прочно позабыты и далеко позаброшены, так что и сахару кладите побольше, путешественнику не жалко.
Однако, заметьте: возраст М. Шишкина и В. Сотникова почти один в один. Меньше двух лет разницы. Одно поколение. Оба – учительские детишки. Мои симпатии (если это можно считать симпатиями) на стороне М. Шишкина единственно потому, что у Маканина он не учился, чтобы стать, по выражению гражданина Джугашвили, инженером человеческих душ. А в остальном… Оба к тридцати годочкам достигли девяностых, а писателей-девяностников, в отличие от писателей-шестидесятников, быть не могло по определению. По неблагозвучию названия. И нулёвников – по оскорбительности смысла.
М. Шишкин успел потрудиться в журнале «Ровесник», В. Сотников писал повести для детей. То и другое – форма эскапизма. Всё лучшее – детям.
И вдруг – хрясь, прорвало. Один дяденька, не совсем трезвый, сокрушил другого дяденьку, изрядно поддатого. Непьющий незадолго до того затеял гласность, но оказался негодящим. И понеслось - режь правду в матку.
Тут надо понять одну тонкость. Писатель, который аршинными буквами, он же не акула пера, не мурзилка позорный. Он нетленку ваяет, а на это время требуется. Ну ещё бы. В пелёнки погрузиться воспоминательно – как минимум. Одномоментно это не получится. Один среднеуральский член, не поймите неправильно, союза писателей (можно всё большими буквами, если охота) даже в пренатальные воспоминания ударился, начиная с состояния сперматозоида, и премию, как-то связанную с графом Толстым, получил. Хорошо, что граф не знает.
Гнусный путешественник должен пояснить. Те имена, в чьи угодья он отправляется, названы. А иные, глухие заповедные или злачные – неважно, места остаются лишенными топонимики. Просто верьте на слово – иначе взбутетените, и придётся опять атташе из коровье-крокодиловой кожи набивать справочниками и влачиться, стараясь перебороть предубеждение. Безнадёга. Не перебороть, как ни старайся.

3

Если бы речь шла о публицистике, а не о нетленке, имело бы смысл сверить даты написания того-сего у того автора и у другого до дня и месяца. А так – нет. Плюс – минус. Не имеет значения. А вот тематика, подход, стилистика – те да. Имеют. Значат.
Даже жалко временами становится, что путешественник такой гнусный и такой ленивый. Всё по верхам да по верхам.
«Очень хорошо помню, как я испытал это в первый раз» (М. Шишкин. Пальто с хлястиком).
«Помню свою детскую жалость…» (В. Сотников. Улыбка Эммы).
Гнусный путешественник оборвал вторую цитату, но в данном случае это неважно. Главное – отправная точка порождения текста. Хватило бы процитировать так: «…помню…» и «Помню…». Там и там речь идёт о памяти и поминках. Первый из процитированных авторов выворачивает наизнанку лифчик своей матери и являет изумленной публике набивку из поролона. Второй впадает в медитацию и начинает вещать от имени своего отца. Гамлета не вспоминайте – ничего общего.
Интимные подробности чужой семейной жизни путешественнику обсуждать неохота. Он пребывает в уверенности, что дистанция между автором и повествователем ощущается либо не ощущается независимо от того, ведётся повествование от первого лица или автор изымает себя из текста. Разумеется, ощущение есть нечто субъективное. Но оно не просто так появляется, а по параметрам объективным. Дистанция выражена, если она есть, отстраненным, ироничным, беспощадным отношением к повествователю, персонажу, к самому себе. Реально выражена, объективно. Всё тут – лексика, синтаксис, порядок слов, морфология бывает значима, пунктуация и порожденная всем этим интонация.
А как только автор начинает всерьёз объяснять себя, так всё – тушите свет, сливайте воду, ночевать всем в гамаках. Это не художественная литература, это публицистика или – в лучшем случае – мемуары.
Гнусный путешественник посиживает да подумывает. Пустой стакан мелко сотрясается и стучится о примитивно фигурные стенки подстаканника, будто хочет выбраться из. Поезд подкрадывается к станции нерешительно – похоже, опасается, что там его поколотят. Станции не видно. По обе стороны поезда длинные товарняки. На открытых платформах что-то большое бугрится, закрытое выцветшим брезентом. По форме можно угадать, где танки, где пушки. Без подробностей. В крытых вагонах везут на убой людей в новых гимнастёрках без погонов, в не обмявшихся галифе.
В раздвинутом створе дверей видно, как лейтенант – два кубаря в защитного цвета петлицах и скрещенные пушечные стволы – выговаривает какому-то лопоухому рядовому-деревенщине. Слов не слышно.
Гнусный путешественник не готов решать за других, но за себя – да. И за себя он решает, что его отец был не настолько примитивен, чтобы начинать вещать за него, от его лица, в глупой, наглой, хамской уверенности в своём праве. Мол, не чей-то же отец – свой собственный.
Нет.

4

«А может, потому он и умолкал – чувствуя, что я буду говорить за него?»
Вполне возможно. Даже скорее всего. Накатит, случается, такое гнетущее чувство, что кто-то сейчас начнёт вещать за тебя, – и погружаешься в скорбное молчание.
В месте, куда гнусный путешественник приезжает в первый раз, он чувствует растерянность, озирается, пытается понять, куда двинуться, не представляя себе, куда хочет попасть. И часто попадает впросак. И думает: зачем вообще сюда припёрся?
В детстве отец светоча русской словесности В. Сотникова представлял себя последовательно брёвнышком в стене избы, краем крыши, окном, ласточкиным гнездом.
Поймите верно – это так по мнению автора псевдомемуаров. Путешественник тут не при делах – он только осматривается на новом месте и согласно кивает. Конечно, ребёнок не стал бы представлять себя бревном – только брёвнышком. Край крыши, наверное, можно изготовить на выбор декоратора. Он сам придумает, какая крыша лучше, как выглядит ее край, и вырежет его из картона. Окно оставим закрытым. Насчёт остального заметим, что гнусному путешественнику почему-то никогда не хотелось представлять себя слепленным из грязи ласточкиным гнездом, так что судить объективно он не может. Одно ему ясно: никого из своих родственников он никогда не заподозрил бы в такой фантазии. От отца нет, а от братьев за такое допущение схлопотал бы.
Но не в том суть. Суть в том, что зримой картинки не получается, а выходит набросок в школьном альбоме для рисования. Книжка-раскраска, в лучшем случае. Может быть, это и правильно – читатель, чай, не тупой, сам дорисует. Причём ему и дальше придётся заниматься этим за автора. Художником там или не художником, а маляром он в конце концов рискует стать.
«…широкая низина, поднимающаяся к высотке с березами». Правда, богатое описание? Путешественник его ещё из окна поезда разглядел. Прям за душу берёт. Если совсем честно, захотелось задвинуть мятую поездную занавеску с вышитым в углу логотипом безысходно государственной компании и не смотреть.
И это не просто так описание – это места былых сражений. Да притом каких – эпических: “Слышно было, как бьют пули пэтээров по броне, отлетая рикошетами».
Никакого неудобства не почувствовали? Впрочем, неудобство, видать, дело сильно субъективное. Нет в русском языке множественного числа у существительного рикошет. Не было, во всяком случае, пока ученик Маканина, наследник графа Толстого не употребил в батальной сцене.
Сцена не просто батальная, она ещё и глубоко психологична. Их там был взвод и действовали там они. Они. То есть у автора – нас, мы. Эти самые они (или мы) всего лишены: внешности, голоса, отчасти и слуха. Танки движутся бесшумно, а пули бьют по броне со звуком.
Не создалось у вас впечатления, что гнусный путешественник забрёл куда-то не туда и пересказывает вам «Войну и мир»? Живо напомнило батарею Тушина, нет?
Глянем ещё раз на цитату из социальных нетей: «…небольшая по объёму книга, но когда её дочитаешь до конца, кажется, что это роман-эпопея типа "Война и мир». ©
Уффф… Это надо конца дочитать, оказывается. Ужас какой.

5

Но попробуем. Если не дочитать, то хоть продвинуться куда-то.
«Я представляю дождь или жука, который перебегает сейчас пыльную улицу неслышными шагами.» ©
Это, по мнению В. Сотникова, представляет себе его отец. Ну ладно, дела семейные, в общем-то. Но на жука всё-таки обратите внимание. На неслышные шаги. Прям как бесшумные танки в пышной батальной сцене. А если бы улица не была пыльной? А если бы он по булыжной мостовой рассекал? Страшно представить, какой грохот стоял бы.
Правда, мысли о дожде и жуке хорошо обоснованы: чтобы подумать о чём-то понятном. Уста немотствуют. Это вот так вот В. Сотников об отце родном. С любовью, можно сказать. О его интеллектуальных способностях, практически безграничных. Тут тебе и дождь, и жук. И ему они понятны. Дурак бы ни за что не понял.
Квадратное окошко вокзальной кассы заслоняет изнутри - чёрной тушью на ватмане – объявление о техническом перерыве, иначе гнусный путешественник уже купил бы обратный билет. Но увы. Надо или сидеть на жёсткой, изогнутой под пышный женский зад и крайне неудобной для тощего зада путешественника, скамье из слоёной фанеры или ходить туда-сюда по привокзальной площади, скучно уставленной однообразными киосками с бессмысленными сувенирами и осмысленными сигаретами.
Ну ладно. Покурим пока что. Помечтаем об отбивной в тихом и чистом кафе, где вегетарианцам от соцреализма делать нечего.
Есть, между прочим, непередаваемо великолепный роман, написанный в форме воспоминаний и от лица человека, всем известного, – самого читаемого поэта всех времён и народов, царя Давида. Это “God Knows” Джозефа Хеллера. Есть перевод на русский, сделанный, увы, кое-как, без особого уважения к оригиналу. Довольно беспомощная интерпретация, но если с оригиналом не сравнивать, в детали не вдаваться, то и такая сойдёт. Книга, к которой можно возвратиться в любой момент, посмеяться и утереть слезу.
Это не реклама. Это к тому, что форма псевдомемуаров вовсе не обрекает на художественную беспомощность. А стало быть, её и не оправдывает.

6

Нет, кому нравится – пожалуйста. Если б вовсе не стоило читать этих авторов – М. Шишкина, В. Сотникова – гнусный путешественник вообще угрюмо молчал бы. Говорят они вещи, которые, спору нет, надо озвучивать. Вопрос – как. Для чего мемуары (пускай и псевдо-), перемешанные с публицистикой (прямой или латентной), выдавать за достижения художественной прозы – непонятно.
С графом Толстым кто-то сдуру В. Сотникова походя сравнил. Боюсь схожи они, по выражению, царствие небесное, Василия Аксёнова, только числом парных и непарных органов (В. Аксёнов. Поиски жанра). Составьте таблицу и впишите в неё свои представления о Толстовских персонажах – как выглядят. Болконский, маленькая княгиня, Николай Ростов, Наташа Ростова, Пьер Безухов и далее по списку – кого вспомните. Проделайте то же упражнение с персонажами В. Сотникова. Кого вспомните. Если вообще. Потом вместе посмеёмся.
Ну да. Понимаю. Уже хихикаете. Вы кино смотрели. А теперь ещё вспомните, что на кастинг не приглашают кого ни попадя, и С. Бондарчука с В. Тихоновым без некоторого комического эффекта ролями не поменяешь, хотя и тот и другой, путешественник понимает, с задачей справились бы. Гнусный путешественник видит собственно Толстовского Болконского внешне другим, чем киношный В. Тихонов. И это потому, что внешне князь в романе есть. Живёт он там.
Да, был в советской литературе пример по-своему уникальный. Морис Симашко, царствие ему небесное. Роман «Маздак». Главный антигерой абсолютно представим – вылитый гражданин Джугашвили. Но детали портрета крайне скупы и разбросаны по тексту так, что Главлит не смог придраться. Но у вас ведь как: умер Максим – и хрен с ним. Народу живых подавай, они кажутся предметными.
Персонажи В. Сотникова - люди-функции. Их индивидуальность проявляется только в действиях по отношению к повествователю, я-центрично. Цензура, как оно было в случае с Морисом Симашко, не мешает теперешним писарчукам рисовать портреты. Не имеется в виду типичное и глуповатое из бульварных американских романов: в свои сорок лет он был блондин ростом в пять с небольшим футов. Но хоть что-нибудь. Иначе на кастинге танцуют все, поскольку в источнике – сплошь безликие картонные фигуры. Мишка был выше и крепче повествователя. Лейтенант Кагановский, спасший лирического героя, даже этого портретного параметра не имеет, но обижаться ему не на что, потому что и дядька Иван, и вся ближняя родня повествователя тоже люди-функции. Им, слава богу, позволено ещё как-то себя проявлять физическим действием, но чтоб внешность хоть какую-то иметь – ни-ни.
Тут путешественник поневоле вычеркивает слово. Оно, кажется, пока не запрещено, но как-то несолидно из-за пустяков употреблять название той части тела, которая у всех похожа и только шириной и выпуклостью различается. Ну, ещё отвислой бывает, рыхлой, упругой, с прыщами и родинками, разных оттенков – то есть даже эта часть тела индивидуальна. Как подметил помянутый уже Джозеф Хеллер: моя простата уникальна; она единственная, которая моя. Святые слова.
Всё. Путешественник не хотел говорить, но он и билет между делом купил, и обратный поезд вот-вот подойдёт. Он, путешественник, по гнусности своей даже не признается, до какого места сумел дожевать картон, а только выразит сомнение, что многажды помянутый В. Сотниковым бог (с большой буквы, ясен пень; теперь не просто можно, а просто нужно обязательно) станет маяться таким чтением.

Конец ознакомительного фрагмента*

*Традиционная финальная фраза в письмах гнусного путешественника. Аналог прощания, равный по смыслу «Целую, увидимся»

© Евгений Пейсахович, 2018
Дата публикации: 13.11.2018 10:09:11
Просмотров: 2332

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.