Дыхание Красного Дракона. Часть 2 гл. 2

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 21120 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.III."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Что находилось в сундуке, ни Мария, ни Алтынай не знали. Он принадлежал покойной жене Дудара и никогда не открывался. Чтя память ушедшей матери Жунсузбая, Мария старалась обходиться с ним очень бережно. Как-то раз, начищая песком потускневший лошадок, она случайно вскрыла нехитрый замок… Тогда сердце забилось так же. С замиранием и ватной слабостью в ногах Мария ожидала, что будет дальше.

«Дыхание Красного Дракона» третья книга из тетралогии «Степной рубеж». Первую «Полуденной Азии Врата», и вторую «Между двух империй», смотрите на моей странице.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОТСВЕТЫ ДРЕВНИХ КОСТРОВ.

Глава вторая.

Проснувшись, Мария не торопилась открыть глаза. Ей было хорошо, тепло и уютно. Рука Дудара лежала на ее теле, обхватив широкой ладонью грудь, под которой котенком урчало бабье сердце. Зарывшись лицом в ее пышные волосы, он спал, широкими ноздрями вдыхая идущий от них легкий запах полыни. Ощущение мужчины рядом, сладостно выводило Марию из полудремы. События последних месяцев медленно проплывали перед ней, чередой нехитрого женского счастья…
После побега из зловонной ямы, — от огнепалого старца, зайсана Эрденэ и земляных блох, попавшая на руки Дудара Мария обрела долгожданный семейный покой. Прошло три месяца, как она вошла в его юрту женой и хозяйкой. У них была первая незабываемая ночь — вторая третья… Мария и не думала, что мужчина может быть таким желанным. По вечерам, готовя ему постель, она розовела щеками и мысленно стыдилась своего ожидания.
При силе и твердости, руки Дудара оказались нежными, ласкающими. Он научил ее любить собственные волосы, длинные и волнистые волосы Ак-Каскыр, — русоголовой пери. Каждый день Мария промывала их вытаянной из снега водой, настоянной на засушенной полыни данной ей бабушкой рода, и Дудар сходил с ума. Становился, словно юноша, безудержным и пылким.
Прошлая жизнь Марии все реже и реже приходила к ней во снах. Господский дом, склонившееся над ней, потное от усилий лицо Сидора Ивановича. Дорога в Сибирь, бабья каторга, — как будто это было близко, но не с ней. Лишь лица подруг-колодниц: высокой Акулины и пышногрудой Катьки, навещали Марию, спрашивая: «Не замерзла ли она в том буране?». Еще ей снилась родная деревня. Мария разговаривала с матушкой и батюшкой, они ей рассказывали о Якове, словно не ведая о его смерти… Как-то среди ночи, Мельникова проснулась от подобного сна с полным осознанием, что ее родителей больше нет, они умерли. В ту ночь, смотря наверх юрты и чувствуя рядом дыхание Дудара, она окончательно поняла, что ее дом, — близкие и родные люди, здесь, под этим шаныраком.
В ауле новую женге Дудара-аги почтительно именовали байбише Марьям, хотя она была у него одна, ни старшая, ни младшая. Лишь по мнению нескольких аульных сплетниц, Мария — единственная жена при богатом муже, обладателе крупного табуна коней, пяти отар овец и многочисленной мелкой живности, не сочеталась с традицией многоженства. Как того требовал казахский обычай, при людях Мария стала называть мужа господином [1], но когда они оставались одни, звала по имени, или ласково и загадочно: «мой Мурза…».
Однажды, в вечернем разговоре после трудного зимнего дня угощая мужа горячим чаем с жирным молоком и куртом, Мария обмолвилась:
— Если ты захочет завести вторую жену, Дудар, я пойму тебя — таков ваш обычай. Приму токал, как родную. Так, как это положено.
Проговорив, она замерла в ожидании ответа Дудара. Ей показалось, что минуты превратились в часы.
— Тебе трудно, Марьям?
— Нет, Дудар… Но ведь другие богатые мужчины имеют двух, а то и трех жен. Разве ты, Дудар, хуже их или беднее?
— Если меня выбрала Ак-Каскыр, значит, я лучше! — ответил Дудар, смотря в глаза Марии. — У них есть две жены, — три жены, но нет Ак-Каскыр. Второй Ак-Каскыр по всей Степи не бывает. Белая волчица поит Дудара чаем, он доволен и ему не нужна токал.
— Ты не лучший, ты единственный. О, мой Мурза! — ответила Мария. Ее душа запела, окончательно обретая в пропахшем степью мужчине смысл бытия.
Окрыленная словами Дудара, — своеобразным признанием ее неповторимости, женщина решила доказать аулу, что Ак-Каскыр не нуждается в младших женах-помощницах и вовсе не собирается делить своего мурзу с кем-то еще.
На первых порах привычная к работе Мария, все же с трудом управлялась с большим хозяйством мужа, Алтынай и Сауле во всем ей помогали и учили особенностям быта казахов. Ухаживая за скотом, доя стельных кобыл, она часто вспоминала уроки манер благородных дам от француза Пьера: «Приседание, мадмуазель Мари, на груди томный вздох, в глазах игривый амур», — от этого душа женщины смеялась, пальцы проворнее выжимали из кобыльего вымени пенистое молоко.
Благодаря заботам байбише Марьям, — при участливой поддержке девушек, за долгую и холодную зиму на тебеневке Дудара не издохло ни одной лошади, его табун до весны сохранил округлые бока и резвость хода. Белая волчица Марьям укрепила за собой звание байбише и снова подтвердила имя Ак-Каскыр, которое она получила благодаря степному бурану и древнему народному сказанию.
Аксакалы аула говорили о Марьям с почтением, молодые женщины стали обращаться к ней за житейским советом. Для полного и окончательного признания, Марии не хватало детей, но этот недостаток, — непозволительный для уважаемой в ауле женщины, взялась устранить бабушка рода. Апа-Каракесек каждый день поила Ак-Каскыр настоями из разных трав и давала советы, чтобы ни одна ночь любви не проходила даром.
Отсутствие собственных детей байбише Марьям с лихвой заменяла Алтынай, она давно стала для нее, если не дочерью, то младшей сестренкой, — игривой и суетливой бестией с семью косами. Живя без матери, постоянно звенящая шолпами и задающая много вопросов о мужчинах, любви, и других девичьих заботах, Алтынай накопила много того, чем не могла поделиться с любимым дядей. Обретя в лице Марии мать и старшую сестру одновременно, она каждый день, во время многочисленных бабьих работ, изливала юную душу, щебеча Ак-Каскыр различные девичьи откровения.
Мария с радостью наблюдала как за зиму своенравная девушка-подросток окончательно превратилась в скромную и смирную невесту, лишь ее глаза говорили о глубоко-спрятанном озорном характере. Алтынай начала интересоваться заезжими батырами, не по-детски, а всерьез, рассматривая каждого, как возможного отца ее детей. Правда после взрослого подхода к женихам, она возвращалась в привычный образ: дула губы, морщила носик и отклоняла одного за другим.
Мария даже не заметила, как девушка стала без напоминаний, учтиво покидать очаг любимого агаеке, когда солнце склонялось к закату. По ночам Алтынай спала в юрте невестки, вместе с обладательницей белоснежного уя Сауле. Еще зимой по повелению султана Абылая батыр Кулсары отъехал в южные степи Западного Туркестана, держать походный караул идущих на Тарбагатай дорогах, вместе с ним отбыл и Жунсузбай. В ожидании жениха и свадебного тоя намеченного на лето, Сауле осваивала гнездышко влюбленных. Пока в доме подруги не было мужчины, Алтынай разделяла ее ночное одиночество, а утром снова бежала в юрту агаеке…
«Сегодня праздник Нового дня… Алтынай придет раньше обычного!», — молнией сверкнула мысль у полуспящей женщины и разогнала блаженную дрему.
Мария открыла глаза. Через отверстие прикрытого шанырака пробивались слабые отблески раннего утра.
— Надо вставать, а то попрыгунья застанет меня в постели! — вслух произнесла она и испугалась, что разбудила мужа.
Но Дудар спал. Мария осторожно сняла с груди мужскую руку, освободила волосы и поднялась. Одеваясь, она старалась не шуметь. Дудар любил, когда она спала обнаженной, поэтому, на нежданный случай одежда всегда была под рукой. Даже в полной темноте Мария знала, что и где лежит.
Давая возможность мужу еще немного поспать, женщина задернула занавеску, за которой находилась невысокое деревянное ложе с мягким миндером [2], и открыла шестом шанырак. Целый пучок золотистых лучей света упал на очаг и рассыпался по юрте, запутываясь в клетках кереге. Весенний праздник Наурыза обещал быть теплым и солнечным.
Украсив голову навлуком [3] — с богатой кисеей по лбу и жемчугом у висков, Мария накрыла ее шелковым кимешеком и села у огня — подбросить сухого кизяка. От извечного степного топлива в войлочном доме сразу стало жарко, оно горело синеватым пламенем, почти без дыма. Не трещало и не разбрасывало искры, как это делали дрова.
Задобрив огонь ложкой коровьего масла, Марьям склонилась и прошептала:
— Будь добор к нам, Огонь! Согрей дом. Очисть ночной воздух и избавь нас от черных болезней!
Обращаться к очагу заклинаниями каждое утро, Марию научила Апа-Каракесек. Бабушка поведала ей и другое: обращение к богини Умай с просьбой дать знать о зачатии дитя, но предупредила, что не стоит тревожить огненную Умай слишком уж часто. И сегодня, в день Наурыза, она решила этого не делать. Мария, налила в котел воды и установила его на треногу. Не успела она закипеть, как двери открылись. В юрту, словно ветер, ворвалась возбужденная и веселая Алтынай. Мария глянула на занавеску и приложила к губам руку, делая ей знак — быть потише. Ее всем понятный жест отчего-то произвел на девушку противоположное действие. Алтынай округлила глаза и почти закричала:
— Наурыз, байбише Марьям! Наурыз, агаеке! В Новый день нельзя долго спать! Йер-Суб уже проснулась, доит кобылиц и готовит наурыз-коже — угощение для Кок-Тенгри! Старшина Ер-Назар повелел женге аула ставить на горе Букпа большой медный казан — тайказан![4]
Занавеска откинулась. Завернутый в тонкую кошму, хозяин юрты прошлепал босыми ногами к одежде, остановился и красноречиво посмотрел на девушку.
Смутившись, Алтынай опустила глаза.
— Прости, агаеке! Я так хотела обрадовать Марьям и тебя Новым днем!
— И хорошо, что пришла! — Мария обняла девушку и шепнула по-русски: — Сходи пока к бабушке, принеси мне трав сухих, полынных.
Выпроводив вторгшуюся Алтынай, Мария с удивлением обнаружила, что ее мурза и не думает прикрываться. Рассматривает одежду и ворчит:
— Этот наряд не годится!
— Почему, Дудар?
— Сегодня, Марьям, я должен быть совсем другим!
— Другим? Но каким?! — тихо спросила она.
— Я другой… Ты тоже, не такая – совсем другая! — повторил он, видя в ее глазах растерянность и недоумение.
Мария целый месяц готовила мужу и себе праздничный наряд в глубочайшей тайне, чтобы сегодня поразить его и вот… Если бы не забавно-грозный вид голого мужчины, пытавшегося поймать сползавшую на пол кошму, она бы расплакалась.
Дудар, молча, прошлепал к обшитому кожей и красным бархатом сундуку. Его верхнюю, переднюю и боковые стороны украшали металлические накладки в виде змеевидных колец сплетенные воедино вокруг четырех ярко-красных рубинов. Огненно-рыжие лошадки, влюблено закинув друг на друга головы, создавали замок сундука. Огладив позолоченных коньков и разомкнув их слияние, он открыл его и поднял крышку.
Что находилось в сундуке, ни Мария, ни Алтынай не знали. Он принадлежал покойной жене Дудара и никогда не открывался. Чтя память ушедшей матери Жунсузбая, Мария старалась обходиться с ним очень бережно. Как-то раз, начищая песком потускневший лошадок, она случайно вскрыла нехитрый замок… Тогда сердце забилось так же. С замиранием и ватной слабостью в ногах Мария ожидала, что будет дальше.
Дудар вынул из сундука длинное, до самых пят, шелковое платье нежно-бирюзового цвета, с большими обшитыми красным бархатом костяными пуговицами. Рукава и плечи праздничного наряда были оторочены золотой нитью. Тончайшая червонная канитель языками пламени поднималась от локтя и чувственно обвивала ворот. Суженный стан охватывал вшитый огненный пояс, на разъеме от него отходили два язычка, — такие же лошадки, как на сундуке.
Мария ахнула. Французские и венгерские наряды Лукерьи не шли ни в какое сравнение с этим чудом. Платье завораживало. Ей захотелось облачиться в наряд, и как можно быстрее сомкнуть огненных лошадок на талии. Дудар не останавливался, он доставал из сундука и разлаживал по юрте: шубу огненно-красного волка, красные сафьяновые чакчуры [5], золоченую ортьму [6]. Богато расшитый золотом синий чепан и высокая шапка с загнутыми полями легли рядом с женским облачением.
Сапоги цвета неба, с загнутыми кверху узкими носками встали у чакчур. Видимо, задуманный как единый, богатый наряд двоих — женщины и мужчины, символизировал величественную Йер-Суб и Тенгри, — может быть, Тенгри и страстную Умай, или просто — пару влюбленных. На сундуке и на одежде был выдержан орнамент: Земли, Огня и Неба. Языком древнего замысловатого рисунка он шептал Мельниковой о возвышенной и красивой любви. Когда Дудар закончил опустошать чудо-ларец и обернулся, Мария послушно раздевалась. Рассыпав русые волосы по покатым плечам, она влюблено и обещающе улыбнулась своему мурзе…
Праздничное утро прошло в приготовлениях. К полудню на залитой весенним солнцем горе Букпа собрались жители аула и прибывшие на торжество гости. Старики во главе со старшиной Ер-Назаром важно расхаживали по обсохшей возвышенности и вглядывались в небо. По известным только им приметам, они обсуждали: каким будет начавшийся год и терпеливо ждали, когда женщины селения изготовят наурыз-коже — главное блюдо Нового дня.
Происходящее на горе Букпа, в лучах ярко-светившего весеннего солнца, совершенно отличалось от приготовления пищи в обычный будничный день. Для установки огромного медного казана в земле была вырыта яма. В еще промерзшем грунте, какой-то аульный мастер сделал отводы для дыма и выточил две женских руки с обращенными к небу ладонями. Предварительно распалив жаркий огонь, священный казан установили на длани богини Йер-Суб. Над землей остался лишь украшенный огненным рисунком обод красной меди, едва достигающий человеческого колена.
Согласно легенде семь заветных составляющих наурыз-коже частей были поочередно брошены в котел. Постепенно цвет блюда стал приобретать голубоватый оттенок, кумыс и курт поднимался, булькал, бурлил и расходился по голубоватой сорпе, подобно замысловатым облакам на небесах. Кипящая молочная пена, подгоняемая увесистыми черпаками семи молодых женщин, белой дымкой закручивалась по солнцу. Женские руки не готовили пищу, они торжественно и уверенно творили картину мироздания. У священного тайказана хозяйничала слепая Апа-Каракесек. Поддерживаемая под локти двумя старенькими наперсницами, она вдыхала аромат клокочущего в котле праздничного кушанья. Время от времени, бабушка рода жестом повелевала добавить в казан еще просо или кумыса, ее указание исполнялось мгновенно и безоговорочно.
Кружение семи молодок аула вокруг тайказана, в высоких головных уборах, белых с голубизной платьях и ярко-красных, расписных жилетах, завораживало мужчин, с утра бестрепетно переносящих предпраздничное голодание. От котла шел сильный жар и аппетитный дух мяса, вызывая в их желудках тяжкое нетерпение, но они не подгоняли женщин, а чинно беседовали меж собой. Мужья, — само олицетворение безмятежно-голубого неба, лишь изредка посматривали на своих нарядных, звеневших украшеньями жен и покорно ожидали угощение из их рук. Сегодня в Новый день, это были руки богини Йер-Суб — Земли Матери.
Незанятые изготовлением наурыз-коже женщины пекли бауырсаки. Запах жареного теста расходился по всей горе, долетая до холостых жигитов, устанавливающих столбы для качелей. Девушки накрывали землю тонкой белой кошмой, поверх прошлогодней травы собранной на уже оттаявших от снега местах и хорошо посушенной на весеннем солнце. По краю образованного достархана [7] — большого круга из белоснежной кошмы, они улаживали мягкие тюфяки для сидения, покрывая места холостых мужчин жесткой кожей диких жеребцов, вытертой и наспех окрашенной охрой. Женатых и обрученных, наоборот, ожидали мягкие ковры, искусно вышитые руками их жен или невест.
Поодаль от ворожбы над блюдом весны, словно часть Голубого Неба в светло-синих одеждах стоял Дудар. Непринимающая участие в таинственном народном обряде Нового дня, байбише Марьям находилась рядом. Узор необыкновенно-красивого платья выглядывал из распахнутой шубы, разливаясь огнем по бирюзе, красный чебак[8] венчал русую голову. Очи Марии, слегка подсурьмленные [9] ради события, с восторгом приковались к волшебному зрелищу.
Когда главное блюдо праздника было готово, Апа-Каракесек сняла с шеи мешочек, попросила развязать и достала из него сухие коренья. Старица обвила присутствующих невидящим взором и позвала:
— Марьям!
— Я здесь, бабушка!
Мария оставила Дудара и приблизилась к старице.
— Марьям, дай мне ладони!
Апа-Каракесек протянула руку. Мария огладила ее пальцами и, создавая из ладошек лодочку, замерла. Сухие корешки посыпались ей в ладони.
— Брось…
Женщина удивилась. Судя по глазам наперсниц Апы-Каракесек, происходящее оказалось столь неожиданным не только для нее, но перечить бабушке рода было нельзя. Бережно поднеся к казану данные апой загадочные коренья, Мария протянула руки, как можно дальше от края, и разъединила их. Запах молодой зеленой травы распространился по округе, влезая в нос свежестью подснежника.
— Наурыз-коже готово! Йер-Суб кормит Тенгри, женщина — мужчину. Так было и так будет! Пока Тенгри разъединяет нас, чтобы соединить — сущее бесконечно. Мир вам, люди, любви и сытых желудков! — изрекла старица, повелевая отвести ее и усадить у праздничного достархана.
Мужчины аула и его гости расселись по определенным заранее местам. Разливая содержимое тайказана в большие глиняные чаши-пиалы, женщины стали угощать. Старшие кушанье принимали из рук своих жен степенно, молодые с шутками и подмигиванием. Облаченные в наряды с преобладанием красного цвета — символа огня и богини Умай, девушки кокетливо поглядывали на юношей.
В процессе поедания пищи гора Букпа стала наполняться весельем, — разного рода шутками насчет женской хитрости. Под влиянием ядреного кумыса остроты насчет неуемного бабьего характера стали звучать и из уст стариков. Оглаживая седые бороды, аксакалы вспоминали былые времена, — подвиги молодости. Красавиц подобных Умай и верных жен сродни Матери Земле Воде. Постепенно, уходя от красноречивых глаз верных, но сварливых подруг старики от личного опыта перешли к легендарному. Эпохального красноречия захмелевших старцев никто уже останавливал. Никем и ничем не огражденное, оно полилось из их уст, добавляя словесный мускус к весеннему достархану.
Воспоминания стариков, мудро облеченные в форму сказаний, будоражили кровь молодых жигитов и заставляли приодетых в красное девушек, становиться еще краснее и прекраснее. Сидевшая рядом с Сауле Алтынай слушала рассказы о былой любви и украдкой бросала взгляды на батыра Кулебаку. Широкоплечий молодой жигит восседал на вытертой шкуре кулана, будто на троне, всем видом показывая независимо-неприхотливый дух воина, и пока свободное сердце возмужавшего мужчины. В облике красивого юноши девушка читала: его глаза — глаза беркута, его сила — сила волка, он батыр Кулебака сын Куле и этим все сказано.
Алтынай поглядывала на жигита невзначай, то резко повернувшись, то вкинув очи с земли, то в разговоре с подругой, как бы смеясь над очередной шуткой. Прикрываясь нехитрыми девичьими уловками, она надеялась поймать его взгляд, но этого не произошло. За время поедания наурыз-коже, бауырсаков и прочих праздничных вкусностей их глаза ни разу не встретились, и ей очень захотелось проверить, так ли он смел и ловок на самом деле.
Для испытания жигита, — сноровки, умению держаться в седле, издревле в аулах проводились состязание девушек и юношей на захват и обнимание. Молодежь придавалась игре в хваталки при любом удобном случае. В аулах славились холостые жигиты непревзойденные в умении ухватить девушку за грудь. Но и девушки не уступали им в ловкости. Одной из таких, непокоренных красавиц-наездниц была Алтынай. Как только фигурка девочки оформилась и стала отличаться от мальчика, она принимала участие во всех подобных играх, но ее грудь, еще ни разу не коснулась рука юноши.
Среди жигитов бестия Алтынай прослыла злым роком, бесславием юноши. Они отказывались от поединка с ней. Улан-кыз[10] Алтынай получила право абсолютного победителя игры — право самой выбирать себе достойного соперника. И сегодня, в Новый день им будет ни кто иной, как надменный батыр Кулебака.
Ожидающая своего часа, Алтынай это знала…

Примечания.

[1] Назвать мужа по имени у казахских женщин слыло большим грехом, это означало: навлечь на него несчастье, пожелать смерти. У многих народов мира считалось, что человека можно извести смертью, зная его истинное имя. Отголоски этого поверья существуют и сегодня. Говоря о своем муже, вместо имени женщины неосознанно употребляют словосочетания: «мой супруг», «мой благоверный», или просто «мой».

[2] Миндер – подушка-валик, перина, тюфяк.

[3] Навлук – что-то вроде диадемы, одевается под платок и украшается кисеей, на которую навешивают жемчуг или серебряные монеты.

[4] Тайказан – огромный казан, в котором в Наурыз женщины готовили угощение для всего аула и его гостей. Символ дружбы и согласия.

[5] Чакчуры – высокие женские башмачки, обычно без оторочки.

[6] Ортьма – общее название покрывал: платок, чадра, вуаль…

[7] Дастархан – древнее понятие слова подразумевает, именно, накрытие земли (белым полотном или кошмой) для угощения гостей.

[8] Чебак – головной убор обоих полов: женский – с парчовым верхом и собольей опушкой по лбу и затылку, мужской – меховая шапка с наушниками, завязками и назатыльником.

[9] Сурьма – черная краска (из растительных масел и сажи) для бровей и ресниц. На Востоке применялась издревле (как женщинами, так и мужчинами). С XIV в. главный атрибут модниц Московской Руси.

[10] Улан кыз – девочка, девушка, молоденькая женщина.

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 29.11.2010 19:13:54
Просмотров: 2612

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.