яростные рассказы

Юрий Сотников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 20038 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Яростные рассказы из повестей и романов

Вчера нам привезли мальчика с пальчика и мы остались им очень довольны.
А теперь по порядку. В доме девять на улице весельчаков забилась канализация. Дом здоровый – триста квартир – и все его добрые жители хотят кушать и какать. Но для этого нужна вода – да только куда её подавать, если засорился весь огромный механизм этого прежде спокойного да разумного муравейника. И сейчас люди здесь плачут, жалятся, стонут от голода и запоров. Наш прораб тоже мечется стонет, но только от страха за своё общественное уважение, ведь затычку из мусора мы почти уже сутки пробить не можем – великан, что ль, туда нагадил?
И вот привозят нам мальчика в помощь. С пальчик – в мизинец. Я сам его на ладонь посадил, и с большим удивлением озадаченного балагура с улицы весельчаков – ведь впервые такое чудо на моей долгой рабочей памяти – спрашиваю:- Сможешь?
И он гордо отвечает мне писклявым басом, топнув кукольным ботинком по ладони:- надевайте скафандр!
Стал похож нам впервые знакомый мальчонка на бурозелёную мокрицу, и даже запахло от него то ли плавниками гниющих водорослей, а то ль донным илом, зачёрпнутым с самой последней глубины окаянного болота. Риск был смертельный, он мог там навсегда остаться, затянутый в водоворот и обсосанный беспощадными пиявками: я в последний момент от собственного страха перед этой пучеглазой пучиной, которая пучась таращилась на меня из разодраного зева трубы, ухватил мальца за воротник – но он так на всех нас поглядел, что словно спаситель подвижник герой – и каюсь, мы со стыдом его отпустили. Он лишь махнул рукавичкой нам на прощание.
Кислородный шнур его махонького кораблика гремучей змеёй медленно втягивался следом. Не укуси мальца ядом, дай продышать – молились мы, стравливая грозный резиновый шланг, тоненькую пюпетку от медицинской капельницы, кою позычили в местной больнице. А рядом дежурный врач с тревогой наблюдал за стрелкой манометра - мало ли хлама в трубе, что вдруг перебьёт насовсем эту маленькую геройскую жизнь.
На каждом шажке мальчишка стучал молоточком бумс-бумс, чтоб мы знали и чувствовали иже с ним его тяготы - всякий удар озывался райской негой в наших сердцах, что идёт он живой, и мы ответно погрякивали тихонько.
Но вдруг малый остановился, прекратились шаги да бумсы - а потом сквозь невыносимую минуту ожиданья в наши уши ворвалась гранатой счастливая какофония непрерывных ударов, что в переводе значило:- я нашёл эту пробку, дот, амбразуру! я уничтожил её к чёртовой матери!!
Не стану расказывать как напряглась стальная двужильная нить, держащая крепко мальчишку под прорвавшим напором воды. Нечего и говорить, что мы вытянули его грязного словно беса из преисподней, вонючего будто иноземная зверюшка скунс - но геройского и довольного своим подвигом, не чета слабакам да трусам. Я первый пацана обнял и поцеловал прямо в запотевшие стеклянные какашки скафандра, а мужики принялись его качать не давая раздеться. И огромная душа взлетала под небеса вместе с ним, таким махоньким с пальчиком.
=================================================================

Есть в районе большая церковь – храм почти. И он окормляет свою да соседскую паству из окрестных сёл и деревень, где совсем нет церквушек. Храмовый поп, священник, благословляет венчает соборует всех добрых жителей, сиречь чад православных, кои тоже его крепко любят и уважают – не только деньгами, но и душами.
Но вот поблизости строится новый превосходящий храм. В нём уже всё блестит – и купол поднебесный, и сусальное золото на окладах икон. Даже поп новенький, как червонец сошедший с конвейера – молод, красив да речист. Все горячие бабы идут к нему, их ревнивые мужья следом плетутся.
А старому отче чёрная зависть режет глаза: и не слёзы то с них текут, а сухой песок лютой ненависти, жар пересохших ручьёв. Он сбирает старух, стариков да блажных дуралеев, водружает их палками, и с криками воинствующих кликуш:- Еретик!! Богохульник!! Отродье!!- громит чуждое церковное подворье.
Так было раньше, в прошлом веке до революции. А нынче всем денег хватает и славы в достатке. У попов много брильянтов, иномарок, котеджей – потому что народ повернулся к вере, ко господу.
==================================================================

Старик как ни сделает что-то серьёзное, так к старухе идёт посоветоваться. Он уже сделал по-своему, и красиво получилось, и совет тот ему совсем не нужон - но ведь надо ж отхвастаться. Да не пустое бахвальство-то, не авансом он ждёт за предстоящие заслуги - а вот именно то, что сейчас сотворил, в чём сей миг преуспел: оцени, друг любимая. Но не всегда старик попадает тут под старухино настроение. Да: бывает похвалит и ночью теплее прижмётся, и даже былая греховная дрожь просыпается - подрожат, и обнявшись уснут. Но чаще старуха ругается:- почему же ты, сукин сын, не обсказал мне заране свои намеренья. Я другое хотела, я о прочем мечтала, я про всякое грёжу.- Про чё?- ей обидчиво спросит старик. Объяснить она толком не сможет: то ли мозг ихний бабий совсем уж иначе устроен, а скорее всего она трепет язык вперекор старику и до этой же кучи треплет нервишки ему. Может, не додали друг другу они в прошлой жизни, не сбыли обещания - мстят. Бабы всегда большего ждут, королевских щедрот от судьбы - оттого их месть изощрённее, дольше.

===================================================================

Малыш назвал меня ретроградом. Правда, он ещё слова такого не знает и выразился чуточку иначе - в том смысле, что я пожилой. Пришлось обратиться мне к зеркалу: но оно почти промолчало, отразив лишь три продольных морщины на лбу - в задумчивости глядя - да утиные лапы у глаз - потом озорно улыбнувшись.
А началось у нас с музыки. Я прослушал, будто стоя у флага с гербом, одну задушевную песню - с ног сбивает, слезу выжимает, и прочие волосы дыбом – так что не смог треволненья в себе удержать. Ах! знаешь ли ты? Ох! да слышал ли раньше? Эх, салага! сам мелок и в мелкое время живёшь - не достать вам прыщавой макушкой до наших стахановских подвигов.
Но он, с первых слов за себя возмутившись, всё боле и краше краснея, взопрев даже малость той самой прыщавой верхушкой, не дал мне как старой сомнамбуле гордый стяг своего поколенья трепать.
- Если б я умел говорить вашими взрослыми словами, то сказал тебе что я не деревянный истукан, безъязыкая игрушка, а у меня тоже есть пусть хоть маленькая душа. Она страдает когда ей страдается и радует меня в хорошие минутки. Я мечтаю сочинить всемирную песню, от которой люди душой воспарят к небу и тела их не смогут от этого удержать. Ведь есть же такие слова, и музыка есть, только пока не слышны они нам. А там всего несколько строчек, простых но великих.

==================================================================
Возвращался я, тая в груди немереную радость свободного парения над землёй, и людьми. Даже из поезда на своей станции выпрыгнул словно великий вождь поверх голов. И дома я первым делом поспешил к зеркалу, чтобы похвастаться самому себе - тому, которого я оставлял на хозяйстве:- Слушай; хочу быть творцом, но бороться с быдлом в себе очень трудно. Ведь если проиграю эту войну - то трус я, а если выиграю - то покойник. Я бываю отважным героем, но и трусливой шмакодявкой. Иногда трудолюбивым гераклом, но чаще ленивым трутнем. Трезвый как стёклышко со стыдом вспоминаю пьяную подзаборную тварь. Душа моя верная, а тело развратно. Но мне срамно только лишь перед собой - а не перед людьми. Потому что каждый ломает себя ежедневно за те же грехи. Даже дьявол не может не каяться. Все любят себя и ненавидят. Вот сейчас говорю это, а сам бравирую, хвастаю правдой - и значит снове грешу. Что со мной?
За окном уже давно идёт снег. Он никого не предупреждал, не затягивал мягкие облака в чёрную тучу, чтобы сверху ветер разболтал их здоровыми кулаками. Просто тихо выпрыгнули снежинки, раскрыли белые зонты и опустились вниз - нарядные, светлые, будто первоклашки.Всполошные мои суки, визжа да радуясь, в них валятся, брызгая намокшими хвостами.
- тебя морочит лукавая непомерная гордыня. Правду сказал один дедушка, что из такого вырастет новый гитлер. Но ежели совладаешь с ней, не гонясь за великой славой и бессмертием, то может получиться и христос. А всё равно - хоть того, хоть другого люди возненавидят.
- Ура. Значит, возненавидят и себя. Ведь я принёс в их души вечную маету любви, ярости, милосердия взамен ленивой тоски. И теперь нет покоя им, до смерти не будет.
- Ты говоришь прямо как отродье сатаны.
- Дурак. Я тебе бога в ладонях принёс. Может, моё страдающее зло справедливее твоего абсолютного добра.
- Церковь говорит, что сатана обладает даром извращать святое писание. Не боишься того, кто внутри?
- Это предупреждение нужно, чтобы усмирить собственные сомнения церкви. Когда мудрый да ловкий мужик, искренне желающий понять истину, задаёт вдруг всему миру тревожные и разумные вопросы, противоречащие канонам человечьего бытия - или побеждает в религиозном споре фанатичных церковников - то у них всегда есть крайне важный и единственный ответ: это сатана извращает священное писание. Поэтому каноническая западная вера, выстроеная на религиозных догматах, очень слаба и избегает церковных споров, мирских тоже. Зато очень сильна да яростна руская реформаторская вера, сомневающая и ищущая.
- Ты вроде как в сторону церкви родной недоверием сыплешь, а одновременно поёшь дифирамбы. Боишься анафемы?
- Там тоже ведь разные люди встречаются. Вон городские закон божий в школах перевели на второй да третий уроки. Потому что ребятишки на первом ещё досыпают, а с последнего сбегают. Приходят только пяток самых стойких. А священникам это в падлу - им подавай целый класс. Словно не пастыри - депутаты трибунные. Таким нужно лишь поклонение людей, мирская суетень. Их язвы ещё страшнее разрастаются в наших душах. Но против них выступают единой мощью сотен сотни церковных подвижников, которые вьяве могли бы повторить деяние Иисуса, насытив верующих пятью хлебами. Они обратятся к голодным со словами о милосердии: отщипните, мол, по малому кусочку хлеба, больший оставив ближнему своему, и не возропщите на скудость еды, а воспряньте духом перед величием веры, истинного человеческого пути. И даже детишки той верой утешатся.
- Дааааа.- Он в зеркале сел на стул, развалился поудобнее. Закурил папиросину из старых пьяных окурков. Я стоял перед ним очень хмурый, ожидая горячих, кипячих слов. Ион не пожадовал:- Тебя пора убивать. Порубить на куски. Выложат тушу на деревянную колоду, прикрутят. Сначала отсекут правую ногу, и когда под топором хрустнёт кость, то душа, ещё на замахе верившая в обойдётся, вдруг завыет как брошеный ребёнок, одинокий в тёмном лесу. Сразу вспомнятся все бабочки и жучки, которым ты несмышлёно рвал крылья, совсем не чуствуя их боли - и сам затрепещешь голый на чёрной колоде, словно втоптаная капустница в землю. Но твоя казнь ужаснее будет: осознанной смертью, немереной мукой захлебнётся сердце - кровавыми водами того самого потопа, от которого драпал праведный Ной. Он грёб вёслами во всю ширь океана, и в его руках сила была, а значит надежда; ты же будешь валяться орущим обрубком, и руки стянуты станут жгутами, чтобы до времени весь не иссяк.- Я всё стою, а он вокруг меня глазами всё шарит, словно мерку снимая на покойничью форму, и от взгляда его в нутре моём струны лопаются.- Хочешь землю вспять повернуть, всех людей уравняв в могуществе с богом. Кто ж тогда ими править будет? кто власть?
- Лишь всеявый господь. Жить нам только по заповедям, на весь белый свет не празднуя.- Я грызнул мизинец, решаясь на хорошее дело.- Больше важному государству не кланяться, хоть бы оно даже с грозной сратью, со штыками пожаловало. Потому что его вседозволенность - это худший разврат. Власть запретила для граждан оружие, а сама под подушку запхала целые полки с пушками, танками, самолётами. Как заваруха в народе - так вот на плацу уж армейские:- всегда готов подавить, рад стараться!- да носик под генерала полкаш пудрит, а под полковника бравый лейтель тянет ножку:- служу отечеству!- но брешет гад - не отечеству, а государству служит, безликим тварям под тысячей масок. Оттого что империи и религии гибнут в революциях, войнах, при бунтах. И втихаря, хоть лаются на людях, а поддерживают друг дружку под дыхалку, чтобы созвучье речей не сбилось. А вот отечество с верой спасать не надо. Они как жили на этой земле, так и вечно жить будут. Меняются фрагменты цивилизации, куски эпох и истории всей. Но вера - хоть в Иисуса, хоть в Моххамада - но отечество - сердцем принятое - навсегда.
============================================================================
На обратном пути к нам прибился старый Калымёнков мерин . Хозяин ему опутал ноги, чтобы не брыкся - Олёна чешет коня за ухом, пока он пляшет вокруг подойника, хлюпая рыбной водицей. То гопака вприсядку; то раскинув седую гриву ржёт в огороды, призывая древних подруг. А когда напился он, грохнулся оземь как лярва болотная, чтоб шкуру свою линялую сменить на гнедую. Я дурнину сглотнул, душа в пятки: у коня хоть и радуга под хвостом зависла, да ну как пихнёт этот одер копытом меж глаз? Хлыщу долговяза по морде:- не брыкай!- Его волосья клочьями лезут; зубы проел, и со рта жванью прёт в самый нос, когда он целуется, раскатав толстые губы. Сыну понравилось с ним играть - схватив яблоко, Умка носится по лугу от старого одра, а тот фордыбачит, тряся между ног солёным огурцом. Даже Олёна рассмеялась, поглядывая на меня смущёнными глазами, и щеками, и сама как помидор.
- Ты о чём возмечтала?- подлез я к ней с нехорошими намерениями.- Айда в наш сад.
- Зачем?- Зелёных яблочков пожуём.
Она опустила взгляд на моё хотение, и поняла, что идти придётся по обоюдному согласию.
- ..., ладно?- прошептала Олёна так тихо, и половину её сонных слов мне не пришлось угадать. Ответил на последнее:- ладно.
Мы уходили как разведчики , прячась от всех любопытных глаз, оставляя стерегущего Умку . И у грушеньки встали друг за дружкой. Я стянул с жены трусики, выгнув её к земле; но застрял на приколье, будто вновь обрящивая старую веру.- родненький, не целуй меня там, стыдно очень,- замолила Олёна тяжко, а сама всё шире расставляла ноги, всеми страстями отдаваясь моим губам. Упёршись плечом в тонкий ствол дерева, она ладонью раздвинула себя, и смочив внутри пальцы, стала мне помогать, солируя то нежно, а то яро в развале музыки и слов. Мой язык чуял напряжение каждой звенящей струны. Лоно благодатной мелодии так широко объяло весь белый свет, упрятав и солнце, что вдруг наступила ночь, всеобщая смерть, и я словно лежал на её могиле, бездыханный.-милый, любимый, ненаглядный, радость моя нежалостная,- смачивала мне губы живая вода,- пощади, я умру сейчас, сгину навечно, но сначала спою тебе, песню споюууоооой, мамочкааааа…- Даже когда она заплакала в мой рот белёсыми слезами, я беречь её не стал; а чтобы не захлебнуться, глотал как днявый сосунок, слизывая капли с мокрых волос. Милая выгнулась подвесным мостом под моим боевым снаряжением, и тогда я втолкнул в неё тяжёлую артиллерию, высчитав до цифирьки, что баба сдюжит. Обозные коняки били в страхе копытами, не желая идти, но любимая моя, оглянувшись, закричала на них. И я вошёл вместе с лошадьми; не злился, не рычал зря, а сцепив зубы, обнимал ладонями их влажные морды, подгоняя себя. Время ласки ушло, и жена моя - уууу! - зверино провыла, сберегая в горле вопль - а я схватил упрямого коренного за узду, порвал её, протащил его за шею на другой берег, а следом волочилась вся батарея. Бомбардиры, пройдя, заорали ура, и выдали такой залп, что даже старого кляча контузило. Мы с Олёной пали на колени.
Обратно я жену нёс в руках, сердца доверительную ценность.
===========================================================================
Слова мои заглушил перелязг оружия. Гдето недалече пехота прометелила по селу. В один край вошла, с обратной околицы вышла. Ратники были в кольчугах, с мечами да пиками, на ногах лапти лыковые - от них поднялась вьюга, дышать нечем. Мужики выходили из хат, просились тоже за родину постоять, в топоры да косы; но воевода запретил - сказал, чтобы хлеб сеяли, веяли, а то ведь войску кормиться надо.
За пешими конные проскакали намётом, даже у колодца не остановившись; только, видать,важный приказ командованию везли - всем гуртом одного охраняя. Он ещё и покрикивал на товарищей, пришпоривал своего коня - худой, туберкулёзный, в чём только душа теплится - а наган с руки не выпускал.
Топот не стих - уже вытягиваются в дальний проулок пушки спряжённые. В хомутах по три здоровенных битюга. Ездовые лошадей хлещут, артиллеристы рядом бегут, держась за лафеты. И снарядные ящики рядом у них на телегах, на случай внезапного боя.
Батарея не прогадала: выползли средь окрестных холмов жуки танковые, провели усами по горизонту. Ихние моторы ревут, и командиры с брони смотрят в бинокли - не попасть бы в ощип, как петухи заполошные.
Но куда там - сверху напасть прилетела. Саранча среброкрылая застила солнце, аэропланы кругом; совы, орлы крючконосые или коршуны - по хвостам сразу и не определишь. Пилоты всем наземным грозились, могли уничтожить в единый миг, но их разметал по аэродромам главнокомандующий приказ - сидеть по норам и не высовываться.
Чтото будет; детишки прятались в погребах. Мужики да бабы спешили к соседям, то вопрошая безответно друг дружку, то новости слушая. И вот весть дошла из столиц: упыри против трупоедов бомбу выкатывают из подземных хранилищ, огромной убийственной силы. А в обратку трупоеды на упырей собираются запускать холерную чуму. И вроде как сами хотят отсидеться в спасительных бетонных казематах - а все, кто поверху живёт, помрут в одночасье. Зачинщикам и выгода - одни крови напьются, другие мертвечины наедятся. Вот и будет тогда замирение.
А на деревне от той войны начался голод. Жрать хочется день и ночь. Сынишка молчит в лицо, но отец и затылком видит как он облизывается на пустые кастрюли. Взглянет потом на жёнку, а у неё меж ресниц кутерьма - молоко пропало. С чего ему быть? с пустой похлёбки, которую вчера сварили из худосочной вороны. Мужик отнял пёсью добычу, а ему показал дулю - мышей, мол, наловишь. Ошпаренная кипятком ворона стала похожа на тюремного узника: один нос от неё остался - ни рук, ног, ни пузечка. Мясо всё сыну да дочке досталось. Пацан его с костями проглотил, а девчонке пережёвывала долго жена - то ли за желудок её боясь, то ль сама вспоминая.- Глотай, сына, мясушко - покуда живы. И ты, доченька, соси жёваное - по каплям, по мягкому скусу. А то забыли поди, чем еда пахнет. Свежим телячьим сеном, пшеницей укошенной, варёным сыром, так что кружится голова.
А соседи едят собак: своих и чужих. От греха мужик увёл пса в хату: пусть уж обсерет по комнатам, чем без шкуры останется. Нужно забирать и детишек в одну большую избу - если среди семей начнётся душегубство, то их сожрут первыми. С каждым часом звереет мужик.- Сука император, и холуи его тоже суки. Мне бы упырей хоть на минуточку, хоть на мизинчик удушить!- да что это я говорю? мой бог добро - молю вас, серые бесы: приведите ко мне их даже без оружия, без тысячной охраны - я же их, благих да сердечных не трону, я их до страшного суда беречь буду.
Он сел на пол, чтоб девку не уронить с колен - так ноги ослабли. На правой ляжке вообще куска нет: отрезал его, где хватило мочи. Зато теперь снова сироты накормлены, а он с жёнкой помрёт, наверное. Ну жена точно, потому что детей нужно вызволять, и мужик уже нож для бабы подправил на оселке.- Пусть не мучается, господь милосердный - пусть сразу. Я ведь тебя, великого, обрёк на любовь и прощение, хотя за твоё потворство нелюдям вздёрнуть бы следует второй раз под сельской колокольчей. И виси, бог адовый - и звони, райский дьявол. Я скоро отвечу за эти слова: ах, как я отвечу. Матом, рёвом, рыком; если бы у меня была сила кричать, я обрушил на весь белый свет тыщу громов, молний, да восклицаний, но в пустой глотке не першит и крошка хлеба, а только лишь боль, только мука.

© Юрий Сотников, 2013
Дата публикации: 15.06.2013 10:56:22
Просмотров: 2658

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.