В День Победы
Александр Козловский
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 16413 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Отрывок из романа На девятое мая, и случилось событие, которое долго еще потом шепотом обсуждали меж собой словоохотливые соседки. Правда, никто из них и представить себе не мог, что это все только цветочки – так мелочь по сравнению со всем тем, что потом произойдет. А случилось то, что старший участковый оперуполномоченный Сидорчук напился. Да так, что, как утверждала всезнающие поселковые бабы, всю ночь на своем крыльце пролежал пьяный. Прям в милицейской форме. Конечно, с одной стороны, что это за мужик, коли в праздник не пропустит стаканчик-другой, но суть-то вся была в том, что Михаил не пил почти совсем. Как раз после того и перестал, как ушел из дому, на людях по крайней мере. Ну, пригубит, случается рюмочку в праздник – и все! Сколь не уговаривай, не упрашивай, не попрекай, что не уважает – ни в какую! Железо – не человек! А тут, как смеркаться начало заявляется к Лущихе – первой самогонщице, (сам по гражданке одет, что тоже с ним не больно-то часто случалось) и спрашивает едва ли не с порогу: - Самогон есть? - Да ты что, Михал Иваныч, - жалобным голосом отвечала Лущиха, - откуда взяться- то? Ну, был раньше грех, бес попутал, так ведь с той поры, как вы мне штрафу выписали, я больше ни-ни… Конечно же, Сидорчук не просто так к ней заявился; самогонщица сама это прекрасно понимала. Но уж так устроены все нарушители: почему-то они считают, что подобное нытье сможет хоть как-то разжалобить представителя власти, будь это хоть сам Сидорчук. Впрочем, все эти охи-вздохи, непробиваемый участковый пропустил мимо ушей. Опустившись на облезлый колченогий табурет, стоящий посреди комнаты, он сделал строгое лицо: - Ты мне, Марья, брось дуру гнать! Кто не далее, как вчера, Пашке Кривому литру продал? Шутить будешь?!? – голос его принял такую интонацию, которую знали все жители округи - теперь от участкового ничего хорошего ждать не приходилось. Надо ж такую напасть в разгар праздника, когда клиент так и прет. Лущиха потупилась: - Ну, было у меня немного, с того самого раза оставалось чуток. А что я? Приходят люди сами, просят. Как откажешь? Потом, по хозяйству во-она сколько делов делать надо, сами ведь знаете, за все поллитрой расплачиваться. А где я денег наберу? Пензия-то у меня маленькая, дай бог, что на еду хватает, – вновь запричитала она… Для пущей убедительности она даже вытерла глаза кончиками повязанного на ее голове грязного отлинялого платка. Не то, чтобы Лущиха верила в чудодейственность своих слез, но да не истуканом же стоять. - Бедно живешь, говоришь? Верно, знаю! – Сидорчук зло прищурился, и тут к великому удивлению Лущихи, ей показалось, что от него пахнет спиртным («Со страху!» - подумала она), - а если я сейчас людей позову, а потом возьму да и повытряхиваю все из твоих сундуков, пусть и другие на твою бедность поглядят… (Лущиха аж вся сжалась.)… но тут ее странный визитер вдруг резко оборвал сам себя, - Значит, говоришь, ничего не осталось. Жаль… Ты вот что, - голос его сделался почти просящим, по крайней мере, Лущиха такого от него никогда не слышала, - Ты бы мне этого… бутылочку, а?.. От неожиданности Лущиха аж присела, всплеснула руками: - Да что ж ты, касатик, сразу-то не сказал? Да я… - но тут ей подумалось, что это всего лишь хитрая уловка коварного участкового, - токо, - она запнулась, - нет ведь, ей-Богу у меня ничего. Было немного, но кончилось – последню Пашка забрал. К ее удивлению Сидорчук спорить не стал. - Ну, нету, так нету. Жаль. Пойду тогда, может в другом месте, где найду. Это уже совсем было похоже на правду, а терять такого выгодного клиента в планы самогонщицы не входило. И она сдалась. - Погоди-ко, Михал, Иваныч, я в голбец загляну, может, где что и завалялось. Она с неожиданной для ее лет проворностью спустилась в голбец. Сидорчук услышал, как звенит посуда, как булькает наливаемая жидкость. Не прошло и пары минут, как из голбца появилась улыбающаяся Лущиха с литровой бутылью в руках. - Вот последняя, - сказала она на всякий случай, подавая бутыль милиционеру. – На праздники хранила. Он ничего не ответил ей, молча протянул деньги (по его информации количество самогона выгнанного Лущихой было таково, что с успехом хватило бы на всю мужское население поселка). - Что вы, Михал Иваныч, как можно – запротестовала Лущиха, заранее предвкушая всю выгоду от дружбы с участковым. Но не получилось: Сидорчук чуть ли не силой сунул ей деньги в руку и сказал твердо: - Возьми, - так сказал, что ослушаться было просто нельзя, и уже у самой калитки, обернувшись к вышедшей его проводить хозяйке, предупредил: - Ты смотри, об этом не болтай. - Конечно, я как рыба! – заверила та его, хотя у самой аж все так и защекотало внутри от желания с кем-нибудь поделиться происходящим. Тем не менее, слово она свое сдержала и никому не сказала ничего, кроме только соседки, любознательной Петровны, которая коли что захочет узнать, как клещ прицепится, сколько от нее не отмахивайся - все одно, что ей надо выведает, и которая, как на грех видела, как от соседки ее уходил Сидорчук с каким-то свертком в руках. Не успел Сидорчук за угол завернуть, а она уже тут как тут – в гости к Лущихе наведалась, и давай разговоры заводить: о том, о сем, да так ловко к интересующему ее вопросу подошла, что Лущиха сама и не заметила, как все ей выложила. Спохватилась, да поздно уже, предупредила, конечно, чтоб та не молола попусту, ей и самой на счет продажи самогона разговоры лишние не нужны. Да толку-то, коли у Петровны от таких новостей аж пятки зачесалися – как таким, да и не поделиться, шепнула кому-то. И вскоре о случившемся вся округа узнала, в том числе и соседка Настасьи – Лидка, та самая, которая весь на другой день весь поселок уверяла в том, что их участковый как есть в форме и при нагане пьяным на крыльце всю ночь провалялся. «Видно сил не хватило через порог перебраться», - делала она вывод, - «Вот те и непьющий»! Окрестные бабы чуть с ума не посходили, что ж и в самом деле случилось такое, ежели и сам Сидорчук самогон пить начал? А случилось вот что. Вечером девятого мая сидел Михаил один в своей комнате (Настасья в город к сыну уехала), слушал по радио военные песни и вспоминал боевых своих товарищей. Распечатал припасенную загодя для этого случая «четушку», налил водку в стакан, выпил помянув всех, кто погиб, закусил ржаным хлебом, густо посыпая ломоть крупной солью. Пил за всех, и особенно за старшину Бугаева, благодаря которому и остался он, Михаил, в живых. * * * * * Таким же вот теплым майским днем сорок третьего (только было это не в начале мая, а уже перед самым летом) взвод младшего лейтенанта Рубашкина оказался отрезанным от своего батальона. Оставшиеся в живых пятнадцать человек стояли насмерть. Четырнадцать яростно отстреливались от наседавших со всех сторон немцев, пятнадцатый – тяжело раненный в грудь осколком гранаты младший сержант Сидорчук лежал на дне окопа и стонал от жгучей боли в легких. Стоны его не были слышны заглушаемые треском автоматов и разрывами гранат. Время от времени в моменты коротких передышек кто-нибудь из товарищей склонялся над ним и просил: - Ты, Миша, крепись, потерпи немного, нам бы только до вечера. А там пробьемся к своим, доставим тебя в санбат, потерпи. Понимая, что для товарищей своих он обуза, могущая стоить им жизни, Михаил призывал смерть. Но она не шла. Временами сознание его затуманивалось, он проваливался куда-то, каждый раз думая, что умирает, но спустя какое-то время, он вновь чувствовал жгучую боль в груди, и это убеждало его в том, что он еще жив. Из пятнадцати долгожданной темноты сумело дождаться только четверо. В том числе и он, Михаил. Погода к вечеру испортилась: похолодало, небо заволокли тучи, туман окутал окрестности. Но это было им лишь на руку – так оно проще никому не попасться. Михаил не упрашивал оставить его и не потому, что боялся, просто знал, что не способны бойцы на такое. Товарищи подхватили его на руки и понесли. За день обстановка изменилась, наши отступили, и теперь они оказались в глубоком тылу противника, и там, где по их предположению должны были быть наши, находилась немецкая батарея. Едва не нарвавшись на дозорных, поворотили назад. Двигаться в темноте по незнакомой местности с раненым на руках было не просто. Остановившись передохнуть, решили так: двое идут к своим, сообщают о расположении немцев и возвращаются с подмогой, старшина Бугаев остается с раненым. Обнявшись со старшиной, двинулись они по направлению, где, как им казалось, были наши. Ушли и канули в ночи. Медленно, донельзя медленно тянулась ночь. Наконец, когда начало светать, стало ясно – подмоги не будет. До сих пор Михаилу не ясно, как сумел старшина – небольшой вовсе из себя человек, сумел дотащить его до своих. Но до самых своих последних дней жалеть он будет, что не сумел тогда его поблагодарить: обнять по товарищески, крепко руку пожать. Узнал Михаил, выйдя из госпиталя через месяц, что погиб геройски гвардии старшина Бугаев. Пал смертью храбрых. Честь и слава ему. За светлую память его, за память многих других погибших товарищей своих пил Михаил. Более двадцати лет прошло, а все до малейших подробностей помнится, будто вчера все было. … Радио захрипело и вдруг само-собой затихло. Он покрутил регулятор – безрезультатно. «Ну и хрен с ним», - решил Михаил, снова наливая себе. Скрипнули ворота. Послышались чьи-то шаги. «Настасья вернулась, - решил Михаил», - что это она прежде времени, обещала завтра ведь только приехать, и тут же понял, что ошибся – по мужски тяжелыми были эти шаги. – Странно, а что ж Полкан не лаял? Кто там?» - хотел он спросить, но не успел. Дверь в его комнату отворилась. И увидел Михаил, что стоит перед ним не кто-нибудь, а гвардейский старшина Сергей Бугаев – такой, каким он запомнил его на всю жизнь: невысокий, в выцветшей с налипшими комочками глины гимнастерке с расстегнутым воротом, без ремня и пилотки в запыленных аккуратно залатанных сапогах. Стоит, опершись рукой о дверной косяк и смотрит печально так, будто тоска вековая в глазах его отражается, а лицом бледный весь, как если бы нездоров. Потом шагнул на встречу застывшему истуканом Сидорчуку, протянул руку: - Ну, здравствуй что ли, Михаил. Никогда в жизни ничего не боялся старший оперативный уполномоченный, а тут на тебе – обмер. Обмер, потому, что понимал: не должно, не может быть такого. Помер ведь человек. Двадцать три года, как помер. А тут стоит перед ним, с укоризной смотрит, мол что ж ты пень-пнем стоишь, друга не встречаешь, али не рад? Нашел Сидорчук в себе силы, пожал протянутую ладонь. Ладонь у старшины была мозолистая и теплая. И достаточно было этого, чтоб отбросил к черту Михаил все свои сомнения, подчиняясь охватившему его порыву, потянул он руку старшины на себя. И обнялись они крепко, по мужицки – аж косточки хрустнули! - Серега! Ты ли? Ну, давай, давай, проходи скорее! – похлопывая старшину по спине Михаил подвел его к столу, придвинул крашенный синей масляной краской табурет – Садись. Старшина сел. - Выпьешь? – спросил Михаил, сознавая, что ведет себя как-то по-глупому. Ну да что еще ему делать остается? Старшина кивнул. Сидорчук же к стыду своему увидел, что в «четушке» осталось меньше половины. «Надо бы еще пойти купить, - подумал он, - а то неудобно как-то перед человеком… И закуски-то нет почти…» Достав из шкафчика еще один стакан, он разлил остатки, подвинул к старшине тарелку с солеными помидорами, порезал хлеба: - Ну, давай за встречу! Звякнув стаканами, они выпили. Старшина крякнул, отломил половинку хлеба, надкусил красную сочную помидорину и сказал смакуя: - Хороша! - Настасья солила, хозяйка, - ответил Михаил и спросил с надеждой, - А как ты хоть нашел-то меня? Значит, вранье, что убит ты во время бомбежки той? Старшина в ответ только улыбнулся, но как-то слабо и виновато, пожал плечами, печальным сделалось его лицо. И тут только заметил Михаил, что на правом боку старшины зияет страшная рана, ставшая для него смертельной. - Ты, Миша, не обидишься, коли, попрошу тебя, - тихо спросил старшина, - ты ведь все равно сейчас вон за бутылкой собрался, меня угощать, так купи самогону. Поверишь – нет, но смерть как по самогону соскучился, прям спасу нет, ну дак как? - О чем разговор! – ты только не уходи никуда, - Сидорчук поднялся, - я быстро, слышь, не уходи, покури тут пока – и он протянул Бугаеву пачку «Беломора». И уже по дороге подумалось Михаилу, что ведь испугаться он должен такого вот оборота событий. Ан нет же, боялся он лишь одного, что уйдет, не дождется его старшина. А Михаилу так сказать ему много надо… … Стемнялось давно, а они все сидели и разговаривали. Бутыль ополовинилась, и хоть не пил Михаил давно, а не был пьян. До каждой черточки, до каждой самой мелкой детальки запомнил он все, что было в тот вечер. На глазах менялся старшина: сошли с его лица печаль и усталось, ожили грустные глаза, заиграли в них веселые искорки, разгладились морщины, порозовели щеки. Шутил он и смеялся. Вспоминали они товарищей своих, о делах житейских разговоры вели. И невольно подумалось Михаилу, что, не разыгрывает ли его старшина, говоря, что неживой он. Недоли майские ночи. Казалось бы, навалилась темень на всю округу, разлилася рекой бескрайней, поглотив все и вся. Ан нет. Часу не прошло, как кой-где появились на небе просветы, Бутыль пустела. В очередной раз взмахнули они стаканами. Михаил вдруг поперхнулся, поставил недопитый стакан свой на стол. Старшина похлопал его по спине, поднес к самому его носу помидорину и когда замахавший рукой Сидорчук открыл глаза, сказал вдруг: - Спасибо, уважил ты меня, Миша. Не хочется мне тебе говорить, но надо, - он потянулся к папиросе, чиркнул спичкой, затянулся, - Непросто тебе скоро придется, - лицо его вновь стало печальным, огонек в глазах погас, щеки, будто отлила от них кровь, сделались мертвенно-бледными, - Не просто тебе будет, - вновь повторил он, - ох не просто! Но ты не отчаивайся, главное. Выстоишь… Замер невольно от таких слов Сидорчук. А старшина словно и не замечал этого. - Пора мне. Прощай, Михаил. Гляди, не забывай меня, - он поднялся и медленно пошел к двери. У самого порога обернулся через плечо, печально посмотрел на Сидорчука и махнул на прощанье рукой: - Прощай. С протяжным стоном затворилась за ним дверь. Вдруг как-то по особенному тихо стало, лишь слышно было как идет старшина по коридору, скрипит половицами; вот вышел он на крыльцо, вот идет по двору. Звякнул засов на воротах, и стихло все. Ничего больше не слышал Михаил, все сидел не двигаясь. Хотелось ему броситься вослед за старшиной, удержать, позвать назад, ибо чувствовал, что не успели они договорить о чем-то особенно важном для них обоих; да не было силы. Не слушалось его тело – будто парализованным сделался он, только глазами видел, что делалось вокруг. А делались вокруг вещи странные. Пустая бутылка из-под самогону вдруг ни с того ни с чего стала медленно, как под гипнозом наклоняться пока не опрокинулась беззвучно на бок, медленно покатилась по дощатой столешнице к самому краю, медленно полетела на пол, бесшумно разбилась, брызнув во все стороны осколками, один из которых больно уколол Михаила в щеку. Сидорчук вскрикнул. Способность ощущать медленно возвращалась к нему. Тело его словно кололи тысячи иголок, бывало с ним так и раньше, когда ногу отсидишь, но что б всего!... Услышал Михаил сквозь открытое окно, как лают соседские собаки, как ветер доносит с другого конца улицы обрывки пьяной песни. Словно пелена спала с глаз Михаила, он ошарашено осмотрелся по сторонам: «Привидится же!» Взгляд его упал на стол: у того края, где как показалось ему недавно сидел его странный гость, дымилась недокуренная беломорина. Вскочив, бросился Михаил на крыльцо, добежал до ворот, которые оказались запертыми изнутри. Тогда, набрал полную грудь воздуха и закричал что есть сил: «Сергей!!!» Будто и впрямь надеялся, что услышит его старшина, вернется, и сможет он ему сказать наконец спасибо за все; теперь только понял Михаил, что так и не сказал этого. Ответом на крик его был лишь лай соседских собак. Кто-то тихонько ткнулся сзади. Оглянувшись, Михаил увидел Полкана. Верный пес преданно смотрел на хозяина, вилял хвостом и тихонько поскуливал. Мол, что ж ты это, хозяин, кричишь-то так. И спокойно вдруг как-то сделалось у него на душе. Вернулся к дому, уселся на крыльцо и, ни о чем не думая смотрел, как постепенно рассевается мрак, светлеет небо, слушал, как щебечут птицы, которым весело просто оттого, что наступила весна, что придет новый день, весело, оттого, что они живут… © Александр Козловский, 2011 Дата публикации: 11.12.2011 03:35:10 Просмотров: 3282 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|